Статьи

1. Aelkris

Not by its cover
(Philip K. Dick)

- Я не желаю его видеть, мисс Ловкоу, - пробурчал пожилой, желчный президент компании «Обелиск Букс». - Книга уже в печати; если в тексте есть ошибка, мы ничего не можем поделать.

- Но, мистер Мастерс, - запротестовала мисс Ловкоу, - это крайне важная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…

- Я читал его письмо; и по видофону мы говорили. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошёл к окну своего кабинета и принялся угрюмо рассматривать пустынную, испещрённую кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже столько десятилетий. «Распечатано и переплетено пять тысяч копий, - подумал он. - И половина – в переплёте из шкуры марсианского ваба с золотым тиснением. Это самый дорогой и изысканный материал, который мы смогли здесь найти. Мы и так работали себе в убыток, а теперь ещё это».

У него на столе лежал один из экземпляров книги: «О природе вещей» Лукреция в возвышенном, величавом переводе Драйдена. Барни Мастерс со злостью открыл книгу, и белоснежные страницы хрустнули у него под пальцами. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдётся хоть кто-то, столь хорошо знающий античный текст! И таких набралось целых восемь: один из тех, кто позвонил или написал в «Обелиск» о спорном отрывке, сейчас сидел у него в приёмной.

Спорном? Собственно, спорить и не о чем; восемь местных латинистов правы. Теперь оставалось только отправить их восвояси и заставить забыть о том, что они когда-либо читали издание "Обелиска" и нашли тот самый испорченный отрывок.

Мастерс нажал на кнопку переговорного устройства и сказал секретарю: «Ладно, впустите его». Иначе этот человек не уйдёт; с него станется поджидать снаружи. Такие уж они, эти учёные: терпения им не занимать.

Дверь открылась, и на пороге появился высокий седовласый человек с портфелем в руке. На нём были старомодные очки, какие носили раньше земляне. Войдя в комнату, он проговорил:

- Спасибо, мистер Мастерс. Позвольте объяснить вам, сэр, почему моя организация придаёт такое значение подобной ошибке, - он сел у стола и торопливо открыл портфель. - Как-никак, мы живём на планете-колонии. Все наши ценности, артефакты, обычаи и устои пришли к нам с Земли. БАИДА считает ваш тираж данной книги...

- БАИДА? - прервал его Мастерс. Он застонал про себя, хотя впервые о них услышал. Наверняка одна из тех чудаковатых организаций, которые неусыпно следят за всем, что печатают на Марсе или привозят с Земли.

- Блюстители Аутентичности И Достоверности Артефактов, - пояснил Брэндис. - Я взял с собой подлинное, правильное земное издание трактата «О природе вещей» - как и ваше местное издание, в переводе Драйдена. – Слово «местный» в его устах прозвучало почти как ругательство; как будто, подумал Мастерс, «Обелиск» только порочил свою репутацию, печатая книги. – Давайте рассмотрим неаутентичные вставки. Прошу взглянуть сначала на мой экземпляр... – он положил на стол Мастерса раскрытую книгу, старую и потрёпанную, - в котором мы видим правильный текст. А теперь, сэр, на ваше издание; тот же самый отрывок, - он положил рядом со старой синей книжицей один из великолепных томов в переплёте из шкуры ваба, выпущенных «Обелиском».

- Позвольте, я приглашу нашего редактора, - произнёс Мастерс. Он нажал на кнопку переговорного устройства и обратился к мисс Ловкоу. - Будьте добры, попросите Джека Снида заглянуть к нам.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В достоверном издании, - продолжил Брэндис, - мы находим следующий стихотворный перевод латинского текста. Кхм, - он неловко прочистил горло и продекламировал:

«Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти,
Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным,
Что для него всё равно, хоть совсем бы на свет не родиться,
Ежели смертная жизнь отнимается смертью бессмертной».*

- Я знаю этот отрывок, - оборвал его Мастерс, чувствуя себя уязвлённым: Брэндис поучал его, как ребёнка.

- Это четверостишие отсутствует в вашем издании, и вместо него мы видим следующий сомнительный пассаж - бог знает, откуда взявшийся. Если позволите.

Учёный пролистал роскошное издание в переплёте из шкуры ваба, нашёл нужное место и зачитал:

«Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти,
Что невозможно поправшему смерть оказаться несчастным.
Что для рождённых землёй всё одно: умереть и родиться,
Ежели бренная жизнь предвещает блаженство бессмертья».

Он сверкнул глазами на Мастерса и захлопнул книгу.

- Самое досадное, что посыл этого четверостишия противоречит идее всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал; Драйден его не писал, Лукреций тоже... - учёный смерил глазами Мастерса так, словно считал, что это его рук дело.

Дверь открылась, и в кабинет вошёл Джек Снид, редактор фирмы.

- Он прав, - покорно обратился он к своему начальнику. - И это только одно изменение из тридцати или около того. Когда начали приходить письма, я проштудировал весь текст. А теперь я взялся за некоторые из последних изданий в нашем осеннем каталоге. В нескольких из них я тоже нашёл изменения, - ворчливо добавил он.

- Вы были последним, кто читал корректуру перед отправкой в набор. В ней были эти ошибки?

- Конечно, нет! - ответил Снид. - Я лично сверяю гранки; в них тоже не было изменений. Текст поменялся только тогда, когда были готовы окончательные, переплетённые экземпляры - если я понятно выражаюсь. Точнее, когда были готовы экземпляры в переплёте из шкуры ваба с золотым тиснением. Экземпляры в обычном картонном переплёте не изменились.

- Но это одно и то же издание! - прищурился Мастерс. - Их отпечатывают вместе. Если уж на то пошло, сначала мы даже не собирались делать эксклюзивное издание в более дорогом переплёте. Мы обсудили эту идею в последний момент, и отдел продаж предложил выпустить половину книг в переплёте из шкуры ваба.

- Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам стоит хорошенько разобраться с тем, что из себя представляет шкура марсианского ваба.

Через час дряхлеющий Мастерс сидел вместе с Джеком Снидом напротив Лютера Саперштейна, торгового агента компании-поставщика шкур "Флоулесс Инкорпорейтед"; именно у них «Обелиск» приобрёл шкуры для переплёта книг.

- Во-первых, что есть шкура ваба? - по-деловому спросил Мастерс.

- По сути, - начал Саперштейн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете, это - шкура марсианского ваба. Я знаю, господа, что это утверждение почти ни о чем вам не говорит, но, по крайней мере, оно послужит нам отправной точкой, постулатом, с которым мы все согласны, и на основании которого сделаем более интересные выводы. Думаю, будет полезно, если я просвещу вас о природе самого ваба. Его шкура очень ценится, в том числе и потому что, встречается крайне редко. А встречается она редко, потому что ваб почти никогда не умирает. Под этим я подразумеваю, что ваба практически невозможно убить – даже больную или старую особь. И даже после смерти ваба его шкура продолжает жить. Это качество придаёт уникальные свойства предметам интерьера или, как в вашем случае, переплёту ценных книг, которые должны выдержать испытание временем.

Мастерс вздохнул и со скукой посмотрел в окно, не слушая бормотание Саперштейна. Сидящий рядом с ним редактор делал краткие загадочные пометки, и его молодое, энергичное лицо казалось мрачным.

- Когда вы обратились к нам, - продолжал Саперштейн, - и вспомните: вы сами к нам обратились; не мы нашли вас - мы поставили вам самые отборные и безупречные шкуры из нашей огромной коллекции. Они имеют особый, только им присущий лоск; ни на Марсе, ни дома, на Земле, вы не найдёте ничего подобного. Если шкуру порвать или поцарапать, она восстановится. Она растёт, месяц за месяцем, и её ворс делается всё более и более густым, так что обложки ваших книг со временем станут ещё более роскошными и, потому, будут пользоваться огромным спросом. Через десять лет густой ворс этих книг, переплетённых в шкуру ваба...

- Так, значит, шкура жива, - перебил его Снид. - Любопытно. А ваб, как вы говорите, настолько искусен, что его почти невозможно убить, - он бросил быстрый взгляд на Мастерса. - Каждое из тридцати с лишним изменений в текстах наших книг связано с бессмертием. Исправления в книге Лукреция типичны; оригинал учит нас о бренности человека, о том что, даже если он преодолеет смерть, это не будет иметь значения, потому что у него не останется никаких воспоминаний о своём существовании здесь. Вместо этого, появляется поддельное четверостишие, в котором прямо говорится о будущей жизни, следующей за этой - как вы сказали, в прямом противоречии со всем мировоззрением Лукреция. Вы ведь понимаете, с чем мы столкнулись, не так ли? Это всё проклятая философия ваба, наложенная на взгляды различных авторов. Вот так; не больше и не меньше, - он замолк на полуслове и вернулся к своим пометкам.

- Как может шкура, пусть даже вечно живая, влиять на содержание книги? - настойчиво спросил Мастерс. - Текст напечатан, листы нарезаны, страницы проклеены и прошиты – это противоречит здравому смыслу! Даже если обложка, эта треклятая шкура, и вправду жива, во что мне с трудом верится, - он сердито посмотрел на Саперштейна. - Если она живая, чем она питается?

- Мельчайшими частицами пищи, витающими в воздухе, - любезно ответил Саперштейн.

- Мы уходим. Это курам на смех, - сказал Мастерс, вставая.

- Она поглощает частицы через поры, - с достоинством сказал Саперштейн. В его голосе сквозил укор.

Джек Снид задумчиво сказал, просматривая записи и не поднимаясь вслед за своим работодателем:

- Некоторые из изменённых текстов весьма занимательны. Кое-где исходный текст - и мысль автора – полностью переделан, как в случае с Лукрецием, а где-то слегка, почти незаметно исправлен (если я могу так сказать) согласно доктрине вечной жизни. На самом деле, вопрос вот в чём: столкнулись ли мы всего лишь с мнением отдельно взятой формы жизни, или ваб знает, о чём говорит? Возьмём поэму Лукреция: она прекрасна, замечательна и крайне интересна - как поэзия. Но как философский текст, быть может, она неверна. Я не знаю. Это не моя работа. Я лишь редактирую книги, а не пишу их. Для хорошего редактора самое последнее дело - самостоятельно обрабатывать авторский текст. Но именно это и делает ваб, или, каким-то образом, оставшаяся от ваба шкура, - закончил он.

- Интересно, добавил ли ваб что-нибудь ценное, - сказал Саперштейн.


* Тит Лукреций Кар, «О природе вещей», стихи 866-869. Цитируется в переводе с латинского Ф. А. Петровского. (Здесь и далее – прим. перевод.)

2. AhemAhem

По обложке…


– Нет! Нет, мисс Хэнди, я его не приму. Книга поступила в продажу; и даже если в текст действительно закралась ошибка, сделать уже нельзя ничего. Поздно. – Пожилой задерганный президент издательского дома «Классика» раздраженно посмотрел на свою помощницу.


– Но, сэр, – возразила мисс Хэнди, – он говорит, это очень грубая ошибка. И если он не ошибается…. Мистер Брандис утверждает, вся глава….


– Я уже связывался с ним: и письменно, и по видофону. Мне прекрасно известно, что именно он утверждает. – Мастерс замер у окна, угрюмо уставившись на изуродованную кратерами поверхность Марса; за столько десятилетий зрелище набило оскомину. – «Пять тысяч экземпляров ... И половина тиража – в подарочном издании. Золотое тиснение и переплет из шкуры марсианского уаба. Самый элегантный, самый дорогой материал, какой только можно найти здесь. В производство вложена куча денег, а теперь еще вот это»


Экземпляр книги лежал на письменном столе. De Rerum Natura. Тит Лукреций Кар, «О природе вещей», в величественном благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистал шуршащие белоснежные страницы. Мыслимо ли: на Марсе нашлись специалисты, отлично знакомые с таким древним текстом! И человек, дожидающийся в приемной, – только один из восьми, которые после выхода книги обратились в издательство «Классика» по поводу спорного отрывка.


Спорного? Никаких сомнений на самом деле нет: местные грамотеи совершенно правы. Вопрос только в том, как бы незаметно спустить это дело на тормозах, чтобы они и думать забыли, что когда-либо держали в руках книги издательства «Классика» и находили в них ошибки.


Мастерс нажал кнопку интеркома:


– Ладно, давайте его сюда.


Иначе этот тип никогда не отвяжется, так и будет торчать в приемной день и ночь. Умники вроде него все одинаковы: бог даровал им слишком большое терпение.


В кабинет вошел седовласый пожилой джентльмен: на носу – старомодные очки в стиле Терры-изначальной, в руках портфель.


– Благодарю вас, сэр. Позвольте объяснить, почему организация, в которой я имею честь состоять, крайне обеспокоена ошибками подобного рода. – Он расположился у стола и решительно дернул застежку портфеля. – Хотим мы того или нет, но Марс когда-то заселяли колонисты с Терры. Система ценностей, нравственные императивы, образцы материальной культуры, обычаи – всё пришло оттуда. ШОЗАНА считает: выпуск вашим издательством этой книги…


– ШОЗАНА? – переспросил Мастерс. Название не говорило ему ничего, но что из того? Наверняка одна из тех нелепых структур, которых развелось сейчас во множестве, и они дотошно и въедливо, как под микроскопом, исследуют все, что печатается здесь, на Марсе, или поставляется с Терры.


– «Шедевры Отцов: ЗАщита НАследия», – пояснил Брандис. – Я принес аутентичный, подлинный экземпляр De Rerum Natura: опубликовано на Терре в переводе Драйдена, равно как и ваше местное. – Слово «местное» он произнес пренебрежительно, как если бы речь шла о чем-то второсортном. Его послушать, издательство «Классика» выпускает исключительно непристойную литературу, фыркнул про себя Мастерс. – Рассмотрим неаутентичные вставки. Давайте обратимся сначала к моему экземпляру, – Брандис положил перед хозяином кабинета потрепанный томик. – Извольте убедиться, в терранском издании всё точно. А теперь, сэр, экземпляр, выпущенный вашим издательством, тот же самый фрагмент. – Рядом со старинным голубоватым томиком разместился великолепный золотого тиснения образец, в переплете из шкуры уаба.


– Минуту, я приглашу выпускающего редактора. - Мастерс нажал кнопку интеркома, – Джека Снида ко мне.


– Давайте откроем подлинный текст, – сказал Брандис, – и мы увидим метрическое переложение с латыни, пятистопный ямб. – Он застенчиво откашлялся и начал читать вслух:


Тоска и боль умрут в последний час;
Не станет их, когда не станет нас.
И пусть сольются твердь, вода и свет,
В стихиях растворится жизни след.


- Этот отрывок мне известен, – резко произнес Мастерс. Какого черта ему читают здесь лекцию, как несмышленому дитяти?


– Данное четверостишие, – продолжил Брандис, – отсутствует в вашем издании, и вместо него размещено другое, подложное, Бог знает, откуда взявшееся. Позвольте. – Открыв роскошный подарочный том издательства «Классика», он пролистал страницы, нашел нужное место и зачитал:


Тоска и боль умрут в последний час;
Но плоти смерть не есть конец всего для нас.
Нам якорем служили плоть и твердь,
Отринувших ту связь блаженство ждет, не смерть.


Негодующе уставившись на Мастерса, Брандис с шумом захлопнул книгу.


– Больше всего раздражает, что, в сравнении с оригиналом, смысл поддельного отрывка диаметрально противоположен. Откуда эта вставка вообще взялась, интересно? Ведь кто-то же написал ее. Уж точно не Лукреций, – Брандис пронзительно посмотрел на президента «Классики», будто считая автором подделки именно его.


Дверь распахнулась, и в кабинет зашел выпускающий редактор издательства Джек Снид.


– Мистер Брандис прав, – сокрушенно сообщил он директору. – И это только одно изменение текста из тридцати с лишним. С появления первых писем я перекопал всю книгу. И теперь делаю то же самое со всеми произведениями, включенными в осенний план выпуска. И уже обнаружил искажения в некоторых из них.


Мастерс уточнил:


– Это ведь вы выполняли окончательную правку перед тем, как De Rerum Natura ушла наборщикам? Были там изменения?


– Категорическое «нет», – ответил Снид. Ни в редактуре, ни в гранках: я всё лично проверил. Искажений не было до выхода последнего переплетенного экземпляра, – каким бы бредом это ни звучало. А еще точнее: до выхода последнего переплетенного подарочного экземпляра, – искажения присутствуют только в них. Книги с обычным переплетом – в порядке.


Мастерс нахмурился.


– Но ведь это одно и то же издание! Из-под пресса все экземпляры выходили единой партией. Поначалу мы вообще не планировали переплетать часть тиража как-то особенно: решение было принято буквально в последний момент. Отдел по развитию бизнеса предложил выпустить половину экземпляров в подарочном варианте: золотое тиснение и эксклюзивный переплет.


– Думаю, – сказал Джек Снид, – неплохо бы нам разобраться, что это за штука такая, шкура марсианского уаба.


Через час Мастерс, казалось, враз постаревший и одряхлевший, и сопровождающий его Джек Снид сидели напротив Лютера Саперштайна, торгового агента заготовительной конторы «Идеал инкорпорейтед». Именно эта фирма поставила издательству «Классика» партию шкур марсианского уаба для подарочного издания.


– Что за материал вы нам подсунули? – спросил Мастерс напористо, - Шкура уаба, что это вообще такое?


– Ну, – отозвался Саперштайн, – если отвечать на вопрос, как он задан, это просто шкура существа под названием марсианский уаб. Я понимаю, джентльмены, в таком ответе практически нет информации; но он задает, по крайней мере, точку отсчета, некий постулат, с которым все присутствующие могли бы согласиться. Давайте попробуем начать с этого и двигаться дальше. Первое: что есть уаб вообще? Его шкура – ценный материал, хотя бы потому, что встречается редко. А встречается редко она потому, что уабы крайне редко умирают. Ведь уаба практически невозможно убить, даже дряхлого или больного. Но если вам и удалось его прикончить, – окончательной смерти особи не происходит, шкура продолжает биологическое существование. Это качество делает данный товар уникальным материалом при оформлении интерьера – или вот для изготовления неизнашиваемых переплетов. Вечные книги становятся поистине вечными.


Саперстайн бубнил; Мастерс, отвернувшись, уныло глядел в окно. Выпускающий редактор, пристроившись за столом, что-то быстро писал; на его молодом, энергичном лице застыло мрачное выражение.


– Когда вы обратились к нам, – сказал Саперштайн, – заметьте, сами обратились, нашей инициативы тут не было, – мы поставили вам самый великолепный, самый безупречный товар из всего нашего огромного ассортимента. Этот материал живёт; он светится изнутри, своим собственным, особенным светом. Нигде: ни на Марсе, ни на Терре, – нет ничего подобного. Царапины или порезы зарастают сами. Поверхность бархатистая, и ворс с годами становится всё великолепнее. Переплет ваших книг со временем будет все более роскошным и, соответственно, сами книги – всё дороже. Лет через десять качество книг в нашем переплете…


– Погодите, – оборвал его Снид. – Вы говорите, у мертвых особей шкуры остаются живыми? Любопытно. А сам уаб – что, его настолько трудно убить? – Снид бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с чем-то обнаруженных искажений касается бессмертия. В этом смысле изменения в тексте «О природе вещей» совершенно однотипны: согласно утверждениям Лукреция, человеческое существование бренно; посмертное существование, даже если оно и есть, не имеет смысла, поскольку отсутствует память о прошедшей жизни. А все поддельные фрагменты говорят как раз обратное: со смертью ничего не кончается, ибо личность не утрачивает себя. Это ведь полностью противоречит философии Лукреция! Нет, вы понимаете, что происходит? Воззрения этих чертовых уабов накладываются на воззрения авторов книг, наслаиваются поверх. Вот в чем суть! – И он молча углубился в записи.


– Но как такое возможно? – взвыл Мастерс. – Как может шкура, пусть даже вечно живая шкура, оказывать влияние на содержание книг?! Текст уже напечатан, корешок проклеен и прошит. Это же бессмысленно! Допустим даже, я поверю, что переплет из этой чертовой штуки живой на самом деле. В это невозможно поверить, но допустим, – Он свирепо уставился на Саперштайна.– Но если она живая, она же должна чем-то питаться?


– Мельчайшие частицы органики, присутствующие в атмосфере во взвешенном состоянии, – с готовностью пояснил Саперштайн.


Мастерс поднялся:


– Пошли отсюда. В конце концов, это просто смешно.


– Органика усваивается, попадая внутрь через поры, – пояснил Саперштайн с мягкой укоризной.


Изучая свои записи и не торопясь подниматься вслед за боссом, Снид произнес задумчиво:


– Некоторые вставки изумительны. Одни полностью меняют смысл оригинала, переворачивают точку зрения автора, – как в случае с Лукрецием, например, – но в других изменения очень тонкие, почти неощутимые, если так можно выразиться. Это относится к текстам, в которых в той или иной степени поддерживается идея бессмертия. Вопрос на самом деле стоит так: с чем мы столкнулись? Просто с точкой зрения одной, конкретной формы жизни – или марсианские уабы являются обладателями какого-то более общего знания? Взять, например, поэму Лукреция: величественная, великолепная, захватывающая, – как поэтическое произведение. Но, если говорить о философских взглядах, на которых она основана... Может быть, они ошибочны? Не знаю, не разбираюсь я в таких материях. Я всего лишь редактирую книги. Когда редактор начинает ставить себя выше автора и перекраивать, переиначивать оригинальный текст – это последнее дело. Но ведь уаб – или чтотамвместонего – поступает именно так! – Снид умолк.


Саперштайн хмыкнул:


– Хотелось бы мне знать, стоит ли овчинка выделки.

 

3. Akuma_Kodomo

Пожилой и ворчливый президент «Obelisk Books» сказал раздраженно:
- Я не хочу его видеть, Мисс Хенди. Книга уже в печати. Если в тексте и есть какая-то ошибка, сейчас мы ничего не можем исправить.
-Но, мистер Мастерс,…- возразила мисс Хенди,- сэр, эта ошибка очень серьёзная. Если он окажется прав, мистер Брэндис утверждает, что целая глава будет…
-Да, я читал его письмо. И я разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну офиса, угрюмо взглянув на сухую поверхность искаженных кратеров Марса за окном, наблюдателем которых он являлся столько десятилетий.
«Пять тысяч копий распечатаны и переплетены, - подумал он. - И из них половина в золотой отделке из меха марсианского ваба. Самый изысканный, дорогой материал, который мы только могли найти. Мы уже разорились на издательстве, и вот теперь ещё и это».

На его столе лежала копия книги Лукреций «О природе вещей» в превосходном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистал шероховатые белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе кто-то так хорошо знает древний текст?» - размышлял он. И человек, ожидающий в приёмной, был всего лишь одним из восьми, кто писал или звонил в издательство по поводу сомнительного отрывка.

Сомнительного? Но никаких сомнений не было. Восемь местных специалистов по латыни были правы. Вопрос был лишь в том, как без лишнего шума заставить их уйти, забыть, что они когда-либо читали издание «Obelisk» и обнаружили нелепым отрывок, о котором идет речь.

Нажав на кнопку внутренней связи на столе, Мастерс связался с секретарем: «Хорошо, Пригласите его». Иначе этот человек никогда не уйдет; он из тех, кто будет ждать до последнего. Как правило, ученые все такие. Кажется, будто они обладают безграничным терпением.


Дверь открылась, и словно из тумана появился высокий седоволосый мужчина с портфелем в руке и в старомодных очках, которые носят ещё на Земле.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он входя. - Позвольте объяснить Вам, сэр, почему моя организация полагает, что допущенная ошибка настолько серьёзная. Он уселся возле стола, поспешно открывая портфель. - Мы все в конце концов поселенцы на этой планете. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. Хранители считают, что ваше издательство этой книги…
- «Хранители»? - перебил Мастерс. Он никогда не слышал о них, но они уже создают ему проблемы. Очевидно, это одна из тех организаций бдительных критиканов, которые изучают все печатные издания независимо от того, печатаются ли они на Марсе или присылаются с Земли.
- «Хранители всех артефактов от подделок и искажений»,- объяснил Брэндис, - у меня есть с собой подлинное издательство «О природе вещей» с Земли. Перевод Драйдена, как и у вашей местной публикации.
Он выделил «местной» так, словно это было что-то оскорбительное и второсортное.
«Будто бы, - грустно размышлял Мастерс, - «Obelisk Books» совсем не справляется со своей работой».
- Позвольте нам рассмотреть искаженный фрагмент текста. Я настоятельно советую Вам изучить первоначальный экземпляр. В котором он излагается правильно.
Он положил на стол раскрытую старую и потрепанную книгу, напечатанную на Земле:
- А теперь, сэр, давайте откроем копию вашего издания на том же месте.
Рядом с маленькой старой голубой книжкой он положил одну из тех больших, изысканно украшенных мехом ваба книг, которые произвел «Obelisk Books».
- Давайте не будем трогать мой экземпляр, - сказал Мастерс. Нажав на кнопку внутренней связи, он обратился к Мисс Хенди:
- Попросите Джека Снида подойти в мой офис, пожалуйста.
- Хорошо, Мистер Мастерс.
- Чтобы ссылаться на подлинное издание, - продолжал Брэндис, - мы используем данный перевод с Латыни.
Он смущенно прочистил горло и начал громко читать:

«Мы будем свободны от чувства потери и боли;
Когда нас не станет, в чувствах наступит затишье.
Объята морями земля, небесами окутано море.
А мы будем брошены всеми и неподвижны».

- Я знаю этот стих, - резко сказал Мастерс, почувствовав себя задетым: ученый отчитывал его, будто бы он был ребенком.
- Это четверостишие, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, и то, что идет за ним – ложное, и черт знает, откуда оно взялось. Позвольте.
Взяв роскошный, отделанный мехом экземпляр, он искал фрагмент, перелистывая страницы. Затем начал читать:

«Мы будем свободны от чувства потери и боли,
Которое мы никогда не могли лицезреть.
Погибнув, увидим, откуда рождается море,
Земное хожденье – блаженства вечного весть».

Пристально взглянув на Мастерса, Брэндис шумно захлопнул книгу:
- И больше всего меня раздражает во всём этом то, что стих проповедует мысль, совершенно противоположную всей книге. Откуда появились эти строки? Ведь кто-то же написал их? Драйден не делал этого, Лукреций тоже.
Он смотрел на Мастерса так, будто бы тот лично был их автором.
Открылась дверь, и вошел литературный редактор Джек Снид.
- Он прав, - спокойно сказал он начальнику. - И это только одно изменение в тексте, а их около тридцати. Я просмотрел все публикации, как только начали приходить письма. И теперь я принялся исследовать оставшиеся издания в нашем списке.
Он хрипло добавил:
- И я также нашел изменения в нескольких из них.
Мастерс сказал:
- Вы были последним редактором, кто корректировал экземпляры до того, как их передали в типографию. Эти ошибки были уже тогда?
- Конечно, нет, - ответил Снид. - И я правил корректуру лично. Никаких изменений в ней не было. Если это имеет какое-либо значение, они не появляются до окончательного переплетения экземпляров. Или, если быть более точным, пока их не отделают золотым мехом ваба. А экземпляры в обычном картонном переплете в полном порядке.
Мастерс, удивившись, возразил:
- Но они все одного и того же выпуска. Они вместе пропускались через печатный станок. На самом деле мы изначально не планировали эксклюзивный дорогой переплет. Мы обсуждали это в последнюю минуту, и тогда торговая контора предложила нам издать половину экземпляров, отделанных мехом ваба.
- Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам необходимо внимательно изучить: что же это такое, мех Ваба?

Час спустя, шатаясь, Мастерс, сопровождаемый редактором Джеком Снидом, сел напротив Лютера Саперштейна, бизнес-агента фирмы «Flawless Inc.», добывающей кожу и меха. Именно они предоставили «Obelisk Books» мех ваба для переплета книг.
- Итак, - сказал Мастерс грубым официальным тоном, - что вообще собой представляет мех марсианского ваба?
- Если отвечать на ваш вопрос прямо и по существу, - ответил Саперштейн, - то это мех марсианского ваба. Я знаю, что это ни о чем не говорит Вам, джентльмены, но, по крайней мере, это точка отсчета, аксиома, с которой мы все согласны и от которой можно продолжать двигаться дальше. Для начала позвольте мне рассказать вам о природе ваба как такового. Одна из причин, по которой ценится его мех, - это его исключительность. Мех ваба считается редким, потому что ваб умирает только в немногих случаях. Под этим я подразумеваю, что его почти невозможно уничтожить, даже больного или старого. И если ваб был убит, шкура все равно продолжает жить. Эта способность придает этому существу уникальную ценность в качестве домашнего декора или переплетения вечной и бесценной книги, прославляющей терпение и смиренность, как в вашем случае.

Пока Саперштейн бубнил, Мастерс вздохнул, отрешенно глядя в окно. Рядом с ним редактор с угрюмым выражением на его молодом и энергичном лице делал краткие непонятные пометки.

- То, что мы предоставили Вам, - сказал Саперштейн, - когда вы пришли (и запомните: это вы к нам пришли, не мы разыскивали вас), была самая лучшая, отборная кожа в нашем большом ассортименте. Эти живые шкурки сияют своим уникальным блеском, и ни на Марсе, ни дома, на Земле, вы не найдете ничего похожего. Если кожа поцарапается или порвется, она сама восстановится. В течение месяцев она обрастает ещё более пышным ворсом, поэтому именно такая обложка ваших книг будет становиться более роскошной, а следовательно, и более востребованной. Даже спустя десять лет качество ворса у такой книги будет высоким…
- Потому что шкура будет продолжать жить, - перебивая, сказал Снид.- Интересно. И, как вы говорите, ваб, настолько ловкий, что его фактически невозможно убить.
Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.
- Каждое из тридцати с лишним изменений, сделанных в нашей книге, становится бессмертным. Исправленное издание Лукреция символично. Изначальный экземпляр проповедует, что человек не вечен, что, даже если он выживет после смерти, это не имеет значения, потому что у него не будет никаких воспоминаний о его существовании. И вместо этого текста появился новый ложный стих, откровенно говорящий о том, что будущая жизнь, наоборот, основана на этом. Как вы сказали, он совершенно противоречит всей философии Лукреция. Вы осознаете, что именно мы с вами наблюдаем сейчас, не так ли? Чертова философия ваба накладывается на мысли других авторов. Вот оно - начало и конец.
Он замолк и снова продолжил беззвучно что-то чиркать в блокноте.
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже постоянно живущая, оказывать влияние на содержание книги? Ведь текст уже напечатан. Она не может вырезать страницы, склеить и сшить листы – это невозможно. Даже если переплетение из этой проклятой шкуры действительно живое, я с трудом могу поверить в это. Если шкура живая, что дает возможность ей жить? - он взглянул на Саперштейна.
- В атмосфере содержатся мельчайшие крупицы пищевых продуктов, - вежливо ответил Саперштейн.
Поднявшись на ноги, Мастерс сказал:
- Пойдемте. Это нелепо.
- Она втягивает их через поры, - продолжал Саперштейн одновременно с упреком и чувством собственного достоинства.
Оставшись на своем месте, Джек Снид, изучая свои пометки, задумчиво произнес:
- Некоторые из исправленных текстов вызывают глубокий интерес. Они отличаются от полной замены подлинного отрывка и смысла автора, как в случае с Лукрецием. А являются очень тонкими, почти незаметными корректировками, например, замена слова, чтобы текст точнее согласовывался с учением о вечной жизни. Реальный вопрос заключается в следующем: столкнулись ли мы просто с мнением одной из конкретных форм жизни или ваб действительно знает, о чем говорит? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. Она восхитительна, прекрасна как поэтическое произведение. Но, может быть, философия, заключенная в ней, не верна. Я не знаю. Я не занимаюсь этим. Я всего лишь готовлю книги к печати, а не пишу их. Последняя вещь, которую может сделать хороший литературный редактор, - это излагать что-то своё в авторском тексте. Но именно это и делает ваб или, если хотите, его шкура.
Он немного помолчал:
- Мне лишь интересно знать, добавляет ли он действительно что-то ценное.
 

4. Alexa_CY

... Не по обложке судя

(Филип К. Дик)

-- Я не могу принять его сейчас, мисс Хэнди. -- раздраженно ответил немолодой и не отличающийся покладистостью управляющий "Обелиск-Пресс". -- Книга уже в продаже; даже если в тексте и есть ошибки, исправлять что-либо поздно.

-- Но мистер Мастерс, -- осторожно возразила секретарша, -- у нас действительно серьезная проблема, сэр. _Если_ только мистер Брэндис прав. Он утверждает, будто бы вся глава...

-- Оставьте. Я читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Мне прекрасно известно, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну и угрюмо воззрился на бесплодный, изъеденный многочисленными кратерами марсианский пейзаж, коим он имел сомнительное счастье любоваться вот уже несколько десятилетий. _Отпечатано пять тысяч экземпляров_, -- размышлял он. _Половина из которых -- в переплете из меха марсианского вабы, с золотым тиснением. Самый изысканный, самый дорогой материал, какой мы только сумели найти. Издание и без того грозило стать убыточным, а теперь еще эта напасть_.

На его письменном столе лежал экземпляр злополучной книги. _De Rerum Natura_, "О природе вещей", Лукреция, в превосходном классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах перелистнул несколько свежих, еще пахнущих типографской краской, страниц. Кто бы мог предположить, что на Марсе найдутся столь дотошные знатоки античных текстов? -- подумалось ему. И тем не менее, нынешний посетитель был только одним из тех восьми, что писали и звонили в "Обелиск-Пресс" по поводу спорного отрывка.

Спорного, как бы не так! Не оставалось ни малейших сомнений, что все восемь местных латинистов были правы. Единственное, что оставалось управляющему -- это попытаться уладить дело без лишнего шума, убедив их поскорее забыть о том, что издание "Обелиск-Пресс" с ошибочными строфами вообще когда-либо попадалось им на глаза.

-- Хорошо, впустите его, -- произнес Мастерс в интерком, обращаясь к секретарше. Выбора у него не было -- особенно учитывая, что подобные типы способны ошиваться в приемной до скончания века. Да уж, терпения этим яйцеголовым определенно не занимать.

Дверь открылась, явив взору управляющего высокого седовласого мужчину в старомодных очках, какие носят на Терре, и с кожаной папкой в руках.

-- Благодарю Вас, мистер Мастерс, начал он прямо с порога. -- Позвольте объяснить, сэр, почему организация, которую я представляю, придает такое значение данной ошибке. Он уселся напротив управляющего, и немедля расстегнул молнию на своей папке. -- Не следует забывать, что наша планета -- всего лишь колония. Все наши моральные ценности, все памятники культуры и традиции родом с Терры. НИФФиИГА считает, что выход в свет этой книги. . .

-- НИФФиИГА? -- озадаченно перебил его Мастерс. Несмотря на то, что до сего дня ему не доводилось слышать подобного названия, он внутренне содрогнулся. Наверняка одно из тех многочисленных сумасбродных сообществ, что с неусыпной бдительностью перлюстрируют все печатные издания, как местные, так и те, что доставляются с Терры.

-- Э... Независимые Исследователи Фактов Фальсификации или Искажения Глобальных Артефактов, -- расшифровал Брэндис. -- У меня имеется оригинальное и полностью достоверное издание _De Rerum Natura_, выпущенное на Терре -- в переводе Драйдена, как и Ваше.

Мастерсу показалось, что он сделал ударение на слове _"Ваше"_ -- так, точно бы речь шла о чем-то сомнительном и второсортном, будто сам факт издательской деятельности "Обелиск-Пресс" являлся чем-то непристойным.

-- Давайте проанализируем имеющиеся расхождения. Будьте добры взглянуть сперва на мой экземпляр, -- с этими словами он выложил на стол зачитанный, весьма потрепанный томик, изданный на Терре, -- в коем текст воспроизведен верно. После чего, сэр, обратимся к тому же фрагменту в Вашем издании. -- Рядом с ветхим синим томиком лег один из увесистых роскошных экземпляров в переплете из меха вабы, выпускаемых издательством "Обелиск-Пресс".

-- Пожалуй, имеет смысл дождаться нашего литературного редактора, -- сказал Мастерс. -- Попросите Джека Снида зайти ко мне, -- обратился он к мисс Хэнди, нажав кнопку интеркома.

-- Конечно, мистер Мастерс.

-- Если позволите, я хотел бы привести цитату из достоверного источника, - продолжил между тем Брэндис, -- Хм. Он неловко прочистил горло, после чего принялся декламировать:

-- Свободные от горестей и бед:
Уж нет тех чувств, когда самих нас нет.
Поглотит море сушу, небо -- море,
Мы -- прах, гонимый ветром на просторе.

-- Мне знакомы эти строки, -- резко сказал Мастерс, чувствуя, как в нем нарастает раздражение; подумать только, яйцеголовый поучал его, точно малого ребенка!

-- Как бы то ни было, -- невозмутимо продолжал между тем Брэндис, в Вашем издании процитированный катрен отсутствует. Вместо него мы обнаруживаем невесть откуда взявшиеся строки сомнительного содержания. С Вашего позволения, -- взяв роскошный, переплетенный в мех вабы экземпляр, выпущенный "Обелиск-Пресс", он нашел нужную страницу и прочел:

-- Свободные от горестей и бед --
Свобода, коей среди смертных нет.
Суть жизнь земная обещанье вечной,
Где счастье наше будет бесконечным.

Со значением глянув на управляющего, Брэндис резко захлопнул переплетенный в мех вабы том.

-- Самое неприятное, -- сказал он, -- это то, что заключенная в поддельном катрене идея в корне противоречит всей философии Лукреция. Откуда он вообще взялся? _Кто-то_ ведь должен был его написать? И этот "кто-то" не Драйден. И уж тем паче не Лукреций. При этих словах он с таким видом воззрился на Мастерса, точно намеревался уличить именно его в авторстве злополучного четверостишия.

Дверь открылась, и в кабинет управляющего вошел литературный редактор Джек Снид.

-- К сожалению, это правда. -- с сокрушенным видом подтвердил он, обращаясь к своему начальнику. -- И это только один из почти тридцати переиначенных фрагментов; я заново прошелся по всему тексту -- с тех пор как начали поступать жалобы. А сейчас перепроверяю и остальные издания из нашего осеннего каталога. -- добавил он без особого энтузиазма. -- В некоторых из них тоже встречаются исправления.

-- Вы последним правили корректуру перед тем, как книга ушла в набор. -- сказал Мастерс. -- Были ли в тексте ошибки?

-- Исключено, -- ответил Снид. -- Ошибок не было и тогда, когда я лично вычитывал гранки. Текст оставался неизменным до тех пор, пока книги не отдали в переплетный цех -- как бы фантастично это ни звучало. Я бы даже уточнил: пока книги не переплели в мех вабы. Ибо остальной тираж -- тот, что вышел в обычном картонном переплете -- он в полном порядке.

Мастерс удивленно моргнул.

-- Но позвольте. Мы говорим об одном и том же тираже. О книгах, вышедших из-под одного и того же печатного пресса. Собственно, поначалу мы не планировали выпускать это издание в более дорогостоящем, эксклюзивном переплете. Насколько я помню, коммерческий отдел внес предложение переплести половину тиража в мех вабы чуть ли не в последнюю минуту.

-- Боюсь, нам предстоит вплотную заняться вопросом о свойствах меха марсианского вабы -- заметил на это Джек Снид.

Часом позже заметно сдавший Мастерс, сопровождаемый редактором Джеком Снидом, сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя компании "Первый Сорт, Инкорпорейтед", которая занималась поставками шкурок вабы для переплетного цеха "Обелиск-Пресс".

-- Итак, -- начал Мастерс бодрым деловым тоном, -- что такое мех вабы?

-- В общем и целом, если понимать Ваш вопрос буквально, -- отвечал Саперштейн, -- это именно мех марсианского вабы. -- Понимаю, это мало что вам говорит, господа, но по крайней мере это уже что-то, некий ориентир, постулат, если хотите, с коим мы все можем согласиться; некая точка отсчета, от которой можно будет перейти к более значимым аспектам данного вопроса. Если позволите, я хотел бы несколько подробнее остановиться на свойствах вабы как такового. Помимо всего прочего, мех вабы высоко ценится оттого, что его трудно добыть. Последнее же обусловлено тем, что ваба редко умирает. Да-да, я хочу сказать, что убить вабу -- даже больную или престарелую особь -- практически невозможно. Если же вабу и удается умертвить, шкура его остается живой. Именно это уникальное свойство делает наш товар идеальным материалом для оформления интерьеров, или же, как в вашем случае, для переплета бесценных классических произведений, которым уготовано достойное место в лучших библиотечных собраниях.

Слушая монотонный монолог Саперштейна, Мастерс вздохнул и тоскливо посмотрел в окно. Сидящий рядом с ним литературный редактор делал тем временем некие загадочные пометки в своем блокноте; его моложавое, обыкновенно столь подвижное лицо выражало угрюмость.

-- В поставленную вам партию, -- продолжал Саперштейн, -- в соответствии с вашим заказом -- и заметьте, вы сами к нам обратились, а не мы вышли на вас с предложением -- вошли самые лучшие, отборные шкурки вабы из нашего огромного товарного фонда. Эти уникальнейшие живые шкурки светятся собственным, совершенно особенным, блеском; ничего подобного им вы не найдете ни здесь, на Марсе, ни дома на Терре. Порванная или поцарапанная шкурка способна к саморегенерации. Шерсть на шкурке продолжает отрастать, становясь со временем все пышней, а это значит, что переплетенные в мех вабы тома будут делаться год от года только привлекательней и востребованней. Через десять лет качество мехового переплета...

-- Выходит, эти шкурки живые, -- внезапно перебил его Снид. -- Как интересно. А сам ваба так хитро устроен, что его практически невозможно лишить жизни. Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. -- Каждый из тридцати с чем-то переиначенных катренов так или иначе связан с бессмертием. Все изменения, внесенные в текст Лукреция, сделаны в одном ключе: оригинал утверждает, что человек смертен, что если даже и существует некая жизнь после смерти, душа человеческая не сможет найти в том утешения, ибо она не сохранит никакой памяти о своем пребывании на земле. И вдруг вместо оригинального катрена появляется невесть откуда взявшаяся подделка, в коей категорически утверждается, что якобы существует жизнь после смерти, непосредственно связанная с нашим земным бытием. И что, как вы верно заметили, абсолютно противоречит всей философской системе Лукреция. Понимаете, с чем мы здесь столкнулись? Мировоззрение проклятого вабы берет верх на философскими представлениями земных софистов. Только и всего. В частности и в целом. -- Он замолк, снова принявшись царапать таинственные каракули в своем блокноте.

-- Да, но как может шкура, пусть даже вечно живая шкура, оказать воздействие на содержание книги? -- возразил Мастерс. -- Как она может изменить уже напечатанный текст, после того как страницы были разрезаны, склеены в тома, корешки прошиты? Это противоречит здравому смыслу. Даже _если предположить_, что переплет -- или вернее эта чертова вабова шкурка, из которого он сделан – и вправду является живой материей, то в это все равно верится с трудом. Он сердито уставился на Саперштейна. -- Если эти шкурки, как Вы утверждаете, живые, то за счет чего они живут?

-- Мех вабы поглощает мельчайшие частицы питательных веществ, которыми насыщена наша атмосфера, -- любезно объяснил Саперштейн.

-- Пожалуй, нам пора, -- сказал Мастерс, поднимаясь со своего места. -- Это даже не смешно!

-- Питательные частицы усваиваются через поры на поверхности шкурки, -- невозмутимо продолжил Саперштейн. В голосе его, казалось, проскользнул едва заметный упрек.

-- О, и некоторые из новых формулировок по-своему совершенно замечательны, -- задумчиво произнес Джек Снид, который в отличие от своего начальника не сдвинулся с места, но по-прежнему сидел, уткнувшись в испещренный пометками блокнот. -- В иных случаях оригинал -- а значит и авторский замысел -- полностью перевернут с ног на голову, как это случилось с поэмой Лукреция. В других же -- поправки более искусны и не столь явны, однако точно также направлены на то, чтобы привести текст в соответствие с доктриной вечной жизни. Главный вопрос вот в чем. С чем мы, собственно, имеем дело? Столкнулись ли мы с субъективным мнением некого отдельно взятого биологического вида, _или же ваба действительно знает, о чем говорит?_ Взять, к примеру, поэму Лукреция: это гениальное, высокохудожественное, интереснейшее -- поэтическое -- произведение. Но как философское учение она вполне может быть ошибочной. Право, не знаю. Это вне моей компетенции; я только редактирую книги, но не пишу их. Хороший литературный редактор никогда не позволит себе изменять авторский текст, сообразуясь со своими предпочтениями. Между тем, наш ваба, ну или бессмертная вабова шкурка, если вам больше так нравится, занимается именно этим. -- Тут Снид умолк.

-- Интересно, удалось ли вабе улучшить оригинал, -- полюбопытствовал Саперштейн.

5. alison

Не суди по обложке.

(Филип К. Дик)

Пожилой раздражительный президент издательства «Обелиск» сердито сказал в настольный интерком:

– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати, и если в тексте ошибка, мы ничего не можем с этим поделать.

– Но мистер Мастерс, сэр, если мистер Брэндис прав, ошибка очень серьезная. Он утверждает, что вся глава…

– Я читал его письмо, я говорил с ним по видеофону, я знаю, что он утверждает!

Мастерс подошел к окну и уныло воззрился на пустынный, испещренный кратерами марсианский пейзаж. За годы работы он на него насмотрелся вдоволь. «Пять тысяч копий, напечатаны и переплетены, – думал он. – Мало того, половина с золотым тиснением и в обложке из меха марсианского ваба – самый изысканный, самый дорогой материал, который мы только смогли найти. Да мы уже разорились на этом издании, а теперь еще и это».

На его столе лежал экземпляр пресловутой книги. Это был труд Лукреция «О природе вещей» в высокопарном классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистал хрустящие белые страницы. «Ну можно ли было подумать, что на Марсе отыщется хоть кто-то, знающий этот древний текст так хорошо», - раздумывал он. А между тем, человек, ждущий в приемной, был только одним из тех восьми, что написали или позвонили в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Хотя спорного ли? Какой тут может быть спор – восемь местных латинистов были правы. И вопрос заключался совсем в другом: как заставить их по-тихому отступить, заставить забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и ставили под сомнение этот неправильный фрагмент текста.

Мастерс нажал кнопку интеркома и сказал секретарю:

– Ладно, пригласите его.

А то ж никогда не отвяжется, так и будет сидеть под дверью. Ученые – они такие, кажется, что они могут ждать бесконечно.

Дверь открылась, пропуская высокого седого мужчину в старомодных очках, какие носили на Терре, с портфелем в руках.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – проговорил он. – Позвольте мне объяснить, почему моя организация считает ошибки такого рода столь серьезными.

Он уселся и поспешно расстегнул портфель.

– В конечном итоге мы колониальная планета. Все наши ценности, нравы, предметы культуры, обычаи пришли с Терры. Поэтому НУНАФИК считает, что ваше издание этой книги…

– «НУНАФИК»? – перебил Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, но все равно застонал. Без сомнения, это одно из многочисленных сборищ чокнутых психов, которые бдительно просматривают все напечатанное, неважно, выпущенное здесь, на Марсе, или приехавшее с Терры.

– Наблюдение и Устранение Неподлинных Артефактов, Фальсификаций, Искажений, Кривотолков, – объяснил Брэндис. – У меня с собой аутентичный правильный вариант «О природе вещей», выпущенный на Терре. Тоже в переводе Драйдена, так же как и в вашем местном издании.

Слово «местный» в его исполнении прозвучало как «гнусный» и «второсортный», будто было нечто гадкое в том, что издательство «Обелиск» вообще печатает книги.

– Давайте рассмотрим неаутентичные интерполяции, – продолжал Брэндис. – Вам следует вначале изучить мой экземпляр, – он раскрыл потрепанную, старую, отпечатанную на Терре книгу и положил Мастерсу на стол, – где всё правильно, а затем экземпляр вашего собственного издания, тот же самый абзац, – рядом с маленькой древней книгой в синей обложке на стол лег большой красивый фолиант, переплетенный в мех ваба, один из выпущенных «Обелиском».

– Позвольте я приглашу сюда нашего литературного редактора, – проговорил Мастерс. Он нажал кнопку интеркома и обратился к мисс Хэнди:

– Попросите Джэка Снида зайти ко мне, пожалуйста.

– Хорошо, мистер Мастерс.

– Цитируя аутентичное издание, – начал Брэндис, – мы получаем стихи, переведенные с латыни следующим образом. Кхмм, – он смущенно откашлялся и начал читать вслух:

Освободимся от забот и горя,
Не будет чувств, ведь нас не будет боле;
И пусть смешается с водой и в небо рухнет твердь,
Нам все равно, коль забрала нас смерть.

– Я знаю этот отрывок, – резко ответил Мастерс, чувствуя себя уязвленным тем, что этот человек учил его, как малое дитя.

– Это четверостишие, – продолжал Брэндис, – отсутствует в вашем издании, а на его месте появились четыре строки, выдуманные неизвестно кем, явно не Лукрецием. Вы позволите?

И взяв роскошный том «Обелиска» в обложке из ваба, он пролистал до нужной страницы и зачитал:

Освободимся от забот и горя,
Мы бытие испили словно море;
И человеку не понять в своем несовершенстве,
Что смерти нет, есть вечное блаженство.

Сверкнув глазами на Мастерса, Брэндис шумно захлопнул книгу.

– И что хуже всего, данное четверостишие проповедует идею, диаметрально противоположную основной идее всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден не писал его, не писал и Лукреций…

Брэндис так уставился на Мастерса, как будто Мастерс написал его сам.

Дверь в кабинет распахнулась, и вошел Джэк Снид, литературный редактор издательства.

– Да, он прав, – кротко возвестил он начальнику. – И это только одна из замен в тексте, а всего их около тридцати. Я проштудировал всю книгу, когда стали приходить письма. А сейчас я начал просматривать другие издания из нашего осеннего каталога, и в некоторых из них тоже нашел изменения, – неохотно добавил он.

– Вы были последним, кто правил корректуру, прежде чем она пошла в печать, – сказал Мастерс. – Вы видели в ней эти замены?

– С уверенностью могу сказать, что нет. И я лично вычитал гранки, там тоже всё было в порядке. Изменений не было, пока книги не были окончательно переплетены, если вам это о чем-нибудь говорит. Точнее сказать, переплетены в золото и мех ваба. С обычными книгами в картонном переплете всё нормально.

Мастерс заморгал:

– Но это же одно и то же издание. Они вместе одинаково прошли через станки. И вообще, мы сначала не планировали эксклюзивный дорогой переплет, мы обсудили это в последнюю минуту, и отдел продаж предложил, чтобы половина была в переплете из ваба.

– Думаю, нам придется более детально разобраться, что же из себя представляет мех марсианского ваба, – сказал Джэк Снид.


Часом позже постаревший, измученный Мастерс и редактор Джэк Снид сидели перед Лютером Саперштайном, агентом конторы по выделке шкур ООО «Безупречность». Именно они поставляли «Обелиску» мех ваба для переплета книг.

– Прежде всего, – начал Мастерс бодрым деловым тоном, – что же, собственно, такое – мех ваба?

– Фактически, – отвечал Сапперштайн, – если ставить так вопрос, то это мех, получаемый с марсианского ваба. Да, это вам ни о чем не говорит, но это исходный пункт, так сказать, факт, с которым не поспоришь, вот отсюда и будем плясать. Чтобы вы лучше поняли, позвольте мне просветить вас, что такое сам марсианский ваб. Шкура его ценится еще и потому, что она очень редка. А редка она потому, что ваб умирает крайне нечасто. Я имею в виду, что убить ваба практически невозможно, даже если он болен или стар. И даже если он убит, шкура продолжает жить. Это качество и составляет его уникальную ценность для декорирования домов или же, как в вашем случае, для долговечного переплета, для сохранности ценных книг.

Мастерс вздыхал, отрешенно глядя в окно, пока Саперштайн продолжал вещать себе под нос. Сидящий рядом редактор набрасывал таинственные заметки, на его молодом энергичном лице застыло мрачное выражение.

– Когда вы пришли к нам, – продолжал Саперштайн, – и прошу заметить, это вы к нам обратились, мы вам не навязывались – мы снабдили вас самыми отборными, самыми лучшими шкурами из нашего огромного каталога. Эти шкуры сияют своим особым блеском, ничего похожего вы не найдете ни на Марсе, ни на Терре. Шкура восстановится сама собой, если ее порвать или поцарапать. Месяц за месяцем она наращивает ворс, становится всё красивее, так что обложки ваших книг будут становится все роскошнее, соответственно, они будут пользоваться большим спросом. Пройдет всего десяток лет и пышный ворс этих изданий…

Тут Снид перебил его:

– Так вы говорите, шкуры все еще живы. Это интересно. А ваб настолько ловок, что его практически не убьешь.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

– Каждое из этих тридцати изменений, сделанных в тексте, повествует о бессмертии. Идеи Лукреция нам знакомы: первоначальный текст учит, что человек не вечен, что даже если и есть жизнь после смерти, это не имеет значения, потому что вы не будете помнить о своем существовании в этом мире. Вместо этого выскакивают подложные отрывки и прямо говорят о том, что эта жизнь предопределяет будущую. Как вы и сказали, полная противоположность всей философии Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Вся эта чертова философия вабов накладывается на мысли разных авторов. Вот что мы имеем, больше тут добавить нечего, – он замолчал и молча собрал свои каракули.

– Но как может шкура, – заревел Мастерс, – даже вечноживущая, влиять на содержание книги?! Текст напечатан, страницы разрезаны, склеены и прошиты – это же противоречит здравому смыслу! И даже если обложка, эта проклятая шкура, действительно живая, все равно я этому не верю. – он свирепо посмотрел на Саперштайна. – Если она живая, за счет чего она живет?

– Крошечные частицы пищи из атмосферы, – мягко ответил Саперштайн.

Мастерс поднялся:

– Это просто смешно. Мы уходим.

– Она вдыхает частицы через поры, – пояснил Саперштайн с достоинством. В голосе его прозвучал упрек.

Джэк Снид изучил свои заметки и сказал задумчиво, не спеша вставать вслед за начальством:

– Некоторые из исправленных текстов удивительны. Это не просто полное изменение первоначального отрывка и мнения автора – как в случае с Лукрецием – а очень тонкие, почти незаметные исправления, если можно так выразиться, более соответствующие доктрине о вечной жизни. И в этом-то заключается основной вопрос: либо перед нами просто мнение отдельной формы жизни, либо ваб знает, о чем говорит. Поэма Лукреция, конечно, очень красивая и очень интересная – но с поэтической точки зрения. В качестве философской идеи она, возможно, ошибочна. Не знаю, это не мое дело, я просто издаю книги, я не пишу их. Последнее, что стоит делать редактору, так это добавлять своё в авторский текст. Но именно этим и занимается ваб, ну или, скажем так, его посмертная шкура, – редактор замолчал.

– Интересно, это добавляет ценности произведениям? – задумался Саперштайн.

6. Amy Farrah Fowler

Глава издательства «Обелиск», раздражительный мужчина преклонных лет, пробурчал:
- Не стану я с ним разговаривать, мисс Хенди. Какой прок искать ошибки, раз рукопись уже напечатана. Слишком поздно что-то менять.
- Но мистер Мастерс, - возразила секретарша, - Эта ошибка имеет огромное значение. Если, конечно, он прав. Мистер Брандис жалуется, что смысл целой главы…
- Я читал его письмо, говорил с ним по видеофону. Мне прекрасно известно, на что он жалуется.
Мастерс подошел к окну и бросил мрачный взгляд на унылую, изрытую кратерами поверхность Марса – этот вид из окна ему приходилось созерцать уже не один десяток лет. «Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, - подумал он. – И половина из них в обложке из меха марсианского ваба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, какой мы только смогли отыскать. И так себе в убыток издаем, а тут еще это». Он посмотрел на книгу, лежащую у него на столе. Поэма Лукреция «De Rerum Natura» (1), в благородном, возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс с раздражением пролистал белоснежные хрустящие страницы. Кто бы мог подумать, что даже среди марсиан найдутся знатоки классической латыни? И тот, что ждет его в приемной – далеко не единственный. Уже восемь человек написали или позвонили в «Обелиск» по поводу спорного отрывка. Спорного? Как бы не так, правота этих грамотеев слишком очевидна. Самое главное теперь - замять скандал, заставить буквоедов напрочь забыть о том, что «Обелиск» допустил ошибку. Мастерс надавил на кнопку переговорного устройства:
- Хорошо, пусть войдет.
Придется принять этого посетителя, иначе от него не избавиться, так и будет караулить снаружи. Все ученые из одного теста сделаны, терпения этой братии не занимать. Дверь открылась, и в проеме возник долговязый седовласый мужчина в старомодных очках, какие обычно носят земляне, и с портфелем в руках.
- Благодарю вас, мистер Мастерс, - с порога начал ученый, - Я хотел бы объяснить, почему наше сообщество придает такое значение этой ошибке. Он уселся за стол и проворно расстегнул портфель.
- Хотим мы того или нет, но Марс – колониальная планета. Ценности, науку, искусство, обычаи – все это мы позаимствовали у землян. Вот почему ОБИФПИ рассматривает ваше издание как…
- ОБИФПИ? – с ужасом переспросил Мастерс.
Он впервые слышал это название, но ничего хорошего оно не сулило. Наверняка очередное сборище чудаков, которые считают своим долгом изучить от корки до корки все новые книги, будь они изданы здесь, на Марсе или привезены с Земли, и придраться к каждой букве.
- «Общество по борьбе с искажениями и фальсификациями произведений искусства», - пояснил Брандис.
- Я принес с собой подлинное, правильное издание «De Rerum Natura», в переводе Драйдена, как и ваша местная книжица. – Слово «местная» старик произнес пренебрежительно, будто речь шла о чем-то гнусном и второсортном. «Говорит с таким видом, точно «Обелиск» позорит всю печатную индустрию», - рассержено подумал Мастерс.
- Убедитесь сами, насколько искажен оригинальный стих. Извольте ознакомиться сначала с моим экземпляром – с этими словами старик извлек из портфеля старенький зачитанный томик, явно привезенный с Земли.
- Здесь отрывок приводится правильно. А теперь, сэр, найдем то же самое место в книге, которую напечатали вы. Рядом с ветхой голубой обложкой лег массивный том в переплете из вабьего меха.
- С вашего позволения, к нашей беседе присоединится мой редактор, - сказал Мастерс, нажимая кнопку интеркома.
- Мисс Хенди, будьте добры, пригласите Джека Снида.
- Да, мистер Мастерс.
- Это выдержка из оригинального издания. Если при переводе соблюдать ритм и размер латинских стихов, то получаем следующее. Кхе-кхе. – Ученый откашлялся и начал декламировать:


С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.


- Мне не хуже вашего известен это стих, - отрезал Мастерс, уязвленный тем, что старик поучает его словно невежественного ребенка.
- В вашем издании, - продолжал Брандис, - этих строчек нет, а их место занимает бог знает кем написанная подделка. Позвольте, я зачитаю. Старик взял книгу в роскошном переплете и принялся ее листать, отыскивая нужную страницу. Затем прочел:


С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Лишь после смерти для правды откроются очи
Жизни конец возвещает начало блаженства


Не сводя с Мастерса сердитого взгляда, Брандис рывком захлопнул книгу.
- Самое возмутительное, что этот отрывок в корне противоречит смыслу всей поэмы. Откуда он взялся? Кто-то ведь его сочинил, и это был не Драйден. И, уж конечно, не Лукреций. Глаза старика яростно буравили Мастерса, словно обвиняя: «А не ты ли сам и написал?».
Дверь кабинета открылась, и на пороге появился редактор, Джек Снид.
- Чистая правда, - заметил он, обращаясь к Мастерсу. - И это не единственная неточность – в общей сложности я насчитал больше тридцати. Я всю поэму вдоль и поперек прошерстил, когда на нас посыпались жалобы. И не только ее, а все книги, изданные нами за последнее время. В некоторых из них текст тоже изменен.
-Вы последним проверяли рукопись, прежде чем отдать ее в печать. Тогда вы не обнаружили в ней ошибок? – спросил Мастерс.
- Ни единой. Я и гранки лично просматривал, там тоже все было правильно. Понимаю, это звучит дико, но все было в порядке, пока мы не напечатали последний экземпляр. Точнее, последний экземпляр в переплете из вабьего меха. Книги в обычной обложке… В них ошибок нет.
Мастерс вытаращил глаза.
- Так они же абсолютно одинаковые, даже печатались одновременно. По правде сказать, изначально мы даже не планировали заказывать такие роскошные переплеты, нам в последнюю минуту пришла мысль издать половину экземпляров в дорогой обложке с золотым тиснением.
- Думаю, пришло время выяснить кое-какие подробности о шкуре марсианского ваба, - заметил Джек Снид.


Часом позже постаревший, трясущийся от волнения Мастерс и его редактор Джек Снид беседовали с Лютером Сейперштейном, представителем корпорации «Совершенство», продавшей издательству «Обелиск» вабий мех для изготовления переплетов.
- Для начала давайте проясним, что представляет собой вабий мех, – бодро начал Мастерс.
- Это ничто иное как мех марсианского ваба, - ответил Сейперштейн. – Я понимаю, джентельмены, такой ответ едва ли вас устроит, но все же от этого постулата, бесспорной истины, мы можем свободно отталкиваться в наших дальнейших рассуждениях. Чтобы вы лучше поняли, как удивительна шкура марсианского ваба, позвольте мне рассказать немного о природе этого зверя. Вабий мех высоко ценится по многим причинам, но прежде всего оттого, что вабы очень живучи. Убить это существо, каким бы старым и слабым оно ни было, крайне сложно. Но даже если ваб погибает, шкура остается жива. В этом и состоит уникальная ценность вабьего меха как материала для украшений, или же, в нашем случае, драгоценных и долговечных переплетов.
Мастерс, вздыхая, с мрачным видом уставился в окно, а Сейперштейн болтал без умолку. Сидящий рядом редактор быстро делал в блокноте какие-то одному ему понятные пометки, и выражение его молодого энергичного лица не сулило ничего хорошего.
- Итак, вы обратились к нам, - продолжал Сейперштейн, - и попрошу не забывать, что вы сами к нам пришли, мы-то свои услуги никому не навязывали – и вам были предоставлены самые лучшие, отборные шкуры, без единого изъяна. Их блеск неповторим, они словно светятся изнутри, и ни на Земле, ни на Марсе вы не найдете ничего подобного. Если поцарапать или порвать шкуру, она регенерирует сама собой. С течением времени мех на переплетах будет расти, становиться все гуще и роскошнее, а значит, и ценность их только повысится. А десяток лет спустя они станут…
- Живые шкуры, говорите, – перебил его Снид. - Это любопытно. А вабы, значит, настолько ловкие ребята, что убить их почти невозможно.
Редактор и Мастерс переглянулись.
- Мы насчитали более тридцати мест, где текст искажается, и в каждом из них так или иначе говорится о бессмертии. Возьмем хоть упомянутое четверостишие: Лукреций пишет о бренности человека, ведь даже если тот попадет на небо после смерти, жизнь его все равно закончится, поскольку он утратит все земные воспоминания. А поддельная вставка, появившаяся на месте отрывка, говорит о том, что после смерти человек поднимается на новую ступень бытия. Что, как было справедливо замечено, идет вразрез с доктриной Лукреция. Понимаете ли, с чем мы имеем дело? Рассуждения вабов, черт бы их побрал, наслаиваются на рассуждения автора! Так-то. Ни прибавить, ни убавить. – Подвел итог редактор.
В комнате повисла тишина.
- Каким образом шкура, пусть и живая, может менять содержание книги? – воскликнул редактор. – Тем более, после того как текст напечатан, а страницы разрезаны, склеены и прошиты – чепуха какая-то! Ладно, положим, дурацкая шкура и впрямь живет, хоть я в этом и сомневаюсь. Но чем же она питается? – набросился он на Сейперштейна.
- Мельчайшими крупицами еды, которые содержатся в атомосфере. – с тихим достоинством ответил тот.
Мастерс вскочил на ноги.
- Вы, должно быть, издеваетесь. Мы уходим.
- Шкура дышит порами. И через них же получает пищу. – На этот раз в голосе Сейперштейна звучала обида.
Джек Снид не последовал примеру начальника и остался сидеть за столом, изучая свои бумажки.
- Некоторые отрывки переделаны на удивление умело. Отличия от исходного текста так малы, так невесомы, что их легко можно не заметить, но вместе с тем они в корне меняют смысл. Текст, говорящий о человеческой бренности, внезапно превратился в доктрину о вечной жизни. Но главный вопрос в другом. С чем мы столкнулись? Эта разумная форма жизни, вабья шкура, просто пытается выразить свое мнение? Или же она действительно знает, о чем говорит? Взять, к примеру, стихи Лукреция: они великолепны, они завораживают, восхищают – с поэтической точки зрения. Как философ Лукреций, возможно, заблуждался. Я не знаю. Моя работа - править книги, а не сочинять их. Последнее, что должен делать хороший редактор, это переиначивать мысли автора на свой лад. А вабу, или, во всяком случае, оставшейся после него шкуре, это отлично удается.
Снид умолк.
- Интересно, - заметил Сейперштейн, - прибавит ли это книге ценности.

(1) - знаменитая философская поэма Лукреция, в которой римский автор I в. до н. э. изложил учение греческого философа-материалиста Эпикура.



 

7. April

Не по обложке
(Филип Киндред Дик)


- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, - раздраженно сказал пожилой, ворчливый глава издательства «Обелиск Букс». – Книга уже отдана в печать, и даже если в тексте ошибка, мы не сможем ничего исправить.
- Но, мистер Мастерс, - начала было мисс Хэнди, - это такая важная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…
- Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну и мрачно уставился на пустынную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже не одно десятилетие. «Пять тысяч экземпляров, напечатанных и переплетенных - думал он, - из них половина в обложке из меха марсианского ваба с золотым тиснением. Самый изящный и дорогостоящий материал, который мы только можем себе позволить. Мы уже теряли деньги на этом издании, теперь ещё и это».

На его столе лежал экземпляр книги Лукреция «О природе вещей» в возвышенном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перевернул белые хрустящие страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки столь древних текстов»,- размышлял он. Человек, ожидающий в приемной, был лишь одним из восьми писавших или звонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка. Спорного? Не было никаких сомнений, что эти восемь местных латинистов правы. Вопрос был только в том, как заставить их тихо отступить и вообще забыть о том, что они когда-либо читали издание «Обелиска» и обнаружили неверные отрывки.

Нажав кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:
- Пожалуйста, впустите его.
Иначе этот человек никогда не уйдет. Он из тех, кто будет сидеть до последнего. Таковы практически все ученые, у них, кажется, безграничное терпение.

Дверь открылась, и показался высокий седой мужчина. На нем были старомодные очки в стиле «Земля», в руке он держал портфель.
- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибку, подобную этой, столь важной.
Он присел к столу и энергично расстегнул свой портфель.
- В конце концов, мы колониальная планета. Все наши ценности, обычаи, предметы искусства и традиции пришли к нам с Земли. НИПА считает ваше издание этой книги…
- НИПА? - Мастерс застонал, хотя ничего об этом не слышал. Явно одно из многочисленных неусыпных, причудливых обществ, которые вычитывают все печатные издания, как вышедшие здесь, на Марсе, так и прибывшие с Земли.
- Надзор за Искажением и Подделкой Артефактов, - пояснил Брэндис. - У меня с собой достоверный экземпляр поэмы «О природе вещей» в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.
Он произнес слово «местное» так, что оно прозвучало как-то гнусно и второсортно. Как будто издание «Обелиском» книг вообще было делом сомнительным.
- Давайте рассмотрим недостоверные отрывки. Я настаиваю, чтобы вы изучили сначала мой экземпляр, в котором всё верно. - Он положил потрепанную, старую открытую книгу, напечатанную на Земле, на стол перед Мастерсом. - А потом, сэр, экземпляр вашего издательства, тот же отрывок. - Рядом с маленькой старинной голубой книгой он положил один из прекрасных больших экземпляров в обложке из шкуры ваба, выпущенных «Обелиском».

- Позвольте мне позвать моего литературного редактора, - попросил Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он сказал мисс Хэнди: - Пригласите, пожалуйста, ко мне Джека Снеда.
- Да, мистер Мастерс.

- Цитируя подлинное издание, - сказал Брэндис, - мы получаем следующий перевод с латинского. Кхм. - Он смущенно откашлялся и продекламировал:

- О горестях и боли позабыть.
Ни чувствовать не будем мы, ни жить.
И пусть земля исчезнет в море, море – в небесах,
Не шелохнемся даже, ибо будем – прах.

- Мне знаком этот отрывок, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уязвленным. Этот человек поучал его, как ребенка.
-Этот катрен, - сказал Брэндис, - исчез из вашего издания, а на его месте появился фальшивый, Бог знает какого происхождения. Взяв роскошный вабовый экземпляр «Обелиска», он пролистал его, нашел нужную страницу и зачитал:

- О горестях и боли позабыть.
Земному человеку их не дано ценить.
Почив лишь, осознаем вселенной совершенство:
За краткой жизнью – вечное блаженство.

Глядя на Мастерса, Брэндис громко захлопнул вабовый экземпляр.

- Самое досадное, - продолжал Брэндис, - то, что этот катрен имеет диаметрально противоположный смысл, нежели вся книга в целом. Откуда он взялся? Кто-то должен был это написать. Драйден этого не писал, Лукреций тоже. - Он разглядывал Мастерса так, словно думал, что тот лично сделал это.

Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор издательства Джек Снед.
- Он прав, - послушно заявил Снед. - И это только одно из приблизительно тридцати изменений в тексте. Я просматриваю поэму с тех пор, как стали приходить письма и сейчас начинаю проверять другие издания из нашего каталога, - добавил он, вздохнув. - Я нашел изменения в некоторых из них тоже.
- Ты был последним, кто вычитывал копию перед тем, как ее сдали наборщикам. Эти ошибки были и тогда? - спросил Мастерс.
- Я абсолютно уверен, что нет, – сказал Снед, - я вычитывал гранки лично. В них тоже не было изменений. Изменения появились только, когда вышли законченные, переплетенные экземпляры. Понимаю, это звучит бессмысленно. Скажу больше, ошибки только в экземплярах из шкуры ваба. С книгами в обычном твердом переплете все в порядке.

Мастерс сощурился.
- Но они все из одной партии. Они отпечатывались вместе. На самом деле мы не планировали эксклюзивный, дорогостоящий переплет, это было решено в самый последний момент. Отдел продаж предложил переплести половину экземпляров в мех ваба.
- Думаю, - сказал Джек Снед, - мы должны осторожно узнать как можно больше про этот мех.

Час спустя престарелый пошатывающийся Мастерс и литературный редактор Джек Снед сидели перед Лютером Саперстейном, представителем совместной компании «Флоулес». Именно у них «Обелиск Букс» приобрели мех ваба, которым были переплетены книги.
- Прежде всего, - заговорил Мастерс отрывистым профессиональным тоном, - что представляет из себя шкура ваба?
- По существу, - отвечал Саперстейн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете, это мех марсианского ваба. Это немного скажет вам, джентльмены, но, в конце концов, это то, от чего мы можем оттолкнуться. Это постулат, с которым все мы можем согласиться. С этого мы можем начать беседу и прийти к чему-либо более внушительному. Чтобы быть вам полезным, разрешите мне рассказать о вабе вообще. Их мех ценится, поскольку, кроме всего прочего, он редкий. Он редкий, потому что выбы крайне нечасто умирают. Я имею в виду, что убить ваба практически невозможно, даже больного или старого. И даже если ваб убит, мех живет. Это качество придает ему уникальную ценность, как украшению интерьера дома или как, в вашем случае, дорогостоящему, долговечному переплету книги.

Мастерс вздохнул и вяло посмотрел в окно, пока Саперстейн продолжал бубнить. В отличие от него самого, его литературный редактор делал какие-то короткие загадочные пометки. На его молодом энергичном лице застыло мрачное выражение.

-Когда вы обратились к нам (и заметьте, вы обратились к нам, мы вас не выискивали), мы поставили вам отборный, великолепный товар из наших огромных запасов. Эти живые шкуры сияют уникальным блеском, они не идут ни в какое сравнение ни с чем на Марсе и на Земле. Если шкура порвется или поцарапается, она обновляет себя сама. Месяц за месяцем мех будет становиться все более пушистым, обложки ваших книг станут роскошнее и, как следствие, будут пользоваться большим спросом. Через десять лет качество книг в переплете из меха ваба…
- Значит, шкура все еще жива. Интересно,- перебил Снед. – И ваб, как вы утверждаете, настолько ловок, что его практически невозможно убить. - Снед бросил на Мастерса быстрый взгляд. - Каждое из более тридцати изменений в текстах наших книг, связано с бессмертием. Редакция Лукреция типична, оригинальный текст учит нас, что человек не вечен, и даже если есть жизнь после смерти, это не имеет значения, потому что он не будет помнить ничего о своем существовании ранее. Вместо этого появляется новый, ложный отрывок и решительно говорит о будущем, что противоречит философии Лукреция в целом. Разве вы не понимаете, что это? Чертова философия ваба накладывается на философии разных авторов. Вот так: начало и конец. - Он умолк и продолжил делать заметки.

- Как может шкура, пусть и вечно живущая, влиять на содержание книги? – возмутился Мастерс. – Текст уже напечатан, страницы обрезаны, книги проклеены и прошиты, это противоречит здравому смыслу. Даже если обложка, эта чертова шкура, действительно жива, хотя верится с трудом, - он посмотрел на Саперстейна, - если она жива, за счет чего она существует?
- Мельчайшие частицы пищи в атмосфере, - любезно объяснил Саперстейн.

Поднимаясь, Мастерс сказал: - Пойдем. Это глупо.
- Она вдыхает частицы через поры, - сказал Саперстейн, и его голос был полон гордости и упрека.

Джек Снед не встал вместе с начальником. Он продолжал изучать свои заметки и сказал задумчиво: - Некоторые из исправленных текстов очаровательны. В одних полностью искажен оригинальный отрывок и мысли автора, как в случае с Лукрецием, другие очень изысканны, поправки в них практически незаметны, они, если можно так сказать, приводят текст в гармонию с доктриной вечной жизни. Вопрос вот в чем: мы просто столкнулись с мнением одной отдельной формы жизни или ваб знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, например, величественна, красива, интересна – как поэзия. Но, как философия, возможно, она неверна. Я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, я не пишу их. Интерпретация авторского текста по-своему – это последнее, что сделает хороший литературный редактор. Но это именно то, чем занимается ваб, или, во всяком случае, оставшаяся от него шкура. - Снед замолчал.
- Я хотел бы знать, если вы найдете что-либо значительное, - сказал Саперстейн.

8. Ariel

Президент издательства Обелиск Букс, всем вечно недовольный пожилой человек, не скрывая раздражения, сказал: “Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга в печати; если в тексте обнаружена ошибка, с этим уже ничего нельзя поделать.”


“Но господин Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - это такая серьезная ошибка, сэр. Если, конечно, господин Брэндис, прав. Он настаивает, чтобы вся глава полностью…”


“Читал я его письмо. И говорил с ним по видиофону. Мне известны его требования”. Мастерс подошел к окну и устремил задумчивый взгляд на бесплодный, изрытый кратерами марсианский пейзаж, на который он смотрел уже многие десятки лет. “Пять тысяч экземпляров книг уже напечатано готово к продаже”, - думал он. – “Из них половина в обложке с золотым тиснением из меха марсианского уада, самого дорогого и изысканного материала, который мы cмогли найти. Издательство уже теряет деньги на тираже, а теперь еще и это.”


На его столе лежал экземпляр “De Rerum Natura” Лукреция в величественно-возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистал новенькие, еще хрустящие белые страницы. “Трудно было предположить, что кто-то на Марсе так хорошо знает древний текст”, - размышлял он. “А ведь человек, ожидающий сейчас в приемной, был только одним из восьми знатоков, написавших или позвонивших в Обелиск Букс по поводу спорного отрывка.


Спорного? Но никакого конфликта мнений не существует; восемь местных ученых-латинистов правы. Надо просто от них тихо избавиться, заставить их забыть, что они читали это издание Обелиска и обнаружили сомнительные строки.


Мастерс нажал кнопку интеркома на своем столе для связи с приемной: “Хорошо, пусть войдет”. Иначе он никогда не уйдет; подобные типы могут ждать вечно. Ученые все такие; у них, кажется, безграничное терпение.


Дверь отворилась, и на пороге появился высокий седой человек с портфелем в руках и в старомодных очках “Терра”. “Благодарю, господин Мастерс”, - сказал он, входя в кабинет.


“Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает такие ошибки, как эта, чрезвычайно серьезными”. Он удобно расположился у стола и проворно расстегнул молнию на портфеле. “В конце концов, мы являемся планетой-колонией. Все нравы и обычаи, ценности и артефакты приходят к нам с Терры. ОНИФАГ полагает, что издание этой книги…”


“ОНИФАГ?” – перебил его Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации, но все равно мысленно застонал: вероятно, одна из многочисленных групп чокнутых энтузиастов, которые бдительно следят за всем, что печатается здесь, на Марсе, или доставляется с Терры.


“Общество наблюдателей за искажениями и фальсификацией артефактов в глобальном масштабе – ОНИФАГ”, - объяснил Брэндис. – “У меня с собой аутентичное,
соответствующее подлиннику издание De Rerum Natura, выпущенное на Терре в переводе Драйдена, так же как и ваше местное издание”. Слово “местное” он произнес как-то брезгливо, словно это было нечто мерзкое и второсортное. “Будто издание книг – непристойное занятие” – грустно отметил про себя Мастерс.


“Давайте рассмотрим неаутентичные интерполяции. Убедительно прошу изучить сначала мой экземпляр, где представлен правильный перевод.“ - Он положил перед Мастерсом раскрытую книгу, изданную на Терре, старую и потрепанную. –“А затем, сэр, сравнить с тем же отрывком из вашего издания”. И рядом с небольшой древней книжицей в синей обложке появился один из больших роскошно изданных фолиантов Обелиск Букс в переплете из меха уада.


“Позвольте пригласить сюда моего литературного редактора”, - сказал Мастерс. Он нажал на кнопку интеркома: “Мисс Хэнди, попросите, пожалуйста, зайти Джека Снида“.


“Хорошо, г-н Мастерс.”


“В аутентичном издании“, - продолжал Брэндис, - “мы имеет следующий рифмованный перевод с латыни.” Он смущенно откашлялся: “Кхе-кхе” - и начал читать вслух:


Свободны мы от боли и несчастья,
Когда нас нет, не чувствуем и счастье.
Смешеньем всех стихий поглощены,
Мы часть природы, в ней растворены.


“Я знаю этот отрывок”, - резко бросил Мастерс, чувствуя себя уязвленным; этот человек обращался с ним как с ребенком.


Свободны мы от боли и несчастья,
Когда нас нет, не чувствуем мы счастья.
Лишь умерев, с бездонной вышины
Блаженство жизни воспеваем мы.


Не сводя с Мастерса глаз, Брэндис с шумом захлопнул роскошный фолиант. – “И что особенно возмутительно”, - сказал Брэндис, - “так это то, что данное четверостишье диаметрально противоположно всему смыслу книги. Откуда оно взялось? Кто-то должен был его написать; Драйден не писал – Лукреций не писал”. Он так посмотрел на Мастерса, словно это было его рук дело.


Дверь открылась, и в кабинет вошел литературный редактор Джек Снид.
“Он прав”, – тут же соглашаясь, кивнул Снид своему шефу. – “И это только одно четверостишие, а изменения обнаружены примерно в тридцати. С тех пор как стали приходить письма, я заново просматриваю весь текст De Rerum Natura, а также другие позиции нашего осеннего каталога.” Немного помолчав, Снид еле слышно добавил: “Там тоже обнаружены некоторые изменения.”


“Вы были последним, кто выверял текст перед отправкой книг в типографию,” - произнес Мастерс. – “Там были эти ошибки?”


“Безусловно нет,” - ответил Снид. – “Я лично вычитал все гранки; в гранках никаких изменений. Если это имеет какое-то значение, то можно сказать, что они появляются только в готовых экземплярах, когда те выходят из печати. Или чтобы быть еще более точным, только в книгах с золотым тиснением в переплете из меха уаба. Обычные экземпляры в картонной обложке в полном порядке ”.


Мастерс на мгновение прикрыл глаза. “Но ведь это то же самое издание. Через печатные прессы книги проходят все вместе. На самом деле мы не планировали изначально делать дорогой, эксклюзивный переплет; наш коммерческий отдел в последнюю минуту предложил выпустить половину тиража в переплете из меха уаба.”
“Думаю, нам необходимо тщательно изучить, что собой представляет мех марсианского уаба,” - предложил Снид,


Через час постаревший, терзаемый сомнения Мастерс и его литературный редактор Джек Снид сидели напротив торгового представителя фирмы Флолесс Инк., которая поставляла на рынок различные виды кож. Это от них издательство Обелиск Букс получило тот самый мех уаба, из которого был изготовлен переплет книги Лукреция.


“Прежде всего, что такое мех уаба?” – по-деловому энергично спросил Мастерс.


“Собственно, если говорить в том смысле, в котором задан вопрос, это мех из шкурки марсианского уаба,” - ответил Саперштайн. – “Понимаю, джентльмены, это вам ни о чем не говорит, но, по крайней мере, это отправной пункт, постулат, относительно верности которого мы все можем согласиться, от которого мы можем отталкиваться, чтобы двигаться дальше, к чему-то более существенному. Чтобы облегчить нашу задачу, разрешите сначала пояснить, кто такие эти самые уабы. Мех уабов ценится чрезвычайно высоко, потому что, кроме всего прочего, он исключительно редок. А редок он, потому что уабы почти не умирают. Я имею в виду, что убить уаба – даже больного или старого - практически невозможно. Но даже если уаб погибает, его шкурка продолжает жить – бесценное, уникальное свойство для использования в дизайне интерьеров или, как в вашем случае, для издания очень ценных книг с неограниченным сроком службы.”





Саперштейн продолжал нудить. Мастерс тяжело вздохнул и невидящим взглядом уставился в окно. Рядом, с выражением мрачной решимости на молодом энергичном лице его литературный редактор быстро делал неразборчивые пометки.


“Когда вы к нам обратились”, - продолжал Саперштайн, - “и заметьте, не мы вас искали, вы сами к нам пришли – мы вам поставили отборные, самые лучшие шкурки из нашего обширнейшего ассортимента. Эти шкурки блестят своим уникальным живым блеском. Ни на Марсе, ни на Терре не встретишь ничего подобного. При повреждении, царапине или порезе, шкурки способны самостоятельно заживить рану. Их мех все время растет, делается гуще, и постепенно обложки ваших книг становятся все роскошнее и, соответственно, сами книги пользуются все большим спросом. Через десять лет качество книг в переплете из густейшего меха...”


“Значит, шкурка продолжает жить”, - перебил его Снид. – “Интересно. И уабы, по вашим словам, так ловки, что их фактически невозможно убить”. Он бросил на Мастерса быстрый взгляд. – “Абсолютно в каждом измененном отрывке из примерно тридцати, обнаруженных в тексте книги, говорится о бессмертии. Позиция Лукреция в данном случае типична: в оригинале речь идет о бренности человеческого существования, о том, что даже если жизнь после смерти возможна, это не имеет никакого значения, так как о своей жизни здесь человек ничего помнить не будет. И вот на месте этих рассуждений появляются новые фальшивые строки, в которых решительно утверждается, что будущее
существование обусловлено нашей настоящей жизнью, а это находится, по вашему выражению, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Что же мы видим? На философию различных авторов накладывается философия проклятых уабов. Вот так. В общем и целом.” Он замолчал и опять принялся за свои записи.


“Как может шкурка”, - спросил Мастерс, - “пусть даже вечно живущая шкурка, повлиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы сверстаны, склеены, прошиты – все это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, то есть чертова шкурка, живое существо, во все это верится с трудом.” - Он взглянул на Саперштайна. – “Если шкурка живая, за счет чего она живет?”


“Мельчайшие частицы пищи, которые содержатся в атмосфере в виде взвесей,” - с готовностью ответил Саперштайн.


“Это смешно. Мы уходим”, – сказал Мастерс, поднимаясь из-за стола.


“Они вдыхают эти частицы через поры”, - с достоинством и как бы с укором объяснил Саперштайн.


Джек Снид не последовал примеру шефа и остался сидеть. Продолжая изучать свои записи, он задумчиво произнес: “Некоторые из исправленных фрагментов поистине замечательны. Диапазон изменений варьируется от полной переделки оригинального отрывка – и значения, которое вкладывает в него автор, как в случае с Лукрецием, - до самых тонких, почти незаметных, если можно так выразиться, поправок, смысл которых больше соответствует доктрине вечной жизни. Суть вопроса заключается в следующем: имеем ли мы дело с частным мнением одной из специфических форм жизни или же уабы знают, о чем говорят? Взять, к примеру, поэму Лукреция; она великолепна, очень красива и очень интересна – как поэзия. Но как философия она, возможно, ложна. Я не знаю. Это не мое дело. Я не пишу книги, я их редактирую. На свой лад переделывать авторский текст - распоследнее дело для хорошего редактора. А это как раз то, что делают уабы, или, во всяком случае, их посмертные шкурки.- Он замолчал.


“Хотелось бы знать”, - произнес Саперштайн, - “что нам все это может дать”.
 

9. Arthenice

Филип Дик

Не по обложке

Пожилой, вечно раздражённый директор издательства "Обелиск" сердито сказал:

– Мисс Хэнди, я не хочу его видеть. Книга уже в печати, и, даже если в тексте есть ошибка, мы теперь ничего не можем поделать.

– Но, сэр, – взмолилась мисс Хэнди, – это же очень важная ошибка! Если, конечно, он прав. Мистер Брэндис говорит, что целая глава…

– Да, я читал его письмо. И даже связался с ним по видеофону. Я знаю, что он говорит.

Мастерс подошёл к окну своего офиса и угрюмо уставился на сухую, истыканную кратерами поверхность Марса, которую он созерцал уже не первый десяток лет. "Уже напечатаны и переплетены пять тысяч экземпляров, – подумал он. – Из них половина переплетена в шкуру уаба с золотым тиснением. Это самый дорогой и изысканный материал, какой был в нашем распоряжении. Мы и так выпускаем книгу себе в убыток, а тут ещё это…"

У него на столе лежал один из экземпляров поэмы Лукреция "О природе вещей" в возвышенном и благородном переводе Джона Драйдена. В ярости Барни Мастерс зашуршал белыми листами. Ну кто мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки этого древнего текста? Один из них ждал в его приёмной, но в издательство "Обелиск" уже написали или позвонили, оспаривая то же самое место, ещё семеро.

Оспаривая? Спорить не с чем, восемь местных латинистов правы. Надо только добиться того, чтобы они отступились, забыли, что прочли Лукреция в издании "Обелиска" и обнаружили, что этот фрагмент испорчен.

Нажав на кнопку настольного интеркома, Мастерс сказал своему секретарю:

– Ладно, впусти его.

Иначе этот тип вообще не уйдёт. Такие не отвязываются. Учёные все похожи – у них что, бесконечное терпение?

Дверь открылась. Появился высокий седой мужчина, в старомодных очках на земной манер, с чемоданчиком в руке.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он, заходя в офис. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему пославшая меня организация считает ошибку такого рода чрезвычайно существенной. – Он сел к столу и быстро открыл свой чемодан. – В конце концов, наша планета – всего лишь колония. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи приносятся с Земли. Мы, ЧОЗАНАХИ, считаем, что ваше издание Лукреция…

– Чозанахи? – перебил его Мастерс, ухмыляясь, хотя слышал это слово впервые.

Небось один из тех придурковатых кружков, которые просматривают всё, что печатается здесь, на Марсе, и всё напечатанное, что привозится с Земли.

– Мы – Часовые, Оберегающие Земные Артефакты от Намеренного Хулиганского Искажения, – объяснил Брэндис. – У меня с собой правильное, аутентичное земное издание поэмы в переводе Драйдена, который вы взялись переиздать здесь. – Это "здесь" он произнёс так, что стало ясно – вся продукция издательства "Обелиск" второго сорта и низкой пробы, возможно (так показалось Мастерсу), "Обелиску" вообще не следует вести издательскую деятельность. – Давайте рассмотрим интерполяции. Прошу вас, прочтите сначала текст в моём издании, – Брэндис раскрыл и положил на стол Мастерса старую, потрёпанную книгу, отпечатанную на Земле, – он верен. А затем, вот, пожалуйста, то же место в вашем издании.

Возле старой синей книжицы лёг красивый, большой, переплетённый в шкуру уаба том, вышедший из типографии "Обелиска".

– Я позову своего литературного редактора.

Мастерс нажал на кнопку интеркома и сказал мисс Хэнди:

– Пожалуйста, пригласите ко мне Джека Снида.

– Сейчас, сэр.

– В правильном издании латинский оригинал передан в метрическом стихе следующим образом…

Брэндис уверенно прочистил горло и прочёл вслух:

Избавимся от горечи и боли,
Не чувствуя, – ведь нас не будет боле.
Сольются хоть земля и море с раем –
Не двинемся, пусть нас волна бросает.*

– Я знаю, что там написано, – резко заявил Мастерс, которого уязвила эта лекция – он не ребёнок!

– В вашем издании, – продолжал Брэндис, – этот фрагмент отсутствует, а вместо него встречается следующий текст неизвестного происхождения… Позвольте…

Он взял роскошную книгу "Обелиска", обтянутую шкурой уаба, пролистал её, нашёл нужное место. И прочёл:

Избавимся от боли и от горя,
Которых осознать не может человек.
Мы после смерти растворимся в море,
А счастье жизни не прейдёт для нас вовек.

Глядя на Мастерса, Брэндис громко захлопнул книгу в переплёте из шкуры уаба.

– И, что всего неприятнее, эти четыре строки сообщают противоположное тому, о чём говорится во всём произведении. Откуда они взялись? Кто-то же написал их. Не Драйден и не Лукреций.

Он смотрел на Мастерса так, будто думал, что тот сам сочинил эти строки.

Открылась дверь офиса, и вошёл Джек Снид, литературный редактор "Обелиска".

– Он прав, – смиренно сообщил Снид своему шефу. – И так изменились ещё около тридцати фрагментов текста. Я стал штудировать всю поэму, когда мы получили первые письма. А теперь взялся перечитывать другие недавние издания из нашего ассортимента. Там тоже кое-что кое-где изменилось.

– Вы последним вычитывали текст перед тем, как он пошёл в набор, – сказал Мастерс. – Тогда в нём были эти ошибки?

– Несомненно, их не было. И гранки я вычитал лично, в них тоже не было разночтений. Их не было вплоть до того момента, когда были отпечатаны последние экземпляры, если, конечно, это что-нибудь проясняет. Точнее, до того момента, когда была отпечатана часть тиража, переплетённая в шкуру уаба с золотым тиснением. Часть тиража, переплетённая в обычный картон, не претерпела изменений.

Мастерс моргнул:

– Но это единое издание. Все книги печатались вместе. Собственно, мы не планировали делать эксклюзивный переплёт и продавать часть экземпляров дороже, об этом зашла речь только в последнюю минуту, и кто-то в конторе предложил переплести половину тиража в шкуру уаба.

– Полагаю, – сказал Джек Снид, – нам следует внимательно изучить свойства шкуры марсианского уаба.



Спустя час Мастерс, дрожа, сидел вместе с литературным редактором Джеком Снидом перед Лютером Саперстайном. Это был агент фирмы "Безизъяна Инкорпорэйтед", которая торговала кожами и, в частности, поставила издательству "Обелиск" мех уаба для книжных переплётов.

– Прежде всего, – начал Мастерс отрывисто, деловым тоном, – что такое мех уаба?

– По сути – в том смысле, в котором вы спрашиваете, – это мех, снятый с марсианского уаба. Я понимаю, господа, что это вам немного говорит, но, по крайней мере, это отправная точка, некий постулат, с которым мы все можем согласиться, чтобы, начиная с него, выстроить более содержательное объяснение. Пожалуй, мне стоит для начала рассказать вам о природе самого уаба. Его мех ценится уже потому, что он, помимо всего прочего, редок. Мех уаба редок, потому что уаб очень редко умирает. Я имею в виду, что убить уаба почти невозможно, даже больного или старого. Но даже если уаб убит, его шкура продолжает жить. Это уникальное качество для предметов домашнего декора, или, как в вашем случае, для драгоценных книг, которые должны жить века.

Мастерс вздохнул и тупо посмотрел в окно. Саперстайн забубнил опять. Литературный редактор делал краткие непонятные заметки, его молодое энергичное лицо было мрачно.

– Мы поставили вам, когда вы обратились к нам – заметьте, вы сами обратились к нам, а не мы вышли на вас, – самые отборные и совершенные шкуры из нашего обширного каталога. Эти живущие шкуры переливаются собственным бесподобным блеском; ничего похожего нет ни на Марсе, ни дома, на Земле. Порванная или поцарапанная шкура самовосстанавливается. Со временем мех становится всё пышнее, а обложки книг – всё роскошнее и ценнее. Через десять лет ворсистость…

Снид перебил агента:

– То есть шкура ещё жива. Интересно. А уаб, вы говорите, настолько полон жизни, что его почти невозможно убить. – Он глянул на Мастерса. – В трёх десятках фрагментов, которые претерпели изменения в наших книгах, речь везде идёт о бессмертии. Везде концепция Лукреция пересмотрена в одном и том же духе. В оригинальном тексте говорится, что человек преходящ, что, даже если он будет жить после смерти, это ничего не значит, поскольку он не будет помнить своё земное существование. Вместо этого появились подложные фрагменты, в которых предсказывается будущая жизнь. По вашим словам, это противоречит всей философии Лукреция. Вы понимаете, что это значит? Философия чёртова уаба наложилась на философию других авторов. Вот и всё.

Он замолчал и тихо продолжил записывать.

– Но как может шкура, даже живущая вечно, воздействовать на содержимое книги? – спросил Мастерс. – На уже отпечатанный текст, на обрезанные страницы, на склеенные и прошитые тома? Это противоречит здравому смыслу. Даже если переплёт, эта чёртова шкура, действительно живой, во что я не могу поверить. – Он перевёл взгляд на Саперстайна. – Если он живой, чем он питается?

– Мельчайшими частицами пищи, которые находятся в атмосфере в подвешенном состоянии, – вежливо ответил агент.

Мастерс встал.

– Пошли. Это смешно.

– Шкура вбирает частицы своими порами, – сказал Саперстайн с достоинством, даже с укором.

Джек Снид, не торопясь присоединиться к своему начальнику, перечитал свои записи и задумчиво сказал:

– Некоторые из вновь появившихся текстов замечательны. Порой исходный фрагмент и смысл, который автор вложил в него, изменяются полностью, как в случае с Лукрецием. Порой изменения невелики, почти невидимы, если можно так выразиться, когда речь идёт о тексте, который более близок к доктрине вечной жизни. Вот в чём подлинный вопрос: имеем ли мы дело с частным мнением одной из форм жизни – или же уаб _знает, о чём говорит_? Вот, например, поэма Лукреция – великая, прекрасная, интересная… поэзия. Но, возможно, её философская составляющая ошибочна. Не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, а не пишу их. Интерпретировать авторский текст на свой лад – последнее дело для хорошего редактора. Но именно этим занимается уаб, или, во всяком случае, его шкура.

Снид замолчал. Саперстайн сказал:

– Интересно было бы узнать, чего стоят её дополнения.

Примечания

*Цитата из Лукреция даётся в моём переводе с перевода Драйдена. Это странное решение обусловлено тем, что:
во-первых, наиболее авторитетный русский перевод Ф. А. Петровского довольно точен, но, на мой взгляд, не lofty и не noble;
во-вторых, Джон Драйден в своём переводе изрядно переиначил Лукреция, изменив метрике оригинала, передав две латинские строки тремя английскими и привнеся в античное мировоззрение рай и открыто названные горечь и боль;
в-третьих, раз речь идёт о переводе Драйдена, мой перевод с латинского оригинала был бы вовсе неуместен.

10. Asterisk

Переплет с сюрпризом

Филип К. Дик

Директор издательства «Обелиск Букс», вечно брюзжащий старикашка, в тот день был особенно не в духе:
– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга напечатана, и уже ничего не исправишь.
– Но, господин Мастерс, – возразила мисс Хэнди. – Ошибка и вправду серьезная. Господин Брэндайс утверждает, будто бы вся книга…
– Знаю, он мне писал и звонил.
Мастерс подошел к окну и хмуро уставился на унылый, изуродованный кратерами марсианский пейзаж, который, казалось, застыл в своем однообразии.
«Выпустили пять тысяч экземпляров, половину в переплете с золотым тиснением из кожи марсианского уаба, материала самого что ни есть первоклассного, дорогого. Мало того что на издание кучу денег ухлопали, а тут еще это. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся такие дотошные знатоки древних текстов? Да еще не один, а целых восемь», – размышлял он, в негодовании перелистывая белые хрустящие страницы «О природе вещей» Лукреция в добротном переводе Джона Драйдена, – книги, с которой всё началось.
И вот теперь за дверью ждал один из тех восьми латинистов, которые писали и звонили в «Обелиск Букс», якобы новое издание «О природе вещей» расходится с подлинником.
Якобы? К сожалению, так оно и есть. Назревал скандал, и верный способ уладить дело миром напрашивался сам собой: уговорить научное племя утихомириться и забыть о пресловутой строфе.
Мастерс понимал, что отказывать в приеме этому типу, который, как и все гелертеры, был упорный до мозга костей, бесполезно, и, нажав на кнопку селектора, велел секретарю:
– Пригласите.
Дверь отворилась, и на пороге появился человек с портфелем, долговязый, седой, в старомодных очках в стиле землян.
– Благодарю, что нашли для меня время, господин Мастерс. Вы, конечно, допустили грубейшую ошибку, и наша организация не может не отреагировать на такое, – бормотал он, усаживаясь за стол. – Мы, между прочим, живем на колониальной планете. Все наши ценности, нравы, артефакты и традиции заимствованы с Земли. ОБИФА считает, что ваше издание …
– Что еще за ОБИФА? – раздраженно оборвал Мастерс. Хотя название ему было незнакомо, в воображении сразу нарисовалась одна из множества въедливых эксцентричных контор, которым всегда есть дело до всякой печатной новинки.
– Общество по борьбе с искажением и фальсификацией артефактов, – пояснил Брэндайс. – Вот я принес аутентичный текст «О природе вещей», изданный на Земле, тоже в переводе Драйдена, но тут всё верно в отличие от вашего местного издания. При этом «местного» он произнес нарочито пренебрежительно, как если бы сказал: «Не издательство, а кучка жалких дилетантов».
Брэндайс открыл и положил перед Мастерсом потрепанную синюю книжечку, а рядом роскошный увесистый том в переплете из уабовой кожи:
– А теперь посмотрим, в чем заключается интерполяция. Вот, пожалуйста, взгляните на правильный вариант в моей книге, а теперь на этот же текст в вашей.
– Что ж, давайте пригласим редактора, – поморщился Мастерс и попросил
секретаря: – Мисс Хэнди, вызовите ко мне Джека Снида.
– Позвольте зачитать цитату из аутентичного издания, – продолжил Брэндайс. Откашлявшись, он принялся громко читать:
– С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо1.
– Вообще-то я знаю этот отрывок, – резко перебил Мастерс, уязвленный поучительным тоном Брэндайса.
– Но в вашей книге его нет, а вместо, бог знает откуда, появился следующий опус:
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Но на земле не ведаем, что после смерти возродимся из морской пучины,
И жизнь земная – лишь ступень к блаженной вечной вышине.

Закончив читать, Брэндайс захлопнул книгу в уабовом переплете и пристально посмотрел на Мастерса.
– Самое досадное, что эта строфа диаметрально противоположна основной идее произведения. Откуда она вообще взялась? Лукреций такого не писал, Драйден – не переводил, – заключил он, подозрительным взглядом буравя Мастерса.
В этот момент открылась дверь, и вошел редактор, Джек Снид.
– Совершенно верно, – подхватил он. – Я, как только посыпались жалобы, всю эту громадину решил перелопатить, в итоге во всей книге насчитал около тридцати переделок. А теперь еще принялся за осенний каталог, и уже могу сказать, что там та же картина.
– Вы же перед сдачей в набор корректировали текст, – выдавил Мастерс. – Выходит, проглядели?
– Отнюдь! Более того, я лично правил гранки, и могу вас уверить, что всё было в порядке. Только когда книги уже переплели, обнаружились эти метаморфозы. Самое странное, что в экземплярах в картонном переплете всё верно, а из уабовой кожи с золотым тиснением – вся эта чертовщина.
– Но издание-то одно, одни гранки, – недоумевал директор и, как бы оправдываясь, прибавил: – Ведь не собирались же выпускать книги в эксклюзивном дорогом переплете, а в последний момент все переиграли. В кожевенной компании предложили выпустить половину тиража в переплете из уабовой кожи, и вот, пожалуйста.
– По-моему, нам следует вплотную заняться марсианским уабом, – вздохнул Снид.
Уже через час Мастерс со Снидом сидели у Лютера Саперстайна, торгового представителя кожевенной фирмы «Флолис Инкорпорейтид», той самой, что поставляла их издательству уабовую кожу.
– Прежде всего, нас интересует, что собой представляет уабовая кожа? – деловито спросил Мастерс.
– Говоря вообще, это шкура марсианского уаба. Но такое определение, в принципе, ничего не проясняет; а вот когда вы услышите подробности, поверьте, господа, здесь будет чему удивиться. Сначала расскажу о самом уабе. Зверей этих мало, вот почему – но не только поэтому – цена на их шкуру весьма высока. Уабы крайне редко умирают, ведь даже больную и старую особь почти невозможно лишить жизни. Если всё же уаба удается убить, его шкура продолжает жить как ни в чем не бывало. Именно поэтому она как нельзя лучше подходит для декорирования интерьера или, как в вашем случае, для великолепного книжного переплета, которому не будет износа.
Утомленный трескотней Саперстайна директор зевал и от скуки глядел в окно. А его редактор, напротив, с каким-то загадочным выражением на молодом пытливом лице сосредоточенно слушал и записывал.
– Так вот, когда вы к нам обратились, – тараторил Саперстайн, – а вы наверняка не забыли, – что обратились к нам сами, мы из всего многообразия товара, можно сказать, пенки для вас сняли. У этих шкур особый естественный блеск, аналогов им не найти ни на Марсе ни на Земле. Такой материал сам восстановится, если его порвать или поцарапать, а с годами будет только хорошеть. То же самое и с вашими переплетами, десять лет пройдет, а они только краше станут, а значит и с продажей книг никаких проблем…
– Живая шкура, вот так феномен! – воскликнул Снид. – Да, и сам уаб тот еще хитрец, раз не всякий охотник его добудет. – Он взглянул на шефа: – Послушайте, эти метаморфозы с поэмой Лукреция вовсе не случайны, все тридцать переделок несут идею бессмертия. Лукреций утверждает, что человек не вечен, что даже если он возродится после смерти, прошлая жизнь не будет иметь для него никакого значения: он просто не будет её помнить. Именно эти слова исчезли из поэмы, зато появились другие – о жизни после смерти, которые перечеркивают всю философию Лукреция. Улавливаете, в чём подвох? Этот чертов уаб со своей философией по всем писателям от «а» до «я» прошёлся, и на свой манер всё перевернул.
– Как можно, чтобы какая-то шкура, будь она хоть живее всех живых, влияла на содержание книги? – не сдавался Мастерс. – Когда текст напечатан, страницы разрезаны, сфальцованные листы проклеены и прошиты – ну что тут изменишь?! Нет, не могу поверить. – И, повернувшись к Саперстайну, осведомился: – Если она живая, то чем питается?
– Мельчайшими частицами пищи, которые во взвешенном состоянии находятся в воздухе, – подчеркнуто любезно ответил тот.
– Ну, знаете, это уж чересчур! – отрезал Мастерс и, собираясь уходить, позвал Снида: – Пойдемте отсюда.
– Она вдыхает частицы через поры, – с достоинством, хотя и с ноткой укоризны, уточнил Саперстайн.
Снид не двигался, углубившись в свои записи, и наконец произнес:
– Некоторые переделанные тексты весьма занятны. Одни, как Лукреций, перекроены до неузнаваемости, в других – в целом не противоречащих философии бессмертия – исправлены одно-два слова. А вот бы знать наверняка: жизнь после смерти – всего лишь причуда уаба, или она и вправду существует? Возьмем ту же поэму Лукреция – великое, ярчайшее произведение – с точки зрения поэтической, но с философской, возможно, не совсем верное. Не берусь утверждать: я в этих вопросах не силен. Мое дело редактировать книги, а не писать их. Никогда порядочный редактор не решится переделать авторский текст на свой лад. А уабу, вернее постуабовой материи, чихать на правила, вот она и вытворяет.
– Интересно, выиграют ли от этого произведения, – заметил Саперстайн.


1 с. 115
Тит Лукреций Кар
О природе вещей /Пер. с латин. Ф. Петровского — М.: Худож. лит., 1983 —383 с.

11. au+

– Я не хочу с ним разговаривать, мисс Хэнди, – сердито повторил немолодой и в силу возраста крайне раздражительный директор издательства «Обелиск». – Книга уже в печати. Если в текст и закралась ошибка, теперь уже поздно что-либо предпринимать.

– Но ведь это очень серьезная ошибка, мистер Мастерс, – робко возразила секретарша. – Конечно, если мистер Брэндис _сам_ не ошибается. Он утверждает, что целый раздел поэмы...

- Я читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Мне известно, что он утверждает.

Барни Мастерс подошел к окну и мрачно уставился на безжизненную, покрытую метеоритными кратерами поверхность Марса – пейзаж, который открывался отсюда его взору уже не первый десяток лет. «Пять тысяч экземпляров в твердой обложке, – вертелось у него в голове. – Из них половина – подарочное издание в переплете из шкуры марсианского вуба с золотым тиснением. Самый дорогой и роскошный материал, который удалось достать. Мы и так уже потратили на чертову книгу едва ли не больше, чем можно надеяться выручить, а тут еще это!..»

Один экземпляр из пятитысячного тиража лежал у него на столе. «О природе вещей» Лукреция в благородном, возвышенном переводе Джона Драйдена. Мастерс принялся с ожесточением листать страницы, безукоризненно отпечатанные на высшего сорта бумаге. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется столь доскональный знаток этого доисторического, в сущности, текста? А ведь посетитель, дожидавшийся в его приемной – лишь один из тех восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск», чтобы пожаловаться на спорный фрагмент. Впрочем, что тут спорного? Спорить как раз не приходится, восемь марсианских специалистов по древней латыни совершенно правы. Осталось всего ничего: как-то потихоньку от них отвязаться, каким-то чудом добиться, чтобы они забыли, что им вообще попадался на глаза Лукреций в издании «Обелиска», не говоря уже о проклятом бракованном четверостишии...

Мастерс нажал кнопку настольного интеркома и сказал секретарше:

– Хорошо, пусть он войдет.

Уклоняться от встречи не имело смысла, этот тип так и будет дожидаться в приемной или снаружи на парковке. Мастерс был хорошо знаком с повадками ученой братии, представители которой в числе прочего обладали поистине безграничным терпением.

Дверь открылась, и в проеме возник высокий седовласый человек в старомодных, на вид еще терранских, очках и с портфелем.

– Спасибо за возможность побеседовать, мистер Мастерс, – начал он прямо с порога. – Я хотел бы объяснить, почему для нашей организации так важно, чтобы подобных ошибок не происходило. – Посетитель уселся на стул напротив Мастерса и деловито раскрыл портфель. – В конце концов, Марс – лишь колония. Все наши ценности, традиции, мораль и объекты культуры родом с Терры. Поэтому для БИКФАГ ваша книга...

– БИКФАГ? – вырвалось у Мастерса. Название он слышал впервые, но все равно не смог сдержать стона. Разумеется, еще одно сборище сверхбдительных придурков, тщательно обнюхивающих каждую страничку печатного текста, будь она марсианского происхождения или с самой Терры.

– «Борцы с Искажениями, Купюрами и Фальсификациями, за Аутентичность и Гармонию», – расшифровал Брэндис. – Я взял с собой томик Лукреция, напечатанный на Терре, драйденовский перевод, как и в вашем местном издании. – «Местном» прозвучало так, как если бы речь шла о второсортном залежалом товаре; такое чувство, отвлеченно подумал Мастерс, что книгопечатание на Марсе есть занятие предосудительное. – Давайте сравним ваш искаженный текст с оригиналом. Прошу вас, взгляните сперва на мой экземпляр, – Брэндис выложил на стол потрепанное, архаичного вида терранское издание, – в котором поэма опубликована без ошибок. А потом, сэр, на ваше издание, тот же самый фрагмент. – Рядом с маленьким голубым раритетом на столе появился роскошный том в переплете из шкуры вуба, выпущенный «Обелиском».

– Подождите, я вызову нашего корректора, – предложил Мастерс. Он нажал кнопку интеркома и попросил мисс Хэнди: – Будьте добры, Джека Снида ко мне в кабинет.

– Один момент, мистер Мастерс, – отозвалась секретарша.

– В терранском издании, – продолжал между тем Брэндис, – мы видим следующее метрическое переложение первоначального латинского текста. - Он прокашлялся, будто перед выступлением, потом с выражением зачитал:

С нами не сможет дурного случиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не возникнет отныне.
Даже коль море с землею и с небом смешаются в буре,
Нашим уделом одна неподвижность вовеки пребудет.[*]

– Я знаю, о каком четверостишии речь, – резче, чем нужно, ответил обидевшийся Мастерс. Посетитель читал ему лекцию, словно несмышленышу.

– Этот катрен, – не позволил прервать себя Брэндис, – в вашем издании отсутствует, а вместо него имеет место сомнительный фрагмент, Бог знает откуда взявшийся. Позвольте мне процитировать. – Брэндис взял объемистый том, выпущенный «Обелиском», принялся листать страницы, наконец, найдя нужное место, прочитал:

С нами не сможет дурного случиться по нашей кончине,
Пусть по другой, человеку земному не ясной причине.
Смерть есть отплытие, ждут впереди тебя новые реки,
Краткая жизнь на земле возвещает блаженство вовеки.

Брэндис захлопнул обтянутую шкурой вуба обложку и воззрился на Мастерса.

– Самое неприятное, – пожаловался он, – что здесь проповедуется точка зрения, диаметрально противоположная всему труду Лукреция. Откуда, спрашивается, этот катрен взялся? Кто-то ведь должен был его сочинить? Драйден такого не писал, Лукреций – тем более. – Он продолжал буравить взглядом Мастерса, можно было подумать, что Мастерс для него и есть главный подозреваемый.

Дверь кабинета распахнулась снова и внутрь ворвался Джек Снид, корректор «Обелиска».

– Этот человек прав, – решительно заявил Снид своему боссу. – Мало того, в тексте есть и другие изменения. Я насчитал штук тридцать, когда взял на себя труд заново вычитать всю книгу после того, как в наш адрес пошли письма с жалобами. А дальше я начал изучать другие издания из нашего осеннего каталога. Так вот, я нашел несколько несоответствий и там. – Снид сердито фыркнул.

– Вы – последний из редколлегии, кто читал подготовленный текст перед отправкой в типографию, – констатировал Мастерс. – В нем были ошибки?

– Разумеется, нет! – уверенно ответил Снид. – Кроме того, я лично вычитывал гранки, и там тоже все было в порядке. Изменения в тексте появились уже после того, как книги были отпечатаны и переплетены, как абсурдно бы это ни звучало. Скажу больше – после того, как книги переплели в шкуру вуба. С нашим стандартным изданием в картонной обложке проблем никаких.

Мастерс нервно сморгнул.

– Но ведь это одно и то же издание, хоть и под разными обложками! И печатались все книги одновременно. Мы даже и не планировали эксклюзивного издания в дорогой обложке, отдел маркетинга предложил выпустить половину тиража в переплете из шкуры вуба в самый последний момент!

– По-моему, – заметил Джек Снид, – нам предстоит доскональное разбирательство насчет этой самой шкуры марсианского вуба.



Не прошло и часа, как Мастерс, которого слегка трясло от подобной прыти, неподобающей в его возрасте, в сопровождении Джека Снида сидел лицом к лицу перед Лютером Саперштейном, агентом по продажам кожевенной компании «Безупречность»; издательство «Обелиск» приобрело шкуру вуба для обложек именно там.

– Для начала, – придал своему голосу строгий деловой тон Мастерс, – нам хотелось бы выяснить, что, собственно, представляет из себя эта ваша шкура вуба?

– В общем и целом, – заговорил Саперштейн, – буквальным ответом на ваш вопрос будет – это шкура, снятая с марсианского вуба. Я понимаю, джентльмены, что такой ответ вас вряд ли удовлетворит, но пока что имеет смысл зафиксировать эту формулировку, принять ее, так сказать, за аксиому, а дальнейшую дискуссию строить на ее основе. Я также позволю себе немного просветить вас насчет вуба как такового. Одна из причин, по которым его шкура так ценится, заключается в ее редкости. Шкуру вуба нелегко заполучить, поскольку вубы чрезвычайно редко умирают. Я хочу сказать, что убить вуба, даже престарелого или больного, практически невозможно. Но и когда вуб уже мертв, шкура его продолжает жить. Из этого факта и происходит особая ценность шкуры вуба для украшения интерьеров, или, в вашем случае, как переплетного материала для уникальных, ценных изданий, предназначенных занимать почетное место на книжной полке владельца...

Мастерс, утомленный заученной речью профессионального продавца, вздохнул и с тоской уставился в окно. Сидящий на стуле рядом с ним Снид делал быстрые неразборчивые пометки в своем блокноте. Выражение на моложавом лице корректора было мрачное и сосредоточенное.

– Когда вы обратились в нашу компанию, и я хотел бы особо подчеркнуть, что это вы обратились к нам, а не мы заявились к вам со своим товаром, – продолжал Саперштейн, – вам были предложены наилучшие, отборнейшие шкуры из наших огромных складских запасов. Переливы оттенков меха этих живых шкур совершенно уникальны и не сравнимы ни с чем другим на Марсе, да и на самой Терре. Если шкуру порвать или поцарапать, со временем повреждение затянется. Месяц за месяцем ворс продолжает расти, так что обложки ваших книг становятся со временем все роскошнее, и, соответственно, все ценнее. Через десять лет качество меха на переплете из шкуры вуба...

– Итак, шкура – живая, – перебил его Снид. – Это интересно. А вуба, как вы утверждаете, практически невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с чем-то изменений в текстах наших книг связано с темой бессмертия. Лукреций – типичный пример. Согласно оригинальному тексту, бытие человека конечно во времени. Даже если существует загробная жизнь, это не имеет никакого значения, поскольку никаких воспоминаний о жизни здесь у человека не останется. Вместо это утверждения появляется фальсификат, без экивоков рассуждающей о том, как будущая жизнь проистекает из нынешней. Как и было сказано, это в корне противоречит всей философии Лукреция. Вы ведь уже поняли, что творится? На авторские взгляды накладывается мнение этого чертова вуба об устройстве мироздания! Здесь и голову-то ломать больше нечего!

Снид прервал тираду и принялся молча строчить в блокноте.

– Но как может шкура, будь она хоть трижды вечно живая, влиять на содержание книги? – возмутился Мастерс. – Когда текст уже отпечатан, страницы обрезаны, сброшюрованы, склеены... это же бессмыслица какая-то! Даже если на минуту допустить, что переплет, сделанный из этой чертовой шкуры, _действительно_ живой, хотя мне в это слабо верится. – Он с подозрением уставился на Саперштейна. – Если шкура живая, чем же она, по-вашему, питается?

– Мельчайшими частицами органики, рассеянными в атмосфере, – немедленно отозвался Саперштейн.

Мастерс поднялся со стула.

– Мы уходим. Все это просто несусветная чушь!

– Шкура вдыхает эти мельчайшие частицы, – столь же невозмутимо продолжил Саперштейн. – Через поры. – В голосе его появился оттенок легкого упрека.

Глядя в свои записи, Джек Снид, который не счел нужным вскакивать вслед за боссом, задумчиво произнес:

– Некоторые изменения в текстах просто поразительны. Очень широкий диапазон. Начиная от смысла, прямо противоположного оригинальному тексту и, соответственно, тому, что имел в виду автор, как в случае с Лукрецием. И до мельчайших, почти незаметных правок, – если это слово здесь подходит, – лучше согласующих текст с доктриной вечной жизни. Вопрос-то на самом деле вот в чем – это всего лишь философская доктрина данной разновидности живых существ, или вуб действительно _знает_, как оно есть на самом деле? Взять того же Лукреция, – это великое, прекрасное, увлекательное произведение, если рассматривать его с поэтической точки зрения. С философской – Лукреций может и ошибаться. Я здесь не судья, моя работа – вычитывать книги, а не писать их. Вносить изменения в авторский текст в соответствии со своей точкой зрения – для корректора это последнее дело. А вуб, или там – шкура бывшего вуба, именно этим и занимается. – Снид умолк.

– А нельзя ли поинтересоваться, есть хоть какая-то ценность в том, что вносит в тексты вуб? – спросил Саперштейн.



[*] Русский перевод четверостишия по мере возможности приближен к версии Драйдена. За основу взят классический перевод Ф. Петровского.

12. Aura

Глава издательства «Книги-памятники» Барни Мастерс был явно не в духе.


– Я не хочу с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана, и даже если в тексте действительно есть ошибка, мы не можем ничего изменить, – раздражённо заявил он своей секретарше.


– Но, сэр, – ответила мисс Хэнди, – это очень серьёзная ошибка. Если мистер Брэндис прав… он утверждает, будто вся глава…


– Я читал его письмо, я говорил с ним по видеофону, и мне известно, что он утверждает.


Подойдя к окну, пожилой издатель с тоской посмотрел на бесплодную марсианскую равнину, испещрённую кратерами, которую наблюдал из своего кабинета не первый десяток лет. «Мы напечатали пять тысяч экземпляров, – грустно размышлял он. – И половина из них – золотое тиснение на коже марсианского уаба. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно было достать. Мы потеряли на этом издании кучу денег, а теперь ещё и это».


У него на столе лежал один из злополучных томов: Тит Лукреций Кар, «О природе вещей». В превосходном, возвышенном переводе Джона Драйдена. Мастерс сердито перевернул несколько хрустящих страниц. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки столь древнего произведения! А ведь, кроме странного типа, который ждёт сейчас в приёмной, жалобы на сомнительный отрывок прислали семь человек. Собственно говоря, ничего сомнительного в нём нет. Все восемь местных латинистов совершенно правы. Вопрос в том, как заставить их молчать, навеки забыв, что их угораздило купить эту злосчастную книгу и прочесть «неправильный» отрывок, будь он неладен.


Тронув кнопку внутренней связи, Мастерс обратился к секретарше:


– Ну ладно, впустите его. Он ведь никогда не уйдёт. Так и будет стоять перед офисом до скончания века. Кажется, все эти учёные обладают неистощимым запасом терпения.


Дверь открылась, и в проёме возник высокий седовласый джентльмен в старомодных очках явно земного происхождения, с портфелем в руке.


– Благодарю вас, мистер Мастерс! Позвольте мне, прежде всего, объяснить, почему наша организация считает эту погрешность столь существенной.


Он сел за стол и дёрнул «молнию» портфеля.


– Как Вам известно, наша планета – колония. Все наши ценности, артефакты, нравы и обычаи пришли к нам с Земли. ВСКИФА считает ваше издание этой книги…


– ВСКИФА? – недовольно прервал его Мастерс, – он никогда не слышал о такой организации, но уже понял, в чём дело.


Очевидно, это какой-то сверхбдительный орган, которому больше нечего делать, кроме как неусыпно следить за всеми печатными изданиями, местными или присланными с Земли.


– Всеобщий Союз по Контролю над Искажениями и Фальсификацией Артефактов, – пояснил Брэндис.
– Так вот, я захватил с собой настоящее, земное издание «О природе вещей». В переводе Драйдена, как и ваше, местное издание.


Слово «местное» прозвучало в его устах чуть ли не ругательством, как будто он считал, что какие-то там второразрядные «Книги-памятники» вообще не имеют права заниматься издательской деятельностью.


– Давайте же рассмотрим инородные включения. Прошу Вас исследовать сначала мой экземпляр, к которому мы не имеем никаких претензий, – с этими словами он выложил на стол старую, потрёпанную книжку, несомненно, напечатанную на Земле, – а затем сравнить его с вашим, на том же самом месте.


Рядом со старинной книгой в затёртой синей обложке он положил богатый фолиант в золоте и коже, выпущенный в свет «Книгами-памятниками».


– Подождите минутку, я приглашу своего литературного редактора, – прервал его Мастерс.


Он нажал кнопку и обратился к мисс Хэнди:


– Пожалуйста, попросите Джека Снида зайти ко мне.


– Хорошо, мистер Мастерс.


– Выдержка из аутентичного издания абсолютно верно отражает суть латинского первоисточника, – изрёк учёный.


Он смущённо прокашлялся и начал читать вслух:


Коль наше тело с душой разойдётся навеки,
Мы не почувствуем больше ни горя, ни боли.
Даже если смешается небо с землёю и морем,
С нами ничто не случится по собственной воле.


– Я знаю этот отрывок, – резко прервал его Мастерс. Он почувствовал себя уязвлённым – его поучали, словно школьника.


– Это четверостишие, – возвысив голос, продолжал Брэндис, – почему-то пропало из вашего издания, и на его месте появилась возмутительная подделка непонятного происхождения. Вот, полюбуйтесь!


Взяв со стола роскошно отделанный том, он быстро перелистал страницы, нашел нужное место и прочел:


Коль наше тело с душой разойдётся навеки,
Мы не почувствуем больше ни горя, ни боли.
Вечное блаженство в далеких небесных сферах
Нам раскроет объятья после земной юдоли.


Пристально глядя Мастерсу в глаза, Брэндис громко захлопнул книгу.
– Это возмутительно! Смысл данного четверостишия полностью противоречит сути всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал! И это не Драйден, и уж никак не Лукреций!


Он требовательно смотрел на издателя, словно подозревая, что это его работа. Дверь снова открылась, и в кабинет вошел литературный редактор Джек Снид.


– Этот человек прав, – безропотно признал он, обращаясь к своему работодателю. – Скажу больше: это только одно из тридцати с лишним искажений. Когда начали приходить письма, я перелопатил весь текст, а затем начал проверять остальные книги из нашего осеннего каталога. Там тоже не всё чисто.


– Вы последним вычитывали корректуру, перед тем как книга была отдана в печать. Там были изменения? – вопросил Мастерс.


– В том-то и дело, что нет, – ответил Снид и добавил:
– Кроме того, я лично просматривал гранки, и там тоже всё было правильно. Искажения возникли только после того, как появились на свет последние переплетённые экземпляры, если такое вообще возможно. Точнее, те, что в коже. С обычными книгами в картонных переплётах всё в порядке.


На лице Мастерса отразилось искреннее недоумение.


– Но это ведь один тираж. Все книги вышли из-под одного пресса. Мы сначала вообще не планировали эксклюзив, бизнес-отдел предложил выпустить половину тиража в коже уаба только в последнюю минуту.


– Я думаю, – высказался Джек Снид, – нам нужно провести кое-какие изыскания относительно этой самой кожи уаба.


Часом позже еще сильнее постаревший Мастерс и неунывающий Снид сидели в кабинете Лютера Саперштейна, бизнес-агента корпорации «Идеальное качество», которая поставляла «Книгам-памятникам» кожу для переплетов.


– Что такое кожа уаба? – деловым тоном спросил издатель.


– Если говорить коротко, – ответил Саперштейн, – в том смысле, в каком Вы задали этот вопрос, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, что это далеко не полное объяснение, господа, но пусть оно послужит отправной точкой, своего рода фундаментом, на котором мы сможем построить нечто более основательное. Чтобы помочь вам разобраться с этим вопросом, позвольте мне просветить вас относительно природы самого уаба. Высокая цена меха уаба объясняется, во-первых, его исключительной редкостью. Дело в том, что уабы крайне редко умирают. Под этим я подразумеваю, что уаба почти невозможно убить, даже старого или больного. Но даже если уаб погибнет, его шкура продолжает жить. Именно эта уникальная черта придаёт ей особую ценность в оформлении интерьеров, или же, как в вашем случае, драгоценных книг, достойных долгой жизни.


Мастерс отрешённо смотрел в окно, будто не слыша разглагольствований агента, а Снид делал какие-то загадочные пометки в блокноте. Его энергичное лицо сохраняло мрачное выражение.


– Когда вы пришли к нам, заметьте: вы сами обратились к нам, мы не навязывали вам свои услуги… мы отобрали из наших внушительных запасов лучшие шкуры безупречного качества. Их живой мех сияет и переливается неповторимым блеском; ни один материал на Марсе или даже дома, на Земле, не может и близко сравниться с ним. Повреждённая шкура способна к самовосстановлению. Со временем она делается ещё пышнее и роскошнее, вследствие чего переплёты ваших томов становятся ещё красивее и приобретают ещё большую ценность. Через десять лет стоимость книг, переплетённых в кожу уаба…


Его прервал Снид:


– Так значит, шкура до сих пор жива. Интересно. И вы утверждаете, что уаба практически невозможно убить.


Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.


– Я заметил, что каждое из трёх десятков изменений в текстах наших книг, так или иначе, связано с бессмертием. Типичный пример – пересмотр идей Лукреция. В своей книге он учит, что человек смертен. Даже если его жизнь после смерти продолжается, это не имеет значения, потому что он не помнит ничего из своей прошлой жизни. Вместо этого появляется фальшивый стих, который рассказывает о будущей жизни, проистекающей из этой. Как вы заметили, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что это значит? Чёртов уаб подменяет философию других авторов своей собственной философией. Вот и всё. Ни больше ни меньше.


Он перестал черкать в блокноте и замолчал.


– Но как может шкура, – возмутился Мастерс, – даже вечно живая, повлиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы разрезаны, переплёты прошиты и приклеены. Это противоречит всякой логике, даже если переплёт, то есть эта проклятая шкура, действительно продолжает жить после смерти, хотя я лично в это не верю.

Он с подозрением посмотрел на Саперштейна.


– Если она жива, то чем она питается?
– Мельчайшими частицами питательных веществ, растворёнными в воздухе, – спокойно ответил Саперштейн.


Мастерс поднялся на ноги:


– Пойдём отсюда. Это смешно.


– Она вдыхает частицы через поры, – настаивал на своём Саперштейн. Он был уверен в своей правоте, и в его голосе даже слышался лёгкий укор.


Снид, который продолжал сидеть, уставившись в свои заметки, задумчиво произнёс:


– Некоторые переделанные тексты очень любопытны. Одни, как в случае с Лукрецием, полностью меняют суть произведения и смысл, который вкладывал в него автор. Но в тех трудах, которые больше согласуются с доктриной вечной жизни, это очень тонкие, почти незаметные искажения. Хотел бы я знать, имеем мы дело, так сказать, с частным мнением, или этот уаб действительно знает, что говорит? Вот в чём вопрос. Поэма Лукреция, например. Как поэтическое произведение, она обладает несомненными художественными достоинствами, но её философская сторона может оказаться неверной. Мне трудно судить. Моя работа заключается не в этом. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Хороший литературный редактор ни в коем случае не должен по-своему интерпретировать авторский текст. Но именно это пытается сделать уаб, то есть даже не сам уаб, а оставшаяся после него шкура.


Он замолчал.


– Интересно, имеют ли эти изменения какую-либо самостоятельную ценность? – задумчиво спросил Саперштейн.

13. Ayidana

- Мисс Хенди, встреча с ним лишена всякого смысла. Партия уже в печати; даже если в текст и вкралась ошибка, сейчас мы бессильны что-либо изменить, - раздраженно сказал директор издательства «Литературный обелиск» - пожилой и вспыльчивый человек, не считавший нужным сдерживать свои эмоции.

- Но мистер Мастерз, - проговорила мисс Хенди, - сэр, это очень серьезная ошибка. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава …

- Я прочел его письмо. Кроме того, я говорил с ним по видеофону. Я в курсе того, что он утверждает.

Подойдя к окну кабинета, Мастерз мрачно уставился на испещренный кратерами, аридный марсианский ландшафт – он наблюдал этот пейзаж вот уже не один десяток лет. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, - думал он. – И половина тиража – в тисненом золотом переплете из кожи марсианского вуба. Самый красивый и дорогой материал, который мы смогли здесь найти. Мало того, что уже вложили в это издание кучу денег, так теперь вот – час от часу не легче!

Экземпляр книги лежал у него на письменном столе. Лукреций «О природе вещей» в прекрасном переводе выдающегося Джона Драйдена. В сердцах Барни Мастерз перевернул несколько похрустывающих, отменного качества страниц. «Ну кто мог подумать, что на Марсе окажется знаток такого древнего текста? – размышлял он. – И ладно бы еще тот, кто дожидается сейчас за дверью, был единственным! Так нет – с сообщением о спорном отрывке в «Литературный обелиск» написали или позвонили уже восемь человек. И было бы о чем спорить! Спорить-то не о чем: все эти местные латинисты абсолютно правы. Эх, спровадить бы их по-тихому, да и забыть, что кто-то там, прочтя издание «Обелиска», наткнулся на ляп».

Нажав кнопку селектора, Мастерз связался с секретарем:

- Ладно, давайте его сюда.

«Иначе от него не отделаешься. Так и будет торчать под дверью. И откуда только у этих ученых столько терпения!»

Дверь открылась, в проеме показался высокий, седовласый человек в старомодных, на земной манер, очках. В руке он держал портфель.

- Благодарю вас, мистер Мастерз, - проговорил он, входя. – Позвольте мне объяснить, почему наша организация считает подобную ошибку столь серьезной.

Не дожидаясь приглашения, он сел за стол и уверенным жестом расстегнул молнию портфеля.

- Все-таки наша планета – колония. Все ценности, нравы, обычаи, предметы культурного наследия пришли сюда с Земли. «БзаЧиПА» считают, что ваше издание…

- «БзаЧиПА»? – перебил его Мастерз. Несмотря на то что он никогда не слышал этого названия, из груди его вырвался изможденный стон. Очередное сборище бездельников, сующее свой нос во все, что печатается на Марсе или привозится сюда с Земли.

- «Борцы за Чистоту и Подлинность Артефактов», - расшифровал аббревиатуру Брэндис. – Я принес с собой подлинное земное издание книги «О природе вещей» в переводе Драйдена, как и у вас.

Это «как и у вас» в его устах приобрело оттенок чего-то мерзкого и низкопробного. «Его послушать, так «Литературный обелиск» не книги печатает, а чем-то непристойным занимается», - подумал Мастерз.

- Давайте обсудим искажения в тексте. Я попрошу вас сначала взглянуть сюда, - Брэндис открыл и положил на стол изданную на Земле старую, потертую книгу. – Здесь корректный вариант. А вот ваш текст, тот же самый отрывок, - рядом с маленькой, видавшей виды синей книжкой на стол лег нарядный, внушительных размеров экземпляр в переплете из кожи вуба – детище «Литературного обелиска».

- Я позову нашего литературного редактора, - сказал Мастерз и нажал кнопку селектора:

-Мисс Хенди, пригласите, пожалуйста, Джека Снида.

- Хорошо, мистер Мастерз.

- Вот цитата из подлинного издания, - продолжил Брендис. – Гм! – он смущенно кашлянул, прочищая горло, и начал читать вслух:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо». *)

- Мне знаком этот отрывок, - резко оборвал его Мастерс, чувствуя себя уязвленным; Брэндис говорил с ним, как с провинившимся ребенком.

- Этот кусок текста исчез из вашего издания, а на его месте появилось бог знает что. С вашего разрешения, - Брэндис взял в руки роскошный, изданный «Обелиском» экземпляр книги, пробежался большим пальцем по страницам в поисках нужного места и начал читать:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
Только тогда постигать начинаем морские глубины.
Людям Земли не дано осознать, что в итоге
Жизни конец знаменует путь к вечному счастью».

Сверля Мастерза взглядом, Брэндис захлопнул книгу.

- Больше всего раздражает то, что смысл этого отрывка диаметрально противоположен смыслу всего произведения в целом. Откуда вы его взяли? Ведь кто-то же это написал! Явно ни Драйден. И ни Лукреций, - он смотрел на Мастерза так пристально, что можно было подумать, будто бы он подозревает в авторстве самого директора издательства.

Дверь отворилась, вошел Джек Снид, литературный редактор.

- Он прав, - покорно признал Снид. - И эта подмена – далеко не единственная, их примерно около тридцати; когда стали приходить письма, я заново проштудировал весь текст. А сейчас просматриваю книги из нашего недавнего осеннего выпуска, - хрипло добавил он. – И в некоторых из них также обнаружил подделки.

- Вы последним вычитывали корректуру перед тем, как партия ушла в набор. Там были эти ошибки?- поинтересовался Мастерз.

- Ни одной, - ответил Снид. – Кроме того, я лично правил верстку, в ней тоже не было ничего подобного. Это нелепость какая-то, но текст меняется именно тогда, когда переплетен последний экземпляр. И только там, где используется кожа вуба. С книгами в обычных картонных переплетах, как правило, все в порядке.

Мастерз был явно удивлен.

- Но они же все из одного тиража. Все печатались одновременно. И изначально мы даже не планировали никаких эксклюзивных и дорогостоящих переплетов. Эта мысль вообще возникла в последний момент, тогда-то коммерческий отдел и предложил выпустить на рынок половину партии в коже вуба.

- Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам надо самым тщательным образом выяснить, что же это такое - кожа марсианского вуба.

Через час Мастерз - в силу возраста он уже чувствовал, как слабеют при ходьбе его ноги, - в сопровождении Джека Снида расположился напротив Лютера Саперштейна – торгового представителя кожевенно-меховой корпорации «Идеал»; именно у них «Литературный обелиск» приобрел кожу для изготовления переплетов.

- Прежде всего, что представляет из себя кожа вуба, - отрывисто, в профессиональной манере задал вопрос Мастерз.

- По сути, - ответил Саперштейн, - в том смысле, который вы вкладываете в свой вопрос, - это шкура марсианского вуба. Понимаю, джентльмены, что такой ответ малоинформативен, но давайте считать это отправным пунктом – тем, что всем очевидно и от чего можно оттолкнуться в дальнейшем. Чтобы как-то прояснить ситуацию, позвольте мне немного рассказать вам о самом вубе. Его шкура – нечто исключительное, и прежде всего - из-за своей редкости. Вубы крайне редко погибают. Я хочу сказать, что лишить вуба жизни практически невозможно, даже старого или больного. Ну, а если вуб все-таки убит, его шкура все равно продолжает жить. Это свойство придает ей особую ценность при украшении интерьеров домов или, как в вашем случае, при использовании в переплетах самых значимых книг, которым суждено оставаться в веках.

Слушая монотонную речь Саперштейна, Мастерз вздохнул и отвлеченно уставился в окно. Сидящий рядом Джек Снид делал какие-то загадочные пометки, по его юному и энергичному лицу трудно было что-либо прочесть.

- Когда вы к нам обратились, - бубнил Саперштейн, – заметьте, не мы искали с вами сотрудничества, а именно вы к нам обратились, мы поставили вам самые отборные и совершенные шкурки из всего нашего огромнейшего ассортимента. Продолжая жить, они отливают неповторимым, только им присущим блеском; ни на Марсе, ни на родной нам Земле нет ничего подобного. Если такая кожа вдруг рвется или на ней появляется царапина, она сама себя воссоздает. Кроме того, эта кожа обрастает ворсом, который месяц за месяцем становится все более и более роскошным, поэтому книги в подобных переплетах будут неизменно дорожать и, как результат, пользоваться все большим спросом. Через десять лет качество ворса на этих переплетах…

- Итак, эти шкурки – живые, - перебив его, сказал Снид. – Интересно. И вуб, как вы сказали, так проворен, что его практически невозможно убить,- он кинул быстрый взгляд на Мастерза. – Каждая из тридцати странных подмен в тексте книги связана с бессмертием. Взгляд Лукреция общепринят; в своем произведении он учит, что человеческий век ограничен, что даже если бы и была жизнь после смерти – какой в ней толк: ведь человек ничего не вспомнит о своем земном существовании. Вместо этого из печати выходят поддельные отрывки, где откровенно говорится о будущей жизни - продолжении данной; что, как мы знаем, полностью идет в разрез с мировоззрением Лукреция. Вы понимаете, наконец, с чем мы столкнулись? Чертова философия вубов перекрывает философии других авторов. Начало и конец - ни больше ни меньше! - он внезапно остановился и, вернувшись к своим записям, притих.

- Но как может кожа, ладно, пусть даже бессмертная, изменить содержание книги? – потребовал объяснений Мастерз. - Когда текст уже отпечатан, листы разрезаны, сложены, проклеены и прошиты – это вне всякой логики! Какой бы живой эта чертова кожа не была! Во что, кстати, тоже трудно поверить, – он метнул на Саперштейна сердитый взгляд. – Если она живая, то чем питается?

- Мельчайшими частичками пищи, которые пребывают в атмосфере во взвешенном состоянии, - мягко пояснил Саперштейн.

- Все, пошли отсюда, - вставая, сказал Мастерс. - Нелепей не придумаешь!

- Кожа втягивает в себя эти частички через поры, - с некоторым укором, но сохраняя при этом чувство собственного достоинства, сказал Саперштейн.

Продолжая копаться в своих записях, Джек Снид – он не поднялся с места вслед за шефом - задумчиво проговорил:

- Некоторые из поддельных отрывков весьма интересны. Они разнятся по степени искажения текста: от полной замены заложенного автором смысла на противоположный – как в случае с Лукрецием - до незначительных, едва уловимых поправок, если можно так выразиться, в соответствии с доктриной вечной жизни. Главный вопрос вот в чем. Мы просто столкнулись с мнением одной из форм жизни, или вуб в самом деле что-то знает? Взять, к примеру, поэму Лукреция. Это великое, прекрасное, интересное произведение – с поэтической точки зрения. А с мировоззренческой – что если все это не так? Я не знаю. Не мне судить; я не пишу книг, а всего лишь их редактирую. Для редактора последнее дело – подменять авторский текст собственными интерпретациями. А вубы, или, если хотите, их бессмертная кожа, как раз этим и занимаются, - он снова умолк.

- Все-таки интересно, то, что они добавили, имеет хоть какую-то ценность? – спросил Саперштейн.


*) перевод с латинского Ф. Петровского

14. ballilogh

Филипп К. Дик

НЕ ОБЛОЖКОЙ ЕДИНОЙ...

Пожилой, раздражительный президент «Обелиск букс» недовольно проговорил:
- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже пущена в печать; даже если в тексте и есть ошибка, мы не можем ничего поделать.
- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - это и впрямь серьезная ошибка, сэр. Если он, разумеется, прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава...
- Я читал его письмо, общался с ним по видеофону. Мне известно, что он утверждает. – Мастерс подошел к окну кабинета, уныло глядя на пустынную, изрытую кратерами поверхность Марса – зрелище, которое он наблюдал уже десятки лет. «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены», подумал он. «И половина – в тисненый золотом мех марсианского вуба. Самый изысканный, самый дорогостоящий материал, который мы только нашли. Да мы почти обанкротились на самом издании. И теперь еще это...».
На его столе лежал экземпляр книги – De rerum natura Лукреция, в выскопарном, торжественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул белые хрустящие страницы. «Кто мог предполагать, что на Марсе сыщется человек, так хорошо разбирающийся в этом тексте?» размышлял он. И именно такой человек ожидал сейчас в приемной – единственный из восьми специалистов, писавших или звонивших в «Обелиск букс» по поводу этого спорного отрывка.
Спорного? Да не было никакого спора: все восемь местных латинистов были единогласны. Вопрос лишь заключался в том, чтобы заставить их уйти без шума, заставить забыть, что они вообще читали обелисковское издание и нашли этот чертов отрывок.
Нажав клавишу интеркома, Мастерс сказал секретарше:
- Ладно, впустите его.
Иначе этот человек не уйдет; его тип, небось, припаркован снаружи. Ученые – они вообще такие, кажется, что у них безграничное терпение.
Дверь отворилась и в ней возник высокий седовласый человек в старомодных, стилизованных под террические, очках, с портфелем в руке.
- Благодарю, мистер Мастерс, - сказал он, входя в кабинет. – Разрешите мне, сэр, объяснить Вам, почему моя организация считает подобную ошибку столь значительной.
Он уселся за стол, быстро раскрыл портфель.
- В конце концов, мы = лишь планета-колония. Все наши ценности, нравы, предметы культуры и обычаи пришли к нам с Терры... НЗИПОВ считают, что публикуемая Вами книга...
- НЗИПОВ? – перебил его Мастерс, не в силах подавить тоскливый вздох, хотя он и слыхом не слыхивал ни о каком НЗИПОВе. Видать, одна из тех группок бдительных чудаков, что выискивают любое печатное издание, выходящее ли здесь, на Марсе, или присылаемое с Терры.
- «Наблюдатели за искажениями и подделками вообще» - пояснил Брэндис. – У меня с собой подлинное, правильное издание De rerum natura с Терры в драйденовском переводе, как и Ваше, здешнее.
Слово «здешнее» словно намекало на нечто паршивое и второсортное; коль скоро так, подумал Мастерс, «Обелиск букс» делает нечто отталкиваюшее, вообще печатая книги.
- Итак, рассмотрим неподлинные интерполяции. Предлагаю сперва изучить мой экземпляр, – Он положил потрепанную, ветхую книгу, отпечатанную на Терре, на стол Мастерса, - в котором дан правильный вариант текста. А потом, сэр, экземпляр Вашего издания. Отрывок тот же. – Рядом со старой синей книжкой он положил роскошный, оплетенный в мех вуба экземпляр, выпущенный «Обелиск букс».
- Я приглашу сюда моего литературного редактора, - сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он сказал мисс Хэнди:
- Попросите, пожалуйста, зайти ко мне Джека Снэда.
- Да, мистер Мастерс.
- При цитировании подлинного издания, - начал Брэндис, - мы располагаем метрическим эвивалентом латинского оригинала. Гм... – Он смущенно откашлялся, затем начал читать вслух.

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо .

- Мне знаком этот отрывок, - резко прервал его Мастерс, чувствуя себя уязвленным: этот тип начал учить его, словно он - ребенок.
- Это пятистишие, - продолжал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, а вместо него появились те самые сомнительные пять строчек. Разрешите, - взяв роскошный оплетенный в мех вуба том «Обелиск букс», он полистал его и, найдя нужное место, прочитал:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
Мы, умеревши, узрим океаны иные, такие,
Что земному уму неизвестны и непостижимы.
Нашей же плоти пределы – предвестники вечного счастья .

Взглянув на Мастерса, Брэндис захлопнул оплетенный в мех вуба том.
- Самое удивительное, - сказал он, - заключается в том, что это пятистишие излагает идеи, диаметрально противоположные всему тексту Лукреция. Откуда оно появилось? Кто-то его вписал. Не Драйден, не тем более Лукреций.
И он бросил на Мастерса такой взгляд, словно считал, что это он лично вписал злополучные строки.
Дверь кабинета отворилась и вошел литературный редактор издательства Джек Снэд.
- Все верно, - подтвердил он. – И это только одно изменение в тексте из тридцати с лишним. Я перелопатил весь текст, как только посыпались письма.
- Не лучше обстоит дело и с остальными произведениями в нашем осеннем списке изданий, - добавил он ворчливо. – В большинстве тоже есть изменения.
- Вы были последним, кто вычитывал экземпляр до того, как он ушел в набор. Тогда эти ошибки тоже были в тексте? – спросил Мастерс.
- Нет, не было никаких ошибок. – ответил Снэд. – И потом я лично вычитывал гранки, в них ошибок тоже не было. Изменений не было до тех пор, пока не появились последние переплетенные экземпляры... Говоря точнее, экземпляры, переплетенные в тисненый золотом мех вуба. А с экземплярами в обычном переплете все в порядке...
Мастерс прищурился.
- Они же одного издания, вместе шли под печатный пресс... Мы, собственно, и не планировали такого дорогостоящего переплета, - только в последнюю минуту возникла эта идея, мы стали ее обсуждать и тогда торговая контора настояла на том, чтобы половина тиража шла в переплете из меха вуба.
- Думаю, - ответил Снэд, - нам стоит как следует разузнать про мех этого самого марсианского вуба...

Час спустя, Мастерс вместе с литературным редактором Джеком Снэдом сидели перед Лютером Саперстейном, торговым агентом одной из шкурозаготовительных фирм, входящих в корпорацию «Флоулесс»; именно от них «Обелиск букс» и получило мех вуба, в который были переплетены книги.
- Прежде всего, - начал Мастерс профессионально-деловым тоном, - что это такое - мех вуба?
- Собственно говоря, - ответил Саперстейн, - если отвечать в той же манере, в которой Вы спрашиваете, это мех, взятый у марсианского вуба. Понимаю-понимаю, джентльмены, - вам это ровным счетом ничего не говорит, но это - постулат, так сказать, который мы все признаем, исходная, так сказать, базовая точка, с которой мы начнем и придем к чему-то совершенно грандиозному. Чтобы было понятнее, позвольте мне объяснить вам саму природу вуба. Его мех ценится, среди прочего, еще и потому, что он крайне редок. А редок он потому, что сам вуб крайне редко умирает. Я имею в виду, что почти невозможно убить вуба – даже больного или старого. И даже если вуб убит, кожа его продолжает жить. Именно это свойство придает шкуре вуба особую ценность в отделке дома или, как в вашем случае, переплете ценных книг, книг, так сказать, на всю жизнь...
Когда Саперстейн забубнил, Мастерс вздохнул, бесцельно уставившись в окно. Сидевший рядом литредактор с мрачным выражение на молодом, энергичном лице делал краткие, одному ему понятные пометки.
- То, что мы вам предложили, - продолжал Саперстейн, - когда вы к нам пришли – не забудьте, пожалуйста, это вы к нам пришли, а не мы искали вас! -, является самым отборным, идеальным кожсырьем в нашем списке. Эти живые кожи сияют особым блеском сами по себе; больше ни на Марсе, ни на Терре не сыскать подобного. Если ее порвать или оцарапать, кожа восстанавливается сама. С месяцами она наращивает больше ворса, так что обложки Ваших книг будут становиться роскошнее, в результате чего станут писком моды. За десять лет, начиная с настоящего времени, книги с переплетном из роскошного меха вуба...
- Значит, - перебил его Снэд, - эти кожи – живые? Любопытно. А вуб, по Вашим словам, настолько ловок, что и убить-то его практически невозможно. – Он кинул быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним изменений, произошедших в тексте наших книг, связано с бессмертием. И переработка Лукреция вполне типична: исходный текст учит, что человек – существо преходящее, и даже если он продолжит свое существование после смерти, это ничего не изменит, поскольку у человека не останется никаких воспоминаний о земной жизни. Вместо этого появляется новый поддельный фрагмент, который прямо говорит о жизни будущей; что приходит, как Вы видите, в полное противоречие с философией Лукреция. И знаете, что мы увидели, а? Философия этого чертова вуба накладывается на идеи прочих авторов! Вот так-то!
Он резко замолчал и продолжил делать свои пометки.
- Как может кожа, - спросил Мастерс, - даже и живущая вечно, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и прошиты... это противоречит разуму. Даже если переплет, эта чертова шкура, и впрямь живой, я все равно с трудом верю в это. – Он посмотрел на Саперстейна. – Если она живая, что делает ее такой?
- Микрочастицы питательной взвеси, находящейся в атмосфере, - любезно ответил тот.
Мастерс резко поднялся:
- Все, уходим отсюда, это слишком...
- Она впитывает их через поры, - сказал обиженным тонои Саперстейн.
Внимательно рассматривая свои пометки и оставаясь сидеть, Снэд задумчиво проговорил:
- Некоторые измененные тексты просто изумительны. Они варьируются от полного изменения отрывка оригинала и идеи автора, – как в случае с Лукрецием, - до осторожных, почти незаметных исправлений, если можно использовать такое слово, текстов в сторону большей согласованности с учением о вечной жизни. А вопрос возникает такой: имеем ли мы дело лишь с частным мнение отдельной формы жизни, или вубы и впрямь знают то, о чем говорят? Взять, к примеру, поэму Лукреция: она великолепна, прекрасна, интересна – но как поэзия. Как философия она, скорее всего, ошибочна. Я-то этого не знаю, это не моя работа, - я просто издаю книги, а не пишу их. Интерпретировать авторский текст - самое последнее дело, какое может сделать литредактор. Но именно это и делает вуб или сохранившаяся после него шкура.
Он замолчал.
- Интересно было бы узнать, добавила шкура вуба что-нибудь и впрямь ценное?- полюбопытствовал Саперстейн.

 

15. baltaqay

Шкура неубитого вуба

(Филип К. Дик)

— И слышать о нем не хочу, мисс Хэнди, — проворчал почтенный президент издательства «Обелиск Букс». — Тираж уже отпечатан, и даже если в тексте есть ошибки, теперь ничего не поделаешь.
— Но мистер Мастерс, это такая серьезная ошибка, сэр… если он прав. Мистер Брэндис заявляет, будто целая глава…
— Я читал его письмо, и по видеофону с ним говорил. Я в курсе, что он там заявляет. — Мастерс подошел к окну своего кабинета и мрачно взглянул на засушливую, испещренную кратерами поверхность Марса, знакомую ему десятки лет. Он думал о пяти тысячах отпечатанных и переплетенных экземпляров, из которых половина была отделана вубмехом с золотым тиснением. Вубмех — самый изящный и дорогой материал, который только можно найти на Марсе. Издательство и так вышло в убыток, а теперь еще и это.
На его письменном столе лежал экземпляр изданной книги. Это было поэма Лукреция «О природе вещей» в высокопарном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах принялся листать упругие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, досконально знающие античный текст? Человек, ожидавший в приемной, был лишь одним из восьми читателей, написавших или позвонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Да не о чем тут спорить: восемь марсианских классиков совершенно правы. Теперь вопрос только в том, как бы избавиться от них без лишнего шума и забыть, что они вообще читали книгу «Обелиск Букс» и обнаружили то, чего там быть не должно.
Нажав кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:
— Ладно, пусть войдет.
Иначе, чего доброго, он вообще не уйдет: прогонишь его — будет на парковке дожидаться. Такие уж они, эти ученые чудаки: терпения им не занимать.
Дверь отворилась, и на пороге показался седовласый мужчина в старомодных очках, какие были в ходу на Терре, с портфелем в руке.
— Благодарю вас, мистер Мастерс, — сказал он, войдя. — Позвольте объяснить, сэр, почему наша организация считает ошибку такого рода столь значительной. — Он присел к столу и решительно расстегнул портфель. — В конце концов, мы с вами живем на колониальной планете. Все наши ценности, мораль, предметы культуры и обычаи пришли к нам с Терры. Общество ЗАНУД считает, что ваше издание…
— ЗАНУД? — простонал Мастерс. Ему представилась кучка фанатиков, дотошно изучающих продукцию всех типографий Марса и Терры.
— «Защитники античного наследия ученых и деятелей», — расшифровал Брэндис. — У меня с собой достоверное, точное издание «De rerum natura», выпущенное на Терре — в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. — Ученый произнес слово «местное» с таким пренебрежением, будто «Обелиск Букс» должно быть стыдно выпускать книги. — Сейчас я продемонстрирую вам расхождения в тексте. Сначала мы прочитаем мой экземпляр, — он раскрыл и положил перед Мастерсом книгу с Терры, зачитанную до дыр, — в котором текст верен. Затем — тот же отрывок в вашем издании. — Рядом с потрепанной синей книжицей он положил один из роскошных, отделанных вубмехом томов «Обелиск Букс».
— Я позову нашего редактора, — сказал Мастерс, нажал кнопку селектора и велел мисс Хэнди: — Будьте добры, пригласите ко мне Джека Снида.
— Хорошо, мистер Мастерс.
— Я зачитаю вам строфу из подлинного издания, — продолжал Брэндис, — которое представляет собой стихотворное переложение латинского оригинала. Кхм. — Он с достоинством прочистил горло и начал читать вслух.

Нас избавленье ждет от скорбных лет:
Страдать не может тот, кого уж нет.
Земных опор и неба лишены,
Не сдвинемся, но будем сметены.

— Мне знакомы эти строки, — сказал Мастерс с раздражением. Не хватало еще, чтобы гость поучал его, как дитя малое.
— Эта строфа в вашем издании отсутствует, а на ее месте — один Бог знает откуда — появились другие стихи. Разрешите. — Взяв шикарное, переплетенное в вубмех издание «Обелиск», Брэндис пролистал его, нашел нужное место и прочел:

Нас избавленье ждет от скорбных лет,
Что недоступно средь земных сует.
За все мирские муки воздая,
Смерть нам несет блаженство бытия.

Не сводя глаз с Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул книгу из вубмеха.
— И что всего досаднее — это четверостишие выражает идею, прямо противоположную смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Ведь кто-то же его написал. Смею полагать, не Драйден. И не Лукреций. — Он взглянул на Мастерса с таким выражением, будто подозревал в авторстве его самого.
Дверь кабинета открылась, и вошел редактор Джек Снид. Он обратился к своему начальнику со смиренным видом:
— Он прав. И таких переделок в тексте примерно тридцать. Я перечитал всю книгу, как только стали приходить письма. А теперь решил проверить другие издания из нашего осеннего каталога. — Он добавил страдальчески: — В некоторых я уже нашел искажения.
Мастерс сказал:
— Ты вычитывал текст последним, прежде чем его отправили к наборщикам. Были ли в нем эти ошибки?
— Ни одной. Я лично вычитал гранки — в них тоже не было изменений. Переделки появились только тогда, когда книги были переплетены… если такое вообще возможно. И только в книгах, отделанных вубмехом. Книги в обычных бумажных переплетах… с ними все нормально.
Мастерс мигнул.
— Но ведь это один и тот же тираж. Эти книги печатались вместе. Поначалу мы даже не планировали выпускать половину тиража в эксклюзивном оформлении. Идею с вубмехом в самый последний момент предложил наш коммерческий отдел.
— Сдается мне, — сказал Джек Снид, — что мы чего-то не знаем о вубмехе.

Часом позже Мастерс, который, казалось, еще сильнее постарел, вместе с редактором Джеком Снидом сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента фирмы «Безупреччер Инкорпорейтед». Именно у нее издательство «Обелиск Букс» приобрело вубмех для своих переплетов.
— Прежде всего, — сказал Мастерс сухим, деловым тоном, — объясните нам, что собой представляет вубмех?
— Вообще, — начал Саперштейн, — я не ошибусь, если отвечу вам, что вубмех — это мех марсианского вуба. Я знаю, что это мало о чем говорит вам, джентльмены, но пусть это будет наша отправная точка, так сказать, аксиома, с которой мы все согласны и на которую мы будем далее опираться в наших рассуждениях. Для начала позвольте мне просветить вас о природе самого вуба. На ценность шкур не в последнюю очередь влияет их редкость. Шкуры вуба редки потому, что вубы очень редко умирают. Я хочу сказать, что умертвить вуба почти невозможно — даже больного или старого. И даже после того, как вуб убит, его шкура остается живой. Эта особенность делает вубмех уникальным материалом для отделки интерьера или, в вашем случае, для оформления книг, которые прослужат читателям целую вечность.
Мастерс вздыхал и уныло смотрел в окно, слушая монотонную речь Саперштейна. Редактор, сидящий подле него, делал в блокноте понятные ему одному пометки, нахмурив свое молодое, энергичное лицо.
— Когда вы обратились к нам, — продолжал разглагольствовать Саперштейн, — заметьте, вы сами к нам обратились, мы вам не навязывались — мы продали вам самую отборную, качественную кожу из всех наших запасов, а они у нас немаленькие. Эта кожа обладает неповторимым блеском; ничто не сравнится с ней ни на Марсе, ни на старой доброй Терре. Порвите ее, поцарапайте — она восстановится сама собой. Ворс на ней продолжает расти и густеть, так что с годами ваши переплеты будут становиться все изысканнее и ценнее. Через десять лет ворс отрастет настолько…
Снид не дослушал его:
— Так значит, кожа до сих пор жива. Интересно. А вуб, как вы говорите, настолько ушлое создание, что его практически невозможно убить. — Он бросил нерешительный взгляд на Мастерса. — Каждое из тридцати изменений в наших книгах имеет отношение к бессмертию. Пример Лукреция очень показателен: в оригинале говорится, что человек не вечен и даже если жизнь после смерти существует, нам от нее никакого толку, потому что мы не будем помнить себя нынешних. Тут-то и вклиниваются подложные строфы, которые уверенно толкуют о жизни с позиций бессмертного существа. По сути, они абсолютно противоречат идеям Лукреция. И что мы получаем в результате? Винегрет из вубовской философии и мировоззрений самых разных авторов. Вот и все. — Он умолк и снова уткнулся в свои записи.
— Как может кожа, — недоуменно произнес Мастерс, — пусть даже бессмертная, изменять содержание книги? Текст уже напечатан — листы нарезаны, блоки склеены и прошиты… это противоречит здравому смыслу. Даже если этот переплет, эта шкура, будь она неладна, и вправду все еще живет, в чем я сомневаюсь. — Он вопросительно посмотрел на Саперштейна. — Если она жива, чем она питается?
— Мельчайшими частицами питательных веществ, растворенных в атмосфере, — вкрадчиво ответил Саперштейн.
— Пойдем отсюда, — сказал Мастерс, вставая. — Это просто смешно.
— Она вдыхает частицы пищи, — сказал Саперштейн, — сквозь поры. — Его голос звучал победоносно и отчасти укоризненно.
Однако Джек Снид не поднялся вслед за своим боссом. Просматривая свои записи, он задумчиво произнес:
— Некоторые из изменений просто поразительны. Они то бесцеремонно перекраивают авторский замысел, как в случае с Лукрецием, то едва уловимыми, почти незаметными исправлениями — если можно так выразиться — подгоняют текст под идею вечной жизни. Вот что действительно важно: имеем ли мы дело с мнением отдельной формы жизни или же вуб знает, о чем говорит? Взять, к примеру, поэму Лукреция: она гениальная, восхитительная, захватывающая — как поэзия. Но как философия она, возможно, ошибочна. Я не знаю. Это не входит в мои полномочия, я просто редактирую книги, я их не пишу. Для хорошего редактора последнее дело переиначивать авторский текст на свой вкус. Но именно этим и занимается вуб, или, если уж на то пошло, оставшаяся от него шкура. — Он замолчал.
Саперштейн произнес:
— Хотел бы я знать, сочинил ли он что-нибудь достойное внимания.

16. bjarka.biergen

Не по её обложке

(Филип К. Дик)

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, - раздражённо ответил директор "Книг Обелиска", суровый мужчина преклонных лет. - Всё уже ушло в печать, если в тексте и есть ошибка, то теперь с этим ничего уже не поделать.

- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - ошибка очень существенная, сэр. Если, конечно, он прав. Ведь мистер Брэндис утверждает, что целая глава...

- Я читал его письмо, более того, я говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает. - Мастерс отошёл к окну своего кабинета, с мрачным видом стал смотреть на иссохшую, испещрённую кратерами поверхность Марса, на которую уже нагляделся за столько десятков лет. Пять тысяч копий, уже напечатанных, уже в переплёте, подумал он. И половина из них - в вобовом переплёте с золотом. Самый изысканный и дорогой материал из тех, что мы смогли найти. Мы и так потеряли кучу денег на издании, а теперь ещё и эта забота.

На столе у него лежал экземпляр книги. "О природе вещей" Лукреция в величественном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул плотные белые страницы. Кто мог подумать, что на Марсе найдётся человек, настолько хорошо знающий такой древний текст? - размышлял он. И при этом посетитель, который ждал за дверью кабинета, был только одним из тех восьми человек, что потрудились написать или позвонить в "Книги Обелиска", чтоб сообщить об этом спорном отрывке.

Спорном? Спора как такового и не было; восемь местных знатоков латыни были правы. Нужно было просто заставить их без особого шума отступить и забыть, что они прочли книгу в издании "Обелиска" и обнаружили в ней этот злополучный пассаж.

Мастерс нажал кнопку интеркома и сказал секретарю:

- Хорошо, пусть войдёт.

Он знал, что иначе этот человек не уйдёт никогда; такие, как он, скорее поселятся у дверей. Почти все учёные подобного сорта - терпения им не занимать.

Дверь открылась, и появился высокий седой мужчина: на нём были очки по старой земной моде, в руке портфель.

- Спасибо, мистер Мастерс, - входя, сказал он. - Позвольте объяснить, сэр, почему стоящая за мной организация считает эту ошибку столь серьёзной. - Он без приглашения сел за стол и поспешно расстегнул портфель. - Так или иначе, мы с вами живём на планете-колонии. Все наши ценности, нормы морали, обычаи, артефакты пришли к нам с Земли. НИКРЕНА считает тот факт, что вы издали эту книгу...."

- НИКРЕНА? - прервал его Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, однако тяжело вздохнул. Надо полагать, это одна из тех привередливых организаций, что отслеживают всё выходящее из печати - здесь, на Марсе, или привезённое с Земли.

- Научно-исследовательский комитет расследования ереси и нарушений аутентичности, - пояснил Брэндис. - Я привёз с собой настоящий, проверенный экземпляр поэмы "О природе вещей", изданный на Земле - поэма в переводе Драйдена, как и в вашем местном издании. - Он так выделил слово “местном”, что все его слова сразу зазвучали лицемерно и заискивающе. Как будто, подумал Мастерс, издательство "Книги Обелиска" совершало что-то непотребное уже только тем, что издавало книги. - Давайте обратим внимание на неподлинные вставки. Убедительно прошу вас изучить сначала мой экземпляр, - он выложил на стол Мастерса старую потрёпанную изданную на Земле книгу, - в котором отрывок дан верно. А после этого, сэр, посмотрите экземпляр вашего издания, тот же фрагмент. - Рядом со старой синей книжкой он положил элегантный внушительный том в вобовом переплёте, выпущенный "Книгами Обелиска".

- Вы позволите? Я хотел бы пригласить нашего литературного редактора, - сказал Мастерс и тут же обратился по внутренней связи к мисс Хэнди:

- Будь добра, пусть Джек Снед зайдёт ко мне ненадолго.

- Да, мистер Мастерс.

- Если мы откроем подлинное издание, - продолжал Брэндис, - то увидим там вот такое метрическое переложение латинского текста... Кхм. - Он сосредоточенно прокашлялся, затем начал читать вслух:

- С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,

И никаких ощущений у нас не пробудится больше,

Даже коль море с землёй и с морями смешается небо...

...Так же, как ныне для нас безразлично, чем были мы раньше,

И не томимся о том мы теперь никакою тревогой. (1)

- Отрывок мне известен, - прервал его Мастерс, почувствовав лёгкий укол; этот человек взялся читать ему лекцию, как какому-то школьнику!

- Эти строки, - заметил Брэндис, - в вашем издании отсутствуют, а на их месте находится следующая поддельная строфа Бог знает какого происхождения. Позвольте... - он взял роскошный том "Обелиска" в переплёте из шкурки воба, пролистал его, нашёл нужную страницу; затем начал читать.

- И не томимся о том мы теперь никакою тревогой;

Сколь незнаком этот дух всем, кто носит оковы земные!

Смерти черту перейдя, мы моря для себя открываем:

Всё, что неведомо нам оставалось, покуда мы жили;

Жизни земной краткий миг счастье вечное нам предвещает.

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу в меховом переплёте.

- Что хуже всего, - сказал он, - эта строфа проповедует мысль, диаметрально противоположную идее всей книги. Откуда она взялась? Кто-то должен был написать её. Драйден этого не делал, равно как и Лукреций. - Он сверлил глазами Мастерса так, будто считал, что автором строфы был Мастерс собственной персоной.

Дверь кабинета вновь открылась, и вошёл редактор издательства Джек Снед.

- Он прав, - покорно признался редактор начальнику. - И это только одно из изменений, а всего их тридцать или около того: я перепахал всё издание с тех пор, как начали приходить письма. А теперь перехожу к другим книгам из нашего осеннего каталога, - добавил он со вздохом. - В некоторых я тоже обнаружил изменения.

- Вы последним из редакторов вычитываете текст, прежде чем книга уходит в типографию. При вычитке эти ошибки были?

- Абсолютно уверен, что нет, - ответил Снед. - Я лично проверяю гранки, в гранках тоже не было никаких изменений. Они появляются только тогда, когда выходит готовая книга в переплёте, если это имеет хоть какое-то значение. Точнее, книга в переплёте из шкурки воба с золотом. В обычных экземплярах в картонной обложке всё в порядке.

Мастерс моргнул.

- Но все книги относятся к единому тиражу. Они проходят через один и тот же пресс. На самом деле изначально мы не планировали делать эксклюзивный дорогой переплёт, эта идея возникла в последнюю минуту, и отдел продаж потребовал, чтобы половина тиража была издана в переплёте из вобовой шкурки.

- Думаю, - ответил Джек Снед, - нам придётся хорошенько поработать и досконально разобраться, что же такое эти шкурки марсианского воба...

Уже через час старик Мастерс в сопровождении редактора Джека Снеда, слегка ковыляя, вошёл и сел напротив Лютера Сейперстайна - торгового представителя фирмы-поставщика шкурок, входящей в корпорацию "Безупречность", - именно у них издательство "Книги Обелиска" закупало шкурки воба для переплётов.

- Первым делом я хотел бы узнать, - резким деловым тоном сообщил Мастерс, - что собой представляют шкурки воба.

- В принципе, - ответил Сейперстайн, - если отвечать в точности на поставленный вопрос, они представляют собой шкурки марсианского воба. Я понимаю, джентльмены, что вам это мало о чём говорит, но по крайней мере у нас теперь есть некая точка понимания, некий постулат, который мы все принимаем и на основе которого уже можно говорить о чём-то более существенном. Для лучшего понимания позвольте мне немного рассказать о природе самих вобов. Их мех высоко ценится, поскольку, кроме всего прочего, это редкий материал. Шкурка воба редко встречается потому, что вобы крайне редко умирают. Этим я хочу сказать, что убить воба практически невозможно - даже больного или старого. И даже если воба убить, то его шкурка продолжает жить. В этом и заключается её уникальная ценность, которую используют при создании интерьеров или, как в вашем случае, долговечных ценных книг, которые могут храниться долгие годы.

Мастерс вздохнул, бессмысленно посмотрел в окно, в то время как Сейперстайн продолжал свою занудную речь. Рядом сидел редактор, он делал какие-то краткие и неразборчивые заметки, и его живое молодое лицо казалось особенно мрачным.

- Товар, который мы вам поставили по вашей же просьбе, - сказал Сейперстайн, - заметьте, это вы к нам обратились, а мы не вас нашли! - этот товар состоит из отборных, отменного качества шкур из наших огромных запасов. Эти живые шкурки по-особенному лоснятся, они уникальны; ничто ни на Марсе, ни у нас дома на Земле, на них не похоже. Если шкурка разорвана или потёрта, она восстанавливается сама по себе. Со временем шерстяной покров становится всё гуще и пышнее, так что ваши переплёты с годами будут становиться всё роскошнее, а значит, и спрос на них будет расти. Через десять лет качество шерстяного покрова этих вобовых переплётов...

- То есть шкурка всё ещё живая, - прервал его Снед. - Интересно. А воб, как вы говорите, такой юркий, что его практически невозможно убить. - Он коротко взглянул на Мастерса. - Каждое из тридцати с чем-то изменений, возникших в тексте наших книг, как-либо связано с бессмертием. Перевод Лукреция стандартный. Текст оригинала учит нас тому, что человек смертен, что даже если жизнь после смерти существует, то это не имеет никакого значения, потому что воспоминаний о жизни в этом мире после смерти не останется. А у нас вместо этого отрывка появляется поддельный фрагмент, в котором ясно говорится о жизни будущей, - как вы и говорите, это полностью расходится со всей философией Лукреция! Вы представляете вообще, что мы наблюдаем? Философия какого-то несчастного воба возобладала над философией других авторов! Вот и всё, от начала до конца. - Он замолчал и вновь принялся за свои заметки.

- Но каким образом шкурка, - спросил Мастерс, - пусть даже вечно живая шкурка, может повлиять на содержание книги? На уже напечатанный текст, когда страницы обрезаны, листы склеены и сшиты? Это же противоречит здравому смыслу! Даже в том случае, если переплёт, ну, эта несчастная шкура, действительно живая, во что лично я верю с трудом. - Он посмотрел на Сейперстайна. - Если она живая, чем же она тогда питается?

- Микрочастицами пищи из атмосферы, - с готовностью пояснил Сейперстайн.

Мастерс поднялся.

- Пойдём отсюда, - сказал он, - это уже просто смешно.

- Шкурка вдыхает частицы через поры на коже, - сказал Сейперстайн. В его голосе слышалось достоинство и даже небольшой упрёк.

Джек Снед не последовал за начальником. Глядя в свои заметки, он задумчиво произнёс:

- Некоторые из этих изменённых текстов просто прекрасны. Там есть изменения разной степени, от полностью противоположных оригиналу и мысли автора, как в нашем случае с Лукрецием, до совсем небольших, почти незаметных поправок - если можно так выразиться - в тех текстах, которые по своей сути ближе к учению о вечной жизни. Знаете, в чём на самом деле главный вопрос? Вот в чём: то, что мы видим - это точка зрения одной конкретной формы жизни? Или воб обладает истинным знанием о том, про что говорит? Взять ту же поэму Лукреция: в поэтическом смысле это великая, это прекраснейшая, интереснейшая поэма. Но ведь с точки зрения философии она может быть и неверной. В общем, не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, я их не пишу. Тогда как воб - ну или то, что от него осталось - делает именно это. - Он умолк.

- Интересно, добавил ли он что-то действительно важное, - ответил на это Сейперстайн.

Примечания

(1) Оригинальный текст Лукреция дан в русском переводе Ф. Петровского.

17. BusLen

 - Я не желаю его видеть, мисс Хэнди,- раздраженно буркнул разозленный престарелый президент «Обелиск букс». - Тираж уже напечатан;и если в тексте есть ошибка, мы уже ничего не исправим.
- Но, мистер Мастерс,- возразила мисс Хэнди,- это существенная ошибка,сэр. Если он прав... Мистер Брэндайс заявляет, что целая часть...
- Читал я его письмо. И разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он заявляет.

Мастерс подошел к окну своего кабинета, сердито уставился на иссушенную, изрытую кратерами, поверхность Марса. Сотни дней уже смотрит он на неё . "Пять тысяч экземпляров напечатаны, переплетены, - размышлял он,- и половина оформлена штампованной золотом кожей марсианского вуба. Самым элегантным роскошным экзотическим материалом. Мы уже потеряли деньги на редактировании, и теперь это".

На столе его лежала книга. Лукреций "О природе вещей" в замечательном блестящем переводе Джона Драйдена. Бэрни Мастерс сердито перелистнул новые жесткие страницы. "Кто бы мог подумать, что на Марсе есть тот, кто так хорошо знает древний текст, - думал он. - А человек, ожидающий в приемной, один из тех восьми,кто написал или позвонил в «Обелиск букс» по поводу спорного отрывка.Спорного отрывка? Тут не о чем спорить: восемь местных знатоков латинского правы. Вопрос в том, как заставить их тихо исчезнуть, забыть о том, что они вообще что-либо читали в издании «Обелиска» и нашли этот исковерканный отрывок. Вот в чем вопрос?"

- О'кей, впустите его,- сказал Мастерс секретарю, коснувшись кнопки внутренней связи.

Иначе этот человек никогда не уйдет. Он просто поселится здесь. Вообще все ученые таковы: кажется, у них безграничное терпение. Дверь открылась, и появился высокий седой человек в старомодных земных очках, с папкой в руке.
- Благодарю, мистер Мастерс, - произнес он входя. - Позвольте мне, сэр, объяснить, почему моя организация считает существенной такую ошибку, как эта.
Он уселся за стол и быстро открыл папку.
- Мы, прежде всего, планета-колония. Все наши ценности, обычаи, артефакты и традиции пришли с Земли. СПИКНИФАВ полагает,что вы, издавая эту книгу в таком виде...
- СПИКНИФАВ? - пробурчал Мастерс, прервав собеседника. Несмотря на то,что он никогда не слышал о такой организации, Мастерс расстроился. Видимо, это одна из многих группировок бдительных оригиналов, которые отслеживают всю печатную продукцию: выпущена она на Марсе или доставлена с Земли.
- Стражи Против Искажения Культурного Наследия И Фальшивых Артефактов Вообще, - пояснил Брэндайс. - Я захватил с собой истинное правильное земное издание "О природе вещей", тоже в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.
"Его упор на слове "местное" превратил это слово в неприлично второсортное, как будто во всем том, что издает « Обелиск букс» есть что-то предосудительное", - подумал Мастерс.
- Разберем ваши неверные вставки. Потрудитесь посмотреть сначала мой экземпляр, в котором записано правильно … - Брэндайс положил в открытом виде Мастерсу на стол старый замусоленный экземпляр книги, изданный на Земле. - А потом, сэр, экземпляр вашего издания; один и тот же отрывок.
Рядом со своей маленькой древней синей книгой он положил один из больших роскошных переплетенных мехом вуба экземпляров, изданных «Обелиск буксом».
- С Вашего разрешения, я приглашу моего редактора.- Мастерс нажал кнопку внутренней связи. - Попросите, пожалуйста, ко мне Джека Снеда.
- Да, мистер Мастерс.
- Для цитаты из подлинного издания мы возьмем следующее, в переводе с латинского, так... Хм-хм, -Брэйданс прочистил горло и продекламировал:

"Избавимся от горестей, от боли;
Уйдут все чувства, нас не будет боле.
Исчезнет тело, дух останется,
С ним в катаклизмах ничего не станется."

- Знаю я этот отрывок, - поморщился Мастерс, почувствов досаду: ему, как ребенку, читают лекцию.
- Это четверостишие отсутствует в вашем издании, - продолжил Брэндайс, - вместо него появилось фальшивое. Бог его знает, кто - автор. Разрешите.
С этими словами он взял роскошный переплетенный мехом вуба экземпляр от «Обелиск букс» ; скользя пальцем, нашел нужное место и зачитал:

"Избавимся от горестей, от боли;
Понять не может тот,с Земною долей,
Что мы познаем после смерти:
Петь о блаженстве — наш удел."

Взглянув на Мастерса, Брэндайс захлопнул переплетенную мехом вуба книгу.
- И что еще надо заметить - это четверостишие проповедует идею, потиворечащую той, о чем книга в целом. Откуда оно взялось? Ведь кто-то же должен был это написать. Драйден не писал. Лукреций тоже.
Брэндайс уставился на Мастерса так, как будто обвинял в этом его.
Тут открылась дверь, и вошел Джек Снед, редактор издательства.
- Он прав, - сказал Джек, обращаясь к своему начальнику. - И это только одно из тридцати или более изменений в тексте. После получения этих писем я досконально проверил всю книгу. Сейчас я взялся за другие недавние выпуски нашего издания, - и, вздохнув, добавил, - там тоже есть некоторые изменения.
- Последним, кто вычитывал книгу перед отправкой в типографию, были Вы? - спросил Мастерс. - Были тогда эти ошибки?
- Нет, точно нет, - ответил Снед, - я лично вычитывал гранки. Искажений в гранках не было. Они появились, когда пришел переплетенный тираж, если это имеет какое-то значение. Точнее, в экземплярах, оформленных мехом вуба и золотом. С экземплярами, переплетенными как обычно, все в порядке.
- Но они же все под одной редакцией, - удивился Мастерс, - и все экземпляры
печатались одновременно. У нас и в планах не было делать эксклюзивный дорогостоящий переплет.Только в последнюю минуту, когда договорились наверху и руководство дало добро, половину тиража оформили мехом вуба.
- Мне кажется, нам не мешало бы тщательно разобраться с этим мехом марсианского вуба, - сказал Снед.

Спустя час расстроенный престарелый Мастерс вместе с редактором Джеком Снедом сидел напротив Лютера Сэперштейна, представителя фирмы «Флолес инкорпорейтед» - поставщика кожи. Это от них «Обелиск букс» получил мех вуба, которым переплели свои книги.
- Прежде всего, что такое мех вуба? — бодрым профессиональным голосом спросил Мастерс.
- По существу, - ответил Сэперштейн, - в духе заданного вопроса ответ звучит так: это мех марсианского вуба. Я знаю, джентельмены, что это ничего вам не говорит. Но по крайней мере, это утверждение, постулат, с которым мы все можем согласиться,чтобы делать дальнейшие выводы. Позвольте для пользы дела сказать вам о самом вубе. Его мех ценен еще и потому, помимо других причин, что он - редкость. А редкость потому, что вуб умирает нечасто. Я имею в виду следующее: невозможно лишить жизни вуба, даже больного или старого. И что если вуба убъют, то его шкура остается живой. Это качество имеет большое уникальное значение для декорации интерьеров или, как в вашем случае, для переплета ценных книг, предназначенных для долгой жизни.
Сэперштейн бубнил не переставая. Вздохнув, Мастерс уставился в окно. Рядом с ним редактор с мрачным выражением молодого энергичного лица делал короткие пометки.
- Что мы поставили вам, когда вы пришли к нам?- продолжал Сэперштейн. - Напомню: вы сами пришли, мы вас не искали . Мы поставили отборные превосходные шкуры из наших огромных запасов. Эти живые шкуры придают уникальный блеск всему, с чем соприкасаются; ничто не может с ними сравниться ни на Марсе, ни на Земле, вернись мы обратно. Все повреждения на шкуре затягиваются сами. Ворс продолжает расти, мех становится густым и пышным,так что со временем переплеты ваших томов станут еще роскошнее. Спустя десять лет качество книг, переплетенных густошерстным мехом вуба...
- Итак, - прервал его Снед, - шкура остается живой. Интересно. И вуб, как вы говорите, настолько живуч, что убить его практически невозможно. - Он быстро взглянул на Мастерса. - А каждое из тридцати с лишним изменение, внесенное в книгу, связано с темой вечности. Текст Лукреция преобразован по единому подобию. В оригинале сказано, что человек живет один раз. Даже если он оживет после смерти, это не имеет значения, так как он ничего не помнит из прошлой жизни. Вместо этого появились новые поддельные отрывки, в которых сказано о будущей жизни, основанной на настоящей. Видите, в целом полная противоположность философии, изложенной Лукрецием.Вы представляете себе, что мы имеем в виду, не так ли? Философия этого чертова вуба замещает собой философию других авторов. Вот именно; все сходится...
Он резко замолчал и продолжил свои записи.
- Как эта шкура, даже вечно живая, оказала влияние на содержание книги ? - спросил Мастерс. - Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и переплетены. Это уму непостижимо. Даже если этот переплетный материал, эта чертова шкура действительно жива, во что я верю с трудом, - он уставился на Сэперштейна, - если она живет, то как?
- За счет мельчайших частиц пищи, распыленных в атмосфере, - любезно ответил Сэперштейн.
- Это просто смешно! - Мастерс вскочил на ноги. - Пошли!
- Они поглощают частицы через поры, - пояснил Сэперштейн тоном горделивым, даже немного обвиняющим.

Джек Снед не торопился вслед за начальником. Продолжая сидеть и не отрываясь от своих записей, он сказал:
- Некоторые из исправленных текстов восхитительны. Сами изменения варьируются от полной переделки отрывков из оригинальных текстов и мнения автора - как в случае с Лукрецием - до едва уловимого, почти невидимого вмешательства — на уровне одного слова - приводя текст в соответствие с доктриной вечной жизни. Вопрос вот в чем? Мы столкнулись просто с мнением одной специфической формы жизни, или вуб знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, к примеру, великая, красивая, очень интересная — как поэзия. Но, как философия, может быть и неверна. Я не знаю. Это не моя работа; я просто редактирую книги, я не пишу их. Самое последнее дело, для хорошего редактора, исправлять авторский текст по своему разумению. Но это и есть то самое, что делает вуб или ,иначе, его шкура.
Он снова замолчал.
- И мне интересно было бы это узнать , - добавил Сэперштейн.

18. carnation77

ПО ОБЛОЖКЕ НЕ СУДЯТ
Директор издательства «Обелиск букс», хмурый мужчина в возрасте, раздраженно сказал:
— Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Издание уже в печати, и если в тексте есть ошибка, мы ничего не сможем исправить.
— Но мистер Мастерс, сэр, — возразила мисс Хэнди, — если он окажется прав, это очень грубая ошибка. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава —
— Я читал его письмо и разговаривал с ним по видфону. Я знаю, что он утверждает. — Мастерс подошел к окну и уныло уставился на изъеденную кратерами, пустынную поверхность Марса, которую он созерцал вот уже который год. Пять тысяч экземпляров уже напечатаны и переплетены, думал он. И из них половина с золотым тиснением, с отделкой из меха марсианского уаба — самого дорогого материала, который мы могли найти. Мы и так уже были в убытке, а тут такой сюрприз.
На его столе лежал экземпляр этой книги — «О природе вещей» Лукреция, в превосходном классическом переводе Джона Драйдена. С досадой Барни Мастерс пролистал новенькие белые страницы. Подумать только, что на Марсе кто-то может разбираться в такой старине, промелькнуло у него в голове. А ведь человек, сидящий в приемной, был только одним из восьми читателей, которые сообщили «Обелиск букс» о спорном месте в книге.
Хотя было ли оно спорным? Споров не было, восемь местных специалистов по латыни были правы. Задача состояла в том, чтобы просто тихо от них избавиться. Чтобы они забыли, что когда-то читали книгу от «Обелиск букс» и нашли там несоответствие.
Мастерс нажал на столе кнопку переговорного устройства и сказал:
— Ладно. Пусть войдет.
Иначе от него не отделаешься; а то так и будет торчать под окнами весь день. Это типичная черта ученых мужей: у них, по-видимому, безграничное терпение.
Открылась дверь, и на пороге появился высокий седовласый мужчина с портфелем в руке и в старомодных очках, которые когда-то носили на Терре.
— Спасибо, мистер Мастерс, — сказал ученый. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает эту ошибку такой важной. – Он присел на стул и быстро раскрыл портфель. — Все-таки мы — планета-колония. Все наши ценности, этика, культура и традиции родом с Терры. КОКОВИФ считает, что сам факт выхода этой книги…
— КОКОВИФ? — перебил его Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, но все равно тяжело вздохнул. Несомненно, это одна из тех неусыпных безумных организаций, которые дотошно проверяют все, что печатается: либо издается здесь, на Марсе, либо прибывает с Терры.
— Комитет по охране культурных объектов от всевозможных искажений и фальсификаций, — объяснил Брэндис. — У меня есть с собой настоящее, подлинное издание «О природе вещей» с Терры. Это перевод Драйдена, как и ваше, местное, издание. — Слово «местное» прозвучало с таким отвращением и пренебрежением, как будто, подумал Мастерс, компания «Обелиск букс» занималась не печатанием книг, а чем-то непристойным. — Рассмотрим несовпадения. Сначала предлагаю вам ознакомиться с моим экземпляром, — он положил на стол Мастерса раскрытую книгу, потрепанную, старую, изданную на Терре, — где произведение представлено без искажений. — А затем, сэр, с вашим изданием. Сравним один и тот же отрывок. — Рядом со старенькой голубой книжицей он выложил большой красивый том, отделанный мехом уаба, изданный «Обелиск букс».
— Я позову выпускающего редактора, — сказал Мастерс. Нажав на кнопку связи, он попросил мисс Хэнди: — Позовите, пожалуйста, Джека Снида.
— Да, мистер Мастерс.
— Если обратиться к подлинной версии, — сказал Брэндис, — мы получим следующее изложение латинского текста. Гм. — Он смущенно прокашлялся, затем начал читать:
"С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо".

— Мне знаком этот отрывок, — язвительно сказал Мастерс. Еще не хватало, чтобы его поучали, как ребенка.
— Это место, — заметил Брэндис, — отсутствует в вашем издании, зато есть следующий пассаж — совершенно неясного происхождения. Позвольте, — взяв со стола роскошный, обитый мехом уаба том, он пролистал его и, найдя нужный отрывок, прочел:
"С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Море иных ощущений, неведомых людям, мы знаем,
Смерть — не предел, и мы вновь будем путь продолжать этот вечно".

Сердито глядя на Мастерса, Брэндис захлопнул красивую книгу.
— Что самое возмутительное, — сказал он, — смысл этого отрывка совершенно противоположен идее всей книги. Откуда он взялся? Кто-то ведь должен был это написать! Драйден такого не писал, Лукреций тоже. — Он смотрел на Мастерса так, как будто тот собственноручно приложил к этому руку.
Дверь открылась и вошел Джек Снид, выпускающий редактор издательства.
— Он прав, — грустно сообщил он директору. — И это только одно отклонение от подлинного текста из тридцати с лишним: я перепроверил всю книгу с тех пор, как начали приходить письма. Сейчас я приступил к проверке книг из нашего осеннего каталога, — добавил он нехотя. — В некоторых из них также есть искажения.
Мастерс сказал:
— Вы были последним, кто проверял текст перед тем, как он пошел в печать. Там были эти ошибки?
— Нет, ни единой. Я также лично проверял гранки, и там ничего. Изменения появились только на последней стадии, после переплета — если вам это интересно. А точнее, в экземплярах с золотым тиснением и мехом уаба. В обычных экземплярах все в порядке.
Мастерс удивленно заморгал.
— Но ведь это одно и то же издание. И те, и другие книги вместе печатались в типографии. Вначале мы даже не планировали эксклюзивную версию в дорогом оформлении. Мы договорились об этом в последнюю минуту, и в штаб-квартире предложили выпустить половину книг с отделкой мехом уаба.
— Полагаю, — сказал Джек Снид, — нам нужно провести небольшое исследование в связи с мехом марсианского уаба.

Через час пожилой, усталый Мастерс и выпускающий редактор Джек Снид сидели напротив Лютера Саперстайна, торгового агента корпорации Флолесс. Именно у них компания «Обелиск букс» закупала мех уаба для своих книг.
— Прежде всего, — начал Мастерс деловым, профессиональным тоном, — что такое мех уаба?
— В сущности, — ответил Саперстайн, — если понимать ваш вопрос буквально, это мех марсианского уаба. Я знаю, что это ни о чем вам не говорит, господа, но по крайней мере это постулат, от которого мы можем отталкиваться, чтобы говорить о чем-то большем. Теперь позвольте проинформировать вас, что же такое, собственно, марсианский уаб. Его мех очень ценен, потому что, помимо прочего, он редкий. А все потому, что уабы очень редко умирают. Уаба очень трудно убить, даже старого или больного. И даже если его убивают, его шкура продолжает жить. Благодаря этому качество он используется ценителями для украшения дома или, как в вашем случае, для переплета вечных, ценнейших книг, которые должны служить долго.
Мастерс вздохнул, задумчиво посмотрел в окно, пока Саперстайн монотонно говорил. Выпускающий редактор, сидящий рядом с ним, быстро что-то записывал с выражением сосредоточенности на своем юном, полном энтузиазма лице.
— Тот мех, который мы вам поставили, — продолжал Саперстайн, — когда вы обратились к нам, — заметьте, это вы пришли к нам, мы вас не искали — это специально отобранные, лучшие шкуры уаба из нашего обширного ассортимента. Этот живой мех сияет собственным, неповторимым блеском. Ничто другое на Марсе или на нашей родине Терре не сравнится с ним. Если мех рвется или повреждается, то он может восстанавливать сам себя. Месяц за месяцем его блеск и сияние только увеличиваются, что делает обложки ваших книг все более роскошными, а значит, все более ценными для коллекционеров. Через десять лет превосходнейшее качество меха ваших фолиантов...— Снид прервал его:
— Так мех до сих пор жив! Интересно. А уаб, как вы говорите, такой ловкий, что его практически невозможно убить. — Он быстро взглянул на Мастерса. — Каждое из тридцати с лишним отклонений, найденных в тексте, касается темы бессмертия. Вот почему книга Лукреция была изменена. В подлинном тексте говорится, что человек — существо бренное, что даже если он переживет смерть, это неважно, так как у него не останется никаких воспоминаний о жизни в этом мире. Вместо этого в новых, измененных текстах на основе старого произведения совершенно категорично говорится о возможностях будущей жизни — что, как вы отметили, полностью противоречит всему учению Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? С учением проклятого уаба, переиначившего книги разных авторов. Вот и все, — он внезапно замолчал и продолжил царапать в своем блокноте.
— Как может шкура животного, — недоверчиво промолвил Мастерс, — даже вечно живущего, оказывать воздействие на содержание книги? Текст уже напечатан: страницы разрезаны, тома склеены и прошиты — такого не бывает. Даже если этот дурацкий мех на переплете действительно жив, меня вряд ли удастся в этом убедить. — Он уставился на Саперстайна. — Если он живой, то за счет чего он живет?
— Поедает крошечные частицы пищевых продуктов, подвешенные в воздухе, — любезно ответил Саперстайн.
Поднимаясь на ноги, Мастерс сказал:
— Пойдемте отсюда. Все это просто нелепо.
— Он вдыхает частицы, — сказал Саперстайн, — через поры. — Он говорил с достоинством, даже с укором.
Просматривая свои заметки, так и не поднявшись вслед за директором, Джек Снид задумчиво сказал:
— Некоторые из отклонений просто восхитительны. Иногда отрывок почти полностью меняется, вместе со значением — как в случае с Лукрецием, но есть и мелкие, почти невидимые, исправления — если можно так выразиться — в текстах, которые в большей степени совпадают с доктриной вечной жизни. Вопрос вот в чем. То, с чем мы столкнулись, — это видение одного частного биологического вида, или уаб точно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция — это великое произведение, она прекрасна, очень интересна — но с точки зрения поэзии. А с точки зрения философии, возможно, она неверна. Не знаю. Это не входит в мою компетенцию: я редактирую книги, я их не пишу. Максимум, что может сделать хороший выпускающий редактор, — вставить комментарий в текст автора. Но здесь текст автора меняет уаб — или, правильней сказать, шкура когда-то жившего уаба. — Он замолчал.
Саперстайн сказал:
— Интересно, имеет ли это для нас какой-то смысл.

19. Cincinnati

Филип Кинред Дик «Обложка»


Дряхлеющий, вечно злой директор издательства «Обелиск» раздраженно заявил:
— Мисс Ханди, не хочу я с ним видеться. Издание уже в типографии; даже если в тексты вкралась ошибка, мы теперь бессильны что-либо изменить.

— Но господин Мастерс, сэр, — напомнила вышеупомянутая особа, — это очень существенная ошибка. Быть может, он прав. По мнению мистера Брендайса, вся глава…

— Читал я его письмо и по визофону с ним говорил. Мне известно его мнение.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и угрюмо взглянул на скучную, изъеденную кратерами поверхность Марса — этот пейзаж он лицезрел уже не один десяток лет. «Отпечатано и переплетено пять тысяч экземпляров, — думал Мастерс. — Из них половина — в обложке с золотым тиснением из шкуры марсианского вуба. Материала дороже и шикарнее нам не найти. Мы несем убытки уже на издании, а теперь еще и это».

На его письменном столе лежал экземпляр злополучной книги. Поэма Лукреция «О природе вещей» в великолепном переводе благородного Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно перелистнул хрустящие белоснежные страницы. «Кто бы мог подумать, что хоть одна живая душа на Марсе настолько хорошо знает древний текст?» — мелькнуло у него в голове. А ведь человек, ожидавший в приемной, составлял лишь одну восьмую часть тех, кто обратился в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Такого ли спорного? Несомненно, восемь местных знатоков латыни были правы. Проблема состояла лишь в том, как заставить их убраться подобру-поздорову и забыть, что однажды они держали в руках издание «Обелиска», да еще нашли в нем тот неуместный, сомнительный отрывок.

Коснувшись кнопки системы внутренней связи, Мастерс велел своей помощнице:
— Ладно, впустите его.

«Иначе этот человек никогда не уйдет — он скорее свалится в приемной замертво. Языковеды, они все такие. Терпение у них, похоже, безграничное».

Дверь распахнулась, и на пороге нарисовался высокий, седоватый незнакомец в старомодных, явно земного пошиба очках, в руке он держал портфель.

— Благодарю вас, господин Мастерс, — произнес мужчина, входя в кабинет. — Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку столь важной.

Визитер, не дожидаясь приглашения, уселся за стол и проворно расстегнул свой портфель.

— Мы, знаете ли, выходцы с одной планеты. Все наши ценности и обычаи произошли с Земли. СЧИЗА полагает, что издавая эту книгу…

— Какая еще «СЧИЗА»? — перебил его Мастерс. Он впервые слышал это название, но все равно мысленно застонал. «Очевидно, эти дотошные чудаки собираются вместе и с утра до ночи неусыпно изучают всю печатную продукцию, издаваемую здесь, на Марсе, или доставляемую с Земли».

— Стражи чистоты и истинности знаменитых артефактов, — пояснил Брендайс. — У меня с собой настоящий земной экземпляр «О природе вещей» в переводе Драйдена, в котором нет ошибок, и ваше, местное, издание.

Он произнес «местное» так, словно говорил о чем-то гадком или второсортном, по-видимому, подозревая выпестованное Мастерсом издательство в сомнительных делишках.

— Рассмотрим недостоверные вставки. Прежде взглянем на мой экземпляр. — Он положил Мастерсу на стол потрепанный, старинный томик явно земного происхождения: — Похоже, тут все верно. А вот, сэр, ваша книга. Итак, один и тот же отрывок.
Рядом со старинной книжицей в синей обложке, он положил роскошный, переплетенный в шкуру вуба фолиант, изданный «Обелиском».

— Давайте пригласим сюда моего редактора, — предложил Мастерс. Включив внутреннюю связь, он обратился к мисс Ханди: — Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.

— Слушаюсь, господин Мастерс.

— Согласно подлинному изданию, — продолжил Брендайс, — мы имеем почти буквальный перевод латинской фразы. Кх-м!

Он смущенно откашлялся, а затем громко прочел вслух:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.(1)

— Мне известен этот стих, — резко оборвал уязвленный Мастерс. Этот человек разговаривал с ним, словно с глупым ребенком.

— Упомянутый отрывок, — продолжил Брендайс, — исчез из вашего издания, а вместо него, бог знает откуда, появился другой. Позвольте…

Он взял со стола шикарный экземпляр книги в обложке из шкуры вуба, полистал в поисках нужного места и начал:

Так и когда нас не станет, постигнем глубины
Мысли великой и смертным досель не понятной:
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Наше присутствие здесь предвещает блаженство,
Коему нет ни конца, ни предела, ни края.

Не сводя с Мастерса взгляда, Брендайс, захлопнул изысканный фолиант.

— Самое досадное, — сказал он, — что данные строки несут в себе послание, диаметрально противоположное содержанию всей книги. Откуда они взялись? Ведь кто-то же их сочинил. Драйден этого не писал, Лукреций — тоже.

Судя по взгляду, он подозревал в сем деянии самого Мастерса.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел выпускающий редактор издательства, Джек Снид.

— Так и есть, — покорно констатировал он. — Но это лишь одно из множества изменений в тексте. С тех пор как пошли обращения, я перепроверил всю книгу, а в настоящий момент занимаюсь анализом наших последних неудачных изданий. — И ворчливо добавил: — В некоторых из них я тоже нашел исправления.

— Вы же последним корректировали материалы перед отправкой в набор. Хотите сказать, что сами пропустили ошибки?

— Ни в коем случае, — отрезал Снид. — Я лично сверял гранки — там не было никаких расхождений. Изменения начались после выхода последних эксклюзивных экземпляров, если понимаете, о чем я. А именно, с появлением позлащенных кожаных фолиантов. Обычных книг в картонном переплете это не коснулось.

Мастерс зажмурился:
— Но их печатали одновременно. С одного набора. К тому же изначально мы не планировали эксклюзивного тиража; только в последнюю минуту в головном офисе решили переплести половину экземпляров в шкуру вуба.

— По-моему, — заявил Джек Снид, — нам пора как следует заняться этой шкурой.




Часом позже готовый вот-вот взорваться Мастерс в компании Джека Снида взирал на сидящего перед ними Лютера Саперштейна, торгового представителя заготовительной фирмы «Идеал». Именно от них издательство «Обелиск» получило материал для переплета.

— Прежде всего, — отрывисто бросил Мастерс, — как вы объясните нам происхождение этой шкуры?

— В сущности, — ответил Саперштейн, — если я правильно понял ваш вопрос, ее сняли с марсианского вуба. Видимо, это мало о чем говорит вам, господа, но, по крайней мере, имея отправную точку, и, приняв сказанное за аксиому, можно перейти к дальнейшим умозаключениям. Для большей пользы позвольте мне кратко рассказать вам о сущности вуба. Шкура его, кстати, очень дорогая, поскольку ее трудно добыть. А ценится она потому, что эти существа крайне редко умирают. Понимаете, убить вуба, даже больного или старого, практически невозможно. А если это все же произошло, его кожа продолжает жить. Это качество делает ее незаменимой в украшении домашнего интерьера, или, как в вашем случае, в оформлении ценных книг, подлежащих длительному хранению.

Мастерс вздохнул и уставился в окно, слушая разглагольствования Саперштейна. Рядом сидел редактор и с хмурым выражением на живом, энергичном лице что-то быстро писал.

— Та, которую мы вам предложили, — говорил Саперштейн, — причем не забывайте: это дело затеяли вы, мы не искали знакомства — одна из лучших, а выбор у нас огромный. Это живая кожа, обладающая неповторимым блеском. Ничего подобного нет ни на Марсе, ни на Земле. Если ее поцарапать, а тем паче порвать, она восстановится сама по себе. С каждым днем кожа становится все толще, а фолианты — роскошнее и, следовательно, дороже. Лет через десть этим книгам цены…

— Значит, шкура до сих пор жива, — перебил его Снид. — Интересно. А вуб, по вашим словам, так ловок, что его фактически невозможно убить.

Он покосился на Мастерса и продолжил:
— Все изменения в текстах наших книг связаны с понятием бессмертия. Характерен пересмотр идей Лукреция. В подлинном тексте утверждается, будто пребывание человека в этом мире временно, что, даже если его душа выживает после смерти, это не имеет значения, поскольку она ничего не помнит о своем предыдущем существовании. Но откуда-то возникает новый перевод, в котором категорически провозглашается наличие загробной жизни. Как вы и говорите, данный факт полностью опровергает всю философию Лукреция. Понимаете, с чем мы столкнулись? Проклятый вуб навязывает разным авторам собственное мировоззрение. Вот что самое главное.

Снид замолчал и снова принялся что-то царапать в блокноте.

— Разве кожа, даже если она вечно живая, может оказывать влияние на содержание литературного произведения? — требовательно спросил Мастерс. — Текст уже напечатан, страницы обрезаны, склеены и прошиты. Ерунда какая-то! Не верится мне, что обложка, то есть эта проклятая шкура, и в самом деле живет.

Он окинул Саперштейна внимательным взглядом:
— А если и так, что же она ест?

— Мельчайшие частицы пищи, которые находятся в воздухе во взвешенном состоянии, — любезно пояснил Саперштейн.

— Ну-ну! Это просто смешно, — поднимаясь с места, заявил Мастерс.

— Она вдыхает частицы через поры, — сказал Саперштейн. Теперь он говорил снисходительно и даже с некоторым осуждением.

Продолжая изучать свои заметки и даже не думая вставать вслед за своим шефом, Джек Снид задумчиво произнес:
— Изменения в некоторых текстах заслуживают самого пристального внимания. Они варьируются от полного переиначивания текста оригинала вкупе с искажением авторского замысла, как в случае с Лукрецием, до очень искусных, почти незаметных исправлений отдельных слов, если те идут вразрез с учением о бессмертии. Проблема заключается вот в чем: мы столкнулись с мнением одной конкретной особи, или же идеи вуба имеют под собой нечто большее? Поэма Лукреция, например, с поэтической точки зрения, — превосходное, великое и очень интересное произведение. Однако заключенные в ней философские воззрения, возможно, не верны. Не знаю… Я ведь не автор — я обычный редактор. А хороший редактор ни в коем случае не лезет со своим мнением в авторский текст. Однако вуб, или то, что от него осталось, именно этим и занимается.

Он в очередной раз замолчал.

— Интересно, а не добавило ли это существо чего-нибудь ценного? — предположил Саперштейн.


________________________________________
(1) Лукреций «О природе вещей», перевод Ф.А. Петровского, Издательство АН СССР, 1946 г.(Книга третья, ст. 838-842)

20. copy editor

Переплет


(Филип К. Дик)


Ставший с годами более вспыльчивым, директор издательства «Обелиск» перешел на резкий тон:


— Мне нечего с ним обсуждать, мисс Хенди. Поздно исправлять ошибки, когда все уже в печати.


— Но мистер Мастерс, — не сдавалась секретарша. — Ошибки ведь не мелкие. Что, если он прав? Мистер Брендис утверждает, что целая глава…


— Я читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает, — отрезал директор и отошел ко окну, мрачно глядя на давно приевшийся марсианский пейзаж, все такой же пустынный и щербатый.


Полностью готово пять тысяч экземпляров, проносилось у него в голове. Половина из них в переплете из тисненой золотом шкуры уаба, самого изысканного и дорогого материала, который только нашелся. Столько денег и так уже потеряли на этом издании, не хватало теперь этого.


Барни Мастерс взял со стола образец книги и стал раздраженно перелистывать хрустящие белые страницы. Поэма Лукреция «О природе вещей» в превосходном переводе Джона Драйдена. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется знаток такого древнего автора? Однако человек, ожидавший в приемной, был не единственным. Еще семь филологов обращались в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.


Спорного? Да никто же не спорит. Эти местные латинисты правы. Нужно просто сделать так, чтобы они не поднимали шума и вообще забыли, что когда-либо видели наше издание и этот испорченный фрагмент. Сами они не отступят. У этих ученых терпения хоть отбавляй. Готовы часами выжидать, припарковавшись снаружи.


Директор нажал кнопку внутренней связи и сказал секретарше, что она может впустить посетителя. Дверь в кабинет открылась, и на пороге показался высокий седой мужчина в старомодных землянских очках. В руке он сжимал портфель.


— Благодарю, что согласились принять, мистер Мастерс, — сказал он, направляясь к столу. — Позвольте объяснить, почему наша организация считает подобные ошибки критичными.


Мужчина сел напротив директора и ловко расстегнул портфель.


— Наша планета — всего лишь колония. Свои ценности, нравы, обычаи и культурные памятники мы унаследовали от земной цивилизации. ГВИФАK полагает, что выход вашего издания…


— ГВИФАK? — простонал Мастерс, хотя слышал это название впервые.


— Группа по выявлению искаженных и фальсифицированных артефактов культуры.


Должно быть, очередная кучка фанатиков, предположил директор. Изучают под микроскопом все, что вышло здесь или поступило с Земли.


— Я захватил с собой подлинный земной образец «О природе вещей». Текст в драйденовском переводе, как и ваш местный вариант. — Брендис сделал ударение на слове «местный», и директору послышался упрек в адрес «Обелиска», будто они издавали не книги, а что-то сомнительное и второсортное.


Филолог раскрыл старое, потрепанное земное издание и положил перед Мастерсом.


— Давайте сравним. Просмотрите сначала мой экземпляр, где текст набран верно. А потом свой, тот же отрывок.


И рядом с небольшим антикварным изданием в синей обложке Брендис положил крупноформатное «местное», в красивом переплете из шкуры уаба.


— Секунду, я вызову редактора, — сказал Мастерс, дотягиваясь до внутреннего телефона. — Мисс Хенди, скажите Джеку Сниду, чтобы зашел ко мне.


— Да, мистер Мастерс.


Филолог продолжил:


— Если взять оригинальный метрический перевод с латыни, то мы имеем следующее, — он смущенно откашлялся и стал декламировать вслух:


Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше…


— Текст мне знаком, — грубо прервал его Мастерс. Книгоиздатель чувствовал себя уязвленным: ему читали лекцию, как первокурснику.


— Этого четверостишия, — заявил Брендис, — в вашей версии нет. Вместо него вставлены другие, совершенно не понятно откуда взявшиеся строки. Позвольте, я процитирую. — Он открыл роскошный марсианский экземпляр и, найдя нужное место, зачитал:


Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, о которой земляне едва ли что знают,
После ухода из этого мира мы скинем оковы
И наконец окунемся в безбрежное, вечное счастье.


Не спуская глаз с оппонента, Брендис захлопнул книгу.


— А самое возмутительное — это то, что смысл вставленного четверостишия диаметрально противоположен концепции всей поэмы. Откуда оно вообще там взялось? Драйден его не вставлял. Лукреций тоже. Не само же оно написалось? — Брендис посмотрел на директора, как на главного подозреваемого.


Эту сцену застал вошедший в кабинет Джек Снид.


— Он прав, — спокойно признал редактор, обращаясь к Мастерсу. — Причем в тексте еще около тридцати подобных вставок. Я перелопатил всю поэму после того, как начали поступать жалобы. Сейчас решил пройтись по нашему осеннему каталогу. Проверяю другое из недавно вышедшего… Кое-где, — ворчливо добавил он, — тоже есть изменения.


— Джек, вы последний проверяли текст перед сдачей в набор, — рассуждал директор. — Тогда эти вставки были?


— Нет, ни одной. Более того, я лично вычитывал гранки. Там тоже все было в порядке. Это может показаться невероятным, но изменения появились только в уже переплетенных экземплярах. Точнее, в тех, которые переплетены тисненой шкурой уаба. Те, что в обычной твердой обложке, — без изменений.


Мастерс прищурился.


— Но ведь все эти книги из одного тиража и вышли из-под одного пресса. Мы вообще не планировали готовить дорогое подарочное издание. Решение было принято в самый последний момент, и тогда коммерческий отдел предложил половину книг выпустить в эксклюзивном переплете.


— Думаю, нам стоит кое-что выяснить насчет этих марсианских шкур, — отозвался редактор.




Час спустя Джек Снид и пытающийся усмирить одышку Мастерс сидели напротив Лютера Сейперстейна, торгового агента корпорации «Флолис», которая занималась поставкой кожевенно-мехового сырья. Именно у нее «Обелиск» и закупил шкуры уаба для выпуска подарочных изданий.


— Так что из себя они представляют? — сразу к делу перешел Мастерс.


— Вообще, если прямо отвечать на поставленный вопрос, это выделанные шкуры марсианского уаба, — ответил Сейперстейн. — Я знаю, что вам это мало о чем говорит, джентльмены. По крайней мере, у нас уже есть отправная точка. Так сказать, аксиома, на которой можно строить что-то более вразумительное. Для начала позвольте объяснить, чем уникальны сами уабы. Их шкуры сложно достать, и отчасти поэтому они такие дорогие. А достать их сложно, потому что уабы очень редко умирают. То есть убить уаба, даже больного или старого, почти невозможно. Если же это все-таки удается, его шкура не гибнет вместе с ним, что особенно ценится в интерьерном дизайне и, как в вашем случае, в издательском деле: когда речь идет о переплете ценных книг, рассчитанных на долгое хранение.


Мастерс тоскливо смотрел в окно и перемежал монотонный рассказ Сейперстейна вздохами. Рядом его молодой энергичный редактор стенографировал с хмурым лицом.


— По вашему запросу — а инициатива была с вашей стороны, — напомнил Сейперстейн, — мы отобрали самые лучшие образцы из нашей огромной коллекции. Эти живые шкуры с необыкновеннейшим отливом не имеют аналога ни на Марсе, ни на Земле. В случае разрыва или царапины шкура восстанавливается самостоятельно. Спустя месяцы роскошный ворс становится гуще, поэтому ваши книги только прибавляют в качестве и, соответственно, в цене. Через десять лет их стоимость…


— Значит, шкура продолжает жить сама по себе, — перебил Снид. — Интересно. А уаб настолько ловок, что практически неуязвим, — он метнул взгляд на Мастерса. — Лукреций, в классической редакции своей поэмы, говорит о том, что жизнь конечна, а если душа и переживает смерть, то теряет память о своем земном воплощении. Этому полностью противоречит каждая из тридцати с небольшим поправок, которые появились в нашем издании. Во всех однозначно говорится о бессмертии и о связи этого существования с жизнью по ту сторону. Разве вы не понимаете, в чем дело? Философия уаба, будь он неладен, наслоилась на философию автора. Вот и вся история. — Снид умолк и продолжил делать записи.


— Как шкура, пусть даже вечно живая, могла изменить содержание отпечатанной книги, — недоумевал Мастерс, — когда все сфальцовано, разрезано и скреплено? Это уму непостижимо. В то, что чертова шкура и вправду жива, я еще могу поверить, но в это… — он остановил глаза на Сейперстейне. — Если она жива, чем она питается?


— Мельчайшими частицами питательных веществ в воздухе, — вежливо ответил Сейперстейн.


Мастерс поднялся.


— Абсурд какой-то. Мы уходим.


— Она вдыхает частицы через поры, — с достоинством и укоризной закончил Сейперстейн.


Джек Снид тем временем просматривал свои заметки и в отличие от директора уходить пока не собирался.


— Некоторые исправления в текстах удивительны, — сказал он задумчиво. — Встречаются замены, как в поэме Лукреция, которые полностью переворачивают смысл, а там, где авторская идея близка доктрине вечной жизни, поправки более тонкие, едва заметные, если можно так выразиться. Вопрос вот в чем. Перед нами позиция одной конкретной жизненной формы или уаб действительно знает, о чем говорит? Возьмем, опять же, текст Лукреция. Никто не отрицает его поэтических достоинств: очень искусно, очень красиво, очень интересно. Однако его философия может быть ошибочной. Не берусь судить. Это не моя работа. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор не будет вкраплять в чужой текст личное мнение. Но именно это и делает уаб, вернее шкура, которая после него осталась.


Снид замолчал.


— Любопытно, добавило ли это ценности, — поинтересовался Сейперстейн.

21. Elizabet

(Филип Киндред Дик)
Не по обложке.


Президент Компании «Обелиск букс» был раздражительным пожилым человеком.


– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, – сказал он недовольно. – Книга уже в печати. Если в тексте какая-то ошибка, сейчас мы ничего не можем с этим сделать.


– Но мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – если он прав, то это очень серьезная ошибка, сэр. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…


– Я читал его письмо, а также разговаривал с ним по видеофону. И я знаю, что он утверждает. Мастерс подошел к окну своего кабинета, угрюмо глядя на бесплодную, испещренную кратерами поверхность Марса, пейзаж, ставший для него привычным за многие десятилетия.


«Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, – подумал он. – И из них половина отделана марсианским ваба-мехом с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который нам удалось найти. Мы уже потратили деньги на издание, как вдруг это…»


На его столе лежал экземпляр книги. Лукреций. «О природе вещей» в прекрасном возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс отошел от окна и сердито перелистал хрустящие белые страницы.


«Весьма неожиданно, что кто-то на Марсе так хорошо знает этот древний текст, – размышлял он. – И человек, ожидающий в приемной, – лишь один из восьми, сообщивших в «Обелиск Букс» о спорном отрывке. Спорном? Здесь нет ничего спорного. Восемь местных знатоков латыни несомненно правы. Вопрос лишь в том, как заставить их отступить по-тихому, забыть, что они когда-либо читали издание «Обелиска» и обнаружили этот сомнительный отрывок.


Нажав на кнопку внутренней связи на своем столе, Мэстерс сказал секретарю в приемной:


– Хорошо, впустите его.


В противном случае этот человек никогда не уйдет. Люди такого типа могут торчать под дверью часами. Подобным умникам, как правило, нравится это, словно они обладают бесконечным терпением.


Дверь открылась, и появился высокий седой мужчина с портфелем в руке. В глаза сразу бросались его старомодные очки в стиле терра.


– Спасибо, что уделили мне время, мистер Мастэрс, – начал он. – Позвольте объяснить, почему наша организация считает подобную ошибку такой важной. Он уселся за стол и быстро расстегнул портфель. – Мы колонизировали Марс, но ведь все наши обычаи, культурные ценности и традиции пришли к нам с Земли. ОЗДИП полагает, что ваше издание этой книги…


– ОЗДИП? – Перебил его Мастэрс. Он никогда не слышал об этой организации, но название впечатляло. Очевидно, одно из многих бдительных и очень чудных сообществ, которые пристально изучают все печатные издания, выпускаемые здесь, на Марсе, либо доставляемые с Земли.


– Общество по защите древностей от искажения и подделки, – разъяснил Брэндис. – У меня с собой подлинное земное издание «О природе вещей», в переводе Драйдена, как и ваши местные копии.


В его устах слово «местные» прозвучало незначительно и второсортно. Как будто «Обелиск букс» в принципе делает что-то отвратительное, печатая книги.


– Давайте рассмотрим найденные нами несоответствия. Для начала, я предлагаю Вам изучить мой экземпляр, – он положил потрепанную старую книгу, напечатанную на Земле, открытой на стол Мастэрса, – в котором нет искажений. А потом, сэр, копию вашего издательства, тот же отрывок. Рядом с маленькой старинной синей книгой он положил одну из копий, напечатанных «Обелиском» – большую, очень красивую, обитую ваба-мехом.


– Позвольте мне пригласить моего редактора, – сказал Мастэрс. Нажав на кнопку внутренней связи, он обратился к мисс Хэнди:


– Попросите Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста.


– Да, мистер Мастэрс.


– Для цитирования подлинника, – сказал Брэндис, – мы применили метрическую систему перевода латыни. Гм, – он неловко прочистил горло и начал читать вслух:


От печали и боли свободны мы будем навеки,
Ведь когда нас не станет – и чувства уйдут безвозвратно.
Даже если друг с другом сольются все земли и реки,
Мы застынем в паденье, но жизнь не вернем обратно.


– Я знаю этот отрывок, – резко бросил Мастэрс, чувствуя раздражение. Этот человек читает ему нотации, словно ребенку.


– Это четверостишие, – сказал Брэндис, – отсутствует в вашем издании. А следующее ложное четверостишие, Бог знает, какого происхождения, появляется на его месте. Позвольте.


Взяв роскошную, украшенную ваба-мехом копию «Обелиска», он полистал, нашел нужное место и прочитал:


Мы свободными станем от боли и чувства печали.
Вправе каждый понять, что жизнь не имеет края,
И когда мы умрем, то лишь снова придем к началу:
Бесконечному счастью предшествует жизнь земная.


Свирепо глядя на Мастэрса, Брэндис громко захлопнул переплетенную ваба-мехом книгу.


– Что раздражает больше всего, – сказал он, - это то, что данное четверостишие проповедует идею, диаметрально противоположную всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то должен был его написать. Драйден не писал этого, и Лукреций не писал.


Он посмотрел на Мастерса так, словно думал, что тот лично это сделал.


Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор фирмы Джек Снид.


– Он прав, – покорно сказал он своему работодателю. – И это только одно изменение в тексте из тридцати или около того. Я просмотрел уже всю книгу, с тех пор как начали приходить письма. А сейчас я взялся за наш новый каталог, изучаю книги из списка пониженного спроса, – ворчливо добавил он. – Я нашел изменения в некоторых из них тоже.


Мастэрс сказал:


– Вы были последним редактором, который читал корректуру, прежде чем она направилась к наборщикам. Были ли в тексте эти ошибки?


– Конечно, нет! – ответил Снид. – И я корректировал верстку лично, все было хорошо. Изменения не появились, пока не были готовы последние копии. Если в этом есть хоть какой-то смысл. Или более конкретно, пока они не были переплетены в золото и ваба-мех. Копии в обычном переплете в порядке.


Мастэрс прищурился.


– Но ведь они все из одного тиража, их печатали вместе. На самом деле, изначально мы вообще не планировали более дорогой эксклюзивный переплет. Когда мы обсуждали это, коммерческий отдел только в последний момент предложил украсить половину тиража ваба-мехом.


– Я думаю, – сказал Джек Снид, - нам стоит провести закрытую тщательную проверку на предмет марсианского ваба-меха.


Час спустя Мастерс, старый усталый и напряженный, вместе со своим литературным редактора Джеком Снидом, сидел напротив Лютера Саперштейна, агента шкурозаготовительной Корпорации Флоурент. От них «Обелиск Букс» и получил ваба-мех, которым были переплетены книги.


– Прежде всего, – сказал Мастерс оживленным деловым тоном, – мы хотим знать, что такое ваба-мех?


– Собственно, это мех марсианского ваба, – сказал Саперштейн. - Вряд ли это говорит вам о многом, господа, но, по крайней мере, вот точка отсчета, постулат, опираясь на который, мы сможем построить что-то более внушительное. Для начала, позвольте мне объяснить вам, какова природа самого ваба. Его мех ценится потому что, среди прочих достоинств, он очень редкий, так как вабы не так уж часто умирают. Под этим я подразумеваю, что его почти невозможно убить, даже больного или старого. И если все же ваб умирает, его шкура продолжает жить. Это качество придает меху уникальную ценность при его использовании для украшения дома или, как в вашем случае, для долговечного скрепления ценных книг, продления срока их эксплуатации.


Мастэрс то и дело вздыхал, уныло глядя в окно, пока Саперштейн монотонно бубнил. В это время литературный редактор Джек Снид, с мрачным выражением на его молодом энергичном лице, делал в своем блокноте какие-то таинственные заметки.


– Когда вы пришли к нам, – сказал Саперштейн, – и помните, именно вы пришли к нам, мы вас не искали, вам предоставили самые отборные, безукоризненные шкуры из наших огромных запасов. У каждой из них свой неповторимый блеск. Ничто другое ни на Марсе, ни на нашей родной Земле не напоминает их. Если шкура рвется или царапается, то восстанавливает сама себя. Мех растет с каждым месяцем все пышнее, поэтому ваши книги постепенно станут более роскошными и, следовательно, востребованными. Через десять лет качество ворса копий в переплете из ваба-меха…


Перебив его, Снид сказал:


– Стало быть, шкура все еще жива. Очень любопытно. И ваб, как вы говорите, настолько проворен, что его практически невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастэрса. – Каждое из тридцати с лишним изменений, внесенных в тексты, связано с бессмертием. Я считаю, что это символично. Лукреций в своем произведении утверждает, что человек смертен, и даже если он возродится вновь, это не имеет никакого значения, так как все воспоминания о прошлой жизни исчезнут. Новый ложный отрывок, который появляется в тексте, наоборот, решительно заявляет о будущей жизни, основанной на предыдущей. В полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что это значит, не так ли? Философия проклятого ваба накладывается на мысли различных авторов. Вот и все. Начало и конец.


Он замолчал и продолжил делать заметки.


– Как может шкура, - спросил Мастэрс, – пусть даже вечно живущая, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы вырезаны, фолианты склеены и прошиты. Это же безумие. Даже если эта проклятая шкура на самом деле жива, я и то с трудом в это поверю, – он посмотрел на Саперштейна. – И за счет чего же она живет?


– Мельчайших частиц пищевых продуктов во взвешенном состоянии в атмосфере, – вежливо ответил Саперштейн.


Поднявшись на ноги, Мастерс сказал:


– Пойдем, это смешно.


– Мех вдыхает частицы, – сказал Саперштейн, – через поры.


Его тон был возвышенным, даже упрекающим.


Джек Снид не ушел вместе со своим работодателем. Изучая свои заметки, он задумчиво проговорил:


– Некоторые измененные тексты являются поистине захватывающими. Они варьируются от полного отрицания мнения автора, как в случае с Лукрецием, до тонких, почти невидимых исправлений, порой это одно слово, - в текстах, более соответствующих учению о вечной жизни. Реальный вопрос заключается в следующем: столкнулись ли мы лишь с мнением одной конкретной формы жизни или же ваб действительно знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, например, бесспорно выдающееся произведение, прекрасное и очень интересное, но… как поэзия. А как философия, она, вполне возможно, ошибочна. В конце концов, я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, а не пишу их. Последнее, что делает хороший редактор – интерпретирует авторский текст по-своему. Но ведь именно это и делает ваб, или, точнее, его шкура.


И он замолчал.


А Саперштейн сказал:


– Лично мне больше всего интересно, прибавит ли это что-то к цене.
 

22. Emberella

Президент издательства "Обелиск Букс", пожилой, раздражительный человек, сердито говорил:

- Не хочу я с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана, и если в тексте есть ошибка, нам ее теперь все равно не исправить.

- Но, мистер Мастерс, - попыталась возразить мисс Хэнди, - ведь ошибка такая значительная, сэр. Если он прав, конечно. Мистер Брандис утверждает, что там целая глава…

- Я читал его письмо. И я разговаривал с ним по видофону. Мне известно, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и скользнул мрачным взглядом по безводной, изрытой кратерами поверхности Марса, многие десятилетия наводившей на него тоску. "Отпечатаны и переплетены пять тысяч экземпляров, - думал он. - Из них половина - в обложке из шкуры марсианского ваба, самого роскошного, самого дорогого материала, какой только можно было здесь найти. Тираж и так становится убыточным, а теперь еще и это".

Один экземпляр книги лежал на его столе. Лукреций, "О природе вещей", в благородном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перелистал хрусткие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, настолько хорошо знакомые с таким древним текстом? А ведь человек, который сидит сейчас в приёмной, - лишь один из восьми, кто написал или позвонил в "Обелиск Букс" по поводу спорного отрывка.

Спорного? Собственно, спорить тут было не о чем. Восемь местных латинистов были совершенно правы. Вопрос только в том, как заставить их замолчать и вообще забыть, что они читали издание "Обелиска" и обнаружили в нем этот злосчастный отрывок.

Тронув кнопку интеркома на своем столе, Мастерс сказал секретарше: "Ладно, впустите его". Иначе этот тип не уйдет никогда, так и будет торчать в офисе. Они, в основном, все такие, эти латинисты. Видимо, изучение латыни здорово развивает усидчивость.

Дверь открылась, и в проеме появился высокий седовласый человек в старомодных очках, какие раньше носили на Терре, с кожаным портфелем в руке.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, заходя в кабинет. - Позвольте объяснить вам, сэр, почему моя организация считает ошибки, подобные этой, такими значительными, - не дожидаясь приглашения, он уселся у стола и деловито вжикнул молнией портфеля.

- Планета наша, как-никак, является колонией, - начал он. - Все наши ценности, наша мораль, наши обычаи и памятники материальной культуры пришли с Терры. Как считает ВООДАФИТ, тот факт, что вы напечатали эту книгу...

- ВООДАФИТ? - произнес Мастерс неприязненно, хотя об организации с таким названием слышал впервые. Но ясно было, что это один из тех многих кружков, в которые сбиваются вот такие вот бдительные чудики, чтобы маниакально штудировать все, что печатается здесь на Марсе или прибывает с Терры.

- Вольное общество охраны древних артефактов против фальсификации и искажения таковых, - расшифровал Брандис. - У меня с собой имеется корректное и аутентичное террианское издание "О природе вещей", тоже в переводе Драйдена, как и ваше издание, местное.

Слово "местное" прозвучало из уст Брандиса так, словно речь шла о чем-то недостойном и второсортном. Как будто, мелькнуло в голове у Мастерса, "Обелиск Букс" делает нечто сомнительное, вообще печатая книги.

- Давайте обсудим эти неаутентичные вставки. Вам следует сначала внимательно изучить мой экземпляр, - Брандис раскрыл очень старую, засаленную книгу и положил ее на стол, - в котором текст напечатан корректно. А затем, сэр, экземпляр книги, выпущенной вашим издательством, то же самое место, - рядом с маленькой древней книжицей синего цвета он положил красивый том в шкуре ваба, выпущенный "Обелиском".

- Минуточку. Я позову сюда нашего редактора, - Мастерс нажал на кнопку интеркома и сказал мисс Хэнди: - Попросите, пожалуйста, Джека Снида ко мне зайти.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В аутентичном издании интерпретация латинской метрики такова. К-хм, - Брандис смущенно откашлялся и продекламировал:

Когда нас не станет, не станет ни скорби, ни боли,
И никаких ощущений у нас не пробудится боле.
Пусть земли растают в морях, океаны смешаются с небом,
Напрасны, бессмысленны наши тревоги об этом.

- Я знаю этот отрывок, - резко бросил уязвленный Мастерс. Этот тип еще вздумал лекцию ему читать.

- Данный катрен, - продолжал Брандис, - отсутствует в вашем издании, а на его месте находится другой, подложный катрен, бог весть, кем выдуманный. Позвольте…

Он взял со стола роскошный фолиант в обложке из вабьего меха и провел пальцем по странице. Найдя нужный отрывок, он зачитал и его:

Когда нас не станет, не станет ни скорби, ни боли,
С Землею повязанным, вам не осмыслить такое.
Пройдя путь земной, мы отнюдь не исчезнем навеки -
Продлится наш путь в бесконечном блаженстве и неге.

Брандис поднял на Мастерса негодующий взгляд и с шумом захлопнул книгу.

- Что самое возмутительное, - сказал он, - смысл данного катрена диаметрально противоположен посылу самой поэмы. Откуда этот текст, вообще, взялся? Кто-то же его написал? Драйден не писал такого, Лукреций - тоже, - он смерил Мастерса подозрительным взглядом, словно прикидывал, не его ли это рук дело.

Дверь кабинета открылась, и вошел Джек Снид, редактор издательства.

- Он прав, - безропотно признался начальнику Снид. - И это лишь одно изменение из тридцати с чем-то. С тех пор, как начали приходить письма, я взял себе за правило регулярно посматривать весь текст Лукреция, от первой до последней страницы. Просматривал я и другие недавно выпущенные нами книги… Оказалось, что в некоторых из них тоже есть изменения, - добавил он хмуро.

- Вы последним вычитывали текст перед его отправкой в типографию. Тогда эти ошибки были? - спросил Мастерс.

- Тогда точно не было, - ответил Снид. - И гранки я правил сам. Там тоже никаких изменений не было. Исправления в тексте начали появляться только тогда, когда были переплетены последние экземпляры… если это хоть что-то значит. А точнее, тогда, когда из типографии вышли последние экземпляры в шкуре ваба с золотым тиснением. С обычными экземплярами, переплетенными в картон, все в порядке.

Мастерс растерянно заморгал.

- Но ведь это одно и то же издание. Через прессы они проходили вместе. Вообще-то изначально мы не планировали выпускать Лукреция в дорогом эксклюзивном переплете. Мы обсуждали это уже в последнюю минуту, и коммерческий отдел предложил половину тиража выпустить в шкуре ваба.

- Думаю, - сказал Джек Снид, - назревает необходимость тщательно изучить свойства шкур марсианского ваба.

***

Час спустя старый Мастерс сидел вместе с редактором Джеком Снидом напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя меховой компании "Безупречность, Инк.". От них "Обелиск Букс" и получил те шкуры, которые пошли на переплеты.

- Прежде всего, - начал Мастерс профессиональным тоном. - Что это за мех - мех ваба?

- В общем-то, - сказал Саперштейн, - если отвечать на вопрос так, как он был поставлен, это мех марсианского ваба. Я понимаю, джентльмены, это пока вам мало что дает, но, по крайней мере, это тот постулат, относительного которого все мы можем согласиться, и та отправная точка, от которой мы можем начать выстраивать нечто более содержательное. Чтобы быть вам более полезным, позвольте, я расскажу подробнее о природе этого животного. Мех его ценится так высоко потому, что, помимо многих других причин, он является редкостью. Редкостью же он является в силу того, что вабы редко умирают. Дело в том, что ваба практически невозможно убить, даже очень старого или больного. Но даже если ваба убить, вабья шкура остается живой. Это свойство придает уникальную ценность предметам домашнего декора, или, как в вашем случае, долговечной обложке, в какой и должны выпускаться особо ценные книги.

Пока Саперштейн говорил, монотонно и нудно, Мастерс вздыхал и тоскливо смотрел в окно. Сидящий за спиной Мастерса редактор делал краткие заметки в блокноте; выражение его молодого, обычно энергичного лица, было мрачным.

- Партия товара, которую мы вам поставили, - сказал Саперштейн, - когда вы к нам обратились - и хочу напомнить: это вы к нам обратились, а не мы к вам - состояла из тщательно отобранных, самых качественных шкур из нашего огромного каталога. Блеск этого живого меха уникален, вам не найти ничего подобного ни на Марсе, ни дома, на Терре. Если вабью шкуру порвать или поцарапать, она восстанавливает себя сама. Ворс продолжает расти, с каждым месяцем становясь все более густым, так что обложки ваших книг будут становиться все более роскошными, а, следовательно, сами книги превратятся со временем в высоко ценимый раритет. Через десять лет густота и длина ворса…

Снид прервал его:

- Так получается, шкуры все еще живы. Любопытно. А вабы, вы говорите, настолько ловки, что их невозможно убить, - он бросил короткий взгляд на Мастерса. - Абсолютно каждое из тридцати с чем-то изменений в текстах наших книг имеет отношение к бессмертию. Переделки, обнаруженные в Лукреции, типичны. Исходный текст учит, что время человека ограничено, что даже если он переживает свою смерть, это не имеет значения, потому что у него все равно не останется никаких воспоминаний о пребывании в этом мире. На месте этого текста появляется новый, подложный, и в нем с уверенностью говорится о будущей жизни, которая станет продолжением этой. Что, можно сказать, идет вразрез со всей философией Лукреция. Вы понимаете, с чем мы тут столкнулись? Эта чертова вабья философия наложилась на авторскую и исказила ее. Вот и вся суть, от альфы до омеги.

Он умолк и снова принялся строчить в своем блокноте.

- Как может какая-то шкура, - задал вопрос Мастерс, - пусть даже и вечно живущая, воздействовать на содержание книги? Текст отпечатан, страницы разрезаны, блок проклеен и сшит... Это просто в голове не укладывается… Даже если переплет, проклятый этот мех, действительно жив, во что я вряд ли смогу поверить, - он посверлил взглядом Саперштейна. - И если он живой, то чем же он питается?

- Микрочастицами органики, которые присутствуют в воздухе, - любезным тоном ответил Саперштейн.

Поднявшись со стула, Мастерс бросил редактору:

- Идем отсюда. Бред какой-то.

- Шкура впитывает эти частицы через поры, - пояснил Саперштейн с достоинством, даже несколько снисходительно.

Джек Снид не встал вслед за начальником. Он перечитал свои записи и задумчиво проговорил:

- Некоторые из исправленных текстов весьма хороши. Смысл их варьируется от полностью противоположного смыслу исходного отрывка - и авторскому замыслу - как в случае с Лукрецием, до едва заметных, почти невидимых коррективов, если это слово здесь уместно, в текстах, более согласных с доктриной вечной жизни. Возникает вопрос: перед нами всего лишь мнение этой формы жизни, или вабы действительно что-то такое знают? Поэма Лукреция, к примеру, - замечательное, очень красивое и очень интересное произведение. С художественной точки зрения. Но с точки зрения философской, может быть, она и ошибочна. Я не знаю. Это не мое дело. Я лишь редактирую книги - я их не пишу. Хороший редактор не стал бы править авторский текст по собственному вкусу. Но это именно то, что делает ваб, вернее, снятая с убитого ваба шкура.

Снид замолчал.

- Мне было бы интересно узнать, добавил ли ваб что-нибудь по-настоящему ценное, - сказал Саперштейн.
 

23. Emma

Президент «Литературных Памятников» – пожилой, вспыльчивый человек, раздраженно произнес:

– Я не хочу с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже в печати, если в тексте имеется ошибка, мы уже ничего не сможем сделать.

– Но мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это ведь такая серьезная ошибка, сэр. Ведь, если он прав… Мистер Брендис утверждает, что вся глава…

– Я прочел его письмо, а также говорил с ним по видеофону, и знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну своего кабинета, мрачно взглянул на бесплодную, изрытую кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал десятилетиями. «Напечатано и переплетено пять тысяч экземпляров, – подумал он. – И половина из них – в кожу марсианского уаба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который мы смогли найти. Мы уже потеряли деньги на издании, а теперь еще и это».

На его столе лежал экземпляр этой книги: Лукреций «О природе вещей», в возвышенном, величественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул хрусткие белые страницы.

«Разве можно было предположить, что кто-нибудь на Марсе настолько хорошо знает такой древний текст? – размышлял он. – А ведь ожидающий у кабинета человек лишь один из восьми, написавших или позвонивших в «Литературные Памятники» по поводу спорного отрывка».

Спорного? Несомненно, восемь местных латинистов были правы. Предстояло лишь убедить их забыть, что они читали издание «Памятников» и обнаружили смущающий их отрывок.

Коснувшись, расположенной на столе кнопки интеркома, Мастерс сказал своему секретарю:

– Ладно, впустите его.

Иначе этот человек никогда не уйдет. Он из тех, кто так и будет околачиваться снаружи. Филологи, по большей части, были такие же, похоже, что у них бесконечное терпение.

Дверь открылась, и появился высокий седовласый человек в старомодных очках, какие носили на Земле, с портфелем в руках.

– Спасибо, мистер Мастерс, – входя, сказал он. – Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку настолько серьезной.

Он уселся у стола, поспешно расстегивая портфель.

– Мы ведь, в конце концов, здесь поселенцы. Все наши обычаи, традиции и культурные ценности пришли к нам с Земли. ОКЦОПИП считает ваше издание этой книги…

– ОКЦОПИП? – перебил Мастерс. Он никогда о нем не слышал, но все равно охнул. Очевидно, это одна из многих бдительных сумасбродных организаций, которые просматривают всю печать, как изданную здесь на Марсе, так и приходящую с Земли.

– «Охрана культурных ценностей от подлогов и переиначиваний», – объяснил Брендис. – У меня с собой земное, подлинное издание «О природе вещей» в переводе Драйдена, а также ваше местное издание.

Он сделал упор на «местное» и это прозвучало оскорбительно, словно речь шла о чем-то второсортном, «будто, – размышлял Мастерс, – издание книг «Литературными Памятниками» было чем-то отвратительным».

– Давайте обсудим чужеродные вставки. Предлагаю вам изучить сначала мой экземпляр… – он раскрыл потрепанную, почтенную, изданную на Земле книгу и положил ее Мастерсу на стол.

– …в котором это напечатано правильно. А затем, сэр, экземпляр вашего издания, тот же отрывок, – рядом с маленькой древней синей книжкой лег великолепный экземпляр миниатюрного формата в переплете из кожи уаба, который оказался изданием «Литературных Памятников».

– Позвольте пригласить сюда моего литературного редактора, – сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он сказал мисс Хэнди:

– Пожалуйста, попросите Джека Снида зайти сюда.

– Да, мистер Мастерс.

– Цитируя подлинное издание, – произнес Брендис, – в переводе с латыни получаем следующий метрический стих. Гм.

Он смущенно откашлялся, затем начал читать вслух.

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо.

– Я знаю этот отрывок, – резко сказал Мастерс, чувствуя раздражение – ему читали лекцию, словно ребенку.

– Эти строки, – продолжал Брендис, – исчезли из вашего издания, а на этом месте появились ложные – бог весть откуда взявшееся…. Позвольте.

Взяв роскошный, в переплете из кожи уаба, экземпляр «Памятников», он пролистал его, нашел нужное место и затем прочел.

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И умерев, мы познаем моря, небеса, океаны...
Жизнь на земле станет шагом к блаженству навеки.

Пристально глядя на Мастерса, Брендис захлопнул экземпляр, переплетенный в кожу уаба.

– Что возмущает больше всего, – произнес Брендис, – так это то, что данные строки проповедуют идею, полностью противоположную той, что в подлинной книге. Откуда они взялись? Кто-то же должен был написать их. Драйден не писал… Лукреций тоже.

Он взглянул на Мастерса, словно думал, что это дело рук Мастерса.

Дверь в кабинет отворилась, и вошел Джек Снид, литературный редактор издательства.

– Он прав, – подтвердил он. – И это всего лишь одно изменение из тридцати или около того. С тех пор, как стали приходить письма, я перелопатил весь текст, а сейчас взялся за другие новинки из нашего осеннего каталога.

И невнятно прибавил:

– В некоторых из них я также нашел изменения.

Мастерс сказал:

– Вы последний редактор, читавший корректуру, прежде чем она ушла к наборщикам. Были ли в ней тогда эти ошибки?

– Точно не было, – ответил Снид. – И я сам вычитывал гранки, в гранках тоже не было изменений. Звучит глупо, но изменения появились после того, как вышли переплетенные экземпляры. Точнее, переплетенные в золото и кожу уаба. Экземпляры в обычном твердом переплете – с ними все в порядке.

Мастерс прищурился.

– Но они же все одного издания. Они вместе пошли под пресс. На самом деле, изначально мы не планировали дорогостоящий уникальный переплет, и лишь в последнюю минуту, когда мы это обсуждали, торговая контора предложила половину издания выставить на продажу в коже уаба.

– Думаю, – сказал Джек Снид, – мы кое-что предпримем, чтобы понять, что представляет собой шкура марсианского уаба.


Час спустя, пошатывающийся Мастерс, в сопровождении литературного редактора Джека Снида, сел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента фирмы «ООО Безупречность», поставляющей шкуры – от нее «Литературные Памятники» получили шкуру уаба, в которую были переплетены их книги.

– Во-первых, – отрывисто спросил Мастерс профессиональным тоном, – что такое шкура уаба?

– Собственно, – сказал Саперштейн, – в том смысле, в котором вы спрашиваете, это шкура марсианского уаба. Знаю, это мало что вам говорит, господа, но, во всяком случае, это некая отправная точка, постулат, с которым все мы можем согласиться, то, с чего можно начать и прийти к чему-то более значимому. Чтобы стало понятнее, позвольте проинформировать вас о сущности самого уаба. Его шкура высоко ценится, потому что помимо всего прочего, это редкость. А редкость она – потому что уаб очень редко умирает. Я хочу сказать, что уаба почти невозможно убить, даже больного или старого. Но, даже если уаб убит, его шкура продолжает жить. Эта особенность наделяет ее исключительной ценностью для украшения дома, или, как в вашем случае, для переплета вечных, бесценных книг, для их сохранности.

Мастерс вздохнул и, пока Саперштейн бубнил, безучастно пялился в окно. Рядом его литературный редактор с хмурым выражением на юном, энергичном лице делал краткие непонятные пометки.

– Что мы вам предложили, – продолжал Саперштейн, – когда вы пришли к нам… и не забывайте, что именно вы пришли к нам, мы вас не искали – так это отборнейшие превосходные шкуры из нашего обширного каталога. Эти живые шкуры обладают уникальным лоском: ни на Марсе, ни на покинутой Земле нет ничего подобного. Если ее порвать или поцарапать, то шкура сама восстановится. С течением времени она становится все роскошнее, а обложки ваших книг – все великолепнее, и поэтому пользуются высоким спросом. Через десять лет качество высокого ворса этих книг в переплете из кожи уаба…

Снид перебил его:

– Значит, шкура все еще жива. Интересно. И уаб, как вы говорите, такой ловкий, что его практически невозможно убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

– Каждое из тридцати этих странных изменений в тексте нашей книги связано с бессмертием. Сопоставление с Лукрецием символично: подлинный текст учит, что человек преходящ, что если он и продолжит жить после смерти, это не имеет значения, потому что он не будет помнить о жизни здесь. Вместо этого, появился поддельный отрывок, в котором прямо говорится о будущем в жизни, основанной на этой, что, как вы и говорите, полностью расходится со всей философией Лукреция. Разве вы не понимаете, с чем мы столкнулись? Треклятая философия уаба наложена на философию различных авторов. Вот так – начало и конец.

Он прервался, и тихо вернулся к своим пометкам.

– Как может шкура, – спросил Мастерс, – даже живущая вечно, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолио склеено и сшито, это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет… проклятая шкура… и вправду жива, мне с трудом в это верится.

Он сердито посмотрел на Саперштейна.

– Если она жива, за счет чего она живет?

– За счет мельчайших частиц пищи в воздухе, – вежливо ответил Саперштейн.

Поднявшись на ноги, Мастерс сказал:

– Идем. Это смешно.

– Она поглощает эти частицы, – сказал Саперштейн, – через поры. Его тон был исполнен собственного достоинства, и звучал укоряюще.

Продолжая сидеть и изучать свои пометки, Джек Снид задумчиво произнес:

– Некоторые из исправленных текстов весьма любопытны. Они изменяют смысл от полной противоположности подлинному отрывку и тому, что имел в виду автор, как в случае с Лукрецием, до едва уловимых, почти незаметных исправлений… если можно так сказать – приводят тексты в большее соответствие с доктриной о вечной жизни. В этом вся суть. Столкнулись ли мы лишь со взглядами некой особой формы жизни, или уаб знает, о чем говорит? К примеру, поэма Лукреция: весьма возвышенна, весьма красива, весьма интересна – как поэзия. Но как философия – возможно ошибочна. Не знаю. Это не моя работа, я лишь редактирую книги, я не пишу их. Хороший литературный редактор не интерпретирует текст автора на свой лад. Но именно это делает уаб или, по крайней мере, оставшаяся от него шкура.

После чего замолчал.

Саперштейн сказал:

– Хотелось бы мне знать, добавлено ли что-нибудь важное?

24. ER

Филипп К. Дик

Не по виду…


— Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, — сердито сказал старый брюзга Мастерс, глава издательства «Обелиск Букс»: — Книга уже издана. Если в текст закралась ошибка, с этим уже ничего не поделаешь.
— Но господин Мастерс, — возразила секретарь. — Ошибка слишком серьезная, и он прав. Господин Брандис утверждает, что вся глава…
— Я прочитал его письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.


Мастерс подошел к окну кабинета, мрачно поглядел на засушливую, испещренную кратерами марсианскую поверхность, к которой он успел привыкнуть за несколько десятилетий. «Пять тысяч экземпляров уже отпечатаны, — подумал он. — Половина тиража с золотым тиснением на переплете из шкуры марсианского уаба. Самого изысканного и дорогого материала, который мы только смогли отыскать. Это издание и так уже влетело нам в копеечку, а теперь еще и это».


Один экземпляр лежал у него на столе. Поэма Тита Лукреция Кара «О природе вещей» в божественном переводе великого Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито листал белые мелованные страницы. «Откуда мне было знать, что здесь на Марсе кто-то может настолько хорошо знать это древний текст?» — думал он.


Человек, ожидавший в приемной, был лишь одним из восьми умников, которые писали и звонили в издательство, выражая недоумение по поводу спорного отрывка.


Спорного? Тут и спорить не о чем, эти восемь доморощенных латинистов были абсолютно правы. Вопрос заключался лишь в том, как потихоньку избавиться от них. Как сделать так, чтобы они навсегда забыли о том, что читали книгу, выпущенную в его издательстве, и обнаружили злополучный абзац?


Мастерс нажал кнопку интеркома и сказал секретарю:
— Ладно, впускайте его.
Иначе он никогда не уйдет. Такие как этот, могут часами торчать под окнами. С учеными всегда так, у них безграничное терпение.

Дверь открылась, в ней появился высокий седой мужчина в старомодных очках на земной манер и с портфелем в руке.
— Благодарю вас, господин Мастерс, — войдя, сказал он. — Позвольте объяснить, почему моя организация сочла допущенную ошибку непозволительной.
Он сел напротив, бодро открыл портфель.
— В конце концов, наша планета — колония. Все ценности, нравы, обычаи и предметы искусства прибыли с Земли. НаФиГА считает издание этой книги…
— НаФиГА? — перебил Мастерс. Он никогда не слышал об этой организации, но от одного лишь названия его передернуло. Очередной комитет бдительных умников, которых хлебом не корми, только дай с лупой изучить каждое слово, изданное на Марсе или привезенное с Земли.
— Наблюдатели за фиктивными графическими артефактами, — пояснил Брандис. — Я принес с собой оригинальный, земной экземпляр книги.
Правильный. В переводе Драйдена, как и ваше местное издание


В устах Брандиса слово «местное» прозвучало как «гнусная второсортная дрянь». Точно, печатая книги, «Обелиск Букс» занимается чем-то непотребным, подумал Мастерс.


— Давайте рассмотрим недостоверный фрагмент. Мы настаиваем, чтобы вы сперва изучили отрывок в нашем экземпляре, — он выложил на рабочий стол Мастерса изрядно потрепанную книжонку, изданную на Земле, и открыл его. — Здесь этот отрывок приведен правильно. А потом прочтите его в своем издании. То же самое место.
Рядом с древней синей книжицей он положил роскошный том в переплете из шкуры уаба, изданный издательством «Обелиск Букс».
— Я приглашу ведущего редактора, — сказал Мастерс. Он нажал кнопку интеркома: — Пожалуйста, попросите в мой кабинет Джека Снида.
— Сию минуту, господин Мастерс.
— Я буду цитировать по оригинальному изданию, сохраняя авторскую метрику латинского перевода. Кхм, — откашлялся Брандис и начал читать:
— Мы от горя утраты и боли получим свободу.
Наши чувства уснут, ведь и мы не пробудимся ныне.
С морем камни смешаются, небо прольется на землю.
Неподвижны останемся мы, лишь ветрами гонимы.
— Я знаю это место, — отрезал Мастерс. Этот умник еще издевается, читает ему лекции, точно школьнику.
— Этого катрена нет в вашем издании, — сказал Брандис. — Вместо него напечатан другой, поддельный. Одному лишь Богу известно, откуда он вообще взялся. Позвольте… — Он взял издание в переплете из шкуры уаба и прочитал:
— Мы от горя утраты и боли получим свободу.
Человеку из праха этой славы, увы, не вместить.
Смерть приняв, окунемся в блаженные светлые воды,
Помня, скорби земные — предтечи бессрочной весны.


Уставившись на Мастерса, Брандис с вызовом захлопнул роскошную обложку.
— Самое отвратительное, что в этом катрене проповедуется учение, которое диаметрально расходится с остальным содержанием книги. Откуда он вообще взялся? Кто его написал? Не Драйден и не Тит Лукреций Кар, это уж точно, — сказал он, сверля глазами Мастерса, словно тот приложил к этому руку.


Дверь открылась, в кабинет вошел Джек Снид, ведущий редактор.
— Он прав, — смиренно сказал Снид главе издательства. — И это лишь одно изменение, а в тексте их около тридцати. Я перепахал книгу вдоль и поперек, с тех пор, как стали приходить письма. А теперь еще начал просматривать и другие экземпляры, из тех, что были напечатаны осенью. В них я тоже нашел несколько изменений, — проворчал он.
— Вы, как ведущий редактор, последним вычитывали корректуру, прежде чем послать книгу в печать, — сказал Мастерс. — В ней уже были эти вставки?
— Никак нет, — ответил Снид. — Я лично проверял гранки. В них не было никаких изменений. Они появились лишь после того, как был распечатан весь тираж. Это бессмыслица какая-то. Хотя… Изменения появились лишь в экземплярах с переплетом из шкуры уаба и золотым тиснением. Те, что в обычной твердой обложке, в полном порядке.
Мастерс моргнул.
— Это одно и то же издание. Их отпечатали на одном станке. На самом деле, изначально мы даже не планировали делать эту эксклюзивную дорогую обложку. Решение было принято в последний момент. Мы обсудили вопрос с маркетологами и пришли к общему мнению, что половина издания пойдет в переплете из шкуры уаба.
— Думаю, — сказал Джек Снид. — Нам следует повнимательней присмотреться к этой шкуре марсианского уаба.


Через час дряхлеющий Мастерс и сопровождавший его Джек Снид уже сидели напротив Лютера Саперштейна, представителя корпорации «Безупречность», поставщика кожи, у которых «Обелиск Бук» приобрел шкуру уаба для переплетного цеха.
— Прежде всего, — деловито сказал Мастерс, — объясните мне, что собой представляет шкура уаба?
— В общем-то, именно то и представляет. Шкуру марсианского уаба, — ответил Саперштейн. — Я понимаю, господа, что вам это ни о чем не говорит, но это, так сказать, аксиома, не требующая доказательств. Отправная точка, с которой можем начать и дойти до чего-то более вразумительного. Позвольте, рассказать о природе этих самых уабов, чтобы вам стало понятнее. Их шкуры ценятся по многим причинам. Но одна из них в том, что шкуры уаба большая редкость. Раритет, так сказать. Дело в том, что уабы умирают весьма и весьма редко. Я имею в виду, их практически невозможно убить, даже больных и старых. Более того, если уаба все-таки убьют, его шкура продолжает жить. Именно это качество так высоко ценятся в дизайне интерьеров или, в вашем случае, в изготовлении переплетов для редких коллекционных книг. Они будут храниться вечно.


Пока Саперштейн разорялся, Мастерс вздыхал, уныло глядя в окно. Ведущий редактор, сидевший рядом, что-то писал неразборчивым почерком в блокноте. Его молодое энергичное лицо все больше мрачнело.


— Когда вы обратились к нам, — сказал Саперштейн. — Заметьте, когда вы обратились к нам, а не наоборот, мы предоставили самые отборные шкуры в идеальном состоянии, которые только имелись в наличии у нас на складе. Эти живые шкуры обладают натуральным блеском, с которым не сравнится ничто ни здесь на Марсе, ни дома на Земле. Если шкура порвется или поцарапается, она сама себя починит, так как продолжает расти. Через несколько месяцев мех целиком покроет ваши фолианты, становясь все пышнее и роскошнее, и, так сказать, все желаннее для истинных ценителей. Через десять лет качество меха этих книг в переплете из шкуры уаба…
— Значит, шкура все еще жива, — перебил его Снид. — Интересно. А уаб, как вы сказали, настолько проворный, что его просто невозможно убить. — Он посмотрел на Мастерса. — Все тридцать с лишним изменений в тексте нашей книги, так или иначе, связаны с бессмертием. Причем, исправления катренов Лукреция типичны. В оригинале говорится, что человек не вечен. Даже если он и переживет смерть, то это не будет иметь ровно никакого значения, так как он все равно не вспомнит о своем земном существовании. Вместо этих появились новые катрены, в которых напрямую говорится о том, что будущая жизнь, строится на основании нынешней. А это, как уже было сказано, полностью противоречит философии Лукреция Кара. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? Философия этого проклятого уаба спорит с философией земных авторов. И… побеждает. Вот и все. Начало и конец.
Он замолчал и снова уткнулся в свои записи.
— Я не пойму, каким образом шкура, пускай даже и живущая вечно, может повлиять на содержание книги? — спросил Мастерс с нажимом. — Текст уже напечатан, страницы обрезаны и сброшюрованы, переплет склеен. Это вне всякого понимания. Если обложка, эта проклятая шкура, на самом деле живая — хотя я просто не могу в это поверить — то как? За счет чего?
Он взглянул на Саперштейна.
— За счет микрочастиц питательных веществ, находящихся в атмосфере во взвешенном состоянии, — выпалил тот, даже не моргнув.
Мастерс встал.
— Это какой-то бред. Идем.
— Шкура вдыхает частицы, — многозначительно сказал Саперштейн. В его голосе слышался упрек. — Сквозь поры.
Джек Снид все еще сидел погруженный в свои записи.
— Поправки к тексту поразительны, — задумчиво сказал он. — Они настолько разнообразны: от полного изменения смысла оригинальных стихов Лукреция, до маленьких, почти незаметных исправлений. Если можно так выразиться, они намного больше соответствуют учению о вечной жизни. С чем мы столкнулись? Вот в чем вопрос. Это лишь мнение одной их форм жизни или… уаб на самом деле знает, о чем говорит? Лукреций Кар написал чудную поэму, прекрасную и интересную, прежде всего, с поэтической точки зрения. Но возможно, как философ, он ошибался. Я не знаю. Это не моя работа. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. И самое последнее дело для хорошего редактора — это вмешиваться в авторский текст, изменять его по своему усмотрению. Но именно это каким-то образом уаб и проделывает. Или его шкура...
Он замолчал.
— А мне вот интересно, станут ли книги из-за этого дороже? — пробормотал Саперштейн.

25. evbojko

Филипп К. Дик

Не суди по обложке

Пожилой раздраженный директор издательства «Обелиск книги» сердито сказал:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже отпечатана, даже если в тексте и есть какие-то ошибки, мы уже ничего не можем сделать.


- Но мистер Мастерс, - ответила мисс Хэнди, - это очень серьезная ошибка, сэр, если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава …


- Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеофону. И знаю, что он заявляет. – Мастерс подошел в своем кабинете к окну и угрюмо уставился на безводную испещренную кратерами поверхность Марса, за которой он наблюдал десятилетиями.


«Напечатано и переплетено пять тысяч экземпляров», - думал он. – «И половина из них в шкуре марсианского вуба с золотым тиснением. В самом элегантном и дорогом материале, который мы только смогли найти. Мы уже потеряли деньги на издании, а теперь еще и это».


На его столе лежал экземпляр этой книги. Поэма Лукреция «О природе вещей» в возвышенном выдающемся переводе Джона Драйдена. Со злостью Барни Мастерс перевернул несколько хрустящих белых страниц.


«Разве можно было предположить, что на Марсе есть кто-то, кто столь хорошо знает древний текст?» - размышлял он.


А человек, ожидающий в приемной, был всего лишь одним из восьми, кто написал или позвонил в «Обелиск книги» по поводу спорного отрывка.


Спорного ли? Вне всяких сомнений восемь местных латинистов были правы. Надо просто по-быстрому отделаться от них, чтобы они забыли, что вообще читали это издание Обелиска и натолкнулись на спорный отрывок.


Коснувшись кнопки интеркома на столе, Мастерс сказал секретарю:
- Ладно, пустите его. – Иначе от этого человека не избавиться: подобные ему и с места не сдвинутся. Почти все ученые такие. Кажется, что их терпение безгранично.


Открылась дверь, появился высокий седой человек с портфелем и в старомодных, в земном стиле, очках.
- Спасибо, мистер Мастерс, - произнес он, входя. – Позвольте мне объяснить, почему наша организация сочла эту ошибку столь серьезной.


Усевшись за стол, он проворно расстегнул портфель.
- В конце концов, мы всего лишь колониальная планета. Все наши традиции, обычаи, ценности и предметы материальной культуры (артефакты) пришли к нам с Земли. СЗИИФА обсудили ваше издание этой книги …


- СЗИИФА? – перебил Мастерс. Он застонал, хотя никогда не слышал о них. Очевидно, еще одни из множества бдительных фанатиков, тщательно рассматривающих все, что вышло из печати здесь на Марсе или прибыло с Земли.


- Следящие за искажениями и фальсификацией артефактов, - пояснил Брэндис. – У меня с собой есть подлинное земное издание «О природе вещей», в переводе Драйдена, так же как и ваше местное издание.


«Он выделил слово «местное» как нечто второсортное, отвратительное», - подумалось Мастерсу, - «как будто бы «Обелиск книги» совершили что-то предосудительное, издавая книги».


- Давайте рассмотрим поддельные фрагменты текста. Я настаиваю, что сперва надо изучить мой экземпляр книги, - он положил на стол Мастерса старинную, потрепанную книгу, изданную на Земле, - в котором представлен правильный текст. А затем, сэр, экземпляр вашего издания, тот же самый фрагмент. – Рядом с маленькой древней синей книгой он поместил солидное красивое издание в переплете из шкуры вуба, выпущенное издательством «Обелиск книги»


- Позвольте, я приглашу сюда литературного редактора, - сказал Мастерс. И нажав на кнопку интеркома он обратился к мисс Хэнди: - Попросите, пожалуйста, зайти ко мне Джека Снида.


- Да, мистер Мастерс.


- Обратимся к подлинному изданию, - произнес Брэндис, - как видно будет далее, латинский текст дошел до нас в стихотворной форме. Кхм. – Он смущенно прочистил горло и затем начал читать вслух.


- От боли и страданья освободимся мы,
Скончались – и чувства все мертвы.
И даже пропадут земля, моря и небеса,
Нас только лишь встряхнет, и не шевельнемся мы.
[Примечание: в рассказе Ф.К. Дика цитируется фрагмент из поэмы Лукреция «О природе вещей», на русский язык перевод поэмы был выполнен Ф. Петровским. И в этом случае приводимая цитата может выглядеть следующим образом: «С нами не может ничто приключиться по нашей кончине. И никаких ощущений у нас не пробудиться больше, даже коль море с землей и с морями смешается небо» (Тит Лукреций Кар О природе вещей, в пер. с лат. Ф. Петровского. М.: Издательство «Художественная литература», 1983. 386с.)]


- Я знаю отрывок, - резко произнес Мастерс, испытывая досаду: его поучали как ребенка.


- Этот катрен, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании. Вместо него, Бог знает каким образом, появился следующее поддельное четверостишие. Позвольте мне.


Взяв роскошный экземпляр книги в переплете из шкуры вуба, пролистав его, он нашел нужное место и начал читать.


- От боли и страданья освободимся мы,
Что не доступно никому из смертных на земле.
Однажды умерев, в мгновение постигнем мы:
Нам счастье вечное сулил земной предел.


Сердито взглянув на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу в переплете из шкуры вуба.


- И что раздражает больше всего, - сказал Брэндис, - так это то, что четверостишие проповедует идею противоположную оригинальной. Откуда оно появилось? По всей видимости, кто-то его написал, но только не Драйден и не Лукреций. – Он взглянул на Мастерса, как если бы полагал, что тот лично это сделал.


Открылась дверь кабинета, и вошел литературный редактор издательства Джек Снид.
- Он прав, - покорно сказал своему работодателю редактор. – И это всего лишь одно изменение в тексте из тридцати, или около того. Я вычитал всю книгу, когда стали поступать письма. А сейчас я начал вносить в наш лист ошибок и другие издания из нового каталога. - И затем еще пробормотал: - В некоторых из них я также нашел искажения.


- Вы последний редактор, кто выверял издание, прежде чем оно ушло к наборщикам. – Произнес Мастерс. – Были ли в нем тогда эти ошибки?


- Конечно, нет, - ответил Снид. – И я лично проверил гранки, в них также не было изменений. Изменения не появились до тех пор, пока не были переплетены все экземпляры книг, если конечно, в этом есть хоть какой-то смысл. Или, если более точно, пока часть из них не была переплетена в золото и шкуры вуба. С обычными экземплярами в картонных обложках все в порядке.


Мастерс моргнул:
- Но это ведь одно и то же издание. Они же печатались одновременно. На самом деле, первоначально, мы не планировали делать эксклюзивный дорогой переплет. Мы обсудили такую возможность в последнюю минуту, и торговая контора предложила выпустить половину тиража в переплете из шкуры вуба.


- Я полагаю, - произнес Джек Снид, - нам придется тщательно изучить, что же это такое – шкура марсианского вуба.


Спустя час изможденный стареющий Мастерс вместе с литературным редактором Джеком Снидом сидели перед Лютером Саперштейном, торговым агентом фирмы «Флолес», заготавливающей шкуры. Именно она поставила шкуры вуба, которые «Обелиск книги» использовала для переплета книг.


- Прежде всего, - произнес Мастрес отрывистым профессиональным тоном, - что такое шкуры вуба?


- По сути, - ответил Саперштейн, - в том аспекте, в котором вы задаете вопрос, это шкуры марсианского вуба. Я понимаю, господа, что это мало о чем вам говорит, но, по крайней мере, это отправная точка: утверждение с которым мы все можем согласиться, от которого можем отталкиваться, чтобы прийти к чему-то более значимому. Чтобы быть полезным, позвольте рассказать вам о сущности самого вуба. Его шкура ценится, кроме всего прочего, потому что редка. Шкуры вуба редки, потому что вубы умирают нечасто. Под этим я подразумеваю, что практически невозможно уничтожить вуба, даже больного или старого. И если вуб убит, его кожа продолжает жить. Это качество определяет ее особую ценность для внутренних интерьеров, или, как в вашем случае, для долговечных переплетов бесценных книг.


Пока Саперштейн размусоливал, Мастерс вздыхал, тупо уставившись в окно. Рядом с ним, литературный редактор с непонятным выражением на молодом энергичном лице делал короткие загадочные пометки.


- То, что мы вам предложили, когда вы к нам обратились - сказал Саперштейн, - вспомните, именно вы пришли к нам, а не мы разыскали вас, - это были отборнейшие прекраснейшие шкуры из всего нашего огромного каталога. Эта живая кожа излучает свой особенный блеск, нет ничего похожего ни на Марсе, ни на Земле. Если ее порвали или поцарапали, шкура самовосстанавливается. Она растет месяцами, становясь все более и более толстой, так что стоимость обложек ваших книг постоянно возрастает, отсюда возрастает и спрос. Через десять лет высокое качество этих книг в переплете из шкуры вуба…

- Итак, кожа живая, - перебил Снид. - Интересно. А этот вуб, как Вы сказали, настолько ловкий, что его фактически невозможно убить. – Он быстро взглянул на Мастерса. – Каждое из более чем тридцати искажений, появившихся в текстах книг, связано с бессмертием. Исправление Лукреция типично, оригинальный текст проповедует, что человек невечен, и даже если он продолжит свое существование после смерти, то вряд ли это будет иметь большое значение, поскольку он лишится всех воспоминаний о своем земном пребывании. Вместо этого появляется другой поддельный отрывок, который категорически заявляет о последующей жизни, основанной на земной, так сказать, полностью противопоставляясь всей философской доктрине Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? Проклятая философия вуба накладывается на философские воззрения разных авторов. Вот оно, начало и конец. – Он остановился, молча возобновив свои записи.


- Как может кожа, - требовательно спросил Мастерс, - даже вечно живая, повлиять на содержание книги? Издание уже выпущено: страницы обрезаны, листы склеены и прошиты – все это противоречит разуму. Я не могу в это поверить, даже если обложка, эта проклятая кожа, на самом деле живая. – Он сердито посмотрел на Саперштейна. – Если она живая, то за счет чего она живет?


- За счет мельчайших частиц продуктов питания, находящихся во взвешенном состоянии в воздухе, - вежливо ответил Саперштейн.


Поднимаясь, Мастерс сказал:
- Довольно. Это смешно.


- Она всасывает частицы через поры, - пояснил Саперштейн тоном полным собственного достоинства, даже несколько обвиняющим.


Изучая свои заметки и не поднимаясь вместе с работодателем, Джек Снид задумчиво сказал:
- Некоторые из измененных текстов восхитительны. Они варьируются от полного изменения оригинального отрывка и идеи автора, как, например, в случае с Лукрецием, до очень неуловимых, почти невидимых правок, если это подходящее слово, изменяющих текст в соответствии с доктриной вечной жизни. Главный вопрос заключается вот в чем, мы столкнулись всего лишь с мнением одной из редких форм жизни, или вуб действительно знает то, о чем говорит? Поэма Лукреция, например, величайшее, прекраснейшее интереснейшее произведение с точки зрения поэзии. Но с точки зрения философии, может быть ошибочным. Я не знаю. Я не специалист, я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Последнее, что сделает хороший литературный редактор, так это будет переделывать авторский текст по-своему. Но это именно то, что делает вуб, или каким-то образом оставшаяся после вуба шкура, – затем он замолчал.


Саперштейн сказал:
- Интересно, увеличивает ли это стоимость шкуры?
 

26. Fabulator

«Не суди книгу по обложке»


-Я не хочу его видеть, Мисс Хэнди, - раздражённо огрызнулся директор издательства «Обелиск Букз» - желчный, немолодой человек. – Книга уже ушла в печать; даже если где-то в тексте и есть ошибка, с этим уже ничего не поделаешь.


-Но, мистер Мастерс, - робко возразила Мисс Хэнди, - это очень серьёзная ошибка. Если он прав… мистер Брандис настаивает на том, что целую главу необходимо…


-Я читал его письмо; и ещё я разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, на чём он настаивает. – Мастерс подошёл к окну своего кабинета и принялся угрюмо рассматривать сухую, изрытую кратерами марсианскую землю – всё тот же вид, ничуть не изменившийся за десятилетия. «Пять тысяч копий, - думал он, - уже напечатанных и переплетённых. И половина из этих пяти тысяч – в переплёте из шкуры марсианского ваба, с золотым тиснением. Самый дорогой и самый изящный материал, который мы только смогли найти. Мы и так из-за них вошли в минус - а теперь ещё это».


На директорском столе покоилась одна из книг, «De Rerum Natura»(1) Лукреция в переводе Джона Драйдена – величественный, высокий слог… Барни Мастерс со злостью пролистнул белоснежные страницы. И откуда взялось на Марсе столько знатоков древнего текста? Этот тип, ожидающий его в приёмной, был не единственным в своём роде – кроме него ещё семь человек написали или позвонили в «Обелиск Букз» по поводу спорного места в книге.


Спорного? Нет, никто ни о чём не спорил; эти восемь местных учёных мужей были совершенно правы. Здесь оставался единственный вопрос: каким образом убедить их просто уйти и забыть о том, что они читали это злосчастное издание и нашли там перевранное место.


Мастерс нажал на кнопку настольного селектора и сказал секретарю:


-Ладно; позовите его. - А иначе он, видимо, так и останется жить в приёмной. Директору этот тип посетителей был знаком. Учёные почти все такие; терпения им не занимать.


Дверь отворилась и в кабинет ввалился высокий седовласый мужчина в старомодных, «землянских» очках. В руке посетитель держал портфель.


-Благодарю вас, мистер Мастерс, - начал он прямо с порога. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему организация, где я состою, считает допущенную в книге ошибку столь значительной. – Посетитель присел за стол напротив директора и одним движением расстегнул портфель.- Видите ли, сэр, Марс – это всего лишь колония Земли. Все наши ценности, идеалы, обычаи – земные. Поэтому ОКУЕЛИ считает ваше издание этой книги…


-ОКУЕЛИ, простите? – перебил его Мастерс. Он ни разу не слышал об этой организации, но внутренне всё равно застонал. Явно сборище каких-то помешанных, неусыпно стоящих на страже невесть чего и прочитывающих каждую книгу, изданную здесь, на Марсе, или же на Земле.


-ОКУЕЛИ – Охрана Культурных Единиц от Ложных Истолкований, - объяснил Брандис. – У меня с собой аутентичный земной экземпляр “De Rerum Natura” – в драйденовском переводе, как и ваше местное издание. – Он произнёс слово «местное» с таким нажимом, что это прозвучало как «мерзкое» или «третьесортное»; у Мастерса возникло чувство, словно, по мнению пришельца, «Обелиск Букз» вообще не имеет морального права издавать книги. – Давайте теперь посмотрим на искажения, присутствующие в вашем издании. Прежде я попрошу вас взглянуть на мою копию… - он выложил на стол перед Мастерсом изрядно потрёпанный синий томик с Земли. – Видите, здесь всё верно. А теперь - прошу вас, сэр - ваше издание, то же самое место. – Он положил рядом со старой книгой роскошный том «Обелиск Букз», обтянутый шкурой ваба.


-Минутку. Я приглашу сюда литературного редактора, - прервал Мастерс. Он нажал кнопку селектора и сказал, обращаясь к мисс Хэнди:


-Попросите, пожалуйста, Джека Снэда зайти ко мне.


-Сейчас, мистер Мастерс.


- В аутентичном издании мы имеем стихотворное переложение латинского текста. Я процитирую. Кхм-кхм, - неловко прочистив горло, Брандис начал читать:


Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.(2)


-Я знаю этот отрывок, - резко оборвал его Мастерс; лекторский тон посетителя уязвил его.


-Этот стих, - продолжал Брандис, - в вашем издании отсутствует, и на его месте находится фиктивная вставка неизвестного происхождения. Позвольте. – Он взял роскошный том в переплёте из шкуры ваба, быстро пролистал и, отыскав нужное место, прочёл:


С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине;
Боли, несчастия знать мы отныне не будем -
Век наш посмертный земной преисполненным будет блаженства.
Людям, с землёю сращённым, сего не понять, не изведать.



Брандис окинул директора гневным взором и захлопнул книгу.


-И что хуже всего, - добавил он, - этот фальшивый стих противоречит смыслу всей книги. Откуда он взялся? Его ведь кто-то написал; и это был не Драйден, и не Лукреций. – Брандис так сверлил директора взглядом, словно подозревал в подделке его лично.


Дверь отворилась и вошёл литературный редактор, Джек Снэд.


-Наш гость прав, - примирительно произнёс он, обращаясь к директору. – И это лишь одно из примерно тридцати изменений в нашем тексте. Я перерыл его вдоль и поперёк с тех пор как начали поступать письма. А сейчас я начал перепроверять последние издания из нашего осеннего каталога, - редактор невесело хмыкнул, - и кое-где тоже нашёл расхождения с оригиналом.


-Вы последним вычитывали текст перед отправлением в набор? Там были эти ошибки? – спросил Мастерс.


-Не было, я в этом полностью уверен, - ответил Снэд. – И я лично проверял гранки, в них ошибок тоже не было. Текст изменяется уже после того, как книги переплетены… звучит, конечно, как полный бред. Что характерно, это происходит лишь с копиями, переплетёнными в шкуру ваба с золотым тиснением. Копии в обычном переплёте - вполне нормальные…


Мастерс сморгнул.


-Но это один и тот же тираж. Их печатали вместе. На самом деле мы изначально и не планировали делать эксклюзивное, дорогое издание; решение было принято буквально в последнюю минуту, и маркетинговый отдел предложил переплести часть тиража в шкуры марсианского ваба.




-Похоже, - заметил Джек Снэд, - мы не всё знаем об этих шкурах.


Час спустя пожилой директор в сопровождении Джека Снэда тяжело опустился в кресло. Напротив сидел Лютер Саперштейн, торговый представитель фирмы «Без Единого Изъяна, Инкорпорэйтед», поставляющей шкуры; именно у них издательство «Обелиск Букз» закупило шкуры ваба, в которые были впоследствии переплетены книги.


-Прежде всего, - начал Мастерс деловым тоном, - что представляет собой шкура ваба?


-Фактически, - сказал Саперштейн, - шкура ваба представляет собой шкуру, снятую с марсианского ваба. Понятно, что вам, джентльмены, это ни о чём не говорит, но, по крайней мере, это то, с чем мы все согласны, то, от чего мы можем плясать и в итоге к чему-нибудь прийти. Чтобы как-то прояснить для вас ситуацию, позвольте мне рассказать немного о, собственно, вабе. Шкуры ваба так ценятся, помимо прочего, потому, что это редкость. А редки шкуры ваба потому, что вабы крайне редко умирают. Я имею в виду, убить ваба, даже старого или больного, практически невозможно. И даже если сам ваб убит, его шкура продолжает жить. Это уникальное свойство придаёт шкурам огромную ценность в качестве материала для украшения жилища, или, как в вашем случае, для создания «вечного» переплёта, для особенно дорогих книг, которые должны сохраниться на долгие-долгие годы.


Мастерс тяжело вздохнул и бездумно уставился в окно; Саперштейн всё ещё продолжал разоряться. Сидящий рядом редактор постоянно делал себе заметки; его молодое, живое лицо нахмурилось.


- Товар, который мы вам поставили, - продолжал Саперштейн, - когда вы к нам обратились – заметьте: это вы к нам обратились; мы не навязывали вам свои услуги – так вот, наш товар представлял собой самые лучшие, отборнейшие шкуры из наших огромных запасов. Ничто на Марсе или даже дома, на Земле, не сравнится с неповторимым блеском их лоснящегося живого меха. Если шкуру ваба порвать или поцарапать, она восстановится сама собой. Шкура продолжает расти; идут месяцы, а мех становится всё гуще, а ваши переплёты - всё роскошнее и дороже, и, следовательно, это выгодное вложение. Через десять лет качество меха на переплётах из шкуры ваба…


-Так значит, эта шкура – живая, – вмешался редактор. - Занятно. А ваб, как вы говорите, зверь настолько ушлый, что убить его почти невозможно… - тут Снэд бросил взгляд на Мастерса. – Все до единого изменения в наших текстах касаются бессмертия. Случай с Лукрецием – характерный: идея оригинального текста в том, что человек не вечен, что даже если есть жизнь после смерти, в ней мы всё равно о земной жизни ничего не вспомним. А вместо этого появляется открытое утверждение вечной жизни, что, как вы и говорили, в корне противоречит философии Лукреция. Вы понимаете, что творится? Философские убеждения этого проклятого ваба накладываются на взгляды авторов. Вот в чём дело. Вот причина. – Он прервался на полуслове и снова что-то молча застрочил.


-Но как может шкура, - не уступал Мастерс, - пусть даже бессмертная, каким-либо образом изменить содержание книги? Текст напечатан, страницы разрезаны, склеены и сшиты… так не бывает. Даже если переплёт,… если эта чёртова шкура действительно живая – а я сильно в этом сомневаюсь! – директор яростно взглянул на Саперштейна. – Если она живая, то чем же она питается?


-Крошечными частицами пищи, которые содержатся в атмосфере, - невозмутимо ответил Саперштейн.


Мастерс поднялся с кресла.


-Хватит. Это смешно.


-Она вдыхает эти частички через поры, - с достоинством объяснил Саперштейн. В его голосе слышался упрёк.


Джек Снэд не поднялся вслед за директором; он сидел, не отрывая глаз от своих записей.


- Некоторые переписанные места очень хороши, - задумчиво произнёс он. – Причём, если иногда отрывок – и смысл – изменяется полностью, как в случае с Лукрецием, то иногда речь идёт о совсем небольших, почти незаметных поправках – в текстах, не противоречащих идее бессмертия. И здесь возникает вот какой вопрос: столкнулись ли мы просто с точкой зрения конкретной формы жизни, или ваб действительно знает, о чём говорит? Взять ту же поэму Лукреция; это величественное, прекрасное и очень интересное – произведение поэтического искусства. Но высказанные в ней философские идеи могут быть ложными. Я не знаю, так ли это. Это не моего ума дело; моя работа – редактировать книги, а не писать. Хороший редактор никогда не будет переписывать авторский текст на свой лад. Но именно этим занимается ваб – ну, или его бывшая шкура. – Снэд опять погрузился в молчание.


-А написала ли эта шкура что-то стоящее? – поинтересовался Саперштейн.

Прим. перев.


1. «О природе вещей», философская поэма древнеримского философа Тита Лукреция Кара.


2. Перевод с лат. на рус.Ф. Петровского

27. Finita

Не по ее обложке

(Филип К. Дик)

Президент «Обелиск-Букс», довольно сварливый пожилой человек, сказал с раздражением в голосе:

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Издание уже в печати, и если в тексте и есть какие-то ошибки, мы уже ничего не сможем с этим поделать.

- Но, мистер Мастерс, - сказала Мисс Хэнди, - это очень важная ошибка, сэр. Если это правда, конечно. Мистер Брендис утверждает, что целая глава…

- Я читал его письмо, и я говорил с ним по видфону. Я знаю, что он там утверждает, - сказал Мастерс и, подойдя к окну своего кабинета, угрюмым взглядом посмотрел на сухую, изрезанную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже много десятилетий.

«Пять тысяч экземпляров уже напечатаны и переплетены, - подумал он. – И половина из них с золотым тиснением в переплете из меха марсианского уаба. Это самый роскошный и дорогой материал, который мы смогли достать. Мы и так потеряли кучу денег на этом издании, и тут еще это».

На его столе лежала одна из копий книги. «De Rerum Natura» Лукреция в возвышенно величественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс принялся со злостью переворачивать хрустящие белые страницы. «Кто же ожидал, что на Марсе кто-то будет так хорошо знать такой древний текст?» - подумал он. А человек, ожидающий в приемной, был всего лишь одним из тех восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск-Букс» и сообщил о спорных строках.

Спорных? Тут не могло быть никаких сомнений. Восемь местных специалистов по латинскому языку были правы. Дело заключалось в следующем: нужно было по-тихому заставить их уйти и забыть, что они вообще просматривали это издание «Обелиска» и обнаружили там эти сомнительные строки, в которых явно напортачили.

Мастерс дотронулся до кнопки двусторонней связи на своем столе и сказал секретарше:

- Хорошо, впустите его.

Иначе бы этот человек никогда не ушел. Такие типы так просто никогда не отставали. Такими уж были ученые. Казалось, что они обладают просто бесконечным терпением.

Дверь открылась, и, словно неясная тень, появился высокий седой мужчина с портфелем в руке и в старомодных очках в терранском стиле.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, входя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает столь важными такие ошибки, как эта.

Он уселся за стол и одним махом расстегнул портфель.

- В конце концов, мы всего лишь колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи пришли к нам с Терры. «ЧОЗАНА» считает, что если вы напечатаете эту книгу...

- «ЧОЗАНА»? – прервал его Мастерс.

Он никогда не слышал об этой организации, но все же мысленно застонал. Очевидно, это была одна из тех многих неугомонных странноватых контор, изучавших всю печатную продукцию, которая либо выпускалась здесь, на Марсе, либо прибывала с Терры.

- «Чрезвычайная организация по заверению аутентичности и надзору за артефактами», – объяснил Брендис. - У меня с собой есть аутентичное, корректное терранское издание «De Rerum Natura» - перевод Драйдена, такой же, как и в вашем издании.

Он сделал особое ударение на слове «вашем», и от этого оно зазвучало как-то мерзко и второсортно. «Будто бы, - подумал Мастерс, - «Обелиск-Букс» делает что-то отвратительное уже самим тем фактом, что оно вообще печатает книги».

- Давайте рассмотрим недостоверные интерполяции. Вам предлагается изучить первую копию - мою - он положил на стол Мастерса потрепанную, почтенного вида, книгу, отпечатанную на Терре, - в которой все отображено корректно. А потом, сэр, копию вашего собственного издания – те же строки.

Рядом с маленькой древней синей книжечкой он положил один из тех самых огромных радующих глаз томов в переплетах из меха уаба, выпущенных «Обелиск-Букс».

- Позвольте мне позвать сюда нашего редактора, - сказал Мастерс.

Он нажал на кнопку двухсторонней связи и сказал мисс Хэнди:

- Пожалуйста, попросите Джека Снида зайти ко мне.

- Да, мистер Мастерс.

- Цитируя подлинное издание, - сказал Брендис, - мы получаем следующее метрическое переложение с латыни. Хм…

Он смущенно прочистил горло и затем стал читать вслух:

С нами уже ничего не случиться, и чувства не смогут
Нас никакие объять, даже если бы перемешалось,
Море с землею и небом, затем что в живых нас не будет
Даже когда б наше тело могло проявлять ощущенье…*( Пер. И Рачинского.)

- Я знаю эти строки, - отрезал Мастерс, чувствуя будто его протыкают иголками.

Этот человек читал ему нотации, будто ребенку.

- Это четверостишие, - сказал Брендис, - отсутствует в вашем издании, а вместо этого на его месте – Бог знает откуда - появляется следующее поддельное четверостишие. Позвольте мне его прочесть.

Взяв в руки роскошный изданный «Обелиском» том в переплете из меха уаба, он пролистал его до нужного места и, найдя его, начал читать:

С нами уже ничего не случиться, и чувства не смогут
Те нас объять, что землянами овладевали, ведь умерев,
Измеряем глубины морей мы и, разумев, постигаем:
Нормы земные герольдом блаженства и вечности станут…

Пристально глядя на Мастерса, Брендис с шумом закрыл том в переплете из меха уаба.

- Больше всего раздражает то, - сказал Брендис, - что это четверостишие несет в себе послание диаметрально противоположное тому, что сказано в книге. Откуда оно взялось? Должно быть, кто-то написал его. Драйден его не писал, Лукреций тоже.

Он посмотрел на Мастерса так, словно думал, что его написал сам Мастерс.

Дверь кабинета открылась, и вошел редактор фирмы, Джек Снид.

- Он прав, - сказал тот безропотно своему начальнику. - И это только одно из тридцати или где-то около того изменений в тексте. Я принялся корпеть над всей этой штукой, как только начали прибывать письма. А теперь я стал заниматься другими вещами из каталога в нашем осеннем списке, - добавил он, кряхтя. - Я обнаружил изменения и в некоторых из них.

Мастерс сказал:

- Вы были последним редактором, который правил это издание, прежде чем оно перешло к наборщикам. Были ли эти ошибки в нем тогда?

- Разумеется, нет, - сказал Снид. – Я лично правил гранки - на гранках тоже ничего не было изменено. Изменений не было до того, как появились окончательные варианты томов - если это имеет какое-то значение. Если быть точнее, то речь идет о томах в переплетах из меха уаба с золотым тиснением. Что касается обычных томов в картонных обложках, то они в порядке.

Мастерс моргнул:

- Но они же из одного тиража. Они и печатались вместе. Вообще-то мы изначально не планировали выпускать эксклюзивные более дорогие тома. Уже в самую последнюю минуту, когда мы обсуждали это издание, торговая контора предложила обернуть половину тиража в переплет из меха уаба.

- Я думаю, - сказал Джек Снид, – нам придется провести более тщательную проверку по вопросу меха марсианского уаба.

Спустя час, Мастерс, трясясь всем телом, сидел вместе с редактором Джеком Снидом напротив Лютера Саперстейна, торгового агента шкурозаготовительной фирмы «Безизъяна Инкорпорейтед». От них в «Обелиск-Букс» получали мех уаба, которым они переплетали свои книги.

- Прежде всего, - начал Мастерс оживленно, профессиональным тоном, - что же такое мех уаба?

- В принципе, - сказал Саперстейн, – если отвечать на ваш вопрос в том же духе, в каком вы его задали, то это мех марсианского уаба. Я знаю, господа, что эти слова вам многого не скажут, но, по крайней мере, этот факт станет для вас неким ориентиром, постулатом, с которым мы все сможем согласиться, когда мы будем в состоянии взять и возвести что-то более внушительное. Чтобы быть вам более полезным, позвольте мне рассказать вам о природе самого уаба. Мех его ценится, потому что, среди всего прочего, его трудно найти. А трудно найти его, потому что уаб очень редко умирает. Под этим я подразумеваю, что убить уаба - практически невозможно - даже больного или старого уаба. И даже когда уаба убивают, его шкура продолжает жить. Такое качество придает ей уникальную ценность для ее использования в домашнем декоре, или же, как в вашем случае, в переплетах жизни, ведь драгоценные книги замышляются на долгую жизнь.

Мастерс, вздохнув, тупо уставился в окно, пока Саперстейн что-то там бубнил. Сидящий рядом с ним редактор с коварным выражением на своем молодом полном энергии лице делал краткие таинственные пометки.

- То, что мы поставили вам, - заявил Саперстейн, - когда вы пришли к нам - ведь помните - это вы пришли к нам, а не мы искали вас - состояло из самых отборных и совершенных шкур из нашего громадного инвентаря. Эти живые шкуры наделяют просто уникальным блеском все, что в них надевают. Ничто другое на Марсе или дома на Терре не сравнится с ними. Если такая шкура вдруг порвется или поцарапается, она починит себя сама. Она месяцами обрастает все более и более пышным ворсом, и поэтому обложки ваших книг будут становиться все роскошнее, а книги, следовательно, будут очень востребованными. Через десять лет качество ворса на этих переплетенных мехом уаба книгах...

Тут его прервал Снид:

- То есть шкура все еще жива. Интересно. И уаб, как вы говорите, настолько изворотлив, что его практически невозможно убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

- Каждое из тридцати с лишним изменений, внесенных в тексты наших книг, связано с понятием бессмертия. Мысли Лукреция перерабатываются довольно однотипно. Оригинальный текст учит нас тому, что человек не вечен, что, даже если он выживет после смерти, это не будет иметь значения, потому что у него не останется никакой памяти о его здешнем существовании. Но вместо этого вставляются новые поддельные строки, в которых откровенно заявляется о будущей жизни, которая утверждается на основе старой. Как вы уже сказали, это целиком и полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы ведь понимаете, с чем мы столкнулись? Эта чертова уабская философия накладывается поверх философии различных авторов. Вот и все. Начало и конец.

Он прервался и, молча, продолжил что-то царапать в своих записях.

- Как может шкура, - потребовал Мастерс, - даже вечно живущая, повлиять на содержание книги? Ведь текст уже напечатан - страницы прорезаны, а тома склеены и прошиты. Это вне здравого смысла. Даже если переплет, эта чертова шкура, и жива на самом деле, я с трудом верю в это.

Он посмотрел на Саперстейна:

-Если он жива, то, что же позволяет ей продолжать жить?

-Мельчайшие частицы продуктов питания, взвешенные в атмосфере, - обходительно сказал Саперстейн.

Поднявшись на ноги, Мастерс сказал Сниду:

- Пойдем. Это просто смешно.

- Они вдыхают эти частицы через свои поры, - сказал Саперстейн.

Тон его при этом был очень достойным, даже немного упрекающим.

Джек Снид, настолько увлеченный изучением своих записей, что не мог даже поднять глаза на своего начальника, сказал задумчиво:

-Некоторые из исправленных текстов просто захватывающие. В одних мы видим полное изменение оригинальных строк – и того смысла, который вложил в них автор, - как это произошло в случае с Лукрецием, другие же подкорректированы очень изящно, почти незаметно - если можно так сказать – но в итоге в этих текстах наблюдается все больше отсылок к учению о вечной жизни. Вопрос заключается в следующем: имеем мы дело только лишь с убеждениями одной конкретной формы жизни, или же уаб понимает, о чем идет речь? Поэма Лукреция, к примеру, является величайшим, прекраснейшим, интереснейшим образцом поэзии. Но как философия она, похоже, неверна. Я точно не знаю. Это не моя работа. Я всего лишь редактирую книги. Я их не пишу. Хороший редактор переделывает под себя авторский текст только в самую последнюю очередь. Все это дело рук уаба, или, по крайней мере, шкуры мертвого уаба.

Сказав это, он замолчал.

Саперстейн же сказал:

- Мне было бы интересно знать, не привнесло ли это туда чего-нибудь ценного.

28. Fleur_dorange

Старый брюзга, президент издательства «Обелиск», раздражённо проворчал:


– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати. Если в текст закралась ошибка, то ничего уже не поделаешь.


– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – если он прав, то это очень серьёзно, сэр. Мистер Брэндис требует, чтобы вся глава…


– Я прочёл его письмо и говорил с ним по видеофону. Мне известны его требования.


Мастерс прошествовал к окну своего кабинета и мрачно уставился на безжизненный, изрытый кратерами марсианский пейзаж, который он созерцал на протяжении столь многих десятилетий. «Пять тысяч экземпляров уже отпечатаны и переплетены, – думал он, – и половина этой партии отделана мехом марсианского уаба с золотым тиснением. Самый элегантный и дорогой материал, который мы только смогли найти. Тираж уже и так приносит убытки, а теперь ещё и это».


Книга лежала на его рабочем столе. Это была поэма «О природе вещей» Тита Лукреция Кара (1), переведённая возвышенным слогом выдающегося Джона Драйдена (2). Барни Мастерс сердито перелистал ещё хрустящие белоснежные страницы. «Кто мог предполагать, что на Марсе отыщется такой знаток столь древнего текста? – размышлял он. – А ведь человек, ожидавший его в приёмной, был лишь одним из восьми, кто написал или позвонил в «Обелиск» по поводу спорного отрывка. Спорного? Спорить-то было не о чем. Восемь местных латинистов были абсолютно правы. Весь вопрос состоял в том, как отделаться от них без скандала, заставить забыть, что они однажды заглянули в изданную «Обелиском» книгу и наткнулись на это место».


Мастерс нажал кнопку переговорного устройства на своём столе и велел секретарше:


– Что ж, пусть войдёт.


«Иначе этот мужчина так и будет торчать там вечно; такие типы, как он, настырно поджидают тебя снаружи. Эти учёные-буквоеды все такие. Кажется, что их терпение бесконечно».


В проёме распахнувшейся двери показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках, которые обычно носили земляне, с портфелем в руках.


– Благодарю Вас, мистер Мастерс, – сказал он, проходя в кабинет. – Позвольте пояснить, сэр, почему моя организация считает эту ошибку столь серьёзной.


Он устроился у стола и резко расстегнул молнию своего портфеля.


– Как бы там ни было, но наша планета – колония. Мы позаимствовали у Земли все свои ценности, обычаи, предметы материальной культуры и традиции. УВВИПА рассматривает издание этой книги…


– УВВИПА? – прервал его Мастерс.


Он понятия не имел, что это, но страдальчески поморщился. «Надо думать, одна из многочисленных неусыпных контор, созданная для контроля всех печатных изданий, выходящих здесь на Марсе или прибывающих с Земли», – мелькнуло у него в голове.


– Управление по всеобщему выявлению искажений и подделок артефактов, – пояснил Брэндис. – Я захватил с собой верный экземпляр поэмы, изданный в переводе Драйдена, как и ваша местная книга.


«С каким же оскорбительным пренебрежением выделил он это слово «местная», как если бы «Обелиск» занимался чем-то неблаговидным, издавая книги», – отметил про себя Мастерс.


– Рассмотрим спорный отрывок. Но вначале прошу ознакомиться с моим экземпляром, где всё верно.


Он выложил на стол Мастерса порядком потрёпанный древний фолиант, изданный ещё на Земле.


– А вот этот же отрывок в экземпляре вашего издания, сэр.


Рядом с маленькой потрёпанной временем книжкой в скромной синей обложке появилась одна из шикарных больших книг в переплёте из меха уаба издательства «Обелиск».


– Позвольте мне пригласить сюда нашего ответственного редактора, – попросил Мастерс.


Нажав кнопку переговорного устройства, он обратился к мисс Хэнди:


– Пригласите сюда Джека Снида, пожалуйста.


– Слушаюсь, мистер Мастерс, – раздалось в ответ.

– Для цитирования из подлинного издания, – начал Брэндис, – мы выбрали следующие показательные строки в переводе с латинского языка.


Он смущённо хмыкнул, прочистил горло и начал читать:


Не ведать должны мы печали и страха,
Не может ведь тот, кого нет, оказаться несчастным,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо,
Нам стоит лишь волнам судьбы покориться.


– Мне знаком этот отрывок, – оборвал его Мастерс с раздражением. Ему показалось, что мужчина вздумал поучать его, как если бы он был ребёнком.


– Этого четверостишия, – продолжил Брэндис, – нет в вашем издании, оно заменено другим, один бог знает, откуда там взявшимся. Позвольте мне.


Взяв в руки книгу издательства «Обелиск» с роскошной меховой отделкой, он перелистал страницы в поисках нужного места и начал читать:


Не ведать должны мы печали и страха,
Созданьям земным не знакомы се чувства,
Лишь в мире ином к нам придёт откровение:
Удел наш земной лишь врата в блаженную вечность.


Пристально глядя на Мастерса, Брэндис шумно захлопнул книгу в меховом переплёте.


– Самое досадное в том, что это четверостишие проповедует мысль, прямо противоположную сути всей книги. Откуда оно взялось? Ведь кто-то его сочинил. Это ни Драйден, и не Лукреций Кар.


Он не сводил глаз с Мастерса, как будто считал, что тот приложил к этому руку.


Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл ответственный редактор издания Джек Снид.


– Этот господин прав, – смиренно обратился он к своему боссу. – И это лишь одно из порядка тридцати расхождений с текстом оригинала. Когда мы начали получать письма, я скрупулёзно изучил всё произведение. Сейчас я составляю перечень ошибок, допущенных в других наших книгах, вышедших недавно. В нескольких из них я обнаружил и другие расхождения.


– Вы были последним, кто проверял рукопись до её передачи в печать, – констатировал Мастерс. – Были ли в ней эти ошибки на тот момент?


– Ни одной, – ответил Снид. – Я лично вычитывал гранки. Изменения появились только после переплёта книг, если в этом есть хоть какой-то смысл. Или, если быть более точным, они появились только в книгах, отделанных мехом уаба с золотым тиснением. С обычными книгами всё в порядке.


Мастерс моргнул.


– Но ведь они все изданы одной партией и отпечатаны на одном станке. Более того, изначально мы не планировали выпуск эксклюзивных книг в дорогом переплёте. Всё решилось буквально в последний момент, когда контора предложила отделать половину партии книг мехом.


– Полагаю, – заметил Джек Снид, – нам необходимо тщательно изучить, что представляет собой этот марсианский мех.


Через час Мастерс, кажущийся ещё более постаревшим и разбитым, в сопровождении своего ответственного редактора Джека Снида, сидел напротив Лютера Сеперштейна, делового агента мехозаготовительной фирмы «Безупречность Инкорпорейтид». От неё издательство получило мех уаба, которым и были отделаны книги.


– Прежде всего, – напористо начал Мастерс в своей профессиональной манере, – что собой представляет этот мех?


– По сути, – начал Сеперштейн, – то, о чём вы спрашиваете, это мех марсианского уаба. Я понимаю, что это практически ни о чём вам не говорит, господа, но пусть это станет некоей отправной точкой, той аксиомой, с которой мы все можем согласиться, а затем перейти к чему-то более неординарному. Чтобы мое объяснение выглядело более понятным, позвольте немного рассказать о самом звере. Его мех стоит дорого, в частности потому, что он необычайно редкий. Это связано с тем, что умирать уабу случается нечасто. Я имею в виду, что зверя почти невозможно убить, даже если он болен и стар. Но и когда это удаётся, его шкура продолжает жить. Это качество предопределяет её уникальную ценность для отделки интерьеров домов или, как в вашем случае, переплётов выдающихся драгоценных книг, предназначенных жить в веках.


Мастерс вздохнул, хмуро созерцая пейзаж за окном под монотонную речь Сеперштейна. Рядом с ним ответственный редактор делал краткие пометки, сохраняя на своём молодом энергичном лице мрачное выражение.


– Когда вы обратились к нам, – продолжил Сеперштейн, – не забывайте, что именно вы пришли к нам, а не мы искали встречи с вами, мы снабдили вас отборнейшими, безупречными шкурами из своих огромных запасов. Эти живые шкуры переливаются уникальным блеском; ни на Марсе, ни дома на Земле нет ничего, что могло бы сравниться с ними. При разрыве или царапине шкура восстанавливает сама себя. Месяц за месяцем она продолжает расти и становится всё более мягкой и шелковистой. Это делает ваши книги ещё более роскошными и, соответственно, ещё более желанными. Через десять лет качество меховых переплётов этих книг…


– Так шкура всё ещё жива, – перебил его Снид, – Интересно. А уаб по-вашему настолько ловок, что его практически невозможно убить.


Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.


– Каждое из тридцати разночтений, появившихся в тексте наших книг, затрагивает тему бессмертия. В оригинальном сочинении Лукреция говорится, что человек приходит в этот мир лишь на время. И даже если он будет жить после смерти, это не имеет значения, поскольку он не будет помнить о своём земном бытие. Вместо этого появляется новый фальшивый отрывок, в котором прямо говорится о том, что жизнь не заканчивается. Как вы понимаете, это полностью расходится с философией Лукреция. Вы осознаёте, с чем мы столкнулись, не так ли? Проклятая философия уаба подменила собой замыслы различных авторов. В этом вся суть. От начала и до конца, – он оборвал свою речь и вернулся к записям.


– Как может шкура, – требовательно воскликнул Мастерс, – пусть даже бессмертная, влиять на содержание книги? Текст уже отпечатан, страницы разрезаны, переплёты проклеены и прошиты. Это противоречит здравому смыслу, даже если переплёт, то есть эта проклятущая шкура, всё ещё жива, во что верится с трудом.


Он перевёл взгляд на Сеперштейна.


– Если она продолжает жить, то за счёт чего?


–За счёт содержащейся в воздухе взвеси мельчайших питательных частиц, – с готовностью пояснил Сеперштейн.


– Нам пора, – бросил Мастерс, поднявшись, – Всё это просто нелепо.


– Шкура вдыхает питательные микрочастицы через свои поры, – продолжил Сеперштейн. Его слова прозвучали веско, с едва уловимым укором.


Джек Снид не двинулся вслед за боссом. Просматривая свои заметки, он задумчиво произнёс:


– Некоторые из изменённых отрывков просто прекрасны. Они не являются грубой противоположностью оригинальному тексту и замыслу автора, в нашем случае Лукреция, а лишь вводят очень утончённые, едва заметные штрихи, если можно так выразиться, привнося в содержание текста доктрину о вечной жизни. Вопрос только в том, имеем ли мы дело просто с мнением отдельно взятой формы жизни или уаб действительно знает, о чём говорит? Поэма Лукреция – великое, потрясающее по своей красоте и весьма захватывающее сочинение. Но, возможно, что заложенная в нём философская мысль ошибочна. Я не знаю. Это не входит в мои обязанности. Я лишь редактирую книги, а не пишу их. Последняя вещь, которую может совершить хороший редактор, это начать вставлять отсебятину в авторский текст. Но это как раз то, чем занимается наш уаб или пережившая его шкура, – подытожил он и умолк.


– Интересно, добавил ли он что-нибудь ценное, – отозвался Сеперштейн.


(1) Тит Лукреций Кар (Titus Lucretius Carus) – римский поэт и философ-материалист (ок. 99 – 55 до н.э.). В рассказе идёт речь о его дидактическом эпосе – поэме «De Rerum Natura» («О природе вещей»), излагающей учение греческого философа Эпикура. Поэма является единственным полностью сохранившийся памятник материалистической мысли древности.

(2) Джон Драйден (John Dryden) (1963-1700 гг.) – английский поэт, драматург, критик, переводчик, эссеист и теоретик литературы, сделавший основным размером английской поэзии александрийский стих и более других способствовавший утверждению в английской литературе эстетики классицизма. Он назван известным поэтом Т.С. Элиотом одним из трех величайших (наряду с Шекспиром и Мильтоном) представителей английской литературы 17 в.

29. gedge

Не по обложке...


– Не хочу я с ним разговаривать, – горячился Мастерс, пожилой и раздражительный президент издания «Обелиск». – Книга вышла, и если в тексте ошибка, то ее уже не исправить, мисс Хэнди.

– Но это такая серьезная ошибка, мистер Мастерс, – пыталась возразить мисс Хэнди. – Конечно, если мистер Брэндис прав. Ведь он утверждает, что целая глава...

– Я читал его письмо. И по видофону с ним разговаривал. Я прекрасно знаю, что он утверждает.

Барни Мастерс подошел к окну и угрюмо поглядел на сухую, изъеденную кратерами поверхность улицы, к которой привык за долгие годы жизни на Марсе. Он думал о тех пяти тысячах копий, которые только что вышли в печать. И половина из них – в роскошном переплете из меха марсианского уаба, украшенном позолотой. Самый изысканный, самый дорогой материал, который только можно было найти. «Как это все некстати, – подумал он. – Издание и так приносит убытки».

На столе лежал один из экземпляров. Это была поэма Лукреция «О природе вещей» в красивом, возвышенном переводе Джона Драйдена. Мастерс в сердцах перелистнул книгу. Белые гладкие страницы тихо зашелестели. Ну кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, так хорошо знающие этот древний текст? Ведь кроме человека, сидящего сейчас в приемной, были еще семеро, которые писали и звонили в «Обелиск» по поводу какого-нибудь спорного отрывка...

Да что там спорного – ни о каком споре и речи быть не могло. Местные латинисты все до одного были правы. Его задача состояла только в том, чтобы выпроводить их без лишнего шума. Заставить навсегда забыть и об этом конфузе, и о том, что они вообще когда-либо читали выпущенное «Обелиском» издание.

Ткнув кнопку интеркома, Мастерс сказал:

– Ладно, мисс Хэнди. Пустите его.

Посетитель все равно никуда уходить не собирался. Мастерс знал этот тип людей – они всегда сидят и ждут до последнего. Особенно ученые – у тех вообще терпение железное...

В дверях появился высокий седоволосый человек с портфелем в руке. На нем были старомодные очки, какие носят земляне.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – произнес вошедший. – Позвольте вам объяснить, почему наша организация придает столь важное значение такого рода ошибкам. – Он подсел к столу и проворно расстегнул портфель. – Что бы там ни говорили, но мы с вами живем на колониальной планете. Все наши ценности, обычаи и предметы обихода завезены сюда с Земли. У нас в ОБФИИ «Страж» считают, что выпуск вами в печать этой книги...

– Что?.. Какой «Страж»? – Мастерс чуть не застонал. Ну конечно, еще одно сборище ненормальных, до посинения изучающих каждое печатное издание, выпущенное на Марсе или привезенное с Земли...

– «Страж» – Общество по борьбе с фальсификацией исторических источников, – пояснил Брэндис. – У меня с собой подлинное и корректное, выпущенное на Земле издание поэмы «О природе вещей». В переводе Драйдена, как и ваше местное издание.

Он сделал акцент на слове «местное», и мрачнеющему Мастерсу показалось, что оно прозвучало как оскорбление, как будто сам факт того, что «Обелиск» издает книги, заслуживал порицания.

– Рассмотрим произвольные вставки в оригинале. Убедительно прошу вас сначала изучить мою копию, – и он раскрыл перед Мастерсом старую истрепанную книгу, образчик земной полиграфии, – где отрывок напечатан корректно. А затем – копию вашего издания, тот же отрывок. – Рядом с ветхой книжицей в синеватой обложке на столе появился большой солидный том в переплете из меха уаба.

– Я позову моего редактора, – сказал Мастерс, нажимая на кнопку. – Мисс Хэнди, пригласите сюда Снида.

– Хорошо, мистер Мастерс.

– Из подлинного издания, – продолжал Брэндис, – цитирую стихотворный перевод с латинского. Он вежливо откашлялся и принялся читать вслух:

В кончине грядет нам от скорби избавленье –
Небытия безмолвного покой и тленье.
Пусть суша с морем и моря сольются с небесами;
Стихии уж не властны более над нами.

– Я знаю этот отрывок, – резко сказал Мастерс, раздраженный назидательным тоном гостя.

– В вашем издании эта строфа отсутствует, – сказал Брэндис, – а на ее месте бог знает откуда появляется другое четверостишие весьма сомнительного характера. Позвольте, – и он взял в руки роскошное издание, выпущенное «Обелиском». Пролистав его, он нашел отрывок и стал читать:

В кончине грядет нам от скорби избавленье
И мира дольнего нежданное забвенье.
Умершим ведомы морей глубины бесконечны;
Юдоль земная – путь ко благодати вечной.

Сверля Мастерса негодующим взглядом, Брэндис с шумом захлопнул книгу.

– Возмутительнее всего то, что это четверостишие несет в себе смысл прямо противоположный тому, что заложен в поэме. Откуда оно здесь взялось? Кто его написал? Не Драйден же – и уж точно не Лукреций! – Брэндис смотрел на Мастерса с нескрываемым осуждением, как будто тот сам написал эти строки.

Дверь открылась, и вошел Джек Снид, редактор «Обелиска».

– Все это правда, – покорно признал он. – Таких исправлений в тексте около тридцати. Я перерыл всю книгу, как только стали приходить письма. Сейчас просматриваю остальные издания в нашем осеннем каталоге. – И, крякнув, добавил: – В них, кстати, тоже есть исправления...

– Ты делал последние корректуры перед отправкой оригинала в печать – в нем были неточности? – спросил Мастерс.

– Ни одной, – ответил Снид. – И оттиски я сам лично корректировал – в них тоже ничего не было. Исправления появляются уже в готовых, переплетенных экземплярах... понимаете? Вернее – в тех, что переплетены в мех уаба с позолотой... Те, что в обычном твердом переплете, – с ними все в порядке.

Мастерс прищурился:

– Но ведь это одно и то же издание. Все экземпляры печатались вместе. Мы сначала и не собирались выпускать эксклюзивные копии в дорогом переплете – идея возникла в последнюю минуту, и отдел продаж предложил выпустить половину тиража в переплете из меха.

– Мне кажется, – произнес Джек Снид, – нам пора разобраться, что же на самом деле представляет из себя мех марсианского уаба.


Прошел час. В корпорации «Эталон», занимающейся поставкой кожевенного и мехового сырья, в своем офисе сидел торговый агент Лютер Саперстейн. Напротив него сидел дряхлеющий президент издательства «Обелиск» в сопровождении своего редактора. Именно у Саперстейна это издательство приобрело мех марсианского уаба, предназначенный для переплета книг.

– Мой первый к вам вопрос, – деловито начал Мастерс, – что за мех вы нам продали?

– Ответ на этот вопрос несложен, – сказал Саперстейн, – это мех марсианского уаба. Вас, конечно, такой ответ мало устроит, но если принять его как постулат – как точку отсчета – то нам будет от чего оттолкнуться и к чему прийти. Пожалуй, стоит рассказать вам о природе этого существа. Его шкура ценится по разным причинам, но прежде всего из-за своей редкости. Уабы редко умирают. То есть, к примеру, убить уаба – даже старого или больного – практически невозможно. Но если это животное все-таки убивают, то его шкура продолжает жить. Такое качество делает ее уникальной находкой для дизайнеров интерьера, а также для таких предприятий, как ваше, занимающихся публикацией великих и бессмертных книг.

Мастерс вздохнул и уныло уставился в окно. Рядом сидел Снид и делал быстрые заметки своим иероглифическим почерком. Его моложавое энергичное лицо было мрачным.

– Когда вы к нам обратились, – бубнил Саперстейн, – а смею вам напомнить, что это вы к нам обратились. Мы вам свою продукцию не навязывали. Так вот, когда вы к нам обратились, мы подобрали для вас самые качественные экземпляры из всего нашего огромного ассортимента. Эти шкурки излучают живой, неповторимый блеск – ни на Марсе, ни на Земле вы не найдете ничего похожего. Они обладают способностью к самозаживлению, а ворс на них со временем становится все гуще и роскошнее. Обложки ваших книг будут постоянно расти в цене, пользоваться все большим спросом. Представьте себе, что лет через десять...

– Любопытно, – перебил его Снид. – Значит, шкура живая. А уаб ваш, значит, такой ловкач, что и убить-то его нельзя. – Он бросил Мастерсу быстрый взгляд. – Дело в том, что все до единого исправления в наших книгах касаются вопроса о бессмертии. Лукреций – типичный тому пример. Его тексты представляют собой учение о том, что человек недолговечен. Даже если он переживает смерть, это не имеет значения, потому что своего земного существования он не помнит. У нас же откуда ни возьмись появляются строки, откровенно предвещающие загробную жизнь как продолжение жизни земной. Полное расхождение с философией Лукреция, как вы верно заметили... Вам понятно, что происходит? Чертова скотина накладывает свою философию поверх той, что проповедуют авторы книг. Вот вам и ответ! – Снид замолчал и снова уткнулся в свои записи.

– Но разве может шкура животного, – резко спросил Мастерс, – смертная она или бессмертная, менять содержание книги? Если текст уже напечатан, страницы собраны, обрезаны и переплетены? Это противоречит всякой логике. Даже если обложка, эта шкура чертова, на самом деле живая! В чем я лично сомневаюсь. – Он раздраженно уставился на Саперстейна. – И чем же она, по-вашему, питается?

– Мельчайшими частицами пищи, находящимися в воздухе, – безучастно ответил тот.

– Пошли, Джек, – сказал Мастерс, поднимаясь со стула. – Все это полная чепуха.

– Она впитывает частицы через поры, – произнес Саперстейн с достоинством и даже несколько осуждающе.

Джек Снид сидел и внимательно изучал свои записи. Уходить он не торопился.

– Некоторые исправления довольно занимательны, – задумчиво произнес он. – Помимо тех, что полностью меняют текст оригинала и значение, вложенное в него автором, – как у Лукреция – есть также менее заметные, скрытые исправления, если можно так сказать. Они встречаются в текстах, более созвучных с теорией бессмертия. Вопрос по сути вот в чем: идет ли здесь речь о личных убеждениях отдельного живого организма или же уаб на самом деле что-то знает? Поэма Лукреция, к примеру, – прекрасная, великая поэзия. Но верна ли ее философия? Я не знаю. Это не моя работа. Я редактор, книги я не пишу. Морализировать, вставлять собственные мысли в текст автора – это не по нашей части. А уаб – вернее, оставшаяся от него шкура – как раз этим и занимается. – Тут Снид замолчал.

– Хотелось бы знать, имеет ли все это какую-нибудь ценность, – сказал Саперстейн.

30. Ghost Girl of the Netherworld Tower

Пожилой, сварливый президент издательства «Обелиск» раздражённо ворчал.
- Я не собираюсь с ни встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана. Даже если в тексте и есть ошибка, ничего не поделаешь.
- Мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди. – Если верить мистеру Брэндису, это очень серьёзная ошибка. Он утверждает, что целая глава…
- Да читал я его письмо. И по видеофону с ним разговаривал. Знаю я, что он утверждает.
Мастерс подошёл к окну офиса и хмуро уставился на унылую, испещрённую кратерами поверхность Марса.
«Пять тысяч экземпляров, - подумал он, - а половина ещё и в переплёте из шерсти марсианского уаба в золотом окладе. Более изысканного и дорогого материала не найти. Это издание и так сильно ударило по карману, а теперь – новые проблемы?»
Экземпляр книги лежал на столе Мастерса. «De Rerum Natura» (1) Лукреция в возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс яростно перелистал страницы. То, что на Марсе найдётся кто-то, так хорошо знакомый со столь древним текстом, нельзя было и предположить. Тем не менее, человек, ожидающий в приёмной, был лишь одним из восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Вне всякого сомнения. Восьмёрка местных знатоков латыни не ошибалась. Задача заключалась в том, чтобы отправить их восвояси, заставить забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и этот злополучный отрывок.
Нажав на кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:
- Разрешите ему войти.
В противном случае Брэндис так и остался бы ждать снаружи. Бесконечное терпение – одна из отличительных черт большинства учёных.
Дверь открылась, и вошёл долговязый седой мужчина в старомодных очках, явно земного дизайна. В руке он держал кожаный портфель.
- Благодарю Вас, мистер Мастерс, сказал он. – Сэр, позвольте объяснить, почему наша организация считает данную ошибку столь серьёзной.
Он присел к столу и быстро открыл портфель.
- Наша планета – всего лишь колония. Все наши ценности, традиции, реликвии и артефакты пришли к нам с Земли. «ЧОЗАПИСЕЦ» полагает, что Ваше издание…
- «ЧОЗАПИСЕЦ»? – переспросил Мастерс. – Он никогда не слышал о такой организации, но всё равно тяжело вздохнул. Не иначе как очередные свихнувшиеся борцы за справедливость, которые досконально изучают все печатные издания, будь то марсианские или земные.
- «Чрезвычайный Отдел Защиты Артефактов, Противодействия Искажениям и Сохранения Естественных Ценностей», - объяснил Брэндис. – У меня с собой подлинное земное издание «De Rerum Natura». В переводе Драйдена, как и Ваше местное.
Мастерс скривился. Брэндис сделал особое ударение на слове «местное», будто издание было второсортным, а деятельность «Обелиска» в целом – возмутительной.
- Давайте рассмотрим искажённый отрывок. Прошу, взгляните сначала на мой экземпляр, в котором данный отрывок процитирован верно, - Брэндис раскрыл старую, потрёпанную книгу в синей обложке и положил её на стол. – А теперь, сэр, сравните его с Вашим изданием.
Брэндис положил рядом с маленькой синей книжкой роскошный экземпляр от «Обелиска» в переплёте из шерсти уаба.
- Думаю, стоит пригласить сюда нашего литературного редактора, - сказал Мастерс, после чего обратился по интеркому к мисс Хэнди. – Пусть Джек Снид зайдёт ко мне.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- В оригинальном издании мы встречаем следующий поэтический перевод с латыни, - Брэндис демонстративно откашлялся, и начал читать вслух:

- От горестей и бед освободясь,
Душа теряет с бренным телом связь.
Пусть рухнет небо, реки обернутся вспять -
Нам чувств земных уже не испытать.

- Я знаю этот отрывок, - резко произнёс Мастерс. Он чувствовал себя уязвлённым, ведь Брэндис отчитывал его, как ребёнка.
- Это четверостишие отсутствует в Вашем издании, - сказал Брэндис. – Вместо него там появляется следующий, Бог знает, откуда взявшийся, фрагмент. Позвольте.
Он взял в руки книгу «Обелиска», быстро пролистал страницы и, найдя нужное место, продекламировал:

- От горестей и бед освободясь,
Познать способны мы таинственную связь.
Лишь после смерти нам дано понять,
Что новой жизни ждёт нас благодать.

Бросив испепеляющий взгляд на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу.
- Возмутительнее всего то, - сказал Брэндис, - что в этом четверостишии содержится мораль, диаметрально противоположная смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто его автор? Это не Драйден, и не Лукреций.
Он уставился на Мастерса, будто думая, что тот лично написал это четверостишие.
Дверь офиса открылась, и вошёл Джек Снид, литературный редактор издательства.
- Всё верно, - сказал он понуро, обращаясь к начальнику. – И это лишь одно искажение; в тексте их порядка тридцати. После того, как начали приходить письма, я перечитал всю книгу от корки до корки. А теперь я взялся за остальные книги из нашего осеннего каталога. В некоторых из них тоже есть искажения.
- Ты проводил последнюю вычитку перед отправкой книги в печать. Были там эти ошибки? – спросил Мастерс.
- Конечно, нет! – ответил Снид. – Гранки я тоже лично проверил, дело не в них. Ума не приложу, каким образом, но изменения в тексте появляются после переплёта. Причём только в тех книгах, которые в переплёте из уаба с золотом. Те, что с простыми обложками – в полном порядке.
Мастерс сощурился.
- Но ведь издания полностью идентичны, и через типографию проходили одновременно. Поначалу, о более дорогостоящем переплёте речь вообще не шла. В коммерческом отделе в последний момент решили, что половина экземпляров будет в обложке из уаба.
- Думаю, - сказал Джек Снид, - что нам стоит поближе познакомиться с марсианским уабом и его шерстью.

Спустя час, измотанный и с трудом держащийся на ногах Мастерс, в компании литературного редактора Джека Снида, беседовал с Лютером Саперштейном, представителем корпорации «Совершенство», у которой «Обелиск» и приобрёл шкуры уаба для переплёта.
- Во-первых, - сказал Мастерс уверенным, деловым тоном - что такое шерсть уаба?
- По сути, - ответил Саперштейн, - это не что иное, как шерсть марсианского уаба. Не сомневаюсь, что такой ответ никак не проясняет ситуацию для Вас, джентльмены, но разрешите использовать его в качестве отправной точки нашей с Вами дискуссии. Для начала, несколько слов о природе самого уаба. Шерсть уаба – большая редкость, вот почему она так высоко ценится. Её сложно раздобыть, ведь уабы редко умирают. Это значит, что даже старого или больного уаба практически невозможно убить. А если уаб всё-таки убит – его шкура продолжает жить. Данное уникальное свойство и определяет ценность шерсти уаба как декоративного материала. В Вашем случае – изысканного и долговечного материала для переплёта.
Саперштейн продолжал бубнить. Мастерс, вздохнув, устало посмотрел в окно. Рядом, литературный редактор с весьма мрачным выражением лица делал какие-то загадочные пометки.
- По Вашему запросу, - сказал Саперштейн, - мы предоставили Вам шкуры наивысшего качества. Уточняю, по Вашему запросу. Мы не навязывали Вам наши услуги. Эти живые шкуры обладают только им присущим лоском. С ними не сравнится ничто, будь то на Марсе или на Земле. Любые царапины и повреждения заживляются. Шерсть становится гуще и пышнее. Благодаря этому свойству, Ваши книги со временем станут ещё более желанным объектом охоты для коллекционеров. Через десять лет, качество обложки…
Тут Снид прервал Саперштейна.
- Значит, шкура живёт сама по себе. Занимательно. А уаб, если верить Вашим словам, настолько проворен, что его невозможно убить.
Он мельком взглянул на Мастерса.
- Абсолютно все искажения в книгах так или иначе связаны с темой бессмертия. Оригинал Лукреция учит, что люди не вечны; возможность жизни после смерти не имеет значения, ведь у нас не остаётся воспоминаний о нашем существовании в этом мире. Вместо этого, в тексте появляется ложный фрагмент, утверждающий, что жизнь будущая прямо связана с жизнью нынешней, тем самым полностью противоречащий философии Лукреция. Понимаете, к чему я веду? Философия чёртова уаба заменяет мысли других авторов. Альфа и Омега, начало и конец. (2)
Снид замолчал и снова принялся что-то писать.
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже способная жить самостоятельно, вопреки здравому смыслу влиять на содержание книги? Ведь текст уже отпечатан, листы скреплены, форзацы приклеены! Хотя мне с трудом верится, что шкура действительно живая.
Он сурово посмотрел на Саперштейна.
- Если она живая, то чем она питается?
- Мельчайшими частицами пищи в атмосфере, - сухо ответил Саперштейн.
Моментально поднявшись на ноги, Мастерс сказал:
- Чепуха. Пошли отсюда.
- Шкура поглощает эти частицы через поры, - вежливо, но с очевидным упрёком в голосе сказал Саперштейн.
Оставшийся сидеть, увлечённый своими записями Джек Снид задумчиво произнёс:
- Некоторые из отрывков просто поразительны. Искажения в них разнятся, от полной замены смысла и морали, как в случае с Лукрецием, до практически неуловимых, если можно так выразиться, поправок в текстах, не опровергающих теорию вечной жизни. Но вот в чём вопрос: является ли это всего-навсего точкой зрения конкретного существа, или уаб действительно осознаёт, о чём говорит? Взять Лукреция; его поэма блистательна, прекрасна, интересна – как образец поэтического искусства. Но прав ли он в своей философии? Не знаю. Не мне об этом судить. Я не пишу книг, я только их редактирую. Хороший литературный редактор никогда не станет самовольно править авторский текст. Но уаб, или его шкура каким-то образом делают именно это.
Снид умолк. Саперштейн сказал:
- Было бы весьма любопытно узнать, представляют ли эти изменения какую-либо ценность.

(1) «О природе вещей» (лат.)
(2) Откровение святого Иоанна Богослова, 1:8

31. Glebova

……Президент издательства «Обелиск Бук» раздраженно произнес:

- Я не желаю видеть его, мисс Хэнди. Книга уже отдана в печать, если в тексте и есть ошибка, мы не в силах что-либо изменить.

- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - если он прав, то это очень серьезная ошибка. Мистер Брэндайс утверждает, что целая глава….

- Я читал его письмо; и я говорил с ним по видеофону. Я прекрасно знаю, что он утверждает. Мастерс прошелся к окну своего кабинета и взглянул задумчиво на безжизненную, изрытую кратерами поверхность Марса - пейзаж, который он наблюдал уже много десятилетий. «Пять тысяч отпечатанных и прошитых экземпляров, - подумал он. - И половина из них в тисненом золотом переплете из меха Марсианского вуба. Самый изысканный и дорогой материал, который только можно найти. Издание уже приносит убытки, а теперь еще и это».

У него на столе лежал экземпляр книги. «О природе Вещей» Лукреция, в возвышенном и величественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе есть знатоки такого древнего текста. Но ожидающий его в приемной человек был лишь одним из тех восьми, кто написал или позвонил в «Обелиск Бук» по поводу спорного отрывка.

Спорного? На самом деле спорить было не о чем. Восемь местных латинистов были правы. Просто нужно было заставить их отступить и забыть, что они когда-либо читали издание, выпущенное в «Обелиск Бук», и нашли в нем этот искаженный отрывок.

Нажав кнопку внутренней связи, Мастерс сказал секретарше:

- Хорошо, пригласите его. – Иначе этот человек никогда не уйдет; такие как он будут сколько угодно торчать в приемной. Ученые почти все такие, словно у них безграничное терпение.

Дверь отворилась, и показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках Земного фасона и с портфелем в руках.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - произнес он, входя в кабинет. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку столь существенной. – Он присел за стол и быстро открыл свой портфель. – Мы все-таки колониальная планета. Все наши ценности и реликвии, традиции и обычаи, пришли к нам с Земли. ХПИАВ считает издание вами этой книги…

- ХПИАВ? – Перебил Мастерс и неодобрительно вздохнул, хотя слышал это название впервые. Очевидно это одна из многочисленных недремлющих и дотошных организаций, которые тщательно изучают все новые издания, отпечатанные в местных издательствах на Марсе, или привезенные с Земли.

- Хранители подлинности и истинности артефактов во вселенной, - пояснил Брэндайс. - У меня с собой подлинник выпущенного на Земле классического издания «О природе вещей» в переводе Драйдена, как и ваш местный тираж. «Местный» он произнес с особым ударением, как что-то ничтожное и посредственное, словно «Обелиск Бук», издавая книги, совершал нечто неподобающее. - Давайте рассмотрим искажения авторского текста. Предлагаю взглянуть сначала на мой экземпляр, - он открыл перед Мастерсом старую потертую книгу, отпечатанную на земле, - где нет никаких ошибок. А вот, сэр, этот же отрывок в тексте вашего издания, - рядом с небольшой древней книгой он положил внушительный массивный том в переплете из меха вуба, выпущенный издательством «Обелиск Бук».

- Разрешите я приглашу моего главного редактора, - произнес Мастерс и, нажав кнопку внутренней связи, сказал, - Мисс Хэнди, попросите Джека Снида зайти ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Цитируя классическое издание, мы получим следующий перевод в стихах с латинского. Итак, - он прочистил горло, готовясь прочесть с выражением.

«С нами уже ничего не случится и чувства не смогут
Нас никакие задеть, даже если бы перемешалось
Море с землею и небом, затем, что в живых нас не будет». 1

- Я знаком с отрывком, - резко прервал его Мастерс. – Его задело, что этот человек читал ему как маленькому.

- Этого трёхстишия, - проговорил Брэндайс, - в вашем издании нет. Вместо него, одному Богу известно откуда, появляется эта подделка. Позвольте мне. - Взяв в руки дорогостоящий том, изданный «Обелиск Бук» в переплете из вуба, он пролистал страницы и нашел нужное место:


«С нами уже ничего не случится, и чувства не смогут
Нас никакие задеть, чего земному человеку не дано понять иль узреть,
Мним мы, моря разольются по смерти нашей,
Но путь земной лишь радости вечного мира сулит нам».

Глядя на Мастерса, Брэндайс с шумом захлопнул книгу в дорогом переплете.

- Большего всего беспокоит то, - продолжил он, - что это четверостишие проповедует мысль совершенно противоположную идеи всей книги. Откуда оно взялось. Кто-то ведь должен был его написать. Драйден не писал, Лукреций тоже. - Он так глянул на Мастерса, как будто тот сам лично сделал это.

Дверь кабинета отворилась, и вошел главный редактор компании Джек Снид.

- Он прав, - обреченно подтвердил он своему работодателю. - И это только одно из около тридцати изменений в тексте. Едва начали приходить письма, я проштудировал всю книгу. Сейчас изучаю нескольких последних изданий из нашего осеннего каталога. - Тяжело вздохнув, он добавил, - в некоторых из них также есть отклонения.

- Вы же последний вычитывали рукопись перед отправкой в набор, - обратился к нему Мастерс, - Тогда эти ошибки были?

- Безусловно, нет. Я сам лично проверил гранки, и там не было никаких изменений. Искажения не появились, пока книги не были окончательно переплетены, если в этом есть какой-то смысл. Точнее, книги в тисненом золотом переплете из меха вуба. С обычными книгами в картонном переплете все в порядке.

Мастерс заморгал.

- Но это же один тираж. Все экземпляры отпечатаны вместе. Изначально мы вовсе не планировали эксклюзивный и дорогостоящий переплет. Все решилось в самый последний момент, когда коммерческий отдел предложил выпустить половину тиража в вубе.

- По-моему, произнес Джек Снид, - нам придется тщательно изучить все, что известно о мехе Марсианского вуба.

Час спустя, дряхлый, стареющий Мастерс и его главный редактор Джек Снид, сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя компании по поставке шкурок и меха «Корпорация Высшая Проба». Мех вуба для переплета книг Обелиск Бук приобретало у них.

- В первую очередь, - оживленно, по-деловому, начал Мастерс, - что такое мех вуба?

- По существу, - пояснил Саперштейн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете, это шкурки Марсианского вуба. Понимаю, господа, что это мало о чем вам говорит, но, по крайне мере, это может послужить отправной точкой; утверждением, с которым мы все можем согласиться и, оттолкнувшись от которого, попробовать создать нечто более значимое. Чтобы немного помочь вам, позвольте просветить вас насчет природных качеств самого вуба. Этот мех очень ценен, потому что, помимо других причин, это большая редкость. Его очень тяжело найти, так как вуб почти никогда не умирает. Я хочу сказать, что убить его практически невозможно, пусть хоть больного или старого вуба. И даже когда вуб мертв, его шкурка продолжает жить. Это качество и придает уникальную ценность неизнашиваемым отделочным материалам, или, как в вашем случае, переплету, который подарит драгоценным книгам вечную жизнь.

Пока Саперштейн монотонно читал свою лекцию, Мастерс вздыхал и тоскливо глядел в окно. Рядом с ним главный редактор, на молодом и энергичном лице которого застыло мрачное выражение, делал краткие пометки.

- Товар, который вы получили, - продолжал Саперштейн, - когда обратились к нам, и, как вы помните, это вы пришли к нам, мы вам не навязывались, - это безукоризненные шкурки, отобранные самым тщательным образом из наших огромных запасов. Эти живые шкурки отливают уникальным, присущим только им, блеском. Ничего подобного нет ни здесь, на Марсе, ни дома, на Земле. Порванная или поцарапанная шкурка сама восстанавливается. Она растет день от дня, ее ворс становится все более густым и пышным, и обложки ваших изданий с каждым годом будут становиться все роскошнее, а книги будут пользоваться все большим и большим спросом. Через десять лет эти тома в переплете вуба, с высоким густым мехом….

- Значит, шкурка все еще жива, - перебил его Снид. - Это интересно. И вы говорите, вуб такой проворный, что его почти невозможно убить. - Он быстро взглянул на Мастерса. – Каждое из порядка тридцати исправлений, сделанных в тексте, касается бессмертия. Все изменения в поэме Лукреция имеют нечто общее. Оригинальный текст учит, что человек не вечен, что, если он и продолжит свое существование после смерти, это не имеет значения, потому что память о его земном бытие будет утрачена. Вместо этого, появляются новые подложные отрывки и прямо говорят о жизни грядущей, которая исходит из настоящей. Так сказать, в полном противоречии всей философии Лукреция. Вы понимаете, что получается? Философия этого проклятого вуба накладывается на учения других авторов. Вот в чем все дело; первопричина и итог. – Он замолчал и тихо продолжил царапать свои заметки.

- Как может шкурка, - задал вопрос Мастерс, - хоть и бессмертная, влиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы разрезаны, листы проклеены и прошиты – это противоречит здравому смыслу. Да будь этот переплет, эта чертова шкурка, и в правду живая, едва ли я смог бы в это поверить. – Он взглянул на Саперштейна. - Если она продолжает жить, то чем она питается?

- В атмосфере достаточно съедобных мельчайших частиц, - спокойно ответил Саперштейн.
Подымаясь, Мастерс промолвил:

- Мы уходим. Это просто смешно.

- Шкурка поглощает частицы через поры, - выразительно, будто с упреком, пояснил Саперштейн.

Джек Снид продолжал сидеть, внимательно просматривая свои заметки.

- Искаженные тексты поразительны, - задумчиво произнес он. – Отклонения в них колеблются от полного изменения смысла исходного отрывка, а, вслед за ним и идеи автора, как с Лукрецием, до очень незначительных, почти невидимых поправок. Меняется ли полностью смысл оригинального отрывка и авторской мысли вместе с ним, как в случае с Лукрецием, или вносится едва заметное дополнение, тексты, если можно так выразиться, приводятся в соответствие с учением о вечной жизни. Но главный вопрос вот в чем - имеем ли мы дело всего лишь с мнением единичной формы жизни, или вуб знает о чем он говорит? Например, поэма Лукреция. С точки зрения поэзии, это великое, очень интересное и красивое произведение. Но с точки зрения философии, возможно, оно не верно. Я не знаю. Это не мое дело. Я только редактирую книги, я не пишу их. Хороший редактор никогда не будет переделывать на свой лад авторский текст. Но именно этим вуб, или посмертная шкурка вуба, и занимается.- Закончил он и погрузился в молчание.

- Мне было бы интересно узнать,- проговорил Саперштейн, - имеет ли все это какую-нибудь ценность.


1. В пер. с лат. размером подлинника Ивана Рачинского. Москва : Скорпион, 1904

 

32. Green C Li

- Не хочу я его видеть, мисс Хэнди, - раздражённо брюзжал Барни Мастерс, пожилой ворчливый директор издательства «Литературные памятники». – Тираж уже вышел. Если и есть какая-то
ошибка в тексте, исправлять её поздно.

- Но сэр, мистер Брэндис утверждает, что это важная ошибка... Если он прав, конечно...

- Знаю, читал я его письмо и даже говорил с ним по видеосвязи.
Мастерс подошёл к окну, хмуро уставился на надоевшую за десятки лет поверхность Марса,- сухую, безжизненную, с дырками кратеров.
- Выпустили пять тысяч экземпляров, - размышлял он, - половина – в переплётах из марсианской ваб-шкуры. Материал элегантный, но и самый дорогой, мы истратили слишком много денег. А теперь ещё это...

Копия книги лежала у него на столе – Лукреций, «О природе вещей», классический перевод Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито полистал новенькие девственно-чистые страницы, не переставая шевелить мозгами:
- Кто мог предположить, что на Марсе окажутся специалисты-латинисты. Восемь знатоков позвонили или написали о спорном отрывке, а Брэндис явился лично. К сожалению, они были правы. Теперь задача в том, чтобы они не сделали из мухи слона и забыли не только о книге с опечаткой, но даже об издательстве «Литературные памятники» вообще. Щекотливая проблема! Придётся говорить с Брэндисом, а то этот тип «запаркуется» в приёмной навсегда,- терпение учёных беспредельно.
Мастерс придавил кнопку внутренней связи, сказал секретарше:
- Пусть заходит.
Высокий, седой, неуклюжий мужчина, в старомодных очках земного фасона, заговорил,едва переступив порог:
- Благодарю вас, мистер Мастерс, что нашли возможность уделить мне время. Позвольте
объяснить вам, сэр,почему наша организация считает выявленную ошибку столь важной.
Он подсел к столу и расстегнул молнию на портфеле.
- Мы представляем всё население этой планеты. Все наши обычаи, привычки, взгляды, моральные ценности - с Земли. ЛОПЕДИК полагает, что книга, выпущенная вашим издательством...
- ЛОПЕДИК? – удивился Мастерс, тяжело вздохнул и подумал: – Экая чепуха, никогда не слышал такого названия!
- «ЛОвцы ПЕчатных Дефектов, Извращений и Курьёзов», - расшифровал аббревиатуру Брэндис. – Я привёз с Земли книгу Лукреция «О природе вещей». Перевод Джона Драйдена, как и в вашем местном издании.
Словечко «местное» он подчеркнул, и это прозвучало неприятно и уничижительно.
- Говорит так, будто моё издательство сотворило нечто непотребное – преступление в книгопечатании, - обиделся Мастерс. - Похоже, здесь существует целая группа эксцентричных безумцев, роющихся во всей печатной продукции, как марсианской, так и земной.
- Давайте рассмотрим интерполяции, появившиеся в тексте, - как заправский лектор вещал
Брэндис. – Настоятельно рекомендую обратиться к моему, более раннему изданию, - и он
положил на стол маленькую видавшую виды голубую книжицу, раскрытую в нужном месте. - Сейчас я процитирую правильный отрывок, а потом, сэр, мы сравним его с тем же пассажем из вашего издания, - и рядом со своим раритетом он разместил солидный объёмистый том в роскошном переплёте, с золотым тиснением – продукт издательства «Литературные памятники».

- Я бы хотел пригласить сюда технического редактора, - притормозил его Мастерс, вызвал по
внутренней связи мисс Хэнди и попросил прислать Джека Снида.

- Итак, отрывок из мого издания, метрический перевод с латинского языка, - объявил Брэндис,
покашлял, прочищая горло, и стал громко выразительно декламировать -

«От печалей и боли мы будем свободны;
И бесчувственны вовсе, когда нас не станет.
Даже если земля упадёт и смешается с морем,
Возродиться не сможем, развеяны в прах.»

- Я знаю этот отрывок, - отчеканил Мастерс.
Уж не считает ли этот чтец-декламатор его, руководителя издательства, школяром-недоучкой?!
- Но в вашем издании нет этого четверостишия, а точнее сказать, в вашей книге, один Господь
знает, как и почему, появилась фикция. Сейчас я найду это место.
Брэндис порылся в шикарном томе, обнаружил, что хотел, прочитал -

«От печалей и боли мы будем свободны;
И незрячими будем, когда нас не станет.
Упадём вглубь морей, но извергнуты Гласом Великим,
В бесконечном блаженстве станем жить на земле.» -

и с шумом захлопнул книгу.
- Самое недопустимое, что эта выдумка проповедует идею, диаметрально противоположную оригиналу. Откуда она взялась? Кто её сочинил? Уж конечно, не Джон Драйден и тем более не Тит Лукреций Кар, - Брэндис так сверлил взглядом беднягу-директора, словно именно он, лично, сотворил эту каверзу.

В кабинете появился Джек Снид.
- Мистер Брэндис процитировал лишь один из переделанных отрывков, - смиренно сказал он своему начальнику. - Скажу больше, как только стали приходить письма, я проштудировал одну из книг и насчитал штук тридцать или около того подобных изменений. Сейчас перелопачиваю другие экземпляры и в некоторых встречаю идентичные расхождения с базовым текстом.

- Вы последним вычитывали гранки перед сдачей в набор. Тогда такое было? – спросил
Мастерс.

- Абсолютно точно, не было. Изменения появились в книгах, полностью готовых к реализации, хотя каким образом – совершенно непонятно. Более того, я нахожу их только в книгах с переплётом из ваб-шкуры; в книгах со стандартным картонным переплётом всё в порядке.

Мастерс поморгал:
- Но все листы печатались одновременно. И сначала мы даже не планировали выпускать
эксклюзивные тома. В последний момент Отдел по реализации порекомендовал половину
тиража «упаковать» в марсианскую ваб-шкуру.

- Мне кажется,- задумчиво произнёс Джек Снид, - нам нужно как можно точнее выяснить всё
об этой ваб-шкуре.

Через час постаревший и пошатывающийся директор издательства и его технический редактор уже сидели в кабинете Лютера Саперштейна, торгового представителя кожезаготовительной фирмы с впечатляющим названием «Безупречность». Именно она поставляла ваб-шкуру для переплётов издательству «Литературные памятники».

- Прежде всего, - профессионально-дружелюбным тоном обратился Барни Мастерс к Саперштейну, - расскажите нам, пожалуйста, что представляет собой ваб-шкура.

- В сущности, если вникнуть в глубинный смысл вашего вопроса, - начал Саперштейн, - это есть
ничто иное, как шкура марсианской свиньи-вабы. Я понимаю, джентльмены, что мой ответ не так
много вам объясняет, но по крайней мере, это – исходный пункт, своего рода первоначальный тезис, оттолкнувшись от которого мы сможем начать формулировать нечто более значительное. Чтобы быть максимально полезным вам, позвольте снабдить вас дополнительными фактами о природной сущности вабы как таковой. Её шкура высоко ценится по многим причинам, в том числе, вследствие своей чрезвычайной дефицитности. Дело в том, что эта хрюшка помирает крайне редко. Что я имею ввиду? Я имею ввиду, что убить вабу, даже больную или старую, не представляется возможным, потому что её жизнь сохраняется таинственным образом в скрытом виде. Так, например, её шкура остаётся живой, и именно зтим она уникальна! Её можно широко использовать, в частности, для украшения дома или, как в вашем случае, для переплетения книг, выдержавших испытание временем, не побоюсь этого слова, - для литературных сокровищ.

Под жужжание саперштейновского голоса Мастерс затосковалю Он тупо глядел в окно,
вздыхал. Но сидевший рядышком с ним редактор, с непроницаемым выражением на молодой
энергичной физиономии, делал какие-то таинственные лаконичные заметки.

- Именно этот материал мы поставили вам, - заливался Саперштейн, - когда вы обратились к нам, - и хочу напомнить, джентльмены, в скобках, так сказать, что вы сами пришли к нам, мы вас не
искали, - и мы отобрали для вас из наших гигантских запасов самые безупречные, доступные
лишь для избранных клиентов, шкуры. Нет ничего, подобного им, ни на Марсе, ни на Земле. Какой блеск! Шкура сияет, как люстра! Если порвётся или поцарапается, - реставрируется самостоятельно. Растёт, а не истончается, не протирается, ворс становится пышнее, вот почему ваши книги будут выглядеть со временем всё роскошнее и, следовательно, пользоваться всё большим спросом. Через десять лет книги с переплётами из ваб-шкуры...
Тут Джек Снид притормозил его:
- Очень интересно!Шкура живая, а ваба, по вашим словам, такая необыкновенная, что убить её невозможно, фактически она бессмертна. - Он быстро взглянул на начальника. – А ведь каждое из тридцати странных изменений в тексте имеет прямое отношение именно к идее бессмертия. Первоначальный текст повествует о том, что человек – существо временное, ни тело, ни душа не сохранятся и не возродятся после смерти. Новый же отрывок решительно заявляет о грядущей жизни после смерти. Полный пересмотр взглядов Лукреция! Полное расхождение с его философией по данному вопросу. Представляете, что происходит? У этой чертовки-вабы есть своя философия, и она подменяет ею авторский вариант. Так оно и есть. Вне всякого сомнения.
Он умолк и снова сосредоточился на своих каракулях.

- Как может шкура, пусть даже вечно живая, изменить напечатанный в книге текст? – возмутился Мастерс. – Это нереально! Страницы обрезаны, склеены, сшиты. Даже если переплёт, то-есть шкура, дьявол её возьми, в самом деле живая, я всё равно не могу в это поверить. – Он свирепо уставился на Саперштейна. – И каким образом, за счёт чего она остаётся живой?

- Атмосфера насыщена мельчайшими частицами пищи, - приятнейшим образом, успокаивающе ответил Саперштейн.

- Полная нелепость, - поднимаясь, сказал Мастерс редактору. – Пошли!

- Она поглощает частицы пищи через поры, - пытаясь его вразумить, с достоинством добавил Саперштейн.

Джек Снид продолжал изучать свои записи и вставать по приказу начальника не торопился. Потом задумчиво произнёс:
- Некоторые поправки просто очаровательны: полностью изменяют авторский взгляд, но делают это тонко, искусно, почти неуловимо, вкрадчиво приспосабливают текст к учению о вечной жизни. Думаю, суть в этом!Мы столкнулись со специфической формой жизни, с мнением особенного существа ... А может быть ваба знает, о чём говорит? Лукреций создал прекрасное, выдающееся произведение, но это только поэзия. Его философия вполне может быть ошибочной. Я не силён в философии, и я не писатель, а всего лишь редактор, не имеющий права привносить собственные взгляды в авторский текст. Но именно это делает ваба или – её шкура.

Он замолчал, а Саперштейн изрёк:
- Интересно, не привнесла ли она что-нибудь ценное.

33. gromik

Стоит ли судить о книге по обложке?

Филип К. Дик

Барни Мастерс, почтенный директор издательства «Обелиск», был в дурном расположении духа.

– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди, – раздраженно выговаривал он секретарю. – Книга уже издана, и если в ее тексте была ошибка, ничего не поделаешь.

– Но, мистер Мастерс, это очень серьезная ошибка, – возразила мисс Хэнди, – если мистер Брэндис прав. Он утверждает, что целая глава…

– Читал я его письмо, да еще говорил с ним по видеотелефону. Я знаю о его претензиях.

Мастерс подошел к окну кабинета и пристально вгляделся в бесплодную, обезображенную воронками марсианскую пустыню. Этот пейзаж неизменно помогал ему собраться с мыслями на протяжении стольких десятков лет. «Мы выпустили пятьсот экземпляров книги, – думал он, – и половина из них переплетена в марсианский вубер с золотым тиснением. Это самый изысканный и дорогой материал, какой только можно найти. Мы уже теряем деньги на этом издании, и тут еще это».

Одна из этих книг лежала на его столе – «О природе вещей» Лукреция, в прекрасном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс переворачивал хрустящие белые листы и сердито размышлял, что вряд ли можно было ожидать от кого-либо на Марсе такого основательного знания столь древнего текста. Но в приемной его ожидал один из тех восьмерых, кто уже сообщил в издательство «Обелиск» о спорном отрывке.

Спорный? Здесь не о чем спорить. Восемь местных знатоков латыни правы. Вопрос в том, как уговорить их, чтобы они отступили, не привлекая всеобщего внимания, и забыли о том, что когда-либо читали эту книгу в издании «Обелиска» и обнаружили возмутительный отрывок, о котором и идет речь.

– Ладно, пригласите его, – наконец сказал Мастерс по внутренней связи секретарю. Иначе этот человек никогда не уйдет, люди вроде него могут поселиться в приемной. Ученые обычно таковы – кажется, их терпение бесконечно.

Дверь открылась, и в ней замаячил высокий седоволосый мужчина в старомодных, в земном стиле, очках, с портфелем в руках.

– Благодарю Вас, мистер Мастерс, – произнес он, входя. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация придает большое значение ошибкам такого рода. – Он уселся за стол и поспешно открыл портфель. – Мы ведь живем на колонизированной планете. Все наши ценности, традиции, обычаи и артефакты дошли до нас с Земли. ВАХИФАШ рассматривает издание вами этой книги как…

– ВАХИФАШ? – вмешался Мастерс. Он никогда не слышал о нем, но все равно тяжело вздохнул. Ясно, что это одно из многочисленных бдительных до помешательства учреждений, которые внимательно изучают всю печатную продукцию, как изданную здесь, на Марсе, так и прибывшую с Земли.

– Всеобщая ассоциация хранителей от искажения и фальсификации артефактов и шедевров, – пояснил Брэндис. – У меня с собой подлинное, достоверное земное издание книги «О природе вещей». В переводе Драйдена – как и ваше местное издание.

Он произнес слово «местное» так, что оно прозвучало как «гнусное» и «посредственное». «Как будто, – грустно подумал Мастерс, – «Обелиск» делает что-то сомнительное в книгопечатании в целом».

– Давайте рассмотрим подложные вставки в текст, – продолжил Брэндис. – Предлагаю для начала изучить мою книгу, в которой отрывок напечатан точно, – он раскрыл старую, потрепанную, изданную на Земле книгу и положил ее на стол перед Мастерсом. – И затем, сэр, экземпляр вашего собственного издания, тот же отрывок.

Рядом с маленькой старинной книгой в голубой обложке Брэндис положил один из больших и прекрасных, переплетенных в вубер экземпляров, напечатанных издательством «Обелиск».

– Позвольте мне вызвать сюда моего выпускающего редактора, – произнес Мастерс. – Пусть Джек Снид зайдет ко мне, пожалуйста, – сказал он по внутренней связи секретарю.

– Да, мистер Мастерс, – ответила мисс Хэнди.

– Цитируя старинное издание, – сказал Брэндис, – мы получаем вот такой ритмический перевод с латыни. Кхе-кхе! – он неловко прочистил горло и затем начал читать вслух:

От горя, печали и боли мы будем свободны,
Не чувствуя, нас ведь не станет. Пусть даже внезапно
Твердыни уйдут все в моря, а моря – в небеса, всё
Недвижны мы будем, пока не сметет нас стихия.

– Я знаю отрывок, – резко сказал Мастерс, почувствовав себя задетым: Брэндис поучал его, как ребенка.

– Это четверостишие, – сказал Брэндис, – отсутствует в вашем издании, и на его месте появилось следующее сомнительное четверостишие – только бог знает, чьего авторства. С вашего позволения. – Взяв переплетенное в вубер роскошное издание «Обелиска», он пролистал его, нашел нужное место и стал читать:

От горя, печали и боли мы будем свободны,
Неслышны, невидимы тем, кто живет на земле. И
Погибнув, навек отдалимся от бед и печалей:
Земной наш удел есть предвестник безбрежного счастья.

Свирепо посмотрев на Мастерса, Брэндис громко захлопнул книгу.

– И что самое возмутительное, – сказал Брэндис, – это четверостишие превозносит идеи, противоположные замыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден не писал его, и Лукреций тоже нет. – Он посмотрел на Мастерса так, словно подозревал в этом его.

Дверь кабинета открылась, и вошел редактор, Джек Снид.

– Он прав, – сказал он безропотно своему руководителю. – И это только одна переделка в тексте, а всего их около тридцати. С тех пор, как начали поступать жалобы, я одолел всю книгу. Сейчас я взялся за остальные наши недавние издания, не пользовавшиеся успехом. И уже нашел изменения в некоторых из них тоже, – пробормотал он.

– Вы – последний, кто выверял корректуру перед тем, как она была отправлена наборщикам, – сказал Мастерс. – Были ли в ней ошибки тогда?

– Нет, конечно, – ответил Снид, – и я читал гранки лично, в них также не было переделок. Изменений не было, пока не был выпущен весь тираж, если это имеет какой-то смысл. Точнее, пока не появились экземпляры, переплетенные в вубер с золотым тиснением. С книгами в обычной картонной обложке все в порядке.

– Но они все одного издания, – сказал Мастерс, моргнув. – Они печатались одновременно. На самом деле, изначально не планировался особенный, более дорогой переплет. Только в самый последний момент мы обсудили это, и контора посоветовала предложить читателям половину тиража в вубере.

– Видимо, – сказал Джек Снид, – нам придется проделать кропотливую работу по изучению марсианского вубера.

Спустя час усталый, изможденный Мастерс, вместе с редактором, Джеком Снидом, сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя кожевенной фабрики корпорации «Безупречный», где издательство «Обелиск» закупило вубер, использовавшийся для переплета книг.

– Во-первых, что такое вубер? – спросил Мастерс, отрывисто и по-деловому.

– По существу, в том смысле, который вы вкладываете в вопрос, это шкура марсианского вуба, – ответил Саперштейн. – Я знаю, что это ни о чем вам не говорит, господа, но, по меньшей мере, это отправная точка, исходное суждение, с которым мы все можем согласиться и с которого мы можем начать и выстроить нечто более внушительное. Чтобы быть более полезным, позвольте мне вкратце рассказать вам о природе самого вуба. Его шкура очень ценна потому что, помимо всего прочего, она редкая. А редкая она, потому что вуб очень редко умирает. Под этим я подразумеваю, что почти невозможно убить вуба – даже больного или старого. И, даже если вуб убит, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей исключительную ценность для оформления домов, или, как в вашем случае, для переплета долговечных, ценных книг, предназначенных для того, чтобы выдержать испытание временем.

Пока Саперштейн гундосил, Мастерс, вздыхая, отрешенно вглядывался в окно. Редактор сидел рядом и делал краткие непонятные заметки, странно было видеть угрюмое выражение на его юном, живом лице.

– Мы предоставили вам, – сказал Саперштейн, – когда вы пришли к нам – и помните, это ведь вы обратились к нам, мы не искали вас – самые отборные, безупречные шкуры из наших огромных запасов товара. Эти живые шкуры светятся особенным, неповторимым блеском. Ничто другое ни на Марсе, ни на нашей матушке-Земле, не может сравниться с ними. Разорванная или поцарапанная, шкура восстанавливается. Она растет, и с каждым месяцем становится все более и более пышной, так что обложки ваших книг становятся все более роскошными, а значит, растет и спрос на них. Через каких-нибудь десять лет качество вубера, в который переплетены эти книги…

– То есть шкура еще живая? – вмешался Снид. – Интересно. И вуб, как вы сказали, настолько проворный, что в сущности его невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все до единого из тридцати с лишним изменений, сделанных в текстах наших книг, касаются бессмертия. Переиздание Лукреция обычное. Подлинный текст поучает, что человек существует временно, и даже если он выживет после смерти, это не имеет значения, ведь у него не будет никаких воспоминаний о его существовании на этом свете. Взамен появляется новый подложный отрывок, в котором решительно говорится о вечной жизни, как продолжении земного существования. И по вашим словам, это полностью расходится со всей философией Лукреция. Вы понимаете, с чем мы имеем дело, не правда ли? Вуб привнес свои дьявольские воззрения в философские идеи различных авторов. Вот в чем дело, от начала и до конца. – Он внезапно прервался и безмолвно продолжил чиркать свои пометки.

– Как может шкура, – настойчиво спросил Мастерс, – даже вечно живая, воздействовать на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и прошиты. Это безумие. Даже если обложка, эта злосчастная шкура, и в самом деле живая – хотя верится с трудом. Если она живая, за счет чего она продолжает жить? – произнес он, свирепо глядя на Саперштейна.

– Мельчайшие крупицы пищи, взвешенные в воздухе, – мягко ответил Саперштейн.

– Мы уходим. Это нелепо, – возмутился Мастерс, вскочив со своего места.

– Она вдыхает частицы через поры, – пояснил Саперштейн с достоинством и даже с укоризной.

Не встав вслед за Мастерсом, Джек Снид продолжил изучать свои записи, а затем задумчиво произнес:

– Некоторые из исправленных текстов просто восхитительны. Изменения разнообразны – от полной переделки первоначального отрывка, как в случае с Лукрецием, до очень тонких, едва различимых – всего в одно слово – поправок – в текстах, более близких к идее вечной жизни. И на самом деле вопрос в том, имеем ли мы дело всего-навсего с убеждениями одной особенной формы жизни, или вуб знает, о чем он говорит? Поэма Лукреция, например, величественная, красивая, интересная – как поэзия. Но, как философия, она может быть и ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги. Я не пишу их. Хороший редактор никогда не правит на свой лад авторский текст. Но вуб, или, во всяком случае, оставшаяся от него шкура, именно этим и занимается.

С этими словами Снид замолк, а Саперштейн продолжил:

– Интересно, прибавляет ли она при этом что-либо ценное?
 

34. GTO

Не все то золото…
Филип К. Дик

Пожилой, вспыльчивый президент издательства «Обелиск Букс» гневно произнес:
- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга напечатана. Если в текст и закралась ошибка, ее уже не исправить.

- Но мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди, - это очень серьезная ошибка, сэр… если он прав. Мистер Брендис заявляет, что вся глава…

- Я прочел его письмо, а также говорил с ним по видеофону. Мне известно его требование.
Мастерс подошел к окну и угрюмо уставился на бесплодную, изрытую кратерами поверхность Марса, которую ему доводилось наблюдать уже не один десяток лет.

«Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, - подумал он. – Половина из них - в тесненный золотом марсианский уаб-велюр. Самый изысканный и самый дорогой материал, которым мы располагаем. Этот тираж и без того был убыточным».

У него на столе лежал экземпляр издания: «О природе вещей» Лукреция в высокопарном, величественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито листал хрустящие белые страницы.

«Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется хоть один человек, досконально знающий столь древний текст? – продолжил он свои размышления. – Тем не менее, мужчина, ожидающий в приемной – лишь один из восьми, обратившихся в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка. Спорного? Да не о чем было спорить. Восемь местных латинистов правы. Вопрос лишь в том, как спровадить их без лишнего шума, заставив забыть, о злополучном тираже и паскудном, вызвавшем столько толков отрывке».

Нажав на кнопку настольного интеркома, Мастерс, сказал своему секретарю:
- Ладно, пусть войдет.

А то ведь он не отступится, так и будет торчать в приемной. С этими грамотеями всегда так, можно подумать, что у них безграничное терпение.

Дверь открылась, и в проеме показался силуэт высокого седого мужчины в старомодных, земного образца очках и с дипломатом в руке.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя в комнату. – Сэр, позвольте объяснить, почему наша организация считает эту ошибку столь серьезной.

Он присел у стола и резким движением открыл дипломат.

- Все-таки мы колониальная планета. Все наши ценности, вся материальная культура, все нравы и обычаи привезены с Земли. ЧОЗАНА считает ваше издание…

- ЧОЗАНА? – перебил его Мастерс. Он никогда о таком не слышал, но все равно не удержался от стона. Наверняка, это очередное сборище чудаков, из тех, что неустанно просматривают всю печатную продукцию, издаваемую здесь на Марсе, либо привезенную с Земли.

- Часовые, Охраняющие Земные Артефакты от Незаконных Аберраций, - пояснил Брендис. – У меня с собой каноническое земное издание «О природе вещей» в переводе Драйдена, как, впрочем, и ваше местное издание.

Слово «местное» он произнес подчеркнуто брезгливо, придавая ему оттенок второсортности, как будто «Обелиск Букс» занималось чем-то непотребным.

- Давайте рассмотрим неканонические вставки. Для этого вам следует ознакомиться с моим экземпляром, - он положил на стол Мастерса старую, потрепанную, изданную еще на Земле книгу, - в котором авторский текст представлен достоверно. А затем, сэр, - экземпляр вашего издания, тот же отрывок.

Рядом с древним синим томиком он положил роскошный, переплетенный в уаб-велюр фолиант, выпущенный издательством «Обелиск Букс».

- Если не возражаете, я позову своего редактора, - сказал Мастерс.

Нажав кнопку интеркома, он произнес, обращаясь к мисс Хэнди:
- Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.

- Да, мистер Мастерс.

- Отрывок из канонического издания, - продолжил Брэндис, - представляет собой метрический перевод с латыни следующего содержания. Кхе.

Он смущенно прочистил горло и стал читать вслух:

О боли и печали сможем позабыть,
Ни чувствовать не будем мы, ни жить.
Как поглощает землю море, море – небеса,
Исчезнем так же мы, как на свету роса.

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал Мастерс, все более раздражаясь. Его поучали словно мальчишку.

- Это четверостишие, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, а вместо него присутствует нижеследующее (Бог знает, откуда возникшее) поддельное четверостишие. Вы позволите?

Он взял в руки роскошный, переплетенный в уаб-велюр экземпляр издания «Обелиск Букс», пролистал его до нужного места и стал читать:

О боли и печали сможем позабыть,
О них земному мужу не дано судить.
Почивши, постигаем глубину морей,
Воспетую герольдами, безбрежной жизни сей.

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис с треском захлопнул книгу.

- Хуже всего, - сказал он, - что это четверостишие кардинально отличается от идеи всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден его не писал, Лукреций – тоже.

Он подозрительно посмотрел на Мастерса, как будто тот собственноручно подменил текст.

Дверь офиса отворилась, и в комнату вошел редактор издательства Джек Снид.

- Он прав, - покорно сказал редактор, обращаясь к своему начальнику. – И это лишь одно из тридцати с лишним отличий. Я перелопатил всю книгу после того, как стали приходить письма, а сейчас просматриваю другие публикации из каталога наших недавних изданий. – И ворчливо добавил: - В некоторых из них тоже есть изменения.

- Вы последним читали корректуру перед сдачей текста в набор, - сказал Мастерс. – Эти ошибки в ней были?

- С полной уверенностью могу сказать – не было, - ответил Снид. – И я лично вычитывал гранки. В них тоже не было изменений. Отличия появляются лишь в окончательной переплетенной версии книги, как бы глупо это не звучало. Точнее, лишь в тех, где для обложки использовался уаб-велюр. В обычных экземплярах ошибок нет.

Мастерс моргнул.

- Но это же одно издание. Они печатались на тех же станках. Мы ведь вначале вообще не планировали дорогую эксклюзивную версию, и только в последнюю минуту, после долгих уговоров, главный офис одобрил выпуск половины тиража в перелете из уаб-велюра.

- Мне кажется, - сказал Джек Снид, - нам стоит серьезнее изучить свойства марсианского уаб-велюра.

Час спустя постаревший осунувшийся Мастерс и редактор Джек Снид разговаривали с Лютером Саперштейном – представителем фирмы «Флоулес Инкорпорейтед», у которой издательство «Обелиск Букс» приобрело уаб-велюр для своих книг.

- Во-первых, - сказал Мастерс резким деловым тоном, - что представляет собой уаб-велюр?

- Коротко, в том значении, о котором вы спрашиваете, - ответил Саперштейн, - это шкура марсианского уаба. Я понимаю, это определение ни о чем вам не говорит, но оно, по крайней мере, может служить нам неким постулатом, некоей отправной точкой для дальнейших рассуждений. Чтобы вам было понятней, позвольте поближе познакомить вас с природой самого уаба. Его шкура столь дорогостояща, в том числе и потому, что ее очень трудно добыть, ведь уабы крайне редко умирают. Уаба практически невозможно убить, даже старого или больного. Более того, после смерти уаба его шкура продолжает жить. Это свойство делает ее бесценным материалом для внутренней отделки помещений или, как в вашем случае, для вековечных обложек нетленных шедевров.

Мастерс вздохнул, тупо глядя в окно, пока Саперштейн продолжал бубнить, а редактор делал стенографические записи, придав своему молодому подвижному лицу таинственное выражение.

- Приобретенный вами товар, - говорил дальше Саперштейн,- за которым вы сами к нам обратились, представляет собой отборнейшую, наивысшего качества кожу, которая только есть у нас на складах. Каждая из этих живых шкур обладает собственным неповторимым блеском. Ни на Марсе, ни на Земле нет ничего похожего. Она способна затягивать разрывы и царапины. Она продолжает расти, а ворс ее становится гуще и пышнее, придавая вашим книгам все более роскошный и презентабельный вид. Через десять лет ворс на этих уаб-велюровых обложках…

- Итак, шкура продолжает жить, - прервал его Снид. – А сами уабы, по вашим словам, столь проворны, что их практически невозможно убить. – Он мельком взглянул на Мастерса. – Каждая из тридцати с лишним правок, обнаруженных в текстах наших книг, связана с бессмертием. Наглядный тому пример - поэма Лукреция: в авторском тексте говорится о том, что человек не вечен, и что, даже если существует жизнь после смерти, это не важно, поскольку никаких воспоминаний о земной жизни у нас не останется. В поддельном же отрывке утверждается, что непосредственно за этой жизнью следует другая, что полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы ведь понимаете, с чем мы имеем дело? Это чертова уабова трактовка учений разных философов. Не больше и не меньше.

Он резко умолк и тихонько продолжил что-то чиркать в блокноте.

- Как может шкура, пусть даже вечно живая, влиять на содержание книги? – требовательно спросил Мастерс. – Уже отпечатанный, прошитый, переплетенный текст, - это противоречит здравому смыслу. Даже если проклятущая шкура на обложке жива, чему я с трудом верю, - продолжал вопрошать он, уставившись на Саперштейна, - даже если она жива, то за счет чего она живет?

- За счет мельчайших частиц питательных веществ, присутствующих в атмосфере, - вкрадчиво сказал Саперштейн.

- Идемте, - сказал Мастерс вставая. - Все это просто смешно.

- Она поглощает частицы через поры, - сказал Саперштейн. Он говорил важно, даже с укоризной.

Углубившийся в свои записи Джек Снид, не вставая с кресла, задумчиво произнес:
- Некоторые правки просто восхитительны. Их спектр поражает: от полной противоположности оригинальному тексту и авторскому замыслу (как в случае с поэмой Лукреция), до едва заметных исправлений там, где говориться о возможности вечной жизни. Но вот в чем вопрос: имеем ли мы дело лишь с субъективным мнением определенной формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция – это величественный, прекрасный, очень интересный пример поэзии. Но ее философия, возможно, ошибочна. Я не уверен, ведь это не мой профиль. Я лишь редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор никогда не позволит себе подменить авторский текст своим. Но уаб или, по крайней мере, оставшаяся от него шкура именно так и поступает.

На этом он умолк.

- Интересно, возрастет ли от этого ценность книги? – спросил Саперштейн.

35. hellste

Президент «Обелиск Букс», пожилой и раздражительный, недовольно произнес:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже вышла, и если в тексте ошибка, то сейчас это уже невозможно исправить.
- Но, мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - эта ошибка настолько значительная, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…
- Я читал его письмо. А также говорил с ним по видеосвязи. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну своего офиса, мрачно уставился на пустынный, изрытый кратерами марсианский пейзаж, который он созерцал уже столько десятилетий. «Пять тысяч копий напечатаны и переплетены, - подумал он. – Из них половина в переплете из шкуры марсианского вуба с золотым тиснением. Самый изысканный, дорогой материал, который только можно было найти. Издание уже было в убыток, а теперь еще это».
На его рабочем столе лежал экземпляр книги - De Rerum Natura Лукреция в величавом, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистнул хрусткие белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется кто-то, кто так хорошо знает античный текст», задумался он. Однако человек, ожидающий в приемной, был только одним из восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск Букс» насчет спорного отрывка.
Спорного? Да не о чем спорить – восемь местных ученых-латинистов правы. Вопрос только в том, чтобы заставить их тихо отступиться, забыть, что они вообще открывали издание Обелиска и нашли этот торчащий абзац.
Прикоснувшись к кнопке интеркома на своем рабочем столе, Мастерс велел секретарю:
- Ладно, впустите. – Иначе он никогда не уйдет. Такой, как он, будет дожидаться за дверью сколько угодно. Ученые все такие – кажется, их терпение не знает границ.
Дверь открылась, и появился высокий седовласый человек в очках в земном стиле, с портфелем в руке.
- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. – Позвольте мне объяснить, почему моя организация полагает подобную ошибку столь важной. – Он уселся у стола, энергично открыл свой портфель. – В конце концов, мы – планета-колония. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи родом с Земли. ЗОИИФАВЦ полагает, что выпуск Вами этой книги…
- ЗОИИФАВЦ? – перебил Мастерс. Он никогда о них не слышал, но все равно не мог сдержать стона. Вероятно, одно из тех сообществ бдительных чудиков, которые проверяют всю печатную продукцию, неважно – выпущенную на Марсе или прибывшую с Земли.
- Защитники от искажения и фальсификации артефактов в целом, - объяснил Брэндис. – У меня с собой оригинальное, корректное земное издание De Rerum Natura, в переводе Драйдена, как и ваше местное издание, - он подчеркнул «местное», что заставило слово звучать склизко и второсортно, как будто, поразмыслил Мастерс, «Обелиск Букс» делали что-то неприличное, печатая книги вообще. – Давайте рассмотрим недостоверные вставки. Я настаиваю, чтобы Вы изучили сперва мой экземпляр… - он раскрыл потрепанное старое земное издание на столе Мастерса, - … в котором все верно. А затем, сэр, экземпляр вашего издания, тот же самый абзац. – Рядом с маленькой древней голубой книгой он положил один из красивых, больших экземпляров в переплете из шкуры вуба, который выпустили «Обелиск Букс».
- Позвольте мне пригласить моего литредактора, - сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он велел мисс Хэнди:
- Пригласите Джека Снида войти, пожалуйста.
- Да, мистер Мастерс.
- Цитируя из оригинального издания, - сказал Брэндис, - мы получаем переложение латыни в таком виде. Гхм. – Он сосредоточенно прочистил горло, затем стал читать вслух.

С нами уже ничего не случится, и чувства не смогут
Нас никакие задеть, даже если бы перемешалось
Море с землею и небом, затем что в живых нас не будет*.

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уколотым; этот тип поучал его, как дитя.
- Эта строфа, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, а на ее месте появляется, бог знает откуда, строфа следующего содержания. Позвольте. – Он взял пухлый обелисковский том в переплете из шкуры вуба, пролистал, нашел место и зачитал.

С нами уже ничего не случится, хоть это не сможет
Разум земной осознать, и по нашей кончине
Море объемлем; земной наш предел возвещает навеки блаженство.

Уставившись на Мастерса, Брэндис шумно захлопнул книгу в кожаном переплете.
- Что раздражает больше всего, - отметил Брэндис, - это то, что строфа несет посыл, диаметрально противоположный содержанию всей книги. Откуда она взялась? Кто-то ведь должен был ее написать; Драйден этого не делал, Лукреций тоже. – Он разглядывал Мастерса так, будто полагал, что это его рук дело.
Открылась дверь офиса, и вошел литредактор фирмы Джек Снид.
- Он прав, - сказал он с негодованием шефу. – И это только одно изменение в тексте, всего их около тридцати. Я перепахал всю книгу с тех пор, как стали поступать письма. А сейчас я перешел к другим изданиям из нашего осеннего выпуска, - добавил он, крякнув. – В некоторых из них я тоже обнаружил изменения.
- Вы были последним редактором, который читал корректуру перед отправкой к наборщикам, - сказал Мастерс. – Эти ошибки были в тексте тогда?
- Совершенно точно – нет, - ответил Снид. – И я лично читал гранки; в них ошибок тоже не было. Изменения проявляются только в уже выпущенных и переплетенных экземплярах – если это имеет значение. Или, если быть более точным, в тех, что переплетены с золотом в шкуру вуба. В обычных экземплярах для широкого круга все в порядке.
- Но это одно и то же издание, - сморгнул Мастерс. – Они вместе прошли через печатные станки. Вообще-то, вначале мы не планировали эксклюзивный, более дорогой переплет; мы обсудили это в последнюю минуту, и бизнес-офис предложил выпустить половину издания в вубе.
- Я полагаю, - сказал Джек Снид, - что нам необходимо тщательно рассмотреть вопрос со шкурой марсианского вуба.

Час спустя постаревший, обмякший Мастерс сидел вместе с литредактором Джеком Снидом перед Лютером Саперстейном, бизнес-агентом корпорации по снабжению мехом «Безупречность». У них «Обелиск Букс» приобрели кожу вуба, в которую переплели свои книги.
- Прежде всего, - отрывисто произнес Мастерс тоном специалиста, - что такое шкура вуба?
- В сущности, - ответил Саперстейн, - в том смысле, в котором вы задаете вопрос, - это шкура марсианского вуба. Я понимаю, что это вам говорит немного, но, по крайней мере, это точка отсчета, постулат, с которым все мы можем согласиться и на его основе выстроить что-то более значимое. Позвольте мне посвятить вас в собственно природу вуба. Мех ценится, среди прочих причин, потому, что он редко встречается. Мех вуба редок, потому что вуб очень редко умирает. Тут я имею в виду, что убить вуба практически невозможно, даже если он стар или болен. И даже когда вуб убит, шкура продолжает жить. Это качество придает уникальную ценность украшениям для дома или, как в вашем случае, переплету уникальных, ценных книг, созданных на века.
Мастерс вздыхал, неподвижно смотрел в окно, пока Саперстейн вещал. Литредактор рядом с ним делал стенографические записи с мрачным выражением на живом, энергичном лице.
- То, что мы вам предоставили, - продолжил Саперстейн, - когда вы к нам обратились – помните, это вы к нам обратились, не мы вас нашли – мы отобрали из самых великолепных шкур в нашем огромном хранилище. Эти живые шкуры сияют собственным уникальным глянцем, ничего нет ни на Марсе, ни дома на Земле похожего. Если ее порвать или оцарапать, шкура восстанавливается сама собой. С каждым месяцем она наращивает ворс все пышнее и гуще, что делает ваши тома все более роскошными и вызывает желание многих ими обладать. Через десять лет качество ошерстившихся книг в переплете из вуба…
- Так значит, шкура все еще живая, - перебил Снид. – Интересно. А вуб, как вы говорите, так ловок, что его, в общем, невозможно убить. – Он бросил на Мастерса быстрый взгляд. – Каждое из тридцати с лишним изменений в тексте нашей книги связано с бессмертием. Версия Лукреция ясна, текст учит, что человек не вечен, что даже если он выживет после смерти, это не имеет значения, так как он не будет помнить о своем существовании здесь. Вместо этого, подложный новый абзац решительно говорит о будущем жизни, заявленном в нем. Как вы и заметили, в полном противоречии с философией Лукреция. Вы осознаете, что мы наблюдаем? Треклятая вубовская философия, перекрывающая взгляды разных авторов. Вот так-то: от и до. - Он обрубил свою речь и принялся снова строчить свои заметки, в полной тишине.
- Как может шкура, - вопросил Мастерс, - даже вечно живая, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан – страницы обрезаны, тетради склеены и прошиты – это абсурд. Даже если переплет, эта чертова шкура, действительно продолжает жить, во что я никак не могу поверить. – Он гневно уставился на Саперстейна. – Если она действительно жива, чем она кормится?
- Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, - любезно ответил Саперстейн.
- Идемте, - произнес Мастерс, поднимаясь, - это смешно.
- Она втягивает эти частицы, - пояснил Саперстейн, - через поры. – Его голос был полон достоинства, с оттенком упрека.
Джек Снид не торопился вставать вслед за шефом, изучая свои заметки.
- Некоторые из измененных текстов, - сказал он задумчиво, - очаровывают. Они варьируются от полного переворота значения отрывка – и авторского посыла, – как в случае с Лукрецием, до очень тонких, едва заметных поправок – если можно так сказать – в текстах, в большем соответствии с теорией вечной жизни. На самом деле вопрос вот в чем. Мы столкнулись просто с мнением отдельной формы жизни или вуб знает, о чем говорит? Стих Лукреция, например; он великолепен, замечателен, интересен – как поэзия. Но как философия он может быть и не верен. Я не знаю. Это не моя работа; я только редактирую книги; я не пишу их. Последнее, что может сделать хороший литредактор – это интерпретировать, по-своему, авторский текст. Но именно это и делает вуб или оставшаяся от него шкура. - Тут он умолк.
- Мне было бы интересно узнать, - сказал Саперстейн, - добавил ли он что-нибудь значимое.


*перевод И.Рачинского

36. hlamida

Пожилой суровый директор издательства "Обелиск Букс" говорил раздражённо:
- Я не хочу его видеть, мисс Хенди. Книга ушла в печать. Если в тексте какая-то ошибка, сейчас мы уже ничего не сможем сделать.
- Но мистер Мастерс, сэр - возразила мисс Хенди - Мистер Брандис утверждает, что это очень серьёзная ошибка, и если он прав, то целая глава...
- Я читал его письмо, а также разговаривал с ним по видеофону, и знаю, что он утверждает. - Мастерс подошёл к окну, бросил угрюмый взгляд на сухую, покрытую кратерами поверхность планеты Марс, которую имел счастье наблюдать вот уже много десятилетий. "Пять тысяч новеньких готовых экземпляров," - подумал он. - Из которых половина в переплёте из вубьего меха, (самого изысканного и дорогого материала на планете!) да ещё и с золотой чеканкой. Предприятие само по себе было убыточно, а тут ещё такое."
Один экземпляр книги лежал у него на столе. "De Rerum Natura" Лукреция в классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистал хрустящие белоснежные страницы. "Кто мог предположить, что на Марсе найдётся человек, так хорошо знакомый с этим древним текстом?" - размышлял он. Однако именно такой человек сейчас ждал снаружи - один из восьми, обратившихся в издательство по поводу спорного отрывка.
Спорного? Но никакого спора, по большому счёту, не было. Эти знатоки латыни были правы. Необходимо теперь без лишнего шума уговорить их отступиться, забыть, что они вообще видели новое издание и этот злосчастный отрывок.
Дотронувшись до кнопки интеркома, Мастерс сказал секретарю: - Хорошо, пусть войдёт.
- Иначе этот тип отсюда не уберётся: такие, как он, могут ждать вечно. Учёные все одинаковы - у них просто нечеловеческое терпение.
Дверь открылась, и на пороге возник седой человек в старомодных, по земной моде, очках, и с портфелем в руке.
- Спасибо, мистер Мастерс, сэр - сказал он, входя. - Позвольте объяснить, почему моя организация настаивает на серьёзности известной вам ошибки. - Он уселся в кресло перед столом, быстро расстегнул портфель. - Не стоит забывать, что мы всё-таки - планета- колония. Все наши ценности и обычаи, привычки и культура пришли к нам с Земли. ОНЗИФИ считает, что изданием этой книги...

- ОНЗИФИ? - перебил Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации, но всё же не удержался. Наверняка, очередная компания фанатиков, не пропускающих ни единого изданьица ни на Земле, ни здесь на Марсе.

- Общий Надзор За Искажением и Фальсификацией Истории" - пояснил Брандис. - У меня есть с собой подлинное земное издание "De Rerum Natura";как и ваше, в переводе Драйдена. - Он заметно подчеркнул слово "ваше", из-за чего оно прозвучало неприятно и как-то пренебрежительно. "Можно подумать - отметил Мастерс - издание книг - совершенно непотребное занятие."

- Давайте зафиксируем факт искажения оригинального текста. Начнём с моего экземпляра, - на стол Мастерса легла старая, земной печати книга. - в котором ошибок нет.Сравним его с вашим изданием; вот тот же самый отрывок. - Рядом с древним томиком в синей обложке он положил одну из огромных, великолепных книг в переплёте из вубьего меха, выпущенных издательством "Обелиск Букс".

- Позвольте, я приглашу сюда нашего литературного редактора, - сказал Мастерс, нажимая кнопку интеркома: - Мисс Хенди, попросите Джека Снеда зайти ко мне.
- Да, мистер Мастерс.
- В моём варианте, - продолжал Брандис, - воспроизведён размер стиха оригинала. Кхм! - Он многозначительно прокашлялся, и прочёл:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

- Я знаком с текстом, - резко произнёс Мастерс, чувствуя себя крайне неловко - этот тип поучал его, как ребёнка!
- Данный стих - сказал Брандис - в вашем издании отсутствует. Вместо него, Бог знает откуда, появился вот этот. Позвольте. - Он взял роскошный том в переплёте из вубьего меха, перелистал, и, найдя нужное место, прочёл:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И чувства мирские презрев, которыми связаны были,
В час смерти блаженству познания мы предадимся.

Не отрывая взгляда от директора, Брандис захлопнул книгу. - Наиболее неприятно то, -
сказал он, - что этот стих несёт в себе смысл, диаметрально противоположный исходному. Откуда он взялся? Ведь кто-то должен был его написать; уж точно не Драйден, и определённо не Лукреций. - Он сверлил Мастерса таким взглядом, будто поймал на месте преступления.

Открылась дверь кабинета, и вошёл литературный редактор, Джек Снед. - Это правда, - тихо сказал он своему руководителю. - Подобных искажений там около тридцати; Когда начали приходить письма, я прошерстил весь текст. А сейчас просматриваю и другие наши осенние издания - добавил он угрюмо. - И нашёл несоответствия ещё в нескольких.

Мастерс спросил: - Но ведь вы последний проверяете все тексты перед отправкой в набор. Хотите сказать, раньше этих ошибок не было?

- Не было, - ответил Снед. - Я и гранки лично проверяю; там тоже всё было правильно. Искажения появляются только после того, как со станка сходят готовые книги - парадокс какой-то. Если быть точным, то только книги в переплёте из вубьего меха с золотой чеканкой. Обычные дешёвые издания это не затрагивает.

Мастерс заморгал. - Но ведь редакция текста одна и та же. И печатали их вместе. Изначально мы вообще не планировали выпуск такого дорогого издания, но в последнюю минуту поступило предложение часть тиража сделать в переплёте из вубьего меха.

- Я думаю, - сказал Джек Снед, - надо выяснить всё, что сможем об этом вубьем мехе.


Часом позже старый директор вместе с Джеком Снедом сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового агента фирмы по доставке шкур "Корпорация Флолесс", у которой и был недавно приобретён вубий мех для переплётов.

- Во-первых, - начал Мастерс отрывистым, деловым тоном, - что такое вубий мех?

- Строго говоря, - ответил Саперштейн, - это мех марсианского вуба. Знаю, это не слишком вам поможет, джентльмены, но это, по крайней мере, точка отсчёта для нашей беседы, аксиома, с которой мы можем начать, чтобы прийти в дальнейшем к чему-то более полезному. Прежде всего, позвольте мне рассказать вам о природе самих вубов. Их мех столь ценен, помимо других причин, ещё и потому, что он редко встречается. Вубы почти не умирают. Я имею в виду, что убить вуба практически невозможно - даже старого или больного. А если это и удаётся, то шкура продолжает жить собственной жизнью. Такое качество объясняет исключительную ценность меха как материала для отделки интерьера или, в вашем случае, для переплетения драгоценных, долговечных книг.

Мастерс вздохнул и мрачно уставился в окно, в то время как Саперштейн продолжал болтать. Рядом с ним Джек Снед, с хмурым выражением на живом, энергичном лице, делал какие-то записи.

- Предоставленный нами по вашей просьбе товар - говорил Саперштейн, - напоминаю: по вашей просьбе; вы сами к нам обратились, мы выступаем лишь как исполнители - итак, товар был отборный: лучшие шкуры из наших обширных запасов. Эти живые шкуры обладают удивительным естественным блеском - ничего похожего вы не найдёте ни на Марсе, ни на старушке-Земле. Порванная или поцарапанная шкура восстанавливается самостоятельно. Она продолжает отращивать великолепную шерсть, качество которой со временем только улучшается, так что обложки ваших книг в будущем станут ещё роскошней, а значит, и дороже. Через десять лет шерсть...

Тут вмешался Снед: - Так значит, эти шкуры всё ещё живые. Интересно. А вуб, по вашим словам, существо настолько ловкое и умное, что его почти невозможно убить. - Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.- Каждое из тех странных изменений в тексте книг связано с бессмертием. Не символично ли - в оригинальной версии говорится о том, что человек не вечен, и что даже если он и продолжит существовать после смерти, это ничего не значит, поскольку у него не останется никаких воспоминаний о жизни здесь, в нашем мире. И вот вместо этого появляется совершенно другой текст, в котором речь идёт о будущей новой жизни, и который, по вашим словам, полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? Чёртовы вубы замещают философию авторов своей собственной. Так и есть. Начало и конец истории. - Он умолк и снова принялся за свои записи.

- Но как может шкура, - произнёс Мастерс, - пусть даже бессмертная, изменить содержание книги? Текст ведь уже напечатан - страницы разрезаны, листы проклеены и сшиты - это против всякого здравого смысла. Даже если чёртовы шкуры на самом деле живые, а в это мне совершенно не верится. - Он посмотрел на Саперштейна - за счёт чего они живут?

- Микрочастицы питательных веществ, находящиеся во взвешенном состоянии в воздухе, - любезно ответил Саперштейн.

- Пойдёмте, - бросил Мастерс, поднимаясь на ноги, - это просто глупо.

- Шкура поглощает частицы - сказал Саперштейн, - через поры.- Тон его стал торжественным, даже строгим.


Джек Снед, который остался сидеть в кресле, продолжая изучать свои записи, произнёс задумчиво: - Некоторые из этих исправлений мне даже понравились. В одних случаях определённый отрывок заменяется полностью - как и мысль автора - у Лукреция, например; а в других это очень тонкая, почти незаметная, так сказать, правка текста, в соответствии с идеей вечной жизни. Вопрос вот в чём: мы здесь имеем дело всего лишь с мнением, пусть даже определённой формы жизни, или эти вубы действительно что-то знают? Вот взять поэму Лукреция - она великолепна, очень красива и интересна - но лишь как поэзия. С философской точки зрения она может быть ошибочна. Не знаю. Я не пишу книги, только их редактирую. Хороший литературный редактор никогда не будет интерпретировать авторский текст со своей точки зрения. Однако именно этим и занимаются вубы, их шкуры, или что там ещё. - Он умолк.

- Интересно, повышает ли это их стоимость, - сказал Саперштейн.

37. Igor-SE

Not by its Cover
(Phillip K. Dick)


Желчь в голосе главы «Обелиск Букс» свидетельствовала о том, что старик опять недоволен.


- Не собираюсь я с ним встречаться, мисс Хенди. Не важно, с ошибкой или нет, но книга уже в печати. Поезд ушел! Мы тут бессильны что-либо сделать!


- Но, мистер Мастерс, ошибка ошибке рознь, и если он прав, то выходит, целая глава…


- Да читал я его письмо! Мы даже беседовали по видеотелефону: знаю, к чему он клонит. – Сделав несколько шагов, мужчина, в который раз за многие годы, угрюмо посмотрел из окна своего офиса на однообразный, усеянный кратерами ландшафт. Марс!


«Тираж - пять тысяч! – рассуждал он. - Из них половина в тисненной золотом обложке из самого дорого и качественного материала - меха марсианского ваба! Цена проекта и так зашкаливает, а тут еще и это!»


Взяв со стола образец книги «Лукреций. О природе вещей» в переводе благородного рыцаря пера Джона Драйдена [1] и пошелестев белоснежными страницами, Мастерс насупил брови.


«Ну кто мог подумать, что на Марсе есть умники, которые хорошо знают такую древность?» - спрашивал он себя.


Из восьми человек, что названивали и забрасывали письмами офис издательства по поводу спорного момента в книге, один сейчас ожидал в приемной.


Спорного? Нет, дискуссии не получилось, потому что правда все равно была на стороне местных филологов-латинистов. Вопрос стоял лишь, как убедить их скорей забыть про прочитанную новинку и найденное несоответствие оригиналу, и разойтись миром.


Коснувшись кнопки вызова на столе, директор обратился к секретарю приемной:


- Хорошо, пригласите его ко мне.


А иначе от них не отделаешься. Такие как он будут «дежурить» под окнами до посинения: ученые есть ученые - терпения им не занимать.


Дверь распахнулась, и вошел высокий, седой мужчина в старомодных очках «Терра-стайл» и портфелем в руке.


- Спасибо за аудиенцию, мистер Мастерс. Позвольте вам объяснить, почему подобная ошибка на наш взгляд считается серьезной. – Он опустился в кресло и ловко расстегнул портфель.


- Мы за стопроцентно колониальный статус. Потому что всеми культурными ценностями, традициями и обычаями Марс обязан Матушке-земле! БПМФИНС считает, что, выпустив эту книгу, вы…


- БПМФИНС? – прервал его Мастерс. Он никогда не слышал ничего подобного, но ему едва не поплохело: все ясно, очередное сборище фанатиков энтузиастов, мимо неусыпного «ока» которого не проскочит ни одно издание – не важно, прибыло оно с Земли или напечатано на Марсе.


- «Борцы против массовых фальсификаций и искажений наследия старины», - пояснил Брендис. – У меня с собой подлинный, земного происхождения и документально точный вариант того, что в здешних краях вами издано как перевод Драйдена.


Из уст филолога «в здешних краях» прозвучало с намеком на нечто второсортное и непотребное.

«Ну давай скажи еще, - подумал Мастерс, - что выпускать книги – большой грех!»


- Поговорим о вольном обращении с оригиналом. Но сначала, настаиваю, прочтите вот это. – И он положил на стол видавшую виды «земную» копию сочинения, открытую на нужной странице. - Этот образец без изъянов. А вот тот же самый отрывок, но из вашей версии книги. – Возле миниатюрного, посиневшего от времени «наследия старины», «ощетинившись» шерстью ваба, плюхнулся красавец гигант с логотипом «Обелиск Букс».


- Давайте-ка пригласим сюда нашего редактора, - предложил директор, по внутренней связи передав распоряжение мисс Хенди: - Будьте добры, попросите ко мне Джека Шида.


- Хорошо, мистер Мастерс.


- Хочу процитировать вам вариант, где ни поэтическая форма, ни содержание не противоречат оригиналу, гм. - Немного смутившись, мужчина прокашлялся, и затем громко озвучил текст:


Что жизнь возможна без страданий – ложь,
Не чувствуешь боль – значит не живешь.
Вне гор, морей и голубых высот
Движения нет, лишь хаос смерть несет.


Почувствовав себя уязвленным, что ему тут лекцию читают, как студенту, Мастерс сухо заметил:


- Я знаю отрывок.


- Так вот вместо этого четверостишия в вашей версии присутствует бог весть откуда взявшийся вымысел! Вы мне позволите. - Ухватив свежеизданный образец за «мохнатую», «утепленную» обложку, ученый нашел в книге нужное место, и процитировал:


Что жизнь возможна без страданий – ложь,
Землянин, знай - ты это не поймешь.
Наш путь - бессмертие, бытие – прощай!
Земной наш плен сулит небесный рай.


Правдоискатель захлопнул книгу, всколыхнув ворс на дорогом покрытии, и уставился на своего визави:


- Самое неприятное, что суть содержащегося здесь послания противоречит основной идее книги. Откуда вообще это исправление взялось? Чьих это рук дело? Драйден такое написать не мог, Лукреций [2] - тоже! – Он с укоризной посмотрел на директора, будто последний лично все и придумал.


Когда вошедший редактор «Обелиск Букс» докладывал шефу, казалось, Джек Шид уже со всем смирился:


- Он прав, и это лишь цветочки, ягодки – еще около тридцати изменений в тексте. Я проверил все от корки до корки, когда мы начали получать письма. А просматривая по каталогу нашу недавнюю книжную продукцию, обнаружил еще ряд несоответствий, - угрюмо добавил он.


- Вы последний, кто держал в руках рукопись перед тем, как ее сдали в набор. Ничего странного не заметили?


- Ничего. Я лично читал гранки, и уверяю, там изменений не было. Не знаю, какой в этом смысл, но чудеса происходят, когда появляются уже последние напечатанные экземпляры – если быть более точным, те из них, что в обложках с золотым тиснением и мехом ваба. С образцами, которые в классическом, картонном переплете, - все нормально.


Обескураженный Мастерс захлопал ресницами:


- Но все выпущено единым тиражом в одной и той же типографии! Никто ведь не планировал изначально дорогую, эксклюзивную обложку - отдел продаж рекомендовал нам ее в последнюю минуту, да и то только для половины тиража.


- Неплохо бы выяснить, какую роль во всей этой истории играет мех марсианского ваба, - подытожил редактор.


Ровно час спустя пожилой директор разговаривал в присутствии Джека Шида с Лютером Сейперстайном, торговым агентом фирмы «Флолесс Инкоропорейтед», специализирующейся на поставках кожи. Она обеспечила «Обелиск Букс» материалом для изготовления обложек.


- Просветите для начала, - Мастерс говорил напористо, как опытный переговорщик, - мех ваба, что это?
- Ну, коль вопрос поставлен в лоб, прямо и отвечу: это продукт выделки кожи марсианского ваба, - пояснил Сейперстайн. – Согласен, что это мало о чем говорит, господа, но хоть какой-никакой ориентир, от которого можно плясать дальше. А чтобы было понятней, пара слов о самом животном. Мех цениться потому, что помимо всего прочего он еще и редок. Смертность среди вабов чрезвычайно мала. Дело в том, что убить его, даже больного и старого, почти невозможно. Но и после гибели особи, ее шкура продолжает жить сама по себе. Это качество делает ее не только излюбленной деталью домашних интерьеров, но и, как в вашем случае, украшением уникальных, ценных книг, которым уготована долгая судьба.


Под монотонное бубнение рассказчика директор тяжело вздохнул, и устремил в окно отсутствующий взгляд. Возле него, с мрачным выражением лица, что-то записывал его энергичный, молодой редактор.


- Вы, насколько помнится, сами нашли нас: никто никого силком не тянул! – продолжил агент. – И из огромного ассортимента компании вам предоставили лучшее, отборное сырье. Шкура, в которой теплится жизнь, обладает уникальным светоотражающим свойством. Ничего подобного нет ни на Земле, ни на Марсе. Сколько ни режь, ни царапай ее – она сама себя лечит. Шерсть с каждым месяцем там гуще и гуще, так что ваши книги будут лишь расти в цене, пользуясь все большим спросом. А лет через десять такая книга…


- Живая шкура, говорите? - оборвал его Шид. - Интересно. А ваб так ловок, что не угнаться? – Он неожиданно перевел фокус внимания на босса. – Все тридцать с лишним изменений в текстах наших книг касаются темы бессмертия. Лукреций здесь не оригинален. Он говорит, что мы лишь гости в этом мире и что если и есть жизнь после смерти, то память о прошлом все равно не вернуть. В переделанном же четверостишии утверждается прямо противоположное: о тесной связи между тем, что было до, и тем, что будет после. Теперь понятно, с чем мы столкнулись? Чертовы вабы, через свою шкуру, каким-то образом исказили в книгах философские воззрения писателей: вот с чем мы имеем дело! – Редактор прервался, и молча продолжил делать заметки.


- Как может кожа, - возмутился Мастерс, - (не важно, вечно живущая или нет) повлиять на содержание книги? Ведь текст уже сверстан, напечатан; страницы подклеены и прошиты! Даже если шкура на обложке, будь она неладна, действительно живая (в чем я глубоко сомневаюсь), это какое-то безумие! - и он метнул на Сейперстайна испепеляющий взгляд. – Чем же, по-вашему, она питается?


- Мельчайшими остатками пищи, которые содержатся в воздухе, - вежливо объяснил Лютер.


- Балаган какой-то! Мы уходим, Шид, - сказал директор, поднимаясь с кресла.


- Она поглощает их через свои поры! – перешел в атаку Сейперстайн, в нем наконец взыграла гордость.


Глядя в блокнот, все еще в положении сидя, Джек Шид пытался рассуждать вслух.


- Кое-какие изменения просто завораживают, начиная с полного расхождения (как в случае с Лукрецием) с мыслью автора до еле уловимых корректировок (если так можно назвать) того, что более-менее согласуются с идеей «вечной жизни». Возникает вопрос: перед нами просто взгляд на данную проблему иной формы жизни, или ваб говорит дело? Взять, к примеру, поэму Лукреция. Как поэзия она, конечно, прекрасна, но с философской точки зрения, возможно, и ошибочна. Откуда мне знать? Я в этом деле не спец. Книги пишут писатели, я же их только редактирую. Не хватало мне еще на свою голову лезть в авторский текст. Но вот некий ваб, точнее то, что от него осталось, судя по всему, может себе такое позволить, - заключил он.


- Ну и что нам теперь со всем этим делать? – задался вопросом Сейперстайн.


[1]Джон Драйден (1631 г. – 1700 г.) – английский поэт, драматург, критик.
[2]Тит Лукреций Кар (ок. 99 г. до н. э. – 55 г. до н. э.) – римский поэт и философ.
 

38. Ink_K

- А я, мисс Хэнди, видеть его не желаю, - директор издательства «Обелиск», человек старый и раздражительный, явно закипал, - поздно править текст, если номер уже в печати.
- Да, но мистер Мастерс, это не просто ошибка, сэр, - настаивала Хэнди. – Мистер Брэндис, если он прав, утверждает, что целая глава…
- Что он там утверждает мне прекрасно известно – мало того, что письмо прислал, еще и по видеофону звонит.
Мастерс прошелся по кабинету и уставился в окно, где открывалась печальная картина засушливой, изрытой кратерами поверхности Марса. Сколько же десятилетий он на нее смотрит. Пять тысяч экземпляров напечатаны, переплетены, - раздумывал он, - и, мало того, половина из них обработана золотым тиснением, самым элегантным и дорогим мехом, какой только можно найти – марсианский уаб. Столько денег потрачено, и вот на тебе.


На столе лежал готовый экземпляр книги. Лукреций «О природе вещей» в переводе Джона Драйдена - высокий, благородный стиль. Барни Мастерс сердито полистал белоснежные страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе кто-то разбирается в тонкостях древнего языка, - размышлял он. - И человек, ожидающий в приемной – лишь один из тех восьми, кто писал или звонил в «Обелиск» насчет спорного фрагмента. Спорного? Какой там спор? Восемь местных ученых - знатоков латыни - безусловно, правы. Главное сейчас – от них избавиться, да так, чтоб и думать забыли о нашем издании, а про «ляпы» тем более.
Мастерс включил селектор и сказал секретарше:
- Хорошо, пусть войдет.
Если такого не принять, он, пожалуй, разобьет лагерь под дверью. Терпения ученым не занимать.


Дверь открылась и на пороге, сжимая в руках портфель, показался высокий седой мужчина в старомодных очках – не иначе, как на Земле купил.
- Благодарю вас, мистер Мастерс, - входя в кабинет, сказал посетитель, - позвольте, я все объясню, сэр. Наша организация считает, что подобные ошибки нельзя допускать. Это очень важно.
Брэндис присел к столу и торопливо расстегнул портфель.
- Мы ведь колонисты. Земля – наш дом, с которого мы захватили с собой и нравы, и культуру, и обычаи – все, что посчитали нужным. «УПФИЛКВЦ» считает, что если выйдет ваша книга …
- «УПФИЛКВЦ»? – прервав собеседника, недоуменно переспросил директор.
Название организации ни о чем не говорило, но он все равно тяжело вздохнул. Очевидно, еще одна кучка ненормальных, которым больше нечего делать, как под микроскопом разглядывать издания, притом все подряд: и местные и присланные с Земли.
- Ударим по фальсификациям и ложной культуре в целом, - расшифровал Брэндис, и снова вернулся к больной теме. – У меня с собой безупречный, изданный на Земле, трактат “О природе вещей” в переводе того же Драйдена, в котором готовится ваше местное издание.
«Местное» – значит, никуда не годное, явно прозвучало в голосе ученого. Похоже, мне должно быть стыдно, что «Обелиск» смеет издавать книги, подумал Мастерс
- Давайте рассмотрим недостоверные фрагменты. Настоятельно вам рекомендую сначала прочитать их в моем экземпляре, - продолжал ученый, выкладывая на стол открытую книгу, весьма старое и потрепанное земное издание, - в нем нет ошибок. А потом, сэр, в вашем. – Рядом с маленькой потрепанной книжкой он положил большую и, благодаря меху уаба, подчеркнуто красивую книгу издательства “Обелиск”.
- Одну минуту, я вызову ответственного редактора, - директор включил селектор и попросил секретаршу, - пожалуйста, пригласите ко мне Джека Снида.
- Хорошо, мистер Мастерс.
А Брэндис вел дальше:
- Вот цитата из оригинала, стихотворная система не искажает латынь. Кх-кх, - ученый специально прокашлялся и зачитал вслух:

Больше не будет горя и боли
И ничего не испытывать вволю:
Ни бегать, ни плавать в раю, ни творить –
Без тела душа может только парить.

- Знаю, читал, - грубо перебил уязвленный Мастерс – ему читали лекцию, как ребенку.
- Этого четверостишия, - как ни в чем не бывало, продолжал Брэндис, - у вас нет, а на его месте появляется другое – бог знает какого происхождения. Позвольте.
Ученый взял роскошный, отделанный мехом уаба, экземпляр “Обелиска”, полистал, нашел нужное место и зачитал:

Больше не будет горя и боли,
Что можешь знать ты в земной неволе.
Лишь после смерти становится ясно –
Жизнь на земле далеко не прекрасна.

Ученый взглянул на директора и звучно захлопнул книгу.
- Что больше всего раздражает, - возмущенно сказал он, - это четверостишие полностью противоречит оригиналу. Кто-то же это написал! Точно, не Драйден и, уж конечно, не Лукреций. Тогда кто?
Он так посмотрел на Мастерса, будто не сомневался, что это его рук дело.
В это время в кабинет зашел ответственный редактор Джек Снид, и, обращаясь к директору, уныло подтвердил:
- Он прав. И это только начало. В тексте еще около тридцати подобных ошибок. Все, о чем сообщалось в письмах, оказалось правдой. Тогда я взял наш каталог недавно опубликованных книг и стал проверять их все подряд. – Покряхтев, добавил: - Несколько из них тоже испорчено.
- Перед тем, как книга отправилась в печать, вы, как редактор, ответственный за выпуск, последним проверяли текст. Ошибки нашли?
- Ни в коем случае. Мало того, я и гранки сам проверял – в них поправок еще не было. Текст изменился уже в переплетенных книгах, как ни бессмысленно это звучит. Если еще точнее, то пострадали книги, украшенные золотом и мехом уаба. Обычные экземпляры, в картонном переплете, в полном порядке.
Мастерс удивленно моргнул:
- Но все книги под одной редакцией. Все вместе отправлены в печать. Мы даже не собирались издавать трактат в эксклюзивном, безумно дорогом переплете. Все решилось в последнюю минуту, когда торговая контора предложила, чтобы половину книг украсил мех уаба.
- По-моему, стоит присмотреться к этому меху повнимательней, - решительно заявил Снид.


Через час, в сопровождении редактора, постаревший Мастерс проковылял в кабинет Лютера Саперштейна, поверенного в делах компании «Флолес Инкорпорейтед», у которой «Обелиск» и купил злополучный мех.
- Прежде всего, давайте разберемся с мехом уаба. Что он собой представляет? - придав голосу бодрости, приступил к делу Мастерс.
- В принципе, в том смысле, в каком вы спросили – это мех уаба, марсианского животного. Знаю, это мало о чем говорит, просто некая точка отсчета, постулат, скажем так, с которого, если угодно, давайте начнем, а потом углубим и расширим наши познания. Разрешите оказать вам услугу – предоставить сведения о качествах, присущих самому уабу. Его мех ценится, прежде всего, наряду конечно с другими причинами, из-за своей редкости. Уаб редко умирает, соответственно и мех его большая редкость. Дело в том, что уаба практически невозможно убить, даже старого и больного. К тому же после смерти уаба, мех остается живым. Благодаря такому достоинству, он превращается в уникальное домашнее сокровище или вечный переплет для бесценных книг, вы, например, для этого его и купили.
Пока Саперштейн бубнил, Мастерс вздыхал и отсутствующим взглядом смотрел в окно. А рядом с ним сидел Снид и записывал что-то кратко и непонятно. Его молодое, энергичное лицо превратилось в угрюмую маску.
- Мех, который мы вам продали по вашей просьбе, прошу заметить, вы к нам обратились, а не наоборот, самый лучший из наших огромных запасов. Уникальный живой мех, который светится сам по себе. Ничего подобного больше нет ни на Марсе, ни на Земле. Мех можно порвать или поцарапать, но он зарастает. С каждым месяцем все длиннее ворс, все роскошней обложки, и тем желанней сама книга. Спустя десять лет, ворс станет таким пушистым, что книги в переплете из меха уаба…
- Значит мех все еще живой, - перебил Саперштейна редактор, - занятно. И уаб, как вы сказали, так ловок, что его практически невозможно убить.- Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. - Каждая из тридцати с лишним поправок в тексте наших книг связана с бессмертием. Взгляды Лукреция не оригинальны: в поэме сказано, что земная жизнь не вечная, если даже человек после смерти и остается в живых, то что толку, если он забывает о нынешнем существовании. Текст изменился до неузнаваемости, в нем говорится о вечной жизни, что совершенно противоречит философии автора. Вы понимаете, что получается, не так ли? Философия проклятых уабов накладывается на авторскую. Все именно так от начала и до конца.
Снид умолк и, больше не сказав ни слова, принялся опять что-то писать. Мастерс наконец, тоже заговорил:
- Как может мех, даже вечно живой, изменить содержание книги? Текст уже напечатан – страницы разрезаны, фолиант склеен и сшит. В голове не укладывается. Даже если чертов мех и на самом деле жив, мда, в такое трудно поверить, - он взглянул на поверенного, - хорошо, допустим, жив, и в чем проявляется его жизнь?
- Мельчайшие органические частицы во взвешенном состоянии в атмосфере, - вежливо ответил Саперштейн.
- Пойдем. Это просто смешно, - сказал Мастерс редактору и демонстративно поднялся.
- Мех вдыхает частицы через поры, - укоризненным тоном заметил Саперштейн, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство.
Снид, в отличие от работодателя, не двинулся с места. Не отрывая взгляда от своих записей, он задумчиво сказал:
- Некоторые поправки просто восхитительны. Они то полностью меняют первоначальный смысл, как в поэме Лукреция, то едва различимы, практически невидимы: просто меняется какое-то слово и получается, что автор вполне согласен с доктриной о вечной жизни. Вот что интересно – мы столкнулись просто с мнением одного из живых существ, или уабы на самом деле правы? Поэма Лукреция, к примеру, великолепна, прекрасна, очень увлекательна, как поэзия. Но с точки зрения философии, возможно, неверна. Не знаю. Не мое это дело, я редактор, а не писатель. Ни один хороший редактор не посмеет истолковывать авторский текст, как ему вздумается. Именно этим уаб, или, по крайней мере, мех бывшего уаба, и занимается.
- Да, интересно, прав мех или нет, - заметил Саперштейн.

39. izabella

Пожилой, сердитого вида президент компании "Обелиск Букс" раздраженно заметил:"Не могу видеть его, мисс Хэнди. Книга уже в печати. Если в тексте ошибка, мы уже ничего не сможем сделать".
"Но мистер Мастерс,"-запротестовала мисс Хэнди. "Это очень серьезная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис требует, чтобы вся глава..."
"Я читал письмо, также говорил с ним по видеотелефону. Знаю его требования,"- перебил ее Мастерс и, подойдя к окну, стал угрюмо таращиться на засушливую, изрытую кратерами поверхность Марса. Как же давно он все это наблюдает!"Пять тысяч копий напечатано и переплетено,"-думал он. "На половине из них - обложка с золотым клеймом, изготовленная из шкурок марсианского ваба. Самый элегантный и дорогой материал, который только можно было достать. Столько уже средств затрачено на это издание, а тут еще эта проблема!" На его столе лежала книга Лукреция "О природе вещей" в возвышенном благородном переводе Джона Драйдена. Сердясь, Барни Мастерс перевернул шелестящие белые страницы.
"Кто бы мог подумать, что здесь на Марсе найдутся знатоки этого древнего текста?"-размышлял он. А человек, ожидающий в приемной, был одним из восьми, писавших или звонивших в компанию по поводу спорного отрывка. Спорного? Не было спора как такового, ведь восемь местных ученых, знатоков латыни, были правы. Вопрос в том, чтобы заставить их просто уйти по-тихому, забыв, что они когда-либо читали данное издание и обнаружили в нем испорченный отрывок.
Дотрагиваясь до кнопки на селекторе, Мастерс сказал тому, кто его слушал:"Окэй, пришлите его." Иначе этот тип никогда не уйдет.Такие просто так не уходят, будто приклеенные, они торчат у дверей, пока не добьются своего. Ученые обычно именно так и поступают. Кажется, что у них безграничное терпение.
Дверь открылась, и на пороге появился высокий, седовласый мужчина, на носу которого красовались старомодные, в стиле землян, очки, в руке он держал портфель.
"Спасибо, мистер Мастерс,"- сказал он, входя. "Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибку, подобную этой, столь важной." Он уселся за стол, резко расстегнул портфель. "В конце концов мы всего лишь колониальная планета. Все, что мы имеем, все наши ценности, нравы, артефакты, обычаи, устои приходят к нам с Земли. Наша организация ОПИФА считает Ваше издание..."
"ОПИФА",-перебил Мастерс. Он никогда не слышал о подобной, но все равно тяжело вздохнул. Очевидно, одна из многих бдительных чудаковатых групп, изучающих всю печатную продукцию, неважно, была ли она издана здесь, на Марсе, или прибыла с Земли.
"Организация по поиску искажений и фальшивых артефактов",-пояснил Брэндис."Я захватил с собой подлинное, правильное земное издание этой книги, в переводе Драйдена, как и Ваше". Он сделал ударение на слове "Ваше", и это прозвучало вскользь, как-то второстепенно, словно, крутилось в голове у Мастерса, его компания занимается чем-то предосудительным, издавая книги.
"Давайте посмотрим умышленные вставки. Сначала следует посмотреть мой экземпляр". Он положил на стол президента изрядно потрепанную книжицу, изданную на Земле, где этот отрывок звучал верно. "А затем, сэр, посмотрите копию Вашего издания, то же место". И рядом с древней маленькой синей книжечкой появилась большая и красивая копия в переплете из шкурки ваба, марсианское издание компании Мастерса.
"Позвольте мне позвать моего редактора",- сказал президент. Нажав на кнопку селектора, он обратился к мисс Хэнди:"Пригласите, пожалуйста, Джека Снида".
"Минутку",-ответила она. А Брэндис продолжал:"Вот подлинная цитата. Вот как это звучит в переводе с латыни. Гмм".
Он застенчиво прочистил горло и начал громко читать:
"Мы освободимся от печали и боли. Без нас не будет и наших чувств. Хоть земля затерялась в море, а море в небесах, нам не следует двигаться, надо просто перевернуться".
"Знаю это место, резко оборвал его Мастерс, чувствуя себя подколотым, этот человек смел учить его, словно малого ребенка. "
Этот катрен отсутствует в Вашем издании. А вместо него - вот эта фальшивка бог знает какого происхождения. Разрешите..." И взяв в руки роскошный экземпляр в изысканной обложке, он поискал пальцем нужное место и,отыскав, начал читать:" Мы освободимся от печали и боли. Это не понять землянину. Умерев, мы продолжаем жить, исходя их того, что наше предназначение на земле предвещает нам вечное блаженство".
Глядя в упор на Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул великолепную книгу. И подумал вслух:"Больше всего раздражает то, что по смыслу стих полностью противоречит всей книге Лукреция. Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать? Драйден не писал, не писал и Лукреций".
Он окинул взглядом Мастерса, словно был уверен в том, что это Мастерс лично вставил туда катрен.
Дверь в офис открылась, вошел редактор Джек Снид.
"Он прав",-смиренно сказал Джек своему работодателю. "И это только одно из, кажется, тридцати изменений в тексте. Я пропахал все издание с момента, как оно попало в набор. И сейчас просматриваю каталог книг из нашего осеннего списка".
Мастерс перебил его бурчание:"Я тоже обнаружил изменения в нескольких текстах. Но ведь Вы были последним, кто делал корректуру рукописи, пока она не попала в набор. Были ли там эти опечатки?"
"Абсолютно точно, не было".-отвечал Снид. "Я лично проверял гранки, там тоже не было ошибок. Изменений не было, пока у книги не появилась обложка. Не знаю, имеет ли это смысл, но это так. Или, чтобы быть точнее, пока не появился переплет из шкурки ваба с золотым клеймом. С книгами в обычном картонном переплете все в порядке".
Мастерс заморгал.
"Но ведь это же книги одного и того же издания! Они вместе проходили через пресс. Действительно, мы первоначально не планировали эксклюзивного дорогостоящего переплета, только в последний момент решили (по предложению нашего бизнес консультанта) половину издания одеть в великолепную обложку".
"Думаю",- продолжал Снид.- "Нам следует провести скрупулезную работу по изучению шкурок марсианского ваба".
А час спустя постаревший Мастерс, шатающейся походкой и в сопровождении Джека Снида появился перед Лютером Саперстайном, бизнес агентом фирмы по реализации превосходной пушнины. Именно от них компания Мастерса получала шкурки для переплета.
"Прежде всего",- голос Мастерса звучал отрывисто, профессионально.-"Что такое шкурка ваба?" "Прежде всего, в том смысле, о котором идет речь в вашем вопросе, это мех марсианского ваба. Я знаю, что это не скажет Вам многого, джентельмены, но, по крайней мере, это точка отсчета, это постулат, с которым мы все согласны. От которого можно оттолкнуться и прийти к чему-либо более внушительному. Чтобы быть более понятным, позвольте мне рассказать Вам о природе самого ваба. Его мех очень ценится, поскольку шкурки редко встречаются в естественной среде, так как вабы очень редко умирают. Я имею в виду, что его почти невозможно убить, даже больного и старого. А в случае, если его убили, шкурка продолжает свое существование, она продолжает жить. Благодаря этому качеству шкурки ваба очень ценятся как украшение интерьера, или они применяются, как в Вашем случае, для переплетения книг, предназначенных для передачи из поколения в поколение, словно сокровище".
Пока Саперстайн гундосил, Мастерс вздыхал, тупо таращась в окно. Рядом редактор делал какие-то краткие, загадочные записи, его моложавое энергичное лицо помрачнело.
"То, что мы Вам поставляли",- продолжал свою речь Саперстайн,- "когда вы к нам пришли (заметьте, мы Вас не искали, именно Вы к нам пришли), состояло из самых лучших, првосходного качества шкурок, специально отобранных для Вас из всей нашей огромной базы. Эти живые шкурки светятся уникальным блеском. Ничто здесь, на Марсе, или дома, на Земле, не может сравниться с ними. Если шкурку порвать или поцарапать, она сама себя восстанавливает. Ворс на шкурке продолжает расти и становится более пышным, а Ваши обложки - более роскошными, а значит, Ваши книги растут в цене и пользуются большим спросом. И даже через десять лет качество ворса на Ваших обложках..."
Перебивая, Снид сказал:"Так, значит, шкурка живая. Интересно. А ваб, как Вы считаете, настолько искусен, что его просто невозможно убить".
Он бросил быстрый взгляд в сторону Мастерса. "Каждое из тридцати странных вставок в текстак Ваших книг кричит о бессмертии. Явно, что текст Лукреция пересмотрен, его смысл изменен. Оригинал учит, что человек - создание временное, что, если после смерти у человека будет другая жизнь, это не будет иметь большого значения, поскольку человек не будет помнить ничего из своего прошлого существования. Вместо этого появляется абсолютно новый стих, в котором решительно заявляется, что будущая жизнь предсказывается этой. В общем, полное противоречие со всей философией Лукреция. Понимаешь, о чем мы, да? Философия чертового ваба необычайно повлияла на смысл сказанного. Вот что это, начало и конец".
Он прервался, молча возобновил свои записи.
"Как же может шкурка, даже вечно живая, оказывать влияние на содержание книги?"- недоумевал Мастерс. И продолжал:" Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и прошиты, это без сомнения. Даже если переплет, чертовая шкурка, реально живой, я с трудом могу в это поверить".
Он посмотрел на Саперстайна. "Если он живой, то засчет чего он живет, чем питается?"
"Мельчайшими частицами, находящимися в атмосфере",- сухо отвечал тот.
Поднимаясь, Мастерс сказал:"Пойдем. Это смешно".
Саперстайн тут же пояснил:"Он вздыхает частицы". И тут же добавил:"Мне было бы интересно узнать, повлияет ли сказанное мною на цену Вашей книги".

40. Jack Snead

Пожилой вспыльчивый главред издательства «Обелиск» рассердился:

- Не хочу его видеть, мисс Ханди. Тираж вышел из печати; даже если в тексте есть неточность, мы уже ничего не можем исправить.

- Нет, мистер Мастерс, - возразила она, - там существенная ошибка. Если, конечно, он прав. Мистер Брандис утверждает, что вся глава…

- Я читал его письмо. И говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он там утверждает.

Мастерс подошел к окну и окинул мрачным взглядом бесплодную, испещрённую кратерами поверхность Марса – пейзаж, который он созерцал уже не первый десяток лет. «Напечатали и переплели пять тысяч экземпляров, - рассуждал главред, - и половина из них в обложках из меха марсианского ваба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, что нам удалось обнаружить здесь. И так издавали себе в убыток, а теперь…»

Книга лежала у него на столе. Лукреций «О природе вещей» в превосходном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах перелистнул хрустящие белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки такого древнего текста!» - досадовал он. А ведь сегодняшний визитёр только один из восьми обратившихся в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Спорного ли? Увы, спорить не о чем, восемь ученых-латинистов не ошибались. Загвоздка всего одна – как без лишнего шума заставить их отступиться и забыть, что они вообще брали в руки издание «Обелиска» и нашли этот самый искаженный фрагмент.

Мастерс нажал кнопку интеркома на столе и распорядился:

- Ладно, впустите его.

Иначе не уйдёт – так и будет дежурить в коридоре. Учёные все такие, терпения им не занимать.

Открылась дверь, и на пороге показался седой мужчина с портфелем в руке, в старомодных очках, какие носили ещё на Терре.

- Спасибо, мистер Мастерс, - произнёс он, входя. – Позвольте объяснить вам, сэр, почему наша организация сочла подобную ошибку настолько важной.

Он устроился за столом и проворно расстегнул портфель.

- Как-никак мы с вами жители колонизированной планеты. Все наши ценности, обычаи, нравы и культура унаследованы нами с Терры. ЧОЗАНАХ изучил ваше издание поэмы…

- ЧОЗАНАХ? – переспросил Мастерс и тяжело вздохнул, хотя впервые слышал такое название. Не иначе как очередная сумасбродная контора, денно и нощно штудирующая всю печатную продукцию – как выпущенную на Марсе, так и завезенную с Терры.

- Чрезвычайный Отдел по Защите Аутентичности и Неизменности Артефактов и их Характеристик, - пояснил Брандис. – Я принес напечатанный на Терре достоверный перевод Драйдена - тот же, что вы использовали в местном издании.

Слово «местный» в его устах прозвучало как «гадкий и второсортный». «Можно подумать, мы в «Обелиске» не книги выпускаем, а сеем разврат», - мысленно оскорбился Мастерс.

- Давайте рассмотрим сомнительные отрывки. Настоятельно прошу изучить сперва мой экземпляр, - он раскрыл истрепанный старый том, изданный на Терре, - в котором нет ошибок. А затем, сэр, ваш. То же место, - рядом с древней синей книжечкой лег шикарный увесистый фолиант издательства «Обелиск», обернутый в вабий мех.

- Разрешите, я приглашу нашего выпускающего редактора.

Мастерс нажал кнопку интеркома и велел мисс Ханди:
- Позовите ко мне Джека Снида.

- Да, мистер Мастерс.

- Обращаясь к признанному источнику, - начал Брандис, - мы обнаруживаем следующий поэтический перевод с латыни. Кхм, - он смущенно откашлялся и громко продекламировал:

С нами не может ничто приключиться по нашей кончине
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо. (1)

- Я знаю текст, - оборвал его Мастерс, уязвленный менторским тоном ученого.

- Эти строки, - продолжал Брандис, - отсутствуют в вашем издании. Они оказались, бог знает как, подменены на следующие… Вы позволите? – взяв роскошный меховой экземпляр «Обелиска», он пролистнул его, нашел нужную страницу и прочел:

С нами не может ничто приключиться по нашей кончине,
Путь свой пройдя, человек обретет сокровенное знанье:
Жизнь на земле лишь пролог, впереди ждет нас вечная нега.

Брандис обжег Мастерса взглядом и громко захлопнул меховую книгу.

- Самое досадное, - произнес он, - что данный фрагмент заключает в себе посыл, диаметрально противоречащий всей поэме. Откуда он взялся? Кто-то ведь сочинил его. Драйден здесь ни при чем, Лукреций тоже, - он уставился на Мастерса, как будто тот самолично подделал стихи.

Дверь в кабинет открылась, и вошел выпускающий редактор «Обелиска» Джек Снид.

- Мистер Брандис прав, - признал он с порога. – И это не единственное искажение оригинала – их там не меньше тридцати. С тех пор, как пришло первое письмо с жалобой, я перелопатил всю поэму. Теперь я начал проверку остальных наших изданий из осеннего каталога, - он замялся, - и нашел неточности еще в семи произведениях.

- Вы были последним из редакторов, кто вычитывал текст до того, как он ушёл в набор. В нём тогда были ошибки?

- Не единой, - ответил Снид. – Я также лично проверял корректурные оттиски – тоже чисто. Изменения появились, когда последний экземпляр уже переплели. В голове не укладывается, правда? Если точнее, когда переплели последний экземпляр мехом ваба. С книгами в обычных обложках все в порядке.

Мастерс заморгал:

- Но ведь все они из одного тиража, а стало быть печатались вместе. Мы вообще изначально не планировали выпускать эксклюзивные дорогие фолианты. Такой вариант пришел нам в голову в последнюю минуту, и тогда маркетологи предложили издать половину томов в обложках из вабьего меха.

- Мне кажется, - отозвался Джек Снид, - нам предстоит тщательнейшим образом изучить свойства меха марсианского ваба.

Спустя час, обессиленный и трясущийся, Мастерс в сопровождении редактора Джека Снида сидел напротив Люка Саперштейна, торгового агента меходобывающей компании «Первый сорт». Именно здесь «Обелиск» закупил вабьи шкуры для переплетов.

- Прежде всего, - по-деловому отрывисто начал Мастерс, - что представляет собой вабий мех?

- По сути, - ответил Саперштейн, - если отвечать на ваш вопрос в прямом смысле, это мех марсианского ваба. Понимаю, господа, не бог весть какое объяснение, но, по крайней мере, мы можем сделать его точкой отсчета, аксиомой, из которой мы будем выводить более серьезные умозаключения. Чтобы вам было понятнее, я сначала введу вас в курс дела по поводу природы самого ваба. Его мех необычайно высоко ценится по многим причинам. Одна из них – он чрезвычайно редкий, потому что вабы чрезвычайно редко умирают. То есть, убить ваба практически невозможно, в том числе больного и слабого. Но даже если его удалось умертвить, шкура продолжает жить. Более того, она передает свое уникальное свойство предметам интерьера или, как в вашем случае, переплетам бесценных книг, которым уготовано выдержать испытание временем.

Мастерс вздохнул и безразлично уставился в окно, пока Саперштейн бубнил как заведенный. Рядом сидел редактор с угрюмым выражением на юном беспокойном лице, и что-то царапал в блокноте.

- Шкуры, которые мы продали вам, - продолжал Саперштейн, - когда вы обратились сюда… Да, не забудьте, именно вы обратились к нам, а не наоборот. Так вот, они были отборного качества, лучшие из тех, что есть в наличии. Живые шкуры отличаются особым внутренним блеском, такого не встретишь больше ни на Марсе, ни на Терре. Порванная или поцарапанная, шкура срастётся сама. Со временем её ворс сделается гуще и пушистее, так что обложки сочинений станут еще роскошнее, а значит, спрос на них вырастет. Через десять лет качество вабьего меха…

- Выходит, шкура еще живая, - вмешался Снид. – Интересно. И вабы, по-вашему, ухитряются избежать смерти, - он кинул взгляд на Мастерса. – Все до единого исправления в наших книгах касаются бессмертия. Характерный пример – поэма Лукреция. В оригинале говорилось, что человек не вечен и после смерти не помнит своего земного существования. Как вдруг текст видоизменяется и теперь заверяет, что за нынешней жизнью нас ждёт еще одна. То есть идёт вразрез со всей философией Лукреция. Вы ведь понимаете, что происходит? Проклятый ваб подменяет взгляды разных авторов своими собственными. Вот в чём дело.

Он замолк и снова уткнулся в блокнот.

- Как может шкура, - поинтересовался Мастерс, - пусть даже бессмертная, влиять на содержание произведений? Текст уже отпечатан, страницы разрезаны, блоки склеены и сшиты. Безумие какое-то. Допустим даже, что обложка из этого чёртового меха и правда живая (хотя верится с трудом). Чем же она тогда питается? – он глянул на Саперштейна.

- Мельчайшими частицами пищи, находящимися в атмосфере, - любезно объяснил тот.

Мастерс вскочил:

- Идём отсюда. Белиберда какая-то!

- Она вдыхает частицы через поры, - веско заявил Саперштейн. В его голосе слышался упрек.

Джек Снид, в отличие от босса, не спешил уходить. Не поднимая глаз от записей, он задумчиво произнес:

- Некоторые изменения просто поразительны. Иногда они полностью меняют смысл целых строф, как с Лукрецием; а кое-где, если книга больше соотносится с доктриной о вечной жизни, правки (если так можно выразиться) гораздо менее заметны, почти неуловимы. Вопрос в другом: что перед нами? Личное мнение отдельно взятой формы жизни? Или ваб знает наверняка? Взять того же Лукреция. Его поэма великолепна, выразительна и интересна – с литературной точки зрения. Но концепция автора вполне может быть ошибочной, откуда мне знать. Мое дело – редактировать книги, а не писать их. Хороший редактор никогда не станет навязывать читателю свое видение, используя для этой цели чужой текст. Однако, ваб, а точнее оставшаяся от него шкура, именно так и поступает, - закончил он.

- Расскажите, а насколько значимы исправления? – поинтересовался Саперштейн.

1. Перевод Ф.А. Петровского.

41. Jerome

Не обложкой единой

(Филип К. Дик)

Немолодой, желчный глава издательства «Обелиск» раздраженно бросил:

- Не желаю я с ним встречаться, мисс Хэнди! Все равно книга уже в продаже. Так что, если в текст и вкралась ошибка, теперь с этим ничего не поделаешь!

- Но, мистер Мастерс, - возразила секретарь, - ошибка очень уж существенная, сэр. Если, конечно, он прав. Мистер Брэндайс утверждает, что целая глава…

- Читал я его письмо! А еще говорил с ним по видеофону. И знаю, что он утверждает! - Мастерс подошел к окну кабинета и мрачно уставился на бесплодную, изуродованную кратерами поверхность Марса, расстилавшуюся перед его глазами уже не первый десяток лет. Пять тысяч отпечатанных и переплетённых экземпляров, размышлял он. И у половины этого тиража - обложка из меха марсианского уаба, украшенная к тому же золотым тиснением. Мех уаба… Самый изысканный и дорогостоящий материал, какой только можно отыскать. Мы и так потратили на издание баснословную сумму, а теперь еще и это…

Один экземпляр книги лежал на его письменном столе. Лукреций «О природе вещей», в переводе прославленного благородного Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул несколько белых хрустящих страниц. Разве можно было предположить, что на всем Марсе найдется хоть одна живая душа, которая будет настолько хорошо знать этот древний текст?! – крутилась в его голове возмущенная мысль. А между тем сидящий в приемной человек был лишь одним из целых восьми умников, желавших письменно или по видеофону обсудить с «Обелиском» спорный отрывок.

Спорный?! Да не о чем тут спорить! Местные ученые-латинисты совершенно правы. И теперь вся проблема сводилась к тому, чтобы замять дело, не допустив огласки; чтобы эти знатоки старины навсегда позабыли о своем знакомстве с изданной «Обелиском» книгой и уж тем более о злополучном отрывке.

Мастерс нажал кнопку переговорного устройства и приказал секретарю:

- Ладно, впускайте его! - Иначе этот господин не уйдет никогда. С такого, как он, вполне станется караулить главу издательства на улице. Упорству и терпению ученых мужей можно только позавидовать.

Дверь открылась, и на пороге показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках террианского фасона, сжимавший в руках портфель.

- Благодарю Вас, мистер Мастерс, - произнес посетитель, входя в кабинет. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибку подобного рода столь вопиющей, - он устроился возле письменного стола и быстрым движением расстегнул молнию на портфеле. - Как-никак мы – планета колониальная. Все наши ценности, традиции, памятники культуры, нравы и обычаи пришли к нам с Терры. ЧОЗАФИК полагает ваше издание этой книги…

- ЧОЗАФИК? - перебил Мастерс. Он никогда прежде не слышал о такой организации, но все равно тяжело вздохнул от нехорошего предчувствия. Наверняка одна из многих портящих кровь структур, которые своим недремлющим оком придирчиво изучают все напечатанное - будь то местное, марсианское издание или продукция, доставленная с Терры.

- Чрезвычайное Объединение Защитников Артефактов от Фальсификаций, Искажений и Коверканий, - пояснил Брэндайс. - У меня с собой подлинное террианское издание «О природе вещей» - в переводе Драйдена, как и ваше, местное, издание, - слово «местное» в устах гостя прозвучало как синоним чего-то второсортного и гнусного: будто бы, пришло Мастерсу в голову, вообще вся издательская деятельность "Обелиска" представляет собой нечто сомнительное. - Давайте-ка рассмотрим расхождения вашего текста с оригиналом. Настоятельно советую для начала ознакомиться с моим экземпляром... - ученый выложил на стол изданную на Терре старую, потрепанную книгу, раскрытую на нужной странице, - …в котором поэма представлена совершенно правильно. А вот это, сэр, - образчик вашего собственного тиража, тот же кусочек, - рядом с маленькой старинной книжицей синего цвета появился большой, красивый том, обрамленный мехом уаба, - запущенное в продажу детище «Обелиска».

- Давайте я приглашу сюда своего редактора, - сказал Мастерс и тут же через переговорное устройство обратился к мисс Хэнди. – Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Процитируем, - объявил Брэндайс, - вот этот перевод метрического стиха с латыни, приведенный в подлинном издании. Кхм, - он смущенно прочистил горло и принялся декламировать:

- От горького чувства и боли свободны мы будем,
Нас ведь не станет, и все ощущенья исчезнут.
Даже коль земли в морях, а моря в небесах заплутают,
Не будет нам дела – песчинкам в волнах Мирозданья.

- Я хорошо знаком с этими строками! - отрезал Мастерс, чувствуя себя уязвленным. Визитер поучал его, словно ребенка.

- Но этого четверостишия, - сообщил Брэндайс, - в вашей редакции нет. Зато вместо него появилась какая-то сомнительная строфа бог знает чьего авторства! Позвольте-ка, - ученый взял в руки роскошное, заключенное в мех уаба издание "Обелиска", откашлялся, нашел нужное место и зачитал:

- От горького чувства и боли свободны мы будем,
Привязанным к жизни земной не дано то понять.
Скончавшись, постигнем мы тайну, что глубже пучины морской:
Весь путь наш земной – предвестник лишь вечного счастья.

Не отводя от Мастерса гневного взгляда, Брэндайс с шумом захлопнул дорогостоящую книгу:

- И знаете, что самое возмутительное?! – вопросил он. – А то, что эти строки выдвигают мысль, диаметрально противоположную идее всей книги в целом! Откуда они взялись? Кто-то же должен был их сочинить! Драйден этого не делал, Лукреций тоже, – и ученый уставился на Мастерса так, словно подозревал, что именно тот был автором злосчастного пассажа.

Дверь кабинета распахнулась и впустила редактора фирмы, Джека Снида.

- Он прав, - безропотно признал вошедший, обращаясь к главе издательства. - И это лишь одно расхождение текста с оригиналом, а всего их - не меньше тридцати. Когда стали поступать письма, я проштудировал всю книгу. А теперь роюсь и в остальных изданиях из нашего последнего каталога, - и, кашлянув, добавил. - В некоторых из них я тоже обнаружил несоответствия.

Мастерс заметил:

- Перед сдачей рукописи наборщикам именно вы вычитывали ее последним. Были ли в ней тогда эти ошибки?

- Это исключено! – заверил Снид. - И гранки я вычитывал лично. В них тоже все было правильно. Как ни дико это звучит, текст оставался неизменным ровно до тех пор, пока на свет не появился последний переплетенный экземпляр. Точнее, последний экземпляр с обложкой из меха уаба. С обычными книгами в картонном переплете все в порядке.

Мастерс прищурился:

- Но ведь они все из одного тиража! И через печатный станок проходили все разом. Более того, изначально мы вообще не планировали никаких эксклюзивных и дорогостоящих оформлений. Речь об этом зашла в последнюю минуту, и коммерческий отдел предложил обернуть половину тиража в шкуру уаба.

- Похоже, - заключил Джек Снид, - нам стоит хорошенько изучить все, что связано с этим самым мехом!


Часом позже разом постаревший и словно разваливающийся на глазах Мастерс в компании своего редактора сидел лицом к лицу с Лютером Саперштейном, торговым представителем шкурозаготовительной корпорации «Безупречность». Именно у них издательство «Обелиск» приобрело мех уаба, который пустило на обложки для своих книг.

- Для начала, - отрывистым, деловым тоном начал Мастерс, - расскажите, что собой представляет мех уаба?

- По сути, - протянул Саперштейн, - в том смысле, какой имеете в виду вы, это - мех создания, которое называется марсианский уаб. Понимаю, господа, что это пока ни о чем вам не говорит, но, по крайней мере, это - отправная точка, постулат, с которым все мы согласны, и от которого можем начать плясать. Чтобы лучше во всем этом разобраться, позвольте мне поделиться с вами сведениями о природе самого уаба. Его мех ценится, помимо всяких других причин, еще и потому, что является большой редкостью. А большой редкостью он является потому, что умирает уаб совсем нечасто. Я хочу сказать, что убить уаба - даже если он стар или болен - практически невозможно. И даже если уаб все же умерщвлен, шкура его продолжает жить. Это свойство и объясняет уникальную ценность меха – например, для украшения домашних интерьеров или, как вот в вашем случае, для долговечности переплета в книгах, которым предначертано выдержать испытание временем.

Отрешенно глядя в окно под монотонное бормотание Саперштейна, Мастерс вздохнул. Сидящий рядом с ним редактор с мрачным выражением на молодом энергичном лице делал какие-то краткие загадочные пометки в блокноте.

- Товар, который мы продали вам, - продолжал хозяин кабинета, - когда вы к нам обратились (заметьте, не мы вас искали, а вы сами обратились к нам!), представлял собой самые отборные и безукоризненные шкуры из всего нашего огромного запаса. Эта живая шкура излучает удивительное сияние, присущее только ей одной. Ни на Марсе, ни дома, на Терре, нет ничего и близко похожего на нее! Если шкуру порвать или оцарапать, она самозаживляется. С каждым месяцем мех будет становиться все богаче, а переплеты ваших книг – все роскошнее и, следовательно, все ценнее. Через десять лет густота шерсти на обложках этих фолиантов, заключенных в шкуру уаба, станет…

- Значит, - прервал его рассказ Снид, - шкура все еще жива. Интересно. А уаб, по Вашим словам, так ловок, что убить его практически невозможно, - он бросил быстрый взгляд в сторону Мастерса. - Абсолютно все происшедшие с текстом метаморфозы – а их тридцать с лишним! - затрагивают тему бессмертия. Лукреций ведь издается в стандартной редакции: в оригинале его произведение внушает нам, что человек – создание временное и преходящее; что, даже если он и продолжит существовать после смерти, для него это не будет иметь ни малейшего значения, потому что память о его нынешней жизни будет утрачена. Взамен этих идей откуда-то вдруг появляется новый, вымышленный фрагмент текста и решительно заявляет о существовании загробной жизни, основанной на нашей жизни сейчас. Как было подмечено – в полном несоответствии со всей философией Лукреция! Понимаете, с чем мы столкнулись?! Треклятая уабская философия наложилась на философию некоторых авторов! Вот и вся суть, от «А» до «Я», - он умолк и снова принялся царапать что-то в блокноте.

Мастерс требовательно спросил:

- Как шкура – даже если она и вечно живая – может повлиять на содержание книги?! Текст напечатан. Страницы обрезаны. Сами фолианты проклеены и прошиты. Где здесь здравый смысл?! Даже если переплет - эта чертова шкура! - и вправду живой! Хотя я в это верю с трудом! - он свирепо уставился на Саперштейна. - Если она жива, то как?! Чем питается, например?

- Распыленными в атмосфере мельчайшими съедобными частицами, - любезно пояснил торговец.

Мастерс вскочил на ноги:

- Так, пойдем отсюда! Бред какой-то!

- Она поглощает питательные вещества, - с чувством собственного достоинства, почти с упреком, произнес Саперштейн, - через поры.

Джек Снид, который и не подумал подняться следом за шефом, задумчиво протянул, глядя в свои записи:

- Кое-какие из этих переделок в книгах безумно интересны. И весьма разнообразны: от полного переворота оригинала – и авторского замысла в целом - с ног на голову, как в случае с Лукрецием; до очень тонких, едва уловимых смещений (если так можно выразиться) текста в сторону учения о вечной жизни. И сам собой напрашивается вопрос... С чем же мы столкнулись: просто с мнением одной отдельно взятой формы жизни, или этот уаб и правда знает, о чем говорит? Взять, к примеру, поэму Лукреция. Величайшее, прекраснейшее, интереснейшее творение – с точки зрения поэзии. Но с точки зрения философии – может, оно ошибочно? Не знаю. Это ведь не моя работа. Я лишь редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор ни за что на свете не будет править авторский текст в угоду собственным взглядам. Но уаб – или, по крайней мере, его шкура – занимается именно этим! - И он снова умолк.

Саперштейн заметил:

- Хотел бы я знать, увеличит ли это ее стоимость...

42. Jilliana

Обложка-загадка…
(Филип К. Дик)
Пожилой, ворчливый президент Обелисских Книг, раздраженно сказал: “Я не хочу его видеть, Мисс Хэнди. Книга уже в печати. Если в тексте есть ошибка, мы уже ничего не сможем сделать”.
“Но господин Мастерс”, – ответила мисс Хэнди, : “Это такая серьезная ошибка, сэр. Если он прав. Господин Брэндис утверждает, что целую главу…”
“Я прочел его письмо; я также поговорил с ним по видеотелефону. Я знаю, на чем он настаивает”. Мастерс прошелся к окну офиса. Его задумчивый взгляд задержался там, снаружи, на сухой, покрытой воронками поверхности Марса, за которой он наблюдал столько десятилетий. Пять тысяч копий напечатаны и переплетены, подумал он. И из тех, половина в отчеканенных золотом с мехом марсианского вуба. Самого дорогого, элегантного материала, который они смогли найти. Они уже теряли деньги на издание, а теперь еще и это.
На его рабочем столе лежала копия книги. Лукреций “О природе вещей”, в понятном классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перевернул хрустящие белые страницы. Кто бы мог ожидать, что кто-либо на Марсе знает такой старинный текст настолько хорошо? размышлял он. И человек, ожидавший в холле, был одним из восьми, кто ранее писал, либо звонил в Обелисские Книги по поводу обсуждаемого отрывка.
Обсуждаемого? Состязания не было; восемь местных ученых Латинского языка были правы. Вопрос состоял просто в том, чтобы они тихо удалились, и забыли, что когда-либо читали Обелисские Книги и обнаружили спутанный отрывок, о котором сейчас шла речь.
Нажав на кнопку на интеркоме связи на столе, Мастерс сказал секретарю: “Хорошо, пришлите его ко мне”. Иначе этот человек никогда не уйдет; это такой тип людей, которые будут ждать снаружи. Ученые почти все такие; у них, похоже, безграничное терпение.
Дверь отворилась, и вошел высокий седой человек со старинными очками в стиле Землян, дипломатом в руке. “Спасибо, господин Мастерс”, сказал он. “Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает такую ошибку как эта настолько значительной”. Он уселся за стол, резко открыл дипломат. “Мы ведь, планета – колония. Все наши ценности, морали, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. НОВА считает, что то, что вы напечатали эту книгу …”
“НОВА?” перебил его Мастерс. Он никогда о ней ничего не слышал, но, тем не менее, он охнул. Очевидно одна из многих бдительных оригинальных групп, которые сканировали все, что было напечатано, либо здесь местно на Марсе, либо пребывающее с Земли.
“Наблюдатели за Отклонениями и Выдуманными Артефактами ”, - объяснил Брэндис. “У меня с собой аутентичное, правильное земное издание “О природе вещей” – перевод Драйдена, как и ваше местное издание”. Ударение на слове “местное” заставило его звучать стройным и второсортным; как если бы, размышлял Мастерс, Обелисские книги делали совсем что-то отвратительное в печатании книг. “Давайте рассмотрим неаутентичные интерполяции, посмотрите вначале мою копию --” Он положил потертую, старую, напечатанную на Земле книгу открытой на стол Мастерса” – в которой он кажется верным. И затем, сэр, копию вашего собственного издания, тот же самый отрывок.” Рядом с маленькой, старинной голубой книгой он положил одну из красивых больших копий переплетённых мехом вуба, которую выпустили Обелисские книги.
“Позвольте, я позову своего литературного редактора”, - сказал Мастерс. Нажав на кнопку интеркома, он сказал Мисс Хэнди, “Пожалуйста, скажите Джеку Сниду, зайти ко мне”.
“Да, господин Мастерс.”
“Для того, чтобы процитировать аутентичное издание,” – сказал Брэндис, “мы поддерживаем метрическую передачу Латинского следующим образом .Хе-хем.” Он застенчиво откашлялся, затем начал читать вслух.
“Мы будем свободны от горя и боли.
Исчезнут чувства, и нас не будет более
Хотя земля в морях, моря в небесах пропали.
Мы будем недвижимы, с нами лишь играли”
“Я знаю этот отрывок,” – сказал Мастерс резко, чувствуя себя задетым; ему читали лекцию, как будто он был ребенком.
“Это четверостишие”, – сказал Брэндис, “Отсутствует в вашем издании, а следующее подложное четверостишие – Бог знает какого происхождения – появляется на его месте. Позвольте мне”. Взяв роскошный, покрытый мехом вуба Обелисский том, он стал листать, нашел отрывок и начал читать.
"Мы будем свободны от горя и боли
Простые смертные нас не оценят более”
И умерев, поймем мы, поднимутся моря –
Жизнь наша – бесконечное блаженство на планете Земля".
Сверкнув глазами на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу, переплетенную мехом вуба. “А что меня еще больше раздражает,- фыркнул он, -так это то, что это четверостишие проповедует сообщение, диаметрально противоположное всей книге. Откуда оно пришло? Кто-то должен был его написать; Драйден его не написал, и Лукреций – нет”. Он подозрительно взглянул на Мастерса, как будто тот лично это сделал.
Дверь офиса открылась, и вошел корректировщик копий фирмы, Джек Снид. “Он прав,” – сказал тот безропотно своему работодателю. “”И это всего лишь одно отклонение в тексте из тридцати, или около того; я пропахал всю рукопись, с тех пор, как начали приходить письма. И сейчас я начинаю другие недавние книги из каталога, в нашем списке.” добавил он ворчливым тоном. “Я нашел отклонения также в нескольких из них .”
Мастерс сказал: “Ты был последним литературным корректировщиком, который читал корректуру копии, перед тем как отдать ее на печать. Были ли тогда в ней ошибки?”
“Их там не было ”, – ответил Снид. “И я читал корректуру гранок лично; в гранках также не было изменений. Изменения не появились, пока конечные, переплетенные копии не вышли в свет – если это имеет какое-либо значение. Или, если быть более точным, копии, переплетенные в золото и мех вуба. Обычные копии в обычном переплете – с ними все в порядке”.
Мастерс сощурился. “Но они все – одно и то же издание. Они печатают их всех с одного оттиска. Фактически, мы не планировали изначально эксклюзивный, дорогой переплет; и только в последнюю минуту мы обговорили его и бизнес-офис предложил, чтобы половина издания была представлена с переплетом из меха вуба. ”
“Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам предстоит проделать тщательную исследовательскую работу по вопросу меха марсианского вуба”.
Час спустя, постаревший, идущий дрожащей походкой Мастерс, сопровождаемый корректором копий Джеком Снидом, сел лицом к лицу с Лютером Саперстейном, бизнес-агентом из фирмы по доставке кожи, “Безупречность Инкорпорэйтид”; это у них Обелисские книги приобрели мех вуба, которым были переплетены книги.
“Во-первых, - сказал Мастерс отрывистым профессиональным тоном, - что такое мех вуба?”
“По существу, - ответил Саперстейн, в том смысле, в котором вы задаете этот вопрос, - это мех марсианского вуба. Я знаю, что это вам мало о чем говорит, господа, но, по меньшей мере, это отправная точка, аксиома, на которой мы все можем договориться. Место, где мы можем начать и построить что-то более внушительное. Чтобы лучше помочь вам, позвольте проинформировать вас по природе самого вуба. Мех ценится поскольку, среди других причин, он редок. Мех вуба редок, поскольку вуб очень редко умирает. Под этим я подразумеваю, что практически невозможно убить вуба – даже больного или старого вуба. И, даже если вуба убивают, шкура продолжает жить. Это качество придает свое уникальное свойство украшению интерьера, или, как в вашем случае, долгоживущему переплету, ценимые книги подразумевалось, выдержат испытание временем. ”
Мастерс вздохнул, тупо уставился в окно, по мере того как Саперстейн продолжал бубнить себе под нос. Рядом с ним корректировщик копий делал краткие тайные пометки, с темным выражением на молодом энергичном лице.
“То, чем мы вас снабдили, - сказал Саперстейн, - когда вы пришли к нам – и помните: вы сами пришли к нам; мы вас не искали – состояло из самых отборных, превосходных шкур в нашей огромной базе товара. Эти живые шкуры сияют уникальным блеском – своим собственным; ничто другое либо на Марсе, либо там дома, на Земле не походит на них. Если их порвать или поцарапать, шкура самовосстанавливается. Она вырастает за месяцы в более и более пышный мех, так, что обложки ваших томов становятся постепенно все более и более роскошными и, как следствие, более востребованными. Через десять лет, с сегодняшнего дня, качество густого меха вуба, которой обшиты эти книги --” Перебивая, Снид сказал “Итак, шкура еще жива. Интересно. А вуб как вы говорите, настолько живуч, что его практически невозможно убить”. Он метнул стремительный взгляд на Мастерса. “Каждое из тридцати с лишним отклонений сделанных в тексте нашей книги, имеет отношение к бессмертию. Исправление Лукреция типичное; оригинальный текст учит, что человек смертен, что даже если он выживет после смерти, это не имеет значения, поскольку он не будет помнить о своем существовании здесь. На месте этого появляется подложный новый отрывок и решительно говорит о будущем жизни, предсказанном в нем; как вы говорите, в полном разногласии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что мы видим, не так ли? Чертова философия вуба накладывается на философию различных авторов. Вот оно; это начало конца”. Он остановился, снова начав молчаливо делать пометки.
“Как может шкура, - вопрошал Мастерс, - даже живущая вечно, оказывать влияние на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолианты склеены и прошиты – это не поддается логике. Даже если обшивка, чертова шкура, по-настоящему жива, я едва ли могу поверить в это”. Он пристально взглянул на Саперстейна. “Если она жива, чем она питается?”
“Мельчайшими частицами суспензий продуктов, витающих в воздухе”, - сказал Саперстейн вежливо.
Встав, Мастерс сказал: “Пойдем. Это нелепо”.
“Она вдыхает частицы, - продолжал Саперстейн, - через поры”. Его тон был полным достоинства, даже упрекающим.
Изучая свои записи, не встав вместе со своим работодателем, Джек Снид отметил задумчиво: “Некоторые из исправленных текстов полны очарования. Они отличаются от полного изменения оригинального отрывка – и смысла автора – как в случае с Лукрецием, к очень тонким, почти незаметным изменениям – если я правильно подобрал слово – к текстам более согласованным с доктриной вечной жизни. Вопрос вот в чем. Столкнулись ли мы всего лишь с мнением одной конкретной формой жизни, или вуб знает, о чем он говорит?” Например, стихотворение Лукреция; это великолепно, очень красиво, очень интересно – как поэзия. Но как философия, возможно неверно. Я не знаю. Это не моя специальность; я просто редактирую книги; я не пишу их. Последнее, что делает хороший корректировщик – это интерпретирует, самостоятельно, авторский текст. Но это то, что делает вуб, или, так или иначе, шкура, оставшаяся от вуба”. Он замолчал.
Саперстейн сказал: “Мне было бы интересно узнать, добавило ли это какую-либо ценность”.
 

43. Jones

Not by its Cover (Philip K. Dick)
Глава издательства «Обелиск Букс», человек солидный, в возрасте, пребывал сейчас в самом дурном настроении. Неудивительно, что в его словах слышалось раздражение: «Я не желаю с ним встречаться, мисс Хенди. Товар уже готов к продаже; если в текст закралась какая-то ошибка, что ж, мы теперь бессильны». «Но, мистер Мастерс, это очень серьезная ошибка, — возразила мисс Хенди. — Если он действительно прав, сэр. Мистер Брендис требует, чтобы вся глава…» «Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеосвязи, — перебил ее Мастерс. — Я в курсе его требований». Он стоял у окна своего кабинета, с хмурым видом разглядывая такой унылый и такой знакомый пейзаж: изрытую кратерами поверхность Марса. Мысли были самые невеселые: «Уже напечатано пять тысяч экземпляров книги. Половина — в переплете из шкуры марсианского ваба, да еще с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно здесь достать. Мы и так ухнули уйму денег на это издание. И вот на тебе». Именно эта книга и лежал сейчас у него на столе: «De Rerum Natura», «О природе вещей» Лукреция Кара, высокий слог, перевод досточтимого Джона Драйдена. Барни Мастерс нехотя перелистал новенькие хрустящие страницы. «Ну, кто бы мог подумать, что здесь, на Марсе, так хорошо известен столь древний текст», — мелькнуло у него в голове. А в приемной как раз сидел один из восьми человек, которые уже написали или позвонили в офис «Обелиск Букс» по поводу спорного абзаца. Спорного? Но ведь спора-то и не было; восемь местных ученых-латинистов были совершенно правы. И на самом деле, проблема была только в том, как по-тихому от них отделаться, заставить навсегда забыть об обнаруженном, прочитанном, совершенно нелепом отрывке, так всех озадачившем. Нажав селекторную кнопку, Мастерс сказал секретарю: «Ладно, пусть войдет». А не пусти его, известно, что получится: транспорт свой бросит на парковке, сам засядет под дверью кабинета. Эти ученые все такие: упрямые, как мулы, кого хочешь, с ума сведут. Дверь отворилась, и на пороге возник высокий, седовласый человек, в старомодных типично земных очках, с портфелем в руках. Он тут же заговорил: «Благодарю Вас, мистер Мастерс. Позвольте объяснить Вам, сэр, почему организация, которую я здесь представляю, столь серьезно отнеслась к этой ошибке». Не дожидаясь приглашения, он опустился в кресло у стола, дернул молнию портфеля. «Ну, сами посудите, мы живем на колониальной планете. Все наши нравственные ценности, обряды, традиции, артефакты — все-все пришло к нам с Земли. ВОДАФАГ считает, что Ваше издание…» «ВОДАФАГ?» — прервал его Мастерс. И хотя это слово ничего плохого ему не говорило, он почти простонал его. Наверняка какая-нибудь хитроумная штуковина из тех, что сканируют всю печатную продукцию, появившуюся здесь на Марсе или присланную с Земли. «Верные Оберегатели Достоверности и Аккуратности, Фальши и Афер Гонители, — пояснил Брендис. — Вот, тут у меня с собой надежное, проверенное земное издание «De Rerum Natura» в том же, что и у Вас, переводе Драйдена». «У Вас» он произнес таким тоном, будто говорил о чем-то неприятном, второсортном. Мастерса это задело: «Можно подумать, Обелиск Букс выпускает какую-то дешевую безвкусицу». «Та-ак, давайте посмотрим на чужеродные вставки. Прежде изучим мой экземпляр…без ошибок, — Брендис достал зачитанный, старый том, явно привезенный с Земли, и, открыв, положил его на стол перед Мастерсом. — А уж потом, сэр, перейдем к Вашему изданию; к тому же самому отрывку». Рядом со старой книжкой в голубой обложке легла солидная книга в богатом переплете из шкуры ваба, выпущенная Обелиск Букс. «Позвольте, я сначала позову сюда нашего литературного редактора», — остановил его Мастерс. Нажав кнопку селектора, он обратился к секретарю: «Будьте добры, пригласите ко мне Джека Снида».
«Хорошо, мистер Мастерс».
Брендис между тем продолжал: «Цитируем оригинальное издание и слышим следующий стихотворный перевод из латыни. Гхм». Он неловко прокашлялся, а затем торжественно продекламировал:
«Печаль и боль оставим позади, свободные вздохнем; Не будет мукой вздох: страданья упредив, уйдем. И пусть укроют небеса моря, а море — берега, Нам не играть, нам — ждать решенья игрока».
«Я знаю этот отрывок», — голос Мастерса звучал резко и сердито; за кого его принимают, что он — младенец, которому надо читать нотации? Однако Брендис ничуть не смутился: «Этого четверостишия нет в Вашем издании, а вместо него, Бог знает откуда, появилось вот что. Пожалуйста, полюбуйтесь». Он протянул руку к роскошному фолианту Обелиска, «одетому» в шкуру ваба, листнул, нашел нужную страницу и прочел:
«Печаль и боль оставим позади, свободные вздохнем; Напрасен вздох: Земли дитя с свободой незнаком. Едва закроем мы глаза, и вздыбится волна, Нам есть число, его значенье — вечная весна».
Кинув на Мастерса свирепый взгляд, Брендис с шумом захлопнул книгу: «Сильнее всего возмущает тот факт, что четверостишие обещает совсем не то, о чем вся поэма. Ну, откуда, скажите, это взялось? Ведь кто-то же должен был написать это; Драйден здесь не причем, и Лукреций не причем». Тут он посмотрел на Мастерса, как будто бы вот именно Мастерс-то и был причем. В кабинет вошел литературный редактор Джек Снид. «Все правильно, — вздохнул он, обращаясь к своему начальнику. — И это лишь одно из тридцати с лишним изменений. Как только посыпались письма, я принялся тщательно просматривать весь текст. А сейчас вот взялся за последние издания нашего осеннего каталога». И хрипло добавил: «Я обнаружил еще несколько изменений». Мастерс промолвил: «Вы последний, кто просматривал редактуру перед отправкой в набор. Эти ошибки тогда там были»? «Клянусь Вам, нет, — заверил Снид. — Я лично читал гранки; и там не было никаких изменений. Они появились только после переплета всех экземпляров, если это, вообще, хоть что-то объясняет. А вернее, как только был закончен переплет в тисненную золотом шкуру ваба. Экземпляры в обычной картонной обложке — они в порядке». Мастерс прищурился: «Так ведь, они все одного тиража. Печатались вместе. На самом деле мы и не планировали какого-то особенного, роскошного переплета, разговор об этом возник буквально в последнюю минуту. Было решено, что половина издания продается в обложке из шкуры ваба». «Что ж это за зверь такой — марсианский ваб; придется разбираться», — подытожил Джек Снид.
Через час сникший и как будто постаревший Мастерс в компании все того же литературного редактора Джека Снида встречался с Лютером Саперштайном, торговым агентом меховой компании «Флолесс Инкорпорейтид», откуда Обелиск Букс и получил злосчастные шкурки ваба. Мастерс заговорил решительно, по-деловому: «Итак, что же такое — шкура ваба»? «Если коротко, — начал Саперштайн, — по существу, то это — мех марсианского ваба. Я понимаю, господа, мои слова мало что вам говорят, но потерпите, то лишь начало, так сказать, аксиома, не требующая доказательств, развернув которую, мы придем к ошеломляющим выводам. Чтобы вам было понятней, давайте я посвящу вас в природу самого ваба. Прежде всего, мех ваба ценен из-за его редкости. А редким этот мех считается из-за того, что ваб крайне редко умирает. То есть, он практически бессмертен — не смотря на болезни и старость. И даже если убить ваба, его шкурка будет жить. Именно это его качество и делает предметы домашнего интерьера, выполненные из шкуры ваба, по-настоящему уникальными, или же, как в вашем случае, продлевает срок жизни бесценных книг». Мастерс тяжело вздохнул и отвернулся к окну, а Саперштайн все говорил и говорил. Сидевший рядом литературный редактор что-то помечал у себя на листке. Лицо молодого человека, обычно живого и энергичного, сейчас было мрачным. А между тем, Саперштайн продолжал: «Тот товар, который мы вам поставили, в ответ на ваш запрос (заметьте, вы к нам обратились, а не мы к вам), так вот, это — самые лучшие, самые отборные шкуры из всей нашей огромной коллекции. Они живые и имеют свой естественный неповторимый блеск; ничего подобного нет ни на Марсе, ни на Земле. Рвите, скребите их, шкуры восстановятся сами. Они растут, месяц за месяцем ворс становится только гуще, от этого обложки ваших книг постепенно приобретут еще больший лоск, а значит и цену. А уж лет через десять мех такого качества, как у этих книг с обложкой из ваба...» Снид остановил его: «То есть, шкуры все еще живы. Очень интересно. И вы говорите, что ваб настолько проворен, что в сущности его невозможно убить». Он мельком взглянул на Мастерса и добавил: «В каждом из тридцати с лишним изменений, внесенных в тексты наших книг, идет речь о бессмертии. Искажение слов Лукреция самое типичное; оригинал учит нас, что человек не вечен, и даже если ему суждена жизнь после смерти, это ничего не меняет, потому что не остается никаких воспоминаний о прошлом. И тут всплывает подложный новый отрывок, в котором прямо говорится о том, что сегодняшний день определяет будущую загробную жизнь, и он полностью противоречит мысли Лукреция. Смотрите, что получается: чертова философия ваба ложится на рассуждения и других авторов о жизни и смерти. А это — Альфа и Омега всего, начало и конец». Он замолчал и снова принялся что-то писать. «Объясните мне, — задал свой вопрос Мастерс, — каким образом шкура, пускай даже и вечно живая, может влиять на содержание книги? Текст уже напечатан — страницы обрезаны, листы проклеены и сшиты — бессмыслица какая-то. Даже если переплет, черт бы побрал эту шкуру, действительно живой, все равно непонятно». Он сердито посмотрел на Саперштайна: «Если он живой, то чем же он питается»? «Атмосфера насыщена мельчайшими частицами пищи», — мягко заметил Саперштайн. Мастерс поднялся из кресла: «Все, уходим. Это нелепо». «Он втягивает частицы через поры», — добавил Саперштайн. Сказано это было со значением и с некоторым упреком. Джек Снид не двинулся с места; просматривая свои записи, он задумчиво произнес: «Некоторые измененные тексты просто зачаровывают. Они разные; это и полная подмена первоначального отрывка — и авторской идеи — как в случае с Лукрецием, и очень тонкие, почти неприметные, если так можно выразиться, исправления, которые в основном затрагивают тему вечной жизни. Но на самом-то деле вопрос вот в чем. Это — просто мнение представителей какой-то одной формы жизни, или же вабы действительно знают, о чем говорят? Возьмем, например, поэму Лукреция; великое произведение, очень красиво и интересно написанное — с поэтической точки зрения. Но как философский труд, вероятно, содержит в себе ошибочные рассуждения. Я не знаю. Это не моя работа; я просто редактирую книги; я не пишу их. Для опытного редактора последнее дело — тенденциозно подходить к авторскому тексту. Но как раз именно так и поступает ваб, или правильнее сказать, оставшаяся от него шкурка». Он замолк. Молчание нарушил Саперштайн: «Интересно, а цена тогда вырастет»?
 

44. Julia Stamp

Not by its Cover
(Philip K. Dick)

- Я не желаю с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже в печати, и если в тексте допущена неточность, ничего теперь не поделаешь, - в голосе президента издательского дома "Обелиск букс", человека пожилого и вспыльчивого, слышалось раздражение.

- Но господин Мастерс, это очень серьезно, - настаивала секретарь. - Конечно, если всё действительно так, как он говорит. Господин Брэндис утверждает, что от этого вся глава...

- Я прочел его письмо и беседовал с ним по видеофону. Я знаю, что он говорит, — Мастерс подошел к окну и угрюмо оглядел пустынный, изрытый кратерами марсианский ландшафт, который он созерцал вот уже на протяжении стольких десятилетий.

"Ну надо же - отпечатано и переплетено пять тысяч копий, - думал он. - При этом половина тиража — в обложке из шкуры марсианского вуба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который удалось раздобыть. Мало того, что потеряли деньги на издании, так теперь еще и это."

Одна из копий книги лежала у него на столе. "О природе вещей" Лукреция в переводе Джона Драйдена — возвышенные, благородные стихи. Барни Мастерс стал с досадой перелистывать хрустящие, белоснежные страницы. "Разве можно было предположить, что кто-то из живущих на Марсе насколько хорошо знает такой древний текст? - размышлял он. - А ведь человек, ожидавший его в приемной, лишь один из тех восьми, что написали или позвонили в издательство по поводу спорного отрывка.

Спорного? Какое там! Спорить тут было не о чем — эти восемь местных знатоков латыни конечно же правы. Собственно, проблема теперь заключалась в том, как заставить их просто уйти и забыть, что они читали издание и видели этот злополучный отрывок."

Коснувшись кнопки селектора, Мастерс сказал секретарю:
- Ладно, пусть войдет.

Ничего другого не оставалось — иначе тот никогда не отстанет. Так и будет сидеть в приемной. Грамотеи - они такие: порой кажется, что их запас терпения безграничен.

В распахнувшихся дверях появился высокий седовласый мужчина в старомодных земных очках и с папкой в руках.

-Благодарю, господин Мастерс, - сказал он, войдя в кабинет. - Позвольте объяснить, сэр, почему наша организация придает такое большое значение подобным неточностям.

Усевшись за стол, он быстро расстегнул папку.
- В конце-концов, мы планета-колония, и все наши ценности, устои, артефакты и обычаи заимствованы с Земли. КБИФАЦ считает, что ваше издание этой книги...

- КБИФАЦ? - перебил Мастерс. Хоть он и слышал название впервые, аббревиатура ему не понравилась. Наверняка, какое-нибудь очередное сборище критиканов, одна из многочисленных организаций, зорко следящих за всеми выходящими из печати изданиями — как местными, марсианскими, так и прибывающими с Земли.

- Комитет по Борьбе с Искажениями и Фальсификациями Артефактов в Целом — расшифровал Брэндис. - У меня с собой оригинальное, точное издание "Де Рерум Натура"*, отпечатанное на Земле. Как и ваша местная версия, это перевод Драйдена.

"Слово "местная" в его устах прозвучало так, будто он говорил о чем-то отвратительном и низкопробном — подумал Мастерс. - Как если бы то, что "Обелиск Букс" занималось книгоизданием, было чем-то совершенно недостойным и оскорбительным".

- Давайте обсудим отсутствующие в оригинале вставки, - продолжал Брэндис. - Но сначала я попрошу вас взглянуть на мой экземпляр, с правильным текстом.

С этими словами он раскрыл на столе перед Мастерсом старую, потрепанную книгу, отпечатанную на Земле.

- Затем, сэр, возьмем ваше издание, тот же самый отрывок, - тут посетитель достал одну из копий, выпущенных "Обелиск Букс", шикарную, большую книгу в переплете из шкуры вуба, и положил ее рядом со стареньким томиком синего цвета.

- Позвольте пригласить сюда редактора издания, - Мастерс нажал кнопку селектора и распорядился:
-Мисс Хэнди, вызовите к нам Джека Снида, пожалуйста.

- Хорошо, господин Мастерс, - ответила та.

- Процитируем подлинник, воспользовавшись стихотворным переводом с латыни. Кх-кх. - Брэндис смущенно откашлялся, прочищая голо, и зачитал вслух:

Печаль и боль покинут нас теперь навеки;
Исчезнут чувства все с приходом смерти.
Земля в пучине тонет, а моря - в небес лазури,
Застынем вечным сном и унесут нас бури.

- Я знаю этот отрывок, - отрезал Мастерс. Он чувствовал себя как на раскаленных углях. Ему читали лекцию, словно несмышленому ребенку.

- Это четверостишие в вашем издании отсутствует, - заметил Брэндис. - Вместо него появились искаженные, неизвестно откуда взявшиеся строки. Вот, только послушайте.

Мужчина взял роскошный экземпляр "Обелиск букс", пролистал его до нужного места и, найдя отрывок, прочел:

Печаль и боль покинут нас теперь навеки;
Исчезнет то, чего узреть не в состоянии человеки.
Лишь после смерти мы достигнем совершенства:
Поймем, что жизнь - преддверие вечного блаженства.

Закончив, Брэндис рассержено посмотрел на Мастерса и нарочито громко захлопнул книгу в переплете из шкуры вуба.

- Хуже всего, что в этом четверостишие проповедуется идея, диаметрально противоположная смыслу всей книги. Откуда эти строки? Кто-то же должен был их написать, но только не Драйден и уж тем более не Лукреций. - Брэндис смерил главу издательства таким взглядом, будто был уверен, что это сделал никто иной, как сам Мастерс.

В эту минуту дверь кабинета открылась и вошел редактор издания Джек Снид.

- Все так и есть, - смиренно подтвердил он своему шефу. - И это лишь одно из примерно тридцати изменений, появившихся в тексте. Штудирую книгу с тех пор, как стали приходить письма с жалобами. А еще я решил просмотреть другие издания, из последних, что вошли в наш осенний каталог. В некоторых из них тоже нашел замены, - с досадой добавил он.

- Вы последний из редакторов, кто правил издание перед сдачей в набор. Эти неточности и тогда уже были? - спросил Мастерс.

- Конечно нет, - заверил Снид. - Я же лично проверил все гранки - тоже ничего. Уж не знаю, что это значит, но изменения появились после выхода готовых, переплетенных копий. Да, и речь идет лишь о книгах в обложке из шкуры вуба и золотым тиснением. С копиями в обычном картонном переплете всё в порядке.

Мастерс даже заморгал.
- Но тираж один и тот же, книги печатались все вместе. Мы вообще сначала не собирались использовать эксклюзивный, дорогой переплет и договорились об этом буквально в последнюю минуту. В торговой конторе предложили выпустить половину копий в обложке из шкуры вуба.

- Думаю, нам придется во всем этом тщательно разобраться, - заметил в ответ Джек Снид.

Спустя час, пожилой и трясущийся Мастерс, вместе с редактором сидел перед Лютером Саперштейном, торговым агентом из компании "Безупречность, Инкорпорейтед", занимавшейся заготовкой шкур. У них-то и был куплен материал для переплета книг "Обелиск букс", — те самые шкуры марсианского вуба.

- Во-первых, - Мастерс говорил напористо и по-деловому, - что из себя представляет шкура вуба?

- В том смысле, в каком вы спрашиваете, - это шкура, снятая с марсианского вуба, - отвечал Саперштейн. - Понимаю, вам это мало что говорит. Тем не менее, господа, давайте считать это своего рода отправной точкой, неоспоримым постулатом, с которым мы все согласны и на основании которого мы сможем построить более серьезные выводы. Чтобы стало понятнее, я расскажу о природе самого вуба. Одна из причин, по которой так высоко ценится шкура вуба — это ее исключительная редкость. Дело в том, что вуб умирает крайне редко. Убить его практически невозможно — даже больного или старого. Но если это все-таки удается сделать, снятая с него шкура продолжает жить. Данное свойство делает шкуру вуба поистине уникальным предметом домашнего интерьера. А в вашем случае — материалом для переплета бесценных книг, который продлевает их век и сохраняет от воздействия времени.

Слушая монотонный бубнеж Саперштейна, Мастрес вздыхал и уныло поглядывал в окно. Сидевший рядом редактор в это время что-то быстро записывал и делал пометки. С его молодого, энергичного лица не сходило мрачное выражение.

-Мы отобрали и отправили вам самые лучшие и качественные шкуры из наших огромнейших запасов,- продолжал Саперштейн. - Да, и напомню - не мы вас искали, вы сами пришли к нам. Эти сохранившие жизнь шкуры сияют неповторимым блеском. Ничего подобного больше не встретишь ни на Марсе, ни дома, на Земле. Порвавшись, шкура сама себя чинит. Месяц от месяца, мех на ней становится гуще и пышнее, так что со временем ваши книги приобретут еще более роскошный вид, и, как следствие, будут пользоваться большим спросом. Пройдет десять лет, и исключительные свойства изданий в переплете из шкуры вуба....

Тут монолог Саперштейна прервал Джек Снид.

- Значит, шкура продолжает жить. Интересно. При этом, вуб, по вашим словам, настолько ловок, что его практически невозможно убить, - кинув быстрый взгляд на Мастерса, редактор продолжил. - Каждое из тридцати с лишним изменений, появившихся в тексте наших книг, касается темы бессмертия. Издание Лукреция своеобразно откорректировано. В подлиннике сказано, что человек — существо бренное, и даже, если жизнь после смерти есть, это не имеет значения, поскольку все воспоминания о пребывании в этом мире будут стерты из памяти. Вместо этого утверждения в тексте появляется новый, отсутствующий в оригинале отрывок, в котором говорится о последующей жизни, основанной на нынешней, что полностью расходится со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Философские идеи вуба, черт их подери, накладываются на концепции других авторов. Вот и все, и дело с концом, - редактор смолк и снова стал что-то черкать в своих заметках.

- Но как может шкура, пусть даже вечно живущая, влиять на содержание книги? - возмутился Мастерс. - Тест уже напечатан, листы нарезаны, пронумерованы и сброшюрованы. Это противоречит здравому смыслу. Если переплет из этой треклятой шкуры действительно живой, во что я вряд ли поверю, чем же он, по-вашему, питается? - спросил глава издательства, свирепо глядя на Саперштейна.

- Крошечными частицами продуктов питания, парящими в атмосфере, - вежливо ответил тот.

- Все, пойдем отсюда. Это уже откровенный бред, - заявил Мастерс, вскочив на ноги.

- Шкура всасывает частицы через поры, - пояснил Саперштейн, и в его полном достоинства голосе послышались нотки осуждения.

- Некоторые из исправленных текстов очень интересны, - задумчиво произнес Джек Снид. Он не поднялся за шефом, а продолжал сидеть и изучать записи. - Иногда внесенные поправки полностью меняют отрывок и заложенный автором смысл, как в случае с Лукрецием. Но в текстах, которые, скажем так, в большей мере согласуются с теорией вечной жизни, корректировки едва различимы и практически не заметны. Здесь-то и кроется главный вопрос. Имеем ли мы дело с личным мнением какой-то из жизненных форм, или вуб действительно знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция — это великолепное, прекрасное и увлекательное стихотворное произведение. Но вдруг высказанные в нем идеи ошибочны? Я этого не знаю. Впрочем, моя работа - редактировать книги, а не писать их. Корректировать авторский текст, подгоняя его под собственные воззрения - самое последнее дело для хорошего редактора. Но именно этим и занимается вуб, точнее оставшаяся от него шкура.

Редактор вновь замолчал.

- Интересно было бы узнать, насколько ценны внесенные изменения, - заметил Саперштейн.


*De Rerum Natura (лат.)— "О природе вещей". Латинское название знаменитой философской поэмы Лукреция, в которой римский автор I в. до н. э. изложил учение греческого философа-материалиста Эпикура.

45. Julius

Not by its Cover
(Philip K. Dick)

- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди, - с раздражением сказал пожилой президент «Обелиск Букс», подверженный частым вспышкам гнева. – Материал уже в печати. Если в тексте ошибка, уже поздно что-то исправлять.
- Но господин Мастерс, - стала возражать мисс Хэнди. – Это очень серьезная ошибка, сэр. Если он прав. Господин Брэндис утверждает, что вся глава…
- Я прочитал его письмо. Я также говорил с ним по видеофону. Все его претензии мне известны. Мастерс подошел к окну и угрюмо посмотрел на бесплодную, испещренную кратерами поверхность Марса. Эту унылую картину он наблюдает уже много десятилетий. Пять тысяч экземпляров отпечатано и сдано в переплет, думал он. Из них добрая половина выпущена на ценном сырье из щетины марсианского вуба. Самый дорогой и изысканный материал, который только можно найти. Мы и так чуть не прогорели на этом издании, а теперь это.
На его столе лежал экземпляр книги. Лукреций «О природе вещей». В возвышенном, замечательном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью листал белые хрустящие страницы. Интересно, кто-нибудь на Марсе может хорошо знать такой древний текст? – пытался он припомнить. Человек, ожидающий в приемной, был одним из восьми ученых, которые написали или позвонили в «Обелиск букс» по поводу спорного отрывка.
Спорного ли? Никакого спора не было. Все восемь знатоков латыни были правы. Проблема состояла в том, как бы без шума выдворить их вон и заставить вообще забыть о том, что они когда-то читали это издание «Обелиска» и наткнулись на этот искаженный отрывок.
Мастерс нажал на кнопку внутренней связи и обратился к секретарю, - Ладно, зови его сюда. Иначе этот тип вообще бы не ушел, такие не уходят просто так. Ученые вообще народ упертый. У них, должно быть, бесконечное терпение.
Дверь открылась, и на пороге появился высокий седовласый мужчина в старомодных очках которые носят на Земле, с дипломатом в руке. – Благодарю Вас, мистер Мастерс, - сказал он, войдя в кабинет. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает, что это очень серьезная ошибка. Он без приглашения сел у стола и торопливо расстегнул дипломат. В конце концов, мы колониальная планета. Все наши ценности, нравственные устои, предметы культуры и обычаи пришли к нам с Земли. НСИППК считает, что издание этой книги…
- НСИППК? – перебил его Мастерс. Хоть ему и незнакомо было название организации, он чуть не застонал. По всей видимости, это одна из тех дотошных контор, которая тщательно изучает всю печатную продукцию. Даже не важно, откуда она взялась – родилась здесь на Марсе или прибыла с Земли.
- Наблюдательный совет за искажением и подделкой предметов культуры, объяснил Брэндис. – У меня с собой подлинный, верный вариант «О природе вещей» - тоже в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. Слово «местное» прозвучало у него, как что-то низкое и второсортное, словно «Обелиск букс» занимается какой-то сомнительной деятельностью, а не изданием книг.
- Давайте рассмотрим искаженный вариант. Я настоятельно прошу вас сначала ознакомиться с моим экземпляром… Он положил на стол старую, потрепанную книгу, отпечатанную еще на Земле. - …в котором отрывок изложен правильно. А потом, сэр сравните с вашим изданием – тот же отрывок. Он положил рядом со старинной синей книжонкой роскошное крупноформатное издание в обложке из щетины вуба – одно из тех, которые выпускает «Обелиск букс».
- Позвольте мне пригласить сюда моего редактора, - сказал Мастерс. – Он нажал кнопку внутренней связи и попросил Мисс Хэнди позвать Джека Снэда.
- Я вам процитирую из аутентичной версии метрическую интерпретацию этого отрывка с латыни. Гм. Он нервно прочистил горло и начал читать вслух.

Больше не будет ни горя, ни боли отныне
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.
След наш исчезнет из этого бренного мира

- Я знаю этот отрывок, - отрезал Мастерс, почувствовав себя уязвленным. Ему показалось, будто ему читают нотации, словно ребенку. – Этого четверостишья нет в вашем издании. Вместо него здесь Бог весть откуда взявшееся вымышленное четверостишье.

Больше не будет ни боли, ни горя отныне
Только живому все это пока не доступно
Водные массы низвергнув из моря
Смерть возвестит наступление вечного счастья

Не сводя сверлящего взгляда с Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул их дорогостоящий экземпляр. – Что меня больше всего раздражает, - продолжал Брэндис, - то, что смысл этого четверостишья диаметрально противоположен содержанию всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал? Это не Драйден. И не Лукреций. Он смотрел на Мастерса так, словно подозревал, что это лично он написал четверостишье.
В этот момент открылась дверь, и в кабинет вошел редактор Джек Снэд. – Он прав, - смиренно сообщил он своему работодателю. – И это только одно изменение текста из тридцати. Мне пришлось проштудировать весь труд – все из-за этих писем. Сейчас я просматриваю последние вещи из нашего осеннего каталога. В них тоже я нашел кое-какие изменения, - добавил он недовольно.
- Ты последним проверял книгу, прежде чем сдать ее в набор. Тогда там были ошибки? – спросил его Мастерс.
- Никаких ошибок не было, - сказал Снэд. Я лично выполнял корректуру. В тексте не было ошибок. Изменения появляются только после выпуска окончательного варианта в переплете…если это имеет какое-то значение. А точнее, в переплете из щетины вуба. Что касается экземпляров в обычных обложках, там все в порядке.
Мастерс заморгал от удивления. – Но это одно и то же издание. Они были отпечатаны вместе. В принципе, мы не планировали сначала этот изысканный дорогой переплет. Коммерческий отдел в последний момент предложил нам выпустить половину тиража в переплете из щетины вуба. – По-моему, - сказал Джек Снэд, - нам придется провести кое-какие исследования на предмет щетины марсианского вуба.
Час спустя усталый, словно еще больше состарившийся Мастерс, в сопровождении редактора Джека Снэда, сидел перед Лютером Саперштейном, коммерческим агентом фирмы «Без изъяна», поставляющей щетину вуба. Именно у них «Обелиск букс» закупили этот ценный материал для переплета своих книг.
- Прежде всего, - начал Мастерс бодрым профессиональным тоном. – Что такое щетина вуба? – В принципе, - отвечал Саперштейн, - если отвечать прямо на поставленный вами вопрос, то это щетина марсианского вуба. Я понимаю, что вам это немного говорит, господа, но это отправной пункт, так сказать, постулат, и вы все со мной согласитесь, от которого мы можем начинать строить более пространные умозаключения. Для большей ясности, позвольте сказать несколько слов о природе самого вуба. Шкура ценится, в частности, потому, что она очень редкая. Щетина вуба редкая, потому что вуб почти не умирает. Я имею в виду, что вуба почти невозможно умертвить, даже больного или старого. Но даже в случае убийства вуба, его шкура продолжает жить. Это качество придает уникальную ценность оформлению интерьера или, как в вашем случае, позволяет сделать износостойкий переплет, который дарить вашим драгоценным книгам вечность.
Мастерс вздохнул и уныло поглядел в окно, пока Саперштейн продолжал что-то гундосить. Рядом, с мрачным выражением на юном, энергичном лице, его редактор делал какие-то мудреные записи. – Когда вы к нам обратились, - продолжал Саперштейн, - а вы помните, это вы к нам обратились – мы вас не искали, мы предложили вам самую отборную, качественную шкуру из всех наших гигантских запасов. Эти живые шкуры излучают свой собственный уникальный блеск. Ничего похожего нет больше ни на Марсе, ни на Земле. В случае разрыва или появления царапин шкура самовосстанавливается.
- Так шкура все еще живая, - перебил его Снэд. Занятно. А этот вуб, как вы говорите, такой ловкач, что его практически невозможно убить. Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Абсолютно все тридцать странных искажений текстов в наших книгах связаны с темой бессмертия. У Лукреция известный взгляд на вещи. Он говорит о том, что человек смертен и что даже если он продолжает жить после своей кончины, это уже не важно, так как он не помнит о своем земном существовании. И тут появляется какой-то новый сомнительный текст, который явно говорит о будущей жизни. Как вы сказали, полная противоположность всей философии Лукреция. Вы хоть понимаете, что мы здесь имеем? Философия этого чертова вуба заменяет взгляды разных авторов. Вот что это! От начала до конца. – Он закончил свою речь и продолжил что-то царапать в своих заметках.
- Каким образом может шкура, - вопрошал Мастерс, - даже вечно живая, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже отпечатан, страницы разрезаны, отфальцованы и сшиты – это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, то есть эта чертова шкура, действительно живая, чему я с трудом верю. Он сверлил взглядом Саперштейна. – Если она живая, чем она питается?
- Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в воздухе, - вежливо ответил Саперштейн. Мастерс резко встал и сказал, - Пойдем. Это просто смешно.
- Она вдыхает эти частицы порами, - продолжал Саперштейн. В его тоне сквозили чувство собственного достоинства и даже некий укор. Джек Снэд не стал подниматься вслед за своим работодателем, а продолжал изучать свои записи. Затем сказал задумчиво, - Некоторые искаженные тексты просто поражают. В отличие от труда Лукреция, где они полностью меняют смысл произведения на противоположный, в некоторых местах появляются лишь едва заметные поправки, которые, если можно так выразиться, приводят текст в соответствие с доктриной вечной жизни. Главный вопрос вот в чем: мы всего лишь имеем дело с выражением идеи отдельной формы жизни или же этот вуб действительно хочет что-то нам сказать? Поэма Лукреция, например, великое, прекрасное и очень интересное поэтическое произведение. Но, возможно, выражаемая в ней философия, не правильная. Я не знаю. Это не моего ума дела. Я только редактирую книги. Я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет излагать свои мнения по поводу текста автора. Как раз этим занимается этот вуб или то, что от него осталось. Он замолчал, затем Саперштейн сказал, - Мне интересно, есть ли в этом какая-нибудь экономическая выгода.

46. kalinik-2603

"Не по обложке" Филип Дик

-Я не желаю никого слушать, мисс Хэнди – раздраженно произнес ворчливый, вечно всем недовольный президент компании «Обелиск Букс». – Издание уже напечатано. Если там и есть опечатка, то сейчас в любом случае ничего не исправить.

-Но мистер Мастерс! Это не просто какая-то опечатка! Если, конечно, мистер Брандис прав. Он заявляет, что целая глава...

- Я читал его письмо. А также разговаривал по видеофону. Так что в курсе всех претензий.
Мастерс подошел к окну кабинета и мрачно уставился на пустынную поверхность Марса, испещренную кратерами. Эту картину он наблюдал уже несколько десятков лет. Тираж пять тысяч экземпляров, половина которых вышла с золотым тиснением в переплете из шкуры марсианского уаба. Этот эксклюзивный материал считается самым элегантным и дорогим. Нам и так пришлось прилично раскошелиться на данное издание, а тут еще это...

Один экземпляр сейчас лежит на его рабочем столе. Поэма Тита Лукреция «О Природе Вещей» в великолепном переложении английского поэта Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно листал хрустящие, только напечатанные, страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся настоящие знатоки античных текстов?» – задумался он. Мужчина, ожидающий в приемной, был только одним из восьми человек, которые связались с «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного? И речи не шло ни о какой полемике – местные латинисты были правы. Вопрос только в том, как заставить их тихо-мирно отступить и забыть, что они когда-либо читали наш выпуск и нашли этот злополучный отрывок.

Мастерс нажал кнопку на переговорном устройстве и сказал секретарю:
-Ладно, пусть войдет.
Иначе от него не избавиться. Такие люди, как этот, затаятся где-нибудь неподалеку и будут выжидать. В целом, все ученые в этом плане похожи – кажется, они обладают безграничным терпением.
Дверь открылась, и в проеме показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках, а-ля «я с Земли». В руках он держал портфель.

- Благодарю, мистер Мастерс. Позвольте вам объяснить, почему наша организация считает эту опечатку настолько серьезной.

Не дожидаясь приглашения, он сел за стол и быстро расстегнул свой портфель.

-В конце концов, мы здесь всего лишь переселенцы с другой планеты. Все наши ценности, нравы, предметы культуры и традиции имеют земное происхождение. ОПА полагает, что выход в свет данной книги…

-ОПА? - перебил Мастерс. Он никогда не слышал об этой организации, но все равно мысленно простонал. Очевидно, что это была очередная группа бдительных фанатиков, которые скрупулезно изучали печатные издания: и здешние, и доставленные с Земли.

-Охрана подлинности артефактов. - пояснил Брандис, - У меня с собой земной оригинал поэмы «О природе вещей» в переводе Драйдена, а вот ваше, местное издание.

Это прозвучало так, будто детище «Oбелиск Букс» – нечто незначительное и второсортное, а сама типография вообще занимается чем-то абсолютно безнравственным в области книгопечатания.

-Давайте рассмотрим расхождения в этих текстах. Рекомендую сначала взглянуть на мой экземпляр, – который, как мы видим, подлинный.

Он достал потертую книгу, изданную на Земле еще в незапамятные времена, и раскрыл ее.

-А теперь ваш вариант, тот же самый отрывок.
Брандис положил рядом один из больших красивых томов в эксклюзивном переплете, выпущенный «Обелиск Букс».

-Подождите, я приглашу сюда редактора. – Мастерс
нажал кнопку на переговорном устройстве и попросил мисс Хэнди:

-Пригласите ко мне Джека Снида, пожалуйста.

- Сейчас, мистер Мастерс.

-Чтобы процитировать подлинник, - продолжал Брандис, - мы возьмем его переложение с латыни, написанное двусложным размером, и получим следующее. Гм,-ученый прочистил горло и начал с выражением читать вслух:

«Не бойтесь смерти, места нет слезам,
Как места в мире этом нет и нам.
Рожденье, смерть-замкнулся круг опять,
Нам остается участь свою ждать»

-Я знаю этот отрывок, - резко заметил Мастерс, чувствуя себя уязвленным. Такое ощущение, что его, владельца типографии, отчитывают, как маленького.

- Этот отрывок пропущен в вашей книге, - сказал Брандис, - а вместо него, непонятно откуда, вдруг появился поддельный текст. Позвольте.
Взяв в руки роскошно украшенное издание, он пролистал его и, найдя нужное место, продолжил:

«Не бойтесь смерти, места нет слезам.
Но вы слепы – земля закрыла вам глаза.
Нас узы плоти не держали никогда,
Бессмертных ждет блаженство навсегда»

Не отрывая взгляда от Мастерса, Брандис захлопнул том и продолжил:

- Самое ужасное, что данное четверостишие проповедует идеи, идущие вразрез со всей концепцией произведения! Откуда это вообще взялось? Кто-то же должен был написать такое. И уж точно не Драйден, и, тем более, не Лукреций.

Брандис так посмотрел на Мастерса, как будто подозревал в этом злодеянии его.Но тут в офис вошел редактор издательства – Джек Снид.

-Мистер Брандис прав, - коротко сказал он. – И это лишь одно изменение из многих. Всего их около тридцати. С тех пор, как стали приходить письма, я все проверял, штудировал поэму снова и снова. А недавно приступил к нашему последнему, осеннему плану выпуска…-сглотнув, продолжил он,- и нашел изменения еще в нескольких произведениях.

- Вы последний, кто держал корректуру перед тем, как книгу отдали в печать. Были тогда какие-то изменения?

- Сто процентов нет, - ответил Снид, - Я лично проверил текст до верстки, и с гранками было все в порядке. Искажения обнаружились только тогда, когда вышел последний экземпляр в переплете, если такое, конечно, возможно. Или, точнее сказать, экземпляры с золотым тиснением и обложкой из шкуры уаба. С изданиями в обычном переплете ничего не случилось.

Мастерс не поверил своим ушам:

-Но это же один и тот же тираж! Листы вышли из-под одного пресса! Сначала и речи не шло о дорогой эксклюзивной обложке. В последний момент мы обсудили все с бизнес-отделом, который предложил выпустить половину книг в переплете из шкуры марсианского уаба.

- Опять эти шкуры! Нужно, наконец, разобраться, что они из себя представляют. – заключил Снид.
Уже через час владелец издательства, казалось, враз постаревший лет на двадцать, в компании Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштайна, торгового агента компании «Флоулесс Инкорпорейтед», занимающейся поиском и добычей различных материалов. Именно у них «Обелиск Букс» приобрела шкуры уаба.

- Во-первых, - сразу перешел к делу Мастерс, - Что такое шкура уаба?

- В сущности, отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что это шкура, снятая с марсианского уаба. Знаю, господа, вам эта информация ни о чем не говорит. Но примем ее за аксиому, некую точку отсчета, от которой я оттолкнусь в своем объяснении. Чтобы немного прояснить ситуацию, позвольте рассказать о природе уабов. Их шкура так высоко ценится, потому как это, помимо всего прочего, очень редкий материал. А редкий он в силу того, что сами уабы умирают нечасто. Я имею в виду, уничтожить их – даже старых и слабых – практически невозможно. А когда уаба все-таки убивают, его шкура продолжает биологическое существование. Именно это ее качество ценится в интерьере домов или, в вашем случае, издании дорогостоящих книг, рассчитанных на века.

Мастерс вздохнул и тоскливо посмотрел в окно, пока Саперштайн продолжал бубнить. Рядом сидел Снид и строчил в блокноте. На лице редактора было написано какое-то неясное выражение.

- Наше предложение, -сказал Саперштайн, - И помните, вы сами к нам пришли, мы вас не искали, отборнейший, высококлассный материал из каталога. Эти блестящие живые шкуры исключительны – ни на Земле, ни на Марсе вы не найдете ничего подобного. После любого повреждения шкура регенерируется самостоятельно. Каждый месяц она растет, становится более густой, так что переплеты ваших книг будут просто роскошны, и потому спрос на них подскочит до небес. Через десять лет ворсистые обложки…

- Так значит, шкуры все еще живут. – перебил Снид, - Интересно. А уабы, как вы говорите, настолько хитроумные, что их почти невозможно убить. - Он бросил быстрый взгляд на Мастерса, - Каждое из тридцати изменений в текстах наших книг имеет дело с идеей бессмертия. Точка зрения Лукреция понятна и типична для него: текст оригинала проповедует бренность бытия, и даже реинкарнация не имеет значения, потому что человек не помнит прошлого своего существования. Вместо этого вдруг появляется искаженный отрывок, в котором открыто говорится о жизни после смерти. По вашим словам, данная концепция противоречит взглядам Лукреция. Вы хоть понимаете, что перед нами? Философия чертовых уабов наложилась на произведения наших авторов!

Снид высказался и вернулся к своим каракулям, - Ну вот. Теперь все ясно от начала до конца.

-Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже бессмертная, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан – листы разрезаны, склеены в нужном порядке и сшиты – это немыслимо! Да даже если переплет из этой шкуры и правда живет своей жизнью, во что и так трудно поверить, - Он посмотрел на Саперштайна.- За счет чего? Как они питаются?

-Мельчайшими частицами, органическими соединениями, которые присутствуют во взвешенном состоянии в атмосфере, - любезно ответил Саперштайн.

- Уходим отсюда. Это просто бред. – Мастерс поднялся со своего места.

-Они вдыхают частицы через поры, – кажется, Саперштайна это задело - в его тоне слышался упрек.

Джек Снид, не сдвинувшись с места, продолжал изучать свои записи.

-Некоторые изменения изумительны и разнообразны, – задумчиво произнес он, - Одни полностью меняют значение оригинального текста – как в случае с Лукрецием. Другие не так существенны, практически не заметны в произведениях – если я правильно понял - где автор согласен с идеей о вечной жизни. Вопрос в другом. Мы столкнулись с мнением конкретной формы жизни или уабы действительно знают, о чем говорят? Возьмем, к примеру, Лукреция – с точки зрения поэзии это великолепное, красивое, увлекательное произведение. Но с точки зрения философии...вероятно, он ошибался. Не знаю. Мне платят не за это. Я просто редактор, а не писатель. И хороший редактор точно не будет переиначивать авторский текст на свой лад. Но уабы или пост-уабы, как их там, занимаются именно этим.
Снид замолчал.

-Интересно, могли они добавить что-то по-настоящему ценное, - отозвался Саперштайн.

47. karambola

НЕ ОБЛОЖКОЙ ЕДИНОЙ
Филип К. Дик

Пожилой раздражительный директор издательства «Литературные обелиски» возмущенно бросил:

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Тираж выпущен; если в тексте ошибка, мы уже не в силах ничего изменить.

- Но мистер Мастерс! - пискнула мисс Хэнди, - Это такая серьезная ошибка, сэр. Конечно, если он прав. Мистер Брендис утверждает, что вся глава…

- Я читал его письмо и уже имел c ним беседу по видфону. Я знаю, что он утверждает, – Мастерс подошел к окну кабинета и мрачно глянул на безводную, в шрамах кратеров, поверхность Марса - пейзаж, который он неизменно лицезрел уже много десятков лет.

- Отпечатано и переплетено пять тысяч экземпляров, - подумал он. - Из них – половина с золотым тиснением и в переплете из шкуры марсианского ваба. Самый богатый и дорогой материал, какой удалось найти. Издание и так оказалось убыточным, – а теперь еще это.

На его столе лежала книга. «О природе вещей» Тита Лукреция Кара (1*) в переводе Джона Драйдена (2*) – возвышенные стихи, высокий слог. Барни Мастерс в сердцах перелистал хрусткие белые страницы.

- Надо же, и на Марсе нашлись знатоки этого античного текста; кто бы мог предположить? – подумал он. А в приемной ведь сейчас дожидается только один из тех восьми, кто уже написал или позвонил в «Обелиски» по поводу спорного фрагмента.

Да что там – спорного. Тут спорь – не спорь, а восемь местных латинистов правы. Теперь вопрос только в том, как бы их убедить не поднимать особого шума и вообще забыть, что они открывали «Обелисковский» томик и наткнулись на этот перевранный текст.

Нажав клавишу интеркома, Мастерс сказал секретарше:

- Ладно; пусть войдет.

А то ведь от посетителя иначе никак не избавиться; такие типы готовы до бесконечности ждать под дверью. Этим книгочеям всем как одному терпения не занимать.

В дверном проеме возник высокий седовласый мужчина в старомодных очках земного стиля и с портфелем в руке.

- Благодарю Вас, мистер Мастерс, - начал он от самого порога. – Позвольте объяснить, почему моя организация придает подобным ошибкам столь огромное значение, - он уселся у стола и деловито открыл портфель. – Мы как-никак – планета-колония. Все наши ценности, обычаи, памятники культуры и традиции пришли к нам с Земли. «ХЕРАСИ» считает появление этой книги в вашем издательстве...

- «ХЕРАСИ»! – простонал Мастерс, хотя название услышал впервые. Так вот кто перед ним - представитель одной из ассоциаций сверхбдительных шизоидов; они проверяют до последней буквы все выходящее из печатного станка и плодятся во множестве на местной марсианской почве или прибывают с Земли.

- Мы – Хранители Естественности Раритетов, Артефактов, Сокровищ Интеллекта, - пояснил Брендис. – У меня с собой – аутентичное и достоверное земное издание «О природе вещей»; также в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.


Он так выделил голосом слово «местное», словно оно обозначало что-то грязное и второсортное.

- Его послушать, - мелькнула мысль у Мастерса, - так можно подумать, наши «Обелиски» книгопечатанием подрывают общественную мораль.

- Рассмотрим чужеродные интерполяции. Будьте добры вначале изучить мой экземпляр, - посетитель выложил на стол перед Мастерсом зачитанную, с пожелтевшей бумагой, книгу земного издания, открытую на нужной странице, - где данный фрагмент представлен в его подлинном виде. А затем, сэр, обратимся к вашему изданию; тот же фрагмент. – Рядом с ветхой голубой книжицей лег большой роскошный том в вабьем переплете, продукт «Литературных обелисков».

- Разрешите, я приглашу выпускающего редактора, - перебил Мастерс. Нажав клавишу интеркома, он обратился к мисс Хэнди. – Пожалуйста, попросите Джека Снида зайти ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Цитата из аутентичного издания, - объявил Брендис. – С передачей метра латинского стиха. Кхм—кхм.

Многозначительно прочистив горло, он продекламировал:

Значит, нам смерть – ничто и ничуть не имеет значенья, / Ежели смертной должна непременно быть духа природа… / … Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся / Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно, / С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине, / И никаких ощущений у нас не пробудится больше, / Даже коль море с землёй и с морями смешается небо. (3*)

- Я знаю этот текст, - резко сказал Мастерс, почувствовав себя задетым; посетитель читал ему лекцию, как ребенку малому.

- Этот текст, - заметил Брендис, - отсутствует в вашем издании, а вместо него фигурируют следующие подложные строки Бог знает чьего авторства. Разрешите-ка, – взяв в руки роскошный «Обелисковский» том, переплетенный в ваба, он пошуршал страницами, нашел нужное место и зачитал:

Значит, нам смерть – ничто и ничуть не имеет значенья, / Раз уж бессмертна на веки всенепременно лишь духа природа... /… Так только когда нас не станет, когда разойдутся / Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно, / Дух сможет подлинно наш пробудиться по тела кончине, / И никаких он пределов не встретит вовеки для постижения мира, / Доколе море с землёй и с морями смешается небо.

Метнув в Мастерса уничижительный взгляд, Брендис с шумом захлопнул том в мохнатом переплете.

– И более всего нас беспокоит, - продолжил Брендис, - что данный фрагмент несет в себе идею, диаметрально противоположную идее всей книги как таковой. Откуда он взялся? Написал же его кто-то; Драйден не писал, Тит Лукреций не писал, - он сверлил Мастерса взглядом, словно обвинял того в самоличной фальсификации.

Тут дверь отворилась, и в кабинет вошел выпускающий редактор издательства Джек Снид.

– Он прав, - уныло доложил редактор шефу, – и это только одно изменение из примерно тридцати в общей сложности; когда начали приходить письма, я перепроверил весь текст. А потом перепроверил и остальные тексты, которые выходили в последнее время в соответствии с нашим планом издания и каталогом на осень, - и неохотно добавил, - в некоторых тоже всплыли искажения.

Мастерс чуть не задохнулся от возмущения:

- Вы, выпускающий редактор, последним вычитывали тексты перед отправкой в набор. Хотите сказать, что эти ошибки были в них уже тогда?

- Ни в коем разе, - возразил Снид. – И я лично вычитывал гранки; в гранках изменений тоже не было. Изменения всплывают только после выхода последних переплетенных экземпляров, как бы абсурдно это ни звучало. Если точнее, они появляются только в экземплярах с тиснением и в переплете из ваба. В обычных экземплярах в картонном переплете тексты верные.

Мастерс мигнул от неожиданности:

- Но тираж один и тот же. Они печатались в один прогон. Мы даже не планировали сначала выпускать эксклюзив в дорогом переплете; идея всплыла в последнюю минуту во время обсуждения в руководстве, когда отдел маркетинга предложил позиционировать половину тиража в дорогих вабьих переплетах.

- Выходит, - сказал Джек Снид, - нам нужно провести углубленное исследование свойств шкуры марсианского ваба.


Часом позже постаревший и осунувшийся Мастерс в сопровождении выпускающего редактора Джека Снида сидел перед Лютером Заперштейном, коммерческим агентом пушной фирмы «Красота Инкорпорейтед»; именно у них «Литературные обелиски» приобрели шкуры ваба на переплеты.

- Во-первых, - начал Мастерс профессионально-деловитым тоном. – Что представляет собой шкура ваба?

- В принципе, - протянул Заперштейн, - это шкура, которую сняли с марсианского ваба; таков ответ на ваш вопрос в том виде, в каком вы его задали. Но, насколько я понял, джентльмены, это вам практически ничего не говорит, поэтому давайте хотя бы примем данное утверждение за отправную точку, за постулат, с которым мы все согласны, с которого можно начать беседу, чтобы перейти затем к более впечатляющим аспектам. Чтобы разговор вышел более содержательным, разрешите немного рассказать вам о природе самого ваба. Пушнина ценится среди всего прочего за свою редкость. Шкуры ваба редки, потому что вабы очень редко умирают. Этим я хочу сказать, что ваба – даже больную или старую особь - практически невозможно лишить жизни. И даже после того, как ваб оказывается убит, его шкура продолжает жить. Именно этим свойством объясняется уникальность таких шкур в качестве элементов декора или – как в вашем случае – практически вечного переплета для любимых книг непреходящей ценности, которые будут передаваться из поколения в поколение.

Мастерс вздохнул и тоскливо уставился в окно, слушая заунывный голос Заперштейна. Выпускающий редактор, сидящий рядом с мрачным выражением на юном энергичном лице, что-то конспектировал таинственной скорописью.

- Когда вы обратились к нам… – тут я подчеркиваю: вы сами к нам пришли, а не мы на вас вышли, - продолжал Заперштейн, - мы поставили вашему издательству самые отборные, самые безупречные шкуры из всех имеющихся на нашем гигантском складе. Эти уникальные шкуры блестят собственным живым блеском; ни здесь на Марсе, ни на старушке Земле нет ничего похожего даже отдаленно. Порванная или поцарапанная шкура самовосстанавливается. Со временем на ней отрастает все более роскошный волос, и тем самым ценность – а, следовательно, и уникальность - ваших томов постоянно повышается. Пройдет десяток лет, и качество волоса на этих переплетах из ваба…

Но тут Снид перебил его:

– Выходит, шкура до сих пор живая. Интересно. А сам ваб, по вашим словам, еще тот зверь, замучишься, пока его убьешь, - он выразительно глянул в сторону Мастерса. – Все эти тридцать с лишним изменений в текстах наших книг – все до последнего – так или иначе связаны с бессмертием. Переиначенный фрагмент из Лукреция Кара очень типичен в этом отношении; оригинальный текст гласит, что природа человека преходяща, что даже если жизнь после смерти и существует, значения она ничуть не имеет, ибо душа не помнит ничего о своей земной жизни после того, как разойдется с телом. Однако на его месте появляются новые переиначенные строки, которые напрямую говорят о будущей жизни в продолжение нынешней; как Вы сказали, налицо полный диссонанс со всей философией Тита Лукреция. Вы ведь осознаёте, с чем мы столкнулись?! Философия этого чертова ваба применительно к взглядам различных авторов. Вот что это такое по сути, - он осекся и в молчании снова стал что-то торопливо царапать в блокноте.

- Да как может какая-то шкура – даже вечно живая, - взорвался Мастерс, - повлиять на содержание книги?! На уже напечатанный текст – разрезанные страницы, проклеенные и прошитые листы?! Это противоречит здравому смыслу. Но если даже вдруг переплет - эта шкура ваша, чтоб ее!.. – если она действительно живее всех живых, во что верится с большим трудом, - он с вызовом уставился на Заперштейна, - если она и вправду живая, как она поддерживает свою жизнь?

- Мельчайшие частицы питательных веществ находятся в атмосферном воздухе во взвешенном состоянии, - ответил Заперштейн с любезной улыбкой.

Вскочив, Мастерс выкрикнул:

- Пошли отсюда! Все это - чушь полнейшая!

- Шкура вдыхает эти частицы через поры, - продолжал Заперштейн с достоинством, даже как бы с легким укором в голосе.

Джек Снид не стал вставать вслед за шефом, а задумчиво произнес, просматривая свои заметки:

- Некоторые изменения вышли просто потрясающими. Тексты менялись в диапазоне от полного выворачивания наизнанку оригинального замысла и идей автора, как в случае с Титом Лукрецием, до очень тонкой, почти невидимой, если можно так выразиться, правки, чтоб привести фрагмент в соответствие с доктриной вечной жизни. А вообще нам бы следовало задаться вот каким вопросом: Что это – просто точка зрения одной отдельно взятой формы жизни, - или этот ваб знает, о чем говорит? Взять, например, Тита Лукреция – да, его стихи великолепны, это очень красивый и очень интересный образчик поэзии – но именно поэзии. Может быть, сама философия неверна. Не знаю. Не моя это работа; я просто редактирую книги; я не пишу их. Для хорошего редактора последнее дело – лезть с собственной интерпретацией в авторский текст. Однако же наш ваб – или живая шкура покойного ваба – делает именно это, - и он тоже замолчал.

Тут заинтересовался Заперштейн:

- А вы не могли бы рассказать поподробнее, насколько ценной оказалась вабья правка?


(1*) Тит Лукре́ций Кар (лат. Titus Lucretius Carus, ок. 99 до н. э. — 55 до н. э.) — римский поэт и философ. Считается одним из ярчайших приверженцев атомистического материализма, последователем учения Эпикура.

(2*) Джон Драйден (англ. John Dryden; 19 августа 1631 — 12 мая 1700, Лондон) — английский поэт, драматург, критик, баснописец, сделавший основным размером английской поэзии александрийский стих и более других способствовавший утверждению в английской литературе эстетики классицизма. Много переводил с французского и латыни.

(3*)
Значит, нам смерть – ничто и ничуть не имеет значенья,
Ежели смертной должна непременно быть духа природа,
Как в миновавших веках никакой мы печали не знали,
При нападении войск отовсюду стекавшихся пунов,
В те времена, когда мир, потрясаемый громом сражений,
Весь трепетал и дрожал под высокими сводами неба,
И сомневалися все человеки, какому народу
Выпадут власть над людьми и господство на суше и море,
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

Тит Лукреций Кар, «О природе вещей», Книга 3: Нелепость страха смерти и страха загробных страданий, Стихи 830-1023, перевод с латинского Ф. Петровского
 

48. khelemer

Не суди по обложке
(Филип Дик)
Пожилой президент издательства «Символ» сказал раздраженно:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книгу уже напечатали. Если в тексте ошибка, с этим уже ничего не поделаешь.
- Но, мистер Мастерс, - ответила мисс Хэнди, - это очень серьезная ошибка. Если это правда, конечно. Мистер Брэндис утверждает, что вся эта часть…
- Я прочитал его письмо. И я говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну своего кабинета, задумчиво посмотрел на иссохшую, изрытую кратерами поверхность Марса, которую он видел изо дня в день уже не одно десятилетие. Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, подумал он. Из них половина - в тисненном золотом переплете из меха уаба. Самый дорогой и изысканный материал, который удалось найти. Издание и так было убыточным, а теперь еще и это.
На его столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция, в тонком, изящном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс с досадой пролистал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется человек, который хорошо знает такое древнее произведение, подумал он. И человек, ожидавший в приемной, был один из всего лишь восьмерых, кто написал или позвонил в издательство «Символ» по поводу сомнительного отрывка.
Сомнительного? Не было никаких сомнений – все восемь здешних профессоров латыни были правы. Надо было просто сделать так, чтобы они успокоились, вообще забыли, что когда-либо читали эту книжку в издании «Символа» и нашли этот подделанный отрывок.
Мастерс нажал на кнопку внутренней связи и сказал секретарше:
- Ладно, пусть зайдет.
Иначе он никогда не уйдет, такой и на улице останется ждать. Все ученые такие, терпение у них, похоже, бесконечное.
Дверь открылась, и в проеме показался высокий седой человек с портфелем и в старомодных очках, какие носили на Терре.
- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он при входе, - позвольте, я объясню, почему наша организация считает такую ошибку очень серьезной.
Он сел у стола, быстро открыл портфель.
- Наша планета – это все-таки колония. Все ценности, обычаи, традиции, памятники – все пришло к нам с Терры. По мнению ОНИПИП это издание…
- «ОНИПИП»? – перебил Мастерс. Он даже застонал, хотя понятия не имел, что это. Видимо, одна из тех хитрых машин, которые тщательно сканируют всю печать – и то, что выходит здесь, на Марсе, и то, что привозят с Терры.
- «Организация наблюдения за искажением и подделкой исторических памятников», - объяснил Брэндис. - Я принес подлинный, неискаженный экземпляр «О природе вещей», изданный на Терре – в драйденовском переводе, как и местное издание. – Он сделал ударение на слове «местное», и это все показалось мелким и каким-то второсортным, словно, подумал Мастерс, было что-то неприличное в том, что издательство «Символ» вообще печатало книги.
- Давайте посмотрим на подделанные отрывки. Советую сначала изучить мой экземпляр, - он положил на стол Мастерса старенькую, потрепанную книжку, напечатанную еще на Терре, - здесь все правильно. А потом – экземпляр, выпущенный в вашем издательстве. Тот же отрывок.
Рядом с небольшой старинной книжкой голубого цвета он положил отпечатанный в «Символе» красивый, большой том в переплете из меха уаба.
- Давайте подождем редактора, - сказал Мастерс. Он нажал на кнопку внутренней связи:
- Мисс Хэнди, попросите Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста.
-Хорошо, мистер Мастерс.
- Из подлинного издания мы возьмем вот этот отрывок стихотворного перевода с латыни, - сказал Брэндис. Он тщательно прочистил горло и начал читать вслух:
И чувства боли и вины пройдут
Когда умрем мы - и они умрут.
Пусть погребет всю сушу небо под собой -
Не сможем даже шевельнуть рукой.
- Я знаю этот отрывок, - резко сказал Мастерс, который почувствовал себя уязвленным: профессор говорил с ним, будто с маленьким ребенком.
- В вашем издании этого четверостишия нет, - сказал Брэндис, - а вместо него напечатаны вот эти строки, один Бог знает, откуда они взялись. Позвольте, я прочту.
Он взял роскошный, в переплете из меха уаба экзмепляр издательства «Обелиск», пролистал до нужного места и начал читать:
И чувства боли и вины пройдут,
Земные люди это даже не поймут.
И после смерти будем понимать мы вечно:
Конец лишь на земле, блаженство бесконечно.
Брэндис посмотрел на Мастерса и захлопнул книгу.
- Самое ужасное то, - сказал он, - что в смысл этого отрывка диаметрально противоположен смыслу всей книги. Откуда он взялся? Должно быть, кто-то его написал. Но не Драйден – и не Лукреций.
Брэндим уставился на Мастерса, словно подозревал, будто он сам это сделал. Дверь в кабинет открылась, и вошел редактор Джек Снид.
- Он прав, - признал Снид, - и это только одно изменение, а всего их около тридцати. Когда начали приходить письма, я стал проверять всю книгу. А сейчас начинаю проверку других недавно отпечатанных изданий. В некоторых из них тоже есть изменения, - пробурчал он.
-Вы последним вычитывали текст. Там были ошибки? – спросил Мастерс.
-Нет, не было ни одной, - ответил Снид. – И гранки я тоже вычитываю сам – там тоже не было изменений. Они появились только в последних переплетенных копиях – если только это вообще возможно. Или точнее, в копиях с тисненным золотом переплетом из меха уаба. В книжках с обычным картонным переплетом ничего не изменилось.
Мастерс прищурился:
-Но это один и тот же тираж. Их печатали вместе. Мы даже не собирались делать это эксклюзивное, дорогое издания, но в последний момент торговый отдел предложить сделать половину тиража в переплетах из меха уаба.
- Видимо, придется тщательно заняться изучением меха марсианского уаба, - сказал Джек Снид.
Мастерс в сопровождении редактора Джека Снида нетвердой походкой отправился в мехозаготовительную компанию «Идеал» и уже через час они сидели перед торговым агентом Лютером Сейперстайном. Именно здесь издательство «Символ» закупило мех уаба для переплетов.
-Для начала скажите, что это за мех? – сразу приступил к делу Мастерс.
-Вообще, если отвечать именно на тот вопрос, который вы задали, это мех марсианского уаба, - ответил Сейперстайн. – Я знаю, господа, вам это мало о чем говорит, но, во всяком случае, это определение, утверждение, с которым мы все можем согласиться, исходя из которого можно строить более значительные умозаключения. Чтобы было понятнее, я сначала расскажу вам о самом уабе. Мех уаба так ценится не в последнюю очередь потому, что это очень редкий материал. А редкий он потому, что уабы почти никогда не умирают. То есть убить уаба, даже больного или старого, почти невозможно. И даже если его убить, шкура продолжать жить. Поэтому-то они и обладают такой ценностью для украшения дома или, как в вашем случае, для переплета дорогих книг, которые будут жить еще очень долго.
Мастерс вздохнул, и, пока Сейперстейн продолжал рассказывать, стал смотреть в окно. Сидевший рядом редактор делал быстрые заметки, его молодое, решительное лицо было мрачным.
- Мех, который мы вам продали, когда вы к нам обратились - сказал Сейперстайн, – да, не забывайте, вы сами пришли, мы вас не звали, - это мех высочайшего качества, лучший мех из наших огромных запасов. Этот живой мех обладает неповторимым блеском - ни на Терре, ни на Марсе нет ничего похожего. Если шкуру порвать или поцарапать, она сама восстановится. Месяц за месяцем мех растет, и переплеты ваших книг становятся все более роскошными, а значит, все более желанными. Через десять лет эти книжки в переплете из меха уаба…
-То есть шкура все еще жива, - перебил Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, очень живучий – настолько, что убить его невозможно. – Он взглянул на Мастерса. – В каждом из тридцати с лишним исправленных отрывков в текстах книг речь идет о бессмертии. В идеях Лукреция ничего необычного нет, в оригинале сказано, что человек жив лишь на время, и, даже если после смерти есть жизнь, это не имеет никакого значения, потому что он не будет помнить ничего о своей жизни здесь. И вместо этих отрывков вставлены другие, в которых говорится, что наша жизнь – всего лишь подготовка к следующей. Как говорится, ничего общего с философией Лукреция в целом. Вы понимаете, что это значит, да? Эти проклятые уабы заменяют философию автора своей. Вот и все, точка, - он замолчал и снова начал делать заметки.
- Как шкура, даже если она живет вечно, влиять на содержание книги? – спросил Мастерс. – Текст уже напечатан, страницы разрезаны, том склеен и переплетен – это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет из этой чертовой шкуры, и вправду живой, в это я не могу поверить, - он уставился на Сейперстайна. – Если он живой, то что он ест?
- Частички питательных веществ из воздуха, - спокойно ответил Сейперстайн.
-Глупости все это, пойдемте, - сказал Мастерс, поднимаясь со стула.
-Шкура поглощает эти частички через поры, - сказал Сейперстайн с чувством собственного достоинства, и в голосе его прозвучало некоторое осуждение.
Джек Снид не поднялся вместе со своим начальником, а продолжал изучать свои заметки, потом сказал задумчиво:
-Некоторые из поправок совершенно поразительны. Иногда, как в книжке Лукреция, подлинный отрывок полностью меняется, включая смысл, вкладываемый автором, а иногда это - легкие, почти незаметные исправления – если это так можно назвать – которые привносят в текст философию вечной жизни. В этом-то и заключается главный вопрос. Что это – просто мнение определенного организма или уаб действительно знает, о чем говорит? Возьмем Лукреция, например. Это очень значительное произведение, очень красивое, очень интересное – с точки зрения поэзии. Но его философия может быть неверной. Я не знаю. И это не моя работа, я не пишу книги, я их просто редактирую. Интерпретация авторского текста – это последнее, чем станет заниматься хороший редактор. Но это именно то, что делает уаб, или, во всяком случае, оставшаяся от него шкура. – Снид замолчал.
-Не понимаю, какое это имеет значение, - сказал Сейперстайн.

49. L3

- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди, - раздраженно проворчал глава "Обелиск букс", немолодой уже мужчина с сердитым лицом. - Тираж напечатан, и даже если в текст вкралась ошибка, ничего теперь не поделаешь.
- Но мистер Мастерс! - возразила мисс Хэнди, - ошибка эта весьма значительна. По словам мистера Брэндиса, глава полностью...
- Я читал его письмо. И по видеофону с ним говорил. Знаю я его слова.


Мастерс подошел к окну кабинета и угрюмо уставился на пустынную, всю изрытую кратерами и до боли ему знакомую поверхность Марса. Ведь пять тысяч экземпляров уже готовы. Половина - в переплетах из марсианской вубошкуры с золотым тиснением - дороже и изысканнее материала не найти. Издательство и так понесло на проекте убытки, а теперь еще это.


На столе в кабинете лежала одна из книг тиража. "О природе вещей" Лукреция в блестящем классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злобой перелистнул похрустывающие белоснежные страницы. Разве мыслимо, чтобы кто-то из жителей Марса так досконально знал столь древний текст? Тем не менее тот, кто ждал снаружи, был лишь одним из восьми людей, связавшихся с "Обелиск букс" по поводу спорного отрывка. Да и назовешь ли его спорным, если возразить нечего - истина на стороне восьмерки марсианских латинистов. Можно разве что попытаться сделать так, чтобы они отошли в сторонку и не вспоминали, что вообще держали в руках обелисковское издание и видели там этот искаженный фрагмент.


- Ладно, пусть заходит, - сказал Мастерс секретарше по интеркому. Не примешь - не уйдет вовсе, так и будет болтаться снаружи. Таков уж обычно этот ученый люд, терпения им не занимать.


Дверь открылась, и взору предстал высокий седой мужчина в старомодных очках земного образца.
- Спасибо, что приняли, мистер Мастерс, - с порога сказал посетитель. - Позвольте пояснить вам, сэр, почему наша организация придаёт такое значение этой ошибке.
Он сел напротив стола и поспешно расстегнул свой портфель.


- Марс ведь все же планета колониальная. Все местные традиции, устои и ценности, равно как и памятники материальной культуры, берут своё начало с Земли.

Поэтому БСППМКВ находит ваше издание...
- БСППМКВ? - уныло переспросил Мастерс. Он впервые слышал эту аббревиатуру, но ничего хорошего она не предвещала. Явно еще одно сборище назойливых одержимых чудаков, скрупулезно вычитывающих всю печатную продукцию, будь она марсианской или доставленной с Земли.

- "Блюстители сохранения подлинности памятников материальной культуры вообще", - расшифровал Брэндис. - У меня при себе оригинальное земное издание "О природе вещей" - в переводе Драйдена, как и ваш местный вариант.
Тон его речи делал слово "местный" синонимом "второсортного", будто бы издательству, которое возглавлял Мастерс, и вовсе не следовало бы печатать книг.


- Рассмотрим же чужеродные вставки. Прошу вас сначала ознакомиться с моим изданием, текст которого верен, - с этими словами он положил на стол довольно потрепанный отпечатанный на Земле фолиант, раскрытый на нужной странице, - а затем, сэр, с тем же отрывком в вашем издании.
Рядом со старинной книжечкой в голубой обложке лег солидный подарочный обелисковский экземпляр в переплете из вубошкуры.


- Позвольте, я приглашу редактора, - сказал Мастерс, и обратился по интеркому к мисс Хэнди:
- Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.
- Да, мистер Мастерс.


- Я приведу несколько строк из стихотворного перевода, который считается образцово точным, сказал Брэндис, смущенно откашлялся и стал читать вслух:


Оставят нас боль и печаль навек.
Пусть даже небо рухнет в воды рек,
Кто умер - глух и нем и недвижим,
Бесчувственной материей лежит.


- Мне хорошо знакомы эти строки - отрывисто сказал Мастерс, уязвленный тем, что его поучают, как ребенка.
- Но вместо этого четверостишия, - продолжал Брэндис, - в вашем издании обнаруживается совершенно другое, бог знает кем написанное. Сейчас.


Он взял в руки роскошный подарочный экземпляр, отыскал нужную страницу и стал читать:


Оставят нас боль и печаль навек.
Сего не разумеет человек.
О смерти знать достаточно одно -
Блаженство вечное нам всем предрешено.


Вперившись в Мастерса глазами, Брэндис резко захлопнул книгу.


- И что самое неприятное, - сказал он, - смысл этих строк противоречит самой идее книги. Откуда они взялись? Кто-то должен был написать их, но Драйден этого не делал, как и сам Лукреций.
Он так сверлил Мастерса взглядом, будто считал горе-автором его лично. В это время открылась дверь и вошел Джек Снид, редактор.


- Всё так, - смиренно сказал он начальнику. - И это не единственное изменение - я нашел их около тридцати, начав заново вычитывать текст после того, как повалили эти письма. А теперь, принявшись за другие выпущенные в этом квартале книги, обнаружил и в них подобные правки.
- Но ведь вы последним проверяли текст перед отправкой наборщикам. Тогда неточностей не было? - спросил Мастерс.
- Ни единой, - ответил Снид, - их не было и в гранках, которые я вычитывал самолично. Исправления появились уже в готовых книгах, как ни сложно в это поверить. Точнее, только в той части тиража, что выпущена в переплетах из вубошкуры с золотым тиснением. Экземпляры в обычной картонной обложке в полном порядке.


Мастерс удивленно заморгал.
- Так ведь страницы у них одинаковые, они печатались вместе. Мы вообще не планировали выпуск подарочных изданий, отдел распространения предложил переплести полтиража в вубошкуру в самый последний момент.
- Мне думается, - сказал Джек Снид, - нам надо детально изучить, что же такое вообще эта марсианская вубошкура.


Через час пошатывающийся, измученный Мастерс в присутствии Джека Снида беседовал с Лютером Саперстайном, торговым агентом "Флолесс инкорпорейтед", фирмы-поставщика кожи и меха. Именно у них была приобретена вубошкура для переплетов.


- Объясните для начала, что такое вубошкура, - отрывисто и по-деловому начал Мастерс.
- Отвечая на ваш вопрос в двух словах, это шкура марсианского вуба, - сказал Саперстайн. - Вряд ли это о многом вам говорит, господа, но пусть это будет отправной точкой, простым непреложным фактом, на котором уже можно строить более детальное обсуждение. Чтобы вам было проще, расскажу немного о самих вубах.

Их шкура так высоко ценится в частности потому, что достать ее очень сложно - вубы погибают крайне редко. Даже старую или больную особь практически невозможно убить, но если и удастся, в её шкуре продолжит теплиться жизнь. Это свойство во сто крат повышает пригодность материала для использования в интерьере или, как в вашем случае, создания долговечных износостойких книжных переплетов.


Саперстайн всё не замолкал. Мастерс при этом вздыхал, уставившись в одну точку, а сидящий рядом молодой редактор с мрачным выражением на обычно живом лице делал какие-то небольшие заметки.


- Когда вы к нам обратились - продолжал агент, - причем, напоминаю, сами, без всякой инициативы с нашей стороны, мы доставили вам самые лучшие, отборные шкуры из наших обширных запасов. У этого живого материала неповторимое естественное сияние; ни на Земле, ни на Терре, нашей родине, не найдешь ничего похожего. Будучи поцарапанным или разодранным, он самовосстанавливается, а ворс его со временем становится всё гуще и гуще, что сделает ваше издание еще роскошнее и повысит спрос на него. А лет через десять ценность этих густоворсистых переплетов будет...
- Значит, шкура живая, - оборвал его Снид. - Занятно. А эти вубы, по вашим словам, так ловки, что практически неубиваемы.


Он бросил быстрый взгляд на Мастерса и продолжил:
- Каждое из тридцати с лишним исправлений в тексте издания касается темы бессмертия. Лукреция правят однообразно: там, где он пишет о том, что люди смертны, и не имеет значения даже, если они смогут обрести другую жизнь после смерти - ведь в любом случае не будут помнить жизни прошлой, - появляется чужой текст, в котором из тех же предпосылок делается абсолютно другой вывод, полностью противоречащий позиции автора. Понимаете, что происходит? Философские взгляды чертова вуба перекрывают в книгах чужие. Вот и всё.
Оборвав свой монолог, он снова принялся накарябывать что-то на листочке.
- Но как же шкура, даже бессмертная, может менять содержание книги? - подал голос Мастерс. - Текст напечатан, листы обрезаны, склеены, сшиты.... Бессмыслица какая-то! Даже если поверить, что дурацкая переплетная шкура и правда живая, в чем я сильно сомневаюсь.
Он уставился на Саперстайна.
- Откуда она получает энергию, если жива?
- Питается взвешенными в воздухе мельчайшими частичками пищевых продуктов, - спокойно ответил тот.


Мастерс поднялся со стула и выпалил:
- Идем отсюда, это просто смешно.
- Частички проникают через дыхательные поры, - важно и даже с легким укором пояснил Саперстайн.


Продолжая сидеть, Джек Снид просмотрел свои записи и задумчиво произнес:
- Некоторые переделки просто поразительны. Порой отрывки текста полностью меняются, как и смысл, вложенный в них автором, - так вышло с произведением Лукреция, - в других же случаях, когда исходный текст в меньшей степени противоречит концепции вечной жизни, исправления, если можно их так назвать, точечны и едва заметны. Но по-настоящему интересно вот что: имеем ли мы дело с субъективным мнением или же вуб знает, о чем говорит? Взять хоть поэму Лукреция - она прекрасна и интересна, если иметь в виду поэтическую составляющую. Если же говорить о философской, она может быть ошибочной. Не мне судить, я простой редактор, и книг не пишу. Редактор, если он хорош, вообще не позволяет себе менять текст автора по собственному усмотрению. А этот вуб, то есть его остаточная шкура, именно этим и занимается.


Когда Снид умолк, Саперстайн спросил:
- Что-нибудь значимое он написал, интересно знать?

50. LadyOcean

Филип К. Дик
За переплетом книжным

Директор издательства Obelisk1 Books сегодня был далеко не в лучшем настроении. На осторожный вопрос секретарши он раздраженно ответил: «Нет, мисс Хэнди, я не собираюсь с ним разговаривать. Книга уже поступила в продажу, и даже если в тексте действительно есть ошибка, мы уже ничего не сможем с этим поделать».
«Но, мистер Мастерс», робко возразила мисс Хэнди, «это очень серьезная ошибка. Мистер Брендис утверждает, что вся глава приобрела совершенно другой смысл. Если он прав __».
«Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеофону. Мне известна его точка зрения».
Мастерс подошел к окну и окинул взглядом унылый пейзаж, к которому за долгие годы, проведенные на Марсе, уже успел привыкнуть – безводная пустыня, усеянная бесчисленными кратерами. Пять тысяч экземпляров, только что сошедших с типографского станка, размышлял Мастерс, причем половина из них переплетены в обложки из кожи марсианского вурка с позолоченным логотипом издательства. Самый стильный и дорогой материал из всех существующих на этой планете. Издание обошлось нам в кругленькую сумму, мы уже понесли убытки, а теперь еще эта нелепая история.
На его столе лежал экземпляр той самой злополучной книги.Поэма Лукреция О природе вещей в классическом, стилистически-безупречном переводе Джона Драйдена2. Барни Мастерс раздраженно перелистал хрустящие белоснежные страницы. Я не мог даже представить себе, что здесь, на Марсе, найдется хотя бы один человек, который по-настоящему разбирается в античных текстах, размышлял Мастерс. Но, увы, тот посетитель, который сейчас ожидал у него в приемной, был далеко не одинок: за последние дни в издательство поступило уже восемь писем и телефонных звонков по поводу того самого злополучного фрагмента. Местные знатоки античности были совершенно правы, с фактами не поспоришь, так что вся проблема, собственно, заключалась в том, чтобы уговорить этих умников покинуть Марс, не поднимая лишнего шума. Нужно сделать так, чтобы они вообще забыли о книге, выпущенной издательством Obelisk Books, и о том злополучном фрагменте. Мастерс нажал кнопку интеркома: «Мисс Хэнди, пригласите ко мне мистера Брендиса». Нужно все-таки поговорить с ним, подумал Мастерс, иначе он вообще не уйдет. Этот Брендис относится к тому типу людей, которые способны ждать хоть целые сутки. Если его прогнать, он обоснуется где-нибудь поблизости и будет терпеливо ждать своего часа. Все ученые сделаны из одного теста, они обладают поистине безграничным терпением. Дверь отворилась, и на пороге появился высокий человек в старомодных очках (такие очки теперь носят только на Земле, подумал Мастерс) и потертым портфелем в руке. «Благодарю Вас, мистер Мастерс, за то, что согласились уделить мне время», начал Брендис. «Сэр, позвольте мне объяснить Вам, почему наша организация не может примириться с подобными «опечатками», искажающими саму суть авторского текста». Гость опустился на стул и расстегнул свой портфель. «Мы, жители Марса – переселенцы, мы прибыли сюда с другой планеты. Наши духовные ценности, наши обычаи и традиции, наши артефакты – все это мы взяли с собой с Земли. Именно поэтому МАБСАРТ считает недопустимым …»
«МАБСАРТ?» переспросил Мастерс. Он никогда раньше не слышал о такой организации, но аббревиатура заставила его содрогнуться. Только этого не хватало! Теперь издательству придется иметь дело с одной из тех «общественных организаций», которых на этой планете в последние годы развелось великое множество. Десяток-другой чудаковатых умников, которые поставили себе за правило самым тщательным образом изучать все без исключения печатные издания, как местные, марсианские, так и доставленные с Земли.
«Межпланетарная Ассоциация Борцов за Сохранение Артефактов», пояснил Брендис. «Я захватил с собой аутентичный текст поэмы Лукреция в классическом переводе Драйдена, книга опубликована на Земле. А вот эта книга опубликована вашим издательством здесь, на Марсе». Слова здесь, на Марсе Брендис произнес с особой интонацией, словно хотел подчеркнуть, что все книги, опубликованные на Марсе, являются лишь жалкими копиями и не заслуживают внимания. Похоже, этот умник полагает, что Obelisk Books вообще не следует издавать книги, подумал Мастерс. «Итак, давайте обратимся к неаутентичным интерполяциям3. Для начала я попросил бы Вас открыть мой экземпляр поэмы __». Он положил перед Мастерсом старенький, изрядно потрепанный томик, набранный в земной типографии.
« ___ в котором указанный фрагмент приводится в его первоначальной авторской редакции. А затем, сэр, откроем на той же самой странице книгу, выпущенную Вашим издательством». Он выложил на стол огромный, роскошно изданный том в изящном переплете из кожи марсианского вурка и положил его рядом с маленькой голубой книжицей в потертой обложке.
«С Вашего позволения, я приглашу нашего литературного редактора», сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он обратился к мисс Хэнди, «Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне в кабинет».
«Да, мистер Мастерс».
В аутентичном издании», продолжал Брендис, «оригинальное латинское четверостишие переведено следующим образом. Кх-мм». Он прочистил горло, словно актер, собирающийся выходить на сцену, и начал читать.

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо. 4

«Я знаю этот фрагмент», раздраженно перебил Мастерс. Он почувствовал себя уязвленным - этот чудаковатый книжник с самым невозмутимым видом читал лекцию по античной литературе, словно перед ним сидел не директор крупного издательства, а провинившийся школьник.
«В книге, выпущенной Вашим издательством», продолжал Брендис, «этот катрен5 отсутствует, а на его месте появляется поддельный катрен непонятного происхождения. Позвольте мне процитировать». Он открыл отливающую глянцем книгу в роскошном переплете, зашуршал страницами, нашел нужный фрагмент и прочел.

С жизнью земною простясь, дверь в Бесконечное мы отворяем;
В новых Вселенных, где Свет Вечных Истин сияет,
Детям Земли открывается смысл Бытия.

Поблескивая стеклами очков, Брендис с шумом захлопнул книгу. «В этом поддельном катрене», продолжал он, «содержится философский постулат, который полностью расходится с общей философской идеей книги, и это сразу бросается в глаза. Откуда появился этот катрен? Кто-то же ведь написал его! Драйден никогда не писал ничего подобного, а уж тем более Лукреций». Ученый поднял глаза на своего собеседника, в его взгляде читался упрек, словно Мастерс собственноручно написал этот злополучный катрен и вставил его в книгу.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел литературный редактор издательства Джек Снид. «Он совершенно прав», обреченно вздохнул Снид. «Подобных интерполяций в тексте не менее тридцати. Когда в издательство начали приходить письма, я еще раз тщательно вычитал весь текст поэмы.Сейчас я начал проверку нашего осеннего каталога, я проверяю все издания, которые поступили в продажу за последние несколько месяцев». «В некоторых изданиях также обнаружились интерполяции», добавил он.
«Эти интерполяции уже были в тексте, когда Вы вычитывали корректуру?» спросил Мастерс.
«Конечно же, нет, об этом не может быть и речи! Я сам вычитывал гранки, в них не было ни единой ошибки. Интерполяции появились только в последней части тиража – я имею в виду переплетенные экземпляры, если во всем этом есть хоть какой-то смысл. Точнее говоря, речь идет лишь о тех экземплярах, которые переплетены кожей вурка. Экземпляры в обычном переплете ничуть не отличаются от всех остальных, в них нет никаких интерполяций».
«Но ведь это одно и то же издание», удивился Мастерс. «Все экземпляры сошли с одного типографского станка. Признаться, поначалу мы не собирались выпускать эксклюзивное подарочное издание в дорогостоящем переплете. Это решение было принято буквально в последнюю минуту: мы провели совещание, и наши менеджеры по продажам предложили переплести половину тиража в эксклюзивные переплеты из кожи вурка».
«Ну что ж, если дело обстоит так, как Вы говорите, нужно провести самое тщательное исследование переплета. Мы должны понять, что представляет собой эта кожа, и какое влияние она оказывает на текст книги».
Час спустя совершенно подавленный, сразу постаревший Мастерс и его литературный редактор Джек Снид уже сидели в кабинете Лютера Саперстейна, торгового агента фирмы «Флаулесс Инкорпорейтед». Именно эта фирма поставляла издательству Obelisk Books кожу вурка, из которой изготавливались книжные переплеты высочайшего качества.
«Прежде всего», начал Мастер, безо всяких предисловий переходя к сути дела, «мы хотели бы узнать, что представляет собой кожа вурка?»
«На Ваш конкретный вопрос я могу дать такой же конкретный ответ. Кожа вурка - это необработанная шкура марсианского животного. Я понимаю, джентльмены, что эта фраза для Вас не имеет никакого смысла,но давайте все же примем ее как некий исходный постулат, от которого нам следует отталкиваться в нашем расследовании. С Вашего позволения, я немного расскажу вам об этом необычном животном, может быть, мой рассказ поможет вам разрешить стоящую перед вами проблему. Кожа вурка ценится чрезвычайно высоко по многим причинам, и одна из них – уникальность самого животного. Оно не подвержено смерти, если можно так выразиться. Убить вурка практически невозможно, даже старые и больные животные обладают уникальными физиологическими особенностями, которые позволяют им жить вечно. Но даже если вурка удается застрелить, а такое случается крайне редко, его кожа продолжает жить. Именно в этом и заключается ее главная ценность – из кожи вурка изготавливают уникальную фурнитуру, декоративные аксессуары или, как в Вашем случае, особо прочные, высококачественные переплеты эксклюзивных изданий, которые будут служить своим владельцам практически вечно». Мастерс вздохнул, скользнув рассеянным взглядом по расстилавшемуся за окном унылому пейзажу. Тем временем Джек Снид делал пометки в блокноте, на его живом, энергичном лице застыло мрачное выражение.
«Когда вы обратились к нам», продолжал Саперстейн, «причем, заметьте, джентльмены: наша фирма не предлагала вам свои услуги, вы сами обратились к нам. Так вот, когда вы обратились к нам, мы отобрали для вас самое лучшее, мы предложили вам партию отборной кожи наивысшего качества. Эта живая кожа отливает неповторимым глянцевым блеском, она словно светится изнутри. Ничего подобного вы не найдете ни здесь, на Марсе, ни на нашей старушке-Земле. Если кожу разорвать или поцарапать, в ней начинается процесс регенерации, и через некоторое время она полностью восстанавливает свой первоначальный вид. С каждым месяцем обложки ваших книг становятся все роскошнее, ведь кожа растет, на ней появляются новые глянцевые слои, соответственно, увеличивается и стоимость такой книги. Об этих удивительных свойствах кожи вурка мы узнали десять лет назад…» Джек Снид прервал эту увлекательную лекцию. «Итак, если я Вас правильно понял, после смерти животного кожа продолжает жить своей собственной жизнью. Это очень интересно. А сам вурк, по Вашим словам, настолько проворен, что его практически невозможно убить». Литературный редактор многозначительно взглянул на Мастерса. «Все без исключения интерполяции, внесенные в тексты наших книг, затрагивают проблему бессмертия. Поэма Лукреция весьма типична в этом отношении. В оригинальном авторском тексте содержится идея смертности человека. Человек смертен, утверждает Лукреций, и даже если загробный мир существует, для нас это не имеет никакого значения, поскольку после смерти у нас не сохранится никаких воспоминаний о нашем пребывании на земле. Этот катрен исчезает из текста, а на его месте появляется интерполяция, поддельный катрен, который прямо и недвусмысленно рассказывает нам о вечном блаженстве, которое ожидает нас после смерти. Как вы уже заметили, это маленькое четверостишие полностью противоречит всей философской доктрине Лукреция. Вы понимаете, к чему я клоню? Философия этого марсианского вурка, будь он неладен, подавляет философию наших земных писателей, размывает ее, растворяет в себе, если можно так выразиться. Вот и решение загадки. Я закончил, джентльмены». Редактор вновь склонился над своим блокнотом, и на мгновение в кабинете воцарилась тишина.
«Но каким образом», удивился Мастерс, «кожа, пусть даже и бессмертная, может повлиять на содержание книги? Когда книгу переплетают, текст уже напечатан, страницы обрезаны, склеены и прошиты – это противоречит элементарной логике. Даже если эта пресловутая кожа действительно живая, но я, признаться, этому не верю». Он недоверчиво взглянул на Саперстейна. «Если кожа продолжает жить, то чем же она питается?»
«Мельчайшими частицами питательных веществ, растворенными в атмосфере. Это называется суспензия», пояснил Саперстейн самым любезным тоном.
«Пойдемте, Джек. Мне надоело слушать эти сказки», решительно заявил Мастерс, поднимаясь на ноги.
«Кожа впитывает мельчайшие частицы пищи своими порами», холодно заметил Саперстейн.
Не двигаясь с места, Джек Снид продолжал внимательно изучать свои записи. Наконец, он задумчиво произнес: «Похоже, мы столкнулись с очень любопытным явлением. Весьма необычная редактура … Иногда оригинальный авторский текст переписывается почти полностью, а заодно пересматривается и вся философская концепция автора, как в случае с поэмой Лукреция. В других же случаях, когда речь идет о текстах, проникнутых, если можно так выразиться, философией вечной жизни, редакторская правка сводится к небольшим, едва уловимым нюансам. Таким образом, нам предстоит найти ответ на самый главный вопрос. С чем мы имеем дело? Одно из двух: либо это всего лишь философская теория одной из многочисленных форм жизни, либо этот пресловутый вурк действительно кое-что знает о загробном мире. Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. С точки зрения поэзии, она просто восхитительна – отточенные рифмы, прекрасный язык, интересный сюжет. Но содержащаяся в ней философская концепция вполне может оказаться ошибочной. Я не берусь утверждать наверняка, я ведь редактор,а не философ, моя профессия – редактировать тексты. Хороший редактор никогда не позволит себе исказить авторский текст, это было бы грубым нарушением профессиональной этики, однако наш вурк, а вместе с ним и его кожа, судя по всему, придерживается другого мнения». В кабинете вновь воцарилась тишина.
После долгого молчания Саперстейн, наконец, заговорил. «Интересно было бы взглянуть на эти отредактированные тексты. Может быть, в них содержатся по-настоящему ценные идеи, с которыми нам, людям, полезно будет познакомиться?»

1. Obelisk - знак (-) или знак (÷), этот знак ставится в рукописях против сомнительного слова. Авторская ирония: название издательства можно перевести как «сомнительные книги», «книги, не вызывающие доверия».
2. Драйден Джон (7 (19 августа) 1631 — 01 (12 мая) 1700) — знаменитый английский поэт, драматург, критик, баснописец, переводчик, эссеист и теоретик литературы, сделавший основным размером английской поэзии александрийский стих и более других способствовавший утверждению в английской литературе эстетики классицизма.
3. Интерполяция - слова или фразы, произвольно или случайно вставленные в текст при переписке или в процессе редактирования (в текстологии)
4. Тит Лукреций Кар. О природе вещей. / Пер. Ф. А. Петровского. Книга третья. Стихи 840-843.
5. Катрен - четверостишие, рифмованная строфа в четыре стиха, имеющая завершенный смысл.

51. Lana

Президент издательства «Обелиск Букс», импульсивный мужчина преклонных лет, с раздражением произнес, обращаясь к секретарше:

– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга ушла в печать, если в тексте ошибка, мы уже ничего не можем с этим поделать.

– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это довольно серьёзная ошибка. Если он прав, конечно. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…

– Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеофону. Я в курсе, что именно он утверждает, – Мастерс подошел к окну офиса и угрюмо уставился на привычный пейзаж: безжизненную, изъеденную кратерами поверхность Марса. Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, задумался он. Из них половина – в тисненом золотом переплете из меха марсианского уаба. Самого изысканного и дорогого материала, который только можно здесь найти. Это издание и без того для нас убыточно, а тут ещё такая неприятность.

На его столе лежал экземпляр книги. Лукреций, «О природе вещей», в легендарном переводе великого Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно полистал книгу: белые хрупкие страницы покорно шелестели под его пальцами. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется хоть один человек, который так хорошо знает этот древний текст, размышлял он. А ведь мужчина, ожидающий в соседнем кабинете, лишь один из восьми, написавших или позвонивших в издательство «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного… Какие уж тут споры? Без сомнения, все восемь местных ученых-латинистов правы. Проблема лишь в том, как заставить их откланяться без лишнего шума и вообще забыть о том, что они когда-то читали эту изданную «Обелиском» книгу и видели в ней злосчастный отрывок.

Мастерс нажал на кнопку интеркома на столе и сказал секретарю:

– Ладно, пусть войдет.

Иначе этот человек никогда не уйдет – он из тех, кто добивается своего, во что бы то ни стало. Эти ученые все такие. Похоже, у них безграничное терпение.

Дверь открылась, и за ней появился высокий седой мужчина. На нем были старомодные очки, такие когда-то носили на Земле, в руках он держал портфель.

– Спасибо, мистер Мастерс, – поблагодарил он, входя. – Позвольте мне объяснить Вам, почему наша организация придает такое значение подобной ошибке. Он расположился за столом и поспешно расстегнул портфель.

– В конце концов, наша планета всего лишь колония. Все наши ценности, традиции, артефакты культуры и обычаи пришли с Земли. ВОДОФАК считает, что ваше издание данной книги…

– ВОДОФАК? – перебил Мастерс. Он впервые слышал это название, но, тем не менее, оно вызвало у него тяжкий вздох. Наверняка, одна из множества кучек параноиков, которые дотошно штудируют любое печатное издание, какое попадется под руку, неважно издано оно на Марсе или привезено с Земли.

– Ведомство охраны достояния от фальсификаций артефактов культуры, – объяснил Брэндис. – Я захватил с собой подлинное издание книги, выпущенное на Земле, в переводе Драйдена, так же как и ваше местное издание.

Он сделал ударение на слове «местное», из-за чего книга стала казаться незначительной и второсортной, как будто, хмуро отметил про себя Мастерс, «Обелиск Букс» само по себе было весьма сомнительным издательством.

– Давайте перейдем к посторонним вставкам. Я настоятельно рекомендую Вам ознакомиться сначала с моим экземпляром, – он положил на стол Мастерса открытую старую книгу в потрепанном переплете, изданную когда-то на Земле. – Здесь отрывок напечатан правильно. А это, сэр, экземпляр, изданный Вами, тот же отрывок, – рядом с маленьким старинным томиком синего цвета он положил роскошное издание в переплете из меха уаба, выпущенное «Обелиском».

– Позвольте, я приглашу редактора, – прервал его Мастерс. Он нажал на кнопку интеркома и обратился к мисс Хэнди:

– Пригласите, пожалуйста, Джека Снида.

– Да, мистер Мастерс.

– Рассмотрим цитату из оригинального издания, – продолжил Брэндис. – Мы видим образец перевода с латыни следующего содержания. Кхм, – он смущенно прочистил горло и прочел вслух:

– С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,

И никаких ощущений у нас не пробудится больше,

Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

– Я знаю этот отрывок, – резко перебил его Мастерс, чувствуя себя задетым: его отчитывали, как школьника.

– Этих строк нет в Вашем издании, – заметил Брэндис. – Вместо них, Бог знает откуда, появилось вот это. Позвольте, я прочту, – он взял роскошный экземпляр в переплете из меха уаба, нашел нужный отрывок и зачитал:

– Горе и боль навсегда нас оставят по нашей кончине,

Смерть, словно море, раскроет пред нами глубины познанья:

Жизнь на земле лишь посланник, ведущий нас в вечную негу.

Пристально посмотрев на Мастерса, Брэндис громко захлопнул книгу в дорогом меховом переплёте.

– Но хуже всего то, – продолжил Брэндис, – что суть этого отрывка совершенно противоположна общему смыслу книги. Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать? И это был не Драйден и не Лукреций.

Он уставился на Мастерса так, как будто был уверен, что тот лично был автором этих строк.

Дверь кабинета открылась, и вошел Джек Снид, редактор издательства.

– Он прав, – развел руками редактор, глядя на Мастерса. – И это лишь одно из тридцати изменений в тексте или около того. Я изучил книгу вдоль и поперек, как только она вышла из-под пресса. А сейчас я приступил к другим изданиям, выпущенным нами этой осенью, – добавил он и раздосадовано крякнул. – И в нескольких из них я тоже обнаружил изменения.

– Вы делали последнюю редакторскую вычитку экземпляра перед его отправкой в набор. Вы видели эти ошибки? – спросил Мастерс.

– Их там не было, – ответил Снид. – И я лично просматривал корректуры, в них тоже не было никаких ошибок. Я не понимаю, как это возможно, но изменения появились только в конечном переплетённом варианте. А если быть более точным – только в экземплярах с золотым тиснением и в переплете из меха уаба. С обычными книгами в картонном переплете все в порядке.

Мастерс устало закрыл глаза и растерянно произнес:

– Но ведь издание одно и то же. Они вышли из-под одного пресса. Да, фактически, мы и не планировали изначально выпускать эксклюзивные экземпляры в дорогом переплёте. Эта идея возникла буквально в последнюю минуту, мы всё обсудили, и коммерческий отдел внес предложение выпустить половину экземпляров в переплете из меха уаба.

– Я считаю, – заключил Джек Снид, – что нам нужно тщательно изучить феномен меха марсианского уаба.

Спустя час сильно постаревший, разбитый Мастерс вместе с редактором Джеком Снидом сидели напротив Лютера Саперстайна, торгового агента компании «Флолесс Инкорпорейтед», крупнейшего поставщика шкур. Именно у них издательство «Обелиск Букс» приобретало мех уаба для переплёта эксклюзивных изданий.

– Прежде всего, – начал Мастерс уверенным тоном профессионала, – что представляет собой мех уаба?

– Собственно говоря, – ответил Саперстайн, – если прямо отвечать на поставленный вами вопрос, это шкура марсианского животного – уаба. Я понимаю, это, безусловно, не объяснение, господа, но, по крайней мере, давайте в наших дальнейших рассуждениях отталкиваться именно от этого. Чтобы нам лучше во всем разобраться, позвольте мне немного рассказать вам об особенностях самого уаба. Его мех ценится, потому что, помимо прочих преимуществ, он ещё и очень редкий. Причина в том, что смерть несвойственна для уаба. Я имею в виду, что убить уаба практически невозможно, даже если он стар или болен. И даже когда животное убито, его шкура не умирает. Именно в этом и заключается её уникальность и ценность, что делает её незаменимой для украшения интерьера, или, как в вашем случае, для переплета очень ценных книг, которые будут передаваться из поколения в поколение.

Слушая гнусавый голос Саперстайна, Мастерс вздыхал и уныло поглядывал в окно. Сидевший рядом с ним редактор делал для себя краткие пометки, при этом с его молодого, полного жизненной силы лица не сходило угрюмое выражение.

– Когда вы к нам обратились, – продолжал Саперстайн, – я подчеркиваю: вы сами к нам обратились, мы не искали вас; так вот, когда вы обратились к нам, мы поставили вам отборные, прекрасные шкуры, лучшие из всего нашего широчайшего ассортимента. Мех этих живых шкур блестит и переливается, словно подсвеченный внутренним особым сиянием; ничего подобного вы не найдете ни на Марсе, ни на Земле. Если шкуру порвать или надрезать, она восстанавливается сама. С течением времени мех разрастается и становится гуще, так что обложки ваших книг с годами будут выглядеть всё роскошнее, а спрос на них будет расти. Лет через десять великолепное качество обложек ваших книг…

– Значит, шкура продолжает жить, – перебил его Снид. – Интересно. А уаб, судя по вашим словам, слишком ловок, чтобы его можно было убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

– Все тридцать странных изменений, закравшихся в тексты наших книг, касаются бессмертия. Яркий тому пример – текст Лукреция. В оригинале речь идет о том, что человек бренен, что даже если после смерти есть жизнь, это не имеет никакого значения, так как мы всё равно забудем о нашем существовании здесь. Вместо этого появился новый посторонний отрывок, который безапелляционно заявляет о том, что жизнь после смерти не только существует, но и является продолжением нашей земной жизни, что, естественно, идет вразрез со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что это значит? Уабы перекрывают точки зрения разных авторов своей философией. Вот, где собака зарыта.

Он замолчал и вернулся к своим заметкам.

– Да как может шкура, – разразился Мастерс, – пусть даже вечно живущая, изменить содержание книги? Текст уже отпечатан, страницы обрезаны, листы склеены и сшиты. Это за гранью разумного! Пусть даже переплет из этой проклятой шкуры действительно живой, чему я лично не могу поверить, – он уставился на Саперстайна. – Если он живой, за счет чего он живет?

– Взвесь из мельчайших частиц пищи в атмосфере, – любезно ответствовал Саперстайн.

– Идем, это просто смешно, – фыркнул Мастерс, поднимаясь.

– Она вдыхает эти частицы через поры, – настаивал Саперстайн. В его вежливом тоне прозвучал упрек.

Не двинувшись с места, Джек Снид, глядя в свои заметки, задумчиво протянул:

– Некоторые измененные тексты просто завораживают. Иногда они кардинально отличаются от исходного текста и даже от основной мысли автора, как в случае с Лукрецием, а иногда, когда оригинал не противоречит доктрине вечной жизни, это лишь неуловимые, почти невидимые правки, если так можно выразиться. Но главный вопрос вот в чем. Что уаб хочет до нас донести: философскую точку зрения одной из форм жизни или знание, которое истинно для всех? Возьмем, к примеру, Лукреция. С точки зрения поэзии, его произведение прекрасно: это великая поэма, исполненная глубокого смысла. А с точки зрения философии? Может быть оно неверно? Я не знаю. Я занимаюсь тем, что редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор никогда не будет вставлять собственные измышления в текст автора. Но уаб или, каким-то образом, его бессмертная шкура делает именно это, – закончил он и замолчал.

– Интересно было бы узнать, есть ли в этих вставках на самом деле какой-то смысл,– нарушил паузу Саперстайн.

52. Laura

Пожилой владелец книжного издательства «Обелиск Букс», пребывая явно не в духе, раздраженно возразил: «Я не желаю его принимать, Мисс Хэнди. Текст уже напечатан, и если есть ошибка, нет возможности ее исправить».

«Но мистер Мастерс, - продолжала мисс Хэнди, - ошибка очень серьезная, сэр. Неужели он прав. Мистер Брэндис заявляет, что вся глава...»

«Я читал его письмо, потом общался с ним по видеофону. Суть его претензии мне известна». Мастерс прошелся по кабинету, остановился у окна и, нахмурившись, стал всматриваться в бесплодную, покрытую кратерами и морями поверхность Марса, которая простирается перед ним уже столько лет. «Пять тысяч напечатанных и переплетенных экземпляров, - подумал он, - добрая половина украшена золотым тиснением и обернута в мех марсианского вуба. Это самый дорогостоящий и самый роскошный материал, какой только можно найти. Само издание уже изрядно влетело нам в копеечку, а теперь еще и это».

На столе лежала копия книги. Поэма Лукреция «О порядке вещей» в превосходном переводе благородного Джона Драйдена. Белоснежные страницы послушно зашуршали в руках рассерженного книгоиздателя. «Кто бы мог подумать, что на Марсе кто-то так хорошо разбирается в древних текстах, - подумал он, – а ведь человек, ожидающий в приемной, лишь один из восьми сообщивших в «Обелиск Букс» об ошибке и готовых доказать свою правоту».

Доказать? К чему доказательства; эти восемь местных филологов-знатоков латинского языка абсолютно правы. Нужно сделать так, чтобы все они, не поднимая шума, забыли и об издательстве «Обелиск Букс», и о книге, и о злополучном отрывке – и делов-то.

Нажав кнопку вызова, Мастерс отдал распоряжение секретарю отправить гостю приглашение. Но гость все это время оставался в приемной, его космобиль оставался припаркованным у издательства. Все филологи бесконечно терпеливы – это их общая черта.

Отворилась дверь и на пороге появился высокий седовласый человек с портфелем в руках, в старомодных очках, некогда столь популярных у Землян. «Спасибо, мистер Мастерс, - начал он с порога, - позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает, что такая ошибка весьма серьезна». Он без приглашения сел к столу, резким движением открыл портфель. «Мы ведь, как ни крути, колония, и все наши обычаи, духовные ценности и артефакты наследовали у Земли. Наша организация, НАХРИНА, считает, что вы напечатали эту книгу...»

«НАХРИНА?» – перебил Мастерс. Он тяжело вздохнул, хоть и слышал об этой организации впервые. Очевидно, одна из многочисленных сомнительных фирм, которые пристально изучают все опубликованные на Марсе и Земле тексты.

«Некоммерческая Ассоциация Хранителей Редких и Неподдельных Артефактов, - пояснил Брэндис, - я принес с собой опубликованный на Земле экземпляр поэмы «О порядке вещей», в переводе Драйдена и ваше местное издание». «Местное издание» прозвучало, как нечто второсортное, вызывающее отвращение. «Словно сам факт публикации книг издательством «Обелиск Букс», - подумал Мастрес, - является оскорбительной неосмотрительностью». «Давайте обратимся к недостоверному отрывку. Начнем с моего экземпляра, - он открыл потрепанное, выцветшее издательство Землян и положил на стол Мастерса, - а затем, сэр откроем тот же самый отрывок в копии Вашей книги». Рядом с небольшой потрепанной книжкой появилось роскошное издание «Обелиск Букс», обернутое мехом вуба.

«Позвольте, я приглашу редактора», - произнес Мастерс. Нажав кнопку вызова, он отдал распоряжение вызвать Джека Снида.

«Итак, цитата из подлинного издания, - сказал Брэндис, - перед нами следующий метрическое толкование с латинского. Кхм». Он неловко откашлялся и начал читать вслух.

Далее, каждый удар, не по силам живому созданью,
Валит на месте его и немедленно следом за этим
В теле его и в душе все чувства приводит в смятенье,
Ибо тогда у начал разрушаются их положенья
И прекращаются тут совершенно движения жизни
Вплоть до того, что материя вся, сотрясённая в членах,
Узы живые души отторгает от тела


«Я знаю этот отрывок», - резко перебил его Мастерс, чувствуя нарастающее раздражение; этот человек позволяет себе читать Мастерсу лекции, словно первокурснику.

«Этой фразы, - продолжил невозмутимо Брэндис, - нет в Вашем издании. Вместо нее, Бог знает откуда, появляется поддельная трактовка. Позвольте». Взяв роскошную, в прекрасном переплете копию «Обелиска», он пролистал несколько страниц, нашел нужное место и принялся читать.

Далее, каждый удар, не по силам живому созданью,
Валит на месте его и немедленно следом за этим
В теле его и в душе все чувства приводит в движенье,
Но у начал не разрушаются их положенья
Не прекращается тут совершенно движения жизни
Вплоть до того, что материя вся, сотрясённая в членах,
Узы живые души не отторгает от тела


Пристально посмотрев на Мастерса, Брэндис захлопнул копию. «Более всего раздражает тот факт, что отрывок написан тем же слогом, что и вся книга. Откуда он взялся? Кто-то же его написал? Драйден не писал, да и Лукреций тоже». Он не отрывал глаз от Мастерса, словно никто иной, а Мастерс собственноручно вставил этот отрывок.

Открылась дверь и вошел Джек Снид, редактор компании. «Он прав», - покорно сообщил он своему начальнику. «И это лишь один отрывок из порядка тридцати таких же; как только стали приходить письма, я изучил всю книгу вдоль и поперек. Сейчас я просматриваю недавно изданный каталог, - добавил он недовольно, - я и в нем нашел несколько изменений по тексту».

«Вы последним редактировали копию до отправления в печать. Были ли там ошибки?» - обратился к редактору Мастерс.

«Ошибок не было», - ответил Снид, - я и верстку проверял лично. Также никаких изменений. Ошибки появились только в напечатанном варианте – чертовщина какая-то. И что самое невероятное: только в изданиях, обернутых в мех вуба и тисненных золотом. Обычные экземпляры в твердых переплетах в порядке».

Мастерс нахмурился. «Но это же одно издание. Экземпляры печатались одновременно. Да мы и не планировали выпускать в печать эксклюзивные, дорогие книги; решение было принято в последний момент, поэтому только половина тиража имеет золотое тиснение и обернута в мех вуба».

«Наверное, - предположил Снид, - нам необходимо получить более подробную информацию о мехе марсианских вубов».

Час спустя, обессилевший Мастерс, чувствующий себя постаревшим как минимум на 10 лет, вместе со своим редактором, Джеком Снидом, сидел напротив Лютера Саперштейна, делового агента акционерной компании «Эталон», которая занималась поставкой меха; именно здесь «Обелиск Букс» и приобрели меха вубов для обложки книг.

«Прежде всего, - официальным тоном начал разговор Мастерс, - что такое мех вуба?»

«В сущности, - ответил Саперштейн, - следуя структуре Вашего вопроса, ответ следующий: это мех марсианского вуба. Я знаю, это не очень информативно для вас, джентельмены, но, по меньшей мере, это исходная информация, постулат, с которым мы все можем согласиться. Опираясь на эти данные, мы поговорим более подробно об этих существах. Мех их ценится высоко, поскольку наряду с другими причинами, он очень редкий. Редкий, потому что вубы почти никогда не умирают. Причем их практически невозможно убить – даже больного или старого. И даже, если вуб убит, его мех продолжает жить. Благодаря этому качеству, мех приобретает уникальную ценность и используется для декорирования домашнего интерьера, либо, как в Вашем случае, для обложек проверенных временем, бесценных книг, изданных на века».

Мастерс вздохнул, он устало смотрел в окно и рассеянно слушал монолог Саперштейна. Рядом его редактор с угрюмым выражением на молодом и энергичном лице неустанно что-то записывал.

«То, что мы вам поставляли, - продолжил Саперштейн, - после того, как вы к нам обратились: не забывайте, что вы сами к нам обратились, мы не навязывали вам наш товар. Так вот тот мех был специально отобранным, самым лучшим кожсырьем в нашей обширной коллекции. Этот живущий мех испускает уникальное сияние; ничто на свете, ни дома, на Земле, ни на Марсе, не может с ним сравнится. Случись порез или царапина, мех обладает уникальным свойством самовосстановления. Со временем сияние только усиливается, поэтому обложки ваших книг становятся еще шикарнее, а книги, соответственно, еще более востребованными. Через 10 лет качество меха на этих обложках...»

Снид прервал рассуждения агента: «Получается, мех вуба продолжает жить. Любопытно. А вуб, по Вашим словам, настолько проворен, что его почти невозможно убить». Он посмотрел на Мастерса. «Основная идея каждого из 30 странных исправлений в тексте наших книг – это бессмертие. Причем все эти исправления типичны и расположены в определенных строках. Оригинальные тексты учат тому, что человек смертен, и если он продолжает существование после смерти, это не имеет значение, поскольку он ничего не помнит о своей прежней жизни. Вместо подобных строк о смертности, появляются новые строки, решительно заявляющие о новой жизни. И эта новая жизнь – продолжение предыдущей. Как вы видите, это полная противоположность философии Лукреция. Мы становимся свидетелями нечто такого... Осознаете ли вы это? Философия этих чертовых вубов проникает в произведения других авторов. Вот так». Он замолчал. И продолжил делать заметки.

«Как может мех, - недоумевал Мастерс, - даже если он бессмертен, влиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы разрезаны, книга склеена – это же противоречит логике. Даже, если обложка, черт бы побрал этот мех, действительна жива, я едва могу в это поверить». Он посмотрел на Саперштейна: «Допустим, жива, чем мех питается?»

«Мельчайшими частицами еды, растворенными в воздухе», - вежливо ответил Саперштейн.

Мастерс поднялся: «Идем. Это полная чушь».

«Мех впитывает частицы, - пояснил Саперштейн, - через поры». Его голос прозвучал высокомерно и даже немного осуждающе.

Продолжая изучать свои записи, и не поднимаясь вслед за своим начальником, Джек Снид произнес задумчиво: «Некоторые измененные тексты потрясают. Ведь это не полное изменение оригинального отрывка и идеи автора, в данном случае Лукреция, а едва различимое, почти незаметное изменение смысла – изменение слов, в которых заложена теория вечной жизни. Главный вопрос в следующем. Столнкулись ли мы с мнением одной из форм жизни или вубы действительно знают, о чем говорят. Что касается, например, поэмы Лукреция. С точки зрения поэзии, это великое, очень красивое и интересное творение. Но с точки зрения философии, оно может быть ошибочным. Я не знаю. Это не моя работа. Хороший редактор никогда не будет интерпретировать на свой лад авторские тексты. А вуб делает именно это, или точнее, мех вуба». Редактор замолчал.

«Хотел бы я знать, вырастет ли на них цена в этом случае», - произнес Саперштейн.

53. Lazy pirate

Барни Мастерс, пожилой президент издательства «Обелиск», сказал, не скрывая раздражения:

– Я не желаю его видеть, мисс Хенди! Тираж отпечатан. Если там и есть ошибка в тексте, поделать уже ничего нельзя.

– Мистер Мастерс, это очень грубая ошибка! – не отступала мисс Хенди. – Если он прав, разумеется. Мистер Брандис утверждает, что из-за этого вся глава…

– Читал я его письмо. И по телефону с ним говорил. Я в курсе его претензий.

Мастерс подошёл к окну и бросил угрюмый взгляд на пустынную, испещрённую кратерами поверхность Марса – пейзаж, который он лицезрел ежедневно на протяжении уже многих лет. «Пять тысяч копий, – думал он. – Отпечатаны и переплетены. И у половины – обложка из вубьего меха, да с золотым тиснением. Самый элегантный, самый дорогой материал из всех, что только можно придумать. Мы с этим изданием и так работали себе в убыток, а тут на тебе…»

У него на столе лежал экземпляр той самой книги: «De Rerum Natura»* Лукреция в величественном переводе Джона Драйдена. Мастерс исполненным злости движением перелистнул хрустящие белые страницы. Кто мог ожидать, что на Марсе найдутся специалисты по столь древним текстам? Посетитель, что сейчас сидел в приёмной и дожидался аудиенции, был лишь одним из восьми человек, написавших или позвонивших в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Там двух мнений быть не могло: правда на стороне восьмерых знатоков латыни. Теперь вопрос был только в том, как замять это дело. Как заставить их забыть о том, что они вообще открывали это злосчастное издание с его дурацкой ошибкой.

Мастерс нажал на кнопку селектора и сообщил секретарше:

– Ладно. Пусть заходит.

А то иначе этот тип не уйдет. Будет торчать на парковке и поджидать его. Они такие, эти учёные мужи: уж чего-чего, а терпения им не занимать.

Дверь открылась, и вошёл высокий седой мужчина. На нём были старомодные очки земного фасона. В руке он сжимал портфель.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация считает эту ошибку столь серьёзной.

Он уселся в кресло и с готовностью расстегнул портфель.

– Не стоит забывать, что мы, в конце концов, живём в колонии. Все наши ценности, наши нравы и обычаи, наши культурные памятники – всё это пришло с Земли. МОКАКА считает, что, издав эту книгу…

– МОКАКА? – оборвал его Мастерс. Он впервые слышал это название, но всё равно мысленно застонал. По всей видимости, очередная ассоциация чокнутых крючкотворов, местных или с Земли, под микроскопом изучающих всю печатную продукцию.

«Межпланетное общество контроля за аберрациями культурных артефактов», – пояснил Брандис. – У меня при себе аутентичное земное издание «De Rerum Natura». Перевод Драйдена – тот же, что и в вашем местном издании. – Он произнёс «местном» так, точно это слово обозначало что-то паршивое, второсортное; как будто издательство «Обелиск» оскорбляло природу самим фактом своего существования. – Давайте посмотрим, где в ваш перевод вкрались интерполяции. Вначале изучите мой экземпляр, – он положил на стол раскрытую книгу в старой, истрепавшейся обложке голубого цвета, – где, как вы можете видеть, всё переведено корректно. А вот, сэр, тот же отрывок в вашем изложении. – На стол рядом с древней книжонкой лёг изысканный фолиант, украшенный мехом вуба.

– Позвольте, я позову нашего редактора, – сказал Мастерс. Он нажал на кнопку и сказал:

– Мисс Хенди, попросите Джека Снеда зайти ко мне.

– Да, мистер Мастерс.

– Сейчас я прочту текст аутентичного издания, – заявил Брандис. – Обратите внимание на стихотворный размер. Кхе-кхе…

Он прочистил горло, словно бы немного смущаясь, а затем продекламировал:

– Навеки сбросим груз мирских сует –
Страдать не может тот, кого уж нет.
Пусть рухнет небо, солнце сменит путь –
Закат эпох не тронет нас ничуть.

– Я знаю этот отрывок, – сухо ответил Мастерс. Он чувствовал себя уязвлённым: этот человек читал ему лекцию, будто мальчишке.

– Этих строк, – сказал Брандис, – в вашем издании нет. Вместо них там поддельное четверостишие – одному Богу известно, кто его сочинил. С вашего позволения я озвучу.

Он взял в руки издание «Обелиска», полистал, нашёл нужное место и начал читать:

– Навеки сбросив груз мирских сует,
Узрим: преград пред нами никаких уж нет.
Так смерть нам станет новою зарёй,
И мы к вершинам знаний путь продолжим свой.

Смерив Мастерса осуждающим взглядом, он захлопнул книгу.

– Что меня больше всего раздражает, – сказал Брандис, – в этом четверостишии изложена мысль, которая диаметрально противоположна философии всего произведения. Откуда взялись эти строки? Кто-то же их написал. Драйден к этому не причастен. Лукреций и подавно. – Он смотрел на Мастерса так, будто обвинял в этом литературном преступлении конкретно его.

Дверь в кабинет распахнулась, и вошёл Джек Снед, редактор.

– Он прав, – подтвердил Снед. – Причём это только одно из искажений; всего их порядка тридцати. Как стали приходить письма, я прошерстил весь текст. А сейчас начал просматривать остальные книги из нашего осеннего каталога. – Он добавил с явным недовольством в голосе: – Уже нашёл несколько таких же правок.

– Вы последним делали вычитку, перед тем как книгу отдали в набор, – сказал Мастерс. – В тексте были ошибки?

– Нет, я абсолютно в этом уверен, – ответил Снед. – Более того, я лично вычитывал гранки: там текст тоже был в порядке. Изменения появились, когда пришёл тираж из типографии, хоть я и не представляю, как такое возможно. Если быть точным, правки есть только в экземплярах с обложкой из меха. В книгах с обычным твёрдым переплётом перевод нормальный.

Мастерс пару раз моргнул.

– Но издание-то ведь то же самое. Их же печатали на одних и тех же станках. Да мы и не планировали изначально делать партию с дорогой обложкой; это уже потом, в последний момент посовещались с отделом продаж и решили переплести половину тиража в мех марсианского вуба.

– Очевидно, – сказал Снед, – мы чего-то об этом мехе не знаем.


Час спустя престарелый издатель и молодой редактор вошли в кабинет Лютера Саперштейна, торгового агента «Флолесс** инкорпорейтед» – фирмы, у которой их издательство закупило мех для производства обложек. Мастерс устало опустился в кресло.

– Давайте проясним один момент, – начал он без обиняков. – Что такое вубий мех?

– Ну, по сути, – сказал Саперштейн, – если рассматривать этот вопрос в том ключе, в каком вы его задали, – это мех, добытый из марсианского вуба. Я понимаю, джентльмены, это определение вам мало о чём говорит, но оно послужит своего рода ориентиром, аксиомой, отталкиваясь от которой уже можно строить более содержательные умозаключения. Чтобы вам стало понятнее, давайте я расскажу о природе вубьего меха. Этот мех ценится, помимо прочего, за то, что он крайне редок. А редок он потому, что вубы умирают очень редко. Я имею в виду, что убить вуба, даже больного или старого, практически невозможно. И даже после смерти вуба его шкура продолжает жить. Эта его особенность и делает вубий мех столь подходящим материалом для украшения дома, или, как в вашем случае, для переплетения ценных книг, которые будут передаваться из поколения в поколение…

Саперштейн бубнил и бубнил. Вздохнув, Мастерс уставился в окно. Сидевший позади него Снед внимательно слушал и делал таинственные пометки в блокноте; на его лице застыло выражение крайней задумчивости.

– Тот материал, что мы вам поставили, – продолжал Саперштейн, – когда вы обратились к нам – и заметьте, это вы обратились к нам, по собственной инициативе, – представляет собой отборнейшие, самые качественные шкуры из нашего ассортимента. Эти живые шкуры сами по себе, безо всякой дополнительной обработки отливают глянцем. Ни здесь, на Марсе, ни на Земле вы не найдёте ничего подобного. Если разорвать или поцарапать шкуру, она сама восстанавливается. Постепенно, месяц за месяцем, шкура разбухает и прибавляет в красоте – таким образом, со временем ваши книги принимают всё более роскошный вид, и их ценность возрастает в разы. Через десять лет качество этих обложек достигнет…

Снед перебил его:

– Так значит, шкура живая. Любопытно. А вуб, вы говорите, настолько проворен, что его нельзя убить?

Он глянул на Мастерса.

– Все тридцать с лишним правок, что я нашёл, так или иначе связаны с идеей бессмертия. Случай с Лукрецием показателен. В оригинальном тексте речь идёт о том, что жизнь человека – явление временное, и даже если он сумеет пережить смерть, это не важно, поскольку память о существовании в этом мире он навсегда утратит. А в искажённом переводе говорится о новой жизни, которая продолжает предыдущую. Как вы заметили, налицо явное расхождение с философией Лукреция. Вы ведь понимаете, что мы с вами наблюдаем? Мировоззрение чёртова вуба накладывается на взгляды авторов. Вот и вся разгадка.

Он умолк и вновь принялся царапать какие-то свои пометки.

– Как может обложка, – медленно проговорил Мастерс, – пусть даже неубиваемая, менять содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и сшиты. Это же бред. Даже если эта клятая шкура в самом деле жива – а мне в это верится с трудом. – Он уставился на Саперштейна. – Объясните мне, как она может жить? Чем она питается?

– Рассеянными в воздухе крошечными частичками пищи, – со всей учтивостью ответил Саперштейн.

Мастерс поднялся с кресла.

– Идёмте отсюда, – сказал он Снеду. – Это просто смешно.

– Она всасывает их через поры. – Саперштейн говорил очень серьёзно, едва ли не с упрёком.

Снед изучал записи и не спешил вставать вслед за своим руководителем. Он пробормотал:

– Некоторые из изменённых текстов просто потрясающи. Всё подогнано под доктрину вечной жизни, причём кое-где смысл изменён на противоположный, как у Лукреция, а иные правки незначительны, почти незаметны. Но главный вопрос вот в чём: имеем ли мы дело с сугубо личным мнением, или вуб действительно знает, как оно на самом деле? Взять, к примеру, поэму Лукреция. Это великое произведение, очень красивое, очень интересное – если говорить о поэзии. Но с точки зрения философии её посыл, возможно, ошибочен. Или нет. Не знаю. Это не моя работа. Я только редактирую книги, а не пишу их. Править авторский текст по своему вкусу – это в нашей профессии последнее дело. Но именно этим вуб, или его шкура, и занимается.

Саперштейн сказал:

– Было бы интересно узнать, стали ли тексты после этого лучше.


* «О природе вещей» (лат.)
** Flawless (англ.) - безукоризненный

54. Lex

Не по обложке

(Филипп К. Дик)

– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга вышла. Если в тексте опечатка – ничего не поделаешь, – пробурчал недовольно издерганный пожилой директор «Обелиск Букс».

– Но, мистер Мастерс, – не сдавалась мисс Хэнди, – очень серьезная, если он прав, ошибка, сэр. Мистер Брандис утверждает, что целая глава…

– Я читал его письмо, по видифону разговаривал. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну и задумчиво уставился на бесплодную, в оспинах кратеров поверхность Марса – которое десятилетие знакомый вид. Пятитысячный тираж не давал покоя. И ведь половина – в тисненном золотом переплете из меха марсианского уаба. Изящней и дороже материала не найти. Издание уже не окупалось, и вот вам.

На рабочем столе лежал экземпляр. «De Rerum Natura» Лукреция в превосходном, возвышенном переводе Джона Драйдена. С досадой, Барни Мастерс полистал хрустяще-белыми страницами. «Кому могло в голову прийти, что кто-нибудь на Марсе настолько разбирается в древнем творении?» – размышлял он. А ожидающий в приемной человек был лишь одним из восьми, написавших или позвонивших в издательство насчет спорного места.

Спорного? Двух мнений и быть не могло: восьмерка местных знатоков латыни права. Вопрос в том, как теперь сделать так, чтобы они отстали, забыв, что брали в руки «обелисковский» том и выявляли некое упущение.

Мастерс вызвал по интеркому секретаршу:

– Ладно, впускайте.

Иначе он никогда не уйдет: тот тип, что с места не сдвинется. Такие они, грамотеи – безграничное у них, похоже, терпение.

В открывшейся двери показался высокий седой мужчина в старомодных терранских очках и с портфелем.

– Спасибо, мистер Мастерс, – начал он, входя. – Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация полагает серьезнейшими подобного рода ошибки.

Он подсел к столу и быстро расстегнул портфель.

– Марс ведь колония, в конечном счете. Все наши ценности, моральные устои, культурные артефакты и нормы поведения родом с Терры. Выход у вас этой книги ШОЗА расценивает…

– ШОЗА? – перебил Мастерс. О такой он никогда не слышал, но тем не менее тяжко вздохнул. Наверняка, одна из тех озабоченных контор, пристально следящих за всем, что появляется в печатном виде, будь оно опубликовано здесь, на Марсе, или поступило с Терры.

– «Шеренга общей защиты артефактов от фальсифицирования и стилизаторства», – объяснил Брандис. – У меня с собой аутентичное терранское издание «De Rerum Natura» – перевод Драйдена, как и в местном вашем.

«Местном» подчеркнуто прозвучало как нечто второсортное, как будто «Обелиск Букс» ему отвратителен уже тем, что вообще печатает книги.

– Рассмотрим разночтения. Настоятельно прошу вас изучить сначала мой экземпляр, – он положил потрепанную книгу Мастерсу на стол, – где все предстает в исходном виде. А затем, сэр, один фрагмент в собственном вашем издании.

Рядом со старой синенькой книжицей водрузился внушительный, завернутый в мех «обелиск».

– Дайте-ка я позову своего литредактора, – сказал Мастерс.

Нажав на кнопку интеркома, он обратился к мисс Хенди:

– Джека Снида попросите зайти, пожалуйста.

– Да, мистер Мастерс.

– Как можно убедиться, – продолжал Брандис, – аутентичный вариант содержит в себе метрический перевод с латыни. Кхм.

Он застенчиво откашлялся и принялся читать вслух:

– От скорбных мук свободу обретем;
Не будет чувств: жизнь в прахе не найдем.
Хоть брег падет, хоть воспарят моря,
Не встанем мы – перевернет земля.

– Я знаю, о чем речь, – отрезал Мастерс, задетый тем, что ему читали лекцию, как ребенку.

– Это четверостишие отсутствует в вашем издании, а на его месте возник фальшивый катрен, Бог знает какого происхождения. Вы позволите? – подняв роскошное изделие из меха уаба, Брандис поводил по строкам пальцем, нашел нужную и зачитал:

– От скорбных мук свободу обретем;
объятый прахом муж тем чувством обделен.
Брег смерти растворяет вид иной:
Блаженства вечного герольд – наш путь земной.

Он громко захлопнул меховый том, не сводя с Мастерса глаз.

– Что беспокоит больше всего, - заметил Брандис, – так это то, что четверостишие несет посыл диаметрально противоположный смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то должен был написать его. Драйден его не писал, как и Лукреций…

Он пялился на Мастерса, словно не сомневаясь, что тот лично все учинил.

Дверь кабинета открылась, и зашел Джек Снид, литературный редактор издательства.

– Он прав, – подтвердил он своему нанимателю. – И это только одно изменение в тексте из тридцати или около того. Я перелопатил его от корки до корки, после того как начали приходить письма. А сейчас взялся за другие недавно вышедшие у нас позиции.

Добавил, бормоча:

– В некоторых также нашлись изменения.

– Вы были последним из редакторов, вычитывавшим макет перед сдачей в производство. Были тогда эти ошибки? – спросил Мастерс.

– Нет, исключено, – ответил Снид. – Я и корректуру лично выверял, там их также не было. Изменения, если так разобраться, не показываются до тех пор, пока не появляются готовые, в переплете, копии. Точнее сказать, те из них, что с позолотой и на уабьем меху. С обычными, в картонных обложках – все нормально.

Мастерс удивленно заморгал:

– Но они же идентичны. Из-под одного пресса вышли. В сущности, мы даже не планировали поначалу эксклюзивное, дорогое оформление; в последний момент все решалось, когда отдел сбыта предложил реализовать полтиража в уабьем меху.

– Думаю, – сказал Джек Снид, – нам следует тщательнее разобраться в вопросе марсианской пушнины.

Часом позже стареющий Мастерс вместе с литредактором сидел перед Лютером Саперштейном, агентом мехоторговой компании «Флолесс инкорпорейтед» – поставщика того самого материала, из которого делался книжный переплет для «Обелиск Букс».

– Прежде всего, – начал Мастерс отрывистым деловым тоном, – что такое уабий мех?

– В общем, – ответил Саперштейн, – в том смысле, как вы сформулировали вопрос, – это мех марсианского уаба. Я понимаю, что это мало о чем вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это исходная точка, постулат, с которым мы все можем согласиться и начать выстраивать что-то более убедительное. Для пользы дела, разрешите мне остановиться на самой природе уаба. Мех высоко ценится, если он, кроме прочего, редкостный. Уабий мех – редкостный, потому что уабы очень редко умирают. То есть я хочу сказать, что убить уаба почти невозможно – даже старую или больную особь. И даже если уаб все-таки убит – его шкура остается живой. Это качество придает уникальность предметам интерьера или, как в вашем случае, делает вечным переплет драгоценных книг.

Пока Саперштейн углублялся в тему, Мастерс затосковал, отрешенно глядя за окно. Его литредактор рядышком что-то кратко записывал с мрачным выражением на молодом энергичном лице.

– Товар, который мы вам поставили, – продолжал Саперштейн, – после того как вы к нам обратились, – сами, заметьте, обратились, без инициативы с нашей стороны, – представлял собой отборные, безупречные шкуры из наших обширных запасов. Живая шерсть источает уникальный блеск; с ней не сравнится ничто другое на Марсе или у нас на Терре. Будучи надорван или поцарапан, покров самовосстанавливается. За месяцы он только погустеет, так что обложки ваших изданий становятся все роскошнее, и, следовательно, востребованнее. Через десять лет качество высокого ворса в переплете книг…

– Так шкура все еще жива, – перебил его Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его практически невозможно убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

– Каждое из порядка тридцати изменений, привнесенных в тексты наших книг, касается бессмертия. Переработка Лукреция типична: оригинал поучает, что жизнь преходяща, без разницы уцелеет ли человек после смерти, так как он лишится воспоминаний о земном существовании. На замену является поддельный пассаж и прямо говорит о продолжающейся в будущем жизни; вот именно, в полном противоречии всей философии Лукреция. Вы понимаете, что мы наблюдаем, или нет? Уабья философия возобладала над авторской, черт возьми. Вот и все, – он умолк и тихо продолжил черкать свои пометки.

– Как может шкура, – задал вопрос Мастерс, – даже постоянно живая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан – страницы разрезаны, проклеен и сшит книжный блок – в голове не укладывается. Даже если переплет, покров чертов, по-настоящему живой, я не могу в это поверить.

Он посмотрел на Саперштейна:

– Если оно живое, то чем оно кормится?

– Мельчайшими частицами продуктов питания, взвешенными в воздухе, - любезно проинформировал Саперштейн.

– Пошли, – сказал Мастерс, поднимаясь на ноги. – Глупость какая.

– Оно поглощает частицы через поры, – тон Саперштейна был исполнен достоинства с упреком.

Все еще сидя, углубившись в свои заметки, Джек Снид задумчиво произнес:

– Некоторые из поправок очень интересны. Они варьируют от полной замены оригинального параграфа, – и авторского замысла, как в случае Лукреция, – до очень тонких, почти незаметных уточнений, так сказать, в текстах, более сочетающихся с учением о вечной жизни. Вопрос же заключается в том, имеем ли мы дело с мнением отдельно взятой формы жизни или же уаб знает, о чем говорит. К примеру, поэма Лукреция – величайшее, красивейшее и интереснейшее поэтическое произведение. Но как философия – не исключено, что ошибочна. Даже не знаю. Это не мое дело: я лишь издаю книги, а не пишу их. Коверкать авторский текст на свой лад – последнее из того, чем должен заниматься настоящий редактор. Но именно это и делает уаб, ну или оставшаяся от него шкурка.

И притих опять.

– Хотелось бы уточнить, представляет ли добавленное какую-то ценность? – нарушил молчание Саперштейн.

55. Libra-Scales

Смысл - внутри обложки.
(Филип Kиндред Дик)

Пожилой и сварливый президент «Обелиск Букс» сказал раздражённо:

- Не хочу даже и видеть его, мисс Хенди. Выпуск уже в печати, и если даже в тексте есть какая-то ошибка, мы ничего не можем сделать в данный момент.

- Но, мистер Мастерс… - снова начала она. – Сэр, это существенная ошибка. И если вдруг он прав… Мистер Брэндайс требует, чтобы всю главу…

- Я видел его письмо, я даже разговаривал с ним по видеосвязи. Я в курсе, чего он требует.

Мастерс подошёл к окну своего офиса и мрачно уставился сквозь него на иссушенную поверхность Марса, изрытую кратерами – картина, которую он наблюдал уже многие десятилетия. Пять тысяч копий отпечатаны и прошиты, думал он. И половина из них – в мехе марсианских пушистиков-вубов с золотым тиснением. В самом дорогом, самом элегантном материале, который они тут могли достать. Они уже и так потеряли значительную сумму на этом издании, а теперь ещё и это.

Один из экземпляров книги лежал на его рабочем столе - Лукрециева поэма «О природе вещей», в величественном и возвышенном переводе Джона Драйдена.

Барни Мастерс со злостью перевернул белые хрустящие страницы. Кто, чёрт возьми, мог ожидать, что на всём Марсе найдётся хоть один человек, знающий этот древний текст настолько хорошо. А посетитель, который ждал его сейчас в приёмной, был лишь одним из восьми написавших или позвонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Да нет тут никакого спора; все эти восемь местных знатоков латыни правы. Вопрос лишь в том, как теперь по-тихому отправить их отсюда, заставить отступиться и сделать так, чтобы они вообще забыли, что когда-либо читали издание «Обелиска» и обнаружили этот отрывок, с которым в издательстве так сильно напортачили.

Коснувшись кнопки селектора, Мастерс сказал секретарше: «Ладно, впусти его». Ведь иначе этот парень не уйдёт никогда; он, по-видимому, из тех людей, что будут до победы сидеть как привязанные. Все учёные в этом похожи; кажется, у всех у них просто безграничное терпение.

Дверь открылась, и в проёме нарисовался высокий седовласый мужчина, в старомодных очках земного фасона и с портфелем в руке.

- Благодарю Вас, мистер Мастерс, - сказал он, заходя. – Сэр, позвольте мне объяснить, почему наша организация считает очень серьёзными ошибки, подобные этой.

Он уселся за стол и быстро расстегнул свой портфель.

- Мы ведь являемся планетой-колонией. Все наши моральные ценности, нравы, предметы культуры и обычаи берут своё начало с Земли. ЧОЗАНАФИГ рассматривает вашу публикацию данной книги…

- ЧОЗАНАФИГ? – перебил его Мастерс. Хотя он никогда не слышал о таком учреждении, но, несмотря на это, тяжело вздохнул. Очевидно, это одна из тех многочисленных бдительных и капризных организаций, которые просматривают всё, появляющееся в печати либо тут, у них на Марсе, либо пересылаемое с Земли.

- «Чёткое Отслеживание Защищаемой Аутентичности, Нахождение Активных Фальсификаций, Исправительная Герменевтика», - объяснил Брэндайс. – Я захватил с собой подлинное, правильное земное издание текста «О природе вещей» - в том же переводе Драйдена, что и тут у вас.

Его акцент на «тут у вас» придавал их марсианской деятельности отвратительный оттенок местечковости и второсортности - как если бы, размышлял Мастерс, «Обелиск Букс» поступал ужасно гнусно, вообще печатая хоть что-нибудь.

- Давайте разберём искажения исходного текста. Советую Вам, прежде всего, изучить мою копию, - и Брэндайс положил на его стол старую, потрёпанную книгу, изданную где-то на Земле, открыв её на одной из страниц. - Здесь текст напечатан правильно. А затем, сэр, прочтите вариант из вашего собственного издания, тот же самый отрывок, - и рядом с небольшой древней книгой в голубой обложке он положил один из роскошных больших экземпляров в меховом переплёте, выпущенных в «Обелиск Букс».

- Я позову сюда нашего литературного редактора, - откликнулся Мастерс.

Нажав на кнопку селектора, он попросил мисс Хенди:

- Будь добра, скажи Джеку Сниду, чтобы зашёл ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Цитируя текст из аутентичного издания, - продолжил Брэндайс, - мы получаем следующее воспроизведение стихотворного размера латыни. Гхм! – он смущённо прочистил горло и начал чтение вслух:

«Не станем чувствовать ни скорби и ни боли,
Не станем ощущать, когда не живы боле;
Пусть суша - морем, море - высью станут –
НедвИжимы мы будем и бесправны».

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал Мастерс, чувствуя раздражение оттого, что этот тип поучал его, словно какого-то мальчишку.

- Этот катрен, - заметил Брэндайс, - в вашем издании отсутствует, зато на его месте красуется Бог знает откуда взявшееся подложное четверостишие. Позвольте-ка.

Взяв экземпляр роскошного, шикарного издания «Обелиска», он пролистал его, отыскивая нужную страницу, и затем прочёл:

«Не станем чувствовать ни скорби и ни боли -
Тех, что дитя Земли познать и ощутить не волен;
Коль уж и так мертвы мы, в схожести с морской волной
Блаженства вечного предел нам - горизонт земной».

Свирепо глядя на Мастерса, Брэндайс с шумом захлопнул роскошное издание.

- А больше всего раздражает то, - сказал он, - что это четверостишие выражает идею, которая диаметрально противоположна всему произведению. Откуда оно взялось, а? Кто-то ведь его сочинил; Драйден этого не делал, потому что и Лукреций этого не делал.

Он разглядывал Мастерса так, словно был уверен, что именно тот и затеял всю эту историю.

Открылась дверь, и в офисе появился Джек Снид, литературный редактор издательства.
- Он прав, - безропотно согласился он, обращаясь к шефу. – И это только одна переделка текста, одна из штук тридцати или около того. С тех пор, как стали приходить письма, я перелопатил всю поэму, и теперь возьмусь за исправление ошибок в других наших недавних проектах.

И добавил ворчливо:

- В нескольких из них я тоже нашёл изменения.

- Ты должен был быть последним из редакторов, вычитывающим текст перед его отправкой в набор, - напомнил Мастерс. – Тогда эти ошибки были?

- Их не было, абсолютно точно не было, - ответил Снид. – И я собственноручно проверил все гранки – в гранках тоже не было этих изменений. Их не было до тех самых пор, пока последние из книг не оказались переплетёнными – если это вообще имеет какой-то смысл. Если точнее, это были экземпляры в золотом переплёте, отделанные мехом. А со стандартными копиями - в твёрдой обложке - с ними всё нормально.

Мастерс заморгал:

- Но это ведь один и тот же выпуск. Они же одновременно шли под пресс. В сущности, мы изначально вообще не планировали делать эксклюзивный, дорогостоящий переплёт; мы лишь в последнюю минуту всё это обсудили, и отдел торговли предложил выпустить половину издания в меховой отделке.

- Полагаю, - сказал Джек Снид, - что у нас появилась необходимость внимательного рассмотрения темы марсианских пушистиков.

Через час старенький, шатающийся Мастерс в сопровождении своего литературного редактора уже сидел перед Лютером Саперштейном, торговым агентом по мехозаготовке фирмы «Флоулесс, Инкорпорейтед», у которой «Обелиск Букс» и приобрёл те самые шкурки для своих книг.

- Прежде всего, - начал Мастерс в своей решительной, профессиональной манере, - что такое мех пушистика-вуба?

- По существу, в том смысле, в котором Вы задаёте этот вопрос, это - мех марсианского вуба, - ответил Саперштейн. – Я понимаю, джентльмены, что это ни о чём вам не говорит, но, по крайней мере, это точка отсчёта, то есть постулат, в котором мы все можем прийти к согласию, и от которого мы можем начать построение чего-то гораздо более внушительного. Для большей пользы делу позвольте посвятить вас в природу того, что является вубом. Одной из нескольких причин, по которым ценится их мех, является его редкость. Мех вуба – редкость, потому что вубы умирают очень редко. Я имею в виду, что вуба просто невозможно убить – даже если он болен или стар. И даже если вуб всё-таки убит – шкура его продолжает жить. Подобное качество делает её уникальным элементом домашнего декора – или, как в вашем случае переплётного дела, продлевает возможность продления срока жизни ценных книг.

Пока Саперштейн бубнил всё это, Мастерс вздыхал, вяло глядя в окно. Сидевший возле него литературный редактор делал краткие пометки, понятные только ему, и какое-то тёмное выражение застыло на его молодом, энергичном лице.

- Те поставки, которые мы осуществили, когда вы к нам обратились – и заметьте: это вы к нам обратились, мы вас не искали, - продолжал Саперштейн, - так вот, те поставки представляли собой самые отборные, самые превосходные шкурки из нашего огромнейшего ассортимента. Эти живые шкурки блестят с присущим лишь им уникальным великолепием; ничто на Марсе или даже на самой Земле не идёт с ними ни в какое сравнение. Порванная или поцарапанная, шкурка восстанавливается самостоятельно. Она растёт, растёт в течение многих месяцев, покрываясь более и более пышным ворсом, так что обложки ваших книг постепенно становятся роскошнее и из-за этого ещё более популярными. Через 10 лет после нашей встречи насыщенный ворс этих книг в меховом переплёте…

Снид сказал, прерывая его:

- Короче, шкурка до сих пор жива. Интересно. А вуб, как Вы говорите, настолько ловок, что его теоретически невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса: - Каждая из тридцати с лишним поправок, оказавшаяся в тексте, касается бессмертия. Переработка Лукреция символична; согласно оригинальному тексту, человек – это что-то временное, и даже если он выживет после смерти, то это ничего не меняет, потому что у него не будет никакой памяти о его здешнем бытии. И вот вместо этого несанкционированно появляется непонятный отрывок, который с решительностью рассказывает о грядущем продолжении жизни, основываясь на фактах жизни этой - как Вы говорите, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы хоть понимаете, что мы тут видим, а? Философия этих чёртовых вубов накладывается на философию разных авторов. Вот оно что, начало и конец! – Тут он прервался и снова молча занялся своими каракулями.

- Как может шкурка, даже пусть вечно живая, оказывать влияние на содержимое книги? - спросил Мастерс. – Текст уже напечатан – страницы разрезаны, тома заклеены и сшиты – это же вообще против логики, даже если переплёт, эта чёртова шкурка, реально живой, а я в это едва ли могу поверить.

Он пристально посмотрел на Суперштейна:

- Если она жива, то за счёт чего она продолжает жить?

- Мельчайшие частицы продуктов питания во взвешенном состоянии в атмосфере, - любезно ответил Саперштейн.

- Пойдём-ка отсюда, - сказал Мастерс, поднимаясь. – Это смешно.

- Она поглощает частицы при помощи своих пор, - пояснил Суперштейн. Его тон был величественный и даже с некоторыми нотками упрёка.

Изучая свои записи, даже не попытавшись подняться вслед за шефом, Джек Снид проговорил задумчиво:

- Некоторые из изменённых текстов завораживают. Они меняются от полной противоположности оригинальному отрывку – и, соответственно, мнению автора – как в случае Лукреция, до весьма тонких, почти незаметных исправлений – если тут уместно такое слово – создавая тексты, более соответствующие доктрине вечной жизни. И вопрос вот в чём. Столкнулись ли мы просто с мнением одной конкретной формы жизни, и знают ли вообще вубы, о чём говорят? Вот поэма Лукреция, например; очень значительная, очень красивая, очень интересная – как поэзия. Но как философия - может быть, она неверна? Я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, я их не пишу. Последнее, что сделает хороший литературный редактор – это начнет вписывать в авторский текст свои интерпретации… Но именно это делают вубы, ну или кто-нибудь в их бывшей шкуре.

Он умолк.

- Я бы лучше поинтересовался, добавит ли это им цены, - сказал Суперштейн.
 

56. Lidia Chaplin

Переплёт.


(Филипп Дик)


Пожилой и вечно недовольный президент "Обелиск Букс" сказал с раздражением:


— Не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати. Даже если в тексте ошибка, мы уже ничего не можем сделать.


— Но мистер Мастерс, — попыталась возразить секретарша, — это важная ошибка, сэр. Если он прав... Мистер Брэндис утверждает, что целая глава...


— Я читал его письмо, а также говорил с ним по видеосвязи. Знаю, что он там утверждает.


Мастерс подошёл к окну своего офиса и угрюмо посмотрел на высохшую кратерную поверхность Марса, которую наблюдал уже не одно десятилетие.


— 5 тысяч экземпляров, напечатанных и переплетённых, — подумал он. — И, в конце концов, половина из них — с золотым теснением из марсианского ваб-меха — самого элегантного и дорогого материала, который только можно отыскать. Мы уже теряем деньги на издании, а теперь ещё и это.


На его столе лежал экземпляр книги: "О природе вещей" Лукреция, в высокопарном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс с яростью перевернул белую хрустящую страницу.


— Кто мог ожидать, что каждый на Марсе знает этот античный текст настолько хорошо? — подумал он.


Человек в приёмной был лишь одним из тех восьми, кто обратился в «Обелиск Букс» по поводу отрывка, вызвавшего разногласия. Разногласия? Собственно, полемики и не существовало — восемь местных латинистов были правы. Всё, что требовалось, так это замять дело, чтобы они забыли, что вообще когда-либо читали издание "Обелиска" и нашли исковерканный текст.


Потрогав кнопку на настольном интеркоме, Мастерс сказал секретарше:


— Ладно, впустите его.


В противном случае он никогда бы не оставил их в покое — такой тип мог бы вечно жить под дверями. Ученые, как правило, выглядели как существа с безграничным терпением.


Дверь открылась, и на пороге замаячил высокий седовласый мужчина с портфелем в руке. На нём были старомодные очки земного фасона.


— Спасибо, мистер Мастерс, — сказал он, входя. — Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибку вроде этой настолько важной.


Он без приглашения уселся за стол и рывком расстегнул портфель:


— Мы в конце концов колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. ЧОЗАХ считает, что ваша публикация этой книги...


— ЧОЗАХ? — перебил Мастерс. Он никогда не слышал эту аббревиатуру, но само название заставляло стонать. Разумеется, это одно из множества сборищ бдительных эксцентриков, сканирующих всё, что выпускается здесь, на Марсе, или поступает с Земли.


— "Чрезвычайная Организация Защитников Артефактов, Хранители", — пояснил Брэндис. — У меня с собой аутентичное, классически верное земное издание "О природе вещей". Как и ваше, местное, в переводе Драйдена.


Его акцент на "местное" сделал это слово гнусным и второсортным. В голове Мастерса пронеслась мысль:


— Как будто "Обелиск" делал что-то сомнительное, в принципе печатая книги.


— Позвольте рассмотреть недостоверные искажения. Педлагаю Вам для начала изучить мою копию, в котором фрагмент отображен корректно, — собеседник Мастерса открыл на столе старое, потрёпанное земное издание. — А вот, сэр, Ваш вариант, тот же самый отрывок.


Рядом с маленькой древней голубой книгой появилась одна из больших и прекрасных, любовно оттороченных мехом копий, выпущенных "Обелиск Книги".


— С Вашего дозволения, я приглашу моего литературного редактора, — произнёс Мастерс и, нажав кнопку интеркома, обратился к мисс Хэнди: — Попросите Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста.


— Да, мистер Мастерс.


— Цитата из подлинника, — объявил Брендис. — Метрическое переложение латиницы звучит следующим образом... Гм...


Он смущенно откашлялся, потом стал читать вслух:


"Мы станем свободны от боли и горя;
Все чувства умрут и мы будем нигде.
Пусть земли в воде, небеса тонут в море.
Нам лучше застыть и предаться судьбе".


— Я знаю этот отрывок, — сказал Мастерс резко, ощущая покалывание во всем теле. Человек декламировал ему текст будто ребёнку.


— Это четверостишие, — сказал Брендис, — отсутствует в вашем издании, а на этом месте появляется следующее, ложное (бог знает какого происхождения). Позвольте мне...


Взяв роскошный "обелисковый" переплет из ваб-меха, он полистал, нашёл нужное место, а затем стал читать:


"Мы станем свободны от боли и горя,
Что земному созданию вовек не понять.
Погибнув, возносимся волнами моря
Из подлунного мира в саму благодать".


Уставившись на Мастерса, Брендис шумно захлопнул книгу.


— И что больше всего раздражает, — заключил он, — так это то, что данное четверостишье проповедует идею, идущую вразрез со всем остальным текстом. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написть. Драйден этого не писал, Лукреций тоже.


Он взглянул на Мастерса так, как если бы подозревал, что это дело его рук.


Дверь кабинета открылась, вошёл литературный редактор Джек Снид.


— Так и есть, — обреченно сказал он своему боссу. — И это только одно изменение в тексте, из тридцати или около того. Я перепахал весь текст с тех пор, как стали поступать письма, и также обнаружил изменения в некоторых других, новых каталогах из нашего списка, — добавил он со вздохом.


Мастерс спросил:


— Вы были последним литературный редактором, который корректировал текст, прежде чем он пошёл к наборщикам? Были ли эти ошибки в книге тогда?


— Совершенно точно нет! — ответил Снид. — Более того, я работал с гранками лично, изменений не было и на них. Похоже, правки появляются после окончательного переплета.
Точнее, речь только о серии с теснением из золота и меха, имеет это какой-то смысл или нет. Обычные экземпляры в порядке.


Мастерс удивленно поднял бровь:


— Но они же все из одного выпуска и прошли через печать вместе. На самом деле, мы изначально не планировали эксклюзивные, более дорогие экземпляры. Это случилось в последнюю минуту, когда бизнес-офис предложил издать половину тиража в ваб-мехе.


— Я думаю, — сказал Джек Снид, — мы должны провести подробную проверку по вопросу ваб-меха.


Через час измотанный, шатающийся Мастерс, сопровождаемый литературный редактором Джеком Снидом, сидел лицом к лицу с Лютером Саперштейном, бизнес-агентом мехо-заготовительной фирмы "Флоулес Инкорпорейтед". Именно от них "Обелиск" получил ваб-мех для отделки книг.


— Прежде всего, — сказал Мастерс отрывисто профессиональным тоном, — что это за ваб-мех?


— Собственно, — ответил Саперштейн, — в том смысле, в котором вы задаёте вопрос, это мех из марсианского ваба. Я знаю, это мало о чём говорит вам, господа, но, по крайней мере, это может сойти за точку отсчета — постулат, на который мы можем опереться, чтобы начать возводить что-то более внушительное. Для общей пользы позвольте мне проинформировать вас о природе самого ваба. Его мех ценится, потому что, среди прочих причин, он редкий. Это качество обусловлено тем, что ваб невероятно живуч. Под этим я подразумеваю, что убить ваба практически невозможно, даже если он больной или старый. Более того, если ваб умер, его шкура продолжает жить, что придает ей уникальную ценность при использовании в домашних интерьерах, или, как в вашем случае, при переплётах прижизненных изданий в целях их длительного и бережного хранения.


Мастерс вздохнул и тупо посмотрел в окно, продолжая слушать занудное бормотание Саперштейна. Рядом его литературный редактор делал краткие загадочные заметки, сохраняя мрачное выражение на молодом, энергичном лице.


— Тот груз, что мы поставили вам после того, как вы пришли к нам (напоминаю, что именно вы пришли к нам, мы вас не искали), — сказал Саперштейн, — состоял из отборных, безупречных шкур из нашей гигантской коллекции. Эти живые меха сияют уникальным блеском. Ни на Марсе, ни на Земле ничто не сравнится с ними. Возникшая на шкуре дыра или царапина в течение нескольких месяцев зарастает сама по себе и даже более пышным ворсом. Так что, обложки ваших томов становятся все роскошнее и дороже. Следовательно, лет через 10 они буду ещё более востребованными.


Снид прервал его:


— Так шкура ещё жива. Любопытно. И ваб, как вы говорите, такой ловкач, что его практически невозможно убить, — он бросил быстрый взгляд на Мастера. — Каждое из тридцати с лишним изменений, внесённых в тексты наших книг, касаются вопросов бессмертия. Ревизия Лукреция считается канонической. Оригинальный текст учит, что человек — субстанция временная: даже если он выживет после смерти, это не имеет значения, потому что его память о прежнем существовании будет уничтожена. В этом отрывке новые фиктивные строки вступают в категорическое противоречие со всей философией Лукреция. Они говорят о будущей жизни как о предопределённой здесь. Понимаете, что мы видим, не так ли? Чёртова философия ваба накладывается на различных авторов. Вот, собственно, и вся история от начала до конца.


Он умолк и, не проронив больше ни слова, вновь погрузился в свои заметки.


— Как может шкура, даже вечно живая, оказывать влияние на содержание книги? — Мастерс потребовал объяснений. — Текст же уже напечатан: клише, брошюровка, переплёт сделаны. Это же за педелами рассудка. Даже если обложка, то есть, эта треклятая шкура, на самом деле жива, во что я верю с трудом, — он свирепо посмотрел на Саперштейна. — Если она жива, то что именно делает её живой?"


— Частицы продуктов питания, взвешенные в атмосфере, — ответил Саперштейн мягко.


Поднявшись на ноги, Мастерс сказал Сниду:


— Пойдём. Это же нелепо.


— Она вдыхает частицы через свои поры, — сказал Саперштейн. Его тон был полон достоинства и некоторого укора.


Даже не сделав попытки следовать за своим боссом, не отрываясь от своих записей, Снид задумчиво проговорил:


— Некоторые реформированные части текста поистине впечатляют. Иногда это полная отмена исходного пассажа — смысла автора, как в примере с Лукрецием. В других случаях —очень тонкая, почти невидимая коррекция, если позволено употребить это слово в данном контексте. И это явное приближение к текстам, которые раполагаются ближе к учению о вечной жизни. Но главный вопрос вот в чём: неужели мы столкнулись с мнением одной конкретной формой жизни, или же ваб знает, что всё это значит? Поэма Лукреция, например. Она очень большая, очень красивая, очень интересная — с поэтической точки зрения. Но как философия, может быть, она и неверна. Я не знаю. Это не моя работа, я просто редактирую книги, а не пишу их. Последнее дело для хорошего литературного редактора — это тенденциозно излагать материал, внедряясь в текст автора. Но это именно то, что ваб, или во всяком случае шкура, которая осталась после него, делает. Он умолк.


Саперштейн сказал:


— Мне было бы интересно знать, добавил ли он что-то ценное.

57. LiLaLu

Президент издательства «Обелиск», человек в годах, пребывал в скверном настроении. Раздраженным тоном он произнес:


- У меня нет ни малейшего желания с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже вышла. И даже если там обнаружилась ошибка, ее уже не исправишь.


- Но если он прав, то ошибка действительно серьезная, - сказала мисс Хэнди. - Мистер Брэндис заявляет, что вся глава…


- Да читал я его письмо! И по видеофону с ним говорил. Мне известны его претензии.


Мастерс подошел к окну и задумался, глядя на высохшую, изрытую кратерами поверхность Марса – пейзаж, не менявшийся десятилетиями. «Отпечатано пять тысяч экземпляров, - пронеслось у него в голове. – Половина - в переплете из меха марсианского уаба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который только можно представить. И так уже потратили больше денег, чем ожидалось, а теперь еще и это!»


Один экземпляр лежал у него на столе. Лукреций, «О природе вещей», в великолепном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс принялся нервно листать шелестящие белые страницы. Уму непостижимо, откуда на Марсе взялись знатоки древних текстов. Причем помимо человека, ожидающего в приемной, еще семеро написали или позвонили в «Обелиск» с жалобами на спорный отрывок. Хотя надо признать, ничего спорного в нем не было. Восемь местных латинистов были абсолютно правы. Поэтому сейчас надо просто сделать так, чтоб они поскорее оставили его, Мастерса, в покое и забыли, что вообще когда-либо читали выпущенное «Обелиском» издание.


Мастерс нажал кнопку интеркома и бросил секретарше:


- Пусть войдет.


Иначе от гостя не избавиться. Будет караулить возле офиса. Эти чудаки ученые наделены безграничным терпением.


В дверях возник высокий седовласый мужчина: в руке портфель, на носу старомодные очки – такие когда-то носили на Земле.


- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, шагнув в кабинет. – Позвольте объяснить, почему наша организация считает данную ошибку столь серьезной.


Посетитель уселся на стул, резким движением открыл портфель.


- Нельзя забывать, что мы являемся колониальной планетой. Кому мы обязаны нашими ценностями, нравами, артефактами, традициями? Земле! По мнению КВИПА, изданный вами тираж…


-КВИПА? – перебил Мастерс. Он впервые слышал о такой организации. Наверняка из тех бдительных учреждений, которым не лень совать нос во все, что вышло из печати здесь, на Марсе, или прибыло с Земли. Он тяжело вздохнул.


- Комитет по выявлению искажений и поддельных артефактов, - объяснил Брэндис. – У меня с собой аутентичный экземпляр, выпущенный на Земле. В переводе Драйдена, как и ваше местное издание.


Он сделал ударение на слове «местное», и это прозвучало так, будто «Обелиск» занимался в книгоиздательстве чем-то сомнительным и второсортным. Мастерс почувствовал себя оскорбленным.


- Давайте рассмотрим появившиеся интерполяции, - продолжал ученый. - Прежде ознакомьтесь с моим экземпляром, - он открыл видавшую виды книжку земного выпуска и положил ее перед Мастерсом. – В нем все правильно. А затем, сэр, прочитайте тот же отрывок в своем издании.


Рядом с древней голубой книжицей очутился шикарный, внушительный фолиант в переплете из меха уаба, выпущенный «Обелиском».


- Я вызову нашего редактора, - сказал Мастерс, нажимая кнопку интеркома. – Мисс Хэнди, пусть Джек Снид зайдет прямо сейчас.


- Хорошо, мистер Мастерс.


- При цитировании аутентичных изданий важно соблюдать ритмический рисунок стиха, - пояснил Брэндис. – Я сейчас настроюсь… Кхм, кхм… - он застенчиво откашлялся в сторону и начал декламировать:


- Сбросим оковы мы боли и горя.
Смешаны пусть небеса, твердь и море,
Чувствам не быть, ибо нас ведь не будет.
Смерть обездвижит, навеки остудит.


- Я знаком с этим отрывком, - процедил Мастерс. Его задевал учительский тон Брэндиса.


- Почему-то в вашем издании это четверостишие отсутствует, - продолжил гость. - Вместо него, бог знает откуда, появилась вот эта фальшивка. Разрешите, - пролистав роскошный экземпляр в меховом переплете, он нашел нужное место и зачитал вслух:


- Сбросим оковы мы горя и боли.
В плену на земле не познать вкуса воли.
Смерть испытав, мы шагнем за пороги,
Будут открыты к блаженству дороги.


Подняв взгляд на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу.


- Самое неприятное, что новоявленное четверостишие явно противоречит по смыслу идее всего произведения. Откуда оно вообще взялось?! Ведь кто-то его сочинил! Драйден не сочинял, Лукреций не сочинял… - он испытующе посмотрел на издателя, будто подозревая, что четверостишие вышло из-под его пера.


Дверь отворилась, впуская редактора Джека Снида, который слышал последнюю фразу Брэндиса.


- Он прав, - обреченно сказал Снид, кивая в сторону гостя. – И если бы речь шла только об одной ошибке, а их около тридцати! Я уже всю книгу успел перелопатить с тех пор, как эти жалобы стали поступать. А недавно принялся за тексты, стоящие в очереди на печать, и в некоторых из них тоже обнаружил изменения.

- Вы же были последним, кто вычитывал текст перед тем, как отправить его наборщикам. Ошибки были уже тогда? - поинтересовался Мастерс.


- Конечно, нет, - ответил Снид. - И гранки я правил лично. Там тоже не было никаких изменений. Они появились лишь в готовых, переплетенных экземплярах, как бы странно это ни звучало. А точнее, в экземплярах в меховом переплете. В книгах с обычными обложками все в порядке.


Мастерс прищурился:


- Но они все одного издания. Печатались вместе. Мы, кстати, сначала и не планировали использовать эксклюзивные дорогостоящие переплеты. Все решилось в последнюю секунду. Коммерческий отдел предложил половину тиража сделать в переплете из меха уаба.


- Чувствую, нам придется хорошенько изучить тему этого марсианского зверя, - подытожил Снид.


Часом позже почтенный Мастерс и редактор Снид уже сидели напротив Лютера Саперштейна, представителя компании «Идеальные шкуры Инкорпорейтед» - именно у них «Обелиск» закупил мех марсианского уаба для своих книг.


- Итак, - деловым тоном начал Мастерс, – что есть мех уаба?


- Прежде всего, - сказал Саперштейн, - если отвечать на поставленный вами вопрос, это мех марсианского животного под названием уаб. Ну да, это мало о чем вам говорит, джентльмены, но, во всяком случае, это хоть какая-то точка отсчета, постулат, с которым никто не будет спорить. Мы сможем от этого отталкиваться, чтобы достичь более глубокого понимания темы. Полагаю, будет полезным, если я немного введу вас в курс дела относительно самого уаба. Шкуры уаба встречаются крайне редко, и это одна из причин, почему они так ценятся. Видите ли, уабы редко умирают. Да-да, убить уаба практически невозможно, пусть даже больного или старого. А если это все-таки происходит, то его шкура продолжает жить. Такое уникальное качество можно использовать в интерьерах домов или, как в вашем случае, в переплетах драгоценных, вечных книг, которым суждено пережить испытание временем.


В ходе этого монотонного повествования Мастерс вздыхал, ерзал на стуле и украдкой поглядывал в окно. Редактор Снид сидел рядом и что-то строчил у себя в блокноте. Его моложавое, подвижное лицо выражало озабоченность.


- В проданную вам партию шкурок, - разъяснял Саперштейн, - кстати, заметьте, вы сами пришли к нам с заказом, мы за вами не бегали, так вот, в ту партию были включены безупречные образцы, тщательно отобранные из нашего гигантского ассортимента. У живых шкурок потрясающий глянец, их ни с чем не спутаешь ни на Марсе, ни на Земле. Царапины и прочие повреждения им не страшны – кожа способна сама восстанавливаться. Со временем она покрывается все более богатым ворсом, что делает ваши фолианты еще роскошнее, а, значит, увеличивает спрос на них. Лет через десять …


Тут вмешался Снид:


-Ага, шкурка, выходит, до сих пор жива. Очень интересно. А уаб, говорите, такой изворотливый, что убить его практически невозможно? - он бросил взгляд на Мастерса. – Абсолютно все изменения, а их тридцать с лишним, появившиеся в наших книгах, касаются бессмертия. Что писал Лукреций? Что человек смертен, что если и существует загробная жизнь, то для него это ничего не значит, ибо того, что было прежде, он не помнит. В новоявленных же пассажах четко говорится о будущей жизни, обусловленной жизнью нынешней, что, как вы понимаете, идет совершенно вразрез с философией Лукреция. Вы осознаете, что произошло? Мнение этого чертового уаба вытеснило идеи различных авторов. Вот так. Ни больше, ни меньше, - он вдруг замолчал и вновь углубился в свои заметки.


- Но как может шкура, - Мастерс обвел присутствующих вопрошающим взглядом, - пусть и бессмертная, влиять каким бы то ни было образом на содержание книги? Текст напечатан, листы обрезаны, проклеены и прошиты. В общем, это абсурд! Ладно, допустим, эта обложка, то бишь шкура, зачем мы только с ней связались, действительно жива, в чем я глубоко сомневаюсь,


- Мастерс уставился на Саперштейна. - Чем она тогда питается?


- Мельчайшими частицами пищи, находящимися в виде взвеси в атмосфере, - терпеливо объяснил Саперштейн.


- Хватит с меня этой нелепицы, - Мастерс решительно поднялся.


- Она вдыхает частицы через поры, - важно и с легкой укоризной добавил Саперштейн.


Джек Снид не спешил подниматься вслед за шефом. Уткнувшись в свои записи, он задумчиво сказал:


- Некоторые из исправленных текстов просто восхитительны. Порой оригинальный отрывок, а с ним и идея автора, изменяется кардинальным образом, как в случае с Лукрецием. Порой же изменения практически незаметны, я бы сказал, неуловимы, если речь идет о текстах, созвучных доктрине вечной жизни. Вопрос же в следующем. Мы имеем дело просто с точкой зрения отдельного вида, или же уаб говорит о том, что действительно существует? Возьмем, к примеру, сочинение Лукреция – великолепное, глубокое, красивое в плане поэзии. Но с философских позиций оно может оказаться ошибочным! Хотя не мое это, конечно, дело. Я ведь всего лишь редактирую книги, но не пишу их. Чего точно не должен делать хороший редактор, так это интерпретировать автора по-своему. Но именно этим занимается уаб, ну, или оставшаяся от него шкура, - Снид замолчал, а Саперштейн задумчиво произнес:


- Было бы интересно узнать, добавил ли он что-нибудь действительно ценное…

58. Lullaby

Не по обложке

(Филип К. Дик)

Президент издательства «Обелиск», преклонного возраста брюзга, разраженно заявил:

- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Тираж отпечатан, и если в тексте ошибка, теперь уже поздно её исправлять.

- Но, мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - если мистер Брандис прав, то ошибка весьма значительная, сэр. Он утверждает, что целая глава...

- Я читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает, - Мастерс подошел к окну кабинета и хмуро уставился на безводную, изрытую кратерами поверхность Марса - вид, ничуть не изменившийся за все эти многие годы. «Отпечатали и скрепили пять тысяч экземпляров, - подумал он, - и половина из них с золотым тиснением, в обложке из меха марсианского уаба. Самый изысканный и самый дорогостоящий материал, который удалось найти. Тираж и так был убыточным, а теперь ещё и это».

На его столе лежал экземпляр издания: поэма Лукреция «О природе вещей» в прекрасном, возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистнул твёрдые белые страницы. «Разве возможно, чтобы на Марсе были знатоки такого древнего текста?» - размышлял он. Однако в приёмной ждал только один из тех восьми, которые позвонили или написали в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Он и не думал возражать, поскольку восемь местных латинистов были правы. Его задача - всего лишь заставить их мирно отступить и забыть, что им когда-то довелось прочесть издание «Обелиска» и наткнуться на этот нескладный сомнительный отрывок.

Мастерс нажал кнопку интеркома и проворчал секретарю: «Ладно, пригласите его». Иначе этот человек никогда не уйдет, такие как он вечно караулят в приёмной. Это характерно для ученых, будто их терпение безгранично.

Дверь распахнулась, и в проёме показался седой мужчина с портфелем и в старомодных очках в террианском стиле.

- Благодарю, мистер Мастерс, - сказал он и прошёл в кабинет. - Позвольте объяснить, сэр, почему моя оганизация считает подобную ошибку столь серьезной.

Не дожидаясь приглашения, он уселся за стол и поспешно расстегнул портфель.

- Мы по сути своей колониальная планета. Все наши ценности, нравы, обычаи и предметы культуры заимствованы с Терры. НИФИКАСЕ считает ваше издание...

- НИФИКАСЕ? - со стоном переспросил Мастерс, хотя и впервые слышал это название. Несомненно, одно из многих чудаковатых сообществ, которые бдительно просматривают все публикации, как отпечатанные непосредственно на Марсе, так и те, что привозятся с Терры.

- Наблюдение и Искоренение Фальсификаций и Искажений Культурных Артефактов в СредЕ, - пояснил Брандис. - Я принёс достоверное и правильное террианское издание «О природе вещей» - в переводе Драйдена, как и ваш местный вариант.

Он сделал ударение на слове «местный», придав ему этим такое оскорбительное и унизительное звучание, как будто «Обелиску» было вообще непростительно издавать книги, огорчённо подумал Мастерс.

- Рассмотрим эти недостоверные вставки. Попрошу Вас сначала ознакомиться с моим экземпляром, в котором нет ошибок, - он раскрыл старую, потрёпанную книгу с Терры и положил на стол. - А теперь, сэр, тот же самый отрывок из вашего собственного издания.

Рядом с маленькой ветхой книжечкой голубого цвета он поместил книгу из тиража «Обелиска» - большую и великолепную, в переплёте с отделкой из меха уаба.

- Подождите, я приглашу нашего выпускающего редактора, - Мастерс нажал кнопку интеркома. - Мисс Хэнди, пусть ко мне зайдёт Джек Снид.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Обратите внимание, - начал Брандис, - в подлинном издании присутствует метрический латинский стих.

Он неловко откашлялся и продекламировал:

«Всех горестей и мук мы сбросим гнёт,
Чувств цепи сон наш вечный разобьёт.
Пусть небеса разверглись, всё размыв -
Не шелохнёмся, навека застыв».

- Знаю я этот отрывок, - отрезал Мастерс, глубоко уязвленный столь поучительным тоном этого человека.

- Данное четверостишие, - продолжал Брандис, - в вашем издании отсутствует, а вместо него стоит вот эта подложная строфа, одному Богу известен её автор. Позвольте, - он взял роскошное, обшитое мехом уаба издание «Обелиска» и, пролистав до нужного места, зачитал:

«Всех горестей и мук мы сбросим гнёт;
Кто раб земли, сие познать не в силах тот.
Нам глубину морей дарует смерть,
И срыв земных оков ясти блаженства весть».

Брандис громко захлопнул украшеную мехом уаба книгу, сердито смотря на Мастерса.

- Неприятнее всего то, что данное четверостишие проповедует идеи, диаметрально противоположные всей книге. Откуда оно взялось? Ведь кто-то же его сочинил, и явно не Драйден с Лукрецием... - он пристально поглядел на Мастерса, будто считая, что тот самолично написал эти строки.

Дверь кабинета приотворилась и вошёл Джек Снид, выпускающий редактор издательства.

- Он прав, - покорно сказал он своему работодателю. - И это только одно изменение в тексте из приблизительно тридцати. С тех пор как мы стали получать эти письма, я постоянно прочесываю всю книгу. А сейчас я начал проверять другие недавние новинки из нашего осеннего каталога... - закряхтев, он добавил. - И в некоторых я тоже нашёл исправленные места.

- Вы же последним редактировали издательский оригинал перед его отправкой в типографию. Содержал ли он тогда эти ошибки? - спросил Мастерс.

- Определенно, нет, - ответил Снид. - Ведь я лично проверяю корректурные оттиски; там не было исправлений. Они появляются лишь в готовых переплетённых экземплярах... Абсолютно никакой логики. Уточню, это касается только книг в переплёте из меха уаба, с золотым оттиском. В простом издании с переплётом в папку ошибок нет.

- Но они из одного и того же тиража, - удивился Мастерс. - Печатали их тоже вместе. Более того, изначально план не предусматривал эксклюзивную и дорогую обложку; мы обговорили это в последний момент, и коммерческий отдел предложил выпустить половину тиража в меховом переплёте.

- Кажется, - заметил Джек Снид, - нам придётся весьма детально изучить мех марсианского уаба.

Через час престарелый, трясущийся Мастерс и редактор издательства Джек Снид сидели перед Лютером Саперстейном, деловым агентом «Флолесс Инкорпорейтед», компании-поставщика шкур животных, - той самой, у которой «Обелиск» закупил мех уаба для пресловутого переплёта.

- Итак, что такое мех уаба? - сухим, деловым тоном спросил Мастерс.

- По своей сути и в смысле Вашего вопроса, - сказал Саперстейн, - это мех марсианского уаба. Понимаю, навряд ли это вам о чём-то говорит, джентельмены, но это хотя бы начальный ориентир, постулат, с которым мы все согласны, и который может служить фундаментом для дальнейшей конкретизации. Соответственно, позвольте просветить вас о природе уаба как таковой. Этот мех высоко ценится в силу различных причин: в частности, он большая редкость, поскольку уабы очень редко умирают. Собственно говоря, убить уаба почти невозможно, даже если он стар или болен. И даже после его смерти шкура продолжает жить. Этим объясняется её уникальность как предмета украшения интерьера или, как в вашем случае, долговечного переплета для эпохальных, бесценных произведений.

Мастерс вздохнул и уставился в окно, отрешённо слушая монотонную речь Саперстейна. Рядом редактор строчил криптографическими значками краткие пометки; на его молодом и энергичном лице застыло мрачное выражение.

- В той партии, которую мы вам поставили... - продолжал Саперстейн. - И напомню, вы сами обратились к нам, а не наоборот... В той партии были самые отменные, самые безупречные шкуры из нашего обширного ассортимента товаров. Эти живые шкуры переливаются неповторимым естественным блеском: ни на Марсе, ни дома на Терре нет ничего похожего. Шкуры сами восстанавливают прежний вид, если их порвать или поцарапать. Месяц за месяцем их мех вырастает во всё более пышную копну, поэтому обложки ваших томов выглядят всё роскошнее и роскошнее, а следовательно, пользуются необыкновенно высоким спросом. Через десять лет качество ворсинок меха в переплёте этих книг...

- Получается, шкура ещё жива, - перебил его Снид. - Интересно. И по вашим словам, уаб настолько искусен, что его фактически невозможно убить, - он быстро взглянул на Мастерса. - Каждое из тридцати с лишним изменений текста в наших книгах затрагивает тему бессмертия. Переработка поэмы Лукреция закономерна: исходный текст наставляет, что человек не вечен, что если и есть жизнь после смерти, то это неважно, поскольку все воспоминания о здешней жизни исчезнут. Этот текст замещается новым, искаженным фрагментом, в котором решительно заявляется, что у жизни есть будущее. А это, как вы говорите, полностью расходится со всей философией Лукреция. Разве вам не понятно, в чём дело? Философия этих треклятых уабов подменяет собой философию разных авторов. Вот оно: причина и следствие!

Он затих, и молча продолжил царапать свои заметки.

- Возможно ли, чтобы шкура, пусть даже и бессмертная, оказывала влияние на содержание книги? - потребовал Мастерс. - Текст напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и подшиты... Это вопреки здравому смыслу, даже будь этот переплёт - эта окаянная шкура - и вправду жив, а в такое мне с трудом верится, - он сердито посмотрел на Саперстейна. - Если он жив, то чем он питается?

- Мельчайшими частичками пищи, которые находятся в атмосфере в состоянии суспензии, - учтиво пояснил Саперстейн.

- Пойдёмте. Это смешно, - заявил Мастерс и поднялся со стула.

- Он вдыхает эти частицы через свои поры, - добавил Саперстейн с чувством собственного достоинства или, скорее, в тоне осуждения.

Джек Снид остался сидеть, глядя на свои заметки.

- Некоторые из измененных текстов завораживают, - задумчиво сказал он. - Исправления различаются, начиная от радикальной переработки исходного отрывка и авторского замысла, как это произошло с трудами Лукреция... и заканчивая едва уловимыми, почти незаметными поправками - если можно их так назвать, - которые приводят текст в соответствие с учением о вечной жизни. Но главный вопрос: является ли это попросту мнением одной особой формы жизни, или уаб говорит о том, что знает? К примеру, поэма Лукреция весьма прекрасная, великолепная, увлекательная... как поэтическое произведение. Но как философия может быть ошибочной. Даже и не знаю. Это не моя работа, я лишь редактирую книги, а не пишу. Хорошему редактору вообще не пристало разглагольствовать от своего имени в тексте автора. Но уаб, или, во всяком случае, его посмертная шкура, именно это и делает, - сказал он, и умолк.

- Мне было бы интересно узнать, добавил ли он что-нибудь значимое, - произнес Саперстейн.
 

59. Machaonchik

Необычный переплет
Рассерженный старик-глава издательства «Обелиск Букс» выпалил: «Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати и, если в тексте допущена ошибка, то уже ничего не поделаешь».
«Но Мистер Мастерс, - сказала Мисс Хенди – это весьма серьезная ошибка. Если он действительно прав. Мистер Брэндис утверждает, что в целой главе…»
«Я читал письмо; к тому же говорил с ним по видеофону. Я в курсе его претензий». Мастерс подошел к окну своего кабинета, уныло вглядываясь в сухую, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он лицезрел вот уже не одно десятилетие.
Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, подумал он. И половина из них - в ценнейшую на Марсе шкуру Вуба. Самый изысканный, дорогой материал, коим мы располагали. Мы уже понесли убытки на тираж, теперь еще и это.
На столе лежал экземпляр книги Лукреция «De Rerum natura»*. В возвышенном, благородном переводе Джона Драйдена**. Барни Мастерс раздраженно начал листать хрустящие белоснежные страницы. «Трудно представить, что кто-то на Марсе знает этот древний текст так отменно?» - размышлял он. А человек, ожидавший во внешнем кабинете – один из восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск Букс» с желанием оспорить отрывок.
Оспорить? Не было никакого спора. Восемь местных латинистов были правы. Нужно всего лишь убедить их не лезть в это дело, забыть это издание «Обелиск Букс» и этот пресловутый нелепый отрывок.
Нажав на кнопку внутренней связи на своем рабочем столе, Мастерс объявил секретарю: «Так и быть. Пригласите его». Иначе, он не уйдет никогда; обычно люди подобного типа ждут до последнего. Ученые, в большинстве своем, таковы. Кажется, они обладают бесконечным терпением.
Дверь распахнулась, и перед взором Мастерса предстал высокий седовласый мужчина с портфелем в руках и в старомодных земных очках. «Спасибо, Мистер Мастерс. - сказал он, входя в кабинет. - Сэр, позвольте мне объяснить, по какой причине на моей службе считают подобную ошибку столь важной». Он сел за стол и резко расстегнул портфель.
- Все мы, в конце концов, выходцы из одной планеты. Все наши ценности, элементы культуры и обычаи пришли к нам с Земли. НИФОДК считает, что печать этой книги вашим издательством…
- НИФОДК? - перебил Мастерс. Он никогда о нем не слышал, но, все равно, вздохнул с досадой. Очевидно, одно из многих «зорких» эксцентричных учреждений, дотошно изучающих все печатные издания местных издательств Марса и доставленных с Земли.
«Надзор за искажением и фальсификацией общих достояний культуры, - объяснил Брэндис. - У меня имеется при себе настоящее верное издание трактата «De Rerum Natura» и ваше местное издание в переводе Драйдена». Его акцент на слове «местное» показался оскорбительным и высокомерным; будто бы, подумал Мастерс, в работе «Обелиск Букс» было что-то гадкое.
- Позвольте нам рассмотреть подборку несоответствий с оригиналом. Советую вначале изучить мой экземпляр.
Он положил старое ветхое издание, напечатанное на Земле на стол Мастерса и открыл его.
-Вот, верный перевод. А вот, сэр, ваш экземпляр, тот же самый абзац.
Рядом с маленькой старинной голубой книжкой, он положил изысканное большое издание «Обелиск Букс», в обложке шкуры Вуба. «Позвольте мне пригласить сюда моего редактора?» - сказал Мастерс. По аппарату внутренней связи он объявил Мисс Хенди: «Попросите зайти ко мне Джека Снэда, пожалуйста».
- Конечно, Мистер Мастерс.
- Если цитировать признанную версию, - сказал Брэндис, – то мы имеем дело с таким метрическим переводом латинского текста». Он приготовился декламировать:
«Свободны будем мы от горестей и боли,
И чувства все сотрутся разом, а душа погибнет.
Земля утонет в море, а моря поглотят небеса доколе
Мы недвижимы будем, и вечностью гонимы».
- Я знаю этот отрывок, » - оборвал резко Мастерс. Это задело его; человек поучал его, словно ребенка.
- Это четверостишие, - продолжал Брэндис – в вашем издании отсутствует, и вместо него невесть какие фальшивые стихи. Позвольте.
Он взял роскошное издание «Обелиск» в коже Вуба, перелистнул страницы, нашел отрывок и начал читать:
«Свободны будем мы от горестей и боли,
Ведь не увидеть их и не понять земному.
Мертвы, постигнем участь праха мы в морской пучине,
И бренность наша на земле сулит непреходящую отраду».
Пристально посмотрев на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу и произнес: «Досадно, что данное четверостишие несет прямо противоположный смысл тому, что написано в оригинале. Откуда это взялось? Кто-то должен бы это написать. Ни Драйден, ни Лукреций не писали!» Он взглянул на Мастерса так, будто тот собственноручно сделал это.
Дверь в кабинет открылась, и вошел редактор, Джек Снэд. «Это правда», - безропотно сказал он своему начальнику. - И это только одно несоответствие из тридцати или около того. Я досконально изучил всю книгу с того момента, как начали приходить письма. Теперь я принимаюсь за проверку последних вышедших изданий. Я обнаружил расхождения и в них», – мрачно пробурчал он.
Мастерс ответил: «Вы ведь последний проверяли текст перед тем, как отправить его наборщикам, не так ли? Эти ошибки там были?»
«Конечно, нет, – ответил Снэд. Я лично вычитывал наборные доски: в них также не было этих несоответствий. Они появились лишь, когда вышли последние переплетенные издания – как бы нелепо это не звучало. А если быть точным – издания, переплетенные в шкуру Вуба и отделанные золотом. С книгами в типичном картонном переплете полный порядок. В них нет изменений».
Мастерс прищурился. « Но ведь это одно и то же издание. Все страницы были в печатной машине одновременно, независимо от переплета. Изначально мы не планировали создавать эксклюзивное, дорогостоящее издание. Мы обговорили это лишь в последние дни перед выходом книги, и распорядительный кабинет предложил половину тиража выпустить в шкуре Вуба. «Я считаю, - прервал Джек Снэд, - нам следует провести тщательное исследование марсианской шкуры Вуба».
Через час изможденный Мастерс в сопровождении редактора Джека Снэда еле доковылял до организации занимающейся поставкой шкур – Корпорации «Безупречность». Он сел напротив торгового агента Лютера Саперстайна. Издательство «Обелиск Букс» приобретало у них шкуры Вуба, в которые были переплетены книги.
«Первый вопрос,- произнес Мастерс резком, категоричным голосом, - что такое шкура Вуба?»
«Это, по сути, шкура марсианского Вуба, если я правильно расценил Ваш вопрос. Я понимаю, что это мало что говорит вам, джентельмены, но, по крайней мере, это достоверный ориентир, аксиома, с который все мы можем согласиться и далее начинать выстраивать некое более широкое понятие. Я хотел бы быть вам полезным и рассказать вам о сущности самого Вуба. Его мех столь ценен, потому что, кроме всего прочего, он является большой редкостью. Это из-за того, что Вуб редко умирает. Я имею в виду, что убить Вуба, даже старого и немощного, почти невозможно. И даже если Вуб убит, его шкура продолжает жить. Данный факт делает ее столь ценной и уникальной для украшения домашнего интерьера или, в вашем случае, для великолепного переплета бесценных книг».
Мастерс вздыхал и пристально смотрел в окно, слушая бормотание Саперстайна. Рядом с ним редактор делал краткие записи. Его бодрое молодое лицо стало угрюмым.
Саперстайн продолжал: «Мы начали поставлять вам шкуры, как только вы обратились к нам (помните, это ведь вы обратились к нам; мы вас не искали). Отменные шкуры, самые лучшие, какие только были в наших огромных запасах. Эти живые шкуры отливают великолепным блеском. Ничто больше на Марсе и Земле не сравнится с ними. Если вдруг шкуру порвут или поцарапают, она восстанавливается сама. Она растет из месяца в месяц, становясь пышнее и внушительнее, поэтому обложки ваших книг делаются со временем все более роскошными и представляют все большую ценность. Через десять лет это удивительное качество книг, переплетенных в шкуру Вуба…» Снэд резко его перебил: «Получается, шкура все еще жива? Любопытно. И вы говорите, что Вуб так ловок, что его почти невозможно убить?» Он вскользь взглянул на Мастерса. «Каждое из тридцати обнаруженных в книге расхождений связано с безнравственностью. Это классическая редакция Лукреция; в подлиннике сказано, что человек смертен, и даже если он выживает после смерти, это не имеет значения, потому что он больше не помнит своего прошлой жизни. Вместо этого, у нас появился фальшивый отрывок, но, тем не менее, основанный на классическом. В нем утверждается, что жизнь имеет продолжение; это полное противоречие всей философии Лукреция*** . Вы понимаете, к чему мы клоним? Проклятая философия Вуба перекрыла учения нескольких авторов. Вот и все: начало и конец». Он остановился и снова начал молча царапать свои записи.
«Как шкура, даже вечно живая, может повлиять на содержание книги? - воскликнул Мастерс.- На уже напечатанный текст: страницы разрезаны, скленны и прошиты! Это не поддается здравому смыслу. И даже если переплет, эта злосчастная шкура жива, я не могу в это поверить!- Он свирепо взглянул на Саперстайна. - Если она и жива, то, что ее питает?»
«Мельчайшие частички пищи, витающие в воздухе, » - вежливо объяснил Саперстайн. Мастер встал: «Бросьте. Это глупости!”.
«Шкура впитывает частицы порами, вернее, сквозь поры, » - сказал Саперстайн. Говорил он горделиво и даже с укоризной.
Изучив свои записи и не поднимая взор на своего начальника, Джэк Снэд задумчиво произнес: «Некоторые из исправленных отрывков удивительны. Они разнообразны: от совершенной противоположности подлиннику и идеям автора – до тончайших, почти незаметных поправок, если так можно выразиться, как в случае с трудом Лукреция; и до текстов, провозглашающих учение о вечной жизни. Основной вопрос в том, имеем ли мы дело с мнением отдельно взятого существа, или же Вуб действительно знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция. Это пример великой, удивительной, довольно любопытной поэзии. Но философия в поэме, возможно, ошибочна. Я не берусь судить. Это не моя работа. Я всего лишь редактирую книги; я их не пишу. Хороший редактор в последнюю очередь станет тенденциозно излагать подлинный текст. Но это делает Вуб или его шкура». Он замолчал.
Саперстайн сказал: «Любопытно узнать, внес ли он в содержание какой-то особый ценный смысл?»

*Тит Лукреций Кар (99 до н.э.-55 до н.э.) – римский поэт и философ. Приверженец атомистического материализма и последователь эпикурейства. Основной труд Луреция – поэма «О природе вещей» (De rerum Natura)
**Джон Драйден (1631-1700 гг) – английский поэт, драматург, критик. Много переводил с французского и латыни.
***Тит Лукреций Кар был противником религии, так как в ее основе вымысел о бессмертии души в загробном мире. Л. Утверждал, что душа смертна, ибо телесна, так как состоит из частиц тепла, воздуха, ветра и четвертой сущности. (прим. автора)
 

60. MadBabysitter

Филип Дик
«Не суди по обложке»

«Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Готовый текст уже в печати, и мы не можем ничего менять, даже если там и есть ляпы», - огрызнулся директор печатного издательства «Обелиск Букс» Барни Мастерс, мужчина в возрасте и со скверным характером.

- Но мистер Мастерс!», - возразила мисс Хэнди: - По его словам, это очень серьезная ошибка. Мистер Брэндис говорит, что из-за нее, целая глава….
- Я читал его письмо и даже говорил с ним по видеофону, так что я в курсе.
Мастерс подошел к окну своего кабинета и с мрачным видом уставился на обезвоженный и обезображенный кратерами марсианский пейзаж, который он наблюдал уже так много лет. «Пять тысяч отпечатанных и подготовленных экземпляров…» - подумал он: «…И половина из них - в переплете из драгоценного меха вуба: самого дорогого и изысканного материала, который мы смогли отыскать. Заведомо убыточное занятие еще на предпродажной стадии, а теперь еще и это».

Одна из копий лежит на его столе. Философская поэма «О природе вещей» Лукреция, в торжественном и величавом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс принялся со злостью листать свежие, кипенно-белые страницы книги. «Ну кто на Марсе может настолько хорошо знать этот древнейший текст?» - размышлял он, в то время, как в приемной сидел человек: один из тех восьми, написавших или позвонивших в «Обеликс Букс» насчет спорно-переведенного отрывка.

Спорно? Навряд ли. Восемь местных специалистов в области латинского языка должны быть правы. Вопрос состоял лишь в том, чтобы заставить их по-тихому убраться и забыть, что они вообще когда-либо читали версию «Обелиск Букс» и нашли в ней какой-то огрех.
Мастерс нажал кнопку на пульте управления и обратился к секретарю: «Ладно, пригласи его». Иначе бы этот посетитель никогда не ушел: подобные люди готовы выжидать. Ученые в основном такие, они явно обладают бесконечным запасом терпения.

Дверь распахнулась, и на пороге показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках, как у Землян, и с портфелем в руке. «Спасибо мистер Мастерс», - сказал он, входя в кабинет: «Позвольте мне объяснить, почему моя организация считает допущенную ошибку чрезвычайно серьезной». Он уселся за стол и живо раскрыл свой портфель.

- В конце концов, Марс – это колония, поэтому все наши ценности, обычаи, традиции и нрав унаследованы от Землян. ЧОЗАНАХ полагает, что Вы, печатая эту книгу…
- ЧОЗАНАХ? – перебил Масетрс. Он никогда ни о чем подобном не слышал, однако все равно тяжело вздохнул. Очевидно, это организация дотошных чудаков, перепахивающих вдоль и поперек все, что публикуется и в местных печатных издательствах, на Марсе, и приходит с Земли.
- Членская Организация Знатоков-Аналитиков, Наблюдающих за Аутентичностью Художеств - пояснил Брэндис, - У меня с собой оригинальный, корректный текст «О природе вещей» с Земли… перевод Драйдена, точно такой же, как и Вы использовали для своей публикации.
Он сделал такой акцент на «Вы» и «своей», что эти слова, как показалось Мастерсу, прозвучали несколько гадко и посредственно, словно «Обелиск Букс» занимается чем-то непристойным.
- Давайте читать и между строк. Вы наверняка желаете сначала изучить мой текст…, - Брэндис раскрыл и положил на стол старый, потрепанный экземпляр, напечатанный на Земле, - …в котором все как положено. А теперь, сэр, версия вашего издательства, тот же самый отрывок.

Возле маленькой старинной синей книжечки, он положил большую красивую версию от «Обелиск букс» в переплете из меха вуба.

-Разрешите мне пригласить главного редактора, - спросил Мастерс. Нажав кнопку пульта управления, он сказал мисс Хэнди, - Пожалуйста, пусть Джек Снид зайдет ко мне в кабинет.
- Да, сэр.
- Чтобы процитировать исходный текст и раскрыть замысел, - продолжил Брэндис, - мы пользуемся художественным переводом с Латыни, тонко отражающем все нюансы. Кхм-кхм, - застенчиво прокашлялся он и начал зачитывать:

"Должны быть люди все свободны от хандры,
Умрем ведь, чувствовать не будем больше мы.
Хоть лицезреть не сможем неба и воды морской,
Не стоит волноваться, все придет самим собой".

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал несколько задетый Мастерс: этот человек поучал его, словно он – ребенок.
- Это четверостишие отсутствует в вашем издании, зато вот это, поддельное; Бог знает, откуда взявшееся; появилось на его месте. Разрешите, - ответил Брэндис, держа в руках подделку в меховом переплете и листая страницы, пока он не нашел то самое место и не прочел:

"Должны быть люди все свободны от хандры.
Мирские чувства оценить никак не можем мы.
Мертвы, а море нас несет к Земле своей волной,
Блаженство вечное пророчит всем наш век с тобой".

Пристально глядя в глаза Мастерсу, Брэндис громко захлопнул экземпляр «Обелиск Букс».
- Что больше всего возмутительно, - сказал он, - это тот факт, что данное четверостишие диаметрально-противоположно искажает мысль всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то ведь это написал. Точно ни Драйден, и ни сам Лукреций, - он посмотрел на Мастерса, словно подумал, что тот все исказил собственноручно.

Дверь кабинета открылась, и вошел главный редактор издательства Джек Снид:
- Он прав, - подтвердив, заявил он своему боссу, - И это лишь одна из примерно тридцати подобных подмен в тексте. Я перепахал всю книгу после того, как стали приходить письма. А сейчас я начал просматривать все по каталогу наших изданий…, - пробурчал он, - …и я нашел много подмен и там.
- Но ведь ты был последним, кто перепроверял и корректировал содержание, прежде чем книги отправились в печать. Тогда ошибки уже были?
- Нет. Я даже лично пересматривал пробные копии уже после печати: все было правильно и в них. Никаких изменений не происходит до тех пор, пока последние, уже переплетенные, копии не появляются в свет,… если это что-либо объясняет. А если быть точнее, то проблема только с украшенными золотом экземплярами в переплете из меха вуба. С обычными копиями в стандартной обложке все в порядке.

Мастерс в недоумении заморгал:
- Но ведь они все из одного издания и под одной редакцией. Они вместе проходят через печатные станки. Мы на самом деле изначально даже не планировали выпускать книги в эксклюзивных и дорогих переплетах: мы обсуждали это буквально в последнюю минуту, когда бизнес отдел предложил издать часть тиража в переплете из меха вуба.

Спустя час, пошатывающийся Мастерс в сопровождении главного редактора Джека Снида, сидел перед Лютером Саперстайном, бизнес агентом фирмы «Флолис Инкорпорейтед» - поставщика шкур, у которого «Обелиск Букс» закупили мех вуба для книжных переплетов.
- Сперва…, - четко проговорил Мастерс с профессиональной выдержкой, - …что такое мех вуба?
- Отвечаю на поставленный вопрос прямо, - сказал Саперстайн, - Это, естественно, мех марсианского вуба. Я знаю, джентльмены, что это вам ни о чем не говорит, но по-крайней мере, с этим положением мы все согласимся. Главное, это основание для того, чтобы я мог поведать вам нечто повнушительнее, поэтому позвольте рассказать непосредственно про самого вуба для более полной информации. Его мех настолько высоко ценится, потому что, помимо других причин, он встречается крайне редко. Вубы умирают не часто. Я имею ввиду, что вуба практически невозможно убить… даже больного или старого. А если вуб и мертв, то его шкура продолжает жить. Именно это свойство делает ее настолько уникальной и ценной для использования в домашнем интерьере или, как в Вашем случае, для невиданного по своей красоте переплета ценнейших книг.

В то время, как Саперстайн разглагольствовал, мистер Мастерс стоял, угрюмо уставившись в окно и тяжело дыша. Рядом с ним, главный редактор «Обелиск букс», с серьезным и задумчивым выражением своего молодого лица, делал какие-то непонятные заметки.

- То, что мы предоставили…, - продолжал Саперстайн, - … когда Вы к нам обратились; обращаю внимание: Вы к нам пришли, а не мы к Вам; было наивысшего качества и тщательно отобрано из всех наших огромных запасов. Эти живые шкуры переливаются особым мерцанием: ни на Марсе, ни на Земле Вы не найдете ничего подобного. Если материал порвался или был поцарапан, он сам регенерируется. Шкура растет в течение нескольких месяцев, превращаясь в пышный гобелен, так, что обложки ваших изданий станут поистине роскошными и, поэтому, желанными. В течение десяти лет с данного момента, эти изысканные меховые переплеты….
- То есть вы хотите сказать…, - перебил Снид, бросив взгляд на Мастерса -…что материал - живой? Интересно. А вубы настолько ловки, что их практически невозможно убить?... Дело в том, что каждая из тридцати подмен в нашем издании, появляется в отрывках, которые, так или иначе, говорят о бессмертии. Оригинальное послание Лукреция понятно: человек в этом мире не вечен. И даже если он сумеет продолжить существование после смерти, то это ничего не значит, так как все равно он ничего из прошлой жизни вспомнить не сможет. Вместо этого, появляются поддельные отрывки, основанные на старых четверостишиях и говорящие о будущей жизни: как Вы говорили, полностью противоположные по смыслу всей философии Лукреция. Вы осознаете, что перед нами? Философия чертового вуба накладывается на мысли авторов произведений. Вот оно что, все становится понятно, - резко подытожил Снид, просматривая свои записи.
- Но как шкура…, - воскликнул Мастерс, - … пусть и бессмертная, может влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы подогнаны под формат а корешки склеены и подшиты. Это ровным счетом ничего не объясняет, даже если проклЯтая шкура и живая, во что лично мне верится с трудом.

Он взглянул на Лютера Саперстайна:
- И как же она поддерживает существование?
- Частицы еды, запах, витающий в воздухе, - ровно ответил Саперстайн.

Вскочив на ноги, Мастерс бросил:
- Пошли отсюда, это смешно.
- Она вдыхает частицы через поры, - сказал Лютер упрекающим и несколько надменным тоном.

Изучая свои записи, не поднявшийся со стула Джек Снид задумчиво произнес:
- А некоторые фальшивые вставки просто восхитительны. К тому же, они все разные: и полностью искаженные отрывки, затрагивающие весь смысл, как в случае с Лукрецием; и очень тонкие, почти незаметные подмены, будь-то это отдельные слова или целые тексты, касающиеся всего мировоззрения автора. А главный вопрос состоит в том, столкнулись ли мы только что с мнением иной формы жизни, то есть, понимает ли сам вуб о чем он говорит? Например, поэма Лукреция – величава, прекрасна и интересна… как произведение. Но, быть может, она несет неверную философскую концепцию? Я понятия не имею, это не моя забота. Моя работа состоит в том, чтобы подготавливать книги к печати, а не писать их. Это последнее дело, когда хороший редактор вставляет свои рассуждения с авторский текст. Однако, этим занимается вуб… ну или его переработанный мех.

Повисла тишина и Сапертайн ее нарушил:
- Любопытно узнать, добавила ли шкура что-нибудь действительно стоящее.

61. magnanima

Не по обложке
(Филип К. Дик)
Престарелый характерный глава компании Обелиск Букс раздраженно сказал – Я не хочу с ним встречаться. Вещь уже в печати, даже если в тексте ошибка, то мы ничего не можем с этим поделать.
- Но Мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди. – Это значительная ошибка, сэр. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…
- Я прочел его письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну своего офиса и хмуро посмотрел на сухую, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже столько десятилетий. Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены, подумал он. – Из них половина в марсианский ваб-фёр с золотым теснением. Самый изысканный и дорогой материал, который мы могли отыскать. Мы уже теряем деньги на издании, а теперь еще и это.
На его письменном столе лежал экземпляр «О природе вещей» Лукреция в возвышенно-утонченном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистывал хрустящие белые страницы. «Разве можно было представить, что кто-то на Марсе знает настолько древний текст так хорошо?» - думал он. И человек, ждавший за дверью, был одним из тех восьми, кто писал или звонил в Обелиск Букс по поводу спорного куска.
Спорного? Спора не было. Восемь местных латинистов оказались правы. Весь вопрос состоял в том, как заставить их каким-то образом тихо удалиться и забыть, что они когда-либо читали издание Обелиска и обнаружили этот злополучный сомнительный кусок.
Нажав на кнопку связи, Мастерс сказал секретарю: «Так и быть, впусти его». Иначе он никогда не уйдет. Люди, типа него будут ждать в машине снаружи. Филологи все такие: их терпение кажется неисчерпаемым.
Дверь отворилась, и в ней показался высокий седой человек в старомодных очках, какие носят на Тэрре, и с портфелем в руке.
- Спасибо, Мистер Мастерс», - сказал он заходя. - Позвольте мне объяснить, почему моя организация считает подобную ошибку настолько существенной.
Он сел у стола и ловко расстегнул свой портфель.
- В конце концов, мы - колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи с Тэрры. НЗИИФАП считает, что то, как вы печатаете эту книгу...
- НЗИИФАП? - прервал его Мастерс. Он никогда ни о чем таком раньше не слышал, но даже, несмотря на это, он тяжело выдохнул. Очевидно, какая-нибудь бдительная хитроумная группка, которая просматривает все, что печатается здесь на Марсе или привозится с Тэрры.
- Наблюдатели за искажением и фальсификацией артефактов повсеместно, – объяснил Брэндис. - Со мной аутентичный, верный экземпляр земного издания «О природе вещей» в переводе Драйдена, каковым является ваше местное издание.
С этим его ударением на «местном» издание звучало как нечто отвратительное и второсортное, как будто выношенное Мастерсом Обелиск Букс, в принципе, считалось довольно сомнительным издательством.
- Давайте посмотрим на неаутентичные интерполяции. Я призываю вас сначала изучить мой экземпляр, - он положил потрепанную старую, напечатанную на Тэрре книгу на стол Мастерса, - где отрывок верен, а затем, экземпляр вашего собственного издания - то же самое место.
Рядом с маленькой старой синей книжкой он положил один из больших, добротных, переплетенных ваб-фёром экземпляров, изданных Обелиском.
- Подождите, пока здесь будет мой литературный редактор, - сказал Мастерс.
Нажав на кнопку связи, он сказал Мисс Хэнди:
- Позовите, пожалуйста, сюда Джека Снида.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- Цитируя аутентичное издание, - сказал Брэндис, - мы используем следующее латинское метрическое построение, - он откашлялся и начал читать вслух:

От горести и боли освободимся мы,
Мы чувствовать не будем, мы будем в небытии
Земля затеряна как будто в море, море же – в раю
Движение теперь нам чуждо, нас рассеют по ветру.

- Я знаю этот отрывок, - сказал Мастерс отрывисто, чувствуя себя уязвленным; мужчина читал ему нотации, словно он был ребенком.
- Это четверостишие, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, и следующее, ложное, Бог знает, откуда взятое четверостишье, появляется на его месте. Если позволите.
Взяв роскошный экземпляр Обелиска, он полистал его, нашел нужное место и прочёл:

От горести и боли освободимся мы,
Тех, что для смертного незримы и непоняты
Уйдя из жизни, видим море вспять, несущее
Предвестие тех радостей, что жизнь способна дать.

Глядя на Мастерса, Брэндис громко закрыл переплетенную ваб-фёром книгу.
- Что больше всего раздражает, так это то, что четверостишье содержит мысль, диаметрально противоречащую всей книге. Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать. Драйден этого не писал, Лукреций тоже.
Он посмотрел на Мастерса, как будто бы сам Мастерс это сделал.
Открылась дверь, и вошел литературный редактор фирмы Джек Снид.
– Он прав, - покорно сказал он своему работодателю. И это лишь одно исправление из примерно тридцати. Я просмотрел все, как только стали приходить письма. И сейчас я начинаю делать тоже самое с другим новым каталогом изданий, запланированных на осень.
И добавил, пробурчав:
-Я нашел изменения и в некоторых из них.
Мастерс сказал:
- Вы были последним, кто выверял текст, перед тем как он был отдан наборщикам. Там тогда были эти ошибки?
- Конечно, нет, - сказал Снид, - я лично проверил верстатки, в них тоже не было никаких изменений. Изменений не было, пока не появились готовые переплетенные экземпляры, если это вообще имеет какой-то смысл, а именно в книгах, оформленных золотом. С книгами в обычном переплете все нормально.
Мастерс заморгал.
– Но это же то же самое издание. Все экземпляры проходили через пресс вместе. В действительности, мы изначально не планировали эксклюзивное дорогое издание, обговорили все это уже в последнюю минуту, и торговая контора предложила сделать половину издания в ваб-фёре.
Я думаю, - сказал Джек Снид, - что нам нужно будет выяснить все об этом марсианским ваб-фёре.

Час спустя престарелый прихрамывающий Мастерс, сопровождаемый литературным редактором Джеком Снидом, сел напротив Лютера Заперштайна, торгового агента фирмы, занимавшейся выделкой кожи, Флолэс Инкорпорэйтед. У них Обелиск Букс и приобрел ваб-фёр, которым были переплетены книги.
- Прежде всего, - сказал Мастерс уверенным профессиональным тоном, - что такое ваб-фёр?
- По существу, - сказал Саперштайн, - так как вы задаете этот вопрос, это шкура марсианского ваба. Я знаю, что это вам мало о чем говорит, джентльмен, но, по крайней мере, это отправная точка, истинность которой никто из нас не станет отрицать, и от которой мы будем отталкиваться в наших дальнейших рассуждениях. Если позволите, я объясню вам что же такое, в сущности, ваб. Так я смогу быть более полезным. Шкура ценится, так как она, среди прочих соображений, редкая. Шкура ваба редка, потому что он очень редко умирает. Под этим я понимаю то, что ваба практически невозможно умертвить, даже больного или старого ваба. И, даже если ваб умирает, его шкура продолжает жить. Это качество придает ему уникальную ценность в оформлении интерьеров, или, как в вашем случае в переплетении долговечных, ценных книг, которые прослужат долго.
Мастерс зевнул и скучающим взглядом посмотрел в окно, а тот тем временем продолжал занудствовать. Литературный редактор, сидевший рядом с ним с мрачным выражением на его молодом энергичном лице, делал короткие загадочные заметки.
- То, чем мы вас снабдили, - сказал Заперштайн, - когда вы пришли к нам – и заметьте, вы пришли к нам, а не мы вас выискивали, - состояло из наилучших специально отобранных, безупречных шкур из наших огромных запасов. Эти живые шкуры сияют своим собственным уникальным блеском. Ничто ни здесь на Марсе, ни на Тэрре не похоже на них. Если шкуру ободрать или поцарапать, то она восстанавливается сама. С течением времени она становится еще более сияющей, так, обложки ваших книг приобретают все более роскошный вид, и, следовательно, пользуется высоким спросом. Через десять лет высочайшее качество этих переплетенный в ваб-фёр книг...
Снид, перебивая его, сказал:
- Таким образом шкура все еще жива, интересно... и ваб, по вашим словам, настолько проворен, что его практически невозможно убить. - Он быстро взглянул на Мастерса. - Каждое из тридцати странных изменений в текстах наших книг, так или иначе, связаны с бессмертием. Позиция Лукреция вполне типична: оригинальный текст учит нас тому, что человек не вечен. Даже если он и выживает после смерти, то это не так уж важно, потому что он не будет помнить ничего из его жизни здесь. Вместо этого появляется другой фиктивный кусок, который решительно говорит о будущей жизни, основываясь на предыдущем. Как вы утверждаете, это полная противоположность всей философии Лукреция. Вы осознаете то, что перед вами, не так ли? Философия проклятого ваба накладывается на философию различных авторов. Так и есть. От начала до конца.
Он замолчал, резюмируя свои заметки.
- Как может шкура, - настаивал Мастерс, - даже вечно живущая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и прошиты, - это против здравого смысла. Даже если переплет, эта проклятая шкура еще жива, мне с трудом в это верится.
Он посмотрел на Заперштайна.
– Положим, она жива. Чем же она питается?
- Мельчайшие частицы еды в атмосфере, - вежливо сказал Заперштайн.
Поднимаясь на ноги, Мастерс сказал:
- Пойдем. Это нелепо.
- Шкура вдыхает частицы, - сказал Заперштайн, - через поры. Тон его голоса был горделивый, и даже осуждающий.
Изучая свои заметки, Джек Снид не встал вместе со своим работодателем. Он задумчиво сказал:
- Некоторые из измененных отрывков завораживают. Они варьируются от полного изменения оригинального пассажа и мысли автора, как в случае Лукреция, до тончайших, практически незаметных изменений, если можно так сказать, до текстов в большей степени согласующихся с учением о вечной жизни. Именно в этом все дело. Едва ли мы здесь столкнулись с какой-то формой жизни или ваб знает о чем идет речь в книге? Стихотворение Лукреция, к примеру. Оно превосходное, красивое и интересное - как поэзия. Но как философия, оно может быть неверным. Я не знаю. Я в этом не разбираюсь. Я просто издаю книги. Я их не пишу. Последнее, что делает редактор – сам редактирует авторский текст. Но это именно то, что делает этот ваб или что-то типа поствабовской кожи.
Затем он замолчал.
Заперштайн сказал:
- Было бы интересно узнать, добавила ли она что-нибудь стоящее?

 

62. Marty McFly

Невероятный переплёт.

Филип Дик.

- Пустая трата времени, мисс Хэнди, - проворчал пожилой управляющий «Рукописными древностями». - Теперь поздно давать задний ход из-за какой-то ошибки.

- Мистер Брендайс настаивает на существенной оплошности, сэр. По его словам, целая глава...

- Да знаю, знаю. Он писал мне и звонил.

Мастерс подошёл к окну. Он задумчиво оглядывал засушливую ноздреватую поверхность Марса, ставшую за годы привычной. «Тираж издания - пять тысяч. Половина из кожи уаба с золотым тиснением. Материала благородней просто нет. Столько денег ухлопали и тут на тебе».

Экземпляр книги лежал на столе. Лукреций «О природе вещей» в высокохудожественном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул хрустящие страницы. «С каких пор марсиане разбираются в древних текстах. А ведь человек в приёмной лишь один из братии, осаждающей «Рукописные древности» по поводу спорных мест. Можно стоять на своём, а смысл? Восемь местных знатоков латыни не могут ошибаться. Наверняка они прошерстили всё от корки до корки. Если повезёт, настойчивый посетитель отведёт душу и уберётся восвояси».

Мастерс нажал кнопку интеркома. - Пусть войдёт, - сказал он секретарше. Люди подобного склада не отступают. Ещё, чего доброго, разобьёт палатку под окнами. Учёные мужи отличались завидным терпением.

В дверях появился высокий седовласый господин с портфелем. На нём были старомодные очки землян. - Благодарю, что нашли для меня время, мистер Мастерс. Постараюсь объяснить причину нашей обеспокоенности.

Он сел за стол и торжествующе раскрыл портфель. - Поскольку мы колония Земли, все обычаи, традиции и исторические памятники попадают к нам оттуда. Тщательно изучив ваше издание, сотрудники «Хиип»...

- Что, что? - не сдержался Мастерс. Наверняка очередной въедливый крючкотвор, неусыпно проверяющий всё, что попадает к нему с Земли или из местных марсианских источников.

- «Хранители идентичности исторических памятников», - пояснил Брендайс. - При мне подлинный экземпляр «О природе вещей» с Земли в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. - Последние слова он произнёс с нескрываемой брезгливостью, словно «Рукописные древности» - сборище бракоделов сомнительной квалификации. - Сэр, я предлагаю для начала ознакомиться с верной трактовкой спорного места в моём экземпляре, а затем перейти к вашему.

Тем временем он разложил на столе древнюю потёртую книгу с Земли, а рядом фолиант в шикарном уабовском переплёте, фирмы Мастерса.

- Момент, только вызову редактора. - Управляющий снова нажал интерком. - Мисс Хэнди, будьте добры, пригласите Джека Снида.

- Слушаю, мистер Мастерс.

- Позволю себе процитировать строки, построенные на античной метрике...

- Я в курсе, - отрезал уязвлённый Мастерс. Этот тип принимает его за желторотого юнца.

- Кхм... кхм, - прочистил горло Брендайс и продекламировал:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо...

- В вашем варианте ничего подобного, взамен неожиданно возникает, одному Богу известно, откуда, привнесённый смысл. - Он пролистал роскошный уабовский экземпляр, нашёл нужное место и прочёл:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Станем великой цепи мироздания частью нетленной,
Доколе земля и моря не престанут во веки и веки...

Брендайс захлопнул книгу и гневно воззрился на Мастерса. - Самое ужасное, что подделка несёт абсолютно иной посыл, нежели предстающий в произведении. Откуда это взялось? Кто автор, я вас спрашиваю? Драйден не мог написать такое, Лукреций тем более. - Он так странно глянул, будто подозревает Мастерса.

Дверь открылась, и вошёл Джек Снид. - Всё верно, - признался он начальнику. - В общей сложности порядка тридцати изменений. Я прочесал другие тексты, начиная с сомнительных моментов. Сейчас составлю перечень всех искажений. В некоторых местах явно перебор, - добавил он мрачно.

- Вы делали вычитку, прежде чем наборщики взялись за работу. Могли что-то пропустить? - спросил Мастерс.

- Исключено. Я сам читал гранки. Всё было чисто. По всей вероятности, безобразия начались, как только книги в новеньком переплёте увидели свет. Речь только о тех, что в уабовской обложке с золотым тиснением. Обыкновенные экземпляры не пострадали.

- Как же так? - недоумевал управляющий. - Вся публикация проходила под одним прессом. Ничего ценного не намечалось. Только обговорив детали с торговой конторой, мы решили половину выпустить в коже уаба.

- Стоит приглядеться внимательней к любопытному марсианскому сырью, - заметил Снид.

Спустя час, вконец измотанный Мастерс и редактор встретились с представителем фирмы «Золотое руно» - Лютером Саперштейном. «Рукописные древности» получали от них кожу для переплётов.

- Расскажите нам всё про уаба, - не мешкая, приступил к сути дела управляющий.

- Говоря по-существу, - начал Саперштейн - мы имеем дело со шкурой марсианского уаба. Понимаю, господа, звучит банально. Однако этот факт послужит основой более важным обстоятельствам. Уникально само животное. Дороговизна шкур, кроме всего прочего, объясняется неуязвимостью этих редких существ. Старый, больной и даже убитый уаб не умирает. Жизненная сила остаётся в его шкуре. Такое ценное свойство весьма полезно при изготовлении долговечных предметов интерьера или, как в вашем случае, переплётов для старинных книг.

Монотонный голос Саперштейна усыплял Мастерса. Он отрешённо уставился в окно. Молодой коллега делал какие-то пометки в блокноте и всё больше мрачнел.

- Мы вам предоставляем, - продолжал Саперштейн - широкий выбор продукции высокого качества. Позволю себе заметить, вы нуждаетесь в нас, никак не наоборот. Ничего подобного этим шкурам с их особым блеском вы не встретите ни на Марсе, ни у себя на Земле. Порванные или поцарапанные, они сами себя восстанавливают. По истечении нескольких месяцев изделия станут роскошней и ценнее прежнего. А книжные переплёты из уаба и через десять лет сохранят...

- Остановимся на любопытной живучести шкур и их владельцев, - прервал рассказчика Снид и покосился на Мастерса. - Тридцать с лишним искажений в наших книгах вещают о бессмертии. С Лукрецием всё просто. Он учит, что если есть жизнь после смерти, в ней мало пользы, так как из нашей памяти изгладится пребывание на Земле. В пику этому новый текст настойчиво пророчит будущую жизнь. По-моему, всё достаточно очевидно. Треклятые уабовские измышления вплетаются в авторские тексты. Обе части явно разнятся. - Он умолк и вернулся к записям.

- Да будь она хоть трижды живучая! Как чёртова кожа повлияла на текст? - вопрошал Мастерс. - Всё напечатано, страницы разрезаны, склеены и прошиты. Бред какой-то. - Он вызывающе глянул на Саперстейна. - Чем же она живёт?

- Питается мельчайшими взвешенными частицами, - невозмутимо ответил гость.

Мастерс поднялся. - С меня довольно! Вы спятили!

- Она вбирает их своими порами, - с укором объяснил Саперштейн.

Увлёкшись записями, Снид не последовал за начальником. - Весьма любопытно, - произнёс он задумчиво. - Где начисто искажён замысел автора, как в случае с Лукрецием, а где едва уловимые исправления, если можно так выразиться, созвучные учению о вечной жизни. Дело, собственно, вот в чём. Существо потешается над нами, или действует сознательно? Взять хотя бы Лукреция. По части поэзии он выше всяких похвал. За философию не поручусь - не мой конёк. Я не писатель, а всего лишь причёсываю текст. Добросовестный редактор не станет навязывать автору собственные мысли. А вот наш уаб этим не гнушается. - Он замолчал, иссякнув.

- Разобраться бы, кто прав, - заметил Саперштейн.







 

63. Medvi

– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Рукопись уже в печати. Если в тексте есть ошибка, мы ее уже не исправим, – раздраженно выпалил пожилой и сварливый президент книжного издательства «Обелиск».

– Но мистер Мастерс, – начала мисс Хэнди, – это же такая серьезная ошибка, сэр. Если он прав… Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…

– Я читал его письмо. И говорил с ним по видеофону. Я знаю, чего он хочет.

Мастерс подошел к окну и стал задумчиво разглядывать иссушенную и изъеденную кратерами поверхность Марса, – эту картину он наблюдал уже не первый десяток лет.

Он думал о том, что пять тысяч копий уже напечатаны и переплетены. Половина из них переплетена тисненой золотом шерстью марсианского плюха – самым элегантным и дорогим материалом, который удалось найти. От издания и так убытки, а теперь еще и это.

На столе лежал экземпляр «О природе вещей» Лукреция в замечательном переводе Джона Драйдена. Рассерженный Барни Мастерс пролистал белоснежные страницы книги. «Откуда на Марсе взялись люди, которые знают такой древний текст?» – думал он. Человек, ожидавший в приемной, был лишь одним из тех восьми, кто писал или звонил в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Да не было никакого спора. Восемь местных профессоров-латинистов были единодушны. Вопрос был лишь в том, чтобы незаметно их выпроводить, забыть о том, что они вообще читали издание «Обелиска» и докопались до этого несчастного отрывка.

Нажав на кнопку интеркома на столе, Мастерс сказал секретарше:

– Ладно, пригласите его.

Иначе он не уйдет. Эти люди обычно ждут до последнего. Все ученые такие: у них, похоже, безграничное терпение.

Дверь отворилась, и в комнате появился высокий седой человек. В руках он держал портфель, а на носу у него сидели землянского вида очки.

– Благодарю за прием, мистер Мастерс, – сказал он, зайдя в кабинет. – Сэр, позвольте, я объясню, почему организация, которую я представляю, считает эту ошибку столь серьезной.

Он уселся у стола и живо раскрыл портфель.

– У нас ведь, все-таки, колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. Поэтому ЧОЗАНА расценивает данное издание вашей книги…

– ЧОЗАНА? – переспросил Мастерс. Он раньше о ней не слышал, но легче от этого ему сейчас не стало. Скорее всего, подумал он, это одна из многочисленных контор, где работают бдительные шизики, которые сканируют все, что когда-либо было напечатано. Либо местная, марсианская контора, либо с Земли.

– Чрезвычайное Общество Защиты Авторства за Неподдельные Артефакты, – пояснил Брэндис. – У меня при себе оригинальное, верное издание «О природе вещей», привезенное с Земли. В переводе Драйдена, как и ваше местное издание. – Он выделил слово «местное», отчего вся фраза прозвучала как-то скользко, будто говорил он о чем-то второсортном. Такое ощущение, подумал Мастерс, что издательство «Обелиск» занимается какой-то постыдной деятельностью.

– Давайте рассмотрим неоригинальные вставки. Сначала прошу изучить мой экземпляр. – Он положил на стол Мастерсу потрепанную книгу с Земли. А затем, сэр, взгляните на текст из вашего издания. Тот же отрывок. – Рядом с древним голубым фолиантом он раскрыл большую красивую книгу «Обелиском» с плюшьим переплетом.

– Надо позвать нашего редактора, – сказал Мастерс. Нажав на кнопку интеркома, он обратился к Мисс Хэнди:

– Попросите Джека Снида зайти, пожалуйста.

– Хорошо, мистер Мастерс.

– В качестве примера из оригинального издания, – начал Брэндис, – рассмотрим вот этот фрагмент перевода с латыни. Кхе-кхем. – Он машинально прокашлялся и начал читать вслух:

Мой друг, страданья и печаль ты позабудь.
Совсем не больно уходить в последний путь.
Сольется ль небо с морем, океан с землей –
То горя не добавит нам с тобой.

– Я знаю этот отрывок, – раздраженно отрезал Мастерс: ему казалось, что его поучают как школьника.

– Этого четверостишья в вашем издании нет, – сказал Брэндис. – Вместо него мы находим следующее подложное четверостишье, бог знает, какого происхождения. Позвольте. – Он взял роскошное издание «Обелиска» с плюшьим переплетом и, найдя в нем нужное место, принялся читать:

Мой друг, страданья и печаль ты позабудь.
При жизни на земле нам не познать их суть.
К морям блаженств откроет смерть причал –
Его наш путь земной всего лишь предвещал.

Испепеляя Мастерса взглядом, Брэндис захлопнул переплетенную плюхом книгу.

– А самое возмутительное, – продолжил Брэндис, – что мысль, заключенная в этом четверостишии, полностью противоречит всей книге. Откуда оно тут взялась? Ведь кто-то же его написал. Это был не Драйден. И не Лукреций. – Он уставился на Мастерса, будто решил, что это его рук дело.

Дверь открылась, и в кабинет вошел штатный редактор Джек Снид.

– Это правда, – с сожалением сказал он своему начальнику. – И это не единственное изменение в тексте. Их там тридцать с чем-то. С тех пор, как к нам начали поступать письма, я проштудировал всю рукопись. А сейчас я занимаюсь другими последними изданиями из осеннего списка нашего каталога, – сказал он, фыркнув. – Я и в них нашел кое-какие изменения.

– Вы ведь были последним редактором, через кого рукопись прошла перед тем, как ее отправили в набор. Ошибки на этом этапе были? – спросил Мастерс.

– Никак нет, – сказал Снид. – Я лично вычитал наборные доски. Там тоже никаких изменений не было. Они появились лишь в переплетенных экземплярах, если это вообще поддается объяснению. А если быть еще точнее, текст изменен только в золотых, переплетенных плюхом книгах. Со стандартным изданием все в порядке.

Мастерс сморгнул.

– Но ведь это одно и то же издание. Эти книги набирали на одной печатной машине. Мы же даже не планировали выпускать дорогое эксклюзивное издание. В самый последний момент решили это сделать, и отдел маркетинга предложил выпустить половину книг в плюховом переплете.

– Полагаю, – сказал Джек Снид, – нам нужно провести небольшое исследование этого меха марсианского плюха.

Через час стареющий, дряхлый Мастерс и Джек Снид сидели напротив Лютера Саперстайна, торгового агента компании «Идеал», которая занимается добычей меха.
У этой компании «Обелиск» закупал мех плюха для изготовления переплетов.

– Ну, во-первых, – бодро и деловито заговорил Мастерс, – что такое мех плюха?

– В общем, – начал Саперстайн, – отвечая конкретно на ваш вопрос, это мех, который получен от марсианского плюха. Я понимаю, что это мало о чем вам говорит, господа, но, во всяком случае, это исходная точка, некий постулат, насчет которого мы все согласны и на основе которого мы можем выстроить более детальную картинку. Дабы помочь вам разобраться, позвольте разъяснить природу самих плюхов. Их мех столь ценен, потому что встречается редко. А встречается он редко потому, что плюхи редко умирают. То есть, плюха умертвить почти невозможно, даже если он больной или старый. И даже после его смерти его мех продолжает жить. Это качество придает ему уникальную ценность в качестве домашнего декора или, как в вашем случае, в качестве переплета вневременных, ценнейших книг, которые должны жить вечно.

Пока Саперстайн бубнил о своем, Мастерс вздыхал, лениво глядя в окно. Редактор сидел рядом, и делал короткие пометки в блокноте. На его молодом и полном энергии лице застыла мрачная мина.

– То, что мы вам продали, – продолжил Саперстайн, – когда вы обратились к нам – и давайте не будем забывать, что это вы обратились к нам, а не наоборот, – это лучший, отборнейший материал из всей нашей продукции. Каждая из этих шкур обладает собственным, неповторимым сиянием. Ничто не сравнится с ними ни на Марсе, ни на Земле. Если порвать или поцарапать шкуру плюха, она восстанавливается сама. Постепенно она разрастается в увесистый пучок, отчего ваши издания с годами будут становиться роскошнее и, значит, востребованней. Через каких-то десять лет качество этих обросших и переплетенных плюшьим мехом книг…

– Так значит, шкура живая, – перебил его Снид. – А плюхи, значит, такие изворотливые, что их буквально невозможно убить.

Он глянул на Мастерса.

– В каждом из этих тридцати с чем-то отрывков говорится о бессмертии. Исправление в поэме Лукреция вполне типично. В оригинале говорится, что человек смертен. Даже если он вернется в этот мир, он ничего не вспомнит о своей прошлой жизни. В подложном же фрагменте категорично утверждается, что за этой жизнью последует новая. Как вы говорите, это в корне противоречит философии Лукреция. Вы ведь поняли, с чем мы имеем дело? Эта проклятая философия плюха накладывается на философию других авторов. Вот и все. Такая вот короткая история.

– Но как может шкура, пусть и такая долговечная, повлиять на содержание книги? – изумился Мастерс. – Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и прошиты. Это противоречит здравому смыслу. Может этот переплет, этот чертов плюх правда живой, но я в это не поверю.

Он уставился на Саперстайна.

– Если шкура и правда живая, как она поддерживает жизнь?

– Она питается мельчайшими частицами остатков пищи, которые задерживаются в воздухе, - спокойно ответил Саперстайн.

– Ерунда какая-то. Пойдемте отсюда, – сказал Мастерс, вставая из-за стола.

– Она впитывает частицы через поры, – сказал Саперстайн с гордостью и даже порицанием.

Погруженный в свои записи, Джек Снид остался на месте.

– Некоторые измененные тексты просто восхитительны, – глубокомысленно сказал он. – Одни полностью переиначивают текст и авторский замысел, как в случае с Лукрецием. Другие представляют собой тончайшие, едва заметные исправления, - если можно так сказать, - подгоняющие текст под доктрину вечной жизни. Но главный вопрос не в этом. Имеем ли мы дело всего лишь с одной конкретной формой жизни или плюх понимает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция: это великое произведение, очень красивое и интересное – с поэтической точки зрения. Но с точки зрения философии, возможно, оно ошибочно. Не могу судить, не мое это дело. Я всего лишь правлю рукописи, а не пишу их. Разглагольствовать и влезать в авторский текст – последнее, что станет делать хороший редактор. Но именно этим занимается плюх или шкура, которая от него осталась.

На этом он замолчал.

– Интересно знать, добавляет ли это хоть сколько-нибудь ценности, – поинтересовался Саперстайн.

64. Melody

По обложке не судят
(Филип К. Дик)

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга издана, ошибку не исправить, - раздраженно сказал старик Мастерс, президент «Обелиск Букс».
- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди. – Если всё так, как утверждает мистер Брэндис, то это весьма серьезная ошибка. Целая глава…
- Я читал его письмо. Я даже общался с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает. - Мастерс подошел к окну и угрюмо уставился на скучный, изрытый кратерами пейзаж Марса. «Пять тысяч экземпляров, готовых к продаже. Половина из них – в меховом переплете с золотым тиснением. Мех – шкура марсианского вуба – превосходный материал, самый лучший, какой только можно было найти. Тираж и так убыточный, а теперь еще это».
На его столе лежал экземпляр книги. Это был Лукреций, «О природе вещей», в великолепном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс перелистал совсем ещё свежие страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки этого древнего текста?» - размышлял он. Однако человек, ожидающий в приемной, был уже восьмым, кто обратился в «Обелиск Букс» с замечаниями по спорному абзацу.
Спорному? Да местные ученые-латинисты, безусловно, правы. Спорно было только одно: удастся ли теперь от них отделаться, по-тихому, чтобы они и думать забыли, что читали Лукреция в издании «Обелиск Букс».
Нажав кнопку на селекторе, Мастерс буркнул секретарю: «Ладно, пропустите его». Иначе не отвяжется. Еще, чего доброго, поселится в приемной. Похоже, терпение у этих ученых безграничное.
Дверь открылась, и на пороге появился высокий седой мужчина в старомодных очках, какие носили когда-то на Земле, и с портфелем в руках.
- Благодарю Вас, мистер Мастерс, - сразу же начал он. – Позвольте мне объяснить, почему организация, которую я представляю, находит ошибку столь серьезной. – Он присел к столу и быстро расстегнул портфель. – Марс, прежде всего, - планета-колония. Наши ценности, культура, нравы и обычаи пришли к нам с Земли. СОНИСАН полагает, что Ваше издание этой книги…
- СОНИСАН? – поморщился Мастерс. Об этой организации он никогда не слышал, но всё равно не ждал ничего хорошего. Наверняка, очередная компания чокнутых, рассматривающих под лупой всё, что издается здесь или поступает с Земли.
- Служба Общего Надзора и Сохранения Артефактов Неприкосновенными, – пояснил Брэндис. – Я принес с собой экземпляр подлинного, земного издания «О природе вещей». Это тоже перевод Драйдена, как и ваше здешнее издание, - в слове «здешний» Мастерсу послышалась брезгливость, словно «Обелиск букс» было сапожной мастерской, которая вдруг стала издавать книги.
- Давайте обратимся к спорному фрагменту. Сравните, как звучит правильный вариант, – он раскрыл перед Мастерсом потрепанное земное издание, - и тот, что предлагает Ваша книга. - Рядом с ветхим голубым томиком Брэндис положил солидную книгу в меховом переплете – одну из тех, что выпустило «Обелиск Букс».
- Минутку, я приглашу нашего литературного редактора, - Мастерс нажал кнопку селектора, - мисс Хэнди, пусть Джек Снид зайдет.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- В оригинальном издании мы имеем следующее четверостишие, переложение с латыни. Гм, - он смущенно откашлялся и прочитал вслух:

Освободившись от оков телесных,
Забудем боль и скинем груз забот.
И милости просить у сил небесных
Уже не будем. Всё пройдет.

- Я знаком с произведением, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя задетым. Его поучали, как школьника.
- Этот фрагмент, - продолжал Брэндис, - отсутствует в Вашем издании. Зато вместо него, бог весть откуда, появилось другое четверостишие. Позвольте, я прочту. – И он взял в руки роскошное издание «Обелиск Букс», пролистал до нужного места и прочел:

Лишь скинув груз телесной оболочки,
Вкусим мы истинную радость бытия.
Поймем, что смерти миг – отнюдь не точка, -
Начало в вечность путешествия.

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу. – Особенно досадно, что смысл данного четверостишия абсолютно противоречит идее всего произведения. Откуда оно взялось? Кто-то ведь сочинил его! Не Драйден. И точно не Лукреций. – И он смерил Мастерса таким взглядом, будто тот сам написал эти строки.
Дверь открылась, и в кабинет вошел литературный редактор Джек Снид. – Всё так, - изрек Снид, смиренно глядя на шефа. – И это лишь одно из тридцати несоответствий. Я перелопатил всю книгу, как только начали поступать жалобы. А потом принялся и за остальные издания нашего осеннего каталога. – И, словно нехотя, добавил, - в некоторых из них тоже имеются искажения.
- Вы последним читали текст перед его отправкой в типографию. Были эти ошибки в тексте тогда? – спросил Мастерс.
- Нет, ни одной, - ответил Снид. – Более того, я лично вычитывал гранки. Текст и тогда был в полном порядке. Это необъяснимо с точки зрения здравого смысла, но изменения появляются только у книг в переплете – и не в любом, а именно в переплете из шкуры вуба.
Мастерс в изумлении вскинул глаза: – Они все из-под одного станка вышли. Один и тот же тираж. Изначально мы даже и не планировали эксклюзивного издания. Маркетологи уже в последний момент предложили выпустить половину тиража в дорогом меховом переплете.
- Мне кажется, - проговорил Джек Снид, - что-то не так с этими шкурами, нужно разобраться.

Часом позже Мастерс вместе с литературным редактором уже сидели в офисе Лютера Саперстайна, представителя фирмы «Безупречные Услуги», той самой, которая занималась поставками шкур для «Обелиск Букс».
- В двух словах, - по-деловому начал Мастерс, - что вообще такое шкура вуба?
- Ну, если в двух словах, то шкура вуба – это шкура вуба. Я знаю, джентльмены, что такого объяснения недостаточно. Но, по крайней мере, это очевидная и вам, и мне истина, отталкиваясь от которой мы можем говорить более предметно. И предметом нашего разговора должен стать сам вуб как таковой. Почему, вы думаете, мех вуба так ценен? Помимо прочего - по причине своей редкости. Дело в том, что вуб почти бессмертен. То есть я хочу сказать, что почти невозможно убить вуба, даже старого или больного. И даже если вуб мертв, его шкура продолжает жить. Этим уникальным свойством шкура наделяет всё, с чем соприкасается, – будь то предметы интерьера или книжные переплеты.
Саперстайн всё говорил и говорил. Мастерс слушал, по-старчески чуть подрагивая головой, потом вздохнул и с тоской посмотрел в окно. Молодой и энергичный литературный редактор что-то записывал в свой блокнот и то и дело хмурился.

- Вы обратились к нам, - продолжал Саперстайн, - прошу заметить, вы обратились к нам, а не наоборот, и мы поставили вам отборнейшие шкуры из своих богатейших запасов. Эти живые шкуры сияют особенным блеском, ничего подобного вы не найдете ни на Марсе, ни на Земле. Их невозможно испортить – царапины и порезы затягиваются сами собой. Более того, со временем мех становится только пышнее, следовательно, обложки выглядят богаче, и спрос на ваши книги неуклонно растет. Лет через десять стоимость этих книг…
- То есть шкура еще жива, - прервал его Снид. - Интересно. И Вы говорите, вуб так живуч, что его в сущности невозможно убить. – Он бросил взгляд на Мастерса. – Каждое из изменений, обнаруженных мною в текстах, затрагивает тему бессмертия. Типичный пример – упомянутый фрагмент из Лукреция. В нем утверждается, что человек смертен. И неважно, будет ли он снова жить после смерти, поскольку не сохранит воспоминаний о том, что было до нее. Что же мы видим в измененном варианте? Заявление о бесконечности жизни. Противоречащее, как вы заметили, всей философии Лукреция. Вы хоть понимаете, с чем мы столкнулись? Шкура какого-то вуба перекраивает философию авторского повествования на свой лад! Ни больше ни меньше, - Снид умолк и снова принялся за свои каракули.
- Как это возможно, чтобы шкура, пусть даже бессмертная, переиначивала содержание книги? – гневно спросил Мастерс. – Текст напечатан, нарезан на страницы, прошит и переплетен! В голове не укладывается. Даже если обложка из этой чертовой шкуры действительно живая. Я не могу в это поверить. – Он уставился на Саперстайна – Если шкура живая, то чем она питается?
-Мельчайшими частицами продуктов питания, взвешенными в воздухе, - с готовностью ответил Саперстайн.
Мастерс поднялся с кресла: - Идём. Хватит слушать эту нелепицу.
- Шкура вдыхает частицы, - поспешно продолжил Саперстайн, - через поры, - добавил он серьёзно, почти с упреком.
Джек Снид не тронулся с места, лишь оторвал взгляд от своих заметок и сказал:
- Некоторые тексты в новом изложении просто изумительны. Не всегда авторская идея претерпевает такие радикальные изменения, как в случае с текстом Лукреция. Кое-где поправки едва уловимы – если философия произведения не идет вразрез с идеей вечной жизни. Что же это – субъективное мнение вуба как живого существа, или он действительно знает, о чем говорит? Вот в чем вопрос. Например, поэма Лукреция великолепна с точки зрения поэтики. Но, возможно, она ошибочна в своей философии. Не знаю. Да и не мне судить, я даже не писатель – всего лишь редактор. Переиначивать авторский текст – дурной тон для литературного редактора. Но именно это и делает вуб или, по крайней мере, оставшаяся от него шкура, - и он замолчал.

- Дайте знать, если обнаружите что-нибудь ценное, - сказал Саперстайн.

65. MsHemulen

По словам их узнаете их... *
Ф.Дик

Пожилой сердитый президент издательства «Даггер» раздраженно повторил:
- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга вышла в тираж; даже если в тексте есть какая-то ошибка, мы уже ничего не можем сделать.
- Но, мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди. - Это очень серьезная ошибка, сэр. Вдруг он прав. Мистер Брэндис считает, что целая глава...
- Я читал его письмо. Я даже разговаривал с ним по видеофону. И я знаю, что он думает по этому поводу.

Мастерс подошел к окну и мрачно оглядел пустынный марсианский пейзаж, изученный за прошедшие десятилетия до последнего кратера. «Пять тысяч экземпляров уже напечатаны и переплетены», - размышлял он. - «Половина их них — в кожу марсианских вабов с золотым тиснением, то есть самый красивый и дорогой материал на планете. Мы УЖЕ несем убытки, а теперь еще и это».

На столе лежал новенький экземпляр трактата Лукреция «О природе вещей» в возвышенно-благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистал хрустящие белые страницы. «Кто, скажите на милость, мог предугадать, что на Марсе найдутся такие знатоки древних текстов?» - размышлял он. - «Мало того, человек, ждущий в приемной - лишь один из восьми местных латинистов, которые обратились в издательство, обнаружив спорный отрывок. Хотя какой, к черту, спор? Они правы. Поэтому теперь всего лишь требуется, не поднимая скандал, заставить их убраться вон и навсегда забыть о том, что «Даггер» выпустил фальшивку.

Нажав кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю: «Хорошо, пригласите его». Иначе этот тип никогда не уйдет, а его серийный кар так и будет торчать на парковке у здания. Все ученые в этом смысле одинаковы: терпение их воистину безгранично.

В дверях показался высокий седоволосый человек в старомодных терранских очках и с чудовищных размеров портфелем.
-Благодарю, мистер Мастерс, - произнес он, входя. - Позвольте пояснить сэр, почему наша организация считает подобные ошибки весьма серьезными.
Он уселся у стола и резко расстегнул портфель.
- Наша планета - всего-навсего колония. Все наши материальные и нравственные ценности, артефакты, привычки достались нам от Терры. ПИФПАФ считает, что издание вами данной книги...
-ПИФПАФ? - перебил его Мастерс. Он никогда о таком не слышал, но мысленно уже схватился за голову. Очередное сборище бдительных чудаков, которые с пристрастием изучают каждое слово, напечатанное в типографиях Марса и Терры.
-Общество «ПРОТИВ ИСКАЖЕНИЙ ФАКТОВ, ПОДДЕЛКИ АРТЕФАКТОВ и ФАЛЬСИФИКАЦИЙ», - пояснил Брэндис. - У меня при себе подлинное терранское издание трактата «О природе вещей» в том же переводе Драйдена, что и ваше местное.
Этим пренебрежительным «ваше местное» он словно давал Мастерсу понять, что «Даггер» - второсортное, убогое издательство, чья деятельность не заслуживает никакого внимания.

- Давайте выявим фальшивые вставки. Взгляните сперва на мой экземпляр, - Брэндис раскрыл видавший виды томик и положил его на стол Мастерса. - Здесь все верно. А теперь, сэр, то же четверостишие из вашей книги.
Рядом с потрепанной синей книжонкой с Терры легло шикарное издание в коже ваба, выпущенное «Даггером».

- Позвольте, я приглашу нашего старшего редактора, - сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он распорядился: «Мисс Хэнди, будьте добры, позовите ко мне Джека Снэда». «Сию минуту, мистер Мастерс».
- Для цитирования из первоисточника у нас есть подстрочный перевод с латыни. Вот он. Кхм.
Он откашлялся и прочел вслух:

А потому, если смертен наш дух, то и жизни утрата,
Не составляет для нас ничего и пугать нас не может,
С нами уже ничего не случится, и чувства не могут
Нас никакие объять, даже если бы перемешалось
Море с землею и небом, затем, что в живых нас не будет.**

- Я знаю этот отрывок, - рявкнул Мастерс, закипая: этот человек обращался с ним как ребенком.
- В вашем издании он отсутствует, - заявил Брэндис, - но вместо него имеется поддельный катрен, Бог знает кем придуманный. Позвольте.

Взяв роскошный кожаный том от «Даггера», он, полистав, нашел нужное место и зачитал:

А потому, если смертен ваш дух, то и жизни утрата,
Страшит, вас, земляне; и страх превозмочь вы не в силах;
Мы ж после смерти воскреснем, свободу души обретя,
И знание это наш жизненный путь озаряет блаженством.

Сердито глянув на Мастерса, Брэндис громко захлопнул отделанную мехом книгу.
-Самое ужасное, что этот отрывок полностью противоречит самой идее поэмы. Откуда он взялся? КТО его автор? Драйден тут явно не при чем, поскольку у Лукреция ничего подобного нет.
Он так буравил Мастерса взглядом, будто именно его считал автором злополучного четверостишия.

В кабинет вошел старший редактор Джек Снэд.
- Он прав, - покорно признался он боссу с порога. - И это только одно расхождение, а всего их порядка тридцати. С тех пор, как начали приходить жалобы, я только и занимаюсь выискиванием ошибок. Придется проверить и другие издания из нашего каталога. Там тоже местами обнаружились нестыковки.
Мастерс уточнил:
- Вы - последний редактор, который проверял рукопись перед отправкой в набор. На тот момент расхождения были?
- Ни одного, - ответил Снэд. - Гранки тоже проверял лично я, и все было в порядке. Изменения появляются только в свежеотпечатанных экземплярах, точнее, в тех, что переплетены в кожу ваба с золотым тиснением. Не понимаю, как это вообще возможно. В книгах с обычными картонными переплетами не изменилось ни слова.
Мастерс сморгнул:
- Но это же один тираж. Они печатались одновременно. На самом деле, изначально мы не планировали коллекционное издание. Идея появилась в последний момент, и коммерческий отдел предложил переплести половину томов в кожу ваба.
- Полагаю, теперь нам нужно предельно внимательно изучить все, что касается меха марсианских вабов, - ответил Джек Снэд.

Часом позже постаревший от волнений Мастерс, сопровождаемый Джеком Снэдом, измученно упал в кресло в кабинете Лютера Саперштейна, шкурного агента компании «ВсеДляВас, Инк.». Через него «Даггер» получил шкуры вабов на переплеты.

- Прежде всего, поясните, - не теряя времени даром, начал Мастерс, - что собой представляет этот мех?
- Я понял ваш вопрос. В общих чертах, - ответил Саперштейн, - это мех марсианских вабов. Конечно, это мало что говорит вам, господа, но данный факт - отправная точка для всех наших дальнейших умозаключений. Чтобы хоть чем-то помочь вам, позвольте сообщить кое-что об этом мехе. Он весьма недешев, поскольку, помимо всего прочего, встречаются вабы чрезвычайно редко. Его нелегко добыть, так как вабы крайне неохотно расстаются с жизнью. Иными словами, ваба практически невозможно поймать, даже старого или больного. Если же все-таки удается его убить, шкура продолжает жить своей жизнью. Это качество делает ее крайне ценным материалом для использования в декоративных целях, или, в вашем случае, в издательском деле для создания роскошных и долговечных переплетов.

Мастерс, заскучавший от монотонного рассказа Саперштейна, вздохнул и уставился в окно. Рядом юный редактор с мрачным видом делал загадочные пометки в блокноте.

-По вашей просьбе, подчеркиваю, по вашей, мы поставили вам самые лучшие, самые отборные шкуры из наших богатейших запасов. Такого бесподобного лоска вы не найдете ни на Марсе, ни на Терре-матушке. Любые повреждения им нипочем. Мех не прекращает расти, и ваши тома с каждым годом выглядят все роскошнее, а для покупателей становятся все желаннее. Через десяток лет превосходное качество этих книг, переплетенных в кожу ваба...
Снэд перебил:
-Итак, шкуры продолжают жить своей жизнью. Весьма любопытно. К тому же вабы, как вы утверждаете, практически бессмертны.
Он бросил взгляд на Мастерса.
- Каждая из тридцати поправок, внесенных в тексты наших книг, касается вечной жизни. Вывод Лукреция однозначен: люди смертны; а загробная жизнь, даже если она и существует, не имеет никакого значения, поскольку в посмертии душа все равно не вспомнит свое земное существование. И вдруг вместо этого появляется новый отрывок, который утверждает нечто совершенно обратное. Понимаете, наконец, с чем мы столкнулись? Чертова философия вабов проникла в тексты наших авторов. Вот где собака зарыта.
Он умолк и снова принялся за рисование загадочных каракуль.

- Как может шкура, - не выдержал Мастерс, - пусть и бессмертная, повлиять на содержание книги? Текст уже напечатан, листы сброшюрованы. Это немыслимо! Не может быть, чтобы эти проклятые обложки на самом деле были живыми.

Он уставился на Саперштейна.
- Что поддерживает в них жизнь?
- Частички пищи в атмосфере, - сказал Сапершейн.
Поднимаясь с места, Мастерс скомандовал Джеку:
- Идемте. Это уже ни в какие ворота не лезет.
- Они поглощают частицы пищи из атмосферы через поры кожи — пояснил Саперштейн с такой важностью, что она уже выглядела упреком.

Уставившись в записи и не торопясь следовать за боссом, Джек Снэд задумчиво проговорил:
- Кое-какие изменения в произведениях весьма любопытны. Как в случае с Лукрецием, практически незаметные поправки меняют авторский текст, а, следовательно, и замысел, на прямо противоположный, приближая его к идее вечной жизни. Главный вопрос вот в чем. Мы столкнулись с частным мнением отдельно взятой формы жизни, или вабы ЗНАЮТ, О ЧЕМ ГОВОРЯТ? Та же поэма Лукреция. Она грандиозна, великолепна, захватывающа — как поэтическое произведение. Как философский трактат, она, возможно, ошибочна. Не мне судить. Это не входит в мои обязанности: я редактор, а не создатель. Хороший редактор никогда не подменяет идеи автора своими собственными. А вабы, или то, что от них осталось, именно этим и занимаются.

Он замолчал.

Саперштейн бросил:
- Интересно, есть ли от их идей хоть какая-то польза.



* Перефраз. Евангелие от Матфея, 7, 15-16 («Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их...»)
** Тит Лукреций Кар «О природе вещей» кн.3, стих 810, 850, пер.И. Рачинского

66. My Heart In Atrophy

Не по обложке

Пожилой, раздражительный президент издательства «Обелиск Букс» сердито произнес:
- Не хочу его видеть, мисс Хэнди. Тираж уже напечатан, и если в тексте ошибка, то ничего не поделаешь.
- Но господин Мастерс, - сказала мисс Хэнди, - это ведь такая серьезная ошибка. Вдруг он все-таки прав? Господин Брэндис утверждает, что вся глава…
- Я читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Все это я уже слышал.
Мастерс подошел к окну офиса, угрюмо вгляделся в сухую, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он лицезрел уже много десятилетий. «Пять тысяч напечатанных и переплетенных экземпляров, - думал он. – Половина тиснена золотом и обшита мехом марсианского ваба. Самым изысканным и дорогим материалом, который мы нашли. На издании и так потеряно много денег, а теперь еще и это».
На его столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция в величественном, благородном переводе Джона Драйдера. Барни Мастерс мрачно перелистывал хрустящие белые страницы. «Разве может кто-либо на Марсе так хорошо знать столь древний текст?», - думал он. И в приемной ожидал лишь один человек из тех восьми, что писали или звонили в «Обелиск Букс» по поводу обсуждаемого отрывка.
Обсуждаемого? Никто даже не спорил – восемь местных исследователей латинского языка не ошибались. Нужно было только заставить их тихо разойтись, чтобы они напрочь забыли об издании «Обелиска», в котором нашли странный сомнительный отрывок.
Нажав на кнопку внутренней связи, Мастерс сказал секретарше:
- Ладно, пусть войдет.
Иначе этот человек, скорее всего, еще будет поджидать на парковке. Такие уж люди эти ученые – будто их чаша терпения бездонна.
Дверь открылась, и на пороге появился высокий седой человек в старомодных земных очках и с портфелем в руке.
- Благодарю вас, господин Мастерс, - входя, сказал он. – Позвольте объяснить, почему наша организация считает эту ошибку столь серьезной. – Он уселся за стол и одним движением открыл портфель. – Мы ведь живем на колонизированной планете. Все наши ценности, предметы искусства, нравы и обычаи исходят с Земли. ЧТОЗАНХ признает публикацию этой книги…
- «ЧТОЗАНХ»? – перебил его Мастерс. Он слышал это название впервые, но, тем не менее, тяжело вздохнул. Очевидно, одна из тех причудливых неусыпных организаций, которые досконально проверяли все публикации – выпущенные ли на Марсе или же привезенные с Земли.
- Частное Товарищество Охраны и Защиты Артефактов и Настоящих Художеств, - расшифровал Брэндис. – Я привез аутентичный, правильный текст «О природе вещей», напечатанный на Земле - как и ваше местное издание, он переведен Драйденом.
Выделяя «местное», он говорил об издании как о второсортной подделке. «Как будто, - думал Мастерс, - всей своей деятельностью “Обелиск Букс” наносит огромный вред книгопечатанию».
– Давайте обсудим неаутентичные искажения текста. Прежде всего, настоятельно рекомендую вам изучить отрывок из моего экземпляра, - он раскрыл на столе Мастерса старую потрепанную книгу, напечатанную на Земле, - в котором все правильно. А затем прошу вас обратить внимание на тот же отрывок в вашем издании. – Рядом с маленькой старинной синей книжкой он положил большой, великолепно отделанный мехом экземпляр, изданный в «Обелиск Букс».
- Разрешите, я позову литературного редактора, - сказал Мастерс. Нажав на кнопку внутренней связи, он обратился к мисс Хэнди. – Пригласите, пожалуйста, Джека Снида.
- Конечно, господин Мастерс.
- В правильном издании, - продолжал Брэндис, - стихотворение на латинском языке передается следующим образом. Гхм, - смущенно прокашлялся он и начал читать вслух.

«От горести и боли свободны будем мы;
У нас не будет чувств, ведь будем мы мертвы.
Хоть потеряли мы и земли, и моря,
Не можем двигаться, бросает нас судьба»

- Мне знаком этот отрывок, - уязвленно отрезал Мастерс. Посетитель поучал его, как ребенка.
- Этого четверостишия, - сказал Брэндис, - нет в вашем издании, а вместо него – Бог знает, откуда – появляется следующее поддельное четверостишие. Позвольте.
Он взял шикарный, обитый мехом ваба экземпляр, изданный «Обелиском», пролистал несколько страниц, нашел отрывок и принялся читать.

«От горести и боли свободны будем мы -
Тех чувств, что приземленные никак не понимают.
Однажды умерев, останемся в живых:
О вечном наслаждении наш разум возвещает»

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис с хлопком закрыл обшитую мехом книгу.
- Больше всего раздражает, - сказал Брэндис, - что это четверостишие несет смысл, диаметрально противоположный всей книге. Откуда вы его взяли? Кто-то ведь должен был его написать. Ни Драйден, ни Лукреций ничего подобного не писали. – Он смотрел на Мастерса, будто обвинял его в этом ужаснейшем поступке.
Дверь офиса открылась, и вошел Джек Снид, литературный редактор издательства.
- Он прав, - покорно сказал он своему начальнику. – И во всем тексте не меньше тридцати таких искажений. С тех пор, как мы стали получать письма, я не раз прочел книгу от корки до корки. А теперь принялся за некоторые другие издания, выпущенные нами в последнее время. В некоторых из них я также обнаружил искажения, - добавил он ворчливо.
- Вы последний корректировали текст перед тем, как его отдали в печать, - сказал Мастерс. – И там были эти ошибки?
- Ни в коем случае, - сказал Снид. – И я лично правил гранки – в них тоже не нашлось никаких искажений. Они появляются только в готовых переплетенных экземплярах…если вы понимаете, о чем я. Вернее сказать, именно в книгах, тисненных золотом и обшитых мехом ваба. С обычными все в порядке.
- Но ведь издание одно и то же, - прищурившись, сказал Мастерс. – Они вместе были отданы в печать. Изначально мы не планировали делать особый дорогой переплет. Мы обсуждали это в последние минуты, и было решено, что половина тиража будет обшита мехом.
- Думаю, - сказал Джек Снид, - нам придется внимательнее приглядеться к меху ваба.

Часом позже, в сопровождении литературного редактора Джека Снида Мастерс нетвердым стариковским движением сел лицом к Лютеру Саперстейну, торговому агенту меходобывающей фирмы «Флоулесс Инкорпорэйтед», где «Обелиск Букс» заказали мех ваба для переплета тиража.
- Первым делом, - сказал Мастерс оживленным профессиональным тоном, - объясните: что это за мех?
- В сущности, - начал Саперстейн, - если я правильно понял ваш вопрос, это мех марсианского ваба. Я знаю, что вам, господин Мастерс, это ни о чем не говорит, но, по крайней мере, это несомненный факт, исходя из которого, можно объяснить все подробнее и понятнее. Для большей ясности следует рассказать о вабах. Эти существа редко умирают, то есть их практически невозможно убить, даже больную или старую особь. Поэтому мех ваба так высоко ценится – его очень сложно найти. К тому же, после его смерти шкура продолжает жить. Благодаря этой особенности его шкуру применяют для украшения домашнего интерьера, или, как в вашем случае, для оформления особо ценных книг.
Мастерс вздохнул и отвлеченно уставился в окно, а Саперстейн бубнил дальше. Рядом сидел литературный редактор, и с хмурым выражением на молодом, полном энергии лице делал короткие неразборчивые записи.
- Когда вы обратились к нам, - продолжал Саперстейн, - и заметьте, что вы к нам пришли, а не наоборот, - мы предоставили вам самые лучшие шкуры из всей нашей отборной коллекции. Эти живые шкуры обладают необычным блеском – ни на Марсе, ни на Земле нет ничего подобного. Разрывы и царапины заживают сами по себе. На протяжении месяцев шкура обрастает все более пышным мехом, поэтому со временем обложки ваших книг становятся еще роскошнее и, несомненно, гораздо выше в цене. Через десять лет качество этих обшитых мехом книг…
- Так значит, эти шкуры живут своей собственной жизнью, - перебил его Снид. – Занятно. И, по вашим словам, этот ваб так неуловим, что его буквально невозможно убить. – Он мельком взглянул на Мастерса. – Каждое из тридцати найденных в тексте искажений связано с бессмертием. В своем труде Лукреций утверждает, что человек не вечен, и даже если он будет существовать после смерти, в любом случае он забудет о своей жизни здесь. Но вместо оригинальных отрывков возникают ложные, в которых черным по белому говорится о жизни после смерти, и это противоречит всей философии Лукреция. Вы ведь понимаете, что произошло? Чертова философия ваба торжествует над учениями именитых авторов. Вот и все. Нечего тут и думать.
И он замолчал, возобновив свои записи.
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - хоть и живая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы выровнены, переплет склеен и подшит – это бессмысленно. Мне сложно поверить в это даже если обшивка, чертова шкура, действительно жива. – Он взглянул на Саперстейна. – И, в конце концов, как она живет?
- Она питается мельчайшими частицами витаминов и минералов, которые содержатся в атмосфере, - спокойно ответил Саперстейн.
- Пойдемте отсюда, - сказал Мастерс, поднимаясь на ноги. – Это нелепо.
- Она вдыхает мелкие частицы пищи через поры, - с достоинством, даже с упреком добавил Саперстейн.
Но Джек Снид не спешил вставать. Он пересмотрел свои записи и задумчиво произнес:
- Некоторые измененные отрывки просто замечательны. Порой они полностью противоречат исходному тексту и замыслу автора – как в случае с Лукрецием, а иногда лишь слегка, едва заметно вносят в текст исправления – если можно так выразиться – для большего соответствия доктрине вечной жизни. Вопрос в другом. Перед нами лишь мнение отдельно взятой жизненной формы, или же ваб на самом деле понимает, что он пишет? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция – это великолепная, потрясающая, интереснейшая поэзия. Но он может ошибаться с философской точки зрения. Я не знаю. Это не мое дело, я просто редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор ни в коем случае не станет объяснять или исправлять текст автора. Но именно это делает ваб… или его шкура.
Редактор замолчал.
- Надеюсь, вы по достоинству оцените помощь ваба, – сказал Саперстейн.

67. nadezhda

Не судите по обложке
(Филип Дик)

- Я не стану с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга ушла в печать. Даже если в тексте ошибка, мы уже ничего не можем сделать, - не скрывая раздражения заявил директор издательства «Обелиск», пожилой человек с тяжелым характером.

- Но мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это очень серьезная ошибка. Если только он прав...Мистер Брендис утверждает, что вся глава...

- Я читал его письмо. И говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает, – Мастерс подошел к окну и с тоской посмотрел на бесплодную поверхность Марса, изрытую кратерами: не один десяток лет перед глазами этот пейзаж. «Пять тысяч копий напечатано, - размышлял он, - половина - в переплете из меха марсианского вуба, с золотым тиснением. Самый изысканный, самый дорогой материал, который удалось найти. Мы уже достаточно потратились. Теперь еще это».

На его столе лежал экземпляр книги. Лукреций «О природе вещей», в возвышенном переводе Джона Драйдена. Со злостью Барни Мастерс перелистывал белые, шуршащие страницы. Кто мог предположить, что на Марсе найдутся знатоки древнего текста? И ведь он не один, тот, что ожидает в приемной. Уже восемь человек обратились в издательство по поводу спорного фрагмента. Спорного? Спорить было не о чем: восемь ученых-латинистов говорили правду. Вопрос в том, как заставить их отступиться и забыть, что они когда-либо читали изданные «Обелиском» книги и обнаружили искаженный отрывок.

Нажав кнопку внутренней связи, Мастерс сказал секретарю:
- Ладно. Пусть заходит.

Иначе он не уйдет. Люди подобного склада могут ждать вечно. Почти все ученые такие. У них безграничное терпение.

Дверь открылась и на пороге показался высокий, седой человек в старомодных очках, какие носят на Земле. В руках он держал портфель.
- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал вошедший. – Позвольте, я объясню, почему наша организация считает ошибку, подобную этой, настолько важной.

Он присел к столу, живо расстегнул молнию портфеля.

- В конце концов наша планета всего лишь колония. Все ценности, нравы, традиции, предметы материальной культуры пришли к нам с Земли. ОКППА полагает, что ваша публикация...

- ОКППА? – переспросил Мастерс. Хотя название ничего ему не говорило, он тяжело вздохнул. Наверняка одна из тех странных контор, что неусыпно следят за всей печатной продукцией, изданной здесь, на Марсе, или поступающей с Земли.

- Общая комиссия по предотвращению подделки артефактов, - пояснил Брендис. – У меня с собой книга, опубликованная на Земле, - подлинный, правильный вариант «О природе вещей». Перевод Драйдена, как и в местном издании.

«В его устах «местный» звучит как оскорбление, будто он говорит о чем-то второсортном, - размышлял Мастерс. - Можно подумать, «Обелиск» поставляет на книжный рынок одну халтуру».

- Давайте изучим фальшивые вставки. Я настаиваю, чтобы сначала вы посмотрели мой экземпляр... - Брендис раскрыл старую, потрепанную книгу в синей обложке и положил ее на стол, – ...в котором все верно. А затем – изданный вами, тот же отрывок.

Теперь рядом с невзрачным древним томиком красовалась одна из тех роскошных книг в вубовом переплете, что выпустил в свет «Обелиск».

- Если вы не возражаете, я приглашу своего литературного редактора, - Мастерс связался с мисс Хэнди:

- Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Цитируя оригинальное издание, - продолжил Брендис, - мы видим, что перевод точно передает смысл латинского текста. Вот, послушайте.

Он важно прокашлялся, следя за впечатлением, которое производит, и прочитал:

Мы смертью обрываем мук круговорот,
Кто мертв – лишен всех чувств, бесстрастен тот.
Пусть даже океаны сушу поглотить могли б,
Ничто уж не подымет прах наш из земли.

- Спасибо, я знаю отрывок, - резко заметил Мастерс, уязвленный тем, что Брендис взялся поучать его, как ребенка.

- Этого четверостишия в вашем издании нет, - сказал ученый. – На его месте – бог знает откуда! – появляются придуманные строки. Разрешите?

Он взял богатый вубовый экземпляр, полистал его в поисках нужного места и прочел:

Мы смертью обрываем мук круговорот,
Значенье коих ум земной не обоймет.
Верь: ни одна слеза напрасно не прольется,
Страданье здесь блаженством вечным обернется.

Брендис пристально посмотрел на Мастерса и захлопнул книгу.

- Самое досадное то, - сказал он, - что в новом четверостишии выражены мысли, которые противоречат идее всего произведения. Откуда взялись эти строки? Ведь кто-то же должен был их сочинить? Драйден этого не делал. Лукреций тоже... – ученый смерил Мастерса таким взглядом, будто подозревал, что тот самолично вписал в текст злополучный отрывок.

Тут дверь кабинета открылась и вошел литературный редактор издательства, Джек Снид.

- Он прав, - подтвердил Снид. – И это только одно из изменений, внесенных в текст, а всего их тридцать или около того. С тех пор как начали приходить письма, я изучил книгу от корки до корки. А теперь взялся и за другие, из осеннего каталога, – редактор недовольно шмыгнул носом. – В некоторых я тоже обнаружил несовпадения.

- Но вы последний, кто читал корректуру перед тем, как текст отдали в набор, - сказал Мастерс. - Там уже были эти ошибки?

- Нет, это точно, - ответил Снид. – Я также лично вычитывал гранки, но и в них изменений не было. Исправления появились лишь в уже переплетенных книгах, если это имеет значение. Точнее, появились в дорогих экземплярах, с вубовым переплетом и золотым тиснением. Обыкновенные бумажные копии в порядке.

Мастерс удивленно заморгал:

- Но все они издавались вместе! И вместе печатались одной и той же машиной. Изначально мы не собирались выпускать часть книг в эксклюзивном, дорогостоящем переплете. Все случилось в последний момент: мы посоветовались с финансовым отделом и решили, что половина тиража выйдет в переплете из вуба.

- Полагаю,- заметил Снид, - нам предстоит обстоятельно разобраться во всем, что касается меха марсианского вуба.

Час спустя Мастерс - на вид совсем немощный старик - и редактор Джек Снид уже сидели напротив Лютера Саперстейна, представителя компании «Флолес Инкорпорейтид», торгующей шкурами; именно здесь издательство «Обелиск» заказало для переплета мех марсианского вуба.

- Прежде всего, - деловито начал Мастерс без лишних предисловий, - что такое мех вуба?

- Если не вдаваться в подробности, - пояснил Саперстейн, - в том значении, которое вас интересует, это мех, полученный у марсианского вуба. Знаю, это вам мало что говорит, господа, но давайте примем данное определение за отправную точку, так сказать фундамент, на котором можно будет воздвигнуть нечто более внушительное. Предупреждая ваши вопросы, я, с вашего разрешения, расскажу сначала, что представляет из себя вуб. Помимо прочего, его мех ценится так потому, что он очень редкий. А редкий он потому, что вуб редко умирает. Под этим я подразумеваю, что вуба – даже больного или старого – практически невозможно убить. И даже если вуб мертв, то его шкура продолжает жить. Это качество делает ее незаменимой при отделке интерьеров или, как в вашем случае, при переплете особо ценных, «вечных» книг.

Мастерс вздохнул и с тоской взглянул в окно, в то время как Саперстейн продолжал свою монотонную речь. Рядом Джек Снид бегло делал пометки, понятные ему одному; его юное, энергичное лицо было мрачнее тучи.

- Когда вы к нам обратились – и запомните: вы обратились к нам, мы вас не искали, - отрезал Саперстейн, - то получили лучшее из того, что у нас было, а выбор у нас огромный! Отборный товар, без малейших изъянов! Эти живые шкуры отливают естественным, только им присущим блеском. Ни на Марсе, ни дома, на Земле, вы не встретите ничего подобного. Порванная или поцарапанная шкура сама восстановится. С каждым месяцем шерсть на ней все гуще и гуще, так что обложки ваших книг день ото дня становятся еще роскошнее, а значит, прибавляют в цене. Через десять лет, именно благодаря этим качествам переплета, ваши книги...

- Значит, - вмешался Снид, - шкура продолжает жить. Интересно. А вуб, по вашим словам, такой изворотливый, что убить его почти невозможно.

Он бросил беглый вгляд на Мастерса.

- В каждом из тридцати с лишним исправлений, внесенных в наши книги, речь идет о бессмертии. Взять хотя бы Лукреция. Оригинальный текст учит нас, что человек не вечен, и даже если смертью все не заканчивается, это не имеет значения, ведь память не сохранит ничего из прежней жизни. И тут появляется новый, придуманный отрывок, в котором категорично заявляется, что будущая жизнь напрямую зависит от настоящей. А это, как вы сказали, идет вразрез со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Философия проклятого вуба подменяет взгляды различных авторов. Вот так, ни больше ни меньше.

Снид вдруг умолк и вернулся к своим заметкам.

- Как может шкура, - недоумевал Мастерс, - пусть и живущая вечно, влиять на содержание книг? Текст напечатан, страницы подрезаны, блоки склеены воедино и прошиты – это противоречит здравому смыслу! Даже если предположить, что переплет, эта чертова шкура, продолжает жить, во что мне с трудом верится.

Он недоверчиво взглянул на Саперстейна:

- Если она живая, то чем питается?

- Мельчайшими частичками пищи, что зависают в воздухе, - вежливо пояснил тот.

- Мы уходим, - сказал Мастерс, вставая. – Это смешно.

- Она всасывает частицы через поры, - добавил Саперстейн с чувством собственного достоинства, даже с укором.

Не поднявшись вслед за начальником, Снид изучал свои записи, потом задумчиво произнес:

- Некоторые придуманные тексты достойны восхищения. Но они такие разные: бывает, что исходный отрывок, а вместе с ним и смысл, который вкладывал в него автор, изменен на прямо противоположный, как в случае с Лукрецием, а бывает, что он лишь немного подправлен, почти незаметно – если его содержание больше согласуется с учением о вечной жизни. Вопрос в другом. Имеем ли мы дело с мнением лишь одной, конкретной формы жизни или...или, возможно, вуб знает, о чем говорит? К примеру, тот же Лукреций. Произведение, несомненно, великое, прекрасное, увлекательное – если оценивать его как поэзию. Но, может быть, взгляды, воплотившиеся в нем, - ошибочны. Не знаю. Это не мое дело. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Чего хороший редактор не должен делать, так это вмешиваться в замысел автора. Но именно этим и занимается вуб, ну или шкура, что от него осталась.

Высказавшись, Снид замолчал.

- Интересно, добавил ли вуб что-нибудь значимое,- спросил Саперстейн.


 

68. Nerungrinka

Не по ее обложке
Филипп К. Дик
Пожилой ворчливый президент «Обелиск Букс» раздраженно сказал: «Я не желаю его видеть, Мисс Хэнди. Материал уже издан; если в тексте есть какие-то ошибки, уже ничего не исправишь».
«Но г-н Мастерз, - сказала Мисс Хэнди. – Это такая важная ошибка, сэр. Что, если он прав. Г-н Брэндис утверждает, что целая глава…»
«Я читал его письмо, я разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает». Мастерз подошел к окну, мрачно взглянул на сухую, побитую метеоритами поверхность Марса; эту картину он наблюдал многие десятки лет. «Пять тысяч копий, напечатанных и переплетенных», - подумал он. – «И половина из них с золотым тиснением и мехом мар-сианского вуба. Самый изящный, самый дорогой материал, который мы смогли найти. Мы потратили кучу денег на публикацию, а теперь вот это».
У него на столе лежал экземпляр этой книги. Лукреций «О природе вещей», возвы-шенный благородный перевод Джона Драйдена. Барни Мастерз с раздражением пролист-нул скрипящие белоснежные страницы. «Кто бы мог подумать, что кто-либо на Марсе знает такой древний текст настолько хорошо?» - подумал он. И этот человек, который ждал в приемной, был только одним из восьми, которые написали или позвонили в изда-тельство «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Никакого спора не было; восемь марсиан, специалистов в области латин-ского языка, были правы. Суть проблемы заключалась просто-напросто в том, чтобы за-ставить их тихо уйти, чтобы они забыли о том, что вообще читали издание Обелиска и случайно наткнулись на спорный отрывок.
Нажав на кнопку «интерком» на своем столе, Мастерз сказал секретарю: «Хорошо, пусть войдет». Иначе этот человек никогда отсюда не уйдет; он будет стоять на улице. Обычно ученые обладают именно таким характером; их терпение неистощимо.
Дверь открылась, и вошел высокий седовласый мужчина в огромных старомодных оч-ках земного производства и с портфелем в руке. «Благодарю Вас, г-н Мастерз» - сказал он, войдя. Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку на-столько важной». Он присел около стола, и молниеносно расстегнул портфель. «Прежде всего, мы колониальная планета. Все наши ценности, обычаи, артефакты и традиции при-шли к нам с Земли. ВОДАФАГ изучил вашу версию этой книги…»
«ВОДАФАГ?» - прервал Мастерз. Он никогда не слышал этого слова, и, тем не менее, простонал. Очевидно, это один из тех книгоманов, которые читают все, что издается, не-зависимо от того, был ли автор книги жителем Земли или Марса. «Организация по защите исторического наследия от подделок и нанесения ущерба – объяснил Брэндис, - У меня с собой подлинная правильная версия «О природе вещей», изданная на Земле, перевод Драйдена, как и ваша версия, изданная здесь, на Марсе». Он сделал такой акцент на сло-вах «изданная здесь, на Марсе», что они приобрели неприятный и второстепенный отте-нок. «Как будто, - подумал Мастерз, - то, что «Обелиск Букс» занимается изданием книг, само по себе было отвратительным». «Давайте исследуем искаженные варианты ориги-нального текста. Предлагаю начать с моей книги, - он положил потрепанную, изданную на Земле книжку, на стол Мастерза и открыл ее, - в которой представлена правильная версия текста. А потом, сэр, версию, опубликованную вашим издательством; тот же самый отры-вок». Он положил рядом с маленькой старинной голубенькой книжечкой один из краси-вых больших экземпляров с переплетом из меха вуба, опубликованный «Обелиск Букс».
«Давайте пригласим сюда моего литературного редактора», - сказал Мастерз. Нажав на кнопку «интерком» он сказал Мисс Хэнди: «Попросите, пожалуйста, Джека Снеда зайти ко мне».
«Да, г-н Мастерз».
«Согласно подлинной версии, - сказал Брэндис, - перевод с латинского языка звучал следующим образом. Гм». Он откашлялся и начал читать вслух:

«Нам чувство печали и боли неведомы будут,
О нашей прошлой жизни мы помнить не будем ничего вообще,
Мы неразумной пылью растворимся в море, на небе, и в земле,
И там толкаться будем друг о друга в беспорядочном движении».

«Я знаю этот отрывок», - резко сказал Мастерз, почувствовав раздражение; этот чело-век читал ему нотации, как будто он был ребенком.
«В опубликованной вами версии, – сказал Брэндис, - этот катрен отсутствует, а на его месте появился какой-то мистический катрен следующего содержания (бог знает, каким образом он там появился). Позвольте». Взяв роскошный экземпляр Обелиска с перепле-том из шкуры вуба, он большим пальцем пролистнул страницы, нашел нужное место, и процитировал:

«От чувства скорби и боли избавлены мы будем,
Ведь эти чувства характерны для земных людей,
Один умрем мы раз, но помнить будем мы все то,
Что с нами было в прошлой жизни,
И будет вечное для нас блаженство на земле».

Пристально посмотрев на Мастерза, Брэндис с шумом закрыл экземпляр с переплетом из меха вуба. «Что удручает больше всего, - сказал Брэндис, - это то, что этот катрен пол-ностью меняет смысл всего произведения. Откуда он взялся? Ведь кто-то же должен был написать его; Драйден этого не делал. Лукреций тоже». Он посмотрел на Мастерза так, как будто это он был автором отрывка.
Дверь открылась, и вошел литературный редактор издательства, Джек Снед. «Он прав, - сказал он своему начальнику. – И это только один пример искажения текста, всего таких случаев около тридцати. С того момента, как в редакцию стали поступать письма, я тща-тельно изучаю это произведение. А на днях я приступил к проверке статей нашего по-следнего осеннего каталога, - прибавил он, нервно ухмыльнувшись. В некоторых из них я также нашел искажения текста».
Мастерз сказал: «Вы были последним, кто проверял материал перед тем, как он был отдан в печать. В тот момент в тексте были искажения?»
«Сто процентов нет, - сказал Снед. – И я сам лично читал гранки; там тоже не было никаких искажений. Искажений не было до тех пор, пока не появились окончательные ва-рианты текста с переплетом, если это имеет какое-то значение. Или, если быть более точ-ным, до тех пор, пока на экземплярах не появился переплет с золотым тиснением и мехом вуба. Что касается экземпляров с обычными переплетами, с ними все в порядке».
Мастерз удивленно заморгал: «Но они все одного и того же выпуска. Весь этот мате-риал печатался одним тиражом. На самом деле, изначально мы не планировали издание эксклюзивного, более дорогого переплета; мы приняли это решение в последнюю минуту, и офис продаж предложил выпустить половину экземпляров с переплетом из меха вуба».
«Я думаю, - сказал Джек Снед, – мы должны провести тщательную проверку материа-ла на предмет использования меха вуба».

Через час постаревший, измученный Мастерз, сопровождаемый редактором Джеком Снедом, сидел напротив Лютера Сапенштейна, торгового представителя «Флаулес Ин-корпорэйтид», компании по торговле шкурами; это у этой компании издательство «Обе-лиск Букс» приобрело мех вуба, который использовали для переплета книг.
«Прежде всего, - сказал Мастерз отрывистым, деловым тоном, – что такое мех вуба?»
«Ну, если в двух словах, отвечая на ваш вопрос так, как вы его задали, - сказал Сапен-штейн, - это мех марсианского вуба. Я знаю, это имеет для вас мало смысла, господа, но, по крайней мере, это точка отсчета, в которой мы все сходимся, откуда мы все можем на-чать наше исследование и сделать какие-то более важные заключения. Чтобы у вас была более полная картина, давайте я немного расскажу вам о том, что такое вуб в принципе. Его мех имеет высокую цену потому, что помимо многих других причин, он редко встре-чается. Мех вуба редко встречается потому, что вуб очень редко умирает. Под этим я имею в виду то, что его практически невозможно убить, даже больного или старого вуба. И, даже если убить вуба, шкура все равно продолжает жить. При использовании меха вуба декоративная обстановка дома становится уникальной, а в вашем случае в процессе своего существования уникальность приобретают книжные переплеты».
Мастерз вздохнул, тупо смотря в окно на протяжении всего того времени пока тарато-рил Сапенштейн. Рядом с ним, его литературный редактор делал какие-то краткие, непо-нятные записи; его молодое, энергичное лицо было мрачнее тучи.
«То, что мы предложили вам, когда вы к нам обратились, - сказал Сапенштейн, - и помните: вы сами пришли к нам, а не мы нашли вас, - было подборкой лучших эксклю-зивных вариантов шкур, которые только имелись в нашей огромной коллекции. Эти жи-вые шкуры имеют свой собственный уникальный блеск; ни на Марсе, ни на Земле нет ни-чего хоть отдаленно похожего на них. Если шкуру порвать или поцарапать, она восстано-вится. На протяжении многих месяцев она растет, все больше и больше покрываясь ме-хом; таким образом, обложки ваших книг становятся все более и более роскошными, и, следовательно, все более и более популярными. Через десять лет уникальное свойство та-ких книг с переплетом из меха вуба…» Оборвав его на полуслове, Снед сказал: «Итак, шкура живая. Интересно. А вуб, как вы сказали, настолько умен, что его почти невозмож-но убить». Он бросил короткий, молниеносный взгляд на Мастерза. «Главной идеей каж-дого из тридцати искажений текста в наших книгах является бессмертие. Это исправлен-ное и переработанное издание поэмы Лукреция типично, смысл оригинального текста за-ключается в том, что человек – это временное существо, что даже если он будет жить по-сле смерти, это неважно, потому что он не будет помнить ничего о своей прошлой жизни. На его месте появляется другой отрывок с искаженным смыслом и откровенными разго-ворами о будущей жизни, которую можно предсказать в этой жизни; как вы сказали, это полное противоречие всей философии Лукреция. Разве вам непонятно, с чем мы имеем дело в данном случае? Наложение проклятой вубской философии на произведения раз-личных авторов. Вот что это такое. От начала и до конца». Он замолчал, и снова стал де-лать какие-то записи.
«Как может шкура - спросил Мастерз, - даже обладающая даром бессмертия, повлиять на содержание книги? Текст уже напечатан, разрезан на страницы, страницы пронумеро-ваны и прошиты – это за пределами здравого смысла. Даже если этот переплет из этой проклятой шкуры действительно живой, я с трудом поверю в это». Он посмотрел на Са-пенштейна. «Если она живая, за счет чего поддерживается жизнь?»
«За счет мельчайших частиц пищевых продуктов, которые содержатся в атмосфере», - вежливо сказал Сапенштейн.
Поднявшись, Сапенштейн сказал: «Пойдемте. Это полная чушь».
«Она вдыхает частицы через поры», – сказал Сапенштейн. Его голос звучал величест-венно, и немного упрекающее.
Изучая свои записи, не выказывая намерения уходить вместе со своим начальником, Джек Снед задумчиво сказал: «Некоторые из искаженных вариантов текста поразительны. Размер искажений варьируется от полного изменения оригинального текста – и замысла автора, как в случае с произведением Лукреция, - до очень незначительных, почти неза-метных искажений – таким образом, чтобы слово или текст соответствовало доктрине бессмертия. Настоящая проблема заключается в следующем. Имеем ли мы в данном слу-чае дело просто с мнением отдельной формы жизни, или у этого вуба есть какая-то опре-деленная цель? Например, поэма Лукреция с поэтической точки зрения представляет со-бой выдающееся, очень красивое и интересное произведение. Но с точки зрения философ-ской, возможно, оно не соответствует действительности. Я не знаю. Это не моя работа; я просто издаю книги; я их не пишу. Хороший редактор проводит окончательную работу над материалом и самостоятельно обеспечивает литературную правку авторского текста. Но то, что делает этот вуб, или точнее сказать, то, что от него осталось…» Он замолчал.
Сапенштейн сказал: «Интересно было бы узнать, сделал ли он какие-либо полезные изменения».

69. Nothing and Everything

Пожилой президент «Обелиск Букс» раздражённо отрезал:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в продаже; если в тексте и есть ошибка, мы уже ничего не можем с этим поделать.
Мисс Хэнди настаивала:
- Но мистер Мастерс, это ведь очень важная ошибка, сэр. А если он прав? Мистер Брандис утверждает, что вся глава…
- Я читал его письмо; и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошёл к окну и угрюмо взглянул на бесплодную, изрытую кратерами поверхность Марса, на которую смотрел уже много десятилетий. «Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, - подумал он. – И из них половина переплетена в тесненный золотом мех марсианского вуба. Самый элегантный, самый дорогой материал, который мы могли найти. Мы уже потеряли деньги на редактуре, а сейчас ещё и это».
На его столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция в величественном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс зло перевернул хрусткие белоснежные страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, которые знают этот древний текст столь хорошо? – пронеслось у него в голове. И человек, ожидавший в приёмной, был лишь одним из восьми, кто написал или позвонил по поводу спорного отрывка.
Спорный? Здесь не о чем было спорить; восемь местных латинистов были правы. Вопрос состоял лишь в том, чтобы успокоить их, заставить забыть, что они когда-либо читали редакцию «Обелиск Букс» и ставили под сомнение проклятый отрывок.
Нажав на кнопку селектора, Мастерс сказал секретарю:
- Хорошо, пригласите его.
Иначе этот человек никогда не уйдёт; подобные люди способны поселиться под дверьми офиса. Филологи - они все такие; они, кажется, обладают бесконечным терпением.
Дверь открылась, и на пороге возник неясный силуэт высокого седого мужчины в старомодных, словно захваченных ещё с Земли, очках с портфелем в руке.
- Спасибо, мистер Мастерс, - произнёс он, входя. – Позвольте объяснить Вам, сэр, почему моя организация находит подобную ошибку важной.
Он без приглашения сел у стола, быстро открыл портфель.
- Мы всёго лишь колониальная планета. Все наши ценности, моральные принципы, памятники материальной культуры и традиции пришли к нам с Земли. ОХАОФ рассматривает появление вашей редакции текста…
-ООАОФ? - перебил Мастерс.
Он никогда не слышал об этой организации, но всё же тяжело вздохнул. Очевидно, это одно из весьма распространённых сборищ бдящих психов, которые просматривают всё, что было напечатано, вне зависимости от того коренные они жители Марса или прилетели с Земли.
- Общество охраны артефактов от фальсификаций, - пояснил Брандис. – У меня с собой аутентичная, верная редакция «О природе вещей»; перевод Драйдена, так же, как и в вашем местном издании.
Он выделил голосом «местное» так, что оно прозвучало как отвратительный и второразрядный; как будто, грустно отметит про себя Мастерс, «Обелиск Букс» делало что-то плохое, просто печатая книги.
- Давайте рассмотрим инородные вставки. Настоятельно рекомендую сперва изучить мой экземпляр, - он положил на стол Мастерса потрёпанный, старый, напечатанный на Земле том, - в котором текст приведён верно. А потом, сэр, вашу редакцию текста, тот же самый отрывок.
Рядом с небольшим старым синим фолиантом он положил один из прекрасных томов, переплетённых в мех вуба, которые выпустил «Обелиск Букс».
- Позвольте пригласить выпускающего редактора, - произнёс Мастерс.
Нажав на кнопку селектора, он сказал мисс Хэнди:
- Попросите Джека Снида подойти сюда.
- Да, мистер Мастерс.
- Если цитировать из подлинного текста, - продолжал Брандис, - мы получаем следующее переложение метрического стиха с латыни. Хм, - он, конфузясь, прочистил горло, нашёл место; затем начал читать.
«С вами уже ничего не случится, и чувства не смогут
Вас никакие объять, даже если бы перемешалось
Море с землею и небом, затем что в живых нас не будет» (1).
- Я знаю это место, - резко произнёс Мастерс, уязвлённый его тоном; этот человек поучал его, словно ребёнка малого.
- Этот стих, - произнёс Брандис, - отсутствует в вашей редакции, а следующий ложный стих – Бог знает, чья это фальсификация - появляется на его месте. Разрешите, - он взял в руки роскошный, обёрнутый в мех вуба том «Обелиска», полистал, нашёл место; затем прочёл.
«С вами уже ничего не случится, и чувства не смогут
Вас никакие объять, ибо мёртвым лишь истина открыта:
Конец земной нам вечный рай, жизнь бесконечную предвещает».
Не отводя взгляд от Мастерса, Брандис громко захлопнул экземпляр в мехе вуба.
- Больше всего беспокоит то, - сказал Брандис, - что стих проповедует мысль диаметрально противоположную общей мысли всей книги. Откуда он взялся? Кто-то должен был написать его; Драйден не писал его, Лукреций не писал.
Он смотрел на Мастерса так, словно тот сам написал этот отрывок.
Дверь открылась, и в кабинет вошёл выпускающий редактор издательства Джек Снид.
- Он прав, - признал он безропотно. – И это только одно из тридцати или около того изменений в тексте; я изучил текст от корки до корки с тех пор, как начали приходить письма. А теперь я взялся за другие издания из нашего осеннего каталога.
И добавил ворчливо:
- Я нашёл изменения и в них.
Мастерс сказал:
- Вы были последним редактором, который вычитывал издание перед тем, как оно отправилось к наборщикам. Были ли эти ошибки в тексте ещё тогда?
- Никак нет, сэр, - ответил Снид. – Я лично вычитывал верстатки; в них не было изменений. Изменений не было до того момента, пока не появились книги в окончательном варианте с переплётом, - если такое возможно. А если быть более точным, то пока книги не были переплетены в золото и мех вуба. Обычные книги в картонном переплёте – нормальные.
Мастерс моргнул:
- Но это та же самая редакция. Они были вместе отпечатаны под прессами. На самом деле мы не планировали эксклюзивное, дорогое оформление; лишь на последнем совещании маркетологи решили, что половина экземпляров будет издана в мехе вуба.
- Я думаю, - произнёс Снид, - нам следует пристально изучить всю информацию о мехе марсианского вуба.

Спустя час, стареющий, еле доковылявший до места встречи Мастерс вместе с выпускающим редактором Джеком Снидом усаживались напротив Лютера Саперстайна, торгового агента мехозаготавливающей компании «Флолесс Инкорпорейтид»; именно у них был закуплен мех вуба, в который были переплетены их книги.
- Во-первых, - отрывистым тоном профессионала произнёс Мастерс , - что такое мех вуба?
- Вообще-то, - ответил Саперстайн, - если отвечать на вопрос, который вы задаёте, это мех марсианского вуба. Я знаю, джентльмены, это мало что говорит вам, но, по крайней мере, это отправная точка, постулат, с которым мы все можем согласиться, от которого мы можем оттолкнуться и построить что-то имеющее больший смысл. Чтобы помочь вам, позвольте рассказать вам о природе самого вуба. Мех этого животного, кроме других ценных качеств, отличается и крайней своей редкостью. Мех вуба эксклюзивен потому, что вуб умирает не часто. Я имею в виду, что вуба почти невозможно умертвить, даже больное или старое животное. И, даже если вуб убит, его шкура продолжает жить. Это качество придаёт меху уникальную ценность в декорировании дома, или, как в вашем случае, в переплёте ценных книг, призванных сохраниться в веках.
Мастерс вздохнул и без интереса посмотрел в окно, пока Саперстайн продолжал гундосить. Рядом с ним выпускающий редактор делал быстрые таинственные записи, мрачное выражение застыло на его молодом, энергичном лице.
- Вам мы предоставили, - продолжал Саперстайн, - когда вы обратились к нам, и запомните: вы обратились к нам; мы вас не искали, - так вот, мы предоставили вам наиболее ценные, великолепные шкуры из наших запасов. По всей поверхности этот живой мех переливаются уникальным блеском; ничто на Марсе и на родной Земле не может сравниться с ним. Если мех порвётся или оцарапается, он восстанавливается. С каждым месяцем вырастает всё более роскошный ворс, так что обложки ваших томов будут становиться всё более роскошными, а потому за ними будут гоняться коллекционеры. Через десять лет книги покроются толстым высококачественным ворсом …
Снид перебил его:
- Так шкуры до сих пор живы. Интересно. И вуб, по вашим словам, такой ловкий, что его практически невозможно убить, - он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все до единого из тридцати с лишним изменений в тексте наших книг касаются бессмертия. Версия Лукреция типична; оригинальный текст учит тому, что человек преходящ, что даже если он и живёт после смерти, это ничего не меняет, потому что у него нет воспоминаний о существовании здесь. На месте него появляется поддельный новый стих и решительно утверждает будущую жизнь после окончания этой; как вы говорите, это полная противоположность всей философии Лукреция. Вы понимаете, свидетелями чему мы становимся, не правда ли? Чёртова философия вуба накладывается на философию разных авторов. Вот оно; начало и конец, - он резко замолчал и вернулся к своим записям.
- Как может шкура, - возразил Мастерс, - пусть и живущая вечно, оказывать влияние на содержание книг? Текст уже напечатан – страницы разрезаны, том сшит и проклеен, – это противоречит здравому смыслу. Даже если переплёт, эта чёртова шкура, действительно жива, а мне с трудом в это верится, - он перевёл взгляд на Саперстайна. – Если он и правда жив, чем он питается?
- Мелкими частицами пищи, находящимися в воздухе, - любезно ответил Саперстайн.
Мастерс встал:
- Идём. Это нелепо.
- Он вдыхает частицы через поры,- пояснил Саперстайн. В голосе его звучало достоинство, даже укор.
Снид не поднялся вместе с начальником, а продолжал изучать свои записи. Задумчиво он произнёс:
- Некоторые из изменённых текстов потрясают. Степень изменения разная: от полного изменения оригинального отрывка и намерений автора, как в случае с Лукрецием, до очень мягких, невидимых изменений – если это подходящее слово – в текстах, которые больше согласуются с доктриной вечной жизни. Настоящий вопрос вот в чём. Имеем ли мы дело с мнением конкретной формы жизни или вуб знает, о чём он говорит? Поэма Лукреция, например; она божественна, прекрасна, очень интересна – как поэзия. Но как философия, возможно, неверна. Я не знаю. Это не моя работа; я просто редактирую книги; не пишу их. Самое худшее, что может себе позволить хороший редактор – это проповедовать свои собственные взгляды в тексте автора. Но именно этим и занимается вуб, или каким-то образом мех от вуба.
Он замолк.
Саперстайн произнёс:
- Интересно, увеличит ли это стоимость меха.

(1) Перевод И. Рачинского.








 

70. October

Не по обложке судите

Филип К. Дик

Президент «Обелиск Букс», пожилой сердитый мужчина, раздражённо произнёс: – Я не хочу с ним встречаться, мисс Хэнди. Тираж уже печатается. Если даже и есть опечатка в тексте, мы уже ничего сделать не сможем.

– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это такая существенная ошибка, сэр. Если он прав, конечно. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава...

– Я читал его письмо, а также разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что именно он утверждает. – Мастерс подошел к окну, угрюмо созерцая унылую, испещрённую кратерами поверхность Марса, не изменившуюся за долгие десятилетия.

«Пять тысяч экземпляров отпечатано и переплетено, – подумал он. – И половина из них в кожу марсианского вуба с золотым тиснением. Самый элегантный, самый дорогой материал из тех, которыми мы располагаем. Мы уже вложили столько денег в это издание, и вот теперь...»

На его столе лежала книга Лукреция «О природе вещей» в прославленном классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистал жёсткие белые страницы. «Кто же мог ожидать, что на Марсе найдётся хоть один знаток столь древнего текста, – размышлял он. – И человек, который ожидает в приёмной, это один из тех восьмерых, которые написали или позвонили в «Обелиск Букс» о спорном отрывке.»

Спорном? Увы, это не подлежало обсуждению, восьмеро местных знатоков латыни были правы. Просто это был вопрос, заставляющий без огласки уйти в отставку, забыть, что кто-то когда-то прочел издание «Обелиск Букс» и обнаружил перепутанный отрывок, о котором идёт речь.

Коснувшись клавиши настольного интеркома, Мастерс сказал секретарше: – Ладно, пригласи его. – И подумал: «Всё равно он не уйдёт, подобный тип будет постоянно торчать в приёмной. Учёные всегда были таковы, похоже, они обладают бесконечным терпением.»

Дверь открылась и на пороге появился высокий седоволосый мужчина в старомодных, чуть ли не допотопного земного стиля очках с портфелем в руке.

– Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. – Сэр, позвольте мне объяснить, почему моя организация считает подобную ошибку настолько важной. – Он уселся за стол, быстро открыв портфель. – В конце концов, мы находимся на планете-колонии. Все наши ценности, традиции, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. ОНПИПА полагает, что, печатая эту книгу...

– ОНПИПА? – прервал его Мастерс. Он никогда не слышал такое название, но, несмотря на это, содрогнулся. Нет сомнений, одно из многих эксцентричных объединений бдительных чудаков, которые тщательно просматривают всё, что напечатано здесь, на Марсе, либо доставлено сюда с Земли.

– Общий Надзор Против Искажений и Поддельных Артефактов, – объяснил Брэндис. – У меня с собой аутентичное, эталонное земное издание «О природе вещей» в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. – Он с таким выражением произнёс слово «местное», словно речь шла о чём-то гнусном и второсортном, как будто, подумал Мастерс, «Обелиск Букс» совершил нечто неподобающее в книгопечатании вообще. – Позвольте нам представить неаутентичные отрывки. Настоятельно прошу вас ознакомиться сначала с моим экземпляром ... – Он положил старинное, видавшее виды земное издание на стол Мастерса и раскрыл книгу, – в котором это место представлено правильно. А затем, сэр, с тем же самым отрывком в книге вашего собственного издания. – Рядом с маленьким древним голубым томиком он положил один из солидных переплетённых в кожу вуба томов, которые выпустил «Обелиск Букс».

– Позвольте мне пригласить сюда нашего литературного редактора, – заявил Мастерс. Нажав клавишу интеркома, он сказал мисс Хэнди: – Пожалуйста, попросите Джека Снейда подняться сюда.

– Да, мистер Мастерс.

– Чтобы процитировать строки из аутентичного издания, – произнес Брэндис, – мы используем стихотворный размер, который наилучшим образом соответствует латинскому. Гм! – Он смущённо прочистил горло, затем начал громко читать.

Чувств никаких, и ни горя, ни боли телесной не будем
Мы ощущать непрестанно, поскольку не будет в живых нас.
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо, [1]
С места не сдвинемся мы, и всё так же безмолствовать будем.

– Я знаю этот отрывок, – сухо возразил Мастерс, досадуя на мужчину, который читал ему лекцию, как ребёнку.

– Этот катрен, - продолжал Брэндис, – отсутствует в вашем издании, а вот этот подложный катрен – Бог знает, какого происхождения – размещён на его месте. Позвольте, – взяв роскошный том в переплете из кожи вуба, он полистал его, чтобы найти нужное место, затем прочел.

Чувств никаких, и ни горя, ни боли телесной не будем
Мы ощущать, тех, которые смертный избегнуть не может.
Раз умерев, мы, морские измерив глубины, а также
Наши пределы земные, утонем в безмерном блаженстве.

Вглядываясь в Мастерса, Брэндис громко захлопнул шикарный том. – А самое возмутительное то, – продолжал он, – что этот катрен проповедует идею, диаметрально противоположную той, что содержится в исходном. Откуда он появился? КТО-ТО же написал его. Драйден не писал это, и Лукреций тоже. – Брэндис так впился взглядом в Мастерса, как будто думал, что это именно его рук дело.

Открылась дверь и вошел Джек Снейд, литературный редактор фирмы. – Он прав, – примирительно сказал Джек своему патрону. – И это только одно несоответствие из тридцати или около того в этом тексте. Я буквально перерыл весь том, как только начали приходить письма. А теперь я принялся за другие наши издания из числа последних номеров по каталогу. – И проворчал: – Увы, я нашел подобные несоответствия в некоторых из них.

– Вы были последним, кто читал корректуру перед тем, как направить ее наборщикам. Эти ошибки были там? – воскликнул Мастерс.

– Никоим образом, – ответил Снейд. – И я лично вычитывал гранки, в них не было изменений. Изменения появились только в тот момент, когда экземпляры были переплетены – если это имеет какой-то смысл. А точнее – когда они были переплетены в кожу вуба с золотом. Тома в обычном переплете – они в полном порядке.

Мастерс прищурился: – Но ведь все тома – это одно и то же издание. Они вместе прошли через печатную машину. В сущности, мы изначально не планировали делать эксклюзивный дорогой переплёт, только в самый последний момент мы обсудили этот вопрос и отдел продаж предложил половину тиража переплести в кожу вуба.

– Я думаю, – решил Джек Снейд, – нам следует тщательно разобраться, что собой представляет эта кожа марсианского вуба.

Часом позже ошеломлённый Мастерс, сопровождаемый художественным редактором Джеком Снейдом, сидел перед Лютером Саперштейном, торговым агентом фирмы по поставке кожи «Флоулесс, Инкорпорейтед», у которой «Обелиск Букс» получила кожу вуба, использованную для переплета книг.

– Прежде всего, – отрывисто спросил Мастерс деловым тоном, – что собой представляет кожа вуба?

– В сущности, – отвечал Саперштейн, – в том смысле, в котором вы спрашиваете, это кожа марсианского вуба. Я знаю, джентльмены, это не говорит вам много, но, по крайней мере, это является отправной точкой, тем постулатом, с которым мы все согласимся, перед тем, как начнем строить нечто более впечатляющее. Но сначала
позвольте мне напомнить, чем является вуб сам по себе. Его кожа – желанная добыча, поскольку, по разным причинам, она редко встречается. Кожа вуба – большая редкость, потому что вуб очень нечасто умирает. Тем самым я имею в виду, следовательно, что вуба убить почти невозможно – даже если это больной или старый вуб. И даже если вуб убит, его кожа живёт. Это качество придаёт уникальные свойства убранству дома, или, как в
вашем случае, продолжающая жить кожа переплёта книги вселяет жизнь в книгу.

Мастерс вздохнул, тупо уставился в окно, пока Саперштейн монотонно бубнил. Рядом художественный редактор с мрачным выражением на моложавом энергичном лице делал краткие стенографические пометки.

– То, что мы поставили вам, – продолжал Саперштейн, – когда вы обратились к нам – запомните: вы пришли к нам, а не мы искали вас – состоит из отборных, самых лучших кож из наших обширных запасов. Эти живые кожи сияют своим собственным уникальным блеском, ни на Марсе, ни даже на Земле нет ничего подобного. Если ее надорвать или поцарапать, кожа самовосстанавливается. На ней растёт, месяц за месяцем, все более пышная шерсть, так что переплеты ваших томов становятся все роскошнее, и с этого момента тома будут пользоваться всё большим спросом. Через десять лет качество этих книг, переплетённых в кожу вуба...

В этот момент Снейд прервал его: – Итак, кожа всё ещё жива. Интересно. И вуб, как вы говорите, настолько живуч, что его практически нельзя убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое отдельное несоответствие из тридцати, найденных в текстах наших книг, касается бессмертия. Исправление Лукреция – типично для них. Оригинальный текст провозглашает, что человек смертен, что даже если он спасётся после
смерти, это не имеет значения, поскольку он не сохраняет памяти о своем существовании в этом мире. Вместо этого появляется подложный новый отрывок и он категорично говорит о будущей жизни, в основании которой текущая жизнь. Как вы говорите, это находится в полном противоречии с исходной философией Лукреция. Вы понимаете, что мы наблюдаем, не правда ли? Философия проклятого вуба наложилась на текст и заменила то, что сказано у разных авторов. Всё произошло именно так, от начала и до конца. – Он замолчал, уткнувшись в свои заметки.

– Как же может кожа, – вопросил Мастерс, – даже вечно живущая, оказывать влияние на содержимое книги? Текст уже напечатан – страницы обрезаны, брошюры тома склеены и прошиты – это противоречит здравому смыслу. Даже ЕСЛИ переплёт, эта чёртова кожа, действительно живёт, во что я едва ли смогу поверить. – Он уставился на Саперштейна. – Если это живёт, что даёт ему жизнь?

– Мельчайшие частицы питательных веществ в виде суспензии в атмосфере, – вежливо сказал Саперштейн.

Вскочив на ноги, Мастерс выпалил: – Мы уходим. Это смешно.

– Оно поглощает частички, – продолжал Саперштейн, – через поры. – Он говорил с достоинством, даже с легкой укоризной.

Не поднявшись вместе с шефом, продолжая изучать свои записи, Джек Снейд задумчиво сказал: – Некоторые из исправлений восхитительны. Они отличаются от прямо противоположных исходных отрывков... и от авторского смысла ... как в случае с Лукрецием, очень тонкие, почти неразличимые поправки ... как бы это сформулировать ... тексты более всего в согласии с доктриной вечной жизни. В этом и заключается главный вопрос. Или мы столкнулись только с мнением некоей особенной формы жизни, или вуб знает, о чём говорит? Возьмём, например, поэму Лукреция. Она величественная, прекрасная, очень интересная – как поэзия. Но как философия, она может быть неверной. Я не знаю. Это не моя работа, я просто редактирую книги, я не пишу их. Самое последнее дело для хорошего художественного редактора – это внесение поправок по собственному разумению в авторский текст. Но ведь это и есть именно то, что делает вуб, или какая-то кожа, оставшаяся от него. – Затем он умолк.

Саперштейн заметил: – Было бы интересно проверить, не добавлено ли что-нибудь в тексты.




Примечания

[1] Строка «Даже коль море с землёй и с морями смешается небо,» взята из перевода Ф.А.Петровского, «замечательно точного, изящного и простого, выдержавшего несколько переизданий и вошедшего в золотой фонд русского искусства художественного перевода.»
См. издание: Лукреций. О природе вещей. М., 1958
Исходное латинское выражение «quae mare, quae terras, quae denique nubile caeli» стало пословицей (ср. Вергилий. Энеида, XII, 204; Ювенал, II, 25)

71. Oleandra

Пожилой гневливый директор книжного издательства «Обелиск» рявкнул:

— Мисс Хэнди, мне незачем его видеть. Книга уже в печати. Если в тексте ошибка, теперь уже ничего не поделаешь.

— Но господин Мастерс, ведь это очень важная ошибка, — возразила мисс Хэнди. — Если, конечно, он прав. Господин Брендис говорит, что целая глава...

— Я читал письмо. И разговаривал с ним по видфону. Я знаю, что он говорит.

Мастерс подошёл к окну кабинета и мрачно уставился на унылую изъеденную кратерами поверхность Марса — в который раз за долгие годы. «Надо же, отпечатали и переплели пять тысяч экземпляров, — сокрушался про себя директор. — И половина с золотым тиснением, в переплёте из меха марсианского вуба. Отыскали самый изысканный, самый дорогой материал. Издание и так убыточное, а тут ещё это!»

Экземпляр книги лежал у него на столе: «О природе вещей» Лукреция в переводе Джона Драйдена*, написанном высоким, благородным слогом. Барни Мастерс сердито перелистал хрустящие белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся такие знатоки древнего текста? — размышлял он. — А кроме того типа, который ждёт в приёмной, ещё семеро написали или позвонили в “Обелиск” насчёт сомнительного отрывка.

Сомнительного? Какие уж тут сомнения! Восемь местных учёных-латинистов все как один правы. Их просто нужно спровадить без лишнего шума, заставить забыть, что они вообще читали издание “Обелиска” и нашли этот злосчастный отрывок».

Нажав на столе кнопку селектора, Мастерс сказал секретарше:

— Ладно, пригласите его. — Иначе этот тип не уйдёт, так и будет сидеть под дверью. Учёные все такие; видно, терпение у них бесконечное.

Дверь открылась. В проёме возвышался седой господин в старомодных очках, какие носили на Терре, с портфелем в руке.

— Благодарю Вас, господин Мастерс, — сказал он, входя в кабинет. — Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибки, подобные этой, столь важным делом.

Он уселся у стола и быстро расстегнул молнию портфеля.

— Мы, в конце концов, планета колониальная. Все наши ценности, нравы, предметы материальной культуры и обычаи пришли к нам с Терры. ОХПИПАЦ считает, что печатая эту книгу...

— ОХПИПАЦ? — перебил Мастерс. Эту аббревиатуру он слышал впервые, и всё же тихо простонал. Явно какая-то контора чудаков, одна из многих. Бдят всю печать без разбора — и местную, марсианскую, и привозную с Терры.

— Общество хранителей против искажений и подделки артефактов в целом, — пояснил Брендис.

— Вот экземпляр «О природе вещей» с подлинным, правильным текстом в переводе Драйдена, как и ваше, местное, издание.

Слово местное он произнёс так, будто говорил о чём-то мерзком и второсортном, и Мастерс с досадой подумал, что печатая книги, «Обелиск» будто бы занимается чем-то гадким.

— Рассмотрим интерполяции, отсутствующие в подлиннике. Для начала прошу Вас ознакомиться с моим экземпляром, в котором фрагмент передан корректно. — Он выложил на стол старую потрёпанную книгу, отпечатанную на Терре, и раскрыл её перед Мастерсом. — Затем, сэр, прочтите тот же отрывок в экземпляре вашего издания. — Он положил большой роскошный фолиант в вубовом переплёте, выпущенный «Обелиском», рядом со своей ветхой синей книжкой.

— Я позову редактора. — Мастерс нажал кнопку селектора и сказал мисс Хэнди:

— Пригласите ко мне Джека Снида.

— Хорошо, господин Мастерс.

— В подлинном издании имеется следующее стихотворное переложение латинского текста. Кхм, — Брендис смущённо кашлянул и принялся читать вслух:

Свободу обретя от горя и мучений,
Без чувств, в небытии найдём мы утешенье.
Пусть небо поглотит моря, а море — сушу,
Стихий разгул бездвижья тела не нарушит.

— Я знаю этот отрывок! — гаркнул Мастерс. Он негодовал: этот тип отчитывает его, как ребёнка!

— Это четверостишие отсутствует в вашем издании. Вместо него бог знает откуда появляется вот эта сомнительная строфа. Вы позволите?

Он полистал роскошное издание в вубовом переплёте, выпущенное «Обелиском», нашёл нужное место и прочёл.

Свободу обретя от горя и от боли,
Что смертным не дано постичь в земной юдоли,
Мы умираем. И лишь тем познаем совершенство:
Наш срок земной — предвестник вечного блаженства.

Злобно сверкнув глазами на Мастерса, Брендис с шумом захлопнул вубовый фолиант.

— Но хуже всего всего то, — досадовал Брендис, — что смысл этого четверостишия диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда оно взялось? Ведь кто-то его написал? Драйден этого не писал, а Лукреций и подавно.

Он глянул на Мастерса так, будто считал, что тот самолично придумал эту строфу.

Дверь открылась, и в кабинет вошёл редактор издательской фирмы Джек Снид.

— А он прав, — обречённо обратился Снид к своему шефу. — И это только одно изменение в тексте, а их тридцать, или около того. Я перелопатил всё с тех пор, как стали приходить письма. А сейчас занялся другими новинками из осеннего каталога.

И, крякнув, добавил:

— Нашёл изменения сразу в нескольких.

— Перед вёрсткой ты последний проверял рукопись. Тогда ошибки были? — спросил Мастерс.

— Ни в коем случае! И я лично прочитал гранки. Изменений там не было. Они появились только после того, как книги переплели, если хотите. Точнее в тех книгах, которые попали в вубовый переплёт с золотом. С обычными изданиями в картонном переплёте всё в порядке.

Мастерс поморгал.

— Но ведь они все вышли в одном тираже! Их печатали одновременно! Мы, кстати, не планировали дорогой элитный переплёт. Это обсуждалось в последнюю минуту, и канцелярия предложила нам выпустить половину издания в вубовом переплёте.

— Думаю, придётся как следует разобраться с этим мехом марсианского вуба, — заключил Джек Снид.

Через час Мастерс, постаревший и едва держащийся на ногах, вместе с редактором Джеком Снидом сидел перед Лютером Саперстином, торговым агентом кожзаготовительной фирмы «Безупречность Инкорпорейтед». Издательство «Обелиск» приобрело у этой фирмы вубовый мех, который пошёл на материал для книжных переплётов.

— Для начала объясните, — произнёс Мастерс уверенным профессиональным тоном, — что такое вубовый мех?

— По сути, в том смысле, в котором вы ставите вопрос, это мех марсианского вуба, — ответил Саперстин. — Понимаю, господа, что это мало о чём вам говорит. Будем, по крайней мере, считать это отправной точкой, аксиомой, с которой мы все согласны и которую можно взять за основу чего-то более существенного. Для пользы дела позвольте разъяснить вам природу самого вуба. Его мех высоко ценится, хотя бы потому, что весьма редок. А редок он, потому что вубы умирают не так уж часто. Я говорю о том, что убить вуба практически невозможно, даже больного или старого. И даже если вуба убить, его шкура останется живой. Именно это качество придаёт ему ценность как уникальному материалу для оформления домашнего интерьера или, как в вашем случае, для вечного переплёта, в котором бесценные книги никогда не обветшают.

Пока Саперстин долдонил, Мастерс вздохнул и устало поглядел в окно. Сидящий рядом редактор набрасывал какие-то загадочные записи с удручённой миной на моложавом энергичном лице.
Саперстин продолжал.

— Когда вы обратились к нам — и заметьте вы обратились к нам, мы вас не искали — мы поставили вам самые отборные шкуры безупречнейшего качества в нашем гигантском каталоге. Мех этих живых шкур переливается уникальным, присущим только ему блеском. Ни на Марсе, ни дома на Терре ничего подобного нет. Кожа сама восстанавливается, если её порвать или поцарапать. За несколько месяцев её мех становится гуще и гуще, поэтому обложки ваших томов постепенно сделаются всё роскошнее, и спрос на них будет постоянно расти. Через десять лет густой вубовый мех на переплётах этих книг...

Снид перебил:

— Значит шкура ещё живая. Интересно. Так вы говорите, вубы такие ловкие, что их фактически невозможно убить. — Он быстро глянул на Мастерса. — Все до одного изменения в тридцати с лишним экземплярах наших книг относятся к бессмертию. Исправления Лукреция весьма характерны. Исходный текст учит, что человек — существо преходящее, и даже если ему суждена жизнь после смерти, она ничего не значит, поскольку он не будет помнить о прошлом существовании. Вместо этого вдруг появляется подложный пассаж и бесцеремонно толкует о грядущей жизни в продолжение нынешней, что, как вы говорите, полностью противоречит всей философии Лукреция. Понимаете, что выходит? Вубова философия, будь она неладна, накладывается на философию разных авторов. Вот и всё. Начало и конец.

Он умолк и снова принялся царапать в блокноте.

— Но как может шкура, — настаивал Мастерс, — пусть даже вечно живая, влиять на содержание книги? Ведь текст уже отпечатан, страницы обрезаны, склеены и прошиты. Этого не может быть! Даже если переплёт, эта чёртова шкура в самом деле живая, я верю в это верю с большим трудом. — Он грозно взглянул на Саперстина.— И если она живая, то чем она жива?

— Микроскопическими частичками пищи в воздухе, — любезно ответил Саперстин.

Мастерс поднялся:

— Пошли. Это просто смешно.

— Она вбирает частички пищи через поры, — уточнил торговый агент. В его голосе слышалось достоинство и даже упрёк.

Вместо того, чтобы подняться вслед за шефом, Джек Снид продолжал изучать свои записи и задумчиво произнёс:

— Кое-что в исправленных текстах очень любопытно. В одних изменение прямо противоположно исходному содержанию — и замыслу автора, как вышло с Лукрецием, а в других исправления, если можно так выразиться, очень тонкие, едва заметные, и тексты подстроены под философию вечной жизни. В сущности, вопрос стоит так. Имеем ли мы дело с мнением одной конкретной формы жизни или же вуб действительно знает, о чём говорит? Взять, например, поэму Лукреция. Великое произведение, прекрасное и очень интересное с точки зрения поэзии. Но, может быть, как философия оно неверно. Не знаю. Я этим не занимаюсь. Я только редактирую книги, а не пишу их. Последнее дело редактора — самовольно на собственный вкус переписывать авторский текст. Но как раз вуб, или во всяком случае его шкура, так и поступает.

На этом он умолк.

Саперстин осведомился:

— Было бы интересно знать, добавила ли она что-нибудь стоящее.


---------------------------------------
*Джон Драйден (1631 – 1700) — английский поэт, драматург, критик. Многие годы занимался переводами. Его перевод на английский язык поэмы Лукреция «О природе вещей» считается одной из вершин английского переводческого искусства.
 

72. OlgaG

В чужой шкуре(Филип К. Дик)-- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди, -- раздраженно отрезал президент издательства «Обелиск Букс», престарелый, с тяжелым характером человек. – Тираж уже в печати. Даже если в тексте есть ошибка, теперь мы ничего не можем с этим поделать.
-- Но ведь это очень серьезная ошибка, мистер Мастерс, -- возразила секретарь. – Если, конечно, он прав. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…
-- Я читал его письмо, я разговаривал с ним по видеофону. Мне известно, что он утверждает.—
Мастерс подошел к окну кабинета и угрюмо уставился на бесплодную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал столько десятилетий.
«Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены, -- подумал он. – И половина этого количества выходит в обложках из меха марсианского уаба с золотым тиснением. Это самый изысканный и дорогой материал, какой мы только смогли найти! Мы и так терпим убытки на этом издании, а тут еще это...»
На письменном столе лежала книга. Лукреций, «О природе вещей», в величественном, превосходном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистнул плотные белые страницы.
«Кто бы мог подумать, что кто-то на Марсе так хорошо знает столь древний текст?» – размышлял он. Тем не менее, человек, ожидавший в приемной, был лишь одним из восьми, написавших или позвонивших в издательство по поводу спорного отрывка.Спорного? Да нет никакого спора. Восемь местных ученых-латинистов совершенно правы. Проблема заключалась в том, чтобы заставить их тихо удалиться, забыть, что они когда-либо читали это издание и обнаружили в нем искажения.
Нажав кнопку селектора, Мастерс сказал секретарю:
-- Хорошо, пусть он войдет.
Иначе этот человек не уйдет никогда, такой будет ждать до последнего. Все ученые таковы, видимо, терпение их безгранично.
Дверь открылась, и в проеме возник высокий седовласый мужчина с портфелем в руках и в старомодных очках, какие носили на Терре.
-- Благодарю Вас, мистер Мастерс, -- проговорил он, входя. – Позвольте мне объяснить, почему наша организация считает подобную ошибку чрезвычайно серьезной.
Он сел возле письменного стола и поспешно расстегнул свой портфель.
-- В конце концов, мы всего лишь планета-колония. Все наши понятия, обычаи, артефакты, нравы пришли к нам с Терры. «Предисподар» считает выпуск вами этой книги…
-- «Предисподар»? – перебил Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, но тем не менее тяжело вздохнул. Очевидно, это одна из тех многочисленных странных и бдительных организаций, которые внимательно изучали всю печатную продукцию, как местного марсианского происхождения, так и поступавшую с Терры.
-- «Предотвращение искажений и подделки артефактов», -- объяснил Брэндис непонятное название. – Я принес с собой настоящее, правильное, вышедшее на Терре, издание книги «О природе вещей», тоже в драйденовском переводе, как и Ваше местное издание.
Слово «местное» он произнес с особым ударением, отчего казалось, что речь идет о чем-то подозрительном и второсортном. «Звучит так, -- подумал Мастерс, -- словно сам выпуск книг нашим издательством – дело неблаговидное.»
-- Давайте рассмотрим изменения в тексте. Сначала я предлагаю изучить мой экземпляр поэмы, где стихи напечатаны верно, -- Брэндис открыл и положил на стол Мастерса потрепанную ветхую книгу, изданную на Терре. – А затем обратите внимание на этот же отрывок в Вашем издании.
Рядом с небольшой старой книгой в синей обложке он положил один из красивых, внушительного размера томов в переплете из меха уаба, выпущенных издательством «Обелиск Букс».
-- Я хотел бы пригласить сюда выпускающего редактора, ответственного за это издание, -- сказал Мастерс, и, нажав кнопку селектора, обратился к мисс Хэнди: ---- Вызовите, пожалуйста, в мой кабинет Джека Снеда.
-- Хорошо, мистер Мастерс.-- В качестве цитаты подлинного текста, -- сказал Брэндис, -- возьмем следующий перевод с латыни, сохраняющий стихотворный размер оригинала. Кхм, -- он смущенно прочистил горло и начал читать вслух:
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.(стихи 841-843, книга третья, перевод Ф. Петровского)
-- Я знаю это место, -- резко бросил Мастерс, чувствуя себя уязвленным – его поучали словно малое дитя.
-- Эти стихи отсутствуют в вашем издании, -- сказал Брэндис, -- А вместо них появилась вот такая чужеродная вставка, Бог ведает, откуда взявшаяся. Позвольте, я Вам покажу.
Он взял роскошный том в меховом переплете, полистал его, нашел нужное место и прочитал:
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Только тогда и прозреют и разум, и очи людские:
Краткий наш путь на земле предвещает блаженство и вечность.
Брэндис с шумом захлопнул книгу, глядя на Мастерса с возмущением.
-- Более всего раздражает то, -- сказал он, -- что эти строки проповедуют мысль, диаметрально противоположную идейному посылу всей книги. Откуда они взялись? Ведь кто-то должен был это написать: Драйден этого не писал, Лукреций тоже!
Он смотрел на Мастерса так, словно считал, что именно тот и сочинил этот отрывок.
Дверь кабинета открылась, и вошел выпускающий редактор издательства Джек Снед.
-- Мистер Брэндис прав, -- спокойно заявил он своему начальнику. – И это только одно из примерно тридцати искажений текста. Я по словечку разбираю эту поэму с тех самых пор, как стали поступать письма с замечаниями. А теперь я начинаю работать над другими произведениями, стоящими в плане нашего издательства на осень, – добавил он ворчливо. -- В некоторых из них я тоже нашел изменения.
-- Вы были последним из редакторов, кто вычитывал текст перед тем, как отправить его в набор, -- сказал Мастерс. – В тот момент в нем были ошибки?
-- Могу с уверенностью утверждать, что нет, -- ответил Снед. – Более того, я лично проверял гранки, и там тоже никаких изменений не было. Как ни фантастически это звучит, искажения в тексте появляются только в готовых переплетенных книгах. И только в изданиях с переплетом из золота и меха. Тома в обычных картонных обложках в порядке!
Мастерс растерянно заморгал.
-- Но это одно и то же издание! Эти книги вышли из одной и той же печатной машины. Изначально мы даже не планировали делать дорогую, необычную обложку. Лишь в самую последнюю минуту нам пришла в голову эта идея, и правление предложило половину тиража выпустить в меховом переплете.
-- Похоже, -- проговорил Джек Снед, -- нам придется всерьез заняться изучением меха марсианского уаба.
Через час дряхлеющий Мастерс в сопровождении выпускающего редактора сидел перед Лютером Сэйперстайном, представителем компании «Безупречный, Инкорпорейтед», специализирующейся на поставках шкур. Именно в этой фирме издательство «Обелиск Букс» приобрело мех, в который оно переплело свои книги.
-- Прежде всего, -- спросил Мастерс бодрым профессиональным голосом, -- что представляет собой мех уаба?
-- Вообще, -- заговорил Сэйперстайн, -- В том смысле, который подразумевает Ваш вопрос, это мех марсианского животного уаба. Я понимаю, господа, что это мало что вам говорит, но, по крайней мере, это может служить точкой отсчета. Это утверждение, не вызывающее сомнений, от которого можно оттолкнуться и начать выстраивать что-то более сложное. Возможно, будет полезным, если я расскажу вам о природе самого уаба. Одна из причин, почему его мех ценится, заключается в том, что, он редок. А редок он потому, что уаб очень редко умирает. Имеется в виду, что его почти невозможно убить, даже больного или старого. Но и когда он убит, шкура его продолжает жить. Благодаря этой способности она представляет собой уникальный материал для украшения интерьеров или, как, например, в вашем случае, для изготовления переплетов для ценных, бессмертных книг, которых ждет долгая жизнь.
Слушая монотонный голос Сэйперстайна, Мастерс вздохнул и отрешенно посмотрел в окно. Рядом с ним выпускающий редактор с мрачным выражением на молодом энергичном лице делал краткие загадочные записи.
-- Когда вы обратились к нам, -- бубнил Сэйперстайн, -- и помните, это вы пришли к нам, а не мы вас нашли – мы поставили вам самые изысканные, безупречные шкуры из наших огромных запасов. Эти живые шкуры обладают уникальным блеском, присущим только им. Ничего похожего нет ни здесь на Марсе, ни дома на Терре. Будучи порванной или поцарапанной, шкура сама себя восстанавливает. Из месяца в месяц шерсть растет, мех становится гуще, так что обложки ваших книг выглядят все роскошнее, и в результате, спрос на них возрастает. Через десять лет густая шерсть этих переплетов…
-- Итак, шкура все еще живая, -- перебил Снед. – Это интересно. А уаб, по Вашим словам, настолько проворен, что его практически невозможно убить.
Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.
-- Все без исключения тридцать с небольшим изменений текста в наших книгах имеют отношение к идее бессмертия. Оригинальный текст выражает типичную для Лукреция мысль, что человек недолговечен, и даже, если существует загробная жизнь, это ничего не меняет, потому что никаких воспоминаний о земной жизни у человека не сохраняется. Вместо этого вылезает этот стих-подкидыш и решительно заявляет, что будущая жизнь определяется земной. Что, по Вашим словам, находится в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что мы наблюдаем, не правда ли? Философские воззрения этого проклятого уаба накладываются на представления авторов. Вот и вся история, – он замолчал и снова принялся за свои записи.
--Как может шкура, -- спросил Мастерс, -- пусть даже и бессмертная, оказывать воздействие на содержание книги? Текст уже напечатан: листы разрезаны, тома склеены и сшиты. Это немыслимо. Даже если переплет, эта проклятая шкура, действительно живая, а я с трудом могу в это поверить, -- он свирепо посмотрел на Сэйперстайна. – Если она живая, чем она питается?
-- Микроскопическими частицами пищи, взвешенными в воздухе, -- любезно ответил Сэйперстайн.
-- Идем. Это смешно, -- поднимаясь, проговорил Мастерс.
-- Она вдыхает частички через поры, -- объяснил Сэйперстайн тоном, полным достоинства и даже некоторого укора.
Изучая свои записи и все еще сидя, Джек Снед задумчиво произнес:
-- Некоторые искажения текстов чрезвычайно интересны. Иногда они полностью меняют смысл исходного отрывка и позицию автора, как в случае с Лукрецием, а порою -- вносят очень тонкие, почти незаметные исправления – если можно так сказать в данной ситуации – в произведения, более соответствующие концепции вечной жизни. Но главный вопрос заключается вот в чем: встретились ли мы здесь просто с мнением одной конкретной формы жизни, или уаб на самом деле знает, о чем он говорит? Например, эта поэма Лукреция – великая, прекрасная, очень интересная – как поэзия. Но, может быть, как система философских взглядов она неверна. Этого я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, я не пишу их. Хороший редактор никогда не позволит себе по своему усмотрению править авторский текст. Но именно это делает уаб, или во всяком случае, его шкура.
Снед замолчал.
-- Хотелось бы знать, добавил ли он что-либо по-настоящему ценное этим текстам, -- сказал Сэйперстайн.

73. One-by-One

Not by Its Cover (Филипп П. Дик)


Сварливый почтенный директор “Обелиск Букс” с раздражением в голосе произнес:


-Мисс Хэнди, я не желаю с ним видеться. Все, тираж отпечатан. Даже если в книге ошибка – теперь-то мы что сделаем?


-Но, мистер Мастерс,- сказала мисс Хэнди.- Сэр, если он все-таки прав… ошибка очень существенная. Мистер Брандис утверждает, что глава целиком …


-Я читал письмо, я говорил с ним по вифону. Знаю я, что он там утверждает,- Мастерс подошел к окну офиса и мрачно поглядел на безводную, изъеденную кратерами поверхность Марса; сколько десятков

лет ему уже доводилось наблюдать эту картину. “Пять тысяч отпечатанных и переплетенных копий,- подумал он.- На половине тиснение золотом, обложки из меха марсианского уаба. Самый дорогой и роскошный материал, который мы только могли найти. Столько денег вложили в издание – а тут это”.


Копия книги лежала у него на столе. “De Rerum Natura”* Лукреция** , в величественном благородном переводе Джона Драйдена*** . Барни Мастерс сердито перевернул хрустящие белые страницы. “Кто мог подумать, что на Марсе отыщутся знатоки таких древних текстах”,- размышлял он. И мужчина, ожидавший в приемной, был только одним из тех восьмерых, кто позвонил или написал в “Обелиск Букс” по поводу спорного отрывка.


Спорного ли? Оспаривать было нечего: восемь местных ученых-латинистов не ошибались. Проблема состояла только в том, как отделаться от них без лишнего шума и пыли, как предать забвению то, что они вообще читали редакцию “Обелиск” и находили в ней исковерканный пассаж.


Коснувшись кнопки на настольном интеркоме, Мастерс сказал своей секретарше:


-Ладно. Пришлите его ко мне.


Отправить этого человека восвояси было нельзя – в случае отказа он просто взял бы офис измором. Особенность большинства ученых состояла в том, что они казались обладателями бесконечного запаса терпения.


Дверь открылась, и появился высокий седой мужчина в очках – старомодных, из тех, какие носили на Терре; в руках он держал портфель.


-Благодарю, мистер Мастерс,- войдя, сказал он.- Позвольте я объясню вам, сэр, почему моя организация полагает столь важной ошибку, подобную вашей,- сев к столу, он проворно расстегнул портфель.- В конце концов, мы являемся планетой-колонией. Вся наши моральные устои, ценности, традиции и предметы культуры берут свои корни на Терре. ПИВФАК считает, что изданием этой книги вы….


- ПИВФАК? – перебил Мастерс. Он никогда в жизни не слышал про такую организацию, но все равно застонал. Вероятно, это было одно из множества неустанных эксцентричных объединений, занятое изучением печатной продукции - как из местных изданий, так и корреспонденции, прибывающей с Терры.


-Предотвратители Искажений и Вообше Фальсификации Артефактов Культуры,- объяснил Брандис.- Я принес аутентичный, верный террийский вариант “De Rerum Natura”. Автор перевода Драйден, как и вашем местном. – Акцент, сделанный на слове “местный”, придал тому мерзостный второсортный оттенок; такое чувство, подумал Мастерс, будто уже одно только то, что “Обелиск Букс” печатают книги, несло в себе нечто оскорбительное.- Давайте поговорим об этих искажениях. Настоятельно вас попрошу, чтобы мы изучили первым мой экземпляр,- он положил на стол Мастерсу в открытом виде ветхий потрепанный томик, отпечатанный на Терре, - содержащий верный вариант. А потом, сэр, копию из вашего тиража; тот же самый отрывок.- Рядом с маленькой старинной синей книжечкой легла одна из огромных красивых копий в переплете из уабомеха, выпущенных “Обелиск Букс”


-Позвольте позвать моего литредактора,- сказал Мастерс. Нажав кнопку на интеркоме, он сказал мисс Хэнди: - Будьте добры, попросите подойти Джека Снида.


-Хорошо, мистер Мастерс.


-Аутентичный вариант мы цитируем,- сказал Брандис, - используя метрическое переложение латыни – такое, как следующее. Кхм. – он прочистил горло с намерением произвести впечатление, затем стал читать вслух.


Боль и печаль - не станет смысла в них:
Не будет нас - и всех страстей мирских.
Ни кущ Небес, ни кущ земли плеяд,
Ни новых дел - лишь дно небытия.


-Я знаю этот отрывок,- резко сказал Мастерс, ощутив укол; мужчина читал ему нотацию, как ребенку.


-Данного катрена, - сказал Брандис, - в вашем издании нет. Его заменили другим, поддельным… невесть какого происхождения. Позвольте,- взяв переплетенную в мех уаба копию “Обелиск”, он повел пальцем, нашел нужное место и зачитал:


На брег лишь встав из вод, объемлешь их умом.
Боль и печаль - не будет смысла в том:
Несведущ сын земной; за гранью бренных лет -
Блаженство там, в котором смерти нет.


Смерив Мастерса пристальным взглядом, Брандис с шумом захлопнул копию в меховом переплете.


-Самое вопиющее то,- сказал Брандис, - что по смыслу этот катрен в корне противоречит посланию всей книги. Откуда он? Его должен был кто-то написать. Драйден этого не делал … и Лукреций тоже,- он посмотрел на Мастерса так, будто подозревал в авторстве лично его.


Дверь офиса открылась, и вошел литературный редактор фирмы, Джек Снид.


-Он прав, - покорно сказал он, обращаясь к своему шефу.- Это лишь одно искажение в тексте поэмы – где-то из тридцати. Я пытаюсь в ней разобраться с тех самых пор, как приходят письма. И тут поднимаю остальной издательский план,- брюзгливо прибавил он, - и что же? Оказалось, с несколькими другими пунктами та же история.


Мастерс сказал:


-Вы последний читали корректурную правку перед отправкой копии в набор. Тогда в ней были ошибки?


-Ни единой,- сказал Снид.- И в оттисках тоже; я лично делал вычитку. Не знаю, говорит ли это о чем-нибудь, но…. замены появляются, только когда печатается окончательная переплетенная копия. И вот что еще более странно: искажения только в тех книгах, которые с золотым тиснением и обтянуты мехом. А обычные экземпляры, в переплетном картоне…. С ними полный порядок.


Мастерс моргнул.


-Но тираж ведь один. Ведь все копии вышли одновременно. Вообще-то мы сначала не планировали эксклюзивных дорогих обложек – о них заговорили в последний момент. Выпустить половину партии в уабомехе предложило агентство по продажам.


-Думаю, - сказал Джек Снейд,- что нам очень многое предстоит выяснить о мехе марсианского уаба.



Час спустя пожилой шаркающий Мастерс вместе с литературным редактором Джеком Снейдом сидел перед Лютером Саперштейном, агентом по продажам пушнозаготовительной конторы “Флоулесс, Инкорпорейтед”; у нее “Обелиск Букс” закупили мех уаба, служивший переплетом для книг.


-Перво-наперво, - произнес Мастерс живым профессиональным тоном,- что такое уабомех?


-По сути, это шкуры марсианского уаба, - сказал Саперштейн,- если подходить к этому вопросу в том смысле, в котором вы его задаете. Знаю, джентльмены, это не о многом вам говорит, но у вас, по крайней мере, будет ориентир, постулат, в котором мы сойдемся и который станет вам фундаментом для более впечатляющих заключений. Позвольте, дабы быть вам полезным, объяснить саму природу уаба. Наряду с другими причинами, уабомех ценится из-за своей редкости. Редок он потому, что уабы почти не умирают. Здесь я имею в виду, что убийство уаба... даже старого или больного уаба... это событие практически невероятное .И даже если оно все-таки происходит, шкура остается живой. Данное качество наделяет ее уникальной ценностью для декорирования домашнего интерьера или – как в вашем случае – переплетения бессмертной, драгоценной книги, которую предназначено сохранить для потомков.


Мастерс вздохнул, бросив под гудение Саперштейна бессмысленный взгляд в окно. Рядом с сумрачным выражением на моложавом энергическом лице делал краткие неразборчивые заметки его литредактор.


-Товарную партию, поставленную вам при вашем обращении,- сказал Саперштейн,- и вспомните: вашем, ведь мы не выходили на вас … составляют самые безупречные, самые отборные шкуры, учтенные в нашем громадном реестре. Эти живые меха сами излучают неповторимый блеск; ни на Марсе, ни дома, на Терре, нет ничего им подобного. Разорвите шкуру или поцарапайте – она восстановится. Отрастая за месяцы, ворс приобретает все большую пышность, потому обложки ваших томов становятся все роскошнее и, следовательно, пользуются высоким спросом. Спустя десять лет ворсистость этих переплетов из уабомеха…


Джек Снид проговорил, обрывая его речь:


-Значит, шкура до сих пор живая. Любопытно. И уабы, по вашим словам, обладают такой жизненной силой, что их практически нельзя убить. – Он быстро поглядел на Мастерса.- Каждая из этих трех с лишним десятков замен в тексте наших книг затрагивает бессмертие. Переработка Лукреция самая типичная. Как нас учит оригинал, человек смертен, и даже если новая жизнь и ждет его после смерти, это будет неважно. Ни малейшей крупицы памяти о прежнем существовании в этом мире не сохранится. На месте оригинала возникает другой, ложный текст, в котором прямо говорится о будущей жизни, связанной с нынешней…. В полном, как вы и сказали, разрезе со всей философией Лукреция. Вы же поняли, с чем мы имеем дело, так ведь? С чертовой философией уабов, наложенной на воззрения разных авторов. Точно, вот именно; начало и конец. – Он прервался, молча продолжив строчить свои заметки.


-Как шкура,- спросил Мастерс,- даже бессмертная, может влиять на содержание книги? На уже напечатанный текст…. На обрезанные страницы, склеенные и подшитые тома…. Это абсурд какой-то. Даже если переплет, этот треклятый мех, на самом деле живой… не знаю даже, как в такое поверить, – он посмотрел на Саперштейна.- Если он живой, то чем себя поддерживает?


-Распыленными в воздухе мельчайшими питательными частичками,- сказал Саперштейн.


Мастерс сказал, поднимаясь:


-Пойдем. Это смешно.


-Частички всасываются,- произнес Саперштейн,- через поры. - Его голос был исполнен достоинства, даже несмотря на упрек.


Изучая свои записки и не вставая вместе с начальником, Джек Снид задумчиво произнес:


-Некоторые из этих эти переработок просто поразительны. Их глубина варьируется от полной замены оригинала… и авторского значения… до изменений…если здесь подходит это слово… тончайших, едва уловимых, как в случае с Лукрецием… до текстов, которые более отвечают концепции вечной жизни. И это подлинная загадка. Просто ли перед нами воззрение отличной от нас жизнеформы – или уабы

доподлинно знают то, о чем говорят? Задумайтесь на мгновение: поэма Лукреция произведение огромной важности, очень красивое и необычайно интересное… в поэтическом плане. Но возможно, что с

философской точки зрения она ошибочна. Я не знаю. Это не моя сфера. Я не пишу книги, только их редактирую. Хороший редактор не перекраивает авторские тексты на свой лад. Но это каким-то образом делают уабы… или шкуры, которые после них остаются,- и он замолчал.


Саперштейн сказал:


-Если выясните еще что-нибудь интересное - буду рад узнать.


*"De Rerum Natura" ("О природе вещей") - поэма древнеримского философа Тита Лукреция Кара


**Тит Лукреций Кар (лат. Titus Lucretius Carus, ок. 99 до н. э. — 55 до н. э.) — римский поэт и философ.


***Драйден, Джон (1631–1700) - английский поэт, драматург, переводчик, эссеист и теоретик литературы

74. Paulina

Не по обложке


Филип К. Дик


Президент «Обелиск Букс», пожилой человек со сложным характером, раздраженно сказал:


- Я не хочу его видеть, Мисс Хенди. Материал уже в печати. Если в тексте содержится ошибка, сейчас мы ничего не можем с этим поделать.


- Но мистер Местерс, - сказала мисс Хенди, - это такая важная ошибка, сэр! Если он прав. Мистер Брендис утверждает, что целая глава…


- Я читал его письмо. Еще я говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.


Местерс прошел к окну офиса, угрюмо поглядел на иссушенную, испещренную кратерами поверхность Марса, которой он был свидетелем вот уже столько десятилетий.


«Напечатано и переплетено пять тысяч копий, - подумал он. - Из них половина обернута в меха марсианских вабов с золотым тиснением . Самый изысканный, самый дорогой материал, который мы смогли найти. Мы и так уже потеряли деньги на издание, а сейчас еще и это».


На его столе лежала копия книги - «О природе вещей» Лукреция, в прекрасном возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Местерс сердито переворачивал хрустящие белые страницы.
«Разве можно было ожидать, что на Марсе есть некто, так хорошо знающий древний текст?» - размышлял он.


А человек, ожидающий снаружи, был только одним из восьми, кто писал или звонил в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.


Спорного? Никакого спора не было. Восемь местных знатоков Латыни были правы. Вопрос только в том, как заставить их тихо отступить и забыть, что они вообще когда-то читали издание «Обелиска» и нашли этот сомнительный отрывок.


Нажав кнопку своего настольного интеркома, Местерс сказал своей секретарше:


- Ладно, пригласи его.

Иначе этот человек никогда не уйдет. Этот тип останется снаружи и будет ждать. Как правило, все знатоки были в точности как этот: казалось, они обладали безграничным терпением.


Дверь открылась, и в проеме вырос высокий седой мужчина, в старомодных очках в земном стиле и с портфелем в руке.


- Благодарю вас, мистер Местерс, - сказал он, входя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку настолько важной.


Он уселся на стол и быстро расстегнул портфель.


- В конце концов, мы - колония планеты. Все наши ценности, нравы, обычаи и предметы культуры пришли к нам с Земли. КЗИПА считает вашу печать этой книги…


- КЗИПА? - перебил Местерс.


Никогда раньше он о таком не слышал, что не помешало ему тяжело вздохнуть. Определенно, это одна из многих бдительных эксцентричных групп, которые проверяют все напечатанное - независимо от того, сделано ли оно здесь, на Марсе, или прибыло с Земли.


- «Контроль За Искажением и Подделкой Артефактов», - пояснил Брендис. - У меня с собой подлинное, корректное издание «О природе вещей», в переводе Драйдена, как и ваш местный вариант.


«Его акцент на местном производстве звучит так скользко и пренебрежительно, как будто, - подумал Мастерс, - «Обелиск Букс» делало нечто отвратительное при печати всех книг».


- Давайте рассмотрим недостоверную вставку. Вам предлагается изучить сначала мою копию, - Брендис положил на стол Местерса старинную потрепанную книгу, напечатанную на Земле, открытую на нужной странице, - в которой все написано правильно. А затем, сэр, копию вашего собственного издания - страница та же.


Рядом со старинной синей книгой он положил одну из красивых представительных копий в переплете из меха ваба, выпущенную «Обелиск Букс».


- Позвольте мне позвать сюда моего редактора, - сказал Местерс. Нажав кнопку интеркома, он сказал мисс Хенди, - попроси Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста.


- Да, Мистер Местерс.


- При цитировании оригинального издания, - сказал Брендис, - мы получаем следующий метрический перевод с Латыни…


Он осознанно прочистил горло, а затем начал читать вслух.


Мы должны быть свободны от чувства печали и боли,


Ведь никаких ощущений у нас не пробудится боле.


Даже смешайся моря с небесами и твердью,


Останемся мы недвижимы, в свободном паденье.


- Я знаю этот отрывок, - раздраженно отрезал Местерс; этот человек читал ему лекцию, как будто ребенку.


- Это четверостишие, - сказал Брендис - отсутствует в вашем издании, а вместо него появляется другое, ложное четверостишие. Бог знает, что произошло. Позвольте мне...


Взяв роскошную копию «Обелиска» в переплете из меха ваба, он пролистал страницы, нашел нужное место и прочитал:


Мы должны быть свободны от чувства печали и боли.


Все, кто рожден на земле, не должны быть в неволе.


Раз умерев, мы покинем забвенья моря,


И вернемся на землю, чтоб жить, бесконечное счастье творя.


Свирепо посмотрев на Мастерса, Брендис шумно захлопнул копию в переплете из меха ваба.


- Больше всего раздражает, - сказал Брендис, - что смысл этого четверостишия диаметрально противоположен содержанию всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден этого не писал, Лукреций тем более.


Он пристально посмотрел на Местерса, как будто подозревал, что Местерс сделал это лично.


Дверь кабинета открылась, и вошел редактор компании Джек Снид.


- Он прав, - покорно сказала он своему работодателю. И это только одно изменение в тексте из тридцати или около того. Я перепахал целую поэму, с тех пор как эти послания начали появляться. А сейчас штудирую последний каталог из нашего осеннего списка.


Он фыркнул и добавил:


- В некоторых книгах я тоже нашел изменения.


- Вы были последним редактором, который читал корректуру, до того как она ушла к наборщикам. В ней тогда были эти ошибки? - спросил Местерс.


- Конечно нет, - ответил Снид. - Я лично прочитал гранки. Ни в одной из гранок изменений не было. Изменения не проявлялись до тех пор, пока переплетенные экземпляры не напечатали - если это имеет значение. Или точнее, только переплетенные в золото и мех ваба. Обычные копии в твердом переплете - в порядке.


Местерс прищурился.


- Но все они одного издания. Они вместе шли через пресс. На самом деле, изначально мы не планировали делать эксклюзивные переплеты с большей стоимостью. Мы заговорили об этом в последний момент, и маркетинговый отдел предложил обернуть половину издания в мех ваба.


- Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам придется уделить пристальное внимание исследованиию на предмет Марсианского меха вабов.


Час спустя, еле ковыляющий Местерс, поддерживаемый редактором Джеком Снидом, садился напротив Лютера Шеперштейна, коммерческого агента кожевенного завода «Флоулесс Инкорпорейтед», у которой «Обелиск Букс» приобрел мех ваба для переплета каждой своей книги.


- В первую очередь, - сказал Местерс оживленным профессиональным тоном, - что такое мех ваба?


- По существу, - ответил Шеперштейн, - в том смысле, о котором вы спрашиваете, это мех марсианского ваба. Я знаю, это не говорит вам о многом, джентльмены, но это по крайне мере ориентир - постулат, с которым можно полностью согласиться и с которого мы сможем начать, чтобы построить в итоге нечто более внушительное. Чтобы быть вам полезным, позвольте мне объяснить природу самих вабов. Мех так высоко ценится, потому что, помимо других причин, он редкий. А редкий он потому, что вабы крайне редко умирают. Я имею ввиду, что убить ваба практически невозможно - даже слабого и старого. И даже если ваб убит, его мех продолжает жить. Это качество придает ему уникальную ценность в качестве декоративного материала. В вашем же случае, при переплетении долговечных драгоценных книг это означает увеличение срока эксплуатации.


Пока Шеперштейн бубнил, Местерс вздыхал и смотрел в окно. Редактор, стоя у него за спиной, делал загадочные короткие заметки с хмурым выражением на юном энергичном лице.


- То, что мы вам отгрузили, - продолжил Шеперштейн, - когда вы к нам пришли - помните, вы сами пришли к нам, мы вас не искали - было самыми лучшими, отборными шкурами из нашего огромного запаса. Эти живые шкуры сверкают своим собственным уникальным блеском. Ни на Марсе, ни дома на Земле нет ничего подобного. Если шкура порвана или поцарапана, то она восстанавливается сама. Шерсть растет и с течением времени становится все пышнее и пышнее, так что обложки ваших томов постепенно станут еще роскошнее и, как следствие, поднимутся в цене. Лет через десять качество ворса этих книжных переплетов из меха ваба…


Снид прервал его:


- Так эта шкура еще живая. Интересно. И ваб, как вы говорите, настолько ловок, что его практически невозможно убить, - Снид взглянул на Местерса. - Все тридцать с лишним изменений, сделанных в текстах наших книг, имеют отношение к бессмертию. Изменение в Лукреции типично: оригинальный текст учит, что человек - создание временное, и даже если он продолжит жить после смерти, это не имеет никакого значения, поскольку он не сохранит памяти о своем существовании в этом мире. На этом месте появляется ложный отрывок и рассказывает о будущей жизни, основанной на этой - как вы сами сказали, это полностью не соответствует философии Лукреция. Понимаете, что мы видим? Чертова вабова философия накладывает отпечаток на многих авторов. Что есть правда - начало или конец?


Он замолчал и продолжил царапать свои заметки.


- Как может шкура, - спросил Местерс, - пусть даже вечно живущая, оказать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан - страницы нарезаны, листы склеены и сшиты. Это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет из чертовой шкуры действительно живой, вряд ли я смогу в такое поверить.


Он свирепо посмотрел на Шаперштейна:


- Если она живая, то что делает ее живой?


- Мельчайшие частицы пищевых продуктов во взвешенном состоянии в атмосфере, - вежливо сказал Шаперштейн.


Поднявшись на ноги, Местерс сказал:


- Пойдемте. Это нелепо.


- Она вбирает частицы, - пояснил Шаперштейн, - через свои поры.


Тон его был величавым и несколько укоряющим.


Изучая свои заметки и не делая попытки встать вслед за своим работодателем, Джек Снид глубокомысленно произнес:


- Некоторые из исправленных текстов пленительны. Они или полностью подменяют оригинальный отрывок - и авторское мнение, как в случае с Лукрецием - или вносят искусные, почти незаметные коррективы - если это то самое слово - в тексты так, чтобы те соответствовали доктринам о вечной жизни. Основной вопрос заключается в следующем: мы столкнулись просто с мнением одной конкретной формы жизни, или ваб знает, о чем говорит? Например, поэма Лукреция: величайшая, прекраснейшая, интереснейшая - как стихи. Но как философия она может быть ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Последнее, что делает хороший редактор - это тенденциозно излагает материал в авторском тексте в соответствии с собственным мнением. Но что если ваб, или некая кожа пост-ваба, делает именно это?


Он замолчал.


Шеперштейн в ответ пробормотал:


- Мне было бы интересно узнать, не возрастает ли из-за этого цена...

75. Querist

Филип К. ДИК

Не обложкой единой

Пожилой глава издательства «Обелиск», и без того отличавшийся скверным характером, раздражённо ответил:
– Да не хочу я с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга ушла в печать, и даже если в тексте есть ошибка, с ней мы уже ничего не поделаем.
– Но мистер Мастерс, – не сдавалась секретарша, – это ведь серьёзнейшая ошибка. Если, конечно, всё это правда. По словам господина Брэндиса, целый раздел…
– Я читал его письмо и разговаривал с ним по видеофону. Мне известны все его претензии.

Мастерс подошёл к окну своего кабинета и хмуро посмотрел на безводную поверхность Марса, испещрённую оспинами мелких кратеров. Сколько же десятков лет прошло с тех пор, как он впервые наблюдал этот пейзаж? «Пять тысяч экземпляров. Твёрдый переплёт, – подумал Мастерс. – Половина тиража с оформлением из тиснённого золотом меха марсианского уаба – изысканнейшего и самого дорогого материала, который посчастливилось достать. Издание и без того оказалось убыточным. И теперь вот те на».

Одна из этих книг лежала на столе. Поэма Лукреция «О природе вещей», изложенная величавым слогом классического перевода. Барни Мастерс со злостью листал хрустящие белые страницы. Кто мог подумать, что на Марсе водятся знатоки столь древнего текста? А ведь не считая ожидавшего в приёмной гостя, редакция получила письма и звонки ещё от семерых читателей, возмущённых спорными строфами.

Спорными? Дискутировать-то, в общем, не о чем: восемь доморощенных латинистов были правы. Вопрос заключался лишь в том, как бы теперь отделаться от них без лишнего шума и заставить забыть о том, что им когда-либо попадало в руки издание «Обелиска» со злосчастной строфой.

Мастерс вызвал по внутренней связи секретаршу и пригласил зайти визитёра, который и так ни за что не ушёл бы по своей воле. В лучшем случае, остался бы ночевать под дверями учреждения. Ох уж эти гуманитарии! Терпения им, казалось, не занимать.

Двери открылись, и в них показался высокий седой мужчина в старомодных очках по терранской моде, в руке он держал дипломат.

– Спасибо, что приняли, господин Мастерс, – войдя, сразу поблагодарил издателя посетитель. – Позвольте Вам объяснить, почему в нашей организации эту ошибку посчитали столь важной.
Устроившись в кресле, гость резким движением расстегнул замок-молнию на кейсе:
– Мы всего лишь колониальная планета, и все наши ценности, мораль, быт, обычаи происходят с Земли, Терры. В КОИЧЕРТе Вашу публикацию считают…
– В КОИ-чём? – перебил его Мастерс. Он впервые слышал об этой организации, но уже от одного её названия хотелось волком выть. Должно быть, очередное сборище полоумных радетелей печатного слова, как местного, марсианского, разлива, так и завезённого с Земли.
– КОИЧЕРТ, Комитет истинных часовых естественного развития по-террански, – растолковал Брэндис. – Я принёс с собой аутентичное, корректное терранское издание Лукреция. Перевод тот же самый, что и в Вашем, региональном, издательстве.

Из-за акцента на слове [i]«региональное»[/i] существительное приобрело скользкий и второстепенный оттенок, как будто (пришло в голову Мастерсу) само существование «Обелиска» и книгопечатания на Марсе вызывали у его гостя отвращение.

– Давайте рассмотрим все недостоверные вставки. Сперва я Вам настойчиво рекомендую внимательно изучить мой экземпляр,.. – посетитель раскрыл перед Мастерсом старый потрёпанный томик, выпущенный в свет на Земле, – с выверенным текстом. А вот, сэр, один из ваших новых экземпляров, та же самая строфа. – Рядом с древней синей книжицей легло то самое шикарное крупноформатное издание в переплёте с мехом уаба.

– Позвольте я приглашу нашего литредактора, – предложил Мастерс и связался с мисс Хэнди: – Вызовите ко мне Джека Снида, пожалуйста.
– Хорошо, мистер Мастерс.
– Если процитировать аутентичное издание, – продолжал Брэндис, – то данная трактовка древнего размера латинского стиха, даст нам следующий результат. Кгм, – нарочито прокашлялся Брэндис и начал читать вслух:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше…»

– Да знаю я, знаю этот ваш фрагмент, – огрызнулся вдруг Мастерс, которому совсем не понравился менторский тон посетителя.
– Данный отрывок, – невозмутимо продолжал Брэндис, – отсутствует в вашем издании. Зато его подменяют слова бог весть какого происхождения. Посудите сами.

Взяв роскошный «обелисковский» том в переплёте с мехом уаба, мужчина полистал его, нашёл нужную страницу и зачитал:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, что в миру прозябали впустую извечно,
Диво случится по нашей кончине всенепременно,
И ощущенье блаженства нас не покинет отныне…»

Брэндис захлопнул книгу с обложкой из меха уаба и негодующе взглянул на Мастерса:
– Наиболее возмутительно во всём этом то, что данная строфа воспевает идею, диаметрально противоположную духу всей поэмы. Откуда она вообще взялась? [i]Кто[/i] её автор? Ведь это точно не переводчик и однозначно не Лукреций. – Радетель печатного слова сверлил Мастерса взглядом, будто издатель лично стоял за всеми изменениями в тексте.

Двери в кабинет открылись, и вошёл Джек Снид, литературный редактор «Обелиска».
– Он прав, – охотно признал расхождения Снид. – Более того, это всего лишь одно из около тридцати искажений по всему тексту. Я начал изучать его вдоль и поперёк, как только начали поступать первые письма с жалобами. А сейчас принялся за другие наши вещи из осеннего каталога, – и с прискорбием добавил: – Некоторые из них тоже не в порядке.
– Вы последний, кто вычитывал текст перед печатью. Он уже тогда был с ошибками? – спросил Мастерс.
– Нет, что вы! – возмутился Снид. – Я лично просматривал гранки. Всё было нормально. А изменения появились только с последним переплетённым экземпляром. Если в этом вообще есть какой-то смысл. Точнее говоря, изменения произошли в той части тиража, которая оформлена мехом уаба с золотым тиснением. В обычных экземплярах обошлось без искажений.
– Но ведь это то же самое издание, – заморгал от удивления Мастерс, – печатавшееся на одном станке. Сначала мы даже не планировали эксклюзивную часть в более дорогом переплёте. И только в последний момент, посовещавшись с коммерческим отделом, приняли решение пустить половину тиража в оформлении с мехом уаба.
– Думаю, – подхватил Джек Снид, – нам придётся вплотную заняться темой марсианских уабов.

* * *

Уже час спустя престарелый, дряхлый Мастерс со своим литредактором Джеком Снидом сидел в обществе Лютера Саперштайна, торгового агента заготовительной корпорации «Без Изъяна», у которой издательство «Обелиск» и приобрело партию меха уабов для оформления тиража.

– Прежде всего, – начал Мастерс в деловитой отрывистой манере, – хотелось бы узнать, что собой представляет мех уаба?
– Главным образом, – ответил Саперштайн, – в смысле поставленного вами вопроса, это мех марсианского уаба. Очевидно, господа, это мало о чём говорит, но, по крайней мере, вы можете отталкиваться в своих суждениях от данного постулата, который никто не может оспаривать. Мы
начнём с этого простого утверждения и попытаемся построить на нём что-нибудь более значительное. Со своей стороны, позвольте оказать вам некую помощь и поделиться своими знаниями о природе уаба. Его мех так ценится, потому что, кроме иных причин, он ещё и необычайно редок. А нечасто встречается он из-за того, что уаб умирает очень редко. Я имею в виду, что уаба – даже больного или старого – практически невозможно лишить жизни. И даже в противном случае шкура убитого уаба продолжает жить. Это её качество делает мех уникальным и бесценным в сфере отделки интерьера или же вот, в вашем случае, при изготовлении вечного переплёта для книг. Особо значительных произведений, которые нужно сохранить для будущих поколений.

Давно скучавший Мастерс вздохнул, но так и не оторвался от окна в кабинете бубнящего под нос Саперштайна. Рядом литредактор с мрачным выражением, читавшемся на его молодом и решительном лице, конспектировал что-то загадочное в свой блокнот.

– Когда вы к нам обратились, мы вам поставили – продолжал Саперштайн, – специально отобранные, во всём идеальные шкуры из своих запасов. Обратите внимание, что не мы вас нашли, а вы сами пришли сюда. Этот живой мех отличается неповторимым лоском. Ни здесь, на Марсе, ни дома, на Терре, вам не сыскать ничего подобного. Порванная или поцарапанная шкура восстанавливается сама по себе. Время бежит, а она растёт и дальше, покрываясь всё более густым и роскошным мехом. Ваши издания в этих обложках – и без того категории люкс – будут наращивать свою ценность, превращаясь в раритеты экстра-класса. Не пройдёт и десяти лет, как ворсистость книг с оформлением из меха уаба…
– Значит, шкура продолжает жить, – вдруг перебил его Снид. – Интересно. Говорите, уаб настолько живучий, что убить его не представляется возможным?.. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса:
– Во всех тридцати с лишним фрагментах текста, изменившихся после печати в нашем издании, речь идёт о бессмертии. Лукреция «подредактировали» в едином ключе: первоисточник учит, что существование человека бренно и что если даже есть загробная жизнь, смысла в ней всё равно в обрез, так как невозможно сохранить воспоминания о жизни земной. Подложные строфы, появившиеся вместо оригинальных фрагментов, напротив, прямолинейно утверждают, что наша жизнь – лишь ступенька к грядущей. И это полное противоречие всей философии Лукреция. Вы же понимаете, с чем мы столкнулись? Чёртовы размышлизмы какого-то уаба замещают собой мнение автора книги. Вот и ответ: полный и окончательный. – Редактор смолк и в полной тишине продолжил что-то строчить в своём блокноте.
– Как может шкура, – возмутился Мастерс, – будь она хоть трижды живая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, блок склеен и прошит. Это противоречит здравому смыслу. Даже если переплёт,.. шкура, будь она неладна, и в самом деле жива – а я в это не верю ни капельки… – Старик сердито посмотрел на Саперштайна: – Если она жива, то чем питается?
– Мельчайшими частичками питательных веществ, – не смутившись, ответил торговый агент, – находящимися в воздухе во взвешенном состоянии.
– Пошли, – сорвался с места Мастерс. – Это уже ни в какие ворота...
– Она впитывает частички через поры, – не теряя достоинства, продолжал объяснять Саперштайн, в тоне которого даже слышался некий упрёк.

Но задумавшийся Джек Снид продолжал сидеть и, не отрываясь от своих заметок, заметил:
– Некоторые правки меня просто восхищают. Степень отличий разнится от полного неприятия первоначальных, а стало быть, авторских, идей – в
нашем случае, принадлежащих самому Лукрецию – до тонкой, практически незаметной,.. корректировки что ли… не могу подобрать слово поточнее,.. отстаивающей теорию вечной жизни. Мне кажется, настоящий вопрос должен звучать совершенно по-другому: имеем ли мы дело с частным мнением единственной живой особи, или же [i]уаб и в самом деле знает, о чём говорит[/i]? Взять вот, к примеру, поэму Лукреция. Это великое, прекрасное и очень захватывающее произведение, но не более. Её философская составляющая может быть ошибочной. Не знаю. Не моя работа. Я простой литредактор, я не пишу книг. А ведь самопальное коверкание авторского смысла – последнее, к чему может прибегнуть хороший редактор. Но это как раз то, чем занимается наш уаб, ну, по крайней мере, оставшаяся от него шкура.

Снид замолчал снова.
– Мне было бы небезынтересно узнать, прибавила книга в ценности или нет? – сказал Саперштайн.

76. Rainbrella

Есть ли жизнь под обложкой?..


- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, - раздражённо сказал пожилой директор издательства «Нота Бене». Его вообще было легко вывести из себя. - Книга уже в продаже, и, если в тексте и есть ошибка, мы уже ничего не можем сделать.


- Но, мистер Мастерс, сэр, - сказала мисс Хэнди, - это ведь очень существенная ошибка, если только мистер Брандис прав. Он утверждает, что вся глава…


- Я читал его письмо. Говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает, - подойдя к окну кабинета, Мастерс окинул мрачным взглядом сухую, испещрённую кратерами поверхность Марса, как делал уже не одно десятилетие. «Пятьсот экземпляров, отпечатанных и переплетённых, - подумал он. – Половина – с золотым тиснением по меху марсианского вуба. Самый элегантный, самый дорогой материал из всех, какие тут можно достать. И так-то не очень выгодно, а теперь ещё это».


Один экземпляр книги лежал у него на столе. «De Rerum Natura» Лукреция, «О природе вещей» в возвышенном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что кто-то на Марсе так хорошо знает древний текст? А человек, ждавший в приёмной, был только одним из восьми написавших или позвонивших в «Нота Бене» по поводу спорного отрывка… Спорного? Полемики ведь не было. Восемь местных знатоков латыни были правы. Оставалось только без шума отослать их отсюда, сделать так, чтобы они больше не вспоминали о прочитанном издании и обнаруженной ошибке.


Нажав на кнопку внутренней связи, Мастерс сказал секретарю:


- Хорошо, пригласите его.


Иначе Брандис никогда уйдёт: он из тех, кто готов разбить лагерь под окном. Учёные все такие. Похоже, терпение у них безгранично.


Открылась дверь, и на пороге возник высокий седой человек в старомодных очках, какие носили на Терре, и с портфелем в руке.


- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, входя в кабинет. – Позвольте мне пояснить, почему наша организация считает подобную ошибку столь существенной, сэр, - он сел возле стола, отрывистым жестом открыл портфель. – Мы всё же колониальный мир, и все наши ценности, обычаи, бытовые и культурные традиции пришли с Терры. ЗАХРЕНА считает вашу публикацию…


- ЗАХРЕНА? – перебил Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации, но мог себе представить. Очевидно, одна из многочисленных шаек не в меру бдительных зануд, тщательно изучающих всю печатную продукцию – как местную, так и прибывающую с Терры.


- Защита художеств, рукописей и единого наследия, - расшифровал Брандис. – У меня с собой подлинная, правильная версия «De Rerum Natura», отпечатанная на Терре. В переводе Драйдена, как и ваше местное издание, - он так выделил слово «местное», что оно прозвучало уничижительно, будто «Нота Бене», печатая книги, занималось каким-то постыдным делом. – Давайте рассмотрим искажённые вставки. Советую вам сначала прочитать мой экземпляр, - Брандис выложил на стол перед Мастерсом потрёпанный терранский том, - в котором всё верно. А затем, сэр, вы прочтёте тот же отрывок из своего издания, - рядом с древней книгой в синей обложке легла другая – роскошная, большая, обтянутая мехом вуба.


- Позвольте, я приглашу сюда моего литературного редактора, - нажав кнопку, Мастерс обратился к мисс Хэнди: - Пожалуйста, позовите ко мне Джека Снеда.


- Конечно, мистер Мастерс.


- В оригинальном издании, - продолжал между тем Брандис, - мы имеем метрическое переложение латинского текста. Кхм, - он откашлялся и начал читать вслух:


Так и когда нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше.


- Я знаю это место, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уязвлённым: Брандис читает ему нотации, как ребёнку!


- Данное четверостишие в вашем издании отсутствует, а вместо него у вас вот это, которое Бог знает откуда взялось. Позвольте, - взяв обтянутый мехом вуба фолиант, Брандис нашёл нужную страницу и начал читать.


Так и когда нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, помни, что временно это.
В вечном блаженстве мы будем по нашей кончине,
Коль перед нею в страстях мы себя ограничим.


Глядя на Мастерса тяжёлым взглядом, Брандис громко захлопнул книгу.


- Самое ужасное, - сказал он, - то, что этот отрывок по смыслу диаметрально противоположен посланию всей книги! Откуда он взялся? Кто, если не Драйден и не Лукреций, его написал? – Брандис смотрел так, будто думал, что это сделал сам Мастерс.


В этот момент открылась дверь, и вошедший Джек Снед, литературный редактор компании, покорно обратился к своему начальнику:


- Он прав. И это только один изменённый отрывок примерно из тридцати: я вчитываюсь в поэму с тех пор, как пришли первые письма. Теперь начинаю проверять всё остальное, что мы запланировали на осень. Там тоже кое-где нашёл изменения, - ворчливо добавил он.


- Вы делали последнюю вычитку текста, прежде чем он отправился к наборщикам, - сказал Мастерс. – Эти ошибки уже были там?


- Точно нет. И гранки я тоже сам вычитал, и там их тоже не было. Очень странно, но они появились уже в переплетённых экземплярах, причём в тех, которые с золотом и мехом вуба. С книгами в обычном переплёте всё в полном порядке.


Мастерс моргнул.


-Но ведь это один и тот же тираж. Они печатались одновременно. На самом деле мы даже не планировали никакого эксклюзивного издания, торговая контора предложила использовать для половины книг мех вуба только в последний момент…


- Думаю, - сказал Джек Снед, - нам придётся заняться тщательным изучением меха марсианского вуба.



Час спустя Мастерс, чей возраст вдруг стал особенно сильно бросаться в глаза, сидел напротив Лютера Сеперштейна, бизнес-агента пушной компании «Без изъяна», которая поставила «Нота Бене» пресловутый мех.


- Итак, - начал Мастерс деловито, - что есть мех вуба?


- Очевидно, - сказал Сеперштейн, - если вы ставите вопрос таким образом, ответ прост: это мех, которым покрыт марсианский вуб. Я знаю, джентльмены, вы сейчас не узнали ничего нового, но это некая отправная точка, аксиома, с которой мы можем начать и прийти к чему-то более впечатляющему. Позвольте пока просветить вас насчёт самого вуба. Его мех так высоко ценится, в частности, потому, что это очень редкий материал. А редкий он потому, что вубы нечасто умирают. Я имею в виду, вуба очень трудно, почти невозможно убить – даже старого или больного. Даже когда его уже нет, его шкура продолжает жить, находя себе применение в отделке интерьеров или, как в вашем случае, украшая собой вечные книги, которые никогда не перестанут читать…


Мастерс, скучая, смотрел в окно, пока Сеперштейн продолжал бубнить. Джек Снед, чьё моложавое энергичное лицо тоже приняло мрачное выражение, делал странные заметки в блокноте.


Сеперштейн сказал:


- Товар, который мы вам предоставили, когда вы обратились к нам, - я подчёркиваю, вы обратились к нам, а не мы разыскали вас, - был самым лучшим из нашего огромного ассортимента. Эти шкуры обладают естественным лоском, блеском, у них нет конкурентов ни здесь, ни на Терре. Они восстанавливаются сами, если рвутся или получают другие повреждения. В течение месяцев мех продолжает расти, становится всё гуще, и, соответственно, книги будут выглядеть ещё роскошнее и пользоваться ошеломляющим успехом. Через десять лет…


- Так шкура продолжает жить, - перебил Джек Снед. – Интересно. А вуб, вы говорите, такой проворный, что его почти невозможно прикончить, - он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним внесённых в текст исправлений так или иначе затрагивает тему бессмертия. У Лукреция традиционные взгляды, в оригинале говорится, что человек не вечен, что, даже если он будет существовать и после смерти, у него не останется никаких воспоминаний о земной жизни. И тут появляется новый отрывок и противоречит всей философии Лукреция, утверждая, что последующая жизнь зависит от этой. Видите, с чем мы имеем дело? Философия чёртова вуба вмешивается в авторскую. Вот и вся история, от начала и до конца, - он умолк и в тишине продолжил писать свои заметки.


- Но как может шкура, пусть даже вечноживущая, влиять на содержание книги? – спросил Мастерс. – Всё уже набрано, страницы пронумерованы, скреплены… Это же противоречит здравому смыслу! Если этот проклятый переплёт… эта шкура действительно жива, хотя трудно поверить, - он пристально посмотрел на Сеперштейна, - то чем она питается?


- Мельчайшими частицами продуктов, которые во взвешенном состоянии находятся в атмосфере, - мягко произнёс Сеперштейн.


Поднявшись на ноги, Мастерс махнул Джеку Снеду:


- Пойдёмте. Это просто смешно.


- Частицы проникают в неё через поры, - с достоинством сказал Сеперштейн. В его голосе слышались укоризненные нотки.


Джек Снед, который, в отличие от начальника, остался сидеть, задумчиво произнёс, изучая свои заметки:


- Кое-какие из альтернативных отрывков просто замечательны. Некоторые радикально меняют значение оригинала и всего авторского послания, как в случае с Лукрецием. А в текстах, которые больше соответствуют доктрине о вечной жизни, эти поправки – если так можно выразиться – совсем другие, тонкие, почти незаметные. Вопрос вот в чём: столкнулись ли мы просто с мнением определённой формы жизни, или же вуб знает, о чём говорит? Возьмём поэму Лукреция: она хорошая, очень красивая, очень интересная – но как поэзия. А как философия она может быть неправильной. Не знаю, это не моя область, я просто готовлю книги к печати, а не пишу их. Последнее, что должен делать литературный редактор, - это по-своему интерпретировать слова автора. А вот вуб, ну или его шкура, как раз этим и занимается, - Снед замолчал.


- Интересно, добавит ли это книге ценности, - сказал Сеперштейн.

77. Rezus

Далеко не молодой и крайне раздражительный президент издательства "Обелиск букс" сердито ответил:
- Не о чем мне с ним разговаривать, мисс Хэнди! Текст уже в печати, ошибка там, не ошибка – всё, поезд ушел, ничего не поделаешь!
- Но это очень серьезно, мистер Мастерс, - настаивала мисс Хэнди. – А если он действительно прав? Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…
- Я прекрасно знаю, что он утверждает. То же самое он утверждал и в письмах, и по видеофону…
Мастерс с тоской взглянул на унылый пейзаж за окном – изрытую кратерами, ничем не примечательную поверхность Марса, которую он наблюдал уже не первый десяток лет. Мысли его становились всё мрачнее. Пять тысяч экземпляров уже готовы, половина из них в позолоченных переплётах из вабовой кожи – самого изысканного и дорогого материала, который только можно найти. Столько денег вбухали в этот тираж, и тут – на тебе!
Экземпляр книги лежал у него на столе – "О природе вещей" Лукреция в блистательном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно пробежал пальцами по белым хрустящим страницам. И кто бы мог подумать, что на Марсе отыщется такой грамотный и такой назойливый специалист по древним текстам. И кроме него, еще около десятка умников не поленились позвонить или написать в "Обелиск", обращая внимание редакции на спорный отрывок. Хотя, о чем тут было спорить? Эти доморощенные знатоки латыни, разумеется, были правы. Оставалось только как-то убедить их забыть об этом досадном недоразумении, стереть из их памяти любые упоминания об "Обелиске" и подпорченном издании Лукреция. Удерживая кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:
- Ладно, пропустите его.
Иначе от него избавишься, не успеешь оглянуться, как он поселится у тебя в приемной. Эти книжные черви все такие – терпения у них хоть отбавляй.
В дверях появился высокий седеющий господин в старомодных очках земного стиля, с портфелем в руках.
- Спасибо, мистер Мастерс, - проговорил он, присаживаясь напротив стола. – Позвольте объяснить, почему моя организация считает недопустимыми подобные ошибки. – Он торопливо расстегнул портфель. – Мы всё-таки колониальная планета. Все наши обычаи, нравы и культурные ценности родом с Земли. ОКВИФИЦ считает, что публикация книги в таком варианте…
- ОКВИФИЦ? – перебил его Мастерс. Еще не услышав ответа, он мысленно застонал. Видимо, очередная бдительная контора с труднопроизносимым названием, контролирующая всё, что выходит в печать, не важно где – на Земле или на Марсе.
- Общественная Комиссия по Выявлению Искажений и Фальсификации Исторических Ценностей, - пояснил Брэндис. – У меня тут с собой правильное издание "Природы вещей" в переводе Драйдена, а также экземпляр вашего местного издания. – Он произнес "местного" с неким пренебрежением, словно "Обелиск" не книги печатал, а занимался какими-то грязными делишками. – Я хотел бы обсудить постороннюю вставку. Вот, изучите сперва мой экземпляр, - он выложил на стол потрепанную книжицу земного издания, – в котором всё правильно. А потом сравните этот же отрывок с вашим собственным изданием. – Рядом со старенькой синей книжкой на столе появился роскошный фолиант в переплете из вабовой кожи, выпущенный "Обелиск Букс".
- Позвольте, я приглашу сюда нашего редактора, - сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он обратился к мисс Хэнди. – Пожалуйста, попросите Джона Снида зайти ко мне.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- Чтобы подтвердить правильность первоначального издания, - продолжил Брэндис, - мы запросили дословный перевод с латинского, который готовы предоставить. Так вот… - Он откашлялся и начал читать вслух:

Все чувства уйдут – не будет ни горя, ни боли;
Не станет и нас – ни мыслей наших, ни воли.
И если земные просторы поглотит морская пучина –
Мы не заметим, не вспомнив своей же кончины.

- Я знаю этот отрывок, - резко отозвался Мастерс, чувствуя досаду; этот человек поучал его, словно несмышленого ребенка.
- Это четверостишие, - продолжал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, а вместо него появляется другое, Бог знает, откуда взявшееся. Вот, послушайте. – Он открыл книгу в шикарном переплете из вабовой кожи, пролистал несколько страниц, отыскивая нужное место, затем зачитал:

Все чувства уйдут – не будет ни горя, ни боли;
Земным существам никогда не познать этой доли.
Смерть – не конец, а ступень для грядущего шага;
Удел наш мирской – лишь предвестник вечного блага.

Пристально посмотрев на Мастерса, Брэндис захлопнул вабовое издание:
- Что более всего досадно – данный отрывок полностью противоречит всему содержанию книги. И откуда он только взялся? Кто-то ведь сочинил его! Драйден этого точно не писал, Лукреций тоже. – Он внимательно взглянул на Мастерса, будто подозревал, уж не сам ли Мастерс всё это устроил.
Дверь кабинета открылась, и редактор Джек Снид зашел в кабинет.
- Он прав, - безропотно признался Снид, - и это только одно изменение из тридцати или около того. Когда начали приходить письма с жалобами, я перепроверил всё, что мы успели выпустить, и к настоящему времени уже добрался до последних изданий. К сожалению, в них тоже не обошлось без ошибок.
- Вы – последний, кто правил текст перед тем, как отправить в набор, - сказал Мастерс. – Вы не заметили ошибок?
- Их там не было, могу поручиться, - заверил его Снид. – Более того, я лично проверял уже набранный текст, и не нашел ни единого изменения. Не знаю, как такое возможно, но исправления появляются только после того, как завершается производство последних экземпляров. И, как ни странно, только в книгах, переплетенных вабовой кожей. Книжки в обычных переплетах в полном порядке.
Мастерс моргнул.
- Но это же одно издание – их печатали одновременно. Честно говоря, мы даже не планировали на этот раз выпускать эксклюзив, и чуть ли не в последнюю минуту отдел продаж настоял на том, чтобы половина тиража вышла в переплетах из вабовой кожи.
- Полагаю, нам придется провести небольшое исследование, - предложил Джек Снид, - и выяснить, что же это за материал такой - марсианская вабовая кожа.
Час спустя измотанный Мастерс в сопровождении редактора Джека Снида оказался лицом к лицу с Лютером Саперштейном – торговым агентом "Флоулесс Инкорпорейтед", компании, которая поставляла "Обелиску" вабовую кожу для книжных переплетов.
- Во-первых, - деловито начал разговор Мастерс, - что из себя представляет вабовая кожа?
- Ну, если отвечать на вопрос по сути, то это кожа марсианского ваба, - начал объяснять Саперштейн. – Понимаю, это не так уж много вам говорит, джентльмены, но это отправная точка, так сказать, основа, и на базе которой мы сможем получить полную картину. Для начала позвольте ознакомить вас с природой самих марсианских вабов. Их кожа ценится так высоко потому, что она необычайно редка. А редка она, в свою очередь, потому, что марсианские вабы очень редко умирают. Я хочу сказать, что ваба практически невозможно убить, даже больного или старого. Но если это всё же удается, то шкура его остается живой. Именно это качество делает вабовую кожу столь ценным декоративным материалом, идеально подходящим для обивки мебели или, как в вашем случае, для переплета ценных книг, предназначенных для долгого хранения и частого использования.
Мастерс, бездумно смотрящий в окно, устало вздохнул. Речь Саперштейна начинала его утомлять. Джек Снид сидел рядом, с невозмутимым видом записывая что-то отрывистым неразборчивым почерком.
- Эта кожа безупречна, - продолжал Саперштейн, - и с того момента, как вы к нам обратились, кстати, прошу заметить, вы сами пришли – мы не навязывались, мы поставляем вам лучший материал из нашего огромного ассортимента. Эти живые кожи уникальны, они блестят и лоснятся от природы, ни на Земле, ни на Марсе не найти ничего подобного. Им не страшны ни царапины, ни разрывы – любое повреждение восстановится само собой. Ворс продолжает расти, и с годами становится длиннее и гуще, а обложки ваших книг выглядят всё богаче и роскошнее и, как следствие, весьма пользуются спросом. Через десять лет высочайшее качество книг в вабовых переплетах…
Снид перебил его:
- Так значит, кожа всё еще живая. Любопытно. И ваб, как вы сказали, настолько живуч, что убить его почти невозможно. – Он бросил короткий взгляд на Мастерса. – В каждой из более чем тридцати поправок, сделанных в текстах наших книг, речь идет о бессмертии. Исправление Лукреция типично в этом отношении: оригинальный текст утверждает, что человек временное создание, и даже если он переживет свою смерть, это не будет иметь значения, потому что у него не останется воспоминаний о его земном существовании. Взамен этого отрывка появляется новый, заявляющий о будущей жизни, основанной на жизни земной, как мы и говорили – полное разногласие со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Чертовы вабы навязывают свою философию, подправляя труды различных авторов. В этом всё дело.
Снид замолчал и вернулся к своим записям.
- Как может какая-то кожа, - возмутился Мастерс, - живая она или нет, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан – страницы обрезаны, склеены и сшиты. Это же против здравого смысла. Даже если эти переплеты, если эта распроклятая кожа и вправду живая, во что мне, честно говоря, не очень-то верится. – Он с сомнением взглянул на Саперштейна. - Каким образом ей удается поддерживать жизнь?
- С помощью мельчайших частиц пищи, задерживающихся в атмосфере, - любезно пояснил Саперштейн.
- Бессмыслица какая-то, - проворчал Мастерс, поднимаясь на ноги. – Нам пора.
- Кожа поглощает частицы через специальные поры, - вызывающе добавил Саперштейн, по всей видимости, обиженный подобным недоверием.
Джек Снид, оставшийся сидеть, погруженный в изучение своих заметок, продолжил свои размышления:
- Некоторые вставки просто восхитительны. Они варьируются от полного изменения оригинального отрывка – и авторского мнения, как в случае с Лукрецием, до легких, почти незаметных корректировок в пользу теории вечной жизни. Но вот что действительно интересно: мы столкнулись с частным мнением одной из форм жизни, или же вабы точно знают, о чем говорят? Взять, к примеру, поэму Лукреция – она великолепна, красиво звучит и весьма интересна – как поэзия. Но как философия, возможно, ошибочна. Я не знаю. Моя работа – править книги, а не писать их. Для хорошего редактора последнее дело – толковать на свой лад авторские тексты. Но именно этим и занимаются вабы или, уж не знаю, каким образом, оставленная ими кожа. – Тут он замолчал, а Саперштейн задумчиво произнес:
- И правда, интересно… а не удастся ли заложить это в стоимость?

 

78. Schatz

Внешность порою обманчива

Пожилой глава издательства «Обелиск» был вне себя.
– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди! Книга уже издана; если в тексте есть ошибки, сделать уже ничего нельзя!

– Но мистер Властерс, – невозмутимо парировала секретарша, – ошибка-то очень серьезная. Мистер Брэндайс требует, чтобы вся глава…

– Я читал его письмо; я даже разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, чего он требует!

Властерс мрачно уставился в окно на бесплодную, побитую оспой кратеров поверхность Марса, успевшую намозолить ему глаза за несколько десятков лет. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, – сокрушенно подумал он. – Причем половина тиража – в вабьяне с золотым тиснением! Мы использовали самый дорогой, самый изысканный материал. Нам уже приходилось терпеть убытки от изданий и вот опять…»

На его столе лежал экземпляр книги: Тит Лукреций Кар, «О природе вещей» – в неповторимо изящном переводе Джона Драйдена. Барни Властерс нервно прошелестел хрусткими страницами. Ну кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки такого древнего текста? А вот нашлись – восемь человек письменно и по видеофону обратились в «Обелиск» в связи со спорным фрагментом. В приемной сидел один из них.

Спорным ли? Несомненно, эта восьмерка латинистов была права. Вопрос был в том, как заставить их отступить без шума, чтобы они забыли, что вообще читали издание «Обелиска» и обнаружили в нем этот промах.

Властерс нажал кнопку селектора на столе и буркнул:
– Ладно, пусть войдет.

Иначе он никогда не уйдет; будет торчать под дверью до бесконечности. Ученые такой народ – упрямы как ослы.

Дверь открылась, впустив высокого седовласого человека в старомодных очках земного образца. В руке он держал портфель.

– Благодарю вас, мистер Властерс. Позвольте объяснить, почему моя организация придает такое большое значение ошибкам, подобным этой. – Человек присел к столу и рывком расстегнул молнию портфеля. – В конце концов, наша планета – колония. Все наши ценности, устои, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. МОСКВА расценивает издание этой книги…

– МОСКВА? – Властерс от неожиданности вздрогнул.

– Марсианское Общество Стражей Качества и достоВерности Артефактов, – пояснил Брэндайс.

«Наверняка одно из многочисленных сборищ чудаков, скрупулезно вычитывающих любое издание – хоть марсианское, хоть привезенное с Земли», – подумал Властерс.

– У меня с собой подлинное, выверенное земное издание «О природе вещей» – это, так же как и ваше здешнее, перевод Драйдена, – слово «здешнее» в устах латиниста прозвучало как «второсортное».

«Как будто "Обелиск" занимается чем-то неблаговидным в области книгоиздания», – подумал Властерс.

– Давайте рассмотрим искажения текста. Взгляните сначала на мой экземпляр, в котором это напечатано правильно, – Брэндайс раскрыл и положил на редакторский стол старую потрепанную земную книгу. – Затем я попрошу вас прочитать тот же фрагмент в вашем собственном издании. – Рядом с древним синим томиком он положил большое роскошное издание в вабьяновом переплете.

– Минутку, я приглашу моего выпускающего редактора, – Властерс нажал кнопку селектора и сказал: – Мисс Хэнди, попросите Джека Снида зайти ко мне.
– Хорошо, мистер Властерс.

– Цитируя оригинальное издание, – продолжил Брэндайс, – мы имеем вот такой дактилический гекзаметр. Гм-гм-гм, – он деликатно прочистил горло и начал читать вслух:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.*
(*перевод Ф.Петровского)

– Я знаю этот фрагмент! – уязвлено оборвал его Властерс. Лекции тут ещё будут ему читать как малому ребенку!

– Этот фрагмент, – продолжал Брэндайс, – отсутствует в вашем издании, а вместо него фигурирует другой – неизвестно откуда взявшийся! Позвольте, – он взял со стола предмет спора, перелистал и, найдя нужную страницу, прочитал:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Но откровенье загробное явлено свыше нам будет:
Бренная жизнь наша – берег лишь моря блаженности вечной.

Бросив на Властерса сердитый взгляд, Брэндайс с шумом захлопнул том в дорогой коже.

– Самое досадное, – сказал он, – что этот фрагмент в корне противоречит смыслу всей книги. Откуда он взялся? Кто-то же его написал – явно не Драйден и не Лукреций. – Он смотрел на Властерса так, будто подозревал лично его в авторстве фальшивых строк.

– А ведь он прав, – обреченно произнес, войдя в кабинет, редактор Джек Снид. – Таких подмен в книге десятка три; когда пришли первые письма, я прошелся по всему тексту. Сейчас я просматриваю по каталогу другие наши издания. В некоторых тоже обнаружились подмены.

– Вы последний вычитывали корректуру перед отправкой в набор, – сказал Властерс. – Там были ошибки?

– Уверяю вас, что тогда ошибок не было, – ответил Снид. – И гранки тоже я сам вычитывал. И в гранках изменений не было. Они появились потом, в уже переплетенных книгах, что совершенно необъяснимо. Причем, искажения присутствуют только в дорогой половине тиража – в вабьяне с золотом. Экземпляры в обычных переплетах в полном порядке.

Властерс растерянно заморгал:
– Это же одно и то же издание. Весь тираж печатался вместе. Мы же сначала вообще не планировали использовать дорогой эксклюзивный переплет – об этом речь зашла в последний момент, и финансовый отдел согласился на то, чтобы половина тиража вышла в вабьяне…

– Думаю, нам следует провести закрытое расследование, касающееся марсианского вабьяна, – предложил редактор.

Часом позже постаревший, трясущийся Властерс и невозмутимый Снид, сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового агента кожезаготовительной корпорации «Без изъяна» – от них «Обелиск» получил вабьян, в который и были переплетены книги издательства.

– Прежде всего, – коротко и деловито начал Властерс, – что такое вабьян?

– Простой ответ на ваш вопрос: это выделанная кожа марсианского уаба, – сказал Саперштейн. – Я понимаю, джентльмены, что вам это ни о чем не говорит, но, по крайней мере, это может стать отправным пунктом, постулатом, с которым мы все согласимся, и от которого сможем оттолкнуться, чтобы выстроить более внушительное объяснение. Для пользы дела позвольте мне ознакомить вас с природой самого уаба. Уабы очень редко умирают. Я хочу сказать, что умертвить уаба практически невозможно – даже больного или старого. Поэтому шкура уаба – большая редкость! Более того, когда уаб мёртв, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей исключительную ценность при использовании в оформлении домашних интерьеров или, как в вашем случае, для повышения износоустойчивости переплёта ценных книг.

Слушая бубнеж Саперштейна, Властерс тупо смотрел в окно. Рядом с ним выпускающий редактор с сосредоточенным выражением молодого энергичного лица что-то быстро писал.

– Когда вы к нам пришли, – продолжал между тем Саперштейн, – я подчеркиваю: вы пришли к нам, не мы вас разыскали – мы отобрали для вас из своего огромного запаса самые безупречные шкуры. Этот живой материал обладает неповторимым лоском; ничего подобного вы не найдете ни здесь на Марсе, ни на Земле! Любые повреждения или царапины зарастают сами собой! Ворсистый покров с каждым месяцем становится все пышнее, таким образом, обложки ваших томов будут все роскошнее и, следовательно, более востребованными. Через десять лет качество ворса этих книг в вабьяновых переплетах…

– Так, значит шкура до сих пор жива… – вклинился Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, так ловок, что его практически невозможно убить… – Он бросил быстрый взгляд на Властерса. – Все тридцать с лишним изменений в тексте касаются бессмертия. Философия Лукреция подвергнута кардинальному пересмотру: оригинальный текст гласит, что человек – явление временное, даже, если он «живет» после смерти, это ничего не значит, потому что он лишен воспоминаний о существовании в этом мире, следовательно «он» – не он... Вместо этого возникает другой текст, который безапелляционно заявляет о жизни, грядущей после жизни реальной, и это идет вразрез, как тут было сказано, со всей философией Лукреция. Не догадываетесь, что мы тут видим? Нам предъявили УАБОВУ философию начала и конца бытия разумного существа, протащив её через тексты разных авторов, только и всего. Вот вам и «начало», и «конец». – Он замолчал и вернулся к своим записям.

– Как может шкура, – воскликнул Властерс, – пусть даже вечноживая, оказывать влияние на содержание книги?! Это противоречит всякой логике, ведь текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолианты склеены и сшиты. Даже если переплет – эта чертова шкура – действительно живая, во что мне верится с трудом… – он вперился взглядом в Саперштейна. – Если она живая, что поддерживает в ней жизнь?

– Мельчайшие частицы пищи, взвешенные в атмосфере, – учтиво сказал Саперштейн.

Властерс встал:
– Мы уходим. Это просто смешно!

– Она вдыхает эти частицы, – сказал Саперштейн, – через поры. – Это он произнес с достоинством, даже с укоризной.

Джек Снид, все так же сидя за столом и задумчиво изучая свои записи, произнес:

– Некоторые из внесенных замен просто обворожительны. Они варьируются от полной замены оригинального фрагмента и авторского замысла, как в случае с Лукрецием, до неуловимых, почти незаметных, если можно так выразиться, исправлений, приближающих текст к учению о вечной жизни. Вопрос в том, с чем мы тут встретились: с частным мнением одной конкретной особи, или же эта форма жизни – уаб – знает, о чём говорит? Поэма Лукреция, к примеру, – образец великой, прекрасной, интересной поэзии. Но как философия, она может быть ошибочной. Я в этом не разбираюсь – я только редактирую книги, я их не пишу. Выпускающему редактору не пристало интерпретировать авторский текст по своему усмотрению. А вот уаб – или его шкура – именно этим и занимается, – Снид умолк.

– Интересно бы узнать, – раздумчиво произнес Саперштейн, – не повышает ли это цену издания…

79. Slavik

Немолодой вспыльчивый президент издательства «Обелиск» раздраженно проворчал:

– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, книга уже в печати. Если в тексте и есть ошибки, мы уже ничего не можем поделать.

– Но, господин Мастерс, – пробормотала секретарша, – это такая существенная ошибка, сэр! Если мистер Брандис не ошибается, он утверждает, что целая глава….

– Да знаю я, что он утверждает! Читал я его письма, и по видеофону с ним говорил.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и угрюмо посмотрел на засушливую, изрытую кратерами марсианскую поверхность, которую созерцал уже десятки лет. Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены, подумал он. И половина из них в тисненой золотом обложке из кожи марсианского вуба. Самый изысканный и дорогой материал, который только удалось достать. В это издание мы уже вбухали кучу денег, и вот на тебе!

На его столе лежала книга Лукреция «О природе вещей» в благородном, возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах перелистал белоснежные страницы.
Разве можно было ожидать, что на Марсе найдется хоть кто-то, знающий этот древний текст? А ведь человек, ожидавший в приемной, был только одним из восьми, кто написал или позвонил в издательство о спорном эпизоде.

Спорном ли? Спора не было, восемь местных латинистов были правы. Теперь надо дать им тихо уйти, и забыть, что они когда-либо читали издание «Обелиска» и обнаружили там ошибку.
Нажав кнопку связи, Мастерс сказал секретарше:

– Хорошо, пусть войдет.

Иначе этот человек никогда не оставит его в покое, вопрос будет отложен лишь на время. У всех ученых, как правило, бесконечное терпение.
Дверь открылась, и появился высокий седой мужчина в старомодных земных очках, с портфелем в руке.

– Благодарю вас, господин Мастерс, – сказал он, входя. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает подобные ошибки столь важными.

Он уселся за стол и быстро раскрыл портфель.

– Наша планета, в конце концов, всего лишь колония. Все наши ценности, нравы, обычаи, предметы материальной культуры пришли к нам с Земли. НИПИСФАК считает, что ваше издание этой книги ...

– НИПИС…что? – прервал его Мастерс. Незнакомое название показалось ему настолько неприличным, что Барни передернуло. Ну вот, очередной бдительный умалишенный, из тех, что просматривают все напечатанное, как здесь, на Марсе, так и привезенное с Земли.

– НИПИСФАК – это наблюдатели за искажением и подделкой исторических фактов, – объяснил Брандис. – У меня есть с собой аутентичное, правильное издание «Природы вещей» в том же переводе Драйдена, что и ваше, местное.

«Местное» в его словах прозвучало как «мерзкое», как будто, размышлял Мастерс, «Обелиск», печатая все свои книги, занимается сомнительными делишками.

– Давайте рассмотрим недостоверный перевод. Но сначала я предлагаю Вам изучить мой экземпляр, – он положил потрепанный, старенький, напечатанный на Земле томик на стол Мастерса, – в котором эпизод отображен корректно. А теперь, сэр, ваше издание, то же место.

Рядом с древней синей книжкой лег фолиант в роскошном переплете из кожи вуба, выпущенный «Обелиском».

– Позвольте мне пригласить нашего литературного редактора, – проговорил Мастерс.

Нажав на кнопку связи, он сказал секретарше:

– Позовите сюда Джека Снида, пожалуйста!

– Хорошо, господин Мастерс!

– Чтобы процитировать подлинное издание, – сказал Брандис, – я должен сохранить метрику латинского стиха.

Он застенчиво прокашлялся и начал громко читать:

– Мы будем свободны от боли и горя;
Мы не почувствуем их, ведь самих нас не будет.
Если земля потеряется в море, и с небом смешается море,
Мы не исчезнем, мы только разбросаны будем.

– Я знаю этот отрывок, – резко прервал его Мастерс, почувствовав, что ему, будто ребенку, читают нотации.

– Так вот, – сказал Брандис, – этого отрывка в вашем издании нет! На его месте стоит совсем другой, бог знает какого происхождения. Позвольте-ка!

Взяв роскошный том «Обелиска» в переплете из кожи вуба, он полистал, нашел нужное место, и стал читать:

– Мы будем свободны от боли и горя,
Это земной человек ни понять, ни увидеть не может.
Лишь умерев, мы поймем, словно выйдя на берег из моря,
Что пребывание наше земное – лишь ожиданье блаженства.

Глядя на Мастерса, Брандис шумно захлопнул книгу.

– Больше всего раздражает, – сказал он, – что это четверостишие диаметрально противоположно всему смыслу книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать? Драйден этого не писал, Лукреций – тоже!

Он так посмотрел на Мастерса, будто тот сделал это лично.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел литературный редактор издательства Джек Снид.

– Это правда, – безропотно сказал он своему боссу. – И это лишь одно изменение в тексте из тридцати или около того. Я перелопатил всю книгу, как только начали приходить письма. А теперь начал проверять наши ранние издания по каталогам.
В некоторых из них я тоже обнаружил изменения.

Мастерс сказал:

– Вы последним редактировали книгу, прежде чем она пошла в набор. Были там эти ошибки?

– Исключено, – ответил Снид. – Я вычитывал гранки лично, изменений там точно не было. Их не было, пока книги не переплели. Точнее, это касается только тех, что в переплете из кожи вуба с золотым тиснением. Экземпляры в обычной обложке в порядке.

Мастерс изумленно поморгал.

– Но это же одно издание! Они печатались на одном станке. Да мы и не планировали выпускать эксклюзивный, дорогой вариант... Решение о том, что половина тиража будет в обложке из кожи вуба, было принято издательством буквально в последнюю минуту.

– Сдается мне, – сказал Джек Снид, – что пора нам заняться доскональным исследованием кожи марсианского вуба.

Прошел час. Измученный Мастерс в сопровождении редактора сидел перед Лютером Саперштейном, бизнес-агентом шкурозаготовительной конторы «Безупречность», откуда «Обелиск» получил кожу вуба для переплетов своих книг.

– Прежде всего, – спросил Мастерс заинтересованным, деловым тоном, – что же такое кожа вуба?

– В принципе, – ответил Саперштейн, – в том смысле, в котором вы спрашиваете, это шкура марсианского вуба. Я знаю, что не открыл вам ничего нового, господа, но, по крайней мере, это точка отсчета, постулат, с которым мы все можем согласиться. Вот с этого и начнем, чтобы построить что-то более внушительное. Мне кажется, будет полезно проинформировать вас, если позволите, об особенностях самого вуба. Шкура, среди прочего, ценится потому, что она редкая. А редкая она потому, что вубы очень редко умирают. Я имею в виду, что почти невозможно убить вуба – даже больного или старого. И даже если вуб убит, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей уникальную ценность и при украшении дома, и, как в вашем случае, для переплета ценных книг, что предполагает ее долговечность.

Мастерс вздохнул, тупо глядя в окно и слушая бормотание Саперштейна. Рядом с ним редактор делал непонятные краткие пометки в блокноте, его молодое, энергичное лицо было хмурым.

– То, что мы поставили вам, – сказал Саперштейн, – когда вы к нам обратились… Напоминаю, вы сами пришли к нам, мы вас не искали… Так вот, это самые отборные, идеальные шкуры из нашей гигантской коллекции. Они живые, шкуры сверкают неповторимым блеском, причем каждая своим. Ни на Марсе, ни на Земле вы не найдете больше ничего подобного. Будучи порванной или поцарапанной, шкура восстанавливается сама. Она растет, месяц за месяцем покрываясь пышным ворсом, так что обложки ваших книг становятся все более роскошными и, следовательно, более востребованными. Спустя десять лет пушистые, одетые в шкуру вуба книги…

Снид прервал его:

– Итак, шкуры все еще живы. Интересно. И вуб, как вы утверждаете, так ловок, что убить его практически невозможно? – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним изменений, внесенных в текст наших книг, связано с бессмертием. Пересмотр Лукреция является типичным; оригинальный текст учит, что человек не вечен, что даже если он воскреснет после смерти, это не будет иметь никакого значения, потому что у него не останется памяти о его земном существовании. И вот появляется новый отрывок, в котором категорически утверждается о будущей жизни, основанной на настоящей, и который, как вы говорите, находится в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что происходит, а? Проклятая вубова философия накладывается на философию различных авторов. Вот! Этим все сказано.

Он замолчал и снова уткнулся в свои записи.

– Но как могут шкуры, – спросил Мастерс, – пусть даже вечно живые, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и сшиты. Это же чепуха! Даже если обложка из этой чертовой кожи действительно живая, во что я верю с трудом, – он посмотрел на Саперштейна. – Если она живая, то за счет чего, чем она питается?

– Мелкими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, – вежливо ответил Саперштейн.

Поднявшись, Мастерс сказал:

– Пойдемте отсюда! Это просто смешно.

– Она вдыхает частицы, – продолжил Саперштейн укоризненным тоном, – через свои поры.

Продолжая изучать свои записи, Джек Снид не поднялся вместе с начальником. Он задумчиво проговорил:

– Некоторые измененные тексты просто захватывающие. Они варьируются от полной отмены смысла оригинального фрагмента и мнения автора, как в случае с Лукрецием, до очень тонкой, почти незаметной… правки, если это слово тут подходит, текстов, более согласующихся с учением о вечной жизни. Вопрос же заключается вот в чем. Столкнулись ли мы с мнением одной лишь конкретной формы жизни, или же вубы знают, о чем они говорят? Возьмем, к примеру, Лукреция. Его стихи – великие, они очень красивы, очень интересны, как поэзия. Но, может быть, с философской точки зрения они неверны? Не знаю, это не мое дело... Я всего лишь редактирую книги, я не пишу их. Последнее дело для хорошего литературного редактора – давать свою собственную интерпретацию текста автора. Но вубы, или, во всяком случае, оставшиеся после них шкуры, как раз этим и занимаются.

В повисшей тишине Саперштейн сказал:

– Хотелось бы знать, добавили ли они что-нибудь ценное?

80. Soleil

Not by its Cover
(Philip K. Dick)

Пожилой президент издательства «Обелиск Букс», человек непростого нрава, раздраженно бросил:

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати, и даже если в тексте ошибка, ничего сделать нельзя.

- Но, мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - если он прав, то это не просто ошибка. Мистер Брэндис утверждает, что глава полностью…

- Я читал его письмо, а еще разговаривал с ним по видеофону. Я в курсе, что он утверждает, – оборвал ее Мастерс и прошагал к окну кабинета. Он мрачно уставился на безводный, изъеденный кратерами пейзаж Марса, неизменный его спутник вот уже многие годы. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, из них половина отделаны мехом марсианского уаба с золотым тиснением – самым роскошным и дорогим материалом, который нам удалось отыскать. Мы спустили на этот тираж целое состояние, и тут на тебе».

На его столе лежал один экземпляр книги: поэма Лукреция «О природе вещей», вернее ее знаменитый величественный перевод Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах листал белые плотные страницы и сокрушался: «Ну, кто бы мог подумать, что на Марсе есть знатоки такого древнего текста?» Там, за дверями, его как раз дожидался один из восьми написавших или позвонивших в «Обелиск Букс» с замечаниями по поводу того самого спорного отрывка.

Хотя какой уж тут спор? Никто и не собирался опровергать обвинение: эти восемь грамотеев были правы. Оставалось просто замять эту историю, заставить их забыть, что они вообще держали в руках издание «Обелиска» и видели этот злополучный отрывок.

Нажав на кнопку интеркома, Мастерс распорядился все же пригласить посетителя. В противном случае тот не уйдет никогда и вечно будет ждать снаружи. Таковы уж эти всезнайки: казалось, запас терпения у них неисчерпаем.

В кабинет вошел седовласый мужчина с портфелем. Он носил огромные очки, когда-то модные у землян.

- Спасибо, мистер Мастерс, - начал гость без проволочек. – Позвольте мне растолковать вам всю важность такой ошибки с точки зрения моей организации, – не дожидаясь приглашения, посетитель сел за стол и поспешно открыл портфель. – В конце концов, эта планета – наша колония, и все ценности, моральные устои и обычаи пришли к нам с Земли. Вашим изданием уже занимается ОХПИСК.

- ОХПИСК? – перебил его Мастерс и тяжело вздохнул. Ему не доводилось раньше слышать это название, но совершенно очевидно, это было очередное сборище брюзжащих критиканов, которые не обходили стороной ни одно издание, вышедшее здесь на Марсе или прилетевшее с Земли.

- Объединение хранителей произведений искусства, – пояснил Брэндис. – У меня с собой оригинальный экземпляр издания без ошибок, выпущенного на Земле. Перевод Драйдена, как и в вашем, местном, издании, – Мастерс с горечью отметил про себя, что в речи Брэндиса слово «местный» прозвучало как «второсортный», будто «Обелиск Букс» не книги издавало, а занималось чем-то непотребным. – Давайте изучим чужеродные вставки. Для начала настоятельно рекомендую ознакомиться с моим изданием, – он положил на стол Мастерса раскрытую потрепанную, видавшую виды книгу с Земли, – здесь отрывок приведен верно. А затем прочтите то же место в вашем издании, – рядом со старенькой голубой книгой уменьшенного формата легла большая и красивая книга с уабовым мехом, изданная компанией «Обелиск Букс».

- Позвольте мне пригласить нашего выпускающего редактора, - перебил собеседника Мастерс и нажал кнопку интеркома.

- Мисс Хэнди, позовите ко мне Джека Снида.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- При цитировании из оригинального издания соблюдаются метрические ударения латинского стихосложения. Сейчас вы услышите. Кхм-кхм, – Брэндис прокашлялся и принялся зачитывать вслух:

- С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

- Текст мне известен, - отрезал Мастерс, почувствовав себя уязвленным: этот человек отчитывал его, словно мальчишку.

- В вашем издании эти стихи отсутствуют. Вместо них мы видим бог весть откуда взявшиеся строки. Позвольте мне, – он взял в руки богато декорированное уабовым мехом издание «Обелиска» и, найдя пальцем нужное место, прочитал:

- С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Чего ни понять, ни увидеть во время земного пути душе человека – рабыне,
Только со смертью придет в пониманье глубин бытия:
Наша земная дорога предвестником служит извечного рая.

Не сводя глаз с Мастерса, Брэндис шумно захлопнул книгу.

- Больше всего удручает то, что эти строки проповедуют философию, прямо противоположную смыслу всего произведения. Откуда они взялись? Кто-то же их написал. Драйден не писал, Лукреций тоже, - он уставился на Мастерса так, как будто хотел уличить его в написании этих стихов.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел выпускающий редактор Джек Снид.

- Этот господин совершенно прав, - тихо сказал он своему начальнику. – И это только один случай из тридцати во всем тексте. С тех пор, как мы стали получать письма, я прошерстил все издание. Сейчас я приступаю к проверке других позиций каталога из нашего осеннего списка. В некоторых я уже нашел изменения, - добавил он ворчливо.

- Ты последним редактировал текст перед сдачей наборщикам. Видел ли ты какие-то несоответствия на этой стадии? – спросил Мастерс.

- Нет, я уверен, - ответил Снидс. – Ведь я всегда лично вычитываю корректуру. Изменения появились только после того, как были готовы последние переплетенные экземпляры, если, конечно, это вообще имеет какое-то значение. И что еще более странно, они появились только в тех экземплярах, которые отделаны уабовым мехом. Стандартные экземпляры с картонным переплетом не затронуты.
Мастерс заморгал от удивления.

- Но это один и тот же тираж. Они печатались одновременно. Мы вообще изначально не планировали такое эксклюзивное и дорогое оформление, мы обсудили это в самый последний момент, и отдел продаж предложил переплести уабовым мехом половину тиража.

- Мне кажется, нам стоит тщательно изучить все, что касается меха марсианского уаба, - заключил Джек Снид.

Через час, постаревший и окончательно выбитый из колеи, Мастерс вместе с выпускающим редактором сидели перед Лютером Саперштейном, представителем компании «Флоулес Инкорпорэйтед», у которой издательство «Обелиск Букс» приобрело уабовый мех для переплета книг.

- Итак, что такое уабовый мех? - резко и по-деловому начал Мастерс.

- Собственно, если отвечать на ваш вопрос именно в том смысле, в котором вы его задаете, это мех марсианского уаба, - ответил Саперштейн. – Знаю, что вам это ни о чем не говорит, но, по крайней мере, мы имеем точку отсчета, или аксиому, с которой мы все согласны и от которой мы начнем двигаться дальше, чтобы добраться до самой сути. Прежде всего, позвольте мне просветить вас относительно природы уаба как таковой. Мех этих существ очень ценен, потому что, кроме прочего, он редкий, а редкий он по той причине, что уабы почти никогда не умирают. И под этим я имею в виду, что уаба практически невозможно умертвить, даже если он болен или стар, а если это и удается, его шкура продолжает жить. Это качество и делает ее настоящей находкой для декорирования интерьеров или, как в вашем случае, для переплета бессмертных изданий сокровищницы литературы, тех книг, которым суждено остаться в веках.

Во время этой монотонной речи Мастерс вздыхал и мрачно смотрел в окно. Обычно моложавый и полный энергии, его выпускающий редактор сидел рядом и угрюмо царапал какие-то заметки – понятные только ему каракули.

- Когда вы к нам обратились, - и позволю себе напомнить вам, что мы вас не искали, вы сами пришли, - мы предоставили вам самые качественные образцы шкур из нашего огромного ассортимента. Эти бессмертные шкуры излучают неповторимое сияние. Ничто на Марсе или на Земле не может сравниться с ними по уникальности и красоте. Шкуры залечивают все свои повреждения и царапины, а сам мех густеет день ото дня. Роскошь ваших книг не померкнет, напротив, спрос будет только расти. Лет через десять качество экземпляров с переплетом из меха уаба…

Снид перебил говорящего:

- Так значит шкура живая? Любопытно. А уаб настолько ловок, что его практически невозможно убить? – он бросил взгляд на Мастерса.

- В каждом отрывке из тех тридцати, что изменились, говорится о бессмертии. Все правки закономерны: оригинальный текст говорит нам о том, что человек смертен, и даже если жизнь после смерти существует, это не имеет никакого значения, потому что у него не останется воспоминаний о жизни в нашем мире. А вместо этого всплывают новые стихи, которые вещают о загробной жизни, продолжающей жизнь земную, что идет вразрез со всей философией Лукреция. Вы хоть понимаете, что это значит? Уабы подменили своей чертовой теорией мысли других авторов. Вот и вся история, ни больше ни меньше, – он умолк и вернулся к своим заметкам.

- Но как может шкура, пусть даже бессмертная, влиять на содержание книги? – взвился Мастерс. – Текст отпечатан, страницы обрезаны, склеены и прошиты. Это абсолютно иррационально! Даже если обложка или шкура, будь она неладна, живая, я не смогу в это поверить, – он взглянул на Саперштейна. – Если она не умирает, то как она живет?

- Микроскопические частички пищи в атмосфере, - мягко сообщил Саперштейн.

Мастерс вскочил со стула.

- Мы уходим, это уже ни в какие рамки!

- Шкура поглощает частицы через поры, - продолжал Саперштейн торжественным тоном с укоризненными нотками.

Джек Снид задумчиво произнес, не отрываясь от своих записей:

- Некоторые тексты обескураживают. Как в случае со стихами Лукреция, легкими, почти невидимыми мазками, если можно так выразиться, они полностью меняют смысл текста и сообщение автора так, что смысл нового текста соответствует постулатам теории о вечной жизни. Собственно, возникает вопрос: это всего лишь мнение отдельно взятого существа или уаб действительно знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция. Сами стихи очень красивые и интересные, но как философ он мог ошибаться. Я не уверен, в мои обязанности не входит писать книги, я их только редактирую. Хороший редактор никогда не позволит себе проповедь прямо в авторском тексте. А в данном случае мы наблюдаем, как это делает сам уаб или шкура после его смерти, – Джек замолчал.

- Хотелось бы знать, прибавило ли издание в цене? - произнес Саперштейн.
 

81. solid_snake

Не суди по переплету
(Филип К. Дик)

Директор издательства Обелиск, человек пожилой и с характером, сказал с раздражением в голосе:
– Мисс Хэнди, я не хочу его видеть. Книга уже в печати, если текст с ошибкой, нам уже ничего не сделать.
– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это такая существенная ошибка. Если он прав. Мистер Брандис утверждает, что вся глава…
– Я прочел его письмо, к тому же разговаривал с ним по видеотелефону. Я знаю его требования.
Мастерс подошел к окну офиса, хмуро уставившись на пустынную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую наблюдал уже столько десятилетий. В печать и переплет отдано пять тысяч экземпляров, думал он. Половина из них переплетена в меховую шкуру марсианского уаба с золотым тиснением. Самый лучший и дорогой материал, который мы нашли. Мы уже потратились на издание, а теперь еще это.
На его столе лежал томик. «О природе вещей» Лукреция, в благородном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистал жесткие белые страницы. Кто бы мог догадаться, что кому-то на Марсе достаточно хорошо известен древний текст, размышлял он. Помимо ждавшего в прихожей человека, нашлось еще семь умников, которые писали и звонили в издательство Обелиск и приставали с вопросом о спорном отрывке.
Спорном? Никто не спорил: восемь местных знатоков-латинистов оказались правы. Но заставить их убраться без лишнего шума, чтобы они и думать забыли о том, что однажды читали издание Обелиска и обнаружили неудачный отрывок, было делом принципа.
Нажав на кнопку внутренней связи, Мастерс бросил секретарше:
– Ладно, позовите его.
В противном случае этот тип никогда не уйдет, он так и будет торчать в прихожей. Ученые, они все такие; не иначе как их терпение безгранично.
Дверь отворилась, и появился высокий седой человек в старомодных очках, которые в свое время носили на Земле, в руках был зажат угрожающих размеров портфель.
– Благодарю вас, мистер Мастерс, – проговорил он при входе. – С вашего позволения, сэр, я объясню вам, почему моя организация сочла данную ошибку столь серьезной.
Он уселся по другую сторону стола, поспешно расстегивая портфель.
– В конце концов, наша планета – это всего-навсего колония. Все наши ценности, нравы, предметы культуры и обычаи пришли к нам с Земли. ОНФПА рассматривает ваше издание книги…
– ОНФПА? – перебил его Мастерс. Он никогда не слышал подобного слова, но оно заставило его тяжело вздохнуть. Очевидно, это одна из тех бдительных и назойливых организаций, которые курируют всю местную печатную продукцию на Марсе или ту, что завозится с Земли.
– Объединение Надзирателей за Фальсификацией и Подделкой Артефактов, – объяснил Брандис. – У меня с собой подлинное и достоверное издание планеты Земля «О природе вещей» в переводе Драйдена, не чета вашему местному изданию.
Произнесенное с особым ударением слово «местное» прозвучало неискренне и фальшиво, как если бы, с горечью подумал Мастерс, издательство Обелиск нарушало закон, лишь печатая книги.
– Давайте посмотрим на ложные вставки. Вы бы сначала изучили мое издание, в котором все верно.
Он раскрыл истрепанную, старинную, отпечатанную на Земле книгу и положил ее на стол Мастерса. Рядом с маленькой антикварной книгой в синей обложке, он водрузил один увесистый, переплетенный в шкуру уаба красивый экземпляр издательства Обелиск.
– Позвольте мне позвать редактора, – сказал Мастерс. Нажав на кнопку внутренней связи, он рявкнул: Мисс Хэнди, пожалуйста, попросите ко мне Джека Снида.
– Хорошо, мистер Мастерс.
– Цитата подлинного издания, – продолжал Брандис. – приведена в размере, соответствующем латинскому оригиналу. Он смущенно откашлялся, затем начал громко читать:
«От горьких потерь и болезней мы будем свободны,
Ничего не почувствуем мы, так как будем мертвы.
Пусть море с землею и небом низринутся в бездну,
Мы не воскреснем - не искупить нам вину».
– Эти строки мне знакомы, – отмахнулся Мастерс, чувствуя себя уязвленным: этот педант поучал его как ребенка.
– Эта строфа, – сказал Брандис, – утрачена в вашем издании, а вместо нее – одному богу известно, по чьей вине – появился следующий вымышленный отрывок. Позвольте.
Взяв роскошное, переплетенное в шкуру уаба издание Обелиска, он, перелистав его, нашел место и возобновил чтение:
«От горьких потерь и болезней мы будем свободны,
Слова мудрецов и пророков о жизни земной ненадежны,
Когда вселенской бездны нам откроется предел,
Блаженство вечное за гробом будет наш удел».
Воззрившись на Мастерса, Брандис раздраженно закрыл переплетенный в шкуру уаба экземпляр.
– Больше всего раздражает то, что смысл четверостишия диаметрально противоположен смыслу книги. Откуда оно могло появиться? Его кто-то выдумал; Драйден так написать не мог, а тем более Лукреций.
Он ел глазами Мастерса, как если бы виноват в этом был лично он.
Открылась дверь кабинета, и вошел редактор Джек Снид.
– Его правда, – извиняясь, сказал он начальнику. – И это не единственная неточность в тексте из тридцати имеющихся; я перепахивал вдоль и поперек всю корректуру по мере ее поступления. А сейчас я начал работу над нашими последними изданиями из осеннего плана.
Проворчав, он добавил:
– Некоторые из них тоже были не без ошибок.
Мастерс поинтересовался:
– Ты был последним редактором, правившим корректуру перед типографией. Значит, там были эти ошибки?
– С полной уверенностью могу сказать, что нет, – не растерялся Снид. – Я лично проверил все гранки; правок не было и там. Изменения не появлялись до тех пор, пока последние переплетенные книги не вышли в свет, если в этом какой-то смысл. Или точнее: в экземплярах с золотым тиснением и в переплете из шкуры уаба. Стандартные экземпляры в картонных упаковках – все как положено.
Мастерс сморгнул.
– Но это книги одного тиража. Они вместе отпечатаны на типографском станке. К тому же, мы первоначально не планировали эксклюзивного, дорогостоящего переплета; только в самый последний момент, когда мы обсуждали это издание, торговая контора предложила половину тиража издать в переплете из шкуры уаба.
– Я думаю, – сказал Джек Снид, – нам надо тщательно изучить состав шкуры марсианского уаба.
Час спустя, шатающийся от волнения Мастерс и редактор Джек Снид сидели перед Лютером Саперштейном, торговым агентом меховой фабрики Флоулесс Инкорпорейтед: издательство Обелиск заказало ей шкуру уаба для переплета части тиража книг.
– Прежде всего, хотелось бы узнать, – начал Мастерс резким и деловым тоном, – что представляет собой шкура уаба?
– По правде говоря, – отвечал Саперштейн, – слово, которое вы подразумеваете в своем вопросе, означает шкуру марсианского уаба. Господа, я понимаю, что это объяснение не раскроет вам смысла, но, по крайней мере, это исходная точка, постулат, с которым мы все можем согласиться. Мы начнем с него и перейдем к более серьезным умозаключениям. Было бы полезнее, если вы разрешите мне просветить вас, кто такой уаб. Его шкура высоко ценится, поскольку, помимо всего прочего, она в большом дефиците. Шкура уаба – вещь редкая, потому что уаб практически никогда не умирает. Я имею в виду, что уаба очень трудно подстрелить – даже больного или старого. И хотя бывают случаи, что уаба убивают, его шкура остается живой. Поэтому она представляет собой уникальную ценность для дизайна интерьеров, или как в вашем случае, для будущих поколений, это залог долговечности бесценных книг.
Мастерс вздохнул, отрешенно смотря в окно, в то время как Саперштейн продолжал гундосить. За его спиной, редактор делал короткие и загадочные пометки в блокноте, его молодое и энергичное лицо помрачнело.
– Когда вы к нам пришли, – говорил Саперштейн, – причем вспомните, вы пришли к нам, мы вас не искали, то предложили вам отборнейшие, лучшие шкуры из нашего огромного товарного ассортимента. Эти шкуры переливаются своеобразным и неповторимым блеском; ни на Марсе, ни там, на родине, на Земле нет ничего подобного. Если шкуру разорвать или поцарапать, то она восстанавливает свой прежний вид. Она растет, из месяца в месяц становится все более и более пышной, так что обложки ваших книг постепенно станут поистине роскошными, и за ними начнется настоящая охота. Лет через десять вид этих переплетенных в шкуру уаба экземпляров…
Тут в разговор вмешался Снид:
– Значит, шкура все еще жива. Интересно. А уаб, как вы сказали, настолько хитер, что его практически невозможно убить.
Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.
– Каждое из тридцати странных изменений, возникших в книге, касается бессмертия. Поправки к Лукрецию типичны; его оригинал учит, что человек смертен, и, даже если он переживет смерть, то это не значит ровным счетом ничего, поскольку он забудет о своем земном существовании. Вместо этого, возникает новый ошибочный отрывок, в котором категорически утверждается существование загробной жизни, как и в том; о котором вы сказали, что он полностью противоречит философии Лукреция. Вы понимаете, о чем я, не так ли? Проклятая философия уаба подмяла под себя философские воззрения различных авторов. Так оно и есть: от начала до конца.
Он прервался, молчаливо подытоживая свои заметки.
– Как может шкура, – задал вопрос Мастерс, – даже живущая вечно, оказывать влияние на содержимое книги? Тест уже напечатан – страницы обрезаны, листы склеены и прошиты – это противно разуму. Даже если переплет, эта проклятая шкура, действительно жива, мне трудно в это поверить.
Он пристально посмотрел на Саперштейна.
– Если она жива, то за счет чего?
– Невидимая глазу взвесь частичек пищи в атмосфере, – мягко ответил Саперштейн.
Поднявшись со стула, Мастерс воскликнул:
– Что за чушь. Пошли.
– Она всасывает частички, – сказал Саперштейн, – через поры.
Его голос звучал торжественно, даже с некоторым осуждением.
Изучая свои пометки, которые вызвали возмущение шефа, Джек Снид произнес задумчиво:
– Некоторые исправленные тексты очаровательны. Различия варьируются от искажения авторского замысла при полном изменении оригинальных отрывков или, как в случае с Лукрецием, до очень тонких, практически незаметных поправок на уровне слова, в результате чего возникают тексты более созвучные концепции вечной жизни. Фактически вопрос заключается вот в чем. Или же мы просто имеем дело с мнением отдельно взятой формы жизни, или же уаб знает, о чем идет речь? Вот хотя бы поэма Лукреция. Она величественна, весьма красива, и, с поэтической точки зрения, вызывает к себе большой интерес. Но с философской точки зрения, она, вероятно, ошибочна. Не знаю. Мне это не интересно, я лишь редактирую книги, а не пишу их. Для хорошего редактора править авторский текст по собственному усмотрению – последнее дело. Но именно этим занимается уаб, или, по крайней мере, его шкура.
Он замолчал.
Саперштейн возразил:
– Хотел бы я знать, есть ли в этом какой-то дополнительный смысл.


Примечание: «С нами уже ничего не случится, и чувства не смогут
Нас никакие задеть, даже если бы перемешалось
Море с землею и небом, затем, что в живых нас не будет» (Лукреций «О природе вещей», пер.
И. Рачинского, Кн. 3, стих 830–1023, М., 1904 г.)

82. Storyteller

Президент издательства «Обелиск Букс», пожилой и сердитый джентльмен, решительно заявил:

- Я не собираюсь с ним разговаривать, мисс Хэнди. Книга отправлена в печать, и даже если в тексте есть ошибки, то сейчас мы уже ничего не можем исправить.

- Но, мистер Мастерс, - начала мисс Хэнди, - если все так, как он говорит, то это очень серьезная ошибка, сэр. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…

- Я прочитал его письмо и поговорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает, - Мастерс подошел к окну и принялся мрачно разглядывать безжизненный, испещренный кратерами марсианский пейзаж – картину, которую он видел перед собой уже не один десяток лет. «Пять тысяч экземпляров, - думал он, - напечатаны и переплетены. И половина из них в переплетах из шкур марсианского вуба с золотым тиснением. Из самого изысканного и дорогого материала, какой мы только смогли найти. Мы и так теряли деньги на издании, а теперь еще и это».

На его столе лежала книга. Поэма «О природе вещей» Лукреция в возвышенном, благородном переводе Драйдена. Барни Мастерс раздосадовано перелистал белоснежные страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, настолько хорошо знающий этот древний текст? А ведь человек, терпеливо ждавший за дверью его кабинета, был лишь одним из восьми читателей, обратившихся в «Обелиск Букс» из-за спорного отрывка.

Хотя спорить тут было не о чем. Все восемь местных знатоков латыни были правы. Загвоздка состояла в том, чтобы выпроводить их без лишнего шума и убедить забыть, что они читали издание «Обелиск Букс» и обнаружили там злосчастное несоответствие.

Мастерс нажал на кнопку селектора и скомандовал секретарю:

- Ладно, впустите его.

Иначе этот тип никогда не уйдет и просто останется ждать на парковке. Все ученые были в чем-то похожи, казалось, что их терпение не имеет предела.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился, сжимая в руках портфель, высокий седой человек в старомодных очках Терра-стиля.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - произнес он, входя в кабинет. – Позвольте мне объяснить, почему моя организация считает подобную ошибку столь серьезной, - он сел у стола и резким движением открыл портфель. – В конце концов, мы всего лишь жители колониальной планеты. Все наши ценности, моральные устои, традиции и памятники культуры пришли к нам с Терры. ОЗАПИ рассматривает ваше издание данной книги…

- ОЗАПИ? – перебил его Мастерс. Он никогда не слышал об этом учреждении, но уже от одного названия начинала болеть голова. Судя по всему, его посетитель был из тех одержимых чудаков, которые бдительно следили за всей печатной продукцией, появлявшейся на Марсе или приходившей с Терры.

- Общество Защиты Артефактов от Подделки и Искажения, - пояснил Брэндис. – У меня с собой есть достоверный земной экземпляр поэмы «О природе вещей»… в переводе Драйдена, как и в вашем местном издании.

Он произнес слово «местный» таким брезгливым тоном, словно речь шла о чем-то второсортном и гадком. Как будто, продолжал размышлять Мастрерс, издательство «Обелиск Букс» занималось не книгопечатанием, а какой-то очень подозрительной деятельностью.

- Давайте рассмотрим чужеродные вставки. Пожалуйста, ознакомьтесь сначала с моим экземпляром… - он положил на стол старую, потрепанную земную книгу, раскрытую на нужной странице, - где текст неискажен. А затем, сэр, прочтите тот же отрывок в вашем издании.

И рядом с маленькой древней книжкой на стол лег огромный красивый том в переплете из шкуры вуба.

- Минутку, я позову сюда выпускающего редактора, - Мастерс нажал на кнопку селектора и сказал мисс Хэнди: - Пригласите Джека Снида в кабинет, пожалуйста.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Обратившись к достоверному изданию, - произнес Брэндис, - мы получим стихотворный перевод с латыни, который звучит следующим образом… Кхм, - он неловко откашлялся, а потом прочел вслух:

Со смертью прочь уйдут тоска и горе,

Нас больше нет, и значит нам не больно.

Земля с водой сольется, небо – с морем:

Мы будем плыть покорно и безвольно.

- Я знаю, как звучит отрывок, - бросил Мастерс, задетый за живое. Этот старик отчитывал его, как ребенка.

- Данное четверостишие, - продолжал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, зато вместо него имеются совершенно другие строки крайне сомнительного происхождения. Позвольте…

Он взял со стола роскошную книгу в вубовом переплете, пролистал, ища нужное место, и начал читать:

Со смертью прочь уйдут тоска и горе,

Земным умом всего не охватить.

Но мертвым нам откроется иное:

Здесь умерев, мы будем вечно жить.

Гневно глядя на Мастерса, ученый захлопнул книгу.

- И больше всего меня раздражает то, - вынес приговор Брэндис, - что эта вставка полностью противоречит основной мысли всей поэмы. Откуда она взялась? Ведь кто-то же должен был ее написать. Драйден такого не писал, Лукреций тоже.

Он посмотрел на Мастерса так, будто думал, что все ошибки были делом его рук.

Дверь открылась, и в кабинет вошел выпускающий редактор издательства, Джек Снид.

- Он прав, - с обреченной решимостью сказал редактор своему начальнику. – И это только одно из изменений, всего их около тридцати. Я начал заново вычитывать текст, когда мы стали получать письма. Потом я взялся за другие издания осеннего выпуска, - добавил он, тяжело вздохнув, - и тоже нашел несоответствия.

Мастерс уточнил:

- Вы были последним редактором, работавшим с текстом, до того как он ушел в печать. Ошибок в нем не было?

- Никаких ошибок, - ответил Снид. – Я правлю гранки собственноручно, и в них тоже все было верно. Изменения появляются только в готовых переплетенных книгах, как бы странно это ни звучало. А точнее, в экземплярах в вубовом переплете. С обычными картонными переплетами все в порядке.

Мастерс удивленно моргнул.

- Но ведь это одно и то же издание. Все экземпляры печатаются на одних типографских станках. Изначально мы даже не планировали выпуска эксклюзивных дорогих переплетов. Решение было принято в последний момент, и маркетинговый отдел предложил использовать шкуру вуба.

- Мне кажется, - сказал Джек Снид, - нам придется тщательно исследовать свойства шкуры марсианского вуба.

Час спустя пожилой, едва держащийся на ногах Мастерс в сопровождении Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента корпорации «Без изъяна», занимающейся поставкой кожи и шкур. Именно у них «Обелиск букс» приобрели вубовые шкуры для переплета.

- Прежде всего, - спросил Мастерс сухим, профессиональным тоном, - что представляет собой шкура вуба?

- По сути, исходя из вашего вопроса, - ответил Саперштейн, - это шкура марсианского вуба. Я понимаю, господа, что такое утверждение мало о чем вам говорит, но мы можем принять его за отправную точку, за аксиому, с которой никто из нас не будет спорить и основываясь на которой мы можем пуститься в дальнейшие рассуждения. Позвольте мне немного рассказать вам о самом вубе. Его шкура высоко ценится, поскольку, помимо прочего, она очень редкая. Шкура вуба нечасто встречается, потому что вубы очень редко умирают. Я имею в виду, что убить вуба практически невозможно, даже старого или больного. И даже если вуб умирает, его шкура продолжает жить. Это качество превращает ее в уникальный материал для предметов интерьера, или, как в вашем случае, для переплета ценных старинных книг, которые хочется сохранить на долгие годы.

Мастерс вздохнул и уныло посмотрел в окно, а Саперштейн продолжал бубнить. Рядом с ним выпускающий редактор делал краткие, непонятные пометки в блокноте. Его молодое, энергичное лицо приобрело мрачное выражение.

- Материал, которым мы вас снабдили, - говорил Саперштейн, - когда вы к нам обратились… не забывайте, что вы сами к нам обратились, мы не навязывали своих услуг… представляет собой тщательно отобранные, безупречные шкуры из нашего огромного ассортимента. Живые шкуры сияют уникальным блеском, и на всем Марсе и даже на старой доброй Терре вы не найдете ничего подобного. Эти шкуры сами восстанавливаются при порезах и царапинах. Со временем мех на шкурах растет, приобретая все больший блеск, так что переплеты ваших книг становятся все более изысканными и привлекательными для покупателей. Через десять лет мех на вубовых переплетах…

Снид перебил его:

- То есть шкуры все еще живые. Интересно. И вуб, как вы говорите, настолько умный, что его почти невозможно убить, - он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – В тексте нашего издания появилось более тридцати искажений, и все они касаются бессмертия. Рассуждения Лукреция вполне обычны, исходный текст говорит о краткости человеческой жизни, и о том, что даже если человек продолжит свое существование после смерти, он все равно не будет помнить земного бытия. Но вместо этого в тексте появляются чужеродные вставки, в которых напрямую упоминается грядущая жизнь, основанная на жизни нынешней. Как вы говорите, в разрез со всей философией Лукреция. Вы ведь понимаете, чему именно мы сейчас являемся свидетелями? Этот треклятый вуб навязывает свою философию всем остальным авторам. Вот собственно и все, - он замолчал и продолжил возиться с заметками.

- Как может шкура, - возмутился Мастерс, - пусть даже живущая вечно, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и сшиты… Это противоречит здравому смыслу. Даже если допустить, что переплет, эта чертова шкура, действительно живая, я все равно с трудом в это верю, - он уставился на Саперштейна. – Если она живая, то чем она питается?

- Мельчайшие частицы питательных веществ рассеяны в воздухе, - невозмутимо сказал Саперштейн.

Мастерс бросил, поднимаясь на ноги:

- Пойдемте. Это просто смешно.

- Она вдыхает эти частицы через поры, - с достоинством ответил Саперштейн, не скрывая упрека в голосе.

Джек Снид изучал свои записи, не спеша последовать примеру своего начальника. Он задумчиво произнес:

- Некоторые переделанные вубом тексты весьма интересны. В одних случаях смысл оригинальных отрывков искажен до противоположного, как в книге Лукреция, а в других присутствуют едва заметные, почти невидимые поправки, если здесь можно использовать это слово, которые приводят тексты в соответствие с доктриной о вечной жизни. Собственно, вопрос состоит в следующем. Мы столкнулись с личным мнением отдельного живого организма или вуб действительно знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, к примеру. Она великолепна, красива и интересна – как поэма. Но если говорить о ее философии, то, возможно, она не соответствует истине. Я не знаю. Это не моя работа, я просто редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор не станет высказывать свое мнение о содержании авторского текста. Но именно этим и занимается вуб, а точнее оставшаяся от него шкура, - он снова замолчал.

Саперштейн проронил:

- Поставьте меня в известность, если среди его правок встретится что-нибудь стоящее.

 

83. Stray cat

Не судите по обложкам.
Филип К. Дик


Пожилой, раздражительный директор «Обелиск букс» сердито заявил:
- У меня нет никакого желания встречаться с ним, мисс Хенди. Книга напечатана, и если в текст вкралась ошибка, мы уже ничего сделать не можем.


- Но мистер Мастерс, - возразила миссис Хенди, - это очень серьезная ошибка. Если мистер Брендис прав, конечно. Он утверждает, что целая глава….


- Читал я его письмо, и по видофону с ним разговаривал. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну своего офиса и уныло уставился на пустынную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую наблюдал уже не один десяток лет. Он думал о том, что пять тысяч копий уже напечатано и переплетено. Половина из них - в шкуру марсианских вубов с золотым тиснением. Самый дорогой и изысканный материал, который можно достать на месте. Они уже теряют деньги на этом издании, а теперь вот еще и это.


Один экземпляр лежал на его столе. Тит Лукреций Кар «О природе вещей» в изящном, утонченном переводе Джона Драйдена. Мастерс раздраженно пролистал несколько белоснежных, хрустящих страниц. Ну кто мог предположить, что на Марсе есть знатоки древних текстов? Восемь человек позвонили или написали в издательство, указав на сомнительный отрывок, и мужчина, ожидавший под дверью офиса, был одним из них.


Сомнительный? Да не было никаких сомнений – местные латинисты не ошиблись. Вопрос был в том, как бы потихоньку заставить их забыть, что они когда либо читали издание выпущенное «Обелиск букс» и нашли в нем ошибку.


Мастерс нажал на кнопку на интеркоме и буркнул секретарю:
- Ладно, пригласите его.
Иначе он никогда не уберется, и будет торчать под дверью. Все ученые такие – терпения им не занимать.


Дверь открылась и высокий седоволосый человек в старомодных очках в терранском стиле, ворвался в комнату. В руках он держал портфель.
- Спасибо мистер Мастерс, - сказал он с порога. - Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает, что ошибка, подобная этой столь важна.


Он уселся за стол и осторожно расстегнул портфель:
– Понимаете, мы ведь колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и традиции – наследие Терры. Потому ЧОЗАФАК считает, что ваше издание этой книги…


- ЧОЗАФАК? – Мастерс застонал, хотя никогда не слышал о нем прежде. Очевидно, очередная банда чудаков - буквоедов, пристально изучающих все, что издается здесь, на Марсе или прибывает с земли.


- «Чрезвычайное общество защиты артефактов от фальсификации», – пояснил Брендис. - Я захватил с собой аутентичное, правильное терранское издание «О природе вещей» в переводе Драйдена и наше, местное. «Местное» он произнес так, словно это было нечто второсортное, почти порочное, словно «Обелиск букс» извратили саму идею книгопечатания.


- Давайте же рассмотрим эту неаутентичную интерполяцию. Вам следует сначала изучить мой экземпляр, – он раскрыл перед Мастерсом старую, потрепанную книгу, изданную на Терре, - в которой все абсолютно верно. А после этого – книгу, напечатанную вами, сэр – тот же самый отрывок.
Рядом с маленькой древней книжицей в синем переплете он выложил на стол один из шикарных, внушительных томов, переплетенных в шкуру вуба, который выпустило в свет издательство «Обелиск букс».


- У меня есть издательский экземпляр, - сказал Мастерс, и, нажав кнопку на интеркоме, попросил мисс Хенди:
- Пригласите ко мне Джека Снида, пожалуйста.
- Хорошо, мистер Мастерс.


- Возьмем отрывок из терранского издания, - начал Брендис. - Здесь перевод с латыни абсолютно точен. Кхм.. - он самоуверенно прочистил горло и начал громко читать:


Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.


- Я знаю этот отрывок, - перебил его Мастерс, крайне уязвленный тем, что ему читают лекцию, словно школьнику.


- Он отсутствует в вашем издании, а на его месте, бог знает откуда, появился этот фальшивый стих. Позвольте, - Брендис взял со стола роскошное, переплетенное шкурой вуба издание, пролистал его, и, найдя нужное место, прочитал:


Даже когда нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться. По нашей кончине,
Мы ощущения, людям в пыли копошащимся что недоступны,
Переживем – и узнаем дорогу к блаженству.


Уставившись на Мастерса, он с шумом захлопнул книгу.
- А самое ужасное,- сказал Брендис, - что этот отрывок полностью противоречит идее всей книги. Откуда он взялся? Кто-то его автор? Драйден не писал ничего подобного, Лукреций тем более. Брендис сверлил Мастерса глазами, словно подозревая, что это дело его рук.


Дверь офиса открылась, и вошел выпускающий редактор фирмы, Джек Снид.


- Он прав, - покорно признал Джек. - Это только одно отступление от текста, а всего их около тридцати. С тех пор как начали приходить письма, я просмотрел наше издание еще раз. Теперь изучаю остальные новинки осеннего каталога, - пробормотал он. - И в них тоже есть изменения.


- Вы последний вычитывали корректуру, прежде чем книгу отправили наборщикам. Ошибки там были? – спросил Мастерс.


- Совершенно точно нет, – ответил Снид. - И корректурный оттиск я проверял лично – ошибок там не было. Изменения появились после того, как книги были переплетены – если это имеет какой-то смысл. Только в книгах, переплетенных в шкуру вуба с золотым теснением. С остальными экземплярами все в порядке.


Мастер нахмурился:
- Не ведь это одно и то же издание. Они были отпечатаны вместе. Мы ведь даже не планировали делать такие эксклюзивные, дорогостоящие обложки, идея появилась в последний момент, когда торговый отдел предложил выпустить половину тиража в шкуре вуба с золотым тиснением.


- Думаю, нам стоит выяснить, что же представляет собой эта вуб-шкура, - предположил Джек Снид.

Час спустя постаревший, сгорбившийся Мастерс в сопровождении Джека Снида, сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента шкуро - заготовительной компании корпорации «Совершенство». Именно у них «Обелиск Букс» заказали шкуры вуба для обложек.


- Прежде всего, - спросил Мастерс резким тоном профессионала, - что такое вуб-шкура?
- Для начала, - ответил Саперштейн, - лучшим ответом на ваш вопрос будет, что это шкура марсианского вуба. Знаю, вам это ни о чем не говорит, джентльмены, но давайте примем данное определение, с которым все мы согласны, за отправную точку нашего разговора, а от неё мы сможем перейти к чему-либо более значительному. Чтобы помочь вам разобраться в этом вопросе, позвольте мне остановиться на сущность вубов. Шкуры их ценятся так высоко потому, что, помимо всего прочего, они чрезвычайно редки. А редки они, потому что вубы практически никогда не умирают. Представьте себе, вуба невозможно убить – даже старого или больного. Но если вам все-таки это удастся – шкура продолжает жить. Это делает её уникальным аксессуаром для оформления интерьеров, или, как в вашем случае, для переплетов драгоценных книг, что переживут века.


Слушая бормотание Саперштейна, Мастерс позевывал, глядя в окно. Рядом с ним редактор делал какие-то таинственные пометки, и его энергичное, моложавое лицо было мрачным.


- Мы предоставили вам, – продолжил Саперштейн, – когда вы пришли к нам - именно вы обратились к нам, позвольте напомнить - лучшие, отборнейшие шкуры из нашего обширного товарного запаса. Эти живые шкуры обладают уникальным блеском, ни на Марсе, ни на Терре вы больше не найдете ничего подобного. На них заживают все порезы и царапины, а шерсть продолжает расти, становясь все более и более пышной, и потому обложки ваших книг со временем станут еще более роскошными, и оттого более привлекательными. Через десять лет качество ваших книги, переплетенных в вуб-шкуры…


Тут Снид прервал его:
- Так значит, шкуры до сих пор живы? Невероятно. А вуб столь проворен, вы сказали, что его практически невозможно убить, – он бросил быстрый взгляд на Мастерса. - Все тридцать поправок в книгах, так или иначе, связаны с бессмертием. Идея Лукреция проста: оригинальный текст учит нас тому, что человек не вечен, и даже если есть жизнь после смерти, то на не имеет значения, потому что не остается никакой памяти о предыдущей жизни. И тут появляется новый стих, в котором говорится о следующей жизни, основанной на жизни предыдущей, а это полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы же понимаете, что происходит, правда? Чертова философия вубов вмешивается в произведения других авторов. Вот в чем суть.


Он замолчал и вернулся к своим заметкам.


- Но как может шкура, - потребовал ответа Мастерс, - пусть даже вечно живая шкура, повлиять на содержание книг? Они ведь уже напечатаны – страницы разрезаны, проклеены и сшиты. Просто уму непостижимо! Даже если переплет сделан из настоящей, живой кожи, во что мне трудно поверить, – он смерил Саперштейна сердитым взглядом. - Если она все-таки живая, то за счет чего поддерживает существование?


- Мельчайшие частицы пищи в воздухе, - любезно пояснил тот.
Мастерс поднялся на ноги.
- Все, пошли отсюда, - сказал он. - Это просто смешно.
- Она вдыхает их через поры, - c достоинством и легкой укоризной пояснил ему Саперштейн.


Джек не вскочил вслед за боссом. Он разглядывал свои заметки.


- Изменения, внесенные в тесты книг просто поразительны, - задумчиво сказал он. – Некоторые полностью противоречат идеям автора – как в случае с Лукрецием, другие лишь слегка искажают текст, приводя его в соответствие с теорией о вечной жизни. Вопрос, на самом деле, вот в чем: столкнулись ли мы с мнением определенных существ, или вубы и в самом деле знают, о чем говорят. Поэма Лукреция прекрасна, замечательна, интересна, но лишь с точки зрения поэзии. А как философ он мог и ошибаться. Я не знаю. Не моя работа судить об этом - я только редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор никогда не позволит себе править авторский текст по своему вкусу. А вубы, или эти их вубовые шкуры именно так и поступают.


Высказав все это, он замолчал.


- А вот мне интересно, повысит ли это их стоимость? - поинтересовался Саперстейн.
 

84. The gentleman with thistle-down hair

- Мне не о чем с ним говорить, мисс Выручай. Книга уже в типографии, и если в тексте ошибка, теперь поздно что-либо исправлять, - рявкнул пожилой директор «Обелиск Букз».

- Но мистер Мастерз, это очень важно. Если мистер Брэндис прав, понимаете, целая глава…

- Знаю, я читал его письмо и общался с ним по видеофону, - Барни Мастерз подошел к окну и мрачно посмотрел на сухой, изуродованный кратерами пейзаж Марса, окружавший его многие десятилетия. Подумать только, пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, и из них половина отделана золотым тиснением и мехом марсианского ваба, самым лучшим и дорогим из всех известных материалов. Издание и без того влетело им в копеечку, а теперь еще и это.

Он взял со стола экземпляр «О природе вещей» Лукреция в возвышенном благородном переводе Джона Драйдена и раздраженно перелистал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе кто-то так хорошо знает настолько древний текст! Хуже того, человек, ожидавший в приемной, был лишь одним из восьми читателей, обратившихся в «Обелиск Букз» по поводу сомнительного отрывка. Да и не было никаких сомнений, восемь местных латинистов были правы. Оставалось только от них отделаться, убедить забыть о том, что они прочли издание «Обелиска» и выискали эту ошибку. Нажав кнопку селектора, Мастерз связался с секретарем:

- Ладно, пусть войдет.

Другого выхода не было, таких, как этот, с места не сдвинешь. Уж в чем, а в настойчивости с учеными тягаться бесполезно.

Дверь открылась, и показался высокий седой мужчина в старомодных очках, вроде тех, что носят на Терре, и портфелем в руках.

- Здравствуйте, мистер Мастерз. Позвольте объяснить, почему наша организация придает значение подобным ошибкам, - он сел к столу и резким движением открыл портфель. – Мы все-таки колониальная планета. Все ценности, традиции, предметы искусства и обычаи приходят к нам с Терры. ЧТОЗА считает ваше издание…

- ЧТОЗА? – простонал Мастерз. Он слышал это название впервые, но оптимизма оно не внушало. Наверняка очередной отряд бдительных маньяков, отслеживавших всю печатную продукцию, марсианскую и завезенную с Терры.

- Честное Товарищеское Общество Защищающее Артефакты, - пояснил Брэндис, - У меня с собой копия подлинного и достоверного издания «О природе вещей», перевод Драйдена, который вы издали на Марсе, - в его устах Марс прозвучал как что-то пошлое и второсортное, как будто, показалось Мастерзу, «Обелиск Букз» вообще запрещалось печатать книги, - Давайте ознакомимся с фрагментом, отсутствовавшим в оригинале. Вам придется сначала прочесть мой экземпляр с подлинным вариантом, - он положил перед Мастерзом старую потрепанную книгу, напечатанную на Терре, открыв ее на нужной странице, - и затем, ваш собