Перевод Надежды Парфеновой
Дженнифер Ли Каррелл
Людей переживают их грехи
Посвящается Джонни Кристену, маме и папе.
Уж не знаю, как вас назвать, славные мои товарищи*.
"Людей переживают их грехи,
Заслуги часто мы хороним с ними…"**
Уильям Шекспир.
* У. Шекспир, "Король Генрих IV" (пер. В.Морица, М. Кузмина). (Здесь и далее примечания переводчика).
** У. Шекспир, "Юлий Цезарь" (пер. И.Мандельштама).
29 июня 1613 г.
С противоположного берега реки казалось, будто в лондонском небе заходят два солнца. Первое садилось на западе, распуская по темной воде орденские ленты-дорожки розового, золотого и персикового тонов. Впрочем, разномастную флотилию барж, шлюпов и яликов привлекло второе: жуткий оранжевый шар, который словно не долетел до горизонта и рухнул на южный берег, где застрял среди трактиров и борделей Саутуорка, ощетинившись огненными лезвиями.
Конечно, никакого второго солнца не было - этот образ придумали самозваные поэты, а другие зеваки на соседних лодках подхватили. Случилось иное. Знаменитейший из знаменитых лондонских театров - "деревянное кольцо", "трон лондонских грез", великий "Глобус" - пожирало пламя, и весь город высыпал на воду поглазеть на пожар.
- Вот, одождил Господь на Содом и Гоморру огнь с неба, - пророкотал Саффолк, оглядывая южный берег с борта собственного плавучего шатра. Граф состоял в должности лорда-гофмейстера английского королевского двора. Подобное несчастье, поразившее "слуг короля" - любимую труппу его величества - должно было, казалось, обеспокоить лорда, а он самодовольно ухмылялся, словно ничего не произошло. Двое собеседников Саффолка ничуть этому не дивились: попивали, как на приеме, вино и разглядывали из-под навеса гибнущий в пламени театр.
Саффолк, не слыша слов одобрения, продолжил:
- Блестящее зрелище, не правда ли?
- Дешевка, - отрезал седобородый Нортгемптон, его двоюродный дядя. В свои семьдесят с лишним лет он выглядел подтянуто и даже моложаво.
Младший из троицы - Теофил, лорд Говард де Вальден, сын и наследник Саффолка, подался вперед, словно молодой лев, следящий за добычей.
- Утром наша месть воспылает еще ярче, когда мистер Шекспир и его присные узнают правду.
Нортгемптон взглянул на племянника из-под тяжелых век.
- Мистер Шекспир и его присные, как ты выразился, ничего такого не узнают.
Тео на миг замер под дядиным взором. Потом вскочил и швырнул свой кубок о палубу, расцветив желтые ливреи слуг леопардовым узором из винных пятен.
- Они выставили мою сестру на посмешище! - вскричал он. - Можете покрывать их сколько угодно! Я добьюсь расплаты, и никакие деды мне не указ!
- Дорогой мой племянник, - через плечо бросил Нортгемптон Саффолку, - заметьте, с каким постоянством ваш отпрыск проявляет пагубную опрометчивость. Ума не приложу, откуда она у него. Говарды никогда подобным не отличались.
Он снова обернулся к Тео. Тот нервно сжимал и разжимал кулак на эфесе шпаги.
- Смеяться над побитым врагом может любой оборванец, - произнес старый граф. - На это большого ума не требуется. - По его кивку слуга передал Тео другой кубок, который тот неуклюже принял. - Куда увлекательнее, - продолжил Нортгемптон, - посочувствовать недругу, да так, чтобы тебя еще и благодарили. Пусть догадывается, что ты его погубил - доказать этого он не сумеет, даже самому себе.
Пока он так рассуждал, к барке причалил ялик. Какой-то человек перевалился через фальшборт и, прячась от света, скользнул в сторону графа, точно тень-беглянка, нашедшая хозяина.
- Любое сколь-нибудь серьезное дело - вот и Сейтон тебе подтвердит - требует изящества. Кто за него возьмется - маловажно. Кто будет осведомлен - безразлично.
Гость преклонил колена перед старым графом, а тот положил ему руку на плечо.
- Говори же, как все прошло. Нам с лордом Саффолком и моему внучатому племяннику - он нынче не в духе - не терпится тебя выслушать.
Сейтон тихо откашлялся. Его голос, одежда и даже глаза были какого-то неопределенного тона, среднего между серым и черным.
- Все началось утром, милорд, когда неожиданно заболел театральный канонир. Его сменщик, должно быть, плохо скрутил пыж, когда заряжал пушку. Или выпачкал его в дегте - можно предположить и такое. - Губы Сейтона дрогнули в многозначительной, почти лукавой улыбке.
- Продолжай, - сказал граф, махнув рукой.
- Пьесу сегодня представляли довольно новую, под названием "Все это правда". Она о короле Генрихе Восьмом.
- О Толстом Гарри, стало быть, - пробормотал Саффолк, чертя пальцами по воде. - Отце старушки-королевы. Однако, чревато…
- Весьма, милорд, - подхватил Сейтон. - По ходу представления актеры разыгрывали парад масок под пушечный салют. Пушка надлежащим образом выстрелила, однако публику так увлекло кривлянье на сцене, что никто не заметил упавших на крышу искр. К тому времени, как дым учуяли, огонь перекинулся на всю кровлю. Оставалось только спасаться.
- Жертвы были?
- Двое пострадавших. - Его взгляд переметнулся к Тео. - Один из них - человек по имени Шелтон.
- Как? - опешил Тео. - Он ранен?
- Пострадал от ожогов. Несильно, но заметно. Мне со своего места - неплохого, кстати - было видно, как он, не растерявшись, успокоил толпу, и как под его команды удалось вывести публику на улицу. Все решили, что в театре никого не осталось, и тут с верхнего яруса высунулась маленькая девочка - хорошенькая, но с растрепанными темными волосами и диким взглядом. Сущее ведьмино дитя. Никто ахнуть не успел, как мистер Шелтон бросился назад. Время шло, а он все не выходил. В толпе зарыдали, но тут он прорвался сквозь пламя с девочкой на руках; спина его была в огне. Кто-то из местных красоток плеснул на него элем из бочонка, и Шелтон опять исчез, только в дыму. Вышло так, что его одежда вспыхнула, хотя сам он только слегка опалился.
- Ну и где же он? Почему вы не привели его с собой?
- Я с ним едва знаком, милорд, - уклончиво ответил Сейтон. - Вдобавок, народ его чествует. Я никак не мог забрать его, не привлекая внимания.
Презрительно оглянувшись на племянника, Нортгемптон подался вперед.
- А что же ребенок?
- В себя не пришла, - ответил Сейтон.
- Жаль, - произнес старый граф. - Хотя, дети оказываются порой удивительно крепкими. - Что-то негласное пронеслось между графом и слугой. - Быть может, она еще выживет.
- Всякое случается, - ответил Сейтон.
Нортгемптон откинулся на стуле.
- Что с канониром?
Сейтон снова еле заметно усмехнулся.
- Пропал без следа.
В лице Нортгемптона ничто как будто не переменилось, и все же оно засветилось каким-то мрачным довольством.
- Нас больше занимает "Глобус", - проворчал Саффолк.
Сейтон вздохнул.
- Погиб безвозвратно, милорд. Сам театр, актерская уборная вместе с костюмами, бутафорскими мечами, щитами, фальшивыми коронами… все сгорело. Джон Хеммингс остался на улице, бормоча что-то про чудесный дворец, свои счета и больше всего - про тексты пьес. "Слуги короля", господа, остались без крова.
По ту сторону реки раздался оглушительный грохот. Остов театра обрушился, рассыпавшись грудой тлеющих углей и выпустив облако пепла. Над водой пробежала волна жара, гоня перед собой клубы черного дыма.
Тео торжествующе заулюлюкал. Его отец изящной рукой пригладил волосы и бородку.
- Мистер Шекспир никогда больше не посмеет трепать имя Говардов.
- На нашем с тобой веку - точно, - сказал Нортгемптон. Гаснущее пламя высветило его профиль с тяжелыми веками и по-стариковски крючковатым носом - ни дать ни взять, портрет демона в черном мраморе. - Однако же, - добавил граф, - "никогда" - слишком долгий срок.
Акт первый
1
29 июня 2004 года
Всех нас тревожат призраки. Не те карикатурные страшилища, что заявляют о себе лязгом цепей или проплывают мимо безголовыми всадниками и рыдающими королевами. Нет, настоящие тени встают на башнях нашей памяти, без устали шепча: "Помни обо мне".
Впервые я подумала об этом, сидя в предзакатный час на вершине Парламентского холма. У моих ног зеленый склон Хэмпстед-хита перетекал в мерцающую серебром лагуну сумеречного Лондона; на коленях лежала коробочка в золотой обертке. В последних солнечных лучах скользил под пальцами тисненый узор из лоз и листвы, а может, звезд и лун, не давая покоя душе.
Я взяла коробочку в ладони и поднесла к глазам, возвращаясь к воспоминаниям.
- Что это? - спросила я этим утром, и мой голос прорезал полумрак нижней галереи театра "Глобус", где мы ставили "Гамлета". - Подкуп? Попытка извиниться?
Розалинда Говард, профессор Гарварда, шекспировед, яркая до эксцентричности - смесь амазонки, Матери-Земли и цыганской баронессы - наклонилась к самому моему уху и ответила:
- Приключение. И, как водится, тайна.
Я уже подцепила пальцем ленточку, но Роз остановила мою руку, пытливо заглядывая в лицо. Ей было около пятидесяти. Короткая челка по-мальчишечьи стриженых волос, большие висячие серьги и широкополая белая шляпа в руке с шелковыми пионами густо-алого цвета - невообразимый шик времен юности Одри Хэпберн и Грэйс Келли.
- Можешь открыть ее, но знай: эту дорожку нужно пройти до конца.
Когда-то она была моей наставницей, кумиром, а позже - почти второй матерью. Я же внимала ей, как преданная послушница, пока не оставила науку ради театра три года назад. И если к той поре наши отношения уже дали трещину, то мой уход, как говорится, не оставил от них камня на камне. Роз откровенно дала понять, что считает побег с научного Олимпа изменой. Дезертирство - так, по слухам, она называла то, что казалось мне освобождением. За глаза, надо отдать ей должное. Во всяком случае, с тех пор она ни разу не пожалела о случившемся и не сделала шага навстречу - до сегодняшнего дня, когда без предупреждения явилась в театр с требованием ее выслушать. Я, скрепя сердце, выделила ей пятнадцать минут перерыва между репетициями, ворча про себя, что она и четверти часа не заслужила.
- Вы перечитали сказок, - громко ответила я, толкая коробочку обратно через стол. - Этого я принять не могу. Разве что "дорожка" приведет меня обратно в зал.
- Шустрая Кэт, - произнесла Роз, горько усмехаясь. - Не можешь или не хочешь?
Я упрямо молчала.
Роз вздохнула.
- Ладно, не открывай. Просто держи у себя.
- Нет.
Она склонила голову, наблюдая за мной.
- Я кое-что нашла, Кэт. Нечто важное.
- Как и я для себя.
Роз обвела глазами театр, его простые дубовые галереи в три яруса, огибающие внутренний дворик с помостом сцены, столь пышно оправленным в позолоту и мрамор.
- Конечно, ставить "Гамлета" в "Глобусе" - ого-го, да еще в твоем возрасте. Особенно для американки. Британская публика - величайшее сборище снобов, какое видел свет. Даже не знаю, кому пожелала бы взбаламутить их тесный мирок. - Ее взгляд снова вернулся ко мне, мельком скользнув по лежащему между нами свертку. - Но есть кое-что поважнее.
Нет, это невероятно! Неужто она и впрямь ждет, что я отрясу прах "Глобуса" со своих ног и отправлюсь за ней, купившись на пару заманчивых фраз и коробочку в золотой обертке?
- Что же? - спросила я.
Она тряхнула головой.
- "То я замкнула в сердце, а ключ возьми с собой"*.
"Офелия, - простонала я про себя. - От нее логичней ждать Гамлета, первой роли, и никогда - вторых".
- Вы можете не говорить загадками хотя бы эти две минуты?
Она кивнула на дверь.
- Идем со мной.
- У нас генеральная репетиция.
- Поверь, - отозвалась она, наклоняясь ко мне. - Этого ты упустить не захочешь.
Меня не на шутку разобрало. Я так резко вскочила из-за стола, что сшибла несколько книг на пол. Налет лукавства во взгляде Роз пропал, она поджала губы.
- Мне нужна помощь, Кэт.
- Поищите кого-нибудь другого.
* Здесь и далее цитаты из "Гамлета" приведены в пер. М. Лозинского.
- Твоя помощь.
Моя? Я задумалась. В театре друзей у Роз было хоть отбавляй, так что с вопросами о постановках ей было незачем являться ко мне. Единственное, в чем, помимо театра, я была сведуща больше нее, разделяло нас как минное поле - моя диссертация. "Оккультный Шекспир" - оккультный в первоначальном смысле этого слова, всегда спешила добавить я, то есть "тайный, скрытый", без связи с какой-либо темной магией. В частности, мне довелось изучать некие загадочные труды - как правило, девятнадцатого века, посвященные поискам тайных знаний, якобы зашифрованных в стихах Барда. Роз тоже нашла эту тему необычной и захватывающей - так, по крайней мере, она говорила на публике; сама же тайком ее саботировала под предлогом недостаточной научности.
А теперь ей понадобилась моя помощь!
- Зачем? - Мой голос звучал глухо. - Что вы откопали?
Роз покачала головой.
- Здесь не скажу, - отозвалась она, и перейдя на шепот, продолжила: - Когда ты заканчиваешь?
- Около восьми.
Она подалась вперед.
- Тогда приходи в девять на Парламентс-хилл.
Там и днем-то довольно пустынно, а в сумерках - тем более. Рискованная прогулка, хотя и с превосходными видами на окрестности… Пока я раздумывала, в лице Роз промелькнуло нечто похожее на страх.
- Прошу тебя.
Когда я не ответила, она протянула руку - как мне показалось, за коробочкой - и порывисто коснулась моих волос, приподняв пальцем прядь.
- Те же рыжие локоны и болейновские глаза, - пробормотала Роз. - Знаешь ли, как ты царственна, когда сердишься?
Старая лесть. Она любила поддразнить меня тем, что я порой становлюсь похожа на королеву. Не нынешнюю Елизавету, а первую - королеву Шекспира, от горбинки на носу до светлой кожи, расцветающей на солнце веснушками.
То и дело я ловила сходство в зеркале, но мне не нравилось, когда кто-нибудь заговаривал или шутил на этот счет. В пятнадцать лет я лишилась родителей, и меня растила бабушкина сестра. Проведя большую часть жизни в обществе властных старух, я поклялась, что никогда не кончу подобным образом. Поэтому и твердила себе, что не имею ничего общего с суровой Елизаветой Тюдор, кроме, быть может, интеллекта и пристрастия к Шекспиру.
- Отлично, - услышала я себя, - Парламентс-хилл в девять.
Роз неловко убрала руку - видимо, не могла поверить, что я так просто соглашусь. Как и я. Тем не менее моя ярость мало-помалу выгорела, и только невидимые хлопья сажи еще порхали вокруг.
В этот миг селектор затрещал и бухнул голосом моего помощника: "Дамы и господа, пятиминутная готовность".
В яркое пятно внутреннего двора начали стекаться актеры. Роз с улыбкой поднялась.
- Тебе пора за работу, а мне - выметаться отсюда.
В приступе ностальгии ко мне на миг вернулось чувство родства душ, которое когда-то пронизывало наши отношения.
- Сбереги ее, Кэт, - добавила она, напоследок кивнув на коробочку, а затем вышла.
Вот как получилось, что закат я встречала на вершине Парламентского холма, нарушая себе же данную клятву - никогда больше не ждать Роз.
Я потянулась на скамейке и оглядела раскинувшуюся передо мной панораму. Если не считать двух клыкастых башен Канари-ворф на востоке и их товарок, что расположились в центре города, в целом Лондон выглядел мирно, словно огромное пуховое гнездо с сияющим яйцом посередине - собором Святого Павла.
Весь предыдущий час по дорожке передо мной тянулись запоздалые пешеходы, но никто из них не оглянулся, не свернул в мою сторону, не зашагал по траве размашистой поступью Роз. Куда же она запропастилась?
Да и на что надеялась? Мало кто в здравом уме рассудил бы, что я брошу "Глобус" и собственную постановку. Светилам британского театра я, книжный червь, была как кость в горле. Едва ли они могли найти лучшего антипода режиссеру с большой буквы, каким он им виделся. Поэтому предложение взяться за "Гамлета" - жемчужину сценического репертуара - ошеломило меня почище вести о миллионном наследстве. До того ошеломило, что я не стала стирать сообщение художественного руководителя "Глобуса", в котором оно прозвучало, каждое утро проигрывала файл заново и слушала нервную, отрывистую речь Сирила - убедиться, что это не сон. В таком настроении мне было почти все равно, что скрывала коробочка в золотой обертке - будь там хоть карта Атлантиды, ключ к Ковчегу Завета или заводной соловей, что погрузил Кубла-хана в беспечальный сон. И Роз даже на пике самонадеянности не обманулась бы мыслью, что я поступлюсь должностью режиссера ради ее загадки.
До премьеры оставалось три недели. Следующие десять дней после, как водится, - худшая пора для режиссера. Тогда мне придется стать незаметной, отмежеваться от сценической братии и тихо сбежать, переложив все на актеров. Если я не найду себе до тех пор другого применения.
Коробочка у меня на коленях призывно сверкнула.
"Ладно, только не сейчас, - скажу я Роз. - Дай срок, и я открою твой дьявольский сюрприз. Через месяц и один день". А что, вполне в духе ее подарка. Роз любит сказки, а в сказках всегда задают сроку три дня, сотню лет или тысячу и одну ночь - как распорядится главный сумасброд или сумасбродка - на то, чтобы выиграть битву или украсть поцелуй. Так отчего бы не назначить Роз месяц и один день?
Если, конечно, она вообще явится за ответом.
У подножия холма вспыхивали и перемигивались огни: город, подобно приливу, затапливала ночь. Вдалеке слышался детский гомон и лай собак, а из древесных крон струились птичьи трели. Днем было жарко, однако после заката ощутимо похолодало. Впрочем, пиджак я захватить успела и уже собиралась его надеть, как вдруг услышала на холме, позади, хруст сломанной ветки и почти тотчас ощутила спиной колкий чужой взгляд. Я вскочила, оборачиваясь, но в рощице вокруг вершины холма уже залегла ночь. Все замерло, кроме, должно быть, веток на ветру.
- Роз?
Тишина.
Я повернулась, разглядывая окрестности. На склоне никого не было, но мало-помалу мне удалось различить прежде незамеченное движение. Далеко внизу, за куполом собора Святого Павла, лениво курилась сизая струя дыма. У меня перехватило дыхание. Там, на южном берегу Темзы, стоял заново отстроенный "Глобус" - стены в белой штукатурке, разлинованные дубовыми балками, соломенная кровля… Из-за исключительной горючести лондонские власти долго не решались ее одобрить, памятуя о Большом пожаре 1666 года, оставившего от города одни обугленные руины, но в конце концов согласились, и она стала единственной в своем роде.
Конечно, дымить могло южнее или восточнее театра - с такого расстояния миля-другая казалась крошечной погрешностью.
Однако, вскоре клубы сделались чернее и гуще. Затем налетел порыв ветра, и в основании дымового столба мигнула ярко-алая зловещая искра. Сунув подарок Роз в карман пиджака, я пошла вниз по холму. К дорожке спускалась уже бегом.
2
По пути к метро я пыталась дозвониться всем знакомым, которые могли хоть что-нибудь знать, но безуспешно - всякий раз меня отсылали к автоответчику. Потом я спустилась в туннель лондонской подземки, и сотовый вовсе заглох.
Вечером я собиралась в спешке и пропустила половину того, что обычно делаю перед уходом. А ну как не выключила настольную лампу? Да еще, чего доброго, опрокинула ее, и мой бумажный ворох потихоньку съеживался и дымился, дожидаясь, когда все уйдут, чтобы полыхнуть пламенем? Однажды, в последние годы жизни Шекспира, театр уже горел по чьей-то неосторожности. Тогда, если я правильно помню, никто не пострадал, кроме маленькой девочки.
Боже мой. А как сейчас?
Только не "Глобус", прошу, только не "Глобус", беззвучно заклинала я под перестук вагонных колес. Пока ехала, пока мчалась на поверхность, прыгая через две ступеньки, снаружи опустилась глухая ночь. Метнувшись проулками, я выбежала на широкий перекресток. Передо мной, точно сфинкс, возникла громада собора с круглой головой-куполом, отрезая путь к реке. Сворачивая направо, я припустила бегом, отсчитывая чугунные пики ограды, замыкающей храм в собственном дворе, мимо разлапистых деревьев, льнущих к его стенам. Оттуда - налево, обогнув портик главного входа и статую королевы Анны, озирающей с постамента склон Ладгейт-хилла. Опять налево, по широкой дуге мимо южного фасада и - прямиком к пешеходной аллее, недавно проложенной в дебрях средневекового центра до самой реки. Я свернула за угол и остановилась - сердце выскакивало из груди. Аллея уходила под гору, а у подножия перетекала в мост "Миллениум", что тянется над Темзой к приземистой цитадели "Тейт Модерн" на южном берегу. "Глобуса", расположенного левее, я пока не видела. Мне открывалась только срединная часть галереи, все еще больше похожей на электростанцию, нежели на храм современного искусства, в который ее превратили: старая дымовая труба упиралась в ночное небо, а надстроенный верхний этаж из стекла и стали зеленовато сиял, словно аквариум. И все это - на фоне оранжевого зарева.
После заката эта часть Лондона - Сити, финансовый оплот Британии - обычно пустеет, а сейчас меня обтекал поток пешеходов, устремляясь вниз к набережной. Я отправилась туда же, мечась и петляя между людьми, прокладывая путь в сгущающейся толпе, огибая клумбы, скамейки… вот справа мелькнул паб в стиле Диккенса, а слева - современный офисный центр. Виктория-стрит оказалась до отказа забита машинами. Я побежала, уворачиваясь от черных пузатых такси и красных омнибусов. Впереди, через несколько ярдов, аллея сужалась, и плотная, душная человеческая масса выдавливалась через этот перешеек на "Миллениум" - поглазеть на пожар. У меня упало в груди: мне нипочем не протолкаться на ту сторону. Я оглянулась. Со всех сторон обступала толпа, а пути вперед не было, кроме как по воздуху.
Через минуту над водой пронесся низкий, леденящий душу грохот. Слева от галереи взвился гигантский клуб дыма пополам с искрами. По толпе пробежал стон, и она ринулась к мосту, увлекая меня с собой. По правую руку от меня разверзся какой-то проем, за которым я углядела пологую лестницу, ведущую куда-то вниз. Где-то поднажав, где-то протиснувшись, мне удалось пробиться к краю потока. Вырвавшись на свободу, я с непривычки споткнулась и чуть не стремглав понеслась по ступенькам.
Остановилась я на крошечной площадке под мостом, ужасаясь открывшейся картине. В пространстве между опор, словно захваченном в кадр, виднелся "Глобус". Он горел. Дым стекал вниз с его стен черной кровью, под рев пламени взвивался в небо, как темная Вавилонская башня, из чьих недр прорывались пики, брызги, языки огня всех оттенков оранжевого.
У меня в кармане задребезжал телефон. Звонил сэр Генри Ли, седеющий лев британской сцены, который любезно согласился выступить у меня в роли отца Гамлета.
- Кэт! - прокричал он в трубку, едва я успела ее открыть. - Слава Богу! - На заднем фоне слышался затухающий вой сирен.
Он где-то там!
- Никто не пострадал? Все выбрались вовремя? - испуганно тараторила я.
- Да, да, - желчно отозвался он. - Ты последняя, кого недосчитались. Где тебя носит?
Поняв, что плачу от страха и облегчения, я досадливо смахнула слезы тыльной стороной ладони.
- По ту сторону моста.
- Черт. Стой где стоишь, - буркнул он, и в трубке все стихло.
Сэру Генри только-только перевалило за шестьдесят, и больше половины своих лет он царил на сцене и экране. В лучшие годы его можно было увидеть в ролях Ахилла, Александра Македонского и короля Артура, Будды и Христа, Эдипа, Цезаря и Гамлета. Подобно таким же мэтрам старой закалки, он любил костюмы на заказ, "Вдову Клико" ("В чем-чем, а в шампанском эта прорва царей знала толк"), и держал "Бентли" с личным шофером. Однако происхождения он был отнюдь не аристократического, что при случае не стеснялся подчеркнуть. Его предки веками ходили по Темзе, возя грузы и пассажиров - вверх и вниз по течению, с берега на берег. Как любил приговаривать сэр Генри, пырни его ножом, и потечет зеленый речной ил. А напои, - добавила бы я, - услышишь извозчичью ругань.
Познакомились мы с ним полгода назад, когда мне посчастливилось ставить спектакль в одном сомнительном местечке Вест-Энда. Под конец переговоров он нехотя согласился играть главную роль - по его словам, из чувства долга перед драматургом, а через день-другой уже называл меня на людях "чудо-ребенком", отчего я сразу начинала заикаться и неизменно проливала что-нибудь на блузку, чаще кофе или красное вино. Постановка не удалась, и пьеса продержалась на сцене точнехонько две недели, а три дня спустя мне позвонили из "Глобуса". Не без содействия мэтра, я полагаю, хотя сам он никогда не признавался в собственных высоких связях.
Но вот в трубке опять возник его голос, точнее, рев:
- Чушь собачья. Говорю тебе, она там… Прости, - обратился он уже ко мне, совершенно бархатным тоном. - Мне только что сказали, что на всех мостах затор. Ты можешь спуститься к набережной?
- Если лестница под "Миллениумом" ведет туда, мне только это и остается.
- Под Милле…? Да ведь лучше и не придумаешь! Спускайся по ней - и прямиком налево. Первая же дыра в заборе ведет к старому пирсу. "Клеопатра" подберет тебя в пять минут.
- Клеопатра?
- Моя новая лодка.
На набережной не было ни души, и от этого делалось жутко. Моя фигура в лунном свете отбрасывала длинную тень - прямо под ноги; крики и гомон толпы остались где-то далеко. Я потрусила налево, чиркая плечом о высокий парапет набережной и разглядывая унылые серые домики, сгрудившиеся с противоположной стороны. Пристенные фонари испускали мягкий свет. Невдалеке из бетонного парапета выдавалась более тонкая стена - ограждение лестницы, ведущей в крошечный садик с бледными, как попало разросшимися цветами. В основной стене за садиком зияла дыра - черный проем в никуда. Борясь с накатившим страхом, я подошла к проему.
Сквозь него пахнуло влагой и солью. Я вздрогнула и попятилась. Если это то самое место, сэр Генри должен быть с минуты на минуту. Я сделала над собой усилие и снова заглянула в дыру. Крутые деревянные ступеньки, скользкие и черные от водорослей, уходили в темноту. Перил не было. Уцепившись за края проема, я поставила ногу на первую. Доски зловеще скрипнули, но не подломились. Я осмотрела лестницу. Гвозди, которыми она крепилась к стене, ковали, не иначе, еще для римских распятий. Причала не было в помине: пятнадцать футов спуска, и ступеньки попросту утопали.
Я вгляделась в черноту над рекой. Сразу под "Глобусом" темную поверхность воды возмущало какое-то движение. "Клеопатра"? Определенно катер. Точно: вот он повернул в мою сторону. Оставалось только дождаться.
Шажок за шажком по осклизлым ступеням, я засеменила вниз, пока не очутилась всего в трех футах от воды - гладкой, словно черное стекло. Мимо медленно дрейфовало что-то вонючее - видно, начался прилив. Борясь с тошнотой, я выпрямилась и посмотрела вдаль. На стремнине, дробясь, отражались в воде огни города и зарево от пожара. Тут мой глаз уловил движение: лодка сэра Генри! Только я облегченно вздохнула, как она сделала широкий разворот, показав черно-белые шашечки полицейского катера. Рано радовалась. Катер унесся под мост и пропал из вида.
Поднятая им волна лениво заколыхалась у подножия лестницы. Вдруг до меня долетел тихий звук откуда-то сверху, похожий на скрип ступеньки. И снова мне почудилось, будто за мной следят - ощущение, от которого бросало в жар. Может, сэр Генри причалил у нужного пирса, - гадала я, - и пошел меня разыскивать? Обернулась. Ни на лестнице, ни у дыры в стене невозможно было что-либо различить, кроме того, что освещал мерцающий лунный свет.
- Эгей? - окликнула я, но никто не отозвался.
И тут раздался звук, который был мне знаком по театру: шорох-звон клинка, извлекаемого из ножен.
Я попятилась, спустившись на шаг. И еще один. Следующий был бы уже под водой. Новый взгляд на реку не принес утешения. Катеров больше не было. Где только черти носят сэра Генри? И угораздило же меня лезть в эту дыру одной! Ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне ничего подобного и быть не могло. Чем ты, спрашивается, думала, Кэт Стэнли?
Я оглянулась, но сколько ни напрягала глаза, сколько ни вглядывалась, тип на лестнице не шевелился - если там вообще кто-то был. Может, все дело в нервах? Как знать. Краем глаза мне удалось поймать движение, однако совсем в другом месте - у самой воды. По обе стороны от ступенек позвякивали цепи, вделанные в стену. Слева, как оказалось, качалась на волнах небольшая шлюпка. Забраться бы в нее, и можно будет спокойно отсюда уплыть. Тут я вдруг заметила, что шлюпка не привязана. Фалинь свисал с борта, и лодку медленно сносило на меня. Час от часу не легче. Я обшарила глазами тот берег. Где же сэр Генри? По всему, дело мое было дрянь. Глядя на водную рябь под ногами, я стала гадать - сильно ли течение, смогу ли перебраться на ту сторону вплавь. Может, лучше всего тихо зайти в воду и позволить реке отнести себя вдоль стены до следующего причала?
Опять я не удержалась и посмотрела на вал набережной. В тени ступенек очертания лодки едва угадывались, но мне хватило и этого. Она подошла ближе! Я судорожно заозиралась и стала шарить в карманах в поисках чего-нибудь, что могло сойти за оружие, но, как на грех, ничего не нашла. Под ногами - ни одного булыжника или палки, в карманах - пригоршня монет и коробочка в золотой обертке. Подарок Роз. Ее тайна.
"Сбереги", - наказала она. Значит, было от кого беречь? А может, и мне самой стоило поберечься, пока сверток у меня?
Вот зараза!
В тот же миг с реки донесся гудок, и из-под моста вылетела белая стрела частного прогулочного катера. "Клеопатра"! Помня о шаткости лестницы, я чуть скованно махнула рукой - вышло похоже на салют. Довольно долго мое приветствие оставалось без ответа, а потом на палубе показался сэр Генри.
Шлюпка у лестницы остановилась - я поняла это, даже не видя ее - плеск воды в борта изменился. "Клеопатра" снова прогудела, на этот раз ближе, топя прочие звуки, пока капитан сэра Генри не заглушил мотор. И в ту самую секунду я снова услышала скрип верхней ступени под тяжестью чьего-то веса, а глянув через плечо, уловила лунный блик на стальном лезвии.
Я кинулась к катеру и, мешком перевалившись через борт, рухнула на палубу под ноги сэру Генри.
- Не ушиблась? - прокричал он.
Я махнула ему - скорее, мол, отплывайте. По кивку сэра Генри капитан "Клеопатры" дал обратный ход.
- Где вы были? - прохрипела я, когда катер пошел на обратный вираж. - Я думала - у театра.
- Почему ты так решила? - спросил сэр Генри, усаживая меня по соседству с собой.
- Из-за сирен. По телефону.
Он покачал головой.
- Последний час, деточка, воют все городские сирены. Нет, я был на исключительно нудном приеме. Впрочем, время провел не без пользы, - добавил он, озирая толпу на мосту. - Многие забыли, что река - все еще лучший городской тракт.
Когда после Второй Мировой речная торговля захирела, отец сэра Генри стал спиваться, чередуя потасовки с ностальгическими слезливыми исповедями, пока река, сжалившись, не поглотила его. Молодой Гарри - так тогда величали сэра Генри - избрал иной путь - пустил в ход природные таланты. Начал он с моряцких притонов, выбился в трущобные генералы, потом переменил курс и пошел служить во флот ее величества (сэр Генри частенько любил намекать, будто попал туда благодаря шантажу), а закончил театральной звездой. Никто не мог похвастать таким знанием персонажей Шекспира - от шлюх до царственных особ, со всеми гранями их характеров - от великодушия до черного вероломства и наоборот. Может, поэтому он играл с большей убедительностью и любовью, чем остальные.
В последние десять лет он почти покинул сцену. Одни говорили: выдохся, другие - себя бережет. Как бы то ни было, вскоре бездействовать ему надоело, и он решил вернуться. Крупные роли Клавдия - злодея и Полония - глупца, сэр Генри отверг ради меньшей роли отца Гамлета, любимого и утраченного. Своей очереди ждали Просперо и Лир у постановщиков столь же именитых, как и он сам. Однако начать сэр Генри согласился с моего спектакля, словно примерял на себя роль старого правителя. Выбор, который меня до сих пор поражал.
"Клеопатра" вышла на прямую и задрала нос, скользя по воде. Я еще раз оглянулась на ступени. Там никого не было, а лодка снова качалась, привязанная, у стены. Может, все это мне померещилось?
В проеме стены над лестницей возник человеческий силуэт. От страха, который до того стучал у меня в жилах, внутренности скрутило узлом. Там, наверху, кто-то стоял. Но кто? И чего он хотел?
Впереди ночь огласил протяжный стон, и я, развернувшись, успела увидеть, как "Глобус" исчез в облаке пепла. Тем временем человек на берегу растворился, будто его и не было.
3
Моя рука почти машинально нырнула в карман. Подарок Роз лежал там, невредимый. Я поежилась, хотя воздух у южного берега прямо-таки дышал жаром. Дым и пар струились вниз по холму густыми белыми клубами, сквозь которые ничего было не разобрать, кроме каких-то темных громад, но видение "Глобуса" вставало передо мной, как наяву - белой башенкой, точно лебедь, усевшийся на ночлег. Нелепость, конечно - даже без пожара. Во-первых, не так уж он был тесен - вмещал полторы тысячи человек, а во-вторых, многие видели в нем пример китча, а не старинной изысканности. "Шекспирова лавочка" - так звала его Роз. До нынешнего вечера она и носу не желала там показывать.
Во всем, что касалось Шекспира, Роз обычно бывала права, кроме этого. Хотите - верьте, хотите - нет, но "Глобус" хранил некое волшебство: слова оживали в нем с особенной силой.
Мы пробирались к пирсу. Дымовая завеса немного рассеялась, и мы увидели Сирила Маннингтона, художественного руководителя, который мерил шагами причал, словно голенастая сварливая птица.
- Конец, - проклекотал он, когда мы поднялись на помост. - Все пропало.
Сэр Генри, шедший спереди, застыл на месте. Последняя надежда у меня в груди рассыпалась в прах. Дымка снова всколыхнулась, и выдавила еще один черный силуэт - шефа пожарной команды в красном шлеме и темно-синей куртке со светоотражательными нашивками.
- Дело не так уж плохо, - проворчал он. - Хотя, врать не буду: хорошего тоже мало. Идемте, увидите сами.
Мы поспешили за ним. В темноте мои мысли вились вокруг театра. Проектировщики нового "Глобуса" хотели сделать его как можно более схожим с предшественником, который буквально возводили вокруг сцены - широкого помоста в углу восьмиугольного поля под открытым небом. Двор окаймляли открытые изнутри галереи - три этажа сплошных балконов, уставленных рядами разновысоких дубовых скамей, как в амфитеатрах.
Все это было изготовлено с простотой, которая польстила бы и пуританам, если не считать сцены. Там лицедействовал каждый дюйм дерева и штукатурки - притворялся то мрамором, то яшмой, то порфиром, поблескивал позолотой кариатид или античных героев. А над этим попугайным шиком высился плоский навес, расписанный звездами, защищая актеров от солнца и непогоды. В скандинавских мифах небесный свод покоится на кроне гигантского ясеня; мне же почему-то всегда было приятно сознавать, что небо Шекспира подпирают английские дубы. Правда, с некоторых пор они утратили всякое сходство с деревьями. "Геркулесовы столпы", как их окрестили, были сработаны в виде красных мраморных колонн Персеполиса, позже разоренного Александром Македонским.
У меня засосало под ложечкой. На что-то они похожи теперь?
Преодолев лабиринт полицейских ограждений и палаток, мы вышли к широким дверям. Я нахмурилась, узнав парадные двери театра.
- Остальным пришлось пожертвовать, - произнес пожарный, гладя резную поверхность с любовью творца. - Корпус администрации, билетная касса, ресторан - все сгорело. - Он оглянулся на нас, и его обветренное лицо озарилось гордостью. - Зато мы, кажется, спасли "Глобус".
Спасли?!
Разведя дверные створки так, чтобы пропускать по человеку за раз, пожарный кивнул.
- Мужайся, - произнес сэр Генри, стиснув мне плечо. Я просочилась за дверь, бросилась во двор - и замерла, словно врезавшись с разбегу в стекло. Шла посмотреть на развалины, а застала неземную красоту.
По сцене струйками растекался дым. Колонны "Геркулесовых Столпов" поблескивали черной копотью. Землю передо мной устилала тонкая пленка воды, а сверху, танцуя, падали искры - дождь огненных лепестков или перьев феникса. Нетронутый пожаром, театр превратился в святилище темного божества, пугающее, но роскошное. Самое место для друидов, кровавых жертв и призраков.
Мимо пролетел клочок тлеющей бумаги. Схватив его, я узнала обрывок страницы своего рабочего сценария - знак недобрый. Я взбежала по лестнице на нижнюю галерею, туда, где сидела. Стол был повален, а все мои книги и записи стопками громоздились вокруг. Похоже, на них упала искра - края сильно обгорели. Моя рабочая тетрадь со сценарием валялась на полу с вырванными страницами, и листки порхали повсюду, кружа по ветру, садясь на воду. Какие-то затянуло под стол сквозняком. Я полезла за ними и вдруг, ахнув, застыла.
Сразу за листками, заткнутая под скамью, лежала белая шляпа с россыпью шелковых пионов - алых, точно пятна крови. А чуть ниже я увидела женщину, забившуюся под скамейку на полу. Она могла сойти за спящую, если бы не открытые глаза: глаза статуи - пустые и обличающие, только что не беломраморные. Они были зеленого цвета, под мальчишеской челкой темных волос.
- Роз, - выронила я.
У плеча возник сэр Генри, а за ним - Сирил. Протиснувшись вперед, сэр Генри тронул шею Роз двумя пальцами, а спустя мгновение, сел на корточки и качнул головой, теперь уже молча.
Умерла.
4
У меня вырвался странный полу-плач, полу-смешок. Еще днем я с удивлением обнаружила, что выше нее ростом. Все эти годы она представлялась мне исполином, а теперь, мертвая, оказалась и вовсе миниатюрной, почти девочкой. Как могло статься, что ее больше нет?
Меня мягко, но решительно увлекли в сторону.
- Кэт, - сказал сэр Генри, и до меня дошло, что он произносит это уже в третий раз, а я слушаю, сидя на ступеньках сцены, схватившись за голову. Несмотря на два пиджака - свой и его - меня била дрожь.
- На, выпей. - Сэр Генри сунул мне в руку серебряную фляжку. Дымно-вересковая струя виски обожгла мне горло, зато в глазах мало-помалу прояснилось. По ту сторону двора обозначилась белая простыня - покров смерти. Нижняя галерея кишела медэкспертами, пожарными и полицейскими.
От толпы отделились двое и направились в нашу сторону, звучно шлепая по воде, до сих пор не впитавшейся в землю. Первым, судя по походке, был Сирил, а второго я видела впервые - поджарого и смуглого, как индиец, с гладко выбритой головой и бровями, словно две волны, проведенных тушью. Он держал в руках планшет и на ходу что-то вычеркивал.
- Катарина Дж. Стэнли, - произнес незнакомец, остановившись у подножия ступеней. Это был не вопрос.
Я кивнула.
- Старший инспектор уголовной полиции Фрэнсис Синклер, - представился он легким, прохладным баритоном с едва уловимым карибским акцентом и снова нагнулся над планшетом. - До настоящего момента здесь ставилась пьеса под вашим руководством, и именно вы двадцать минут назад обнаружили тело, когда просматривали свои бумаги.
- Да, Роз нашла я.
Синклер зашелестел записями.
- Сегодня днем покойная заходила с вами увидеться.
- Мы и увиделись, - ответила я с дрожью. - Поговорили. Я подумала, что ей хотелось встретиться с сэром Генри. Не знала, что она осталась в театре.
Инспектор оторвался от чтения, и как будто опешил на миг, разглядев сэра Генри, сидящего рядом со мной. Потом снова обратился ко мне:
- Вы хорошо ее знали?
- Да. Нет. Не знаю. - Я проглотила ком, вставший поперек горла. - То есть, когда-то знала. Мы три года не виделись - до сегодняшней встречи. Как она умерла?
- Не от пожара. В этом мы уверены. Может, от инфаркта или инсульта. Похоже, смерть наступила мгновенно, и уж точно до того, как здание загорелось. Поскольку такие совпадения нечасты, мы, конечно, расследуем это дело. Хотя все и так достаточно ясно. - Он вернулся к пометкам.
Я невольно стиснула фляжку.
- Совпадения ни при чем.
Сэр Генри и Сирил, которые затеяли было спор, смолкли на полуслове и воззрившись на меня. Ручка Синклера замерла, но глаз он не поднял. Казалось, что-то в нем напряглось и неслышно, как инфразвук, загудело.
- Откуда такие мысли?
- Она приходила сказать, что кое-что обнаружила, - добавила я. - Просила помочь.
Теперь Синклер поднял на меня глаза.
- Обнаружила что?
Коробочка в кармане словно пробудилась и вспыхнула. Мне представилось, как под золотой оберткой, искрясь, оживают галактики. "Приключение, - сказала Роз. - И, как водится, тайна".
"Не отдам", - подумала я, разъярясь ни с того, ни с сего.
Сыщик наклонился ко мне.
- Что обнаружила, мисс Стэнли?
- Не знаю. - Ложь выскочила сам собой.
Повисла пауза. Я надеялась, что вид у меня был очень напуганный, потому, что в душе я струхнула не на шутку. Хотелось одного - где-нибудь уединиться и распаковать подарок Роз, побыть с ней еще один краткий миг. Почтить ее тайну. Если там что-нибудь важное, я, конечно, сообщу другим. Но не сейчас.
