Мюррей Бейл
Ностальгия
"Cицилия, - если только я когда-либо туда попаду, - обладает двумя преимуществами: там природа человеческая предстает столь же своеобразной и столь же курьезной, как и природа растений и камней".
Стендаль
1
26 августа: странные ощущения! Наконец-то турбины стихли, металлический посвист умолк, вибрация в горизонтальной плоскости, втиснувшая их в кресла, словно могучая рука, сменилась ровным вертикальным нажимом и относительным безмолвием земли. Все сидели притихшие, вроде как пришибленные. Гул и тряска еще давали о себе знать - пройдет не один час, прежде чем ощущение позабудется. Пока же пассажиры смотрят в пространство скорее тупо, нежели осмысленно. Подперев подбородок ладонями.
А снаружи повсюду - бетон, цвета брезента, в разводах горючего. Подползла канареечно-желтая автотележка - непристойно раскоряченная, под холщовым тентом. Местные занимались своими делами - этак вальяжно, без спешки. Водитель, с ног до головы в хаки, управлялся одной рукой.
Подбородки утыкались в ладони. Большинство членов группы уже летали международными рейсами; но странное ощущение не сглаживалось. Странным казался сам конечный результат. Там, снаружи, начинались окраины чужой страны, знакомой лишь по описаниям (опасениям?), фотографиям и контурам на карте. Столько всего предстоит увидеть; вот-вот, буквально сейчас. Однако ж схватывать первые впечатления пассажиры не могли - либо не хотели. Физически они были здесь - и смутно это сознавали, - но ощущения пространства-времени остались там, позади, в пункте отправления или, может быть, в какой-нибудь точке по пути следования; как знать - нагонят ли?
Полосы зеленого дерна и серого бетона, и вечные бархатницы: да там, снаружи, их несколько дюжин вьется!
Кремовый прямоугольник слева, и неизбежная серебристая крыша, и еще одна - изогнутая. Дальше - размытые пурпурные холмы, сплошные морщины да складки, точно кусок ткани уронили, и чуть выше - взрытые кучевые облака. День выдался ясный. Но фрагменты его - неподвижные, заурядные, - расставлены подальше друг от друга. Своего рода мозаика, вот только побитые плитки разрознены. Очень скоро она превратится в медленно оживающую фреску, и контуры постепенно прояснятся, но что делать с нечеткими, либо просто недостающими кусочками? Им взяться неоткуда. Несколько домашних любимцев - кошки, далматин какого-то плантатора, да чья-то черепаха в хвостовой части самолета - размышляли примерно о том же.
Кэддоки, супружеская пара лет пятидесяти, сидели едва ли не позади всей группы. Дама перевела дух - не без труда, к слову сказать.
- Типичный, самый обыкновенный аэродром, - сообщила она мужу. - Не слишком большой. Вон там - несколько винтовых самолетов… ангар… люди - идут сюда; вроде местные… лиц не вижу… собака… еще одна.
- Собаки? - встрепенулся Кэддок, глядя прямо перед собой. - Собакам тут не место. Какой хоть породы-то?
Это были овчарки - носы что наджачная бумага, кожа сухая, изъеденная экземой (зудящие нарывы и язвы), сами блохастые, бегают не иначе как трусцой и по широкой дуге, будто лисы.
- Справа - бурая трава, - продолжала дама, не обращая на мужа внимания. - Зала ожидания не вижу. Ах нет, уже вижу…
Позади них доктор Филипп Норт закрыл книгу. На протяжении полета он несколько раз поднимал взгляд, когда грузный и бледный Кэддок пробирался в туалет, благословляя касанием руки каждое из кресел, а порою - и чей-нибудь затылок. На Кэддоке были темные очки, рубашка с открытым широким воротом и черный костюм из тонкого полотна. Пристегнутые на манер нагрудного патронташа фотокамера "Пентакс" и упаковка с запасными 75-миллиметровыми линзами наводили на мысль о каком-то сверхнавороченном пеленгаторе - этакий магический глаз! Фотоаппарат был упакован в черный кожаный чехол на кнопке, под стать Кэддоковым наручным часам - и глазам. В клиновидном вырезе рубашки кустились седые волосы, а вот макушка облысела.
Долгий перелет проходил по большей части над водой. Если не считать вылазок Кэддока, Норт поднял взгляд едва ли не один-единственный раз - когда внизу вновь показалась земля. Он следил глазами тропы на водопой - эти завораживающие каракули, прочерченные зверьем, а порою встречалась и прямая желтая дорога, и все - часть земной коры с ее размытыми руслами, протяженными разломами, обнажениями породы и рудными жилами - этими древними как мир декларациями. Округу испещрили заросли терновника: что угри на желтушном лице. Норт опознал вулкан Лонгонот - этот стародавний нарыв на теле земли: тень самолета скользнула по склону и провалилась в чернильно-черный колодец кратера. Норт отрешенно дожидался, чтобы тень вынырнула обратно - даже забеспокоился немного. Вынырнула, никуда не делась.
Теперь миссис Кэддок приветливо заулыбалась Норту.
- Вроде на месте - тьфу-тьфу-тьфу! - своеобразно представилась она. Остальные тоже вставали, неспешно осматривались, глядели беззаботно и предвкушающе.
- Нет-нет, с ним все в порядке, - заверила миссис Кэддок, когда Норт предложил свою помощь. - Леон, пойдем-ка выбираться!
Внизу, на летном поле, было холоднее, нежели обещали ясное небо и ландшафт. Ветер аэродромов, неизбежный, вездесущий, когтил лица; пары керосина словно бы исходили от далеких искусственных деревьев. Громко шелестя юбками и брюками, группа зашагала к терминалу - примерно в той же конфигурации, в какой занимала места в кабине самолета, даже проход между креслами неведомо как сохранился. Кэддоки и доктор Филипп Норт шли "в хвосте".
Здешний аэропорт, как и любой другой, оставался нейтральной территорией. Лишь уже выйдя за ворота и направляясь к столице, новоприбывшие понемногу ожили. Британского производства автобус был снабжен раздвижными окнами и невероятно длинным рычагом переключения передач. Дорогу по обе стороны обрамляли типично аэропортовские деревья, устойчивые к любым ветрам и явно посаженные не так давно; потом дорога резко свернула налево, и чужая страна открылась как на ладони - смотрите, оценивайте! Казалось, отдернули занавес: на экране идет какой-то зарубежный фильм, а они въезжают прямиком в декорации. А те сопротивляться и не думают. В земле возились женщины: при виде автобуса они даже не распрямились. Время от времени мимо проносились машины - послевоенные английские легковушки с кузовом типа "седан", битком набитые представителями всех трех поколений. Пассажиры автобуса вертелись на месте, приникали к окнам, ерзали туда-сюда, лишь бы ничего не упустить.
Сидящий впереди юноша взял на себя роль наблюдателя.
- Смотрите-ка, баобаб - вон он, вон!
И не ошибся.
- Их еще называют "Друг путешественника", - сообщил кто-то. - У нас на севере их пруд пруди.
Десятки обрюзглых баобабов тут и там: ишь, раздулись, того и гляди лопнут - ни дать ни взять гигантские ананасы.
- А вот и старушка мимоза. Надо же! Никогда бы не подумал…
- Точно, она; глядите-ка!
Позади автобуса какой-то местный старикан сверзился с велосипеда - никто и ухом не повел.
- Акация, - возвестили впереди. Всегда найдется кто-то, знающий, как и что называется.
Acacia melanoxylon. То есть акация чернодревесная. Для Леона Кэддока ландшафт сей же миг заиграл яркими красками, ощетинился восклицаниями - чтобы расслышать пояснения жены (ее звали Гвен), ему пришлось наклониться совсем близко.
Баобаб (Adansonia digitata, адансония пальчиковая). Мимоза. А затем впередсмотрящий подался вперед, и забормотал что-то себе под нос, быстро-быстро заморгал - и только тогда стремительно развернулся и указал пальцем.
- Эвкалипты!
И правда: у поворота дороги, красовался роскошный экземпляр - прямо как в Рапалло! - облезший ствол и привычная груда мусора у корней.
- А мы вообще из дома-то уезжали? - брякнул какой-то остряк. - Уважаемые пассажиры, проверьте ваши билеты!
Пришлось посмеяться.
Вдалеке возникли и другие: одинокие стригальные машины, точно старинные парусники, а на травянистых склонах - "пасутся" купы эвкалиптов.
- Эвкалипт шаровидный, - сказал кто-то, и в ответ раздалcя дружный гогот. Но человек не шутил. Это был Кэддок. Он повторил то же самое, громче: - Eucalyptus globulus.
Казалось, они в родной стране: а все эти фрагменты с эвкалиптами, на краткое мгновение оправленные в медленно сдвигающуюся рамку окна, точно традиционная картина маслом. И краски ровно те же: бурые, выжженные; и трава цвета мякины. О, этот желто-серый реализм! Того и гляди, раздастся крик вороны или какаду; но нет.
Впереди дорогу пересекла задрапированная в охряные одежды фигура - человек не то шел, не то плыл в окружении стада; коровы - грязные, неряшливые, с доисторическим отвисшим горлом - на первый взгляд бесцельно бродили туда-сюда, поднимая пыль. Незнакомец прошествовал в каких-то нескольких ярдах от громоздкого автобуса - но словно его не заметил: направился себе дальше, в каменистую пустыню. Голова его была наполовину выбрита, лицо выкрашено глиной, на лбу поблескивали украшения. Шел он, подстраиваясь к позвякивающему дрейфованию стада. Возможно, тем самым поступь его обретала исконное величие. Пассажиры примолкли и развернулись в креслах. Женщины вздохнули.
Теперь замечены были и другие подробности.
Древняя то была земля, непростая. Куда более неоднозначная, нежели казалось прежде. Здесь рос терновник, здесь колыхались океаны чужеродной травы, и семена разлетались, точно водяные брызги, и тут и там торчал соломенный конус хижины, отведенной под склад. А это что еще за дерево такое - крона размытая, по форме - равнобедренный треугольник со срезанной верхушкой, такого они в жизни не видели, а здесь на каждом шагу попадается? (Acacia senegal, то есть акация сенегальская). Постепенно эвкалипты стали казаться неуместными. Они ж сюда наверняка пересажены искусственно: некая часть их собственного прошлого, их родины - по этой самой причине про них стоит упомянуть на открытках. При въезде в столицу улицы мало-помалу заполнились проржавевшими велосипедами, этими стрекочущими механическими насекомыми, а еще старыми мотоциклами, тоже британского производства, многие с колясками. "Велосетты", и "Ариэли", и даже случайный "Пантер", и серебристые мотороллеры и шипящие автобусы - все они сигналили, разгоняя пешеходов. Город был беспорядочный, с низкой застройкой. Отель путешественников располагался в самом высоком из зданий - есть чем гордиться.
Дуг ("Хэлло") Каткарт плавал туда-сюда, отрабатывая свой собственный вариант брасса: голова его, как метроном, то появлялась над водой, то исчезала, словно он переступал с пружины на пружину.
Куда больше децибел исходило от его жены, коренастой и принципиальной. Разлегшись в шезлонге, она смачным шлепком втирала в бедра косметическое масло - ляжки так и ходили ходуном.
Ненароком напрашивалась на сравнение Луиза Хофманн - стройная, спортивная, лет под сорок. Она поглядела на солнце, задорно склонив голову на плечо, и объявила, что купаться не полезет. Ее муж сидел рядом: читал свежий выпуск "Тайм" и то и дело поглядывал на воду. Вокруг стояли плетеные столики, официанты в белых пиджаках сновали с разноцветными напитками.
С одной стороны зону бассейна защищало от стихий здание отеля L-образной формы, а с двух других - мощная терновая изгородь и бетонная стена. К стене прилепилась беседка, переделанная под вольер: внутри порхали крохотные черно-белые пташки, но никто так и не подошел рассмотреть их поближе - даже Филипп Норт. Из-за стены доносились крики слепцов и торговцев фруктами.
Каткарт выбрался - или, скорее, выполз - из воды и, красноглазый, принялся потрошить сумку "Квантас" в поисках полотенца. Нашел солнцезащитные очки и рухнул в шезлонг рядом с женой. Сколько дорожек он проплыл? Никак не меньше семи.
- Девять дорожек отмахал, дорогая.
Бэмс! Бац! Тоже мне, двойной кувырок в воздухе, тоже мне, прыжок согнувшись: доска трамплина вибрирует, как камертон - любому на нервы подействует!
И кто это так развлекается? Да вон, выпендрежник в гавайских шортах!
На лужайку мелкой трусцой выбежала Шейла Стэндиш, одной рукой прикрывая глаза, - и разом расслабилась, узнав согруппников. На это ей потребовалась секунда-другая. Удивительно, как меняются люди, избавившись от одежды. Уж таковы мужчины: им ничего не стоит разгуливать в одних трусах по комнате; а здесь как-то неуютно себя чувствуешь. Наверху у Шейлы был припасен цветастый купальник, цельный, на "косточках". Она прихватила его с собой как всегда - на всякий случай. Шейла знала: чем дольше она его не надевает, тем труднее будет заставить себя впоследствии. Сюда она взяла кофту и несколько открыток - надписать между делом. Устроилась Шейла рядом с Каткартами.
В тени беседки кто-то шумно плюхнулся в шезлонг рядом с Филиппом Нортом. Тот самый ныряльщик в шортах, изукрашенных тропическими цветами. Вообще-то Норт хотел пойти, так сказать, осмотреться, ну и оделся соответственно: в рубашку-апаш, хлопчатобумажные брюки и сандалии, но долгий перелет, а возможно, что и события, ему предшествовавшие, утомили его до крайности.
- Как жизнь? Я - Гэрри Атлас.
Доктор Норт пожал протянутую мокрую руку.
- Вот она, жизнь, э? - возгласил Атлас, оглядываясь по сторонам. - Собственно, ничего больше и не надо. Так?
Прозрачные капли переливались и искрились на его груди под лучами солнца, сливались воедино и тоненькой струйкой стекали между ног. Губы посинели, купальщика била легкая дрожь. На запястье - здоровенные серебряные часы с пижонским черным циферблатом; под стеклом постепенно сгущалось крохотное белое облачко. Норт сочувственно покачал головой. Заметил он и другие свидетельства демонстративного равнодушия к воде. Похоже, равнодушие это нарочитое; возможно, что и просто позерство. На одном из пальцев поблескивало серебряное кольцо; под влажную резинку трусов парень затолкал пачку сигарет и коробок спичек! Норт заулыбался; едва сдержал смех.
- Чего читаем? - перегнулся к нему Гэрри.
Норт с улыбкой наблюдал, как тот схватил книгу мокрыми руками.
- Блин! - буркнул Гэрри, переворачивая страницы. Годдард, "Метод подъема на экстремальную высоту". Издание 1919 года. - Не читал, - сообщил он, оглядываясь на бассейн. - Это ты на борту почитывал, небось?
- Ну да, легкое чтиво в дорогу, - кивнул Норт, отшучиваясь.
Но Атлас книгой не заинтересовался. Он наклонился поближе и, почти не размыкая губ, прошептал:
- Слушай, если тут соскучишься, перебирайся к нам. У нас свободный шезлонг есть. С бабами познакомишься. Их тут целых три.
Седобородый доктор Норт устало улыбнулся.
- Ну ладно, вру, - поправился Гэрри, прижав руку к сердцу и глядя вверх, на небо. - Всего лишь две с половиной. И все - те еще стервы. Ну да какого черта?
Если наклониться вперед, уши и шея наливаются краской. А на лбу проступают извивы кишечника. Глядя на молодое адамово яблочко, на шею породистого скакуна, Норт видел лишь потрясающе ровный загар, оттенок которого никак не зависел от кровяного давления: воплощение солнечной энергии, солярного мифа. На тыльной стороне руки бурно ветвились вены - так же, как и на шее. В дыхании ощущался привкус табака (сигареты без фильтра).
- Ты местное пойло уже попробовал?
Но не успел Норт ответить ("Нет"), как Атлас внезапно вскочил на ноги.
- Прыгай! - завопил он. - Ну же!
Ухмыляясь до ушей и энергично кивая, он изобразил, будто хищно подкрадывается к девушке на трамплине.
- Извиняй, - бросил он Норту. Сел, покачал головой. - Вот вам, пожалуйста. Пикантная штучка! - Девушка уселась на край трамплина, развернувшись к ним спиной. - Видал, как у нее сиська из лифа вываливается?
- Нет, - отозвался Норт.
И тут же пожалел о сказанном. Тема его не занимала.
- Одна только, не обе сразу, - объяснил Атлас. - У нее топ съехал на сторону. Фью-у! У меня просто глаза на лоб вылезли. Клее-оово! Звать ее Сашей. Саша кто-то-там. При ней тут подруга - актриса, извольте любить и жаловать! А я-то думал, это мамаша!
Теперь воду рассекал только один, последний пловец. Не сразу удалось рассмотреть, кто это: Хофманн, Кеннет Хофманн, только без очков. Да еще австралийский кроль изменил его до неузнаваемости. При этом стиле рот на вдохе регулярно подергивается в сторону, так что пловец изрядно смахивает на сержанта, что окликает марширующих позади бойцов. Его жена, точно под наркозом, по-прежнему лежала лицом к солнцу, растянув губы чуть в сторону (под стать плавающему супругу).
Появился, шаркая ногами и опираясь на жену, Кэддок. Тут и там разговоры оборвались на полуслове; кое-кто понизил голос. Свободную руку он слегка вытянул вперед; на черном костюме осела пыль. Эти двое побывали снаружи. Проходя мимо, миссис Кэддок чуть поклонилась Норту и улыбнулась - ну и мощные же зубки! Костюм Кэддока был застегнут наглухо, одна рука "ковшиком" прикрывала фотокамеру. Рядом с прозрачным голубым бассейном он смотрелся абсолютно неуместно.
Опять бэмс-бац!.. Гэрри Атлас продемонстрировал миру, как надо нырять. Большинство подняли глаза: чисто рефлекторно. И уж разумеется, он приковал к себе все взгляды, пробыв под водою непомерно долго и, наконец, выпрямился, пошатываясь, на мелководье, отдышался, отфыркался, шумно высморкался.
В разгар пресловутых событий Шейла Стэндиш успела надеть кофту и надписать одну-единственную открытку. Дуг рявкнул: "Хэлло!" - и коротко откомментировал климат, обменный курс, с которым уже познакомился в отеле, и свой прошлогодний отпуск, - когда он объехал всю Тасманию в передвижном доме на колесах. С нынешним путешествием (Дуг называл его "Большим Выездом"), разумеется, тот тур и в сравнение не шел.
Что такое? Луиза Хофман села прямо, опершись на локти. Все прочие глаза тоже обратились к стеклянной двери.
Незнакомец в ярко-синем костюме, с серебристым микрофоном в руке, переступил порог, громко выкрикивая распоряжения через плечо на языке, понятном только Филиппу Норту. И вдруг резко затормозил.
- Merde! Allons!
* Черт! Ну же! (фр.).
Провод от микрофона, хоть и тоненький, застрял под дверью. Кто-то из официантов - теперь все они толпились в проходе - метнулся вперед и высвободил провод. Следом четверо юнцов, каждый - с аккуратненькими черными усиками, внесли по частям оборудование, в том числе и тяжелое. Один тащил на плече телекамеру и волочил за собою кабели. Рыжая девица в шелковой юбочке и явно не обремененная лифчиком, держала в руках планшет-блокнот. Гэрри Атлас собирался было блеснуть очередным прыжком с трамплина, но передумал.
Впервые Хофманн пробормотал что-то на ухо жене. Оба сели прямо, не сводя глаз с двери.
Рыжеволосая девица держалась заносчиво. Повернулась спиной к присутствующим, в то время как мужчина в синем костюме прошествовал к краю бассейна. От всех глаз не укрылось, как неестественно безупречен его розовый цвет лица, как красиво зачесаны волосы. Съемочная группа потащилась за ним. У хромированной лесенки он остановился спиной к кинокамере, несколько раз провел языком по зубам, надел подсвеченные розовым очки. О-ля-ля! Кинокамера подмигнула красным огоньком.
- Раймон Кантерель, Antenne Deux, en ext?rieur*, - проговорил он настойчиво, едва ли не встревоженно.
* "Антенн Дё", внестудийная передача (фр.).
Его пространная трепотня нарастала и опадала среди столов и шезлонгов - сентенцией без конца и начала. Пунктуация состояла главным образом из визуальных эффектов: ритмичного пожимания плечами вперемешку с пониканием головы и удивленным вскидыванием глаз, - так уличный музыкант одновременно играет на барабанах, тарелках, колокольчиках и губной гармонике. Ведущий демонстрировал широкий спектр отработанных движений бровями и хмурых взглядов, а руки между тем выписывали в воздухе размашистые арабески и цифры. Изредка удавалось разобрать и слова: "Economie… Брииетанская империя… capitalisme… cuisine… M?lancolie… ?l?phants… le благородный sauvage…"*.
* Экономика… капитализм… кухня… меланхолия… слоны… [благородный] дикарь (фр.).
Одним ловким движением Кантерель внезапно предстал перед ближайшим гнездом шезлонгов.
- Про-сти-те, - улыбнулся он. - Каковы ваши impressions d’Afrique*?
* Впечатления от Африки (фр.).
Бедняжка Шейла! Она словно в камень обратилась. Ее серые глаза, и без того огромные, расширились еще больше при взгляде на микрофон.
- Прошу прощения? - проговорил Дуг Катхарт, выступая вперед. Проговорил чуть повышенным тоном.
Жена его, впрочем, все прекрасно поняла.
- Мы только что приехали, - решительно сообщила она им - или, скорее, кинокамере справа от оператора. И пару раз поддернула юбочку купальника.
Но француза такой ответ не удовлетворил.
- Первые впечатления, ну разве они не интересны? Интересны, хотя и немного пугают, так? - Обернувшись к кинокамере, он закатил глаза: - A, ces Anglo-Saxons!*
* Ах, эти англосаксы! (фр.).
- Интересны! О да, - закивала Шейла.
- Нас предостерегали, чтоб мы тут не заказывали напитков со льдом, - гнусаво сообщил Катхарт.
- Да-да, это как-то негигиенично, - подхватила его жена. - Но вообще-то мы только что приехали.
Люди… они здесь пахнут, едва не ляпнула она. В смысле, по-другому. И неразговорчивые такие. Просто пялятся на нас во все глаза - или оглядываются искоса. Впрочем, это ж отпуск, все так интересно! Мы - в отпуске.
Съемочная группа переместилась дальше.
Ох нет, только не к Кэддоку! Киношники обступили его тесным кольцом с другой стороны от бассейна; все покосились в ту сторону.
- Мой муж слеп, - объяснила миссис Кэддок.
Киношники прямо-таки рассыпались в извинениях! Но тут вмешался сам Кэддок:
- Интересная страна. Терновник, звериные тропы. Высоченные животные, такие как жирафы. Живописные темнокожие. Женщины в ярких одеждах - ткани выкрашены ягодным соком, я полагаю. Детишки бегают нагишом. Африка… Всегда мечтал побывать в Африке. Экспедиция Ливингстона, помните? Масаи - очень гордый народ. Бертон и Спик. Я уже отснял… дайте-ка подумать… целый ряд объектов. Я пользуюсь "Ektachrome X", - он постучал по футляру, - "ASA Speed 64". Ни на что бы ее не променял.
Рассуждая об Африке, Кэддок глядел прямо перед собой и обильно потел. Светящийся глазок кинокамеры давно переместился дальше, - ценную пленку следовало экономить, - но ведущий в синем стоял где стоял, не опуская микрофона, - un diplomatiste*.
* Дипломат (фр.).
Гэрри Атлас, что увязался следом за киношниками, остановился рядом с рыжей девицей и, с ног до головы мокрый, обратился к ней. Этот нехитрый метод обычно давал ему повод для шуточки-другой. Но девица отвернулась: вот стервозная сука, ишь ты, и сигарету сразу в зубы!
Киношники между тем взялись за Сашу с подругой. Гэрри засвистел какой-то мотивчик.
Вайолет Хоппер, не так давно ставшая "миссис"; играет главным образом эпизодические роли - дальняя родственница, чья-нибудь стареющая сестрица в платье по эпохе. Ибсен? Троллоп? Ее проблема явно заключалась в том, что выглянуть из-за маски холодной невозмутимости ей удавалось лишь изредка - даже в ходе интервью. Она вздернула подбородок, запрокинула голову - и заговорила. Что до Саши, та, пока подруга отвечала на вопросы, могла разве что поддергивать топ, да заливаться смехом. Нет, от Саши помощи не дождешься. Бедняжка просто изнемогала. Даже Норт не сдержал улыбки. Тут и рыжеволосая девица а ля "Рив Гош"* возражать бы не стала. А на заднем плане Гэрри Атлас, усугубляя ситуацию, встал на голову, якобы поддерживая землю, и шевелил ногами всякий раз, как Саша поднимала взгляд. Все только рты пооткрывали; тут и там раздавались взрывы смеха.
* Rive Gauche (досл. - "левый берег" (фр.) - самые фешенебельные кварталы Парижа на левом берегу Сены. В 1970 году Ив Сен Лоран дал название "Rive Gauche" своей первой коллекции, адресованной широкой публике; появились и бутики с таким же названием, быстро завоевавшие всемирную известность.
- Африка? - ответствовал высокий широкоплечий мужчина в немнущемся костюме. - У Африки сегодня есть все шансы на успех. Здоровый, приятный климат. Питание ничего себе, ежели приглядеться. Трудовые и природные ресурсы. По мне, так у Африки - чертовски завидное будущее.
