- Это Рауш, - представился голос в трубке. - Из "Нода".

Холлис Генри зажгла у кровати лампу - свет выхватил оставшиеся с прошлого вечера пустые банки из-под "Асахи драфт"[1]из "Пинк дота"[2]- и от души позавидовала пауэрбуку, продолжавшему мирно спать под обклеенной стикерами крышкой.

"Нод" - это название журнала, на который в данное время работала Холлис, если можно сказать, что она вообще на кого-нибудь работала, а Филипп Рауш - его редактор. Последний их разговор заставил её перелететь в Лос-Анджелес и зарегистрироваться в отеле "Мондриан"; правда, решающую роль сыграл скорее денежный вопрос, нежели сила убеждения. Название журнала Рауш умудрился произнести чуть ли не курсивом. Холлис подозревала, что эта манера скоро набьёт ей оскомину.

Из ванной, негромко обо что-то ударившись, прикатил робот Одиль Ричард.

Собранный из "Лего", сплошь из белых кирпичиков, робот Одиль передвигался на белых пластмассовых колёсиках с чёрными шинами, а на спине у него было привинчено что-то вроде солнечной панели. Устройство беспорядочно, хотя и с заметным упорством, каталось по ковру. Неужели где-нибудь продаются детали исключительно белого цвета? Здесь, в окружении множества белых вещей (приятное сочетание с ярко-синими, словно Эгейское море, ножками стола), робот смотрелся как родной.

- Они дозрели, хотят показать своё лучшее творение, - сообщил Рауш.

Знакомый отель. Полы в нём устланы ярко-синими коврами из астротурфа[3]. Всякий раз, оказываясь там, Холлис чувствовала себя самым дряхлым живым существом в здании. За стойкой регистрации располагалось подобие огромного террариума, в котором иногда лежали, будто на пляже, девицы сомнительной этнической принадлежности, щеголяя бикини и полистывая толстые учебники, щедро украшенные иллюстрациями.

- Вы позаботились о здешних издержках, Филипп? Когда я въезжала, на кредитке было…

- А что, уже назначили крайний срок для подачи материала?

- Нет ещё. - Собеседница без труда представила, как где-то там, в Лондоне, Рауш громко втянул воздух между зубами. - Выпуск отложен. До августа.

Холлис только предстояло познакомиться с кем-то из "Нода" - хотя бы с кем-нибудь из коллег по журналу. Похоже, она имела дело с европейской версией "Вайред"[4]. Само собой, никто так не говорил, однако бельгийские деньги, через Дублин, офисы в Лондоне… Хорошо, пусть не офисы, а один этот Филипп. Судя по голосу, ему можно было дать лет семнадцать. Да, лет семнадцать - плюс хирургическая операция по удалению чувства юмора.

Холлис и сама не знала, что имеет в виду, но смутно задумалась о своём банковском балансе.

- Ладно. - Она опустила веки, захлопнула сотовый.

Интересно, прикинула Холлис, может ли постоялец отеля формально считаться бездомным?

Лёжа под белой простынёй, она слушала, как робот француженки врезается в разные предметы, пощёлкивает шестерёнками, меняет направление. Очевидно, его запрограммировали, как японский пылесос: натыкаться на всё подряд, пока работа не будет выполнена. По словам Одиль, он собирал данные с помощью встроенного блока GPS.

Холлис присела на кровати. Лёгкая ткань соскользнула до самых бёдер. Воющий снаружи ветер отыскал новый угол атаки на окна. Рамы и стёкла жутко задребезжали. Любая местная погода с чётко выраженным характером не сулила ничего доброго. Стоило зарядить ненастью, и сомневаться не приходилось: завтрашние газеты сообщат, по меньшей мере, о скромном землетрясении. Пятнадцать минут дождя грозили потопом в центре Беверли и торжественным сползанием валунов размером с дом со склонов на оживлённые перекрёстки. Однажды Холлис уже довелось видеть подобное.

Встав с кровати, она пошла к окну. Главное - не наступить на робота. Рука на ощупь потянула шнур, раздвигавший тяжёлые белые шторы. Шестью этажами ниже рвались и метались пальмы, словно танцоры-мимы, изображающие предсмертную агонию мира в предсказанных каким-нибудь фантастом катаклизмах. Десять минут четвёртого, ещё не настало утро среды, а ураган превратил Стрип[5]в настоящую пустыню.

Лучше не думай, посоветовала она себе. Не проверяй электронную почту. И живо дуй в ванную: дорогостоящие лампы высветят всё, что никогда не удавалось сделать нормально.

Пятнадцать минут спустя, сделав как можно лучше то, что, по её мнению, никогда не удавалось нормально сделать, Холлис спустилась в вестибюль на лифте Филиппа Старка[6]. Как-то раз ей попалась статья о Старке; там говорили о принадлежащей дизайнеру устричной ферме, где в особых стальных рамках выращивали кубических устриц.

Двери плавно разъехались. На открывшихся просторах царило бледное дерево. Откуда-то сверху на пол проецировался маленький восточный коврик; даже не просто коврик, а его платоническая идея - стилизованные закорючки света напоминали чуть менее стилизованные загогулины крашеной шерсти. Холлис торопливо пересекла это произведение искусства (кто-то рассказывал, будто поначалу оно задумывалось в угоду Аллаху) и направилась к выходу.

Лицо обжёг ужасный ветер. Охранник у двери "Мондриана" - в ухе гарнитура "блютус", кряжистая голова побрита на армейский манер - покосился и что-то спросил, но его слова утонули в завываниях налетевшего вихря.

Скорее всего, мужчина предлагал подогнать её автомобиль, которого не было, или вызвать такси. Одна жёлтая машина уже стояла у входа. Водитель, похоже, уснул за рулем, и снились ему, должно быть, бескрайние поля Азербайджана. Холлис прошла мимо. Её и так захлёстывали чувства, а тут ещё жуткий непредсказуемый ветер, бушевавший на бульваре подобно вихрям обратной тяги, словно магазин звукозаписей "Тауэр Рекордс" надумал вдруг улететь.

Вроде бы охранник что-то крикнул вдогонку, но "Адидасы" Холлис уже нашли настоящий, нестилизованный тротуар Сансет, усеянный в стиле пуантилизма[7]абстрактными точками почернелой резины, и чудовище по имени "Мондриан", раззявившее парадные двери, осталось позади. Холлшис застегнула толстовку на молнию и зашагала прочь, не слишком заботясь о верном направлении.

В воздухе тучами жалящих насекомых носились сухие пальмовые волокна.

Ты спятила, повторяла она на ходу. Хотя сейчас всё казалось совершенно нормальным, умом Холлис понимала, что выбрала не самое спокойное место для прогулки, тем более в одиночестве. Женщине, да и любому пешеходу в такое время нечего делать на улице. Однако сама погода, устроившая очередное безумие в Лос-Анджелесе, казалось, притупляла чувство опасности. Улица была совершенно пуста, как в кино: ещё секунда - и топнет Годзилла. Трещали пальмы, воздух бился в судорогах, а Холлис, укрывшись чёрным капюшоном, решительно шла вперёд. То и дело вокруг лодыжек с трепетом обвивались газеты и рекламные листовки модных клубов.

Мимо промчалась полицейская машина - в сторону "Тауэр Рекордс". Водитель, крепко вцепившись в руль, даже не взглянул на одинокую женщину. "Служить и защищать", - усмехнулась она. Ветер головокружительно переменил направление, сорвал капюшон и мгновенно растрепал причёску. Которая, впрочем, и так нуждалась в обновлении.

Одиль Ричард ожидала гостью под вывеской "Стандарта", закреплённой - одним дизайнерам ведомо почему - вверх тормашками. Француженка ещё не отвыкла от парижского времени, но Холлис сама предложила предрассветную встречу. Когда же ещё любоваться подобным искусством?

За спиной Одиль стоял юный широкоплечий латиноамериканец: бритая голова, рукава ретро-этнического "Пендлтона"[8]отрезаны ножницами повыше локтей, незаправленные полы болтались почти до колен мешковатых хэбэшных штанов.

- А вотри Санте, - заявил он, когда увидел пришедшую, и поднял серебристую банку "Текате"[9].

Вниз по его руке вилась татуировка - очень чёткие, изумительной работы буквы на староанглийском.

- A votre sante[10], - поправила Одиль, прижимая к носу мятую тряпку с лохматыми краями.

Холлис не приходилось встречать менее утончённой француженки, хотя этот высокозанудливый европейский стиль только придавал ей мерзкого шарма. На Одилль были чёрный свитер три икс-эль - творение какого-нибудь давно умершего выскочки, носки из коричневого нейлона в полоску, мужские, с особо противным блеском, и прозрачные пластмассовые сандалии цвета вишнёвого сиропа от кашля.

- Очень приятно. - Ладонь пришедшей утонула в его пустой руке, сухой, как опилки. - Холлис Генри.

Надо же, фанат. Холлис, как всегда, удивилась, и ей отчего-то сразу стало не по себе.

- Сколько дряни в воздухе, - посетовала Одиль. - Дышать нечем. Может, поедем уже смотреть?

- Ладно. - Бывшая солистка обрадовалась перемене темы.

- Прошу, - пригласил Альберто, по-милански точно метнув пустую банку в белое мусорное ведро "Стандарта". Ветер тут же утих, как по заказу.

Холлис заглянула в вестибюль, бросила взгляд на безлюдную конторку портье, в темноту террариума для девиц в бикини - и последовала за своими спутниками (при этом Одиль раздражающе шаркала ногами) к автомобилю Альберто, классическому "жуку", дерзко сверкающему, словно лоурайдер[11], бесчисленными слоями краски. Глазам бывшей певицы предстали: жаркий вулкан, кипящий расплавленной лавой, грудастые латинские красотки в еле заметных набедренных повязках, ацтеки с перьями на головах и свернувшийся разноцветными кольцами крылатый змей. Либо хозяин авто переборщил со смесью этнических культур, либо она упустила момент, когда "фольксваген" сделался частью пантеона.

Парень открыл пассажирскую дверь и придержал спинку, пока Одиль проскользнула на заднее сидение, где, как выяснилось, уже лежало какое-то оборудование, и торжественным жестом, разве что не раскланявшись, пригласил в машину Холлис.

Та изумлённо заморгала, впечатлённая прозаичной семиотикой старенькой приборной доски. Салон благоухал этническим освежителем воздуха. А ведь это, как и боевая раскраска, - часть особого языка, смекнула Холлис. Впрочем, парень вроде Альберто мог нарочно выбрать неподходящий аромат.

Асфальтовую дорогу тонким слоем покрыла гниющая биомасса из пальмовых волокон. Автомобиль вырулил на Сансет и после аккуратного разворота на сто восемьдесят градусов поехал к отелю "Мондриан".

- Я столько лет ваш поклонник, - сказал Альберто.

- Его интересует история как субъективный космос. - Голос Одиль раздался почти над ухом попутчицы. - Он полагает, что этот космос рождается из страданий. Всегда и только из них.

- Кстати о страданиях, - вырвалось у Холлис при виде "Пинк дота". - Альберто, тормозни, пожалуйста, у магазина. Сигарет куплю.

- ‘Оллис! - нахмурилась француженка. - А сама говорила, не курю.

- Так мы ведь уже приехали. - Альберто свернул налево и припарковался на Ларраби.

- Куда приехали? - Холлис приоткрыла дверь, подумывая удрать, если что.

- Сейчас достану всё, что нужно. Хочу, чтобы ты первая посмотрела. Потом обсудим, если пожелаешь.

Он вышел из машины. Холлис - за ним. Ларраби-стрит круто сбегала навстречу озаренным огнями долинам города; даже стоять на ней было не очень удобно. Альберто помог Одиль выбраться с заднего сидения. Та прислонилась к "фольксвагену" и спрятала голые ладони под мышками свитера.

И вправду, заметила Холлис, разглядывая громаду непристойно розового отеля над собой: без тёплого ветра в воздухе сразу посвежело. Альберто пошарил на заднем сидении, достал оттуда помятый алюминиевый футляр для камеры, обмотанный крест-накрест клейкой лентой, и повёл своих спутниц вверх по крутому тротуару.

Длинный серебристый автомобиль беззвучно проплыл в сторону бульвара Сансет.

- А что здесь? Что мы такого должны увидеть? - не выдержала Холлис, когда троица дошла до угла.

Парень опустился на колени, раскрыл футляр. Предмет, появившийся на свет из пенопластовой упаковки, Холлис поначалу приняла за сварочную маску.

Альберто протянул ей головную повязку с каким-то козырьком.

- Виртуальная реальность? - Только сказав эти слова, Холлис поняла, как давно не слышала, чтобы их произносили вслух.

- Да нет, устарелое "железо". - Парень достал из сумки лэптоп и включил его. - Другого позволить себе не могу.

Холлис опустила козырёк на глаза и, будто сквозь мутную пелену, посмотрела на пересечение бульвара Сансет и Кларк-стрит, отметив про себя вывеску "Whisky A Go-Go"[12]. Альберто протянул руку, чтобы осторожно вставить провод возле козырька.

- Сюда. - Спутник повёл её вдоль тротуара к низкому, выкрашенному в чёрный цвет фасаду без окон.

При виде вывески Холлис поморщилась. "Viper Room"[13].

- Сейчас, - произнёс парень и, судя по звуку, застучал по клавишам лэптопа. Та, к кому он обращался, уловила краем глаза какое-то мерцание. - Смотри. Вон туда.

Повинуясь жесту, она повернулась. На тротуаре лицом вниз лежал худой темноволосый человек.

- Ночь на ‘Эллуин, - объявила Одиль. - Тысяча девятьсот девяносто третий год.

Холлис подошла ближе. Тела не было. Но оно было. Альберто шагал следом и нёс лэптоп, заботясь, чтобы не вылетел провод, и даже, вроде бы, затаив дыхание. А может, она судила по себе.

Холлис наклонилась. Мёртвый парень смахивал на птичку. Чётко очерченная скула отбрасывала собственную маленькую тень. С чрезвычайно тёмными волосами хорошо сочетались рубашка и брюки в тонкую полоску.

- Ривер Феникс[14], - еле слышно ответил Альберто.

Она подняла взгляд, увидела вывеску "Whisky A Go-Go" и вновь опустила глаза. Какая у него хрупкая белая шея.

- Перекрасился, - пояснил Альберто. - Для роли.

Старик напомнил Тито вывеску-призрак, из тех, что блекнут на глухих стенах почерневших от ветхости зданий, являя взорам прохожих названия товаров, давно утративших актуальность.

Даже если бы на одной из них вдруг обнаружился текст из самых злободневных, самых свежих и страшных новостей, вы всё равно не усомнились бы, что и он висел тут всегда, теряя краски на солнце и под дождем, просто не попадался никому на глаза. Похожее чувство Тито пришлось испытать, когда он повстречал старика на Вашингтон-скуэр, подсел к нему за бетонный шахматный столик и осторожно передал айпод, прикрывшись газетой.

Всякий раз, как этот старик, без выражения глядя куда-то в сторону, прятал очередной айпод, на его запястье тускло блестели золотые часы. Циферблат и стрелки были почти не видны под мутным исцарапанным стеклом. Часы мертвеца. Такими торгуют на блошиных рынках, свалив их заодно с прочей рухлядью в ящики из-под сигар.

Если говорить об одежде, то и она могла принадлежать покойнику. Ткань, казалось, источала безжизненный холод, какой бывает исключительно в Нью-Йорке в конце своенравной зимы. Холод забытого багажа, казённых коридоров, проржавевшего шкафчика для одежды.

Но ведь не мог же бедный человек иметь дело с дядями Тито. Это всё ради протокола, условный костюм, не иначе. Старик излучал такую мощь и безграничное терпение, что Тито, по некоторым своим соображениям, воспринимал его как мстителя, явившегося поквитаться с миром за прошлое Южного Манхэттена.

Каждый раз, когда он брал айпод (так в зоопарке дряхлая и проницательная обезьяна примет у посетителя кусочек не слишком лакомого фрукта), Тито почти ожидал увидеть, как старик расколет девственно белый корпус подобно скорлупе ореха и достанет на свет что-нибудь ужасно мерзкое и нестерпимо современное.

И вот теперь, сидя перед дымящейся супницей в надстроенном ресторане с видом на Канал-стрит, он понял, что не в состоянии объяснить это своему кузену Алехандро. Немногим ранее Тито пытался у себя в номере создать музыкальную композицию, передающую те ощущения, которые пробуждал в нём старик. Но вряд ли стоило когда-нибудь заводить о ней речь.

Алехандро - расправленные плечи, гладкий лоб, волосы на прямой пробор - не интересовался музыкой. Молча глядя на брата, он зачерпнул утиный суп и аккуратно разлил по тарелкам - сначала ему, а потом себе. За окнами ресторана, за вывеской из красного пластика с надписью на кантонском, которую невозможно было прочесть, раскинулся мир оттенка старой серебряной монеты, залежавшейся в ящике.

Алехандро был буквалистом, весьма одарённым, но крайне практичного склада ума. Поэтому его и выбрала себе в ученики седая Хуана, их тётка, лучший в роду специалист по поддельным документам. По воле кузена Тито приходилось таскать по улицам механические печатные машинки - старинные, неподъёмные устройства, приобретённые на пыльных складах за рекой, - а также, словно мальчику на побегушках, бесконечно покупать заправочные ленты и скипидар для стирания чернил. Родная Куба, как учила Хуана, представляла собой бумажную державу, сплошной бюрократический лабиринт из анкет и написанных под копирку тройных экземпляров. Посвящённые знали в этом царстве все ходы и выходы, а потому действовали уверенно и точно. Точность везде и всегда - таков был девиз Хуаны, исследовавшей жизнь в глубочайших, покрашенных в белый цвет подвалах строения, чьи верхние окна выходили прямо на Кремль.

- А он тебя напугал, этот старик, - произнёс Алехандро.

Ученик перенял от Хуаны тысячи трюков с использованием бумаги и клея, печатей и водяных знаков, постиг чудеса, творившиеся в её импровизированных тёмных фотолабораториях и ещё более тёмные тайны детей, умерших во младенчестве.

Время от времени, а под конец и целыми месяцами, Тито носил при себе подгнившие бумажники, до отказа набитые фрагментами паспортов, созданных за время ученичества Алехандро, так чтобы долгая близость к человеческому телу истребила всякие следы новизны, недавнего изготовления. Молодой человек никогда не касался этих карточек и бумаг, состаренных за счёт его собственного тепла и движений. Сам же Алехандро, когда доставал их из кожаных конвертов, покрытых трупными пятнами, надевал хирургические перчатки.

Впрочем, он был не уверен, что сказал правду; какой-то страх, несомненно, присутствовал, но не имел отношения к самому старику.

Силы бумажных чар начали рассеиваться в разгар появления новых технологий и возрастающего внимания правительства к вопросам "безопасности", читай: "контроля". С тех пор родные уже меньше полагались на способности Хуаны, приобретая львиную долю документов где-то в других источниках, точнее отвечающих насущным потребностям. О чём Алехандро, насколько знал его кузен, ничуть не сожалел. В тридцать, будучи на восемь лет старше Тито, он уже научился рассматривать жизнь в семье, в лучшем случае, как условное благословение. Картины, повешенные напротив окон в его квартире и понемногу выцветающие на солнце, были тому подтверждением. Алехандро рисовал играючи, владел, казалось, любым известным стилем и, по негласному соглашению с тёткой, переносил особые, изощрённые навыки из её сказочного подпольного мира в мир галерей и собирателей искусства.

- А Карлито, - Алехандро назвал имя дяди, бережно передавая кузену белую фарфоровую тарелку супа с душистым ароматом и жирком на поверхности, - он тебе не рассказывал о старике?

- Только то, что если он ко мне обратится, можно отвечать по-русски.

- И ещё - в Гаване они были знакомы с нашим дедом.

Алехандро нахмурился; его фарфоровая белая ложка застыла над супом.

- В Гаване, - Алехандро понизил голос, хотя в ресторане больше никого не было, кроме официанта, читавшего "Чайниз Уикли" за стойкой, - наш дед общался с американцами, но только из ЦРУ.

Его кузен вспомнил, как незадолго до переезда в Нью-Йорк отправился с матерью на китайское кладбище на Calle[15] 23, где из семейного склепа была излечена маленькая урна, и Тито, гордящийся своей сноровкой, кое-куда её переправил; вспомнил закусочную "Малекон" и вонючую туалетную кабинку, в которой бегло пролистал бумаги, спрятанные в плесневелом конверте из прорезиненной ткани. Он до сих пор не имел понятия об их содержании, потому что с трудом разбирал полузнакомые английские слова.

Тито никому не рассказывал о том случае, вот и сегодня решил промолчать.

Ноги ужасно мёрзли в чёрных ботинках "Рэд Винг"[16]. Вот бы нырнуть в деревянную японскую ванну с таким вот горячим супчиком.

- Он смахивает на тех людей, которые раньше отирались в скобяных лавках по этой улице, - сказал Тито. - Такие старички в обносках, кому нечем заняться.

Скобяные лавки с Канал-стрит уже исчезли. Их место заняли точки продажи сотовых телефонов и поддельной "Прада".

- Скажи мы Карлито, что ты дважды видел одного и того же мужчину, или хотя бы женщину, - проговорил Алехандро, обращаясь к дымящейся поверхности супа, - и он послал бы кого-то другого. Так требует протокол.

Автор упомянутого протокола, их дед, ушёл в мир иной, как и те старички с Канал-стрит. Его насквозь нелегальный прах был развеян промозглым апрельским утром со стейтен-айлендского парома. Дяди прикрывали ритуальные сигары ладонями от ветра, и даже прижившиеся на борту карманники уважительно держались на расстоянии, понимая, что здесь дело сугубо интимное.

- Да ведь там ничего не было, - сказал Тито. - Ничего интересного.

- Если нам платят за доставку ему контрабанды, а мы по долгу ремесла ничего другого не доставляем, значит, кому-то наверняка интересно.

Кузен мысленно попытался расшатать его логику, нашёл её неколебимой и кивнул.

- Слышал выражение: "не разевай рот"? - Алехандро перешёл на английскую речь. - Это всех нас касается, если хотим удержаться здесь.

Дальше они ели свой суп молча, под металлический грохот грузовиков на Канал-стрит.

А потом Тито стоял перед глубокой раковиной в своей комнате в Чайнатаун и стирал свои зимние носки с порошком. Сами по себе они уже не казались такой уж экзотикой, зато их плотность изумляла до сих пор. А ведь ноги по-прежнему то и дело мёрзли, несмотря на кучу стелек из бродвейского магазинчика.

Перед глазами встала раковина в гаванской квартире матери. Пластиковая бутылка, заполненная мыльным раствором (его использовали вместо моющего средства), жёсткая волокнистая тряпка и мисочка с углем. По краю раковины постоянно бежали куда-то мелкие муравьи. В Нью-Йорке, как однажды заметил Алехандро, эти твари передвигались гораздо медленнее.

Другой кузен, переехавший из Нового Орлеана после наводнения, рассказывал, как видел на волнах целый шар из рыжих муравьёв, живой и блестящий. Очевидно, так насекомые спасались от полного вымирания. "Вот и мы, - подумал тогда Тито, - чтобы выплыть в Америке, держимся друг за друга на плотике общего ремесла. Нас меньше, но наша сила - в протоколе".

Порой он смотрел российские новости на "Russian Network of America"[17]. Со временем начало казаться, что голоса ведущих доносятся из далёкого сна или с борта глубоководной подлодки. Интересно, каково это - совсем потерять язык?

Мужчина отжал мыльную воду, заново наполнил раковину и, оставив носки отмокать, вытер ладони о старую футболку, висевшую рядом вместо полотенца.

Окон в квадратной комнате не было, только белые гипсокартонные стены и стальная дверь, да высокий бетонный потолок. Порой Тито лежал на матраце, пытаясь разглядеть вверху границы между замазанными листами фанеры и окаменелые следы потопов с верхнего этажа. Других постоянных жильцов здесь не было. Квартира соседствовала с фабрикой, где кореянки шили детскую одежду, и ещё одной мелкой фирмой, имеющей какое-то отношение к интернету; да и саму её, в действительности, дяди снимали в аренду. Когда помещение требовалось им для некоторых дел, Тито ночевал на кушетке "Икея", у Алехандро.

Ну, а в его комнате, кроме глубокой раковины, был ещё туалет, электроплитка, матрас, компьютер, микрофон, динамики, клавиатуры, телевизор "Сони", утюг и гладильная доска. Одежда висела на допотопного вида железной вешалке на колёсиках, обнаруженной на обочине Кросби-стрит. За одним из динамиков стояла синяя вазочка из китайского универмага; эту хрупкую вещицу Тито втайне посвятил богине Ошун, известной среди католиков Кобре под именем Пречистой Милосердной Девы.

Подключив клавиатуру "Касио" к длинному кабелю, он пустил в раковину с носками горячую воду, взобрался в очень высокое режиссёрское кресло, купленное в том же универмаге на Канал-стрит, и, кое-как пристроившись в люльке из чёрной парусины с "Касио" на коленях, погрузил ноги в тёплую мыльную пену. Потом закрыл глаза и коснулся пальцами кнопок. Тито подыскивал звук, похожий на потускневшее серебро.

Если сыграть хорошо, быть может, музыка наполнит пустоту Ошун.

Кутаясь в пальто "Пол Стюарт", украденное месяц тому назад в закусочной на Пятой авеню, Милгрим смотрел, как Браун отпирает обитую сталью дверь парой ключей из прозрачного пакетика на молнии - точно в таком же Деннис Бердуэлл, знакомый дилер из Ист-Виллиджа, хранил кокаин.

Но вот Браун выпрямился и пробуравил Милгрима уже привычным взглядом, исполненным злобного презрения.

- Открывай, - приказал он, переступив с ноги на ногу.

Милгрим повиновался, но прежде чем взяться за ручку, обмотал ладонь толстым чёрным шарфом шведской марки "H&M".

Дверь распахнулась. В темноте слабо тлела красная искорка индикатора - должно быть, от выключенного компьютера. Милгрим шагнул вперёд, не дожидаясь толчка в спину. Сейчас его занимала крошечная таблетка ативана[18], которая тихо таяла под языком. Она ещё не успела раствориться до конца, ещё неуловимо ощущалась кожей, напоминая микроскопические чешуйки на крыльях бабочек.

- И за что его так назвали? - рассеянно произнёс Браун, методично обшаривая комнату нестерпимо ярким лучом фонаря.

Милгрим услышал, как за спиной закрылась дверь и щёлкнул замок.

Брауну было несвойственно думать вслух; видимо, в этот раз он здорово перенервничал.

Меньше всего сейчас Милгриму хотелось говорить. Он бы с радостью сосредоточился на мгновении, когда таблетка тает под языком на грани бытия и небытия.

Круг света остановился на складном режиссёрском кресле возле какой-то казённого вида раковины.

Судя по запаху, не лишённому некой приятности, в комнате явно кто-то жил.

- Почему его так назвали? - повторил Браун с намеренно грозным спокойствием.

Он был из тех, кто не любит лишний раз произносить имена или упоминать понятия, которые ставит ниже себя по причине их недостаточной важности либо иностранного происхождения.

- Волапюк, - догадался Милгрим, как только таблетка исполнила свой знаменитый трюк с исчезновением. - В качестве ключа при составлении текстов берётся визуальное сходство с русским алфавитом, кириллицей. Используются и наши буквы, и даже цифры, но только по принципу сходства с буквами кириллицы, которые они больше всего напоминают.

- Эсперанто, - продолжал Милгрим, - это язык искусственный, его изобрели для универсальной коммуникации. А волапюк - совсем другое дело. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах романский алфавит, а не славянскую азбуку. Вот и состряпали, пользуясь нашими символами, что-то вроде кириллицы. Язык окрестили волапюком. Думаю, в шутку.

Однако Браун был не из тех, кого пронимают подобные шутки.

- Отстой, - процедил он, вложив в это слово всё, что думает о волапюке, собеседнике и даже о НУ, которыми столько интересовался.

На языке Брауна, как уяснил Милгрим, "НУ" означало Нелегального Упростителя, преступника, облегчающего жизнь остальным нарушителям закона.

Браун сунул своему спутнику фонарь из рифлёного неблестящего железа.

Так полагалось по статусу. Спрятанный под паркой Брауна пистолет тоже совершенно не блестел. Это как с обувью и аксессуарами, рассуждал про себя Милгрим; стоит кому-нибудь, например, щегольнуть крокодильей кожей, и через неделю она уже будет у всех. Вот и городе Браунтаун царил сезон неблестящего анти-цвета. Только, пожалуй, он уже несколько затянулся.

Между тем Браун достал из кармана зелёные хирургические перчатки из латекса и натянул их на руки.

А Милгрим держал фонарик там, где ему велели, и предвкушал блаженную минуту, когда таблетка подействует.

Как-то ему довелось встречаться с женщиной, утверждавшей, что витрины магазинов, где распродаются излишки военного имущества, навевают мысли о мужской несостоятельности. Интересно, в чём слабость Брауна? Этого Милгрим не знал, однако сейчас его восхищали эти руки в хирургических перчатках, похожие на глубоководных тварей в каком-то сказочном театре на дне морском, обученных подражать ладоням искусника-чародея. Вот они нырнули в карман и достали маленькую коробочку, откуда проворно извлекли крохотный предмет очень бледных голубовато-серебристых оттенков, почему-то напомнивших Милгриму о Корее.

Действительно, батарейки нужны везде. Даже в том призрачном приборчике, что помогает Брауну и его когорте перехватывать, пусть и немногочисленные, исходящие и входящие сообщения НУ прямо из воздуха этой квартиры. Милгрим недоумевал: насколько он знал, подобные фокусы невозможны, если только не спрятать жучка в телефоне. А этот НУ, по рассказам Брауна, редко использовал одну и ту же трубку или счёт, покупая их ворохами, а потом избавляясь, как от мусора. А впрочем, если вдуматься, так поступал и Бердуэлл.

Браун опустился на колени возле вешалки с одеждой и принялся ощупывать ладонями в зелёных перчатках чугунное основание на колёсиках. Милгрим с любопытством щурился на рубашки НУ и черную куртку: ему хотелось взглянуть на фирменные ярлычки, но приходилось держать фонарь, освещая чужие руки. Какая же это марка? Может, "A.P.C."? Или нет?.. Однажды, когда они вдвоём сидели в закусочной на Бродвее, мимо прошёл НУ собственной персоной; он даже посмотрел на них через потное окно. Ошеломлённый Браун взбесился и что-то быстро зашипел в головной телефон. Милгрим поначалу даже не понял, что этот парень с мягкими чертами лица и в чёрной кожаной шляпе с загнутыми впереди полями и есть интересующий его спутника НУ. Скорее, незнакомец смахивал на помолодевший вариант Джонни Деппа неопределённой этнической принадлежности. Как-то раз Браун упомянул, будто НУ с родными прибыл откуда-то с Кубы, и вроде бы все они китайской крови, однако по виду этого не скажешь. Ну, филиппинец - ещё куда ни шло, да и то навряд ли. К тому же, вся семья говорила по-русски. Или, по крайней мере, переписывалась похожими знаками, ведь голосов людям Брауна так и не удалось засечь.

Эти-то люди и беспокоили Милгрима. Вообще-то, его тревожила масса разных вещей, в том числе сам Браун, однако его невидимые товарищи давно удостоились отдельной мысленной папки. Во-первых, казалось, что их чересчур много. Откуда? Неужто Браун - сотрудник полиции? Или же тот, кому она помогала перехватывать нужные разговоры? Последнее вызывало у Милгрима большие сомнения, но если бы это вдруг оказалось правдой, кто же такой Браун?

Тот словно услышал беззвучный вопрос и, не вставая с колен, тихонько, с пугающим удовлетворением, хмыкнул. Морские зелёные твари вернулись на сцену, держа что-то чёрное, матовое, частично обернутое столь же чёрной и матовой изолентой. Следом тянулся крысиный хвост чёрного неблестящего провода. А старая вешалка из Швейного квартала[19], должно быть, служила дополнительной антенной.

Браун менял батарейку, а Милгрим усердно держал фонарь так, чтобы освещать ему работу, но и не попадать в глаза.

И всё-таки, кто же он? Сотрудник ФБР или Управления по борьбе с наркотиками? Милгриму довелось достаточно узнать и тех, и других, чтобы понять, насколько различаются между собой (и взаимно недолюбливают друг друга) эти два племени, но не мог вообразить Брауна ни в одном из них. Правда, в последнее время наверняка появились новые, невиданные прежде разновидности федералов. И всё-таки Милгрима не отпускало неприятное чувство. Браун явно был не обезображен чрезмерным интеллектом и к тому же слишком независимо держался во время всей операции, в чём бы ни заключалась её суть. И лишь мечты о заслуженной дозе ативана удерживали его невольного спутника от воплей ужаса.

Между тем Браун склонился почти к основанию старой проржавленной вешалки и самозабвенно устанавливал жучка обратно. Затем поднялся, и Милгрим увидел, как с перекладины упало что-то тёмное и беззвучно легло на пол.

Отобрав у спутника фонарь, Браун тут же отвернулся и продолжил осматривать квартиру НУ, а Милгрим протянул руку к чёрному пиджаку на вешалке и пощупал холодную влажную шерсть.

Раздражающе яркий луч отыскал в темноте за динамиком аудиосистемы довольно дешёвую с виду вазочку, голубую с перламутром. Усиленный синевато-белый диодный свет играл на блестящей лакированной поверхности, создавая впечатление нереальной прозрачности; казалось, внутри сосуда какой-то взрывоопасный процесс. Потом свет погас, но и тогда ваза продолжала мерещиться Милгриму.

Уже на улице, торопливо шагая по тротуару в направлении Лафайет-стрит, Милгрим решил про себя, что стокгольмский синдром - это выдумка. Сколько недель прошло, а он так и не проникся к Брауну тёплыми чувствами.

В "Стандарте", за вестибюлем, работал длинный застеклённый ночной ресторан. На фоне матовой чёрной обивки широких кабин торчали яркие обглоданные фаллосы огромных кактусов Сан-Педро. Крепкое пендлтонистое тело Альберто плавно опустилось на скамью напротив Холлис. Одиль оказалась между ним и окном.

- Взгляни на пустое пространство, - провозгласила она, словно стояла на древнегреческой сцене. - Оно навыворот…

- Пространство, - подтвердила Одиль. - Выкручивается навыворот.

Для пущей наглядности она так повела руками, что Холлис пришла на ум тряпичная модель матки, которую она видела в школе, на уроках семейной жизни. Не самое приятное воспоминание.

- Выворачивается наизнанку, - ради ясности предложил свой вариант Альберто. - Киберпространство. Фруктовый салат и кофе.

Последние слова, как после некоторого усилия сообразила собеседница, предназначались официантке. Одиль заказала caf? au lait[20], Холлис пожелала кофе с пончиком. Официантка развернулась и ушла.

- Можно сказать, я думаю, всё началось в двухтысячном году, первого мая, - произнёс латиноамериканец.

- Геохакерство. По крайней мере, в зародыше. Тогда правительство отключило избирательный доступ[21]в сферах, котрые прежде принадлежали исключительно военной системе. Гражданские впервые были допущены к геокоординатам GPS.

Холлис очень смутно представляла себе, со слов Филиппа Рауша, что будет писать о всякой всячине, которой занимаются художники, пользуясь георграфическими кооординатами и сетью интернет, поэтому виртуальное изображение смерти Ривера Феникса потрясло её до глубины души. И вот она, казалось, нащупала начало своей статьи.

"…И все ли они посмертные?" - мысленно прибавила Холлис.

- Девять, - отвечал молодой человек. - В "Шато Мармон", - он указал куда-то вдаль, - я буквально на днях завершил виртуальную усыпальницу в честь Хельмута Ньютона[22]. У подножия спуска, на месте роковой аварии. После завтрака я тебе покажу.

Официантка принесла кофе. Бывшая певица смотрела, как худощавый бледнокожий англичанин берёт в кассе жёлтую пачку "Америкэн спирит". Жидкая бородка покупателя смахивала на мох у мраморного водостока.

- Выходит, - продолжала Холлис, - постояльцы "Мармон" не имеют понятия о ваших художествах в отеле? И никак об этом не узнают?

"…Подобно пешеходам, шагающим по телу спящего Ривера на тротуаре бульвара Сансет".

- Нет, никак. - Альберто порылся в рюкзаке у себя на коленях, вытащил сотовый телефон, повенчанный посредством серебристой ленты с неким электронным приборчиком. - Хотя, при помощи вот этой штуки… - Парень нажал какую-то кнопку, открыл телефон и ловко застучал по клавишам. - Когда она станет всем доступна…

Предмет оказался у Холлис в руке. Это был телефон в сочетании с блоком GPS - правда, на корпусе виднелся надрез, откуда росли странные устройства, примотанные серебристой лентой.

Она прищурилась на маленький экран. Поднесла его к глазам. Увидела волосатую грудь Альберто, исчерченную призрачными линиями по вертикали и по горизонтали, как если бы над ней всласть потрудился кубист. Что ещё за бледные кресты? Холлис подняла взгляд на собеседника.

- Это не произведение локативного искусства, - сказал тот. - Нет привязки к месту. Попробуй навести на улицу.

Она направила обмотанный клейкой лентой гибрид на Сансет - и увидела идеально гладкую плоскость, размеченную ровными белыми крестами, будто нанизанными на невидимую решётку, которая тянулась через бульвар и уходила в бескрайнее виртуальное пространство. Белые вертикали, расположенные примерно на уровне тротуара, вдали уменьшались, бледнели, убегали под землю у самого подножия Голливудских холмов.

- Американские жертвы в Ираке, - произнёс Альберто. - Я с самого начала подключился к сайту, на котором появлялись новые кресты при каждом сообщении о новых смертях. Эту штуку можно взять куда угодно. У меня есть слайд-шоу кадров из разных местностей. Хотел отослать его в Ирак, но там решат, будто я отфотошопил настоящие снимки багдадских могил.

Оторвав глаза от усеянного крестами поля, по которому ехал чёрный "Рендж Ровер", Холлис успела заметить, как парень пожал плечами.

- Картографические характеристики невидимого. - Француженка поставила свой caf? au lait на стол. - Гипермедиа с привязкой к местности. - Теперь она говорила почти без акцента: казалось, терминология вдесятеро усиливала её способности бегло говорить по-английски. - Художник помечать каждый сантиметр пространства, любого материального предмета. Все могут видеть, при помощи подобных устройств. - Она указала на телефон соседа с таким видом, словно в обвитом серебристой лентой чреве таился зародыш будущего.

Холлис кивнула и протянула латиноамериканцу его прибор.

- И ты курируешь это искусство в Париже, да, Одиль?

А ведь Рауш был прав, решила Холлис, тут есть где развернуться. Впрочем, она по-прежнему не имела понятия, о чём речь.

Методично уничтожив полпорции фруктового салата, Альберто внимательно посмотрел на бывшую певицу; вилка застыла в воздухе.

Холлис увидела, как потемнели его зрачки: типичный отаку. Обычно так и получалось, стоило кому-нибудь признать в ней культовую певицу начала девяностых годов. Похоже, о существовании группы подозревали одни лишь её фанаты, не считая радиодиджеев, поп-историков и коллекционеров. Однако в самой природе музыки "Кёфью" было заложено нечто вневременное, что до сих пор позволяло завоёвывать поклонников. Новички вроде Альберто чаще всего вели себя с пугающей серьёзностью. Холлис не представляла себе, сколько лет ему стукнуло, когда группа распалась, но с тем же успехом это могло случиться вчера, если учесть показания его подпрограммы, отвечающей за подростковые увлечения. В сердце бывшей певицы схожая подпрограмма всё ещё занимала почётную позицию, а места в ней хватало самым разным артистам, поэтому она чувствовала себя обязанной если не утолить любопытство собеседника, то хотя бы ответить честно.

- Да мы не то чтобы поняли. Просто время вышло, и точка. Всё как-то само собой прекратилось, я даже не поняла, когда. Мы с болью осознали это и разбежались в разные стороны.

Как и ожидалось, Альберто выглядел недовольным, зато, по крайней мере, он услышал правду. Холлис сделала всё, что могла. Она и сама не могла разобраться в случившемся; да, в общем-то, и не очень пыталась.

- Мы как раз выпустили тот компакт-диск на четыре песни. Чувствуем, это конец. Остальное - вопрос времени… - Надеясь, что тема исчерпана, она принялась намазывать половину пончика сливочным сыром.

- А было какое-то точное время или место, когда вы поняли, что "Кёфью" дошла до предела? Когда группа приняла решение перестать быть группой?

- Я бы хотел это изобразить, - заявил парень. - Ты, Инчмэйл, Хайди и Джимми. Расстаётесь.

- Иинчмейл? - Одиль недовольно заёрзала на чёрном сидении: очевидно, ей было невдомек, о чём разговор.

- Что бы ещё посмотреть, пока я в городе? - обратилась к ней Холлис, одарив собеседника улыбкой, означающей, что тема закрыта. - Посоветуешь? Мне ещё нужно выделить время на интервью с тобой. И с тобой, Альберто. А сейчас я так вымоталась. Надо поспать.

Одиль сплела свои пальцы вокруг фарфоровой чашки. Ногти смотрелись так, словно их покусала зверушка с очень мелкими зубками.

- Мы тебя вечером заберём. Спокойно успеем заехать в дюжину мест.

- Может, сердечный приступ Скотта Фицджеральда? - предложил парень. - Это вниз по улице.

Яростно изукрашенные буквы-переростки на его руке наползали друг на друга, отливая тюремным оттенком цвета индиго. Интересно, подумала Холлис, что они означают?

- Это в магазине "Virgin", - ответил латиноамериканец. - Отдел Мировой музыки.

Мемориал Хельмута Ньютона щеголял изообилием чёрно-белой наготы в стиле, отдалённо напоминающем "Ар-деко", - в память о творческих трудах того, кому посвящался. После осмотра Холлис пешком возвращалась в "Мондриан". Выдалась одна из тех странных, мимолётных минут, какие случаются чуть ли не каждым солнечным утром в Западном Голливуде, когда запах зелени и невидимых нагретых плодов наполняет воздух извечными благодатными обещаниями, пока с небес не опустилось тяжёлое углеводородное одеяло. И краем глаза легко уловить отпечаток эпохи невинности, красоты, чего-то давно прошедшего, но именно в это мгновение почему-то болезненно близкого. Словно город можно стереть со стёкол очков и забыть навсегда.

Солнечные очки… Надо было взять с собой хоть одну пару.

Она опустила глаза на пятнистый тротуар, на чёрные точки резины среди бурых и бежевых волокон мусора, оставленного ураганом, - и великолепный миг отлетел в прошлое, как ему и полагалось.

Возвращаясь с из японского супермаркета "Санрайз", уже перед самым закрытием, Тито остановился поглазеть на витрины "Йоджи Ямамото" на Грэнд-стрит.

Шёл одиннадцатый час вечера. Улица была совершенно безлюдна. Мужчина огляделся по сторонам: кругом ни души, даже жёлтые такси куда-то запропастились. Затем перевёл взгляд обратно, к ассиметричным отворотам какого-то плаща или накидки на пуговицах. Стекло витрины отражало его тёмный костюм и тёмные глаза. В руке - санрайзовский пакет, нагруженный почти невесомой японской лапшой моментального приготовления. Алехандро посмеивался над этим пристрастием кузена: дескать, можно с тем же успехом съесть упаковку из белого пенопласта, но Тито лапша нравилась. Япония оставалась для него страной благословенных тайн, родиной игр, аниме и плазменных телевизоров.

Впрочем, ассиметричные отвороты "Йоджи Ямамото" не представляли никакой загадки. Это была всего лишь мода, и Тито полагал, что постиг её суть.

Временами ему приходилось бороться с раздвоенностью сознания: глядя на подобные витрины, оформленные в духе строгого, но дорогого аскетизма, мужчина видел перед собой их гаванских двойников, не менее - но только по-иному - суровых в своей простоте.

Там даже не было стёкол. По ночам за грубыми железными решётками горели одинокие люминесцентные лампы, мерцая подводным светом. И никаких товаров, хотя заведения работали каждый день. Лишь аккуратно выметенные полы и грязная, покоробленная штукатурка.

Отражение в стекле "Ямамото" еле заметно пожало плечами. Тито продолжил путь, радуясь тёплым сухим носкам.

Интересно, где теперь может быть Алехандро? Наверное, в своём излюбленном безымянном баре на Восьмой авеню за Таймс-скуэр; неоновая вывеска так и возвещала: "БАР", и ни слова больше. Именно здесь кузен предпочитал встречаться с представителями галерей; он обожал затаскивать кураторов и дилеров в эти красноватые сумерки, в общество полусонных трансвеститов из Пуэрто-Рико и проституток, желающих отдохнуть от портового начальства. Тито недолюбливал это место. Казалось, оно холодной рептилией заползло в свою особую нишу, в бесконечный тупик разбавленного пойла и вечной подспудной тревоги.

Вернувшись к себе, Тито заметил упавший с вешалки на колёсиках недавно постиранный носок и аккуратно повесил его обратно, сушиться дальше.

Спору нет, Милгрима радовала необыкновенная чёткость наполненной азотом оптики в австрийском монокуляре Брауна. Но только не запах его жевательной резинки в холодном воздухе у задней двери наблюдательного фургона, нарочно припаркованного неизвестным помощником на Лафайет-стрит.

Браун проскочил на красный свет, лишь бы успеть на место, едва наушники сообщили, что НУ сюда направляется, и вот интересующий его человек застрял перед витриной "Йоджи Ямамото", будто вкопанный.

- Что он там делает? - Браун отнял обратно свой монокуляр, серовато-зелёный и неблестящий - под стать фонарю и пистолету.

Милгрим наклонился вперёд и припал невооружённым глазом к смотровому отверстию, одному из полдюжины тех, что были прорезаны в стенах и закрыты привинченными подвижными клапанами из чёрного пластика; снаружи они терялись внутри широких чёрных пятен на стенках фургона, где были нарисованы краской номера.

Милгриму эти поддельные и, наверно, устаревшие надписи напоминали городскую версию неудачно подобранной зелени для камуфляжа.

- Смотрит на витрину, - ответил он, понимая, что мелет чушь. - Пойдёте за ним до самого дома?

- Ещё чего, - буркнул Браун. - Как бы не засветить фургон.

Милгрим даже не представлял, сколько человек наблюдало, как НУ делает покупки в японских продуктовых магазинах, пока они вдвоём хозяйничали в его квартире, меняя батарейку в жучке. Этот мир людей, постоянно следящих за другими людьми, был ему в новинку. Хотя конечно, мы всегда подозреваем, что где-то так и происходит. Мы видим подобные вещи в кино, читаем о них, но разве кто-то задумывается всерьёз, что когда-нибудь ему придётся втягивать носом густые пары чужого дыхания у задней двери студёного фургона?

Теперь уже Браун склонился вперёд и прижал упругий край монокуляра к запотевшему холодному металлу, чтобы лучше видеть. Милгрим лениво, почти разнежено подумал: а что если прямо сейчас найти что-нибудь потяжелее, да и стукнуть соседа по голове? Он даже пошарил глазами в поисках подходящего предмета, но увидел только сложенный брезент и перевернутые пластмассовые ящики из-под молока, на которых они оба сидели.

Словно прочитав его мысли, Браун круто развернулся и сердито сверкнул глазами.

Милгрим поморгал, напустив на себя смиренный и безобидный вид. Это было не сложно: в последний раз он бил кого-то по голове в начальной школе и не очень склонялся к тому, чтобы начинать теперь. Впрочем, как и не бывал в роли пленника, напомнил он себе.

- Рано или поздно парень перешлёт или получит из дома сообщение, - проворчал Браун, - а ты переведёшь.

Они зарегистрировались в "Нью-Йоркере", на Восьмой авеню. Смежные комнаты, четырнадцатый этаж. Похоже, Браун питал особую привязанность к этой гостинице, поскольку въезжал сюда не то в пятый, не то в шестой раз.

В спальне Милгрима едва размещалась двуспальная кровать перед горкой из ДСП с телевизором. Постоялец снял краденое пальто и присел на край постели.

Тут появился Браун и повторил свой фокус: укрепил на косяке и на двери по маленькой коробочке уже знакомого серого оттенка, гармонирующего с фонарём, пистолетом и монокуляром. То же самое он проделал у себя комнате - всё ради того, чтобы спать спокойно, зная, что пленнику не придёт на ум улизнуть. Милгрим до сих пор не представлял, как действуют эти коробочки, но только Браун однажды припугнул его, велев не касаться двери, когда они висят на ней. Милгрим и не пытался этого делать.

Окончив дело, Браун швырнул на цветочное покрывало упаковку таблеток и возвратился к себе. Через минуту в соседней комнате заработал телевизор. Теперь уже Милгрим легко узнавал музыкальную заставку канала "Фокс Ньюс".

Он покосился на таблетки. О нет, совсем не коробочки на двери удерживали его от побега.

Милгрим поднял заветную упаковку. И увидел надпись: "РАЙЗ, 5 мг" и дальше что-то… вроде бы… ну да, по-японски. Или подделка под японскую аннотацию на товаре.

В соседней комнате, за открытой дверью Браун перестал барабанить пальцами по "бронированному" лэптопу.

- Тут написано "Райз" и ещё что-то по-японски. Это не ативан.

- Да ладно тебе, - угрожающе протянул Браун. - Не один ли хрен? Тот же, мать его, четвёртый список Управления по борьбе с наркотиками. Ну всё, а теперь заткнись.

Милгрим посмотрел на упаковку и опустился на кровать. "Райз"? Первым порывом было позвонить своему знакомому на Ист-Виллидж. Мужчина покосился на телефон: понятное дело, тот не работал. Тут же пришла другая мысль: позаимствовать у Брауна лэптоп и поискать название в "Гугле". На странице Управления дотошно перечислялись наркотические средства из четвёртого списка, в том числе иностранного производства. А впрочем, если Браун действительно федерал, он мог напрямую раздобыть лекарство у сотрудников по борьбе с наркотиками. И потом, в положении пленника просить о чём-то столь же бессмысленно и бесполезно, как и звонить своему дилеру по умолкшему телефону.

К тому же, Милгрим успел задолжать Деннису Бердуэллу. Надо же было угодить в такой переплёт. Что хочешь, то и делай.

Он положил упаковку на край ближайшего прикроватного столика, по углам которого красовались черные дуги из пятен, оставленных окурками предыдущих жильцов. Дуги чем-то напоминали арки Макдоналдса. Интересно, скоро ли Браун закажет сандвичи?

Холлис приснилось, что она в Лондоне с Филиппом Раушем, торопливо шагает по Монмут-стрит, по направлению к шпилю Севен-Дайлз[23]. Журналистка никогда не видела Рауша, но теперь, в мире снов, он представлялся одновременно Регом Инчмейлом. Стоял пасмурный день, взгляд беспомощно увязал в небесах, почему-то зимних и серых, как вдруг Холлис вся съёжилась от ужаса, увидев пылающие карнавальные огни: прямо на неё опускалась вурлитцеровская[24]туша космического корабля-носителя из "Близких контактов третьей степени[25]" - этот фильм вышел на экраны, когда ей стукнуло семь, мать его обожала, - так вот, невесть откуда взявшаяся громадина, престранным образом способная втиснуться в рамки узкой улицы, напоминала гигантскую электробатарею для обогрева клеток с рептилиями, и люди пригнули головы, разинув от изумления рты.

Но тут Рауш-Инчмэйл грубо отбросил руку своей спутницы, сказав, что это всего лишь рождественское украшение, только большого размера, подвешенное в воздухе между отелем справа и кофейней слева. И правда, теперь Холлис ясно увидела натянутые провода, однако в окне кофейни зазвонил телефон, вернее сказать, полевой аппарат из тех, что использовались во время первой мировой войны; холщовая сумка была перемазана светлой глиной, как и отвороты колючих шерстяных брюк товарища…

"Неужто сам?" - подумала она, прижимая к уху раскрытый сотовый. Солнце Лос-Анджелеса игриво покусывало края многослойных занавесок отеля "Мондриан".

- Есть разговор. Мы тут откопали одного человечка, вам надо встретиться. Одиль с ним навряд ли знакома, а вот Корралес - наверняка.

- Он - король среди технических ассистентов у этих локативных художников.

- Если не сможешь устроить через Корралеса, сразу звони. Придумаем ещё что-нибудь.

Это был не вопрос, и даже не просьба. Собеседница выгнула брови, молча кивнула в темноте: есть, босс.

Она тут же выпрямилась и приняла защитную позу лотоса, не заботясь о точном исполнении.

- Будешь с ним, постарайся ни намёком не касаться темы судоходства.

- Систему всемирных морских перевозок. Особенно в связи с геопространственной разметкой, которой бредят Корралес и Одиль. - Опять молчание. - И не вздумай упоминать айподы.

- То есть, когда их используют в качестве жёстких дисков?

Внезапно ей совершенно разонравилась эта история. В воздухе как-то иначе, по-новому запахло жареным. Постель представилась гостье отеля белой песчаной пустыней, в недрах которой описывало круги некое существо - возможно, смертоносный монгольский червь, один из воображаемых любимчиков Инчмэйла.

Бывают минуты, когда чем меньше мы говорим, тем лучше, решила она.

- Не отключайся, - попросила Холлис. - Только позвоню на ресепшн по другой линии…

- Подожди минут десять. Я перепроверю, на всякий случай.

Ох уж это безличное администраторское "у нас"!

- Мы тобой очень довольны. Как насчёт того, чтобы поступить на оклад?

Смертоносный монгольский червь подбирался всё ближе, прячась в хлопковых дюнах.

- Серьёзное предложение, Филипп. Это надо обдумать.

Холлис закрыла сотовый. Ровно десять минут спустя, при свете маленького экрана, она позвонила из номера на ресепшн и получила подтверждение: теперь её проживание, включая непредвиденные расходы, оплачивалось карточкой "АмЭкс" на имя Филиппа М. Рауша. Постоялица обратилась в отельный салон красоты, узнала, что через час у мастера "окно" и записалась на стрижку.

На часах было около двух: стало быть, в Нью-Йорке около пяти, а в Буэнос-Айресе - на два часа позже. Холлис вывела на экран сотового нужную комбинацию цифр, но предпочла позвонить прямо из номера.

- Рег? Это Холлис. Я в Лос-Анджелесе. Вы сейчас на кухне?

- Анжелина кормит Уилли. - Это их годовалый младенец. Анжелина (в девичестве Райан) - жена Инчмейла, аргентинка, чей дед служил рулевым на рио Парана. Будущие супруги познакомились, когда работали вместе не то на "Dazed&Confused"[26], не то на кого-то ещё; Холлис не очень-то разбиралась в лондонских журналах. Зато Анжелина знала о них так много, что и представить нельзя. - Как жизнь?

- Понемножку. Не сказать, чтобы плохо. Здесь, я даже не знаю, всё кругом - по старинке. Одна только сажа и копоть. Похоже на то, каким был раньше Лондон. Ну, или Нью-Йорк.

- Нет, пусть кормит Уилли. Спроси, что она слышала, если слышала вообще, про новый журнал под названием "Нод".

- Вроде бы они косят под "Вайред", но никогда не признаются. А капиталы, думаю, бельгийские.

- Нет, предложили работу. Сейчас я у них на договоре, в командировке. Просто подумала, вдруг Анжеле что-нибудь известно.

- Погоди, - сказал Рег. - Я положу телефон. А то он на стенке весит, на проводе…

Трубка стукнула о твёрдую поверхность. Холлис тоже опустила свой сотовый и прислушалась к дорожному шуму на Сансет. Неясно, куда подевался робот Одиль, но в комнате было тихо.

С бульвара донеслись визг тормозов, удар и звон стекла.

- Бигенд. Ну, "биг" плюс "энд". Рекламный магнат.

Снаружи запела автомобильная сигнализация.

- Да нет же, того звали Саатчи[27]. А это Хьюберт Бигенд. - Рег повторил по буквам. - Он бельгиец. Агентство называется "Синий муравей".

- Анжи говорит, если твой "Нод" и правда журнал, то это проект Бигенда. В Лондоне у него ещё несколько маленьких фирм. Вспомнил: у жены, пока она работала в журнале, с ними были кое-какие дела. Что-то неприятное.

Сигнализация замолчала, зато раздался вой сирены.

- У них до сих пор не берут на работу посыльных без специалиста по кастингу?

Где-то поблизости заверещали тормоза, вопли сирены достигли высшей точки и стихли.

- А мы по тебе скучаем. Звонила бы нам почаще.

- Хорошо, Рег, буду. Спасибо тебе. И Анжелине тоже.

- Ладно, пока, - сказала она и повесила трубку.

Приближалась другая сирена - должно быть, карета "скорой помощи". Холлис решила не подходить к окну. Судя по звукам, ничего ужасного не произошло, а всё же смотреть на чужие беды совсем не хотелось.

Она нащупала в темноте квадратный блок белой бумаги с тиснением, взяла безупречно отточенный карандаш с символикой отеля и записала большими печатными буквами: "БИГЕНД".

Альберто пришлось объясняться с охраной "Virgin" по поводу шлема и лэптопа. Обходительные служаки в униформах явно ни сном, ни духом не смыслили в локативном искусстве. Положа руку на сердце: наблюдавшая за ним Холлис пока что не слишком их в этом опередила.

Корралес хотел показать ей на Уандерлэнд-авеню представление, посвящённое Джиму Моррисону, но бывшей певице почему-то не хотелось прыгать от радости. Пусть даже автор сумеет избежать легендарного бесстыдства "Короля Ящерицы" и сосредоточится, скажем, на сладкогласых партиях Рэя Манзарека, - Холлис не улыбалась перспектива писать о невидимом виртуальном монументе в честь группы "Doors" и любого из её участников. Хотя, как несколько раз указывал Инчмэйл, будучи вместе, Манзарек и Кригер творили чудеса, отыгрываясь за пьяные художества большого парня.

Дыша вечерним углеводородом здесь, на углу Кресент-Хайтс и Сансет, наблюдая, как Альберто доказывает её, Холлис Генри, право осмотреть виртуальное представление под названием "сердечный приступ Скотта Фицджеральда", она вдруг ощутила нисшедшую свыше отстранённость, в сердце наступил некий период затишья - возможно, это из-за новой стрижки, которую, к вящей радости постоялицы "Мондриан", виртуозно исполнил молодой, обаятельный и весьма одарённый стилист.

Приступ Фицджеральда оказался не смертельным. Вот и статья не пострадала бы, пропусти бывшая участница "Кёфью" всё представление. Ну, или львиную долю, что и случилось на самом деле, поскольку Холлис досталось лишь краем глаза увидеть, как мужчина в твидовом костюме и с пачкой "Честерфилда" в правой руке схватился за грудь у хромированной стойки в стиле "модерн". Пожалуй, "Честерфилд" был прорисован чуть более чётко, чем остальное, хотя окружение тоже интриговало глаз любопытными подробностями вплоть до незнакомых машин за окном, но тут охрана "Virgin", раздосадованная присутствием незнакомки в маске или даже в маскоподобном козырьке у "Мировой Музыки", положила конец "безобразию". Холлис пришлось вернуть Альберто его шлем и в спешном порядке ретироваться.

Одиль с её чарами могла бы умаслить этих стражей порядка, если бы не слегла, по её словам, от жестокого приступа астмы, вызванного не то загрязнённым воздухом во время вчерашнего урагана, не то критической массой разнообразной ароматерапевтической продукции, заполнившей номера "Стандарта".

И вот, несмотря ни на что, на Холлис снизошла безмятежность; то странное, нежданное спокойствие, которое Джимми Карлайл из Айовы, басист "Кёфью", прежде чем удалиться в героиновую долину, называл просветлением.

В этом состоянии она осознала, что более-менее довольна "здесь и сейчас", эпохой и обстоятельствами своей жизни, или, по крайней мере, была довольна ещё неделю назад, покуда ей не позвонили из "Нода" с предложением, не оставляющим возможности для отказа и в то же время недоступным её пониманию.

Если "Нод", как описал его моложавый, но металлический голос Рауша, это научный журнал с культурным уклоном, то разве отсюда следует, что редакция станет выбрасывать солидные деньги, нанимая бывшую вокалистку "Кёфью", а нынче - мало кому известную журналистку писать о каком-то бредовом направлении в искусстве?

Ну уж нет, ответило сердце среди внезапно наступившего молчания. Не станет, и думать нечего. А главная странность отчётливо проявилась тогда, когда вдобавок ко всему прочему Рауш потребовал встретиться с неким Бобби Чомбо, в беседе с которым запрещено упоминать судоходство, "систему всемирных морских перевозок". Вот в чём загвоздка, осенило Холлис, а Одиль Ричард и остальные вообще ни при чём.

Взгляд её праздно следил за потоками дорожного движения на Сансет и вдруг различил барабанщицу "Кёфью" Лауру Гайд по прозвищу "Хайди" за рулём мелкогабаритного внедорожника с германскими, как показалось Холлис, не много смыслившей в автомобилях, корнями. Участницы группы уже года три не общались, но вокалистка знала, что Хайди переехала на Беверли-Хиллс и устроилась на работу в районе Сенчури Сити, а сейчас она, скорее всего, возвращалась домой в конце рабочего дня.

- Фашисты долбаные, - возмущался побагровевший Альберто, шагая вслед за спутницей с лэптопом под мышкой и шлемом в другой руке.

Говоря эти слова, он выглядел как-то слишком серьёзно, и Холлис на миг вообразила его персонажем примитивного рисованного мультфильма.

- Всё в порядке, - заверила она Альберто. - Нет, правда. Я кое-что разглядела. Я видела. Получила общее впечатление.

Он странно заморгал. Неужто боролся со слезами?

От Кресент-Хайтс Альберто по просьбе Холлис отвёз её в закусочную "Гамбургер Гамлет".

- Мне нужен Бобби Чомбо, - произнесла она, когда собеседники нашли свободный столик.

- Он у меня занят во всех представлениях. Гений.

Холлис попыталась прочесть бесчеловечно вычурные чёрные буквы у него на руках - и ничего не разобрала.

- Альберто, а всё-таки, что у тебя здесь написано?

- Рисовал один художник из Токио. Он изобрёл собственный алфавит, абстрагирует буквы до полной нечитаемости, а потом набирает их в произвольном порядке.

- Слушай, а что тебе известно про "Нод", журнал, в котором я сейчас работаю?

- А с Одиль вы встречались, пока не выяснилось, что она этим занимается?

- То есть, она сама тебя нашла и убедила дать мне интервью для "Нода"?

Официант принёс две "Короны". Холлис подняла бутылку, со звоном открыла крышку и начала пить из горлышка. Корралес подумал и сделал то же самое.

- Прежде я не писала для "Нода". Хочу разобраться, как они делают дела и какие именно.

- Я пишу про ваше искусство. Почему не поинтересоваться технической стороной?

Парень явно чувствовал себя не в своей тарелке.

- Ну, он… - Альберто запнулся. - Очень скрытный человек.

- Идея всегда моя, и я выстраиваю изображение, а Бобби привязывает его к конкретному месту. И ещё устанавливает маршрутизаторы.

- На сегодняшний день каждое представление требует отдельной беспроводной сети.

- Не знаю. Тот, что для Ньютона, закопан в цветочную грядку. С Фицджеральдом гораздо сложнее.

- Думаю, он будет недоволен, что ты вообще о нём слышала. - Корралес нахмурился. - Кстати, откуда?

- От моего лондонского редактора из "Нода" по имени Филипп Рауш. Он сказал, что вы с этим парнем знакомы, а вот Одиль - вряд ли.

- Может, уговоришь Бобби потолковать со мной?

Выбросив на стол эту карту, она внутренне поморщилась.

Альберто прыснул - как будто под мощным корпусом забулькал углекислый газ - и расплылся в блаженной ухмылке, вспомнив, что перед ним звезда.

- Вообще-то, - сказал парень, выпив ещё немного, - вас он слушает. Это единственное, что связывает нас помимо работы.

- Альберто, мне по душе твоя работа. То, что я видела, мне понравилось. Буду рада увидеть ещё. Твой Ривер Феникс - моё первое впечатление об этом искусстве, и очень сильное… - Собеседник выжидающе напрягся. - Но я никогда не писала таких статей. Послушай, без твоей помощи не обойтись. Надо же как-то освоиться в "Ноде", а редакция требует разговора с Бобби. Понятно, что у тебя нет причин доверять мне…

- Да я доверяю, - возразил парень, заметно понизив голос. И следом: - Доверяю, просто… - Он сморщился. - Ты не знаешь Бобби.

Альберто провёл указательным пальцем на белой скатерти черту, которую пересёк другой под прямым углом.

На спине собеседницы, чуть выше талии, зашевелились мельчайшие волоски.

- Бобби расчертил жильё на квадраты, в пределах линий сетки. Он мысленно всё вокруг переводит на координаты GPS, он весь мир так видит. И ладно бы, но… - художник насупил брови. - Парень всё время спит в разных квадратах. То есть, постоянно меняет их и никогда не возвращается на прежнее место.

Саму Холлис это смущало, однако почём ей знать, каковы критерии странности у Альберто.

- И ещё я хочу побольше узнать, как ты делаешь свои представления.

Фраза должна была подействовать безотказно. И действительно, парень тут же просветлел.

Прибыли заказанные гамбургеры. Казалось, художник вот-вот отшвырнёт свой в сторону.

- В первую очередь, - начал он, - надо прочувствовать событие и место. Потом я провожу исследования. Ищу фотографии. В случае с Фитцджеральдом, разумеется, никаких снимков сердечного приступа не было, записи пришлось собирать по крупицам. Впрочем, сохранились его портреты, сделанные приблизительно в то же время. Фасон стрижки, заметки о моде того времени. Прочие снимки. Плюс то, что удалось найти о "Schwab’s", - уйма информации, ведь это был самый знаменитый в Америке драгстор[28]. Отчасти из-за того, что владелец, Леон Шваб, не уставал доказывать, будто Лану Тёрнер нашли именно там, попивающей "колу" из автомата. Она, правда, отрицала всё до последнего слова[29]. Похоже, очередная "утка" для привлечения покупателей. Зато в журналах появилась куча снимков. В мельчайших подробностях.

- И ты обработал фотографии в… - Холлис запуталась. - 3D?

- Строю виртуальные модели, покрываю вещи нужной текстурой - либо с найденных образцов, либо собственного производства. У каждого предмета - собственный виртуальный скелет, который можно разместить в окружении, чтобы примериться. Цифровое освещение прибавляет теней и отблесков. - Альберто изучающе прищурился, словно подозревал, что его не слушают. - Это как лепить из глины поверх сочленённого скелета с позвоночником, плечами, локтями, пальцами… Похоже на создание героев для игры. Потом я моделирую множество голов с немного разными выражениями лиц и собираю их в одно.

- Так правдоподобнее. Тогда выражение не кажется искусственным. Потом оборачиваю каждую модель раскрашенной текстурой. У меня их целая коллекция; некоторые сканированы с реальной кожи. Для Ривера, например, я никак не мог отыскать подходящий оттенок, пока не наткнулся на образец одной совсем юной вьетнамки. Оказалось то, что надо. Знакомые Феникса сказали, очень похоже.

Бывшая певица проглотила большой кусок и положила гамбургер.

- Надо же, сколько трудов. Я думала, всё получается… само собой. С помощью, э-э-э… технологий?

- Ну да. Этого добра тоже достаточно. Мне остаётся самая, казалось бы, старомодная часть работы. Расставить виртуальное освещение, так чтобы тени падали правильно. И потом, создать эту особую атмосферу, чувство пространства… - Он пожал плечами. - Когда всё готово, оригинал существует лишь на сервере, в одних только виртуальных измерениях: высота, длина, ширина. Иногда мне мерещится, что если сервер "накроется", то созданное мной пространство продолжит существовать, по крайней мере, в виде априорной вероятности, и что мир, в котором мы живём… - молодой человек удручённо замолк.

- Существует по тем же законам. - Художник снова пожал плечами и взялся за бургер.

"Ну и ну, - подумала Холлис. - Просто мороз по коже".

Но ничего не сказала, только серьёзно кивнула и последовала примеру собеседника.

Его разбудил сигнал телефона: пришло сообщение. Тито нашарил сотовый в темноте и быстро перемотал короткий текст, составленный на волапюке. Алехандро ждал снаружи, чтобы его впустили. Стояло раннее утро, десять минут третьего. Мужчина сел на постели, натянул на себя свитер и джинсы с носками. Обулся и тщательно завязал шнурки: так требовал протокол.

На лестничной площадке было свежо, в лифте немного теплее. Спустившись в узкий, озарённый люминесцентными лампами вестибюль, Тито негромко стукнул в дверь подъезда. В ответ он услышал три условных удара и ещё один после паузы. И только тогда открыл. Вошёл Алехандро, окутанный нимбом уличной стужи и алкогольными парами виски. Кузен быстро запер за ним.

- Я тут был у Карлито, - сообщил Алехандро, входя в кабину вслед за ним. - У нас кое-какие общие дела… - Имелось в виду: "не связанные с семейным бизнесом". - Так вот, я спрашивал насчёт твоего старика.

- С какой стати? - поинтересовался Тито, отпирая квартиру.

- Да вот, показалось, что ты не принимаешь меня всерьёз.

Они вместе вступили в кромешную темноту. Тито зажёг маленький затенённый светильник, соединённый с клавиатурой MIDI[30].

Тито уже не готовил чай по-русски, но по привычке продолжал опускать бумажные мешочки в дешёвый китайский chainik.

Ночной посетитель пристроился в ногах матраса, подтянув колени к лицу.

- А Карлито ещё заваривает. И пьёт с ложкой варенья. - Зубы гостя блеснули при тусклом свете маленькой лампочки.

- Наш дед работал дублёром Семёнова, - произнёс Алехандро.

Тито повернулся к электроплитке и наполнил чайник.

Тито посмотрел на кузена. Он словно услышал детскую сказку, причём не самую новую. "А потом детишки повстречали летающую лошадь", как любила говаривать мама. "А потом наш дедушка повстречал советника из КГБ". Уж лучше заняться чаем.

- Мало кто слышал, а ведь он принимал участие в создании Direccion General de Inteligencia[31].

Тито поразмыслил над его словами, опуская чайник на нагревательный элемент. Дедушка не унёс всех секретов с собой. Семейные легенды продолжали множиться, как грибы. Помойка общей истории рода хоть и была глубока, но вширь не росла из-за строгих рамок секретности. Хуана, так долго отвечавшая за создание нужных документов, не могла упустить возможность заглянуть в архивы. И потом, она была самой мудрой, серьёзной, невозмутимой и терпеливой в семье. Тито и здесь часто её навещал. Тётка водила его в супермаркет "El Siglo XX" за малангой и боньято[32]. Соус, который она к ним готовила, обладал поразительной крепостью, чуждой в последнее время даже для племянника. Зато, уписывая её эмпанадас[33], он чувствовал себя просто на седьмом небе. Хуана не упоминала никакого Семёнова, но зато научила Тито многому другому. Подумав об этом, он незаметно покосился на сосуд с Ошун.

Алехандро посмотрел на него поверх коленей.

- А когда наш дед помогал создавать ДГИ в Гаване, разве Америка вела сражения с русскими?

Со стороны, где стояла вазочка Ошун, раздался резкий щелчок, но Тито задумался об Эллегве, Открывающем и Закрывающем Пути. И внимательно посмотрел на кузена.

Мужчина мысленно услышал голоса ведущих, исподволь тающие в туманной дали заодно с познаниями в русском языке, и сказал:

Чайник засвистел. Тито снял его с плитки, плеснул в заварник немного воды, добавил пару пакетиков и по привычке стремительно залил их кипятком. А потом нахлобучил крышку.

Манера кузена сидеть на матраце напомнила Тито детство; вот так же они с однокашниками, устроившись на корточках, по утрам любовались плясками деревянной юлы и с помощью прутиков заставляли её скакать по булыжникам мостовой, покуда улица впитывала в себя зной наступающего дня. На мальчиках были тогда отглаженные белые шорты и красные галстуки. Интересно, дети в Америке знают, что такое юла?

Чаю требовалось время, чтобы настояться, и Тито в ожидании присел рядом с Алехандро.

- Братишка, ты понимаешь, как наша семья стала тем, что она есть?

- Ну, это длилось недолго. КГБ нужна была собственная сеть в Гаване.

- Бабушкина родня всегда жила в квартале Колумба. Ещё до Батисты[34], если верить Хуане.

- Карлито сказал, твоего старика разыскивают люди из правительства.

- По словам Карлито, нынешняя ситуация напоминает ему Гавану в годы перед уходом русских. Что было прежде, того уже не узнать. Он говорит, этот самый старик содействовал нашему переселению сюда. Тут ведь нужно было настоящее чудо, братишка. Даже дед не управился бы в одиночку.

Внезапно Тито припомнился тлетворный запах англоязычных бумаг, упрятанных в заплесневелый конверт.

- А ты сказал Карлито, что это может быть опасно?

Тито поднялся, чтобы разлить по стаканам чай.

- А тот ответил, что наша семья ему обязана? - предположил он. И посмотрел в упор на собеседника.

- Ты напомнил ему своего деда. И отца, который работал со стариком перед самой смертью.

Милгриму снился мессия флагеллантов, воплотивший в себе черты лже-Балдуина[37]и "Учителя из Венгрии"[38], когда Браун бесцеремонно вторгся в его душный поверхностный сон и, впившись пальцами в плечи, затряс пленника, словно грушу.

Милгриму вопрос показался чисто философским. Но потом Браун вонзил свои пальцы в те места, где соединялись челюсти, и вызвал такую жестокую боль, что та поначалу представилась чем угодно, только не болью. Милгрим словно вознёсся над полом и невольно скривился, чтобы закричать, однако рот зажала рука - как обычно в таких случаях особой близости, в зелёной перчатке.

В ноздри ударил запах свежего латекса, обтянувшего указательный палец.

Другая рука тыкала пленника носом в экран "Блэкберри".

"Карманный персональный компьютер", - едва не ответил Милгрим, но прищурился и сквозь слёзы различил на экране коротенький текст. Опять эти родичи НУ. Волапюк.

Рука наконец оставила рот в покое, и запах перчатки рассеялся.

- "Я снаружи, - торопливо перевёл Милгрим, - а ты где, на месте?" Подпись: А-Эль-Е. Але.

- Больше. Ничего. Нет. - Милгрим принялся растирать кончиками пальцев суставы ноющей челюсти - там, где располагались большие нервные узлы. Вот так же парамедики[39]приводят в чувство людей, пострадавших от передозировки.

- Надо же, десять минут третьего, - сказал Браун, посмотрев на экран "Блэкберри".

- Зато вы убедились, что жучок работает, - вставил Милгрим. - Батарейки-то поменяли; вот и доказательство: всё исправно.

Браун выпрямился и пошёл к себе, не позаботившись захлопнуть за собой дверь.

"Не за что", - подумал пленник, откинувшись на кровати с раскрытыми глазами - вероятно, чтобы снова увидеть флагеллантского мессию.

В прорезном боковом кармане ворованного пальто "Пол Стюарт" обнаружился толстый томик выпуска тысяча девятьсот шестьдесят первого года в мягком переплёте - история революционного мессианства в Средневековой Европе[40]. Многие строки были подчеркнуты чёрной авторучкой, поэтому книгу совсем недавно перепродали всего за три с половиной доллара. Возможно, тому самому человеку, чьё пальто стянул Милгрим.

Мессию флагеллантов пленник видел ярко раскрашенным героем с полотна Иеронима Босха, отлитым из японского винила наивысшего качества. В обтягивающем жёлтом капюшоне. Мессия перемещался в тускло-коричневом пространстве, населённом другими фигурками из того же винила. На некоторых явно лежал отпечаток Босховой кисти - скажем, на исполинских ходячих ягодицах, между которыми торчало древко гигантской стрелы. Прочие, вроде флагеллантского мессии, сошли со страниц украденного томика. Милгрим читал его каждый вечер, хотя, насколько помнил, раньше никогда не интересовался историями подобного рода. Теперь его даже утешали грёзы в подобном колорите.

Невесть почему НУ являлся в виде птицеголовой Босховой твари, за которой гнались люди Брауна верхом на геральдических животных, не очень похожих на коней; высоко над коричневыми капюшонами преследователей развевались длинные стяги с девизами на волапюке. Порой они много дней напролёт путешествовали по стилизованным рощицам, окаймляющим пейзаж, где рыскали под сенью древесных крон таинственные существа. Временами Браун сливался с мессией в одно и до самого пробуждения бичевал Милгримову плоть кнутом с кривыми шипами зеленовато-серого оттенка, общего для пистолета, фонарика и монокуляра.

Однако новое, теплое, словно кровь, девонское море, на волнах которого дрейфовали нынешние видения, породил не ативан, а "Райз" - японский продукт, моментально внушивший Милгриму глубокое уважение. Мужчина сразу почуял потаенные возможности лекарства; правда, им ещё только предстояло раскрыться со временем. Появилось ощущение подвижности, которого так не хватало в последнее время, - не потому ли, что Милгрим вёл жизнь пленника?

Между прочим, "Райз" облегчил размышления об этой жизни, но все они были мучительны и действовали на нервы. Положение и так не радовало, когда на горизонте возник Браун с неограниченными запасами ативана и предложением-приказом, показавшимся не такой уж плохой затеей. Говоря по совести, если бы не тот престранный случай, Милгрим уже отошёл бы в мир иной. Скончался бы от жестокого приступа, не получив очередной дозы. А это очень даже возможно, когда не имеешь денег.

И всё-таки… Долго ли он протянет в духоте, отравленной зловонием тестостерона, закисшего в крови мучителя? "Меня могли просто исчезнуть", - напомнил внутренний голос из глубины развалин, оставшихся от прежней личности. Кажется, раньше Милгрим не употреблял этого глагола в особом, чисто аргентинском значении, но теперь оно подошло как нельзя лучше. Хотя, судя по тому, куда покатилась жизнь, его и так уже "исчезнули". Никто кроме Брауна не имел понятия о местонахождении пленника. Милгрим остался без наличных, без кредитки, даже паспорт у него забрали, а спать приходилось в комнатах с зеленовато-серыми коробочками на дверях - сигнализацией, оберегающей покой Брауна.

Но главная проблема - это лекарство. Даже если бы Милгрим нашёл возможность улизнуть, он прожил бы, в лучшем случае, ровно сутки. Браун каждый раз выдавал ему дневную дозу, и не больше того.

Мужчина тяжко вздохнул, качаясь на тёплых волнах в густом супе из мыслей.

Хорошая таблетка. Очень хорошая. Набрать бы таких побольше.

[1]Японское пиво. (Здесь и далее - прим. перев.)

[2]Магазин в Лос-Анджелесе, поставляющий продукты, напитки и товары личного пользования на дом, в офисы и номера отелей.

[3]Искусственная трава, которую расстилают перед соревнованиями на больших крытых стадионах в США; вид напольного покрытия. Названа в честь Астродома, знаменитого стадиона в Хьюстоне.

[4]Американский журнал, посвященный проблемам компьютеров и Интернета, а так же открытиям и изобретениям и в других областях науки и техники.

[5]Распространенное название центрального участка бульвара Сансет в Голливуде, вдоль которого расположены фешенебельные рестораны, сувенирные магазины, театральные агентства и ночные клубы.

[6]Бывший арт-директор в Студии Пьера Кардена, создатель яркого авторского стиля в современном дизайне. За свою четвертьвековую карьеру он проектировал практически все - от зубной щетки до жилых кварталов. В этот спектр вошли всевозможные стулья, телевизоры, а также интерьеры ресторанов, роскошных отелей, ночных клубов, бутиков "Ямамото", "Хьюго Босс" и даже личных покоев Франсуа Миттерана в Елисейском дворце.

[7]Пуантилизм - прием создания эффекта свечения, освещенности, изобретенный французскими импрессионистами; состоит в нанесении на поверхность холста большого количества мелких точек, не различимых человеческим глазом.

[8]"Пендлтон" - товарный знак мужской и женской верхней одежды высшего качества, спортивной одежды, одеял и других изделий "из настоящей шерсти" производства компании "Пендлтон вулен Миллс", г. Пендлтон, шт. Орегон. Знаменитые шерстяные сорочки из шотландки выпускаются с 1924 г.

[9]Мексиканское пиво.

[10]Ваше здоровье (фр.)

[11]Дорогая модель классического автомобиля, оттюнингованная, с опущенной подвеской, способная прыгать на одном или на всех колёсах сразу, разукрашенная вручную яркой живописью (для пущего эффекта кладётся до 28 слоёв краски). Культ лоурайдеров зародился в криминальных районах Лос-Анджелеса, среди выходцев из Латинской Америки. Звезды хип-хопа и соула подчеркивают свой статус с помощью лоурайдеров, которые становятся "визитными карточками" знаменитых хозяев.

[12]Дискотека, известная тем, что именно там играла свои первые концерты группа "Doors". Дискотека была на самом деле ночным клубом с баром и стриптизом (т.е. виски + "гоу-гоу герлз").

[13]Приватный ночной клуб, одним из владельцев которого является Джонни Депп.

[14]Американский актёр (1970-1993), снимался в таких фильмах как "Индиана Джонс и последний крестовый поход", "Мой личный штат Айдахо", "Останься со мной". Должен был сниматься в "Интервью с вампиром", когда умер от передозировки наркотиков.

[15](исп.) улица.

[16]Марка "внедорожной" обуви - высокие 18-дюймовые башмаки, предназначенные для пеших загородных прогулок.

[17]Первое русскоязычное телевидение в Америке.

[18]Транквилизатор.

[19]Название района г. Нью-Йорка в центре Манхэттена, известный как центр пошива модной женской одежды.

[20]Кофе с молоком (фр.)

[21]Алгоритм, позволяющий закрывать неавторизованным пользователям доступ к высокоточным навигационным данным, искусственно внося ошибки в координаты, получаемые с помощью GPS.

[22]Хельмут Ньютон - знаменитый фотограф, делавший черно-белые снимки обнаженных моделей. 23 января 2004 года Хельмут Ньютон выезжал на своем "кадиллаке" с территории гостиницы "Шато Мармон" в Голливуде, но не справился с управлением и врезался в стену здания напротив. Его срочно увезли в госпиталь, но там он скончался от полученных травм. Мэтру фото было 83 года.

[23]Колонна с семью гранями, обращенными к семи расходящимся от площади радиальным улицам.

[24]Вурлитцер - электроорган со специальным звукосветовым устройством. Использовался в кинотеатрах.

[25]"Close Encounters of the Third Kind", реж. С. Спилберг. 1977

[26]"Глянцевый" британский журнал, где можно найти главное о мире моды, репортажи музыкальных и прочих культурных событий. Выходит каждый месяц, распространяется более чем в 40 странах. Одно из самых влиятельных изданий Европы.

[27]Найджелла Лоусон, род. 6 января 1960. Женщина - мечта британских мужчин и ведущая кулинарных шоу. Автор четырех книг, собравших огромное множество наград. Десять лет обозревала гастрономию в британском "Vogue". Замужем за магнатом Чарлзом Саатчи, владельцем всемирно известного рекламного агентства "Saatchi & Saatchi".

[28]Драгстор - типично американское заведение, сочетающее аптеку и магазинчик товаров первой необходимости. Долгое время здесь также предусматривались стойки с автоматами газированной воды и небольшие закусочные. В 1940 г. американский писатель Ф.Скотт Фицджеральд заглянул сюда, чтобы купить пачку сигарет, и у него начался сердечный приступ. В 1986 г. "Shwab’s" закрыли; декадой позже на его месте появился магазин "Virgin".

[29]Лана Тёрнер - американская актриса. На её счету - пятьдесят девять картин, в том числе - "Доктор Джекилл и Мистер Хайд", "Почтальон всегда звонит дважды" и др., номинация на "Оскар", роли с Кларком Гейблом и Шоном Коннери. Согласно легенде, шестнадцатилетнюю Лану пригласили сняться в кино, когда она пила "кока-колу" в закусочной, мимо которой проходил главный редактор газеты "Hollywood Reporter". Схожая история имела место в действительности, однако произошла в кафе "Top Hat".

[30]Цифровой интерфейс музыкальных инструментов, стандарт сопряжения электронных музыкальных инструментов с компьютером и программным обеспечением.

[31](Служба безопасности, DGI) Кубинская спецслужба - ДГИ, Главное управление разведки Министерства внутренних дел. ДГИ состояла из множества отделов по образу и подобию КГБ: внешней разведки, контрразведки, оперативный, следственный. Особенно выделялись два: тайная полиция и отдел по тайным акциям и связям с зарубежным левым подпольем.

[32]Сладкий картофель.

[33]Печёные пирожки

[34]Рубен Фульхенсио Батиста-и-Сальдивар был диктатором Кубы дважды - в 1933-1944 и в 1952-1959 годах.

[35]"Спасибо" (исп.).

[36]"Не за что" (исп.).

[37]Балдуин I Фландрский (1171-1205), первый император Латинской империи, был взят в плен болгарским царем Калояном и вскоре умер в заточении (возможно, убит). Кое-кто утверждал, что император попросту исчез во время битвы и что в последний раз его видели раненым. Подобные слухи со временем породили легенду, согласно которой, Балдуин остался в живых. Во Фландрии даже появился лже-Балдуин, пытавшийся выдавать себя за пропавшего императора.

[38]В 1251 г. проповедь Крестового похода дала повод к мощному антифеодальному восстанию крестьян и городского плебса на севере Франции. На простой люд оказывали особенно большое воздействие фанатичные речи некоего пожилого проповедника, который называл себя "учителем из Венгрии" и призывал народ к немедленной расправе с попами и феодалами.

[39]Спасатели, служба скорой медицинской помощи при чрезвычайных ситуациях (пожары, автомобильные катастрофы, взрывы, захват заложников с перестрелкой и т. п.). Укомплектована тренированным медицинским персоналом фельдшерского уровня, способным оказать первую помощь пострадавшему, в том числе в труднодоступном месте, и принять меры по сохранению его жизни до момента доставки в больницу.

[40]Норман Коэн, "В поисках Тысячелетнего царства: история революционного мессианства в Европе Средних веков и времён Реформации и её влияние на современные тоталитарные движения".