clarke,s fan
Зарегистрирован: 11.04.2006
Сообщения: 722
|
 Добавлено: Сб Июл 21, 2007 9:31 pm Заголовок сообщения: |
 |
|
Извиняюсь, что поздно. Так сложились обстоятельства. 
НИЛ ГЕЙМАН
«Как знакомиться с девушками на вечеринках»
– Да ладно тебе, – сказал Вик, – расслабься.
– Не ладно, – возразил я, хотя давно проиграл сражение.
– Вот увидишь, всё пройдёт как по маслу, – в сотый раз повторил Вик и, сверкнув ослепительной улыбкой, пропел: – Девчонки, девчонки, девчонки!
Мы учились в школе для мальчиков на юге Лондона. И хотя кое-какой опыт общения с девочками у нас имелся (по большей части у Вика – на моём счету значились три мимолётных поцелуя), стоит признать, что крутились мы в основном среди мальчишек и по-настоящему понимали только их. По крайней мере, я – не знаю, как Вик. К тому же Вика я не видел лет тридцать, и плохо представляю, о чём бы мы говорили, сведи нас случай.
Мы плутали в хитросплетении мрачных, пыльных улочек, что примыкали тогда к вокзалу Ист-Кройдона. Вик прослышал о вечеринке от подружки и загорелся. Возражения не принимались. Родители уехали на конференцию, и на неделю я перебрался к нему. Деваться было некуда – я плёлся вслед за Виком.
– Послушай, – заныл я, – мне там ничего не светит. Тебе опять достанется самая классная девчонка, вы свалите в тёмный уголок, а я весь вечер просижу на кухне с чьей-нибудь мамашей, поддакивая сплетням о политике. Хорошо ещё, если речь не зайдёт о поэзии.
– А ты не молчи. Говори. Девчонки это любят, – посоветовал Вик. – Так. Нам, вроде, туда.
Он бодро махнул пакетом с бутылкой вина в конец улицы.
– Что значит, вроде?
– Алисон шепнула мне адресок, но я забыл бумажку на столе. Не дрейфь – найдём.
– Как? – Во мне шевельнулась робкая надежда.
– Идём дальше, смотрим по сторонам, – начал объяснять мне, словно малолетнему дурачку, Вик, – и вот она – вечеринка. Проще простого.
Я огляделся – вечеринкой и не пахло; по сторонам теснились дома, под дверями ржавели машины и велосипеды, пылились витрины ларьков. В этих ларьках с их особым неземным ароматом торгуют открытками, уценёнными комиксами и порнографическими журналами, упакованными в непрозрачную плёнку. Помню, как-то раз Вик запихал такой журнал под свитер и попытался слинять, но далеко не ушёл – продавец поймал его и вытряхнул добычу.
Мы упёрлись в конец улицы и повернули к выстроившимся в ряд домам. Разгар летнего вечера, а вокруг – ни души.
– Хорошо тебе говорить, – не унимался я. – Девчонки и так тебе проходу не дают, даже рта раскрывать не надо.
Всё верно. Стоило Вику ухмыльнуться, и все девушки были его.
– Ничего подобного. Ты главное не молчи.
Те поцелуи, о которых я упоминал, достались мне легко. К сестре приходили подружки, и стоило одной из них оказаться поблизости, пока сестричка занималась своими делами, как я просто чмокал девушку в щёку. Не припоминаю разговоров. О чём тут разговаривать?
– Они обычные девчонки, – настаивал Вик. – Не инопланетянки ведь.
Едва мы свернули, как надежда разойтись ни с чем стала угасать: сквозь стены и окна дома напротив пробивались низкие пульсирующие звуки. Восемь вечера – не так уж и рано, особенно если нет и шестнадцати, пусть даже до шестнадцати тебе осталось всего ничего.
Моим родителям всегда хотелось знать, где я и с кем, а вот родителям Вика не было дела до того, где он пропадает. Вик был младшим из пяти братьев – о таком я и не мечтал. Имея двух младших сестренок, я гордо лелеял свое одиночество и считал себя особенным. В тринадцать я перестал загадывать желания, глядя на падающие с небес звёзды, но всегда хотел только одного – заполучить брата.
Мы ступили на щербатую дорожку, миновали изгородь, сиротливый розовый куст и оказались перед облицованным галькой фасадом. Позвонили – открыла девочка. Не спрашивайте, сколько ей было лет. Загадка девичьего возраста доводила меня до исступления. Начинали мы вместе детьми, мальчиками и девочками, и время текло для нас с одинаковой скоростью. Пять, семь, одиннадцать лет. Однако наступал день, когда всё шло наперекосяк. Девочки совершали рывок, оставляя нас далеко позади. Казалось, они понимают всё на свете, у них начинались месячные, появлялась грудь, лица украшал макияж и чёрт знает что ещё – куда нам было разобраться. Картинки в учебнике анатомии не слишком помогали взрослеть по-настоящему. А вот девочки, наши одногодки, взрослели легко.
Мы с Виком взрослыми не были, и я сомневался, смогу ли догнать сверстниц, даже когда начну бриться каждый день, а не раз в две недели?
– Привет, – поздоровалась незнакомка.
– Мы друзья Алисон, – представился Вик.
С Алисон, – веснушчатой девушкой с копной оранжевых волос и глумливой улыбочкой, – мы познакомились в Гамбурге, куда наш класс отправился по школьному обмену. Организаторы решили разбавить мальчишечью компанию и включили в группу нескольких учениц из соседней школы. Все они были примерно нашего возраста, разбитные и смешливые, у всех имелись взрослые работающие дружки, кто с машиной, кто с мотоциклом, а один, как пожаловалась мне под конец вечеринки, – на кухне, где ж ещё, – девушка с кривыми зубами и курткой из енота, умудрился обзавестись женой и детьми.
– Её нет, – ответила девушка, стоя в дверях. – И не было.
– Не страшно, – Вик расплылся в улыбке. – Я Вик, а это Энн.
Мимолётная заминка, и девушка улыбнулась ему в ответ. Вик держал в руках целлофановый пакет с бутылкой белого вина, которую вытащил из родительского бара.
– Куда это ставить?
Девушка посторонилась, впуская нас внутрь.
– На кухню. К другим бутылкам.
Золотые волнистые волосы. Очень хорошенькая. Я разглядел это даже в полумраке прихожей
– А тебя как зовут? – спросил Вик.
Её звали Стелла. Вик выдал свою белозубую улыбку и заявил, что Стелла - самое красивое имя из всех, что ему приходилось слышать. Вот проныра! Противнее всего, что прозвучало это очень убедительно, словно именно так он и думал.
Вик отправился на кухню, а я заглянул в ближайшую комнату, из которой раздавалась музыка. Там танцевало несколько человек. Стелла скользнула мимо меня, замерла на мгновение, и, легко поймав ритм, слилась с музыкой. Я стоял и смотрел на неё.
Дело происходило на заре панк-рока. На своих вечеринках мы крутили «Adverts,» «Jam,» «Stranglers», «Clash» и «Sex Pistols». Кто другой пускал «ELO», «10cc», а то и «Roxy Music». В лучшем случае, Боуи. В Германии единственным альбомом, на котором единодушно сошлись все, стал «Harvest» Нила Янга. Всю дорогу нас сопровождала навязчивым мотивом его “Золотое сердце»: Там - за океаном, золотое сердце я искал...
Музыку, звучавшую в этой комнате, я не узнавал.
Она походила на электронные переборы немецкой группы «Kraftwerk» с примесью необычных звуков, напоминавших пластинку BBC «Radiophonic Workshop», подаренную мне на день рождения. Ритм, однако, имелся, и с пяток девочек томно раскачивались в такт, но я смотрел только на Стеллу. Куда до неё было остальным.
Из-за моей спины в комнату протиснулся Вик. В руке он держал баночку пива.
– На кухне полно выпивки, – бросил Вик на ходу и подошёл к Стелле. Уж он-то молчать не собирался. Из-за музыки я не слышал их разговора, но точно знал, что буду лишним.
Пива в те времена я не любил. Добравшись до кухни, я оглядел запасы. На столе стояла большая бутылка кока-колы. Я налил пластиковый стакан доверху, так и не рискнув завязать разговор с двумя оживлёнными и очень хорошенькими девочками, шептавшимися в полутёмном уголке. Обе чернокожие, с блестящими волосами, одетые, словно кинозвёзды. Обе говорили с акцентом, и обе были не про меня.
Я вышел их кухни со стаканом в руке.
Дом оказался просторнее и запутаннее обычного двухуровневого строения, каким выглядел снаружи. В комнатах горел приглушённый свет, – вряд ли здесь нашлась бы лампочка мощнее сороковаттной, – и везде, куда я ни заглядывал, кто-нибудь сидел. Насколько помню, одни девочки. До второго этажа я не добрался.
На застеклённой веранде скучала одна из них. Её русые волосы, длинные и прямые, казались почти белыми. Она сидела у стеклянного столика, сцепив руки, и грустно смотрела в окно – в саду сгущались сумерки.
– Не против, если я присяду? – Я указал стаканом на диван. Девушка помотала головой и тут же пожала плечами, давая понять, что ей всё равно. Я сел. Мимо веранды прошёл Вик. Он разговаривал со Стеллой, но не удержался и скосил глаза на меня, робкого и смущённого. Вик изобразил рукой открывающийся и закрывающийся рот. Говори. Ясное дело.
– Ты живешь поблизости? – спросил я.
Девушка покачала головой. На ней была серебристая блузка с глубоким вырезом, и я старался не пялиться на холмики грудей.
– Тебя как зовут? Я Энн.
– А я - Вэйнова Вэйн, – непонятно ответила девочка. – Я вторичная.
– Хм, необычное имя.
Она уставилась на меня огромными прозрачными глазищами.
– Это значит, что моя создательница тоже Вэйн, и я перед ней в ответе. Мне не позволено размножаться.
– А не рановато ли думать об этом?
Она разжала руки и подняла над столиком, растопырив пальцы.
– Видишь?
Кончик искривлённого мизинца на левой руке расщеплялся на два ноготка. Небольшое уродство.
– Когда работа надо мной завершилась, стало ясно, что придётся выбирать: сохранить меня или уничтожить. Мне повезло, и я отправилась путешествовать, а мои более совершенные сёстры остались дома, в стазисе. Они – первичные. Я – вторичная.
– Я обязана вернуться к Вэйн и рассказать обо всём, что видела и испытала здесь.
– Я и сам не местный, не из Кройдона, – сказал я, решив про себя, что она смахивает на американку. Я ничего не понял из её рассказа.
– Конечно, – согласилась девушка. – Тут все не местные.
Она положила левую изуродованную руку на стол и, словно пряча, накрыла правой.
– Я надеялась, что здесь окажется просторнее, свежее и красочнее. И всё равно, этот мир – сокровище. – Она зевнула и, оторвав на долю секунды правую руку от стола, прикрыла ладошкой рот.
– Иногда мне становится скучно, и я жалею, что отправилась в путешествие. Их я увидела на карнавале в Рио, высоких, переливающихся золотом, с крыльями и фасеточными глазами. Бросилась к ним, потеряв голову от радости, но они оказались людьми, наряженными в костюмы. Тогда я спросила у Хола Колт: “Почему они так хотят походить на нас?”. И Хола Колт ответила: “Они ненавидят свой цвет, розовый с коричневым, и свои крохотные размеры”. Даже мне они кажутся маленьким, а ведь я ещё не выросла. Словно попала в мир детей или гномов.
Девушка усмехнулась и добавила:
– Им повезло, что они не видели Хола Колт.
– Не хочешь потанцевать? – спросил я.
Она покачала головой.
– Нельзя. Мне запрещено всё, что может привести к разрушениям. Я принадлежу Вэйн.
– Может, выпьешь чего-нибудь?
– Воды.
Я вернулся на кухню, подлил себе колы и набрал из-под крана стакан воды. Затем обратно в прихожую, оттуда на веранду, но там оказалось пусто.
Наверное, девочка вышла в туалет. Мне хотелось, чтобы она передумала и согласилась потанцевать со мной. Я направился в танцевальную комнату. Народу прибыло. Появились новые девочки и несколько незнакомых ребят, явно старше нас с Виком. Никто не танцевал в паре, кроме Вика, который держал Стеллу за руку. Едва музыка стихла, Вик как бы ненароком, почти по-хозяйски, приобнял Стеллу, отсекая возможных конкурентов.
Девушки, с которой я познакомился на веранде, среди танцующих не было, и я решил, что она поднялась на второй этаж.
Я вошёл в комнату напротив танцевальной и опустился на диван. Там уже сидела девушка с короткими тёмными волосами, торчащими как колючки. Она явно нервничала.
Говори, сказал я себе.
– У меня тут лишний стакан воды. Не хочешь?
Она кивнула и осторожно приняла стакан, будто не доверяя своему зрению и рукам. Казалось, само движение ей в новинку.
– Мне нравится путешествовать, – девушка неуверенно улыбнулась, обнажив щель между передними зубами. Она потянула воду из стакана на манер взрослой, словно пробуя дорогое вино.
– Прошлый раз мы летали на солнце, и вместе с китами плескались в огненных бассейнах. Мы трепетали, слушая их рассказы о внешних мирах. Затем ныряли глубже, где нас подхватывали и баюкали потоки тепла.
– А теперь мне захотелось вернуться. Впервые. Я ещё столького не видела, так нет, мы оказались здесь, в твёрдом мире. Тебе нравится?
– Что?
Она неуверенно повела рукой, указывая на диван, кресла, занавески, газовый камин.
– Здесь неплохо.
– Я говорила им, что не хочу в твёрдый мир. Родитель-наставник был разочарован. “Ты многое узнаешь” – сказал он. Я ответила: “На солнце столько неизвестного, я хочу туда. Или в глубины. Джесса сплела паутину между галактиками, а мне нельзя?”. Всё впустую, пришлось отправиться в твёрдый мир. Родитель-наставник поглотил меня, и я оказалась здесь, в гниющем куске мяса на каркасе из кальция. Едва я воплотилась, внутри у меня затряслось, зачавкало и захлюпало. Я сказал родителю-наставнику, что предпочла бы умереть – в тот раз мне впервые пришлось проталкивать воздух через рот и вибрировать голосовыми связками – и он признался, что смерть неизбежна на выходе из твёрдого мира.
У девушки на запястье висели чёрные бусы, которые она нервно теребила.
– Но в мясе заключено знание, – сказала она, – и я намерена завладеть им.
Мы сидели рядышком, и я решил, что пора как бы между прочим приобнять ее. Нужно лишь медленно вытянуть руку вдоль спинки дивана, незаметно опустить и слегка коснуться плеча.
– Вот, например, жидкость в глазах. Никто не говорил мне, что твёрдый мир расплывается, и я до сих пор не понимаю. Мне удалось прикоснуться к складкам пространства, проникнуть вовне и слиться с тахионными лебедями, но я все равно не понимаю.
Милая, пусть и не самая симпатичная из всех, она притягивала меня. Рука осторожно скользнула вниз и коснулась её спины. Возражений не последовало.
В дверях появился Вик и окликнул меня. Он стоял в обнимку со Стеллой и махал мне рукой. Я затряс головой, давая понять, что всё идёт как надо, но он не отвязывался. Пришлось вставать с дивана и топать к нему.
– Чего?
– Слушай, – начал оправдываться Вик. – Мы не туда попали. Я ошибся. Вот поговорил со Стеллой и всё понял. Она мне объяснила. Это другая вечеринка.
– Чёрт! И что делать? Проваливаем?
Стелла замотала головой. Вик наклонился и нежно поцеловал её в губы.
– Солнышко, ты ведь рада, что меня сюда занесло?
– Сам знаешь, – ответила Стелла.
Вик посмотрел на меня и улыбнулся своей белозубой улыбочкой: прямо пройдоха прекрасный принц из сказочки, затеявший очередное коварство.
– Не переживай. Тут собрались одни туристы. Какой-то школьный обмен. Помнишь, мы ездили в Германию?
– Ты уверен?
– Энн, с девчонками, конечно, надо говорить, но иногда и послушать не мешает. Уяснил?
– Я уже поговорил с парочкой.
– И как успехи?
– Ты влез в самую неподходящую минуту.
– Ну, извини. Хотелось дать тебе знать.
Вик потрепал меня по плечу, и они со Стеллой двинулись прямиком на второй этаж.
Все девушки, которые мне попадались на этой вечеринке, выглядели в полумраке очень красивыми. У всех безупречные черты лица, но главное – было в них что-то необычное, какая-то неуловимая неправильность, которая отличает живого человека от совершенного манекена.
Стелла была самой красивой, но она досталась Вику, и они вместе поднимались на второй этаж. Вот так всегда, и никуда от этого не деться.
На диване уже сидело несколько человек, болтая со щербатой девушкой. Кто-то пошутил, и все рассмеялись. Чтобы сесть рядом с ней, мне пришлось бы протискиваться, да и сама она явно меня не ждала, и, похоже, не заметила моего исчезновения. Я вышел в прихожую и заглянул в танцевальную комнату. Попытался определить, откуда идёт музыка, но не увидел ни проигрывателя, ни колонок.
Из прихожей я двинулся в сторону кухни.
Обычно на вечеринках я любил туда заглянуть. Никого не волнует, зачем вы ошиваетесь на кухне. К тому же, на этой вечеринке я не заметил ни одной мамаши. Перебрав бутылки, выставленные на столе, я плеснул в свой стакан на палец Перно и долил кока-колой. Бросил несколько кубиков льда и с удовольствием отхлебнул, посмаковав сладкий, слегка терпкий вкус.
– Что ты пьёшь? – раздался девичий голос.
– Перно, – ответил я. – Напоминает анисовое драже, только с алкоголем.
Объяснять, что пробую его впервые, и то потому, что услышал на пластинке с записью концерта «Velvet Underground», как кто-то из толпы требовал Перно, я не стал.
– Можно мне?
Я плеснул Перно во второй стакан, добавил колы и протянул девушке. Её медно-каштановые волосы локоны струились по плечам. Сейчас редко увидишь такую причёску, но в те времена она была популярна.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Триолет.
– Красивое имя, – заметил я без особой уверенности. Девушка, однако, была ничего.
– Это стихотворная форма, – сказала она с гордостью. – Как и я.
– Так ты – стихотворение?
Она улыбнулась и застенчиво отвела глаза. Я залюбовался греческим профилем – идеально прямой нос продолжал линию лба. Год назад мы ставили “Антигону” в школьном театре. Я играл вестника, который приносит Креонту весть о смерти Антигоны. Во время представления мы надевали полумаски с похожим профилем. Её лицо напомнило мне о той постановке и героинях Барри Смита из комиксов про Конана. Будь это позже лет на пять, я бы вспомнил прерафаэлитов, портреты Джейн Моррис и Элизабет Сиддал. Но тогда мне было всего лишь пятнадцать.
– Так ты – стихотворение? – повторил я вопрос.
Она прикусила нижнюю губу.
– Можно и так. Я всё вместе: стих, рифма и раса, которая покинула свой мир, поглощённый водой.
– Нелегко быть и тем, и другим, и третьим.
– Как тебя зовут?
– Энн.
– Ты Энн, – сказала она. – Мужчина. Двуногий. Трудно быть и тем, и другим, и третьим?
– Но тут совсем другое – ничего антиномичного.
Это словечко попадалось мне в книжках, но ещё ни разу я не произносил его вслух, поэтому сделал ошибку в ударении: антинОмичного.
На Триолет было тонкое платье из белой шелковистой ткани. Сегодня её серо-зелёные глаза напомнили бы мне о цветных контактных линзах. Однако тридцать лет назад мир был другим. Помню, меня не оставляли мысли о Вике со Стеллой. Я не сомневался, что они добрались до спальни, и мучительно завидовал Вику.
Однако я продолжал разговаривать с этой девушкой, хотя мы оба несли чепуху, да и звали ее наверняка не Триолет (моим сверстникам не давали хипповских ИМЕН: все эти Радуги, Сияния, Луны; дети хиппи ещё не успели подрасти, им было лет шесть, от силы – восемь).
– Мы знали – конец близок, – сказала девочка, – и сложили стих, чтобы рассказать Вселенной о себе – для чего мы жили, что сделали, о чём думали, мечтали и тосковали. Мы облекли наши грёзы в слова и построили рифму, которой суждено звучать вечно. Магнитный поток унёс стих к звезде, и там, в самом ее сердце, нашему стиху суждено вспыхивать и выплёскивать в электромагнитном спектре слог за слогом, покуда в других мирах за тысячи солнечных систем от нашей слова не соберутся воедино. И тогда стих расшифруют, прочтут, и он возродится снова.
– И что потом?
Она подняла голову. Серо-зелёными глазами на меня смотрела полумаска Антигоны, и глаза были её частью, чуждой и влекущей.
– Стоит услышать стих, и возврата нет, – ответила она. – Он проникает в мир, вселяется в его обитателей и подчиняет их себе. Они подстраиваются под его ритм, впитывают его строки, образы и мироощущение. Уже в первом поколении дети появляются на свет со стихом на устах, и недалёк тот час, когда они перестают рождаться. Дети больше не нужны. Совсем. Остаётся лишь воплотившийся стих, проникший во все уголки мироздания.
Я незаметно придвинулся и коснулся коленом её ноги.
Ей понравилось: она нежно положила руку мне на плечо, и я растаял.
– В одних мирах нам рады, – сказала Триолет. – В других нас считают болезнью, ядовитым сорняком, который надо немедленно уничтожить. Но где заканчивается насилие и начинается свободное искусство?
– Не знаю, – ответил я, глупо улыбаясь. Незнакомая музыка пульсировала и гремела, вырываясь из танцевальной комнаты.
Триолет прижалась ко мне и... наверное, это был поцелуй. Не знаю. Она коснулась моих губ, и, довольная, отстранилась, словно пометила меня.
– Хочешь услышать? – спросила она. Я кивнул, ничего не соображая. Чтобы она ни предложила – я был в её власти.
Она придвинулась и зашептала. Странная штука поэзия – ни с чем её не спутаешь, даже если не владеешь языком. Вы можете не понимать ни слова по-гречески, но строки Гомера узнаете всегда. Мне доводилось слышать польские и эскимосские стихи, и я ни на секунду не усомнился, что это поэзия. Триолет шептала слова на незнакомом языке, но они захватывали меня, словно вихрь, и пронзали насквозь. Я видел сверкающие хрустальные башни и людей с серо-зелёными глазами; и в каждом слоге ощущался неумолимый, безжалостный натиск океана.
Наверное, я поцеловал её по-настоящему. Не помню. Мне очень хотелось.
Я очнулся, когда Вик грубо встряхнул меня.
– Вставай! - кричал он. – Быстрее!
Сознание, улетевшее за тысячи миль, медленно возвращалось.
– Шевелись, придурок! – Голос Вика дрожал от ярости.
Впервые за этот вечер я узнал песню, доносившуюся из танцевальной комнаты. Плакал печальный саксофон, ему вторил плавный перебор струн. Мужской голос грустно пел о сыновьях молчаливых дней. Хотелось остаться и дослушать.
– Я не закончила. Ещё чуть-чуть, – сказала Триолет.
– Извини, дорогуша, – отмахнулся Вик – теперь он не улыбался. – В другой раз.
Он схватил меня под локоть, выдернул из её объятий и потащил к выходу. Я не сопротивлялся. Вик легко мог отделать меня, если бы захотел – опыт имелся. Когда он в духе, бояться нечего, но сейчас Вик кипел от злости.
Скорее, к выходу. Пока Вик сражался с дверью, я оглянулся через плечо, надеясь обнаружить Триолет в дверях кухни, но ее не было. Наверху стояла Стелла. Она не отрывала глаз от Вика, и я отчетливо видел ее лицо.
С тех пор прошло тридцать лет. Многое я забыл; ещё больше – забуду; в конце концов, время сотрёт всё, но если я и готов допустить существование загробной жизни - псалмы и гимны тут ни при чём - то лишь потому, что не способен стереть из памяти лицо Стеллы. Вик сматывался, а Стелла наблюдала за ним с верхней ступеньки лестницы. И в смертный час не забуду ее взгляда.
Растрепанная, макияж размазан, а глаза…
Тому, кто осмелится разгневать Вселенную, не позавидуешь. Готов спорить, разгневанная Вселенная смотрит на тебя именно так.
И мы бежали, я и Вик, с этой вечеринки, от этих девушек и сумрачных комнат, словно нас настигала бушующая гроза. Мы неслись, не разбирая дороги, по лабиринтам путаных улиц, не оглядываясь, без передышки, пока не выдохлись, и только тогда остановились, хватая ртом воздух, не в силах двинуться с места. Всё болело. Я привалился к стене. Вика долго рвало.
Наконец он вытер рот.
- Она не…, - Вик запнулся.
Затряс головой.
- Понимаешь… Есть места, куда не стоит соваться. Сделаешь лишний шаг – и изменишься навсегда… Изменишься так сильно, что уже не понять, ты это или кто другой. Как сегодня…
Мне казалось, я понял, о чём он.
- Успел с ней переспать? - спросил я.
Вик с силой вдавил палец мне в висок и покрутил. Я гадал, кончится дракой или обойдется, но Вик убрал руку и с тихим всхлипом отвернулся.
Я удивленно взглянул на него и обнаружил, что Вик плачет: лицо побагровело, слезы катились по щекам, из носа текло. Вик исступлённо и горько рыдал, словно маленький мальчик.
Потом он развернулся и побрел вниз по улице - плечи тряслись - и я уже не видел его лица. И даже представить не мог, что случилось в комнате наверху, и так напугало Вика.
Один за другим зажигались фонари. Вик плёлся впереди, я тащился в вечерних сумерках вслед за ним, а ноги вышагивали ритм стихотворения, которого я уже не помнил и никогда бы не смог повторить. |
|
clarke,s fan
Зарегистрирован: 11.04.2006
Сообщения: 722
|
| Добавлено: Сб Июл 21, 2007 10:23 pm Заголовок сообщения: |
|
|
Спасибо! (хотя это скорее к переводчикам  )
Я тут немножко подредактровала комментарии Елены и Кати (Makyne, Вы не возражаете?) и предлагаю разместить их после рассказа. Если бы рассказ делался для печати, не думаю, что потребовались бы комментарии, но наш проект учебно-развлекательный, да и комментарии вышли отменные!
Комментарии:
Коллективы, которые любит слушать герой рассказа (The Averts, The Jam, The Stranglers, The Clash, The Sex Pistols), относятся к панк-року, -- жанру, возникшему в середине 70-х в Великобритании и США. Характерными чертами этого направления являются социальный протест и музыкальное неприятие тогдашних форм рока, что проявляется в нарочито примитивной игре и задорности образца раннего рок-н-ролла. К 1977 году панк-рок благодаря своей скандальности был одним из самых заметных явлений в рок-музыке Великобритании.
Но влияние на атмосферу истории оказывают совершенно другие исполнители и группы, музыку которых герой рассказа, по его признанию, не слушает.
Это Kraftwerk и записи BBC Radiophonic Workshop, оказавшие огромное влияние на развитие электронной музыки, если не положившие ей начало, и, несомненно, Дэвид Боуи.
Насчёт первых можно поспорить – логические связки могут выглядеть неосновательными. Однако:
- в творчестве группы Kraftwerk того времени (альбом Autoban, 1974) наметился переломный момент современной музыки, краут-рок превращался в психоделию, отзвуки которой можно найти в рассказе
- звуковые эффекты подразделения BBC, вернее, электронная музыка, широко использовалась в одном из продолжительнейших научно-фантастических сериалов в мире, Doctor Who. Этот сериал, важная часть британской поп-культуры, культовый фаворит британского телевидения, рассказывает о загадочном путешественнике во времени, эксцентричном инопланетном путешественнике великого ума, который сражается с несправедливостью, исследуя Время и Пространство.
Влияние Дэвида Боуи на рассказ Нила Геймана кажется более очевидным.
В 1972 году вышел альбом The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders from Mars, повествующий о марсианине, пришедшем на Землю, чтобы спасти человечество от пошлости. Зигги – выдающаяся рок-звезда, сексуально раскрепощён и не ограничивает себя в наркотиках. Его основный призыв: мир и любовь. Однако наркотики и секс разрушают его душу, а восторженные фанаты в припадке исступления раздирают на части тело. Журнал Melody Maker признал этот альбом выдающимся альбомом 70-х, и в 1973 году по его мотивам Дон Пенбейкер снял одноимённый фильм.
Косвенным подтверждением влияния Боуи является тот факт, что, покидая странную вечеринку, которая так по-разному подействовала на приятелей, Энн узнаёт, наконец, музыку: печальные звуки саксофона, обрывки предложений – Sons of The Silent Age, композиция с альбома Боуи “Heroes”, 1977.
Триолет - стих со строгой системой рефренов и рифмовки, но всегда короткий.
Н.М.Карамзин (1766-1826)
Триолет Лизете (1796)
"Лизета чудо в белом свете, -
Вздохнув, я сам себе сказал, -
Красой подобных нет Лизете;
Лизета чудо в белом свете;
Умом зрела в весеннем цвете".
Когда же злость ее узнал...
"Лизета чудо в белом свете!" –
Вздохнув, я сам себе сказал.
Антигона/ Креонт – имеется в виду трагедия Софокла (ок. 496-406 до н. э.), древнегреческого поэта-драматурга. Его трагедии ("Эдип-царь", "Антигона", "Электра" и др.) считаются классическим образцом жанра.
Антигона решается похоронить брата Полиника, погибшего при попытке завоевать родной город. Она идет на это вопреки приказу Креонта, нового правителя Фив, в соответствии с которым тело Полиника должно быть брошено птицам и псам; ее приговаривают к смерти. Сын Креонта Гемон (жених Антигоны) напрасно пытается смягчить отца. Антигону уводят и заточают в подземную темницу. Пророк Тиресий приказывает Креонту похоронить Полиника, Креонт пытается возражать, но, в конце концов, сдается и отправляется хоронить погибшего, а также освободить Антигону, однако посланный Вестник сообщает, что, когда он явился в темницу, Антигона уже повесилась. Гемон обнажает меч, угрожая отцу, но затем обращает оружие против самого себя. Узнав об этом, жена Креонта Эвридика в горе удаляется из дома и также кончает с собой. Трагедия завершается бессвязными причитаниями Креонта, вынесшего на сцену тело своего сына.
Барри Виндзор-Смит (р. 25.05.1949) – британский художник и книжный график (впрочем, наиболее известные его работы были сделаны в Соединенных Штатах).
В 1970-х годах, как Барри Смит, он завоевал известность как художник комиксов "Конан-варвар" для журнала Marvel Comics'. Смит занимался им с 1970 по 1974 г., и заимствовал для его графического решения множество элементов из высокого искусства, ранее в комиксе не принятых. В частности, "Википедия" считает нужным сообщить, что он заимствовал стиль прерафаэлитов, а именно Эдварда Берн-Джонса и Данте Габриеля Россетти, и это влияние проявлялось у него и впоследствии.
Прерафаэлиты (от лат. prae - перед и Рафаэль), группа английских художников и писателей 19 в., избравшая своим идеалом "наивное" искусство средних веков и Раннего Возрождения (до Рафаэля). Члены "Братства прерафаэлитов" (1848-53, Д. Г. Россетти, Х. Хант, Дж. Э. Миллес), критиковавшие с романтических позиций современную культуру, соединяли скрупулезную передачу натуры с вычурной символикой. Поздние прерафаэлиты во главе с У. Моррисом стремились возродить средневековое ручное ремесло.
Красавица Элизабет Сиддал в 1850-х годах позировала для различных художников из "Братства прерафаэлитов", но скоро стала натурщицей исключительно Данте Габриеля Россетти (1828 – 1882), а в 1860 году вышла за него замуж. Брак трагически завершился в 1862 г., когда Элизабет умерла от передозировки опийной настойки. Суеверные чувства и критическая полемика привели Россетти к нервному срыву в 1872 г. Ему помог Уильям Моррис (1834-1896). Россетти поселился в одном доме с его семьей (Келмскот Мэнор, близ Оксфорда), и около этого времени нарисовал идеализированный поэтический портрет Джейн Моррис. Тоже красавица, дочка оксфордского конюха, она позировала Моррису, в 1859 г. они поженились. Брак оказался несчастливым, но терпимым. Роман с Россетти довел Джейн Моррис до инвалидности на почве нервного заболевания. В 1874 г., к большому облегчению Морриса, Россетти покинул его дом. |
|
FAQ 
Поиск 
Пользователи 
Группы
Регистрация
Профиль 
Войти и проверить личные сообщения 
Вход 