- А он вообще с нами? - шепотом поинтересовалась Луиза. Ее муж, Кен, похвалялся отменной памятью на лица.
- Он с нашего самолета? - спросил еще кто-то.
- Не помню, чтоб я его видел, - отозвался Кен Хофманн. И улыбнулся. - Да только среди нас ему самое место.
- Австралийский акцент - это наше все, - громко возвестил Дуг, одобрительно кивая парню. Тот поднял вверх большие пальцы.
Только представьте себе - нас по телевизору покажут! Шейла, например, была в восторге. С путешествиями оно всегда так: сплошные неожиданности. А доказательство - вот, у нее на коленях. Она имела полное право сказать, что "до сих пор" у нее ни минутки свободной не было "даже открытку надписать".
"Народ в нашей группе подобрался интересный и довольно милый", - быстро начала она. Потом заметила, что большинство поднимаются с мест и уходят в отель; а когда общему примеру последовали и Каткарты (Дуг сонно позевывал), она решила собрать открытки и закончить с этим делом в номере.
Три стола сдвинули вместе и закамуфлировали широким куском ткани - смахивающим скорее на переливчатое одеяло, нежели на скатерть как таковую; но вдали от родины, в незнакомой столовой, даже трапеза, накрытая на неустойчивой поверхности, казалась приключением. К обеду все переоделись. Мужчины явились причесанные, в узорчатых пиджаках и хлопчатобумажных брюках, а Каткарт с Кеном Хофманном звонко пощелкивали каблуками белых ботинок. Женщины нарядились в парадные блузки и юбки - длинные юбки либо длинные платья, не забыли и шелковые ленты. Гвен Кэддок набросила на плечи шаль. В силу Бог весть какой причины жены вступили в столовую, скрестив руки на груди и с весьма торжественным видом. Юбки да платья. Интересненько… Одна крепилась на бедрах. Юбка, в смысле. Должно быть, под собственным весом она так и норовила сползти вниз и весь день не давала хозяйке забыть о пресловутой части тела. Травяная юбка: в Африке-то! Покоится на бедрах - и шелестит беспрестанно. В конце концов снимается по частям: в два замедленных приема - женщина "вышагивает из юбки". Миссис Каткарт пришла в неброском платье "в цветочек". Такое платье на бретельках снимается (в свой срок) через голову, резким движением локтей; несколько секунд слепоты - и все, готово. Платье Вайолет Хоппер представляло собою сплошные углы и прямые линии, устремленные к талии - тоненькой и хрупкой. Что до джинсовых брюк на Саше, они во всех подробностях очерчивали плавные округлости фигуры и другие отличия: все то, чему учат в натурном классе - например, каким образом у женщины соприкасаются колени. В случае Вайолет Хоппер, такое могло произойти разве что под платьем. Саша ворвалась в столовую вперед подруги, размахивая кожаной сумочкой.
На этой стадии туристы придерживались исходной разбивки на группы. Шейле нравилось сидеть с Каткартами. Со своего места она могла наблюдать за остальными и делать вид, что вливается в компанию. Гэрри Атлас намертво прилип к девицам. На другом конце стола Филипп Норт, не задумываясь, занял место рядом с Кэддоками; Гвен кивнула в знак подтверждения. Хофманны уселись рядом: мистер Хофманн уже впился глазами в пятно на голой стене, выбивая пальцами барабанную дробь на зубах. Позади него на стене было изображено целое племя борцов, схватившихся врукопашную в небе над крохотным, но широко раскинувшемся городом в европейском стиле. Борцы с могучими ляжками и кофейным цветом кожей (ну, разумеется!) щеголяли в меховых шубах. По всей видимости, творение сие принадлежало кисти прославленного местного художника-сюрреалиста. Та же картина была напечатана на обложке меню - во всем многоцветье; от падения дюжих здоровяков, казалось, вибрирует само меню.
Два стула остались пустыми и мало-помалу начинали раздражать присутствующих. Практически каждый бросал взгляд в их сторону - и вроде как смущался; кто-то хмурился и снова оглядывался, пытаясь вспомнить, кого не хватает. Иные нервно вертели в руках вилки. Снаружи совсем стемнело. Те, кто нетерпеливо ерзал на стульях, похоже, думали, что официанты явятся только тогда, когда вся группа будет в сборе - путешественники, они вечно изнывают от голода.
В столовую вбежал Джеральд Уайтхед, а с ним - человек помоложе, в старой армейской куртке американских ВВС (тропический вариант).
Они поспешно сели. Джеральд покаянно покивал соседям и видя, что прочие взирают на него с интересом, опустил голову. Все, самоочевидно, решили, что эти двое - вместе, но тот, что помоложе, протянул руку и представился. Джеймс Борелли. Борелли! Итальянец? Вот и вилкой помахивает совершенно по-итальянски. Одновременно Джеральд принялся тыкать в переносицу указательным пальцем, поправляя очки. Шейла и миссис Каткарт заметили в его руке нечто странное: добавочный палец, на той стороне, что связана с рассудочной, нетворческой частью головного мозга.
Все быстро попривыкли к этой странности и к привычке тыкать себя в переносицу (по семь-восемь раз в минуту) и переключились на Борелли. Едва за тридцать, а уже - при трости. Сейчас трость висела на спинке стула. Глаза у него симпатичные, проницательные такие. Обсуждая с Джеральдом, что они видели снаружи, он поймал на себе взгляд Луизы Хофманн - и улыбнулся ей открытой, неспешной улыбкой.
По всей видимости, Джеральд Уайтхед почувствовал, что на него смотрят. И тоже поднял глаза.
Гэрри Атлас тут же воспользовался шансом.
- Представляете, вы на экран не попали! А мы тут теперь все - звезды, - обводя комнату взглядом, - верно?
- Да, к нам киношники приходили, - покивала миссис Каткарт со своего конца стола.
- Ага.
- Шестнадцатимиллиметровка, - пояснил Кэддок.
- Французское телевидение, - раздалось несколько голосов одновременно, и все выжидательно воззрились на Борелли.
- Мы-то сами так ничего, небось, и не увидим!
Джеральд Уайтхед сосредоточенно разглядывал собственные руки - что, впрочем, не мешало ему прислушиваться.
- У меня просто сердце оборвалось, - шепнула Шейла миссис К. - А вот вы - молодец. Все им обсказали в подробностях.
- На вашем месте я бы этого не пил, - предостерег Дуг.
- Дуг прав. - Миссис Каткарт повернулась к Борелли. - Понос прохватит.
- Пустяки. Жизнь не такая уж и длинная.
- А вы в путешествиях запором не страдаете? - поинтересовалась Шейла, наклоняясь вперед. - Я - да.
- Спасибо, шеф, - поблагодарил Дуг официанта. Начали наконец разносить тарелки.
- Обожаю французский язык, - щебетала Луиза Хофманн. - Так сидела бы и слушала - с утра до ночи!
- Да ты ж ни слова по-французски не понимаешь, - обернулся к ней муж.
Луиза собиралась было запротестовать, как вдруг в столовую ввалилась пресловутая съемочная группа и, громко переговариваясь, расселась за соседним длинным столом.
Просвещая Борелли, Гэрри Атлас ткнул указательным пальцем:
- А вот и они, киношники-то.
И больше о съемках речи не было.
- Не могу это есть. - Каткарт отодвинул тарелку. - Это что-то вроде ямса, да? А вы, народ, что скажете? - кинул он клич с одного конца стола до другого.
- Точно! - покивал Атлас с набитым ртом. - Говяжий бифштекс - наше всё!.. Ну да ладно, пробьемся! Сами знаете, в чужой монастырь да со своим уставом…
- Я чего угодно слопаю, - шепнула Саша, наклонившись к Вайолет. - Хоть лошадь, если на то пошло. Ух, до чего ж я голодная!
- Да ты вечно голодная, - отозвалась ее подруга, глядя в сторону.
- И пиво у них - чисто моча, - не унимался Гэрри. - Нашему в подметки не годится. Вы уже попробовали?
- Вы вегетарианец? - полюбопытствовала миссис Кэддок.
Норт кивнул.
- Мы тоже, - улыбнулась она.
Норт откашлялся.
- Да-да, такова наша диета - безвредные животные с замедленной реакцией.
- Никогда об этом не думала в таком свете. - Гвен снова блеснула зубами и обернулась к мужу. - Леон, ты слыхал?
Норт нахмурился. Вообще-то он имел в виду немного другое.
- Слоны, - подтвердил Кэддок, - съедают от восьмисот до тысячи фунтов травы в день. И весят при этом до семи с половиной тонн. Слоны африканские - и самки, и самцы, - имеют бивни.
- До восьми с половиной тонн, - мягко поправил доктор Норт.
- А наши официанты босиком расхаживают, вы только гляньте! - возвестила миссис Каткарт. И поцокала языком.
А официанты, между прочим, понимали по-английски.
- Ох, Боже ж ты мой, - растерянно вздохнула Шейла.
Она заказала чай, а ей принесли кофе. Шейла огляделась по сторонам - и решила выпить, чего дали.
- Угадайте, что я видел?
Снова Гэрри Атлас с блиц-опросом: заговорщицки подался вперед, аж на шее вены вздулись. - Угадайте, что я видел на самом конце трамплина? - Он по очереди оглядел всех и каждого. - Кто-то вырезал на доске - ножом или чем-то в этом роде: "Дон Фрезер". Прям так и написано! А в скобках: "Авст.".
- Австрия? - предположил Борелли.
- Это ж наша спортсменка! - закричал Каткарт со своего места.
- Точно! - кивнул Гэрри.
- Мы здесь не первые, - хихикнула Саша, наклонившись к Вайолет.
- С ней мало кто потягается, - подхватил Дуг. - Римскую Олимпиаду 1960 года помните?
- Первая женщина, проплывшая стометровку меньше чем за шестьдесят секунд, - добавил Кэддок. - Вольным стилем.
Мимо стола прошел незнакомец, запомнившийся по бассейну, - однако остановиться не остановился. Просто просигналил большими пальцами - поприветствовал, стало быть.
Норт закурил небольшую сигару и глянул на часы.
В беседе возникло затишье: все внезапно осознали, где находятся - и как далеко забрались.
- А вы раньше за границей бывали?
Саша покачала головой.
- Нет, я в первый раз.
Прямо внизу мерцал бассейн, подсвеченный голландскими подводными лампами: ультрамариновая полоса, понижающаяся до холодной темноты в дальнем конце. Свечи и лампы в гостиной струили текучие лучи, и в круговерти изменчивых отблесков водная гладь словно раскачивалась, а причудливо искривленный прямоугольник трамплина парил в невесомости. И доска, и кафель вокруг были по-прежнему испещрены лужицами. Чуть дальше окаймляющая лужайка тонула в тени и многозначности: черная, да не вполне - черная Рейнхардтовой* чернотой. Из окна столовой можно было видеть, как над стеной маячат гигантские силуэты, свидетельства новых построек, большого города и скрытого проблескового света. Приглушенный шум снаружи окончательно стих: ни отдаленного шороха колес, ни даже гудка запоздалого автомобиля или велосипедного звонка. Час был поздний, но остекленная стена успешно корректировала помехи. Казалось, весь континент вдруг сделался необитаем.
* Адольф Фредерик Рейнхардт (1913-1967) - американский художник, работавший в технике живописи цветовых полей (огромные монохромные пространства, нарочито лишенные каких - либо ассоциаций и вызывающие ощущение органического единства цвета и поверхности). Знаменит своими "черными полотнами", отражающими еле заметные вариации в оттенке черного цвета.
- Что-то освещения маловато, - задумался Хофманн, складывая салфетку. Вечно он нарушал затянувшиеся паузы.
- Здесь вам Африка, - напомнил Уайтхед почти грубо, разглядывая дно чашки.
Музей ремесел; слово "МУЗЕЙ" написано как "МУЗЕ". Или, наверное, правильнее будет сказать: "ремесел, народного искусства и этнографии". Здешние жители славились своими плетеными корзинами и расписными тыквенными бутылями; а еще - травяными сумочками, налобными украшениями и т.д. Тканями - уже в меньшей степени.
Должно быть, многие другие группы, покончив с английским завтраком, успели прогуляться за три-четыре квартала до музея, ибо хотя наши путешественники заполонили весь тротуар, переговариваясь, указывая друг другу на любопытные достопримечательности и то и дело задерживаясь, чтобы сделать снимок-другой, местные их не замечали: туземцы вообще предпочитали мостовую. Дуг Каткарт вооружился мощным биноклем и то и дело останавливался (его кривоногая жена послушно замедляла шаг), дабы рассмотреть во всех подробностях далекого велосипедиста или кормящую грудью женщину. Утро выдалось погожим и ясным. Если не считать шаркающей походки и особой манеры наклоняться к жене, прислушиваясь к ее словам, Кэддок ничем не выделялся среди прочих. Большинство тоже щеголяли в особых солнцезащитных очках. Группа свернула на площадь, увидела здание, и кто-то - собственно говоря, Джеральд Уайтхед - неодобрительно присвистнул.
Прямо перед ними, единовластно господствуя над площадью, воздвигся музей. Здание в около-палладианском стиле*, грандиозное по размаху, посягающее на честь и славу одного из предыдущих взлетов западной цивилизации. Тут тебе и серые ступени, и помпезные колонны, и галереи, и декоративные балкончики; а сама площадь на переднем плане низводилась до веранды, вогнутой на манер пьяццы в Сиене. Непосредственное соседство музея угнетало (или гнуло?): даже крыши ветхих лавчонок, обрамляющих площадь, расщепились снизу вверх. С левой, неширокой стороны притулились полуразрушенная больница и фабрика по производству корзин; там росли деревья, а из трещин пробивались травинки.
Словом, много чего было не так. Джеральд застыл на месте, скептически цокая языком.
*Палладианский стиль - один из европейских стилей в архитектуре, восходящий к творениям знаменитого итальянского архитектора эпохи позднего Возрождения Андреа Палладио (Andrea Palladio, 1508-1580). Термин "палладианский стиль" подразумевает постройки в стиле, вдохновленном работами Палладио и переосмысленном в более поздние времена (XVII-XVIII вв.).
1) Глядите-ка, эта якобы "веранда" на переднем плане - на самом деле не что иное как "пыльный котел". Вымощенную кирпичом впадину заполонили сидящие на корточках аптекари и торговцы овощами; тощие туземцы впаривали покупателям афродизиаки (на свернутых одеялах - настоящая выставка!); с одной стороны - уличные мясники, целое сообщество; рядом точильщик с картины Малевича* одной ногой ритмично вращает громадный камень; тут же - ряды, по всей видимости, адептов медицины (судя по загадочным склянкам, порошкам и звериным шкурам); престарелый окулярист - изготовитель глазных протезов; сикхи и дрейфующие сомалийцы; неизбежные предсказатели - по меньшей мере десятка два! - под драными зонтиками; и тут же - парусиновые навесы, и акробат балансирует над гнусавым, монотонным речитативом уличных зазывал. Функция "пьяццы" благополучно позабыта.
*Имеется в виду картина К. Малевича "Точильщик" ("Принцип мелькания"), написанная в 1912 году, - классическое полотно русского кубофутуризма.
2) Музей как таковой. Что-то у него не то с пропорциями. Неуклюжая громадина производила гнетущее впечатление. По недосмотру ли, или того ради, чтобы втиснуть здание в пределы площади, только получилось оно приземистым и пузатым. Старый добрый принцип "золотого сечения" либо непонят, либо проигнорирован. Архитекторам следовало бы расписываться на стенах зданий, как это принято в Аргентине.
А Джеральд все качал головой и бормотал что-то себе под нос. Интересно, а разделяет ли его праведный ужас хоть кто-нибудь?
3) На крыше с одной стороны прилеплен купол. Смотрится на диво неуместно. Да в придачу еще и розовый: этакая здоровенная московская сиська, проткнутая наклонной телеантенной.
4) По обе стороны от входа на двух проржавевших постаментах восседала пара вульгарных пятисоткилограммовых наземных кондоров - или, может быть, ворон? - отлитых из бетона. Это африканские грифы, сообщил доктор Норт Шейле.
Путешественники поднялись по ступеням и подошли к главному входу. Фигуры за колоннами пришли в движение. Нищий на костылях с трудом поднялся с земли; задвигались и прочие гангские тени; а едва Луиза Хофманн и Вайолет сочли нужным приподнять юбки, как к ним потянулись руки - сплошные кости и ногти! - требуя бакшиша.
- Ничего им не давайте! - закричал Дуг Каткарт. У него аж в горле пересохло. Борелли уже запустил руку в карман. - А то вы от них в жизни не избавитесь - так за вами и увяжутся!
Кэддок нацелил фотокамеру на распухшую физиономию одного из нищих - и ловко поймал в объектив и раззявленный рот и молочно-мутный взгляд местного слепца.
Все подняли глаза: обнаружилось, что рубленый текст "МУЗЕ РЕМЕСЕЛ" "набран" неоновыми трубками. А "МУЗЕ" - это вовсе не опечатка и не образчик местного диалекта, как предположила Саша. Букву "Й" давным-давно сорвал ветер, и, проходя под ней, туристы на мгновение оказались под дождем искр от перманентного короткого замыкания.
Шейла присоединилась к Каткартам и, оказавшись внутри, немедленно принялась озираться, высматривая образцы народного творчества. Неожиданно яркий свет, мерцающие, флуоресцирующие сети, тут и там истыканные перегоревшими лампочками и потолочными вентиляторами, и другие тоже, которые вот-вот погаснут, - от всего этого у нее засвербило в носу. Она высморкалась. Казалось, музей абсолютно пуст. Глубокое и глухое пространство расчертили на сектора несколько фанерных перегородок. Даже на расстоянии казалось, они вот-вот обрушатся.
Джеральд сварливо осведомился, а открыт ли вообще музей - или может, уже закрылся.
Тем более что вокруг ощутимо пахло свежей краской.
Дуг Каткарт раздраженно откашлялся.
Ага!.. Появилась высокая, облаченная в развевающиеся одежды фигура. Человек был бос - поэтому приближения его никто не услышал. Туземец-масаи: с каменным лицом, насквозь пропахший скотиной. Он не произнес ни слова - но все последовали за ним. Теперь в ярко освещенном зале можно было различить в будочках головы и глаза работников музея - по всей видимости, те только и ждали их прихода. Гид остановился и уставился в пространство заодно с прочими. Служитель - а может быть, сам хранитель музея? - в шортах цвета хаки и босиком деловито обматывал веревкой помятую газонокосилку. Газонокосилками его секция была битком набита. Предполагалось, что все они - в исходном состоянии (покрыты бутылочно-зеленым лаком "Дуко"), однако филигрань царапин и до зеркального блеска отполированные маховики свидетельствовали о жизни долгой и тяжкой. Одна раритетная модель была оснащена парусиновым травосборником британского изобретения. Борелли гадал, какого года эта штуковина: небось, еще до-суэцких времен. На пару с надежным британским мотоциклом, косилки (По предварительной договоренности… оплата золотом) владели львиной долей экспортного рынка. Так было на момент расцвета Британии… А в 1950-х годах, предвещая закат Империи, в дизайне и ассортименте мотоциклов BSA и косилок "Моффатт энд Ричардсон" возник застой: теперь ставка делалась на непоколебимую массивность, как если бы традиционные связи с главным офисом постепенно и необратимо окостенели.
Метнувшись назад, механик, он же служитель, завел двухтактный двигатель. В каменном здании оглушительный шум эхом прокатился от стены к стене, а синий дымок заставил дам отступить на шаг и поднести к носам платочки. Служитель между тем включил еще одну косилку, и еще одну - на сей раз маленькую, с необычным ножным стартёром. А затем взялся за ту, что со всей очевидностью составляла гордость коллекции - за громадную модель на заднем плане: массивный самоходный газонный каток с пористым тракторным сиденьем! Невзирая на размеры, этот работал тише всех прочих, истинный "Роллс-Ройс" от садовой техники; но к тому времени, когда четыре, а то и все пять машин рычали, фырчали и вибрировали одновременно, оценить преимущества возможным не представлялось.
- Да ради всего святого! - закричал Дуг Каткарт. - Скажите ему, чтоб он все повыключал!
Энергично жестикулируя, Дуг обернулся к гиду - и что же? И туземец-масаи, и Брауновкий оператор с открытыми ртами созерцали машины. Дым - "угарный газ", несколько раз повторила Гвен Кэддок, задыхаясь, - повис в зале часа на четыре как минимум.
Следующие несколько экспозиций операторами не обслуживались.
Под стеклом были представлены три английских тюбика с пастой на разных стадиях использования: полный тюбик, наполовину полный тюбик (со вмятинами от большого пальца и с выдавленным белым червяком) и прекрасный образчик абсолютно пустого тюбика, выжатого досуха, смятого, сморщенного и поцарапанного. Рядом лежала пара вставных челюстей и стрелы, указующие на зубную пасту. Одни только зубы - и те внушали благоговейное изумление. Механик оставил в покое косилки и вместе со служителем-масаи приник к витрине, опершись о стекло локтями. Время от времени он поднимал голову; Гвен Кэддок заметила, что смотрит он на ее зубы. Она смущенно улыбнулась. Оператор вновь отвернулся к экспозиции.
В нескольких ярдах от нее, в следующей витрине, хранился компас и французская сигаретная машина; но внимание гида привлек экспонат, прибитый к стене над нею: U-образный магнит, обросший мелкими гвоздиками и шпильками. По всей видимости, посетителям предлагалось собственноручно испытать его мистическую силу. Но стоило гиду коснуться самой нижней булавки, и вся железная масса сорвалась вниз, точно рой пчел, и рассыпалась по полу.
Гэрри Атлас это зрелище пропустил. Он ушел вперед вместе с Вайолет Хоппер и Сашей - надо думать, в поисках народных промыслов, - а теперь вот окликнул остальных:
- Эй, вот где шедевр-то! Смотрите не проморгайте!
Подоспевшие согруппники увидели ни много ни мало как допотопный телевизор в неглубокой лужице. Дабы продемонстрировать его цветность и качество изображения - а надо учитывать, что в Африке, на темном континенте, телевидения нет, - в телевизор налили зеленоватой воды, и три яркие рыбки носились взад-вперед, спасаясь от крокодиленка.
- Перпетуум-мобиле, - кивнул Филипп Норт; он, конечно же, узнал рыбок. С дюжину местных покинули экспозиции, до которых посетители еще не дошли, и сидели на корточках перед телевизором, сложив руки на коленях и уставившись в экран. На полу специально для этой цели положили полосатый коврик-ситринжи. Дуг Каткарт встал перед гидом и громко осведомился, где именно находятся изделия народных промыслов, "согласно рекламе". Но языковой барьер оказался непреодолим. Туземец-масаи тупо воззрился на него - и снова отвернулся к экрану.
- Госссподи! - прошипел Гэрри сквозь зубы.
- Не берите в голову, - отмахнулся Борелли.
Прочие, хмурясь, вставали на цыпочки и оглядывались по сторонам. Где же, о где же местные образчики народных промыслов? - разве не ради них они сюда пришли? Все снова двинулись вперед.
- Гид, изъясняющийся на языке жестов и мимики, - заметил Норт Джеральду, - сколько же я о таком мечтал в путешествиях! Хотя здесь это, мягко говоря, немножко странно.
Джеральд кивнул - и остановился. Они с разгону налетели на сотоварищей, толпой обступивших очередной экспонат.
А это у нас что такое? Взрослый лев, застывший в свирепом прыжке благодаря подпоркам из кирпичей и нескольким проволочкам. Напротив льва, в каком-нибудь ярде от него, на "перебинтованной" треноге с растопыренными ножками, стоял пластиночный фотоаппарат. И хотя исполненная экспрессии сцена давала простор воображению, народ против воли заулыбался: высокий масаи пробрался сквозь проволоку и, не обращая внимания на льва, торжественно замер перед объективом. Гэрри, например, расхохотался в открытую. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что львиная грива тронута молью и здорово пострадала; а какой-то шутник засунул зверю в пасть сигарету. Фотоаппарат, довоенный "Линхофф", был, разумеется, новехонький, "с иголочки", но даже Кэддок, - а он уходил последним, - разочарованно покачал головой, услышав про установку широкой диафрагмы.
Следующую экспозицию туристы едва удостоили взглядом: служитель-кикуйя в музейных шортах цвета хаки демонстрировал посетителям ручную тележку: поднимал над полом, катал взад-вперед и начинал все с начала.
В этом месте фанерные перегородки внезапно образовали тупик - глубиной всего-то в несколько ярдов. Перед ценным экспонатом выстроились местные; один - в многоцветном племенном наряде, с бритой головой. Освещал сокровище мощный прожектор. Гэрри Атлас протолкался вперед.
- Боже! - воскликнул он и обернулся к спутникам. - Ерунда полная!
На пьедестале высотой по пояс, для удобства обзора, стоял сифон для содовой воды. Надо признаться, в ярком свете музея он и впрямь завораживал необычностью, но, пока все пытались развернуться в тесном пространстве, миссис Каткарт выразила мнение большинства, возвестив вслух:
- У нас дома гараж битком набит такого рода дрянью. Мусор никчемный, вот что это такое.
Шейла отчего-то смутилась.
Ради всего святого, какой смысл выставлять, например, пару покореженных стальных кресел?
- Это же эпохальное изобретение Европы, на одном уровне с колесом, - предположил Джеймс Борелли. Опираясь на трость, он наклонился к Джеральду. Иронизирует? Остальные уже прошли вперед. - Ранний триумф демократии. Радикальное усовершенствование феодальной позы-на-корточках.
С Борелли так на каждом шагу случалось: бросался словами, не узнав толком собеседника. Джеральд, поджав губы, собирался уже возразить.
- Да брось, - перебил Гэрри Атлас - вот бред-то собачий! - У туземцев небось и троны имеются.
- Выпендриваетесь, да? - Луиза одарила Борелли улыбкой.
- Ничуть не бывало! - повторил он. И, бурно жестикулируя, принялся объяснять разницу между креслом и местом. - Ну, для начала, "место" - это институциональное понятие. А также и коммерческое.
- Да ну? А как насчет зубоврачебного кресла? - подначил Джеральд.
Миссис Хофманн обернулась - и впервые рассмеялась от души. Запрокинув голову, закрыв глаза.
- Рад, что хотя бы вас позабавил, - улыбнулся Борелли.
Между тем "гид" так и застрял позади, целиком погрузившись в благоговейное созерцание пустого сифона.
Туристы миновали еще два объединенных вместе экспоната: старую швейную машинку "Зингер" и зонтик. Ради экономии места зонтик - открытый, чтобы можно было рассмотреть конструкцию, - водрузили на машинку, но кто-то, не подумав, а может, просто демонстрируя, как ходит ходуном иголка, зацепил его ненароком и здорово попортил. Эта нелепая расправа над зонтиком кое-кого изрядно раздосадовала. Вот вам еще одно свидетельство махровой глупости! У прочих, - в частности, у Шейлы, - образ столь неожиданный вызвал совсем другие чувства: черное зрелище неизгладимого насилия волновало и будоражило.
До тех пор Шейла проявляла искренний интерес ко всему в равной степени. Неизменно-нахмуренное выражение с лица ее почитай что и не сходило: как при высадке из с самолета, так и потом, у бассейна вместе со всеми, так и за обеденным столом.
- Ух, какая штука! - подал голос Атлас. Он опять умудрился пробиться вперед, словно журналист, которому позарез надо везде быть первым.
- Да заткнется он когда-нибудь или нет! - в сердцах промолвила Луиза Хофманн. Она обнаружила на куртке Кена свежее пятно белой краски - и теперь оттирала его носовым платком. - Не сходит, хоть ты что. Только хуже получается.
Когда группа догнала Атласа, что ухмылялся от уха до уха, скрестив руки на груди ("Вы гляньте, гляньте!"), раздалось что-то вроде журчания фонтанчика, и миссис Каткарт, ощутимо напрягшись, бросила:
- В этом нет необходимости. Омерзительно!
В самой тесной из ячеек служитель, - совсем мальчишка! - указывал на фарфоровый писсуар. Он дергал за цепочку, бормотал на своем языке что-то вроде заклинания - и, качая головой, любовался происходящим. Подоспел масаи; они невнятно затараторили промеж себя, всякий раз сдавленно хихикая при виде этакого чуда: в коллекторе их глоток побулькивал смех.
- Что ж, теперь мы знаем про мужчин все, - холодно обронила Вайолет, когда группа стронулась с места.
- А я-то думала-гадала, - подхватила Саша. - До чего забавно. Даже жалко их, бедняжек.
- Зато ныне - полная ясность, - возвестил Гэрри Атлас - словно по спине обеих фамильярно похлопал.
- В жизни не видывала этакого безобразия, - твердила, не умолкая, миссис Каткарт. - Стыд и срам!
Дуг промолчал, но из солидарности нахмурился, демонстративно глядя на часы.
Они миновали немецкий бинокль, даже не испытав его удивительных способностей. Ярдах в двадцати по стойке "смирно" вытянулся старик-служитель: явственно для этой цели.
В этом самом месте хлопчатобумажная куртка Борелли зацепилась за гвоздь; он дернулся, пытаясь высвободиться, где-то позади рухнула перегородка, и - о Господи! - откуда-то донесся звон разбитого стекла. Только не сифон для содовой!
Масаи даже бровью не повел.
Ускорив шаг, туристы прошли мимо коляски, отцепленной от мотоцикла, а вот Филипп Норт задержался: несколько туземцев наблюдали за тем, как импозантный вождь с костью в носу пытается усесться в коляску, не выпуская из руки копья.
Все музеи переживают болезни роста или проблемы формы. Здесь казалось, что до входа рукой подать - уже послышался рыночный шум снаружи; но тут, нежданно-негаданно, туристы снова вышли к цветному телевизору. На повороте на 180 градусов высокий "гид" наступил Вайолет на ногу. Всем поневоле пришлось идти дальше.
Разговоры увяли. Общее настроение теперь сводилось к тому, чтобы побыстрее покончить с обходом. Большинство, плетясь вслед за "гидом", размышляли о чем-то своем.
Эй, а это у нас что такое?
Масаи и группа его спутников насторожили уши - и валкой трусцой припустили вперед, на разведку, - со всей очевидностью где-то поблизости какой-то механизм производил негромкий манящий шум. Теперь все его слышали. Его привычность, верно, потонула среди фанерных лабиринтов, что славятся своими акустическими свойствами, потому что когда туристы наконец добрались до источника, каждый либо состроил гримасу, либо пожал плечами. Часы оказались самыми что ни на есть обычными, даже не антикварными - неизвестного происхождения и плохо отрегулированные, все они тикали одновременно и время показывали разное. Разного времени вариантов этак тридцать. Перекрывающее друг друга тиканье сгущалось до навязчивой, почти невыносимой плотности. Несколько наручных часов без ремешков приглушенными сверчками вносили свою лепту. Маятник высоких стоячих часов с пизанским креном, черт их дери, раскачивался среди бледных водорослей. Циферблаты треснули, маленьких стрелок недоставало.
Деревянная дверца распахнулась, наружу выпорхнула кукушка - с голосом как у захолустной вороны. Однако, на туземцев, столпившихся в центре отсека, птица произвела эффект прямо-таки магический: они возбужденно запрыгали на одной ноге, засмеялись, захлопали, принялись указывать пальцем. Они все еще ждали, чтобы времяизмерительная пташка появилась снова, оглядывались на сигналы ложной тревоги, подаваемые другими часами с перезвоном, включая полудохлую кукушку на пружинке, у которой недостало сил вернуться обратно в гнездо, - а группа уже стронулась с места, теперь ведомая Каткартом.
Впереди маячили высокие входные двери. Уж не пропустили ли туристы экспонат-другой? Музей под пещеристой крышей вдруг показался совсем крохотным. Они оглянулись. Начинающий музейчик, первая попытка, так сказать. Сбор экспонатов, политика пополнения коллекции будут продолжаться. Уже в пределах видимости дверей все вдруг подумали, а не задержаться ли и не уделить ли побольше внимания оставшимся объектам. Их всего-то два-три наберется. Внимание привлек рентгеновский снимок ухмыляющейся головы, прикрепленный кнопками и подсвеченный сзади жутковатым осветителем. Ракурс мужского черепа в три четверти. Возраст по приблизительным оценкам - от 36 до 49. Так сразу не скажешь. Гэрри Атлас отпустил шутку-другую; юмора никто не понял.
- С виду - закоренелый мясоед, - отметил Норт. - Хорошо развитые челюсти. Либо американец, уроженец Среднего Запада*, либо австралиец.
* Средний Запад (Midwest) - район в центральной части Америки, с высокоразвитым сельским хозяйством (свиноводство, молочное и мясное животноводство).
- Точно, - кивнул Хофманн, наклоняясь ближе. - Пять пломб. Ретенированный третий моляр. Нижний пятый справа - прикусной.
До того Хофманн почитай что и двух слов не произнес. Разумеется, все обернулись.
- Вы дантист? - вскричала Саша.
- Он не кусается, - успокоила миссис Хофманн. И заверила: - Мой муженек и мухи не обидит. Ежели кому больно, так он же первый расплачется, как младенец. Правда, Кеннушка?
Последние слова она произнесла сквозь зубы - и повисла пауза. Хофманн с каменным выражением лица неотрывно глядел в одну точку - где-то чуть выше туманного отрицания.
Шейла с Сашей, в нескольких ярдах друг от друга, синхронно переводили взгляд с мистера Хофманна на миссис Хофманн. У обоих - лица спокойные, невозмутимые, прически - волосок к волоску. В конце концов Луиза, не он, заморгала, стиснула зубы и отвернулась. От дрожащих губ во все стороны разбежались морщинки - точно паучьи лапки. Шейла заметила и посочувствовала, но помочь ничем не могла - могла только смотреть. Шейла всегда глядела озабоченно и как-то испуганно - даже когда изучала носки собственных туфель.
- Ну, уж вы-то, по крайней мере, не из таковских, нет? - воззвала к Норту Вайолет.
То есть не дантист, имела в виду она; она и без того видела, что нет, не дантист. А Норт между тем уже прошел дальше и теперь стоял, сцепив руки за спиной, перед столом на козлах, рядом с Борелли. Саша подалась было спросить его о чем-то, но сдержалась. Предпочла позицию наблюдателя.
- Как это символично, - проговорил Борелли, кивком указав на пластмассовую модель "Дугласа DC3".
Для вящей наглядности самолет крепился ("приземлился") на куске рельса.
- Возможно, просто случайность. Не усматриваем ли мы глубокого смысла там, где его нет?
Борелли постучал тросточкой.
- Нет! И то, и другое остается, когда страну покидают или возвращают законным владельцам. Вот британцы, например, всегда так говорят. Не жалуйтесь, мы оставили вам распрекрасную сеть железных дорог. Ля-ля, тополя. Шутка что надо. Может, здешние сумели оценить юмор? Впрочем, я меняю версию. Этот кусок рельса - не что иное как ирония судьбы. - Борелли поскреб в затылке. - И все же: почему они деревяшкой не воспользовались?
Оба, не зная, что сказать, обратились к покоробившейся фотографии над столом: в воздухе, расставив ноги "галочкой", парит парашютист. На заднем плане высились деревья. На фоне сельской местности раздувающийся складчатый купол изрядно смахивал на фосфористые клубы дыма над паровозом. Норт обернулся к Борелли.
- Случайность, - усмехнулся молодой человек. - Не преувеличивайте.
- DC3 "Дакота" - это "Форд Т"* в мире самолетов, - вклинился Кэддок. - Он изменил очертания мира. В период с 1934 по 1949 года их произведено десять тысяч девятьсот двадцать шесть. Согласно статистике, у них самый высокий показатель безопасности.
* Форд модели Т - самый известный автомобиль за всю историю автоиндустрии. Запущенный в производство "Форд Мотор Компани" в 1908 году, он надолго стал символом недорогого надежного транспортного средства.
Кэддок ощупал модель - и сей же миг отвалился один из целлулоидных двигателей.
- А вы на таком летали? - полюбопытствовал Борелли у Норта, пока они дожидались остальных у входа. - По мне - так более унылой колымаги свет не видывал.
- Летал несколько раз, в Новой Гвинее. А, ну да, и еще здесь, в Африке.
- А когда вы…
- Ага-а! - вскричал Джеральд Уайтхед. И заслонил собою последнюю из витрин. - Наконец, то, чего мы так долго ждали - настоящая ручная работа! Подлинный шедевр, во всех смыслах этого слова!
Даже не улыбнувшись, он шагнул в сторону и застыл, выжидая, со скучающим выражением на лице. Остальные склонились над витриной. Под стеклом красовалась женская перчатка - натянутая на руку-манекен. Небесно-голубая, плотно облегающая - превосходный образец ровной строчки, прихотливой вышивки и безупречной подгонки. В сравнении с ней стержень, удерживающий изящную ручку в вертикальном положении - в буддистском благословляющем жесте - проржавел насквозь.
Гэрри не сдержался.
- А я-то гадал, о чем это ты! "Ручная работа", надо ж так сказать! - Он со смехом пихнул в бок Хофманна. - Ты въехал, нет?
Джеральд с Хофманном даже не улыбнулись.
- Осторожно, - шепнул Норт.
Масаи, который витрины из-за спин не видел, недоуменно глядел на него во все глаза. Группа юнцов, не в состоянии пройти внутрь, молча наблюдала из-за турникета. Один завладел полированной тростью Борелли и с интересом ее изучал.
Каткарт, прижимая к груди бинокль, протиснулся сквозь турникет, за ним - жена.
- У меня, когда я выходила замуж, были ровно такие вот длинные перчатки, только абрикосовые, - рассказывала она Шейле, глядя прямо перед собой.
Сколько же лет назад это было? - церквушка в Пейнехэме* (Южная Австралия), иллюминированная надпись: "ИИСУС - СПАСЕНИЕ НАШЕ".
* Пейнехэм (Payneham) - северо-восточный пригород Аделаиды.
- Преподобный Перстт, вот как звали священника, - добавила она, не осознав случайной аналогии. - Дуг вышел на церковное крыльцо, стряхнул с себя конфетти, и первое, что спросил - "С каким счетом наши сыграли?"
- Ох, нет, - прошептала Шейла, застрявшая в турникете.
- Чего стоим, кого ждем? - окликнул Гэрри.
Дуг вернулся, присел на короточки, подергал зажимы обеими руками.
- Заклинило, представляете? Сейчас мы вас вызволим.
- Что за место!
Кто-то ограничился тем, что покачал головой; большинством владело странное ощущение - смутное, не от мира сего. В чужой стране чего угодно ждать можно. Однако проблемы как таковые ничего не значили. Равно как и время.
- Придется вас здесь бросить, - пошутил Гэрри, пытаясь приободрить бедняжку. Шейла неотрывно глядела вниз, туда, где у самых ее ног схватились и боролись с зажимами могучие руки Каткарта.
- Намертво заклинило, - буркнул Дуг. Лицо его раскраснелось. Он встал и с силой пнул турникет. - У, холера!
Туземцы, отступив назад, наблюдали за происходящим.
- Просто ужас что такое… я всех задерживаю, - посетовала Шейла.
Мистер Каткарт оглянулся.
- Эй, - окликнул он Гэрри Атласа, - разбудите этого соню.
Гид, намертво прилипнув лбом к стеклу, по-прежнему изучал перчатку ручной работы. Атлас уже собирался похлопать его по плечу, когда с масаи непринужденно заговорил доктор Норт - невнятно, прерывисто, пиджин был тот еще, достаточно грозный, чтобы масаи тотчас же закивал и пожал плечами. Они потолковали еще с полминуты. Со всей очевидностью, эта неприятность приключалась довольно часто. К месту событий подоспел негр в просторном комбинезоне, с набором здоровенных гаечных ключей.
- Мне так неловко, - пролепетала Шейла, обращаясь к миссис Каткарт.
- Вы тут совершенно ни при чем, милая. Просто здесь место такое. Хотела бы я знать, способны ли эти люди что-нибудь сделать не через пень-колоду?
Все проголодались, особенно Саша. Однако пришлось терпеливо наблюдать, как механик, вооружившись массивными гаечными ключами, демонтирует турникет. Внезапно лопасти упали на цементный пол - ни дать ни взять габсбургские фижмы с Шейлиного платья. О, нет! Что за тупица этот механик: ишь, расселся на корточках в пропыленных ботинках, ни тебе носков, ни шнурков, и губы такие возмутительно толстые; вы только гляньте, заляпал смазкой Шейлин подол и ее бледный локоть, пока она выбиралась наружу. Но к тому времени Шейлу занимала только новообретенная свобода, так что ну их всех совсем. Бедняжка озиралась по сторонам, смущенно моргая.
- Ну, вот! - Приветственный свист и вздохи.
Залитая светом площадь, и лавчонки под козырьком, и лакмусовая тень, что уже подкрадывалась с одного конца вдоль вертикального края, и просторная открытость, и далекие холмы застали туристов врасплох: все заново сфокусировались, сощурились, потянулись за солнцезащитными очками. Всех словно ошеломило. Вот и вчера было то же самое - стоило сойти с трапа на широкое белое летное поле. Стены музея сузили их поле обзора до мелких бытовых предметов на расстоянии вытянутой руки. Снаружи, на ступеньках крыльца, воздушные потоки и перспектива "работали" с привычным размахом. В воздухе повеяло нежданной прохладой. Луиза Хофманн нахмурилась: голова разболелась. Борелли поинтересовался, сколько времени: часов при нем не было. Остальные, тоже немало удивленные, поулыбались и поглядели вверх, на небо.
А все потому, что площадь уже опустела. Овощные листья и прочий мусор смели в зеленые обелиски. В стороне стояла пустая телега с деревянными колесными ободами. Саша проголодалась как волк.
- Ну, по крайней мере, под солнышком прогулялись, - брюзгливо отметила Вайолет.
Что до миссис Каткарт, ее коричневые туфли немилосердно жали.
Музей отступал все дальше, терялся вдали - точно серая, уродливая голова, что неизменно начеку. На площадь, со всех улиц-артерий, со всех направлений скликали коз - свистом и прищелкиванием языка. Козы заполонили все дороги и сталкивались с туристами, изрядно им докучая, даже в окрестностях гостиницы, куда группа добралась наконец с немалым облегчением.