пер. Екатерины Мартинкевич
Чак Паланик
Рэнт: биография Бастера Кейси
Вы никогда не жалели, что родились на свет?
От автора:
Книга написана в жанре устной биографии, то есть состоит из рассказов самых разных свидетелей. Когда многие люди говорят об одном и том же, они неизбежно противоречат друг другу. Примеры подобных биографий: «Капоте» Джорджа Плимптона, «Эди» Джин Стайн, «Лексиконный дьявол» Брендана Маллена.
1 – Введение
Уоллес Бойер ( продавец автомобилей): Я, как многие другие, познакомился с Рэнтом Кейси после его смерти. С известными людьми так часто: только помрут, приятелей набежит! Знаменитый покойник шагу по улице не ступит, чтоб не наткнуться на миллион лучших друзей, которых при жизни в глаза не видел.
Если бы Джефф Дамер или Джон Уэйн Гейси были еще живы, о них бы столько не писали. А когда умер Гаэтан Дюга, число людей, с которыми он якобы трахался, просто зашкалило.
Как говорил Рэнт Кейси, чтобы выехать на твоей репутации, тебя ругают при жизни и хвалят после смерти.
Так вот я, сижу я себе в самолете, а рядом садится мужик, явно из какой-то глухомани. Кожа у него – ну прям как автокатастрофа, не пялиться невозможно. Все руки в укусах, дырках, сморщенные, смотреть противно.
Стюардесса, ну, она спрашивает этого, с гор спустившегося, чего бы он хотел выпить. И потом просит его передать мне виски со льдом. А я смотрю на эти страшные пальцы, костяшки как изжеванные, и думаю: пить из стакана не буду.
Тут еще эта эпидемия, ну его! В аэропорту теперь после металлоискателя температурный контроль, как во время атипичной пневмонии. Правительство говорит, многие и понятия не имеют, что заражены. Можешь себя прекрасно чувствовать, но если датчик пикнет, мол, температура повышена, загремишь в карантин. А если пожизненно? Без суда, без всего.
Все равно опускаю столик и беру стакан. Смотрю, как виски бледнеет, разжижается. Как тает и пропадает лед.
Кто живет продажей автомобилей, вам всегда скажет: повторение – мать учения. У нас так: есть контакт – есть доход.
А тренировать свои навыки можно везде. Например, чтобы запомнить имя человека, есть хороший приемчик: всмотреться ему в глаза, чтобы увидеть цвет: зеленые, карие или голубые. Называется разрыв паттерна. Паттерн, шаблон – это типа привычка забывать. Разорвешь его – и уже не забудешь.
У этого ковбоя глаза были ярко-зеленые. Зеленые, как антифриз.
Весь перелет мы с ним делили один подлокотник – я сидел у окна, он ближе к проходу. Вы меня простите, но с его ковбойских сапог кусками валилось подсохшее дерьмо. А эти длинные баки, может, в старших классах и помогли ему затащить в постель телку-другую, но сейчас совсем седые, от виска до самой челюсти. Про руки вообще молчу.
Чтобы установить раппорт, контакт, в смысле, спрашиваю, сколько он заплатил за билет. Если не умеешь угадать, что нужно человеку, с которым в самолете целый час трешься локтями, не можешь найти, где у него кнопки, то никого не уговоришь на «мысленную покупку» «ниссана», не говоря уж о «кадиллаке».
Еще один прием: в каждом авто программируешь первую кнопку магнитолы на госпел. Вторую – на рок-н-ролл. Третью – на джаз. Если клиент весь из себя начальник, распахни перед ним дверь и включай новости или политобзоры. Если хиппи в сандалетах – ищи культурную передачу. Чтобы, повернув ключ, они слышали то, что хотят услышать. А пятую кнопку в каждой машине я программирую на дурацкий техно-рэйв, если вдруг появится автосалочник.
Зеленые глаза, дерьмо на сапогах – у продавцов это называется «мысленные крючки». Вопросы с одним ответом – «закрытые вопросы». Вопросы, которыми заставляют покупателя говорить, – «открытые».
Например, вопрос «Сколько вы выложили за билет?» – закрытый.
Мужик отхлебывает виски, глотает. Потом, глядя в упор перед собой, отвечает:
– Пятьдесят долларов.
Настоящий «открытый» вопрос – это вроде «Как вы живете с такими страшными руками?»
Я спрашиваю: в одну сторону?
– Туда и обратно, – говорит он и жуткой ручищей подносит ко рту стакан. – Скидка по смерти близкого.
Я сижу вполоборота, смотрю на него и замедляю дыхание в такт тому, как шевелится его ковбойская рубашка. Этот прием называется «активное слушание». Он откашливается, я чуть подожду и тоже откашливаюсь. Хорошие продавцы так «ведут» клиента.
Скрещиваю ноги у щиколоток, правую над левой, как он, и говорю, мол, такого не бывает. Даже без мест билеты дороже. Как ему так удалось?
Он отхлебывает еще виски, неразбавленного, и начинает:
– Сначала сбегаешь из охраняемой психушки…
Потом, говорит, хочешь поймать попутку, а сам стоишь в пластмассовых шлепанцах и бумажной хламиде, которая сзади не застегивается. Опаздываешь на пару секунд, и детонасильник-рецидивист насилует твою жену. И мать. Потом от этого насилия рождается сын, ты его растишь, он собирает целый фургон старых человеческих зубов. После школы этот чокнутый сынок сбегает в город. Вступает в какую-то секту, которая живет по ночам. Попадает в аварию раз эдак пятьдесят и связывается с какой-то почти, хоть и не совсем, проституткой.
А еще он рассадник эпидемии, из-за которой погибли тысячи, ввели военное положение и вообще мир во всем мире теперь под угрозой. И, наконец, твой сынуля погибает в пылающем аду на глазах у всех телезрителей.
Очень просто, мол.
Потом добавляет:
– И когда ты поедешь за его трупом, – опрокидывает стакан себе в рот, – самолетная компания даст специальную скидку.
Пятьдесят баксов, туда и обратно. Он смотрит на скотч, который еще стоит на моем столике. Теплый. Весь лед, что был, растаял. И спрашивает:
– Будете?
Я говорю: пейте.
Вот так иногда за секунду меняется вся жизнь.
Твое завтрашнее будущее окажется непохоже на вчерашнее.
Передо мной дилемма: просить автограф или нет? Я еще больше замедляю дыхание, отзеркаливаю его, и уточняю, в родстве ли он с тем парнем… Рэнтом Кейси? Кейси-Оборотнем – самым страшным «нулевым пациентом» в истории? Суперносителем, который заразил половину Америки? Целующим Убийцей? Рэнтом-Бешеным псом?
– Бастер. – Он тянется уродливой рукой за моим виски и говорит: – Моего мальчика при рождении назвали Бастер Лэндрю Кейси. Не Рэнт. Не Бадди. Бастер!
Я впитываю глазами каждый складчатый шрам на его пальцах. Каждую морщину, каждый седой волос. Внимательно вдыхаю запах перегара и коровьего навоза. Локтем запоминаю, как трется о меня рукав фланелевой рубашки. Я уже понял, что буду рассказывать об этой встрече всю оставшуюся жизнь. Вцепляюсь в каждую мелочь и прячу про запас, как белка, каждое его слово и каждый жест. Говорю, а вы…
– Честер, – отвечает он. – Я Честер Кейси.
Вот он, сидит со мной рядом. Честер Кейси, отец Рэнта Кейси: ходячего и говорящего биологического оружия массового уничтожения.
Энди Уорхол ошибался. В будущем у каждого не будет пятнадцати минут славы. Нет, в будущем у каждого будет пятнадцать минут рядом с тем, кто прославился. С Тифозной Мэри, Тедом Банди или Шэрон Тейт. В истории есть лишь монстры и жертвы. И свидетели.
А я ему что? Я говорю: мне очень жаль.
– Сочувствую, что ваш малец того...
Головой качаю.
Чет Кейси тоже качает головой, и я уже не уверен, кто кого «ведет». Кто первый сел в такую позу. Может, этот говноед сам меня изучает. Зеркалит меня. Находит мои кнопки и устанавливает раппорт. Может, это он мне что-то продает. Живая легенда, Чет Кейси моргает. И дышит медленно, не больше пятнадцати раз в минуту. Допивает мой скотч.
– Но, как ни крути, – пихает меня локтем в ребра, – скидка на билет что надо!
2 – Ангелы-хранители
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса ( Историка): Собака в Миддлтоне – что корова в Калькутте или Нью-Дели. Посреди каждой дороги на солнце валяется какая-нибудь помесь дворняжки с охотничьей, пыхтит, высунув слюнявый язык. Этакий лохматый «лежачий полицейский» без ошейника и всяких опознавательных знаков. Припорошенный глиняной пылью, сдутой ветром с распаханных полей.
До Миддлтона целых четыре дня езды. Никогда еще так долго не сидел в автомобиле без аварий. Это оказалось самым неприятным аспектом нашего паломничества.
Недди Нельсон ( автосалочник): Как вы объясните тот факт, что в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году в штате Юта, возле Антелоп-Спрингс, палеонтолог-любитель Уильям Мейстер разбил кусок глинистого сланца, надеясь найти там ископаемых трилобитов, а вместо этого увидел окаменевший след человеческой обуви, оставленный пятьсот миллионов лет назад? И как другой окаменевший отпечаток обуви, обнаруженный в Неваде в тысяча девятьсот двадцать втором году, попал в горную породу триасового периода?
Эхо Лоуренс ( автосалочница): Мы ехали в Миддлтон глубокой ночью, по каким-то долбаным полям, а Шот Даньян жал на кнопки радио, искал дорожные сводки. Чтобы услышать о бурной жизни, которая проходит мимо нас. Утренние или вечерние новости для заокеанских водителей. Пробки и заторы там, где еще «вчера». Скопления машин, смертельные исходы, крушения автопоездов на магистралях там, где уже «завтра».
Странно, блин, слышать, что кто-то погиб завтра. Будто прямо сейчас еще можно позвонить этому бедняге в Москву и сказать: «Сиди дома!»
Из передачи «Дорожные картинки» на «Авторадио»: Если вы сейчас под Ричмондом и направляетесь на восток, к Мэдоузскому объезду, учтите, что из-за любопытства водителей движение замедлилось. Притормозите и вы, вытяните шею, чтобы хорошенько рассмотреть на дальней левой полосе аварию со смертельным исходом. Столкнулись два автомобиля: впереди «Плимут» цвета морской волны, модель «Роуд Раннер» семьдесят четвертого года с V-образным восьмицилиндровым чугунным двигателем объемом четыреста сорок кубических дюймов и четырехкамерным карбюратором. Салон с оригинальной белой отделкой. За рулем была знойная девица двадцати четырех лет от роду, со светлыми-тире-зелеными волосами и с классическим случаем перелома-тире-вывиха позвоночника в области атланто-затылочного сочленения при полном разрыве спинного мозга. Если выразиться проще, с переломом шеи.
Сзади шикарный двухдверный седан кремового цвета, модель «Нью-Йоркер Брогам Сент-Реджис» с хромированными декоративными накладками и неподвижными задними форточками. Классная тачка! Проезжая мимо, обратите внимание, что водителю было двадцать шесть лет и у него самый обычный поперечный перелом грудины с двусторонними переломами ребер, причем ребра при столкновении с рулем проткнули легкие насквозь. Плюс, говорят ребята из скорой, обширное внутреннее кровотечение.
Так что пристегните ремни и сбавьте обороты. Репортаж вела Тина Самсинг…
Эхо Лоуренс: Мы нарушили комендантский час и государственный карантин. И рванули в это захолустье. Я сидела впереди. Шот Даньян – за рулем. Недди Нельсон – сзади. Он читал какую-то книгу и рассказывал нам, что Джек Потрошитель не умер, а отправился в прошлое, чтобы убить свою мать и сделать себя бессмертным, и теперь он президент США или папа римский. Это вроде сумасшедшей теории, что НЛО – на самом деле туристы из далекого будущего.
Шот Даньян ( автосалочник): Наверное, мы поехали в Миддлтон, чтобы посмотреть на все места, о которых рассказывал Рэнт, и познакомиться с теми, кого он называл «своими». С его родителями, Айрин и Честером. Лучшим другом Боуди Карлайлом, они вместе учились. С разными фермерскими семействами: Перри, Томми и Эллиотами, – он нам про них все уши прожужжал, мы ведь почти все автосалки просто ездили по городу и трепались. Короче, со всякими деревенскими мудаками.
Хотели нарастить мясо на Рэнтовы истории. Что, не прикольно? Поехали мы с Эхо Лоуренс и Недди – Недди на заднем сиденье – в его «Кадиллаке-Эльдорадо». В машине, которую ему купил Рэнт.
Да, еще мы хотели положить цветы и всякое такое на могилу Рэнту.
Эхо Лоуренс: Шот жмет на кнопки радио и вздыхает:
– А знаете, мы пропускаем классную Ночь Футбольной Мамы…
– Это не сегодня, – говорит Недди. – Проверь календарь! Сегодня Ночь Начинающего Водителя.
Шот Даньян: На горизонте видна полоска света. Полоска набухает, превращается в бугор белого света, потом в полукруг, потом в круг. Полнолуние. Пропускаем классную Ночь Медового Месяца.
Эхо Лоуренс: Мы не слушали музыку, а рассказывали друг другу истории. Вспоминали, что говорил нам Рэнт о своем детстве. Все надо было собирать по кусочкам, выгребать из подвалов памяти. Каждый кидал в общий котел что-то свое, и так мы ехали дальше.
Шот Даньян: Нас притормозил местный шериф, и мы сказали правду: мы совершаем паломничество на родину Рэнта Кейси.
Ночами вроде этой, когда весь поселок спит, маленький Рэнт Кейси крутил свое радио. Сидел в наушниках. Он ловил дорожные сводки из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. Слушал о пробках и заторах в Лондоне. О задержках в Атланте. По-французски – о трех машинах, столкнувшихся в Париже. Учил испанский по выражениям вроде neumatico desinflado и punto muerto. Спущенные шины и пробка в Мадриде. Imbottigliamento – это пробка в Риме. Het roosterslot – пробка в Амстердаме. Saturation – пробка в Париже. Невидимый мир дорог как на ладони.
Эхо Лоуренс: Короче, ехать по захолустью между полночью и восходом рискованно. Полицейские врубают сирену просто от нечего делать. Миддлтонский шериф посветил на наши права фонариком и прочитал целую лекцию о большом городе. Мол, город и сгубил Рэнта Кейси. Все городские – убийцы. Это он про нас.
Этот шериф явно подключился к «пику» техасского рейнджера или какого-нибудь Джона Уэйна. Закольцевал его и так ходит. Подкрутите «пик» сержанта по строевой подготовке переживаниями судьи-убийцы, добавьте чувства добермана – и получится миддлтонский шериф. Стоит, квадратные плечи назад, пальцами пряжку оттопыривает. И качается на пятках туда-сюда.
Шот спросил:
– Кто-нибудь приезжал убить мать Рэнта?
Шериф был в ковбойских сапогах и в коричневой рубашке с латунной звездой, приколотой к нагрудному карману, в кармане ручка и темные очки, рубашка заправлена в джинсы. На звезде надпись: «Полицейский Бэкон Карлайл».
Короче, худшего вопроса Шот придумать не мог.
Недди Нельсон: Вот скажите, как в тысяча восемьсот сорок четвертом году физик сэр Дэвид Брюстер обнаружил металлический гвоздь в куске девонского песчаника возрастом больше трехсот миллионов лет?
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: Если бы вы смогли увидеть Миддлтон с воздуха, по пути из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, то подумали бы: как здесь живут? Вообразите себе замызганные диваны, забытые на верандах. Машины, оставленные у парадного входа. Дома, наполовину съехавшие с фундамента и подпертые шлакобетонными кирпичами. Под домами спят курицы и собаки. На первый взгляд вам покажется, что тут был потоп или землетрясение.
Недди Нельсон: А как вы объясните тот факт, что домохозяйка из Иллинойса, миссис С. В. Калп, разбила кусок угля и нашла внутри золотое колье?
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: Несмотря на унылую атмосферу, эти маленькие городки очень сексуальны. Здесь остаются те, кто рано расцвел и похорошел. У молодых мужчин и женщин вырастают идеальные груди и мышцы, но, не зная, как этим лучше распорядиться, они заводят детей и женятся очень близко к дому. Поэтому лучшие гены сосредотачиваются в совершенно невероятных местах. Вроде Миддлтона. Там гнездятся безумно прекрасные идиоты и идиотки, которые рожают детей и вступают в долгую и уродливую взрослую жизнь. Венеры и Аполлоны. Провинциальные боги и богини. Если за всю свою нудную, скучную, пыльную историю община и произвела на свет нечто экстраординарное, так это Рэнта Кейси.
Эхо Лоуренс: «Чаще всего люди покидают маленький город, – говорил Рэнт, – чтобы мечтать туда вернуться. А другие остаются, чтобы мечтать оттуда уехать».
Рэнт хотел сказать, что несчастны все и везде.
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: Кто главный в Миддлтоне, а в частности, в семье Кейси, особенно ярко проявлялось по праздникам. Во время пасхальных завтраков, обедов в День Благодарения и рождественских ужинов семейство делилось на два класса. Взрослые ели из старого фарфорового сервиза, купленного много поколений назад – тарелки ручной росписи с цветочками и золотой каймой. Дети сидели на кухне, даже не за столом, а за несколькими складными карточными столиками, составленными впритык.
Эхо Лоуренс: На кухне все было бумажное – салфетки, скатерть и тарелки, – чтобы все потом свернуть и отправить в мусорку. Перед тем, как преломить хлеб, взрослые произносили одну и ту же молитву: «Спасибо Тебе, Господи, за эту благословенную семью, за пищу и за нашу удачу».
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: Стареющие члены семьи, которые еще сидели за детским столом, молились о сальмонеллезе. О рыбьих костях в трахее. Юные поколения, благочестиво складывая руки и склоняя головы, мечтали об обширных инсультах и инфарктах.
Эхо Лоуренс: Рэнт говорил: «Лучшее утешение в жизни – когда можешь обернуться через плечо и увидеть, что за тобой в очереди стоят те, кому еще хуже».
Шот Даньян: Перед автосалками наша команда ходила куда-нибудь ужинать; Грин Тейлор Симмс презрительно фыркал, глядя, как Рэнт ест в ресторане одной вилкой. Рэнт не был тупицей, просто он так и не продвинулся дальше пластмассовой ложки.
За глаза Грин прозвал его Гейкльберри Финном. Вроде как Гекльберри, только с подначкой.
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: Мистер Даньян называет Рэнта Зубной феей.
Эхо Лоуренс: Вот послушайте. Около полуночи мы с Шотом Даньяном остановились на подъезде к их дому, перед почтовым ящиком, где было написано «Кейси». Дом стоял посреди поля, такой белый, с длинной верандой вдоль фасада, крутой крышей и мансардным окном прямо на веранду – это комната Рэнта с ковбойскими обоями.
Под стенами были всякие кусты и цветы, до самого забора, сплетенного из цепей, стриженый газон. За домом мы еле заметили коричневый сарай. Все остальное – пшеница, до плоского горизонта, вокруг «кадиллака» Недди. А Шот все возился с радио, искал дорожные сводки.
Из радиопередачи «Дорожные картинки»: На всякий случай предупреждаем, не пропустите небольшую аварию на правой полосе западного шоссе из центра города. Все произошло у дорожной пометки номер шестьдесят семь. Автомобили со свадебными украшениями, к задним бамперам даже привязаны банки из-под консервов. Движение приостановилось, потому что водители глазеют на невест и женихов, которые кричат и бросаются друг в друга свадебным тортом. Будьте осторожны: на дороге молодожены и рисовые зерна…
Эхо Лоуренс: Шот заснул – прислонился к дверце и захрапел. А я все ждала знака, что Айрин Кейси жива и никакой таинственный незнакомец ее не задушил и не прирезал.
Недди Нельсон: Тогда скажите, как в тысяча девятьсот тринадцатом году антрополог Г. Рек нашел череп современного человека в отложениях раннего плейстоцена? Объясните, как такие же черепа обнаружили в слоях раннего плейстоцена и среднего плиоцена в Буэнос-Айресе и Рагаццони, в Аргентине и Италии, соответственно?
Шот Даньян: Мы обошли их зачуханное кладбище – куча сорняков, постриженных косилкой, – но могилу Рэнта не увидели. Что, не странно? Зато мы обнаружили в справочнике имя его лучшего друга, Боуди Карлайла, а потом в конце дороги нашли его трейлер. Весь в перекати-поле до самых окон, на дворе лает цепной питбуль. До восхода еще было очень долго. Мы даже не постучали в дверь.
Эхо Лоуренс: Да где там! Я так и не видела Айрин Кейси. Мы даже не постучали в дверь. Кто знает, может, она уже мертвая лежала.
Уоллес Бойер ( биограф): Кто долго продавал автомобили, знает: уникальных людей не бывает. Любой чудак-одиночка родом из целого гнезда чудаков. Поезжайте в какую-нибудь занюханную деревню в Словакии, и даже Энди Уорхол покажется вам абсолютно нормальным.
Эхо Лоуренс: Короче, на рассвете этот захолустный шериф подъезжает к нашей машине и давай орать в мегафон, что мы, мол, нарушаем федеральный Закон о стандарте действий в экстренных ситуациях и комендантский час «Эй». Нам не хотелось оставлять миссис Кейси без присмотра, но Большой Вождь навел на нас пушку и говорит:
– А не забрать ли вас в участок для проведения маленького допроса…
Из путевых заметок Грина Тейлора Симмса: В Миддлтоне спящих собак все объезжают.
3 – Собаки
Боуди Карлайл ( детский друг Рэнта): Зимой миддлтонские собаки собираются в стаи. Наши же, фермерские – сбегают, только их и видели. Видеть не видим, зато по ночам слышим, как они воют и лают. Других собак, так бросают из машин прямо на обочину. Чтоб отделаться. Городские думают, любой барбос на воле одичает и прокормится. На самом деле те просто зубами щелкают, пока с голодухи не сожрут какую-нибудь дрянь, которую не стали есть другие звери. А в этой дряни полно мушиных яиц. Так что почти все эти брошенные собаки мрут от глистов.
Остальные кучкуются, чтоб не замерзнуть. Ну, те, что не сдохли. Охотятся стаей на кроликов и чернохвостых оленей. Как зима, поймают добычу и воют, там, где деревья, у реки. Наши собаки послушают-послушают – и к ним.