Кутаясь в два пиджака - свой и сэра Генри, я замаскировала обман тонким налетом правды:
- Она обещала рассказать сегодня вечером. Просила встретиться с ней на Парламентс-хилле, а сама так и не пришла. Я увидела дым и примчалась…
Глаза Синклера были так черны, что, казалось, вбирают свет. На миг у меня возникло чувство, что я тоже вот-вот в них провалюсь. Потом он выпрямился, и как будто прервал наваждение.
- Значит, профессор Говард нашла нечто такое, о чем вы не догадываетесь, но что, по-вашему, имеет отношение к ее смерти?
- Абсурд! - взорвался Сирил.
- Цыц, - рявкнул на него сэр Генри.
Я смотрела в глаза Синклеру.
- Возможно.
Он сверился с записями.
- Она же была профессором литературы, или я ошибаюсь? Не биотехнолог и не физик-ядерщик.
- Верно.
Синклер потряс головой.
- Жаль вас разочаровывать, но ее открытие едва ли могло послужить поводом для убийства.
Меня бросило в краску.
- На улицах людей за гроши убивают, за старую покрышку, - отрезала я.
- В Штатах - возможно, но не посреди Лондона.
- И не посреди "Глобуса", - фыркнул Сирил.
- "Глобус" и до этого горел, - сказала я.
- Это было давно, - заметил инспектор.
- В тысяча шестьсот тринадцатом. И тоже двадцать девятого июня.
Синклер еще раз пристально на меня посмотрел.
- Двадцать девятого, во вторник, - уточнила я.
Повисла пауза.
- И сегодня вторник, - произнес сэр Генри слабым, сдавленным голосом.
На миг глаза инспектора вспыхнули, но он тут же с собой совладал.
- Дата, если она верна, будет непременно учтена при расследовании поджога.
- Не только поджога, - не сдавалась я. - В первом пожаре никто не пострадал, кроме одного человека.
Синклер уронил набок планшет, глядя на меня сочувственно и в то же время тревожно.
- Сегодня на вашу долю выпало чересчур много испытаний, мисс Стэнли. Вам лучше вернуться домой и поспать. - Он кивнул сэру Генри и отправился назад к траурному белому навесу и его тайнам. Сирил засеменил следом.
Я поднялась, высвобождаясь из участливых объятий сэра Генри. Не то, чтобы мне хотелось отдать подарок Роз - просто нельзя было позволить полицейским отмахнуться от ее смерти, как от старой истории, где мало-мальски важны только время и место, но не причина. Мой голос дрогнул.
- У вас же труп на руках!
На полпути через двор Синклер замер, повернувшись вполоборота. Лужа воды у его ног подернулась рябью, дробя отражения.
- Это еще не доказывает убийства. Не волнуйтесь. Если улики и существуют - какие бы ни были - мы их найдем.
Сэр Генри помог мне спуститься во двор. Синклер нас отпустил, зато насели другие. Со всех сторон к сцене, кружа, точно вороны, к нам спускались с вопросами, галдя и не давая прохода. Первым насел шеф пожарных, которому не терпелось подробно описать происшедшее. Возгорание, сказал он, началось в здании администрации, и его команде удалось спасти сам "Глобус", лишь разобрав соломенные кровли остальных помещений и залив их водой.
Я уже не слышала его. Роз умерла, мне пришлось лгать полиции, а все, чего я хотела - забиться в какой-нибудь угол и открыть треклятую коробку. Должно быть, предвестье истерики отразилась на лице, потому, что сэр Генри вдруг оттащил меня от толпы. Мы уже подошли к выходу, когда какофония смолкла и в тишине прозвучало мое имя. Я, не откликаясь, ускорила шаг, но двое караульных в неоново-желтых полицейских жилетах преградили нам путь. Не видя выхода, я обернулась.
У другого конца коридора стоял старший инспектор Синклер.
- Если позволите, - сказал он, - я хотел бы спросить еще кое о чем, пока вы не ушли.
Несмотря на любезный тон, было ясно: это не просьба.
Мы с сэром Генри нехотя отправились за ним обратно в театр, где поднялись на одну из нижних галерей у самой сцены. Нас встретил молоденький разносчик с чаем в пенопластовых стаканчиках. Я заставила себя проглотить едва теплое пойло, походящее больше на меловую болтушку, чем на чай с молоком.
- Не затруднит ли вас описать чуть подробнее свою недавнюю встречу с профессором Говард? - предложил Синклер.
В черных брюках, таком же свободном пиджаке и голубом джемпере с вырезом-лодочкой он мог сойти за денди где-нибудь в пригороде; здесь этого хватало лишь на то, чтобы смешаться с толпой. Тем не менее он как будто сиял, только очень потаенным светом. "Нелегко будет провести его, смотри - обожжешься", сказала я себе, а вслух ответила, пытаясь избавиться от дрожи в голосе:
- Пожалуйста.
В конце концов, отступать было поздно. И кто меня за язык тянул?
- Откуда начинать?
- С начала, если позволите.
5
Ранее, тем же днем, в тенях нижней галереи звенело мое язвительное хихиканье.
- Ребята, мы же не вестерн ставим, а страшилку. Где напряжение? Соберитесь!
Все на подмостках замерли. Джейсон Пирс, австралийская звезда экшенов, который, как мог, старался добиться натурального трагизма, утер со лба пот.
- Соберешься тут, на таком пекле!
Его можно было понять. В разгар летнего дня - Африка, да и только! - сцена искрилась позолотой и багрянцем, бесстыдная, как викторианский бордель.
- Каком пекле? - спросила я. Все повернулись в мою сторону, щурясь на солнце, чтобы найти меня в полутьме галереи. - Мы на башне Эльсинора, мистер Пирс. Озираем заснеженные поля и узкий холодный пролив, отделяющий нас от вражеской Швеции. Дует ледяной ветер. И сейчас полночь. - Я выскользнула из-за стола и ступень за ступенью спустилась во двор. - Тот самый час, когда три ночи подряд сюда являлся призрак, при виде которого у бывалых солдат душа уходила в пятки. Вам было бы плевать, что им там померещилось, не скажи друг, что привидение похоже на вашего покойного отца. - У подножия лесенки я остановилась - руки в боки - и поглядела на Джейсона. - А теперь сделайте так, чтобы я вам поверила.
Справа от него сэр Генри, дремавший на троне, пошевелился.
- А-а, - пробормотал он. - Похоже на вызов.
Взгляд Джейсона переметнулся с него на меня.
- Покажите, как, - произнес Пирс, хитро ухмыльнувшись, и с силой воткнул шпагу в доски подмостков.
- Встречный вызов, - добавил сэр Генри. Вот кто забавлялся вовсю!
В силу возраста я уже знала, что играть за актеров - табу, если следовать законам театра, но порой - тоже в силу возраста - была готова наплевать на условности. Вот и сейчас, вместо того, чтобы отшить провокатора, сказала себе: "Не дрейфь! Будет весело!"
Текст я знала почти наизусть. Могла с закрытыми глазами пробежать вслед за принцем и Горацио, увлекаемыми призраком в доспехах Гамлета-старшего к самому краю преисподней. Я уже рисовала себе эти захватывающую погоню - по всей сцене, балкону, пустому двору и трем галереям до самой островерхой крыши.
Может, не сверхново, зато было бы на что посмотреть, если бы Джейсон потрудился отнестись к своей роли серьезно. Я выбрала его не за славу, а за редкую способность сочетать взрывную ярость с романтической задумчивостью. На беду, в последние недели он все больше валял дурака вместо того, чтобы играть: читал свои реплики по диагонали и острил по поводу роли, пьесы, и самого Барда. Если я в скором времени не добьюсь от него хоть сколько-нибудь настоящего чувства, получится не Шекспир, а пародия.
Я прошла через двор и взбежала на сцену, на ходу собирая волосы в "хвост". Шпага все еще качалась на острие. Когда я схватилась за эфес, она загудела, как камертон.
- От Шекспира должно бросать в дрожь, - тихо сказала я, аккуратно выдергивая клинок.
- Попробуй меня испугать, - шутя, отозвался Джейсон.
- Я за - Гамлета, ты - за Горацио.
Труппа радостно заулюлюкала и засвистела. Джейсон вспыхнул, но когда кто-то кинул ему шпагу, подхватил ее и кивнул мне. Я приняла его вызов, а ему от моего было не отделаться.
Я оглянулась на помощника режиссера, и тот рявкнул:
- По вашему знаку, сэр Генри.
Он встал с трона и удалился за декорации. Тотчас зазвонил колокол. Дохнуло свежим воздухом: двойные двери в углу сцены открылись. Я медленно обернулась. В тени проема стоял сэр Генри - тень короля в ночи, укутанная в плащ с капюшоном.
- "Да охранят нас ангелы господни"*, - прошептала я и, перекрестившись, бросилась навстречу привидению, Джейсон - за мной.
Когда мы подбежали к проему, тень исчезла, а двери оказались накрепко закрытыми. Я резко развернулась, озираясь по сторонам. Для этого акта я отказалась от призрака, заменив его вспышками света вроде солнечных зайчиков, которые могли выскакивать отовсюду.
Так и случилось: блик заплясал на скамьях нижней галереи. Я шагнула вперед, но Джейсон меня удержал:
- "Не надо, принц". - Он крепко сжал мое плечо - значит, все же принял свою роль всерьез. И удержал бы, если бы так было нужно.
Хоть что-то его проняло. Для начала неплохо. Я нырнула ему под руку, освобождаясь от хватки, и бросилась вниз со сцены, где пробежала через двор и три пологих ступеньки, ведущих на нижнюю галерею. Призрака не было. "Ад и проклятье". Во дворе вдруг кто-то вскрикнул. Я обернулась, проследила за жестами и нашла, что искала: сияющую искру на третьем ярусе галереи. Джейсон уже несся ко мне, так что прежний путь был для меня отрезан. Пробежав вдоль скамеек, я перемахнула ограду и соскочила во двор, мчась к дворцовым дверям в тылу сцены. Добежав до ближайшей лестницы, я рванула наверх, через одну, а то и две ступени - и дальше, на галерею.
Пусто.
Погоди-ка… справа, ярусом ниже, мой глаз уловил новую вспышку - и именно в этот миг на меня налетел Джейсон. Метнувшись вправо, я проскочила мимо него, загрохотала по лестнице на второй этаж, к средней галерее. Вот оно! Зайчик еще мерцал там - в самом дальнем углу между кресел отсека, который Сирил велел называть "джентльменской ложей". Я выскочила в коридор, пробежала до первой из таких лож и ворвалась внутрь. Там было пусто. Как и во второй.
На противоположной стороне мелькнула вспышка. Потом еще, и еще, пока весь театр не заискрился, будто кто выпустил в полет тысячу светляков или духи слетелись сюда со всего королевства. Миг - и огни разом потухли. Все затаили дыхание, и тут из-под сцены раздался стон - вопль души, не знающей покоя.
Близился конец акта. Я повернулась уходить и обнаружила в дверях Джейсона, который стоял там с обнаженной шпагой, преграждая мне путь. Черт. Я так увлеклась ролью и поисками призрака, что совсем о нем забыла.
- "Нельзя, - буркнул он. - Одумайтесь".
Шагнув вперед, он ударил по моему клинку. Заскрежетала сталь. Резко крутанув запястьем, Джейсон выбил шпагу у меня из рук, и та, сверкнув на солнце, со звоном упала во двор - труппа только порскнула в стороны, как вспугнутая воробьиная стайка.
- Как насчет просьб о пощаде? - ухмыляясь, произнес Джейсон. Горацио у него то и дело заговаривал с австралийским акцентом. - На коленях в самый раз.
Я попятилась и уперлась в невысокую ограду. Пришлось присесть, чтобы одолеть минутное головокружение. Высота в один этаж неожиданно показалась мне больше, чем думалось.
- Помнишь тот кусочек о милосердии из "Венецианского купца"?
- "Не действует по принужденью милость"*, - отчеканил он. - Но не моя.
- Мне больше нравится следующая строчка. - Оттолкнувшись, как можно легче, я перекинула ноги через ограду. - "Как теплый дождь, она спадает с неба". - И, только он бросился ко мне, спрыгнула. Тремя с половиной метрами ниже я подобралась после удара о землю и бросилась к шпаге, лежащей посреди двора. Джейсон прыгнул за мной, но когда приземлился, я встретила его во всеоружии.
* пер. Т. Щепкиной-Куперник.
Он замер, тяжело дыша: острие моего клинка находилось в двух десятках сантиметров от его живота.
- У тебя табун кенгуру на крыше потоптался?
- Как понимать эту тарабарщину? - спросила я, чувствуя, что блузка липнет от пота к спине, брюки на колене порваны, а вся щека в грязи.
- "Больная на всю голову" - вот как! По-нашему, по-австралийски! - взревел он. - Двинутая, как полный цех Болванщиков! Можешь прыгать хоть с небоскреба, Кэт Стэнли, только объясни одно: как мне после этого цирка читать "быть или не быть"?
Я спрятала шпагу.
- Вот теперь ты - Гамлет.
Джейсон сжал кулаки. На долю секунды мне показалось, что он на меня бросится, но в следующий миг его взгляд привлекло что-то за моей спиной. Что-то, отчего он переменился в лице.
Я обернулась - посмотреть, что его так впечатлило. В дальнем углу галереи стоял сэр Генри с обнаженным мечом в кольчужной перчатке. Другую руку он вытянул, подзывая нас. С грозным воплем, снова войдя в образ, Джейсон побежал через двор и стал карабкаться по лестнице, спрятанной на стене рядом со сценой. Пока я взбиралась на балкон вслед за ним, Джейсон уже перебегал подмостки, тесня сэра Генри в тень у задника. Я отряхнулась и направилась туда же, когда что-то - звук? запах? - я так и не поняла - задержало меня на полпути.
Позади меня колыхнулся, отделяясь от стены, темный человеческий силуэт. Я хмуро отвернулась.
- "Помни обо мне", - прошелестел сухой, мертвый, как шорох палой листвы, голос.
Как сэру Генри удалось так быстро ускользнуть от Джейсона и пробежать сквозь лабиринт закулисья на противоположную сторону зала?
Из-под балахона высунулась бледная рука и откинула капюшон. Это был не сэр Генри. Это была Роз.
- Как, говоришь, надо играть Шекспира? - спросила она вполголоса. - Чтобы бросало в дрожь?
На другом конце балкона показались сэр Генри и Джейсон.
- Входит Розалинда Говард, профессор шекспироведения из Гарварда, - объявил сэр Генри для собравшихся внизу. - Общепризнанная королева Шекспира.
- Королева вампиров, - буркнула я, обретя голос.
Роз звучно расхохоталась и заключила меня в циклопические объятия, отчего ее плащ скользнул на пол.
- Зови меня Святочным Духом прошлых лет*, дитя. Я пришла с дарами.
- Греки - тоже, - сказала я, каменея в ее руках. - То-то весело было троянцам!
Она медленно отстранилась, как волна, схлынувшая с утеса.
- Ну и кабинетик, - обронила она, восторженно осматриваясь.
- Ну и выходки, - отозвалась я. - Даже для вас - перебор.
- Иначе - никак, - Роз пожала плечами. - Не появись я при всех, ты бы меня выставила.
- Я и сейчас могу это сделать.
* персонаж "Рождественских повестей" Чарльза Диккенса.
- "Дарами"?
- Она так сказала, - попыталась оправдаться я, чертыхаясь в душе.
- "Я пришла с дарами"? - Глядя на меня, Синклер так напрягся, что даже на вид стал плотнее и тоньше. - Уж вы-то, мисс Стэнли, должны были догадаться, что нашла профессор Говард, даже если она прямо о том не сказала!
На миг желание вынуть коробку из кармана, отдать и покончить со всеми загадками - и с Роз в том числе - захлестнуло меня и сошло, точно прилив.
- К сожалению, - ответила я, - не догадываюсь. - В сущности, это было наполовину правдой: мне и в голову не приходило, что лежит в коробке. "Вот если бы ты меня отпустил, - ворчала я про себя, - уже знала бы наверняка".
Он вздохнул.
- Прошу вас быть со мной откровенной, мисс Стэнли. Быть может, тогда и я буду откровенен с вами. - Синклер разгладил складку на брюках. - Дело в том, что мы нашли след от иглы.
След от иглы?
- Чепуха, - фыркнул сэр Генри. - Роз этим не баловалась.
Взгляд Синклера скользнул к нему.
- Один след, особенно такого свойства, ничего подобного не подразумевает.
- А что он подразумевает? - взвился сэр Генри.
- Положим, я склонен согласиться с предположением мисс Стэнли: здесь что-то нечисто. - И, оборачиваясь ко мне, он добавил: - А значит, я буду рад всякому искреннему содействию. - Синклер сложил пальцы домиком, пристально разглядывая меня поверх них.
Меня передернуло. Днем я отмахнулась от Роз, а теперь достала б звезду, Луну с неба - все бы сделала ради возможности снова слушать ее, кричать на нее, терпеть ее объятья… Но было уже поздно. Она ушла. Ушла навсегда, без объяснений, без последнего "прости". Ни слова, ни тем более напутствия перед разлукой. Ничего, кроме приказа: "Сбереги".
"Если это такая большая ценность, - подумала я в приступе раздражения, - надежнее полиции охраны не найти. Тем более, что они - или один из них - так хотят получить ваш секрет".
Только Роз не пошла в полицию. Она пришла ко мне.
Я вздрогнула. Синклер совсем не внушал уверенности. Еще раз встретившись с ним глазами, я сказала:
- Больше мне ничего не известно.
Он с такой силой грохнул кулаком по моей скамье, что я подскочила.
- В этой стране, мисс Стэнли, сокрытие улик по делу об убийстве - серьезное преступление. Преступление, за которое мы караем со всей строгостью. - Он наклонился так близко, что я уловила мятный привкус его дыхания. - Вам ясно?
Я кивнула. Сердце чуть не выскакивало из груди.
- В последний раз советую рассказать мне все, что знаете.
Сэр Генри поднялся.
- Довольно.
Синклер резко сел, гоняя желваки на лице. Потом махнул на нас, веля убираться.
- Журналистам ничего не говорите, и не выезжайте из города. Я еще расспрошу вас на днях. А пока доброй ночи.
Сэр Генри взял меня под локоть, провожая к выходу. У самых дверей Синклер снова меня окликнул.
- Если есть, что искать, мисс Стэнли, - тихо произнес он, - мы найдем, будьте уверены.
В первый раз его слова прозвучали как обещание, во второй - как угроза.
6
Я выбежала из театра в забитый пожарными и полицейскими машинами переулок. Сэр Генри поймал такси. Когда дверь открылась, я чмокнула его в щеку и нырнула внутрь, объявляя водителю "В Хайгейт!", но, не успев сесть, обнаружила, что сэр Генри забирается следом.
Я уже приготовилась возражать, как меня разубедили.
- И думать не смей ехать домой одна. В другой раз - пожалуйста. - Он с силой захлопнул дверь и такси покатило прочь. Я нетерпеливо ощупывала в кармане подарок Роз. Когда же мне дадут его спокойно открыть?
Поднялся ветер, затянув луну рваными облаками; в воздухе разлилась влага, над городом повис тяжелый едкий запах гари. Проезжая по мосту Ватерлоо, я увидела справа "Миллениум", по-прежнему кишащий зеваками. Слева медленно крутилось в ночи немигающее синее колесо "Лондонского ока", а вдалеке золотыми кружевами посверкивали здание Парламента и Биг Бен. Затем мост кончился, и мы снова нырнули в городскую давильню. Я сместилась на край сиденья, мысленно подгоняя такси, петлявшее по узким улочкам. Машина уносилась все выше и выше - к холмистой гряде, что огибает Лондон с севера.
Сэр Генри сидел, откинувшись назад и изучал меня из-под полуприкрытых век.
- Тайна - это своего рода обещание, - тихо вымолвил он. - Она может стать и тюрьмой.
Я оглянулась на него. О чем он успел догадаться? Насколько я могла ему доверять? Роз доверяла - возможно, даже поручила ему меня.
- Буду рад помочь, - сказал он, - но не бесплатно.
- А я это осилю?
- Зависит от того, можешь ли ты осилить правду.
Боясь, как бы не передумать, я сунула руку в карман и достала сверток.
- Роз отдала мне это сегодня на репетиции. Велела сберечь.
Сэр Генри так и впился взглядом в коробочку, посверкивающую в уличных огнях, точно готов был выхватить ее у меня из рук, но вместо этого удивленно приподнял бровь: упаковка была совершенно цела, даже ленточка не помялась.
- Завидую твоей выдержке. Или она не велела ее открывать?
- Нет, она только сказала, что если я открою коробку, придется идти до конца.
Сэр Генри вздохнул.
- Как видишь, смерть может все переиначить.
- Даже обещание?
- Даже проклятие.
Как же я сглупила! Мне казалось, я получаю сказочный дар, но, если подумать, сколько таких даров губили своих обладателей - красные башмачки, которые не переставали плясать или способность обращать все и вся в золото - мертвый, бездушный металл.
"Бред какой-то", - сказала я себе, и одним рывком сдернула обертку. Бумага, шурша, развернулась, словно крылья сияющего мотылька, едва вышедшего из кокона, и запорхала по воздуху, прежде, чем опуститься на пол, а в руках у меня осталась шкатулочка, обтянутая черным шелком.
Я осторожно сняла крышку.
Внутри покоилась овальная миниатюра из черного гагата с цветочной росписью, оправленная в золотую филигрань.
- Что это такое? - вырвалось у меня. Тот же самый вопрос, который я задала Роз.
- Брошь, надо думать, - ответил сэр Генри.
Я потрогала ее пальцем. Красивая, но старомодная вещица. Трудно было представить, чтобы ее носил кто-нибудь моложе моей бабушки. Роз? Едва ли. Я бы точно не стала. И куда, черт побери, это должно было меня привести?
Сэр Генри нахмурился.
- Ну, цветы-то, надеюсь, тебе знакомы?
Я подняла шкатулку, вглядываясь в роспись при дрожащем свете фонарей.
- Анютины глазки? Маргаритки? - я тряхнула головой. - Остальных не знаю. Я ведь выросла в пустыне, сэр Генри. Там цветет совсем другое.
- Все они упомянуты в "Гамлете". Это цветы Офелии. - Наклонившись вперед, он стал перечислять, указывая пальцем: - Розмарин, анютины глазки, троицын цвет и водосбор… Гляди-ка: маргаритка и даже несколько увядших фиалок. И рута. "Вот рута для вас, и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой". - Он фыркнул. - Скорее уж, это травы безумия и смерти - британские аналоги ладана и мирры. Их частенько изображали в викторианскую эпоху на траурных украшениях в память об умершей - как правило, молодой женщине… Да, нездоровый был век, несмотря на величие. - Он откинулся на спинку сиденья. - Вот, что досталось тебе в наследство: викторианская траурная брошь. Неясно только, почему именно она. Думаешь, Роз предчувствовала свою смерть?
Я покачала головой, водя пальцем по филигранному краю. Роз обожала язык цветов.
Как-то раз мы зашли в цветочный магазинчик на Гарвард-сквер и один студент подбежал к ней и, упав на колено, протянул желтую розу со словами: "О ты, невеста молчаливых дней, питомица покоя векового! "* Роз преспокойно взяла цветок, провела им по щеке "воздыхателя", глядя на него своими изумрудными глазищами, и произнесла с нескрываемым довольством: "Два балла, мой юный Китс. Хотя, за рвение хвалю. Да будет тебе известно, на языке цветов желтая роза означает ревность, зеленоглазого изверга**".
* Джон Китс, "Ода греческой вазе" (пер. О. Чухонцева).
** "Отелло", пер. О. Сороки.
Даже в памяти она осталась такой - неподражаемо-эпатажной. Глядя на брошь в переливах лилового, черного и зеленого, я вспоминала того мальчугана, завороженного ее глазами в окружении желтых лепестков. Тогда я еще подумала: "бедняга не знает, что лучше - поклоняться ей или спасаться бегством". Теперь уже не помню, на чем он остановился. Разумнее было бы выбрать и то и другое - как поступила я.
Или не разумнее?
Меня передернуло. Я снова осмотрела брошь. Язык цветов… Неужели она знала, что скоро умрет? Тогда от ее слов меня бросило в дрожь, и не столько от страха, сколько от волнения. "Я кое-что нашла, Кэт", - сказала она.
Так что же? Может, ответ притаился между фиалок и маргариток? Брошь лежала в шкатулке - немой камень, не желающий выдавать тайн. Если это послание, мне ни за что его не прочитать.
Машина свернула на мою улицу, лежащую между серых викторианских особняков. Даже летним погожим полднем, когда весь Лондон высыпает на прогулку, здесь на редкость тихо; сейчас же, в два ночи, вовсе не было ни души - только ветер свистел в подворотнях и раскачивал древесные кроны, так что ажурные тени дрожали на залитых лунным светом стенах и мостовой. Где-то на выезде в открытом окне паутиной колыхались занавески. А дом-то мой, - вдруг поняла я. - И окно на втором этаже тоже мое. У меня внезапно пересохло во рту от страха. Я же не открывала его перед уходом!
Когда мы подъехали ближе, таксист сбавил ход и остановился. Порыв ветра взбаламутил тени в окне, и я снова на миг увидела тот силуэт, словно вырезанный из тьмы чернее ночи - даже не человека, а его отсутствия, дыры на месте человека.
Меня пробрал холод.
- Поезжайте, - шепнула я таксисту.
- Разве…
- Поезжайте дальше.