Даже самый лучший пес забывает свою кличку, зови не зови. Пропадает на всю зиму, будто сдох, а вой слышен. Как выпадет снег, от твоего любимца, от лучшего приятеля остается далекий вой оборотня в темноте. На холоде-то звуки разносятся на тысячу миль.
Самый страшный детский кошмар зимой – будто идешь ты домой, как солнце сядет, и вдруг слышишь собачью стаю. Они воют, огрызаются, звуки все громче и ближе. В темноте бродит ужас с миллиардом зубов и когтей.
Иногда находят загнанного стаей оленя. Череп – самое большое, что осталось. Все, и шкура, и кости, разгрызено на мелкие кусочки и растаскано. От кролика остается лапка в коме шерсти, шерсть и кровь повсюду. Одна кроличья лапка с кусочком мокрого мягкого меха, как на удачу.
Собака Кейси, та убегала в стаю каждую зиму, а однажды вообще не вернулась. По ночам запрыгнет на диван, смотрит в окно, уши навострит, слушает, как стаи рыщут. Охотятся. Мы их и не видим никогда, больше разговоров, чем дела. Это наполовину сказка. Наша страшилка. Где там наполовину, настоящая сказка. Что собаки, может, даже твои, сойдут с ума и начнут на тебя охотиться! Будут выслеживать тебя по дороге из школы. Бежать за тобой, красться по придорожным кустам. Твой собственный пес тебя нагонит и раздерет на клочки. Сколько ни кричи ему: «Фидо!», «Фу!», «Сидеть!» – пес, которого ты щенком учил не гадить дома и шлепал газетой, тот же самый Фидо сомкнет челюсти на твоем горле и вырвет его с мясом. И завоет над твоей агонией, и вылакает горячую кровь, толчками бьющую из твоего любящего сердца.
Шериф Бэкон Карлайл ( детский враг Рэнта): Только не надо бить на жалость! Рэнт Кейси с начальных классов нарывался на ужасную смерть. От змей или от бешенства. А собаку Кейси звали Фас. Какая-то наполовину гончая, наполовину бигль, наполовину ротвейлер, наполовину бультерьер, наполовину все что хочешь. Это Честер Кейси дал ей такую кличку: Фас.
Эдна Перри ( соседка): Если вам это интересно, Кейси звали друг друга по-разному. Айрин называла мужа Четом. Он ее – Рин, сокращенно от Айрин, и только в глаза. Никто больше так ее не называл. Рэнт говорил Честеру «папа». Айрин звала сына Бадди, а отец – Бастером. Рэнтом – никогда. Только Боуди Карлайл так его звал.
А еще говорят, Рэнт называл Боуди Жабой. Честно!
В общем, у всех друг для друга разные имена. Бастер был Рэнтом и Бадди. Честер был Четом и папой. Айрин – мамой и Рин. Так люди присваивают тех, кого любят – дают им особенное имя. Хотят сделать их своей собственностью.
Шериф Бэкон Карлайл: То же самое, что выбросить собаку на дорогу. Худшее, что человек может сделать – это себя распустить.
Эхо Лоуренс ( автосалочница): Вот послушайте. Рэнт говорил: «Для каждого, кто тебя знает, ты разный».
А еще он говорил: «Ты есть только в глазах других».
Если б на его могиле что-то написать, больше всего он любил эти слова: «Твое завтрашнее будущее окажется непохоже на вчерашнее».
Шот Даньян ( автосалочник): Бред! Вот его любимые слова: «Некоторые из нас рождаются людьми. Остальные идут к этому всю жизнь».
Боуди Карлайл: А я помню, Рэнт говорил: «Моложе, чем сегодня вечером, нам уже не стать».
Айрин Кейси ( мать Рэнта): По воскресеньям Бадди ходил с бабушкой Эстер в церковь. В хорошую погоду мы с Четом надолго отвозили Бадди к ней. Маленький Бадди увидел, что ей пойти в церковь не с кем, и начал ходить с ней сам. От ее дома до церкви рукой подать. Старушка в нарядной шляпе и маленький мальчик с галстуком-бабочкой идут по дороге, держась за ручки – так трогательно!
Однажды мы уже спели первый гимн, почитали Библию и наполовину прослушали проповедь, а Бадди с Эстер все не идут и не идут. Уже собирают пожертвования, и вдруг дверь церкви с грохотом открывается. Сначала такой топот по ступенькам у входа, потом большая дверь как распахнется – ручкой пробила дырку в стене. Все оборачиваются и видят малыша Бадди. Запыхался, стоит, упершись руками в колени, дверь за собой не закрыл, светит солнце, и дышит так тяжело, никак не отдышится. Весь лохматый, бабочки нет. Подол рубашки торчит наружу.
Преподобный Кертис Дин Филдс говорит:
– Будьте добры, закройте дверь.
А Бадди задыхается:
– Покусали!
Потом кое-как перевел дух.
– Бабушку Эстер покусали! Ей плохо, очень!
Стоят холода. Я думаю, может, собачья стая? Может, ее какой пес покусал? Ну, дикий какой.
Шериф Бэкон Карлайл: Вы уж меня простите, но ни один Кейси не заплатил за дыру, которую Рэнт проделал в стене церкви. Даже если поверить, что он не нарочно.
Айрин Кейси: Бадди говорит, Эстер укусил паук. По виду похоже, что «черная вдова». Бадди и бабушка шли на службу, и вдруг на полпути она встала. Замерла, выпустила его руку. Кричит: «Боже!» – и обеими руками срывает шляпку с головы, вырывает волосы со шпильками. Бадди говорит, с таким звуком, будто рвут газету напополам. У нее такая черная шляпка для церкви, круглая, черная, размером как банка порошка для ванны. Эстер швыряет ее на землю. И воскресными туфлями топчется по черному атласу. Черные туфли серые от пыли. Черное пальто все в клубах пыли. Сумкой болтает, другой рукой отгоняет Бадди, не трогай, мол.
На шляпке вырванные с корнем пучки седых волос.
Эстер туфлей переворачивает шляпку, они с Бадди садятся на корточки и смотрят.
Среди пыли и камешков, между смятой вуалью и скомканным атласом, сгибая лапку, дергая лапкой, лежит паук. Пыльный черный паук с красными песочными часами на животе.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса ( Историка): Местный паук «черная вдова», близкий родственник южноафриканской «черной вдовы», принадлежит к семейству пауков-тенетников и селится в укромных местах вроде старой одежды или дворовых уборных. Пока канализацию не провели в дома, жертвы чаще всего страдали от укусов «черной вдовы» в ягодицы или гениталии. В наше время паук чаще кусает человека, оказавшись на коже при надевании обуви или перчатки.
Айрин Кейси: Бабушка Эстер кладет руки на темя, щупает кожу, перебирает завитки, пока не находит то, от чего рот у нее открывается, а глаза плотно зажмуриваются. Когда она открывает глаза, говорит Бадди, глаза его бабушки моргают и мокрые.
Она достает из сумочки салфетку. Прижимает к голове салфетку. По словам Бадди, когда они посмотрели на салфетку, то увидели красное пятно свежей крови. Эстер ему говорит:
– Быстро, как только можешь, беги за папой!
Эстер Кейси встала на колено, потом села, потом легла прямо на пыльную обочину и повторяет:
– Быстрей, быстрей!
Эхо Лоуренс: Рэнт говорит, бабушка ему сказала:
– Беги быстрее, но если не успеешь, помни, что я тебя все равно люблю…
Кэмми Элиот ( детская подруга Рэнта): Убейте меня, если вру, потому что я не вру. Когда дул очень сильный ветер, миддлтонские собаки вообще с ума сходили. Как дунет, все мусорки на боку. Собаки балдеют.
В шестом классе девочкам рассказывают, что не растворяется в коллекторе. Весь женский мусор надо заворачивать в газету и зарывать поглубже в мусорку. Если ассенизаторы приедут вычищать твой коллектор и найдут лишнее, родителям придется раскошелиться.
Когда мусорку опрокидывает ветром, зависит от дома, конечно, но повсюду летят грязные прокладки. В ветреные дни у всех «праздники». Прокладки ходят по дороге целыми отрядами. Газетную обертку сдувает, и видна темная кровь, а на ней налипший песок и репеи. И семена травы, как булавки в подушках. Прокладки вылетают из каждой перевернутой мусорки, уже не отряды, а целая армия, маршируют, куда ветер дует. Пока не натыкаются на изгородь. Или на кактус.
Шот Даньян: Рэнт слышал, как поблизости лают и грызутся собаки. Он не хотел оставлять бабушку, но она говорит, беги.
Кэмми Эллиот: Честно! Колючая изгородь на три проволоки вся в белой вате, как на Рождество. А подойдешь ближе, чем надо – увидишь презервативы, которые нанизались на проволоку, как сдутые воздушные шары. Болтаются на ветру, зеленые, серые или голубые, и во всех что-то белесое.
Болтаются на колючках прямо перед тобой, тонкие прокладки на каждый день и толстые, с крылышками, для «критических». Презики гладкие и ребристые. Причем бывают такие необычные, каких в местном магазине сроду не продавали.
Старая кровь, куски такие черные, как гудрон. Кровь бурая, как кофе. Или водянисто-розовая кровь. Или сперма, которая уже почти как водичка.
Многие, особенно мужчины, думают, что кровь – она всегда кровь. Но на целой миле изгороди не найдешь два похожих тампона.
Иногда попадаются лобковые волосы. Светлые, каштановые, седые. Стоит ветру дунуть хорошенько, все миддлтонцы повисают, как птички на телефонной линии. Как агитационная выставка на окружной ярмарке.
Шериф Бэкон Карлайл: Самое трудное, скажу я вам, было удержать собак дома. Можно было не видеть мутняшку и кровь на проволоке, и так понятно, мусорку опрокинуло. Собаки как бешеные, скулят, скребут лапами двери. Краску соскребают, коврики дерут, чтобы добраться до запаха, такого слабого, что только собака и учует.
На улицу они совсем не так просятся. Унюхивают, как эти резинки и бабьи затычки мотаются на жаре, и прям слюной исходят.
И не дай бог дверь открыть. Почти все сразу садятся на телефон, звонят, ругаются, просят кого-нибудь собрать.
Кэмми Эллиот: У нас места такие ровные, что видно все отовсюду. Нормальные люди стыдятся ходить возле секс-торнадо. Никто не хочет показывать остальным, как он собирает всякий срам, будто спелые помидоры.
Или все пойдут собирать свое – или никто.
Так что всегда все спорят. Все такие приличные, что никак не соберут грязь.
Мэри Кейн Харви ( учительница): Если бы я не работала в школе, о, я бы столько вам порассказала! Бастер Кейси – исключительный молодой человек.
Шериф Бэкон Карлайл: Не забывайте, некоторые, и ФБР в том числе, считают, что бабушка Эстер была жертвой Рэнта номер один.
Мэри Кейн Харви: Бастер никогда не получал по литературе и письму выше «удовлетворительно», но казалось, он может построить целый мир из каких-нибудь палочек, камушков и горстки выученных слов. Это как трэмп-арт, поделки заключенных или моряков, которые трудятся над ними месяцами. Как настоящая модель Ватикана из спичек или Акрополь, склеенный из кусочков рафинада. Такие предметы искусства создаются из простых материалов почти без инструментов, но требуют огромных затрат внимания и времени. Памятники терпению.
Боуди Карлайл: Расскажу, чтобы вы поняли, как за Рэнтом в последнем классе все бегали.
Однажды вечером наши собаки завыли и давай скрести дверь. Как раз дул ветер, и не надо было солнца, чтобы понять: опять секс-торнадо.
Пришел Рэнт, стучит нам в кухонную дверь. Мама по телефону с кем-то ругается, а Рэнт машет мне, мол, выходи. Через плечо у него пустая холщовая торба.
Увидев торбу, мама мотает головой, нет, мол. Но я пинками отгоняю собак от двери и выхожу в темень за Рэнтом. Ветер треплет нам волосы, сдувает вбок воротники рубашек.
На изгороди болтается что-то белое, дикое, живое, как кролик в силках. И презервативы, как серые слюнявые языки. Рэнт снимает один, подносит почти к губам и нюхает. Говорит:
– Преподобный Кертис Дин Филдс. – Улыбается: – Я б эту вонь везде узнал!
Бросает презик в торбу. Потом берет прокладку с малюсенькой красной точкой. Красное пятно на белой подушке, при свете луны совсем черное. Рэнт нюхает пятно и хмурится.
Потом закрывает глаза и снова нюхает. Говорит:
– Да, Лу-Энн Перри, точно, только она опять взялась пить эти фторидные таблетки…
Протягивает мне, мол, понюхай, но я мотаю головой.
Не дождавшись помощи от «порядочных», Рэнт собрал весь мусор и угадал каждый член и каждую щель.
Мэри Кейн Харви: В Миддлтоне молодежи фактически негде развиваться. Общественная жизнь сосредоточена на церковных или школьных мероприятиях. Каждые выходные в зале фермерской ассоциации проводят вечеринку, весной бывают танцы с призами, перед каникулами – ярмарка ремесел. На Хэллоуин каб-скауты, чтобы собрать денег, устраивают «дом с привидениями».
Боуди Карлайл: У Рэнта Кейси был нюх, как у собаки. Он, точно породистая гончая, мог выследить по запаху любого. Вечерами дома не сидел, и это его нюху только помогало. За ним в школе все бегали, потому он и знал, чье имя за каждым запахом. К двенадцатому классу эти таланты начали на него работать.
– Смотри сюда, – говорит Рэнт и показывает мне белую подушку с узеньким красным цветком посредине. Маленьким, как фиалка. Даже не нюхая, он говорит: – Мисс Харви, учительница английского.
Ветер приносит вой невидимых собак, звуки нас обтекают.
Что это мисс Харви, он догадался по форме пятна.
– Получается отпечаток киски, – говорит Рэнт, обводя пальцем пятно. – В сто раз неповторимее, чем отпечаток пальца.
Это пятно, говорит, вылитый поцелуй ее нижних губ.
Можно было не спрашивать, откуда Рэнт знает про нижние губы мисс Харви. Как другие рисуют следы животных, он мог нарисовать тебе поцелуи самых разных кисок – что здешних, что проездом. По тому, как был надет презерватив, Рэнт догадывался, с чьего он члена.
В окне кухни виднелся силуэт моей мамы. Она стояла у раковины, выставив локоть, рукой прижимала телефон к уху. Наверное, на нас смотрела. Скорее всего.
Рэнт снял еще одну белую прокладку с темным пятном. Понюхал, оглянулся на мой дом.
Я его спрашиваю:
– Это кто? – и киваю на запекшуюся кровь.
Новый отпечаток – цветок побольше, чем у мисс Харви. Подсолнечник по сравнению с ее фиалочкой.
Рэнт открыл свою торбу и говорит:
– Выбрось из головы.
Нет, правда, говорю я и тянусь за прокладкой:
– Дай понюхать!
Рэнт бросает «подсолнечник» в торбу, идет дальше вдоль изгороди и говорит:
– Я почти точно знаю, что это твоей мамы.
Моя мама смотрит на нас. А по телефону с кем-то ругается.
Когда я гулял с Рэнтом Кейси, время часто останавливалось. В тот раз оно тоже застряло. Этот вечер вечно прокручивается у меня в голове: как над нами висели старые звезды, на которые загадывали желания тогда и загадывают сейчас. Какая была луна, точь-в-точь как сегодня.
Шериф Бэкон Карлайл: Пока Рэнт Кейси прибежал в церковь и мы подоспели к Эстер, ее уже нашли собаки. Старую Эстер, мать Айрин. Айрин осталось собирать ошметки.
Боуди Карлайл: Трахал Рэнт Кейси мою мать или нет, я так и не набрался смелости спросить.
4 – Фальшивые звезды
Эхо Лоуренс ( автосалочница): Когда Рэнт еще не ходил в детский сад, но уже спал в обычной кровати, мать устраивала ему тихий час. Как только большая стрелка кухонных часов указывала на цифру «два», Рэнта заставляли идти наверх и лежать до трех, даже если он был не сонный. Рэнт клал голову на подушку и обнимал плюшевого зайца, которого называл Мишкой.
Попробуйте вспомнить, когда ваши родители впервые увидели, что вы не крошечная копия их самих. Что вы похожи на них, но лучше. Образованнее. Невиннее. А теперь вспомните, когда вы перестали быть их мечтой.
Если ярко светило солнце и на улице лаяли собаки, маленький Рэнт говорил:
–Мишка хочет пойти поиграть…
Если Рэнт не устал, он говорил:
– Но Мишка не хочет спать!..
Руби Эллиот ( соседка): Мы, девочки, которые учились вместе с Айрин Шелби, знаем, что Бастер Кейси мог вообще не родиться. Когда к ней примазался Честер, Айрин было не больше тринадцати, а в четырнадцать она родила. Если честно, Айрин была не в восторге, что в девятом классе у нее на животе растяжки и она кормящая мать.
Эдна Перри ( соседка): Если что, я вам ничего не рассказывала, но до того, как появился Бастер, Айрин говорила, что хочет писать картины и делать статуи. Так и не решила, какие. Она даже ходила к доктору Шмидту, чтобы избавиться от ребенка. Просила разрешения у преподобного Филдса. Тут еще ее собственная мать, Эстер Шелби, заявила, что ребенок станет дьявольским проклятием во плоти.
Эхо Лоуренс: Айрин целовала Рэнта в лобик. Садилась на край кровати и грозила пальчиком зайцу:
– Нам все-таки нужно поспать!
Говорила:
– Давай посчитаем звездочки, пока не захочется спать.
И заставляла его считать: одна… две… все наклейки-звездочки на потолке. Четыре, пять, шесть… Пятясь, выходила из комнаты и закрывала за собой дверь.
Руби Эллиот: Я не вру: Эстер сама родила Айрин почти в том же возрасте! И только Чет Кейси был за то, чтобы малыш Рэнт пришел в этот мир. Чет с Айрин поженились, но ей пришлось бросить школу. Сегодня, когда все знают, какую дорожку выбрал Бастер Кейси и какую он устроил эпидемию, понятно, что Айрин зря послушала Чета.
Эхо Лоуренс: Именно тогда, глядя невидящими глазами в потолок, Рэнт исследовал теплые глубины своей головы. Каждый день с двух до трех Рэнт лежал и ковырял в носу. Выуживая тянучие козявки, он катал их между пальцами, пока не почернеют. Черный шарик приставал то к одному пальцу, то к другому, и не падал, сколько ни тряси рукой. Каждый слизистый шарик Рэнт приклеивал над подушкой, и белая стена покрывалась черными перчинками. Лепнина из соплей. Приплюснутые кругляши с петлями и завитками – отпечатками Рэнтова пальца. Сувениры из путешествий внутрь головы. Вечный портрет указательного пальца правой руки. Пятнистая радуга, пунктирная арка, которая росла вместе с рукой. Высохшие сопли у самой подушки были простыми черными точками, пыльными памятками о раннем детстве. Через сто дневных снов точки превратились в изюмины, прилепленные на всю длину руки Рэнта, если лежать на спине и не поднимать голову с подушки.
Потолок детской Айрин Кейси оклеила звездочками, которые в темноте светились зеленым.
Изголовье Рэнта было как негатив ночного неба. Липкие черные точки обозначали другие созвездия. До того дня Рэнт не видел разницы.
Эдна Перри: Скажу вам по секрету: первой, кому испортил жизнь этот маньяк Рэнт Кейси, стала Айрин. Первое светлое будущее, которое он уничтожил, было будущим его собственной матери.
Эхо Лоуренс: В тот день, когда Рэнт перестал быть ангелом, мать подтыкала ему одеяло. Наклонившись, она поцеловала Бадди, чтобы тому снились сладкие сны. Круглое личико малыша утопало в подушке. Длинные ресницы трепетали на розовых щечках.
На старых фотографиях Айрин Кейси очень хорошенькая. Не просто молодая, а хорошенькая, какими бывают, когда лицо разглаживается, а кожа вокруг глаз и губ расслабляется. Такой красивой выходишь, только если любишь того, кто тебя снимает.
Мать Рэнта – красивая молодая мама, прикосновение мягких губ за ушком. Шепот: «Спи крепко!», теплое дыхание с привкусом сигарет. Конфетный запах шампуня. Цветочный аромат крема.
Она дышит ему в ухо:
– Ты мамино сокровище! Ты мой ангелочек!
Так говорят почти все матери, пока они с ребенком единое целое.
– Ты мамин самый лучший человечек…
В тот миг, еще до мертвых коровьих глаз, укусов гремучих змей и эрекций на уроке, именно в тот миг Рэнт и его мать в последний раз настолько близки. Так любят друг друга.
Тот миг… Конец всего, что хотелось бы продлить навечно.
Доктор Дэвид Шмидт ( миддлтонский врач): По моему мнению, оба Кейси были довольно плохими родителями. Я не раз наблюдал, что многие молодые люди считают своих детей чем-то вроде розыгрыша. Или наказания. А ребенок просто есть. Он не отделан хромом, на нем нельзя разъезжать по дорогам. Он не даст вам работу в кабинете с кондиционером.
Чет Кейси считал ребенка одновременно худшим врагом и лучшим другом.
Эхо Лоуренс: И вот мать Рэнта наклоняется над кроватью. Одной рукой она убирает волосы с лобика малыша. На нее смотрят ярко-зеленые глаза, огромные на детском личике. Его глаза считают ее звезды.
Хорошенькая молодая мама Рэнта встает, чтобы пойти на кухню, или в сад, или к телевизору, но замирает. Не разгибаясь, она смотрит на стену над подушкой, сощуривается, напрягает глаза. Ее губы приоткрываются. Серые глаза моргают, моргают, впериваются в стену, красивый остренький подбородок тонет в шейных складках. Мать Рэнта тянет руку, чуть выставив палец вперед, чтобы что-то сковырнуть ногтем. На гладкой коже между бровей появляется бороздка.
Рэнт крутится в постели, выгибает спину, чтобы увидеть, куда смотрит мама.
Мать спрашивает:
– Что это?..
Она стучит ногтем по черному комку, кусочку чего-то мягкого, похожего на раздавленный изюм. Комок отстает от стены и падает на подушку рядом с Рэнтом. У его лица крошечный черный отпечаток пальца.
Мать Рэнта обводит глазами всю арку черных точек, целый рой слизистых клякс, которые спиралью сходятся к голове ее ангелочка.
Как говорил Рэнт: ««Некоторые из нас рождаются людьми. Остальные…»
В некотором смысле все одинаковы. Присмотрись, и увидишь высохшие сопли. Мы все находили что-то клейкое под сиденьями и столами.
Преподобный Кертис Дин Филдс ( пастор миддлтонской христианской общины): Маленький Рэнт? Не было греха, который он бы не мог совершить. Нет, Бадди вырос таким грешником, что грехов его хватило на всю семью.
Эхо Лоуренс: Этот миг был из тех, что длятся всю жизнь. Он промелькнул перед Рэнтом за секунды до смерти. Время замедлило ход, притормозило, замерло. Стало одиноким островком в огромном мутном океане детства.
Миг, растянутый в годы, сморщенное, искаженное лицо матери. Кожа пропала, остались лишь мышцы. Губы задрались, истончились, обнажили зубы и розовые десны. Веки задергались, задрожали, пальцы иссохли и скрючились как когти. В этот вечный миг красивая молодая женщина, наклонясь над постелью Рэнта, обратила к сыну новое лицо старой карги и прохрипела:
– Ты…
Карга сглотнула, трепыхнув тощим кадыком. Потрясла дряхлыми когтями перед пятнистой стеной.
– Ты…
Рэнт, лежавший на спине, изогнулся, чтобы посмотреть на свою гордость, на свою коллекцию.
Со всеми такое бывало: когда родные впервые понимают, что ты растешь не таким, как они.
Фальшивые звезды Айрин против настоящих соплей Рэнта.
Его гордость и ее стыд.
Лоуган Эллиот ( детский друг Рэнта): Я не вру. В детстве Кейси не делал ничего особенного. Ну, разве только вырывал корни и сжигал мосты.
Шот Даньян ( автосалочник): В такие моменты ты словно неудачный эксперимент, от которого родители никогда не открестятся. Утешительный приз. А сами мать и отец – это бог, причем настолько тупой, что не создал ничего лучшего, чем ты.
Ты растешь и становишься ходячим доказательством, что родители не идеальны. Их несостоявшимся шедевром.
Эхо Лоуренс: Мать выпрямилась и посмотрела на маленького Рэнта с высоты собственного роста. Она сказала низким и чужим голосом, который потом всю жизнь отдавался у Рэнта в ушах:
– Ты мерзкое маленькое чудовище!
В тот день Рэнт перестал быть для матери «Мишкой». И по-настоящему появился на свет. Родился.
Первым делом в новой жизни Рэнт заснул.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса ( Историка): На следующий День Благодарения после того, как «черные вдовы» закусали бабушку Эстер, Айрин Кейси перестала сидеть на кухне, хотя следующей на очереди за взрослый стол была Хетти, прабабушка Рэнта. Очередность была не менее четкая, чем записи имен и дат жизни в семейной Библии.
Шот Даньян: Что, жутко? К вечеру бабка Хетти начинает ерзать и чесаться. Лисья горжетка, которую она надевает по всякому торжественному случаю, две или три лисьих шкуры с набитыми головами и лапами приколоты вокруг шеи – так вот, эта гребаная горжетка полна блох.
Жутко – не то слово. На старого человека ветер дунет, и он готов. Перелом бедра. Пчелиный укус. Ложка тунца с душком. Блохи, как «черные вдовы», еще одна неотъемлемая часть счастливой жизни на лоне природы. Не знаю, кто: бурундуки, сурки, суслики, кролики, овцы или белоногие мыши – но какие-то зверюги нанесли им блох. Сначала у бабушки Хетти болит горло и голова. Потом – живот. Потом начинается сильная одышка. Час в больнице, и она умирает от пневмонии.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: Последняя эпидемия чумной палочки Yersinia pestis, переносимой крысами, имела место в Лос-Анджелесе в 1924 и 1925 гг. Оказалось, распространение инфекции было вызвано повсеместным уничтожением колоний луговых собачек, для чего в колонии вводили животных, зараженных чумой. К тридцатым годам 98 процентов местной популяции луговых собачек вымерли, а оставшиеся 2 процента до сих пор являются бессимптомными носителями бубонной чумы.
Эхо Лоуренс: Он часто просыпался от собственного крика. В кошмарах, как рассказывал Рэнт, он видел вуальку бабушки. Черное кружево вдруг начинало шевелиться, шляпа оживала, разрывала себя на клочки, черные нити ползли по щекам и кусали бабушку Эстер. Она кричала. Еще в этих кошмарах Рэнт слышал, как лают собаки, но никогда их не видел.
Шериф Бэкон Карлайл ( детский враг Рэнта): В этих снах его просто-напросто совесть мучила! За то, что убивал старушек. И разносил заразу.
Шот Даньян: Такие милые пушистики из фильмов о природе. Каждый год около двадцати человек сталкивается с чумной мешетчатой крысой или бурундуком. Их лимфоузлы раздуваются, как шары, пальцы на руках и на ногах чернеют, и они умирают. Люди, конечно. Не пушистики.
Эхо Лоуренс: А вы спросите у Айрин Кейси о стене в комнате Рэнта. Она ведь в конце концов все заклеила обоями. Для нее сухие сопли вреднее асбеста.
Даже когда Рэнт вырос и стал жить в отдельной квартире, стену над его кроватью лучше было не трогать.
Айрин Кейси ( мать Рэнта): Насколько я помню, мы действительно оклеили спальню Бадди обоями, когда ему исполнилось два или три года. Там были ковбои, которые стреножили лошадей, и кактусы, все это на коричневом фоне, чтобы не было видно грязи. Ужасно темный рисунок, но для комнаты мальчика практичный.
А если вы про козявки на стене – этого больше не повторилось. Бадди был прелестным ребенком. Настоящим ангелочком! Мы наклеили ему на потолок звезды, которые светятся в темноте, и его маленькие ковбои скакали под звездами. Да, про козявки все правда, но остальное… Я бы никогда не назвала своего ребенка чудовищем или дьявольским проклятием.
И Бадди не стал бы об этом рассказывать.
5 – Невидимое искусство
Боуди Карлайл ( детский друг Рэнта): За несколько недель до Пасхи руки миссис Кейси начинали вонять уксусом. Хуже, чем осенью, когда ставили маринады. На плите у миссис Кейси постоянно кипела вода. Сначала – чтобы сварить яйца. Потом – чтобы их выкрасить. В эту воду она добавляла уксус и резала всякое барахло, чтобы был цвет.
Кейси хотя и жили в деревне, кур не держали. Худшее, что в наших краях можно сказать о людях – что они покупают яйца. А миссис Кейси покупала. Причем только белые, леггорновские, и в основном на Пасху.
Если открыть сетчатую дверь на кухню Кейси – тр-р-р…бэмс! – увидишь, что миссис Кейси сидит, облокотившись на стол. Очки для чтения сползли на кончик носа. Голова откинута. Посреди стола белая свеча, толстая, как церковная, с ароматом ванили. Вокруг пламени образовалось прозрачное озерцо растопленного воска. Миссис Кейси макает в этот воск вышивальную иглу, а в другую руку берет белое яйцо. Зажимает яйцо между указательным пальцем и большим, чтобы можно было его крутить, и пишет растопленным воском на скорлупе.
Хочешь-не хочешь засмотришься.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса ( Историка): Молодежь украшает свой дом зеркалами. Старики – картинами. А жители деревенских общин, по моему скромному наблюдению, демонстрируют свои поделки – сомнительные результаты наличия некоторого свободного времени, узкоспециальных моторных навыков и недорогих материалов.
Боуди Карлайл: Эти узоры были невидимы, как секретные письма, и только миссис Кейси знала, где на белом яйце нет белого воска.
На плите бурлят кастрюли, из каждой свой запах вперемешку с уксусом. Лук. Свекла. Шпинат. Вонючая краснокочанная капуста. Черный кофе. В каждой кастрюле свой цвет: желтый, красный, зеленый, синий, коричневый. Все выкипает и разваривается. Обеда нет.
Она скосила глаза на кончик носа и так внимательно смотрит на воск, что рот открывается. А рот у нее каждый день в году накрашен алой помадой. И вот она, не глядя на нас, говорит:
– Если жуете смолу, выплевывайте. Над плитой лежат крекеры!
Мы – это я с Рэнтом.
Если проторчать на кухне подольше, миссис Кейси могла рассказать, как воск не дает яйцу закраситься. У ее локтя лежали яйца, сваренные вкрутую. Они казались белыми, а на самом деле были раскрашены, то есть размечены. Когда смотришь, как миссис Кейси рисует на яйцах, забываешь, что снаружи тебя ждет муравейник. Или дохлый енот. Или коробка спичек.
Даже если хочешь обедать, обо всем забудешь!
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: Любопытно, что столь многие культуры занимаются требующим высокой концентрации, но эфемерным искусством как духовным ритуалом, молитвой или медитацией.
Боуди Карлайл: И вот однажды миссис Кейси облокотилась о стол, окунает иглу в воск, в другой руке держит яйцо и, не глядя на нас с Рэнтом, говорит:
– Берите по яйцу или кыш отсюда! А то я нервничаю.
Миссис Кейси дала нам по игле и холодному крутому яйцу и наказала не трясти стол.
– Сначала придумайте что-нибудь, – говорит.
И показала, как окунать кончик иглы в свечу и подносить прозрачную капельку воска к скорлупе магазинного леггорновского яйца.
– Рисуйте иглой то, что вы придумали, – говорит.
Капля за каплей. Белое на белом. Невидимый узор. Секрет.
Рэнт ей:
– А ты мне скажи! Я не могу придумать, что нарисовать.
А мать ему:
– Что-нибудь придумается.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: И словенские писанки, и песчаные мандалы тибетских буддистов объединяет то, что внимание художника полностью сосредотачивается на объекте. Несмотря на эфемерность результата, сам процесс помогает выйти за пределы времени.
Боуди Карлайл: Рэнт, я и миссис Кейси сидим за кухонным столом, склонившись над свечой, крошечное пламя которой тонет в солнечном свете, и рисуем то, что знаем только мы. Никому не хочется есть. Был бы только воск и яйцо в руках. Несмотря на запахи всякой вкусной зелени из кастрюль. Мы даже не вздрогнули, когда сетчатая дверь открылась – тр-р-р…бэмс! – и в кухню зашел мистер Кейси.
– Что на обед? – спрашивает он.
– А ты разве сегодня не в столовой? – говорит миссис Кейси, скосившись на яйцо.
Рэнт замер и перестал брать из свечи воск. Не шевелится, не дышит.
А я – я рисую на своем яйце восковой день: солнце с лучами, дерево, мой дом, облачко в небе, и все это знаю только я.
Мистер Кейси говорит:
– Айрин, не делай этого с парнем.
Миссис Кейси ему:
– Ты же сказал, что поешь в столовой.
Мистер Кейси подходит к плите, сует нос в каждую кастрюлю и говорит:
– Не порть его.
Не отрываясь от своего яйца, от невидимой тайны, миссис Кейси переспрашивает:
– Что-то не делать?
Рэнт ничего не рисует.
Мистер Кейси говорит:
– Не порть парня, ему жениться!
И тянется к миске с яйцами, что стоит у ее локтя. Яйца чисто белые, но на самом деле расписанные ее тайными письменами за все утро. Невидимое искусство.
– Не эти! – говорит миссис Кейси, поднимая глаза и глядя на него поверх очков.
Но два яйца уже исчезли, пропали в руке мистера Кейси.
Тогда миссис Кейси как закричит, громко-громко, будто на улице:
– Не эти!!!
Мистер Кейси отворачивается к окну и – стук, стук, стук! – стучит яйцами о край раковины, чтобы их почистить.
А я – я рисую в небе невидимую восковую птицу, которая пролетает над моим домом. И на дереве ставлю малюсенькие капельки воска, яблоки.
В тот полдень я впервые почувствовал, что время остановилось. Рэнт и его мама застыли, вокруг серный запах яиц, уксуса и переваренных овощей, проходит неделя, лето, сотня дней рождений. Мы сидим, а солнце в окне над кухонной раковиной стоит целый век.
Даже настенные часы затаили дыхание.
Мистер Кейси ел яйца, глядя из окна. В его тени пламя свечи стало видимым. Скорлупки, воняющие серой, он бросает прямо в слив. Съедает эти два яйца, и сетчатая дверь – тр-р-р…бэмс! – закрывается.
Тогда солнце шевельнулось и поплыло к оконной раме. Время снова пошло. И все часы затикали.
Шериф Бэкон Карлайл ( детский враг Рэнта): Не надо объявлять Чета Кейси негодяем за преступления его сына. Как я понимаю, с рождения мы никого не любим. Любовь – это навык, который надо освоить. Как собака учится не гадить дома. Или как талант, который ты развиваешь или не развиваешь. Или мышца. Если ты не научился любить кровную родню, ты никогда не полюбишь по-настоящему. Никогда и никого.
Боуди Карлайл: Когда миссис Кейси деревянной ложкой положила первое яйцо в краску, мы впервые за весь день увидели секретные картинки друг друга.
Она опустила мое яйцо в кастрюлю с вареной краснокочанной капустой, которая воняла уксусом и газами, а достала его голубым. Как небо. Если не считать тех мест, где воском было нарисована яблоня с яблоками, дом, облачко и солнце на небе. Мой дом, куда я хотел вернуться до того, как придет мистер Кейси.
Свое яйцо миссис Кейси положила в кастрюлю с вареной свеклой и достала красным. Как кровь. Если не считать восковой росписи, сложной, как паутина или кружевной тюль. Только это не тюль, а какие-то слова. Красивые, как стихи в «валентинках». Слишком красивые, чтобы читать.
Мать Рэнта берет в ложку его яйцо и спрашивает:
– В какой цвет?
– В зеленый, – говорит Рэнт.
– В зеленый так в зеленый, – говорит она и кладет яйцо в кастрюлю с разбухшим скользким шпинатом.
Когда миссис Кейси достает яйцо из кастрюли, оно какое-то полосатое. Расчерчено на квадратики.
Рэнт трогает яйцо пальцем. Потом еще раз. Берет с ложки. Ухватив его с одного конца, опускает другой в кастрюлю с вареным луком. В желтую краску.
Рэнт поднимает желто-зеленое яйцо в полоску. Белые восковые линии похожи на линии на школьном глобусе.
– Красивый ананас, – говорит миссис Кейси.
– Это не ананас, – поправляет ее Рэнт.
Наполовину зеленое, наполовину желтое, расчерченное на квадратики. Рэнт поднимает его, зажав пальцами, и говорит:
– Это осколочная граната MK-2.
Начинена, говорит, гранулированным тротилом. Дальность броска до ста футов. Радиус рассеивания осколков – тридцать три фута. Чугунный корпус с бороздами для улучшения дробления при разрыве. Радиус убойного действия – семь футов.
Рэнт кладет гранату на кухонное полотенце, где сушатся яйца, мое – синее, его мамы – красное. И говорит:
– Давайте таких побольше наделаем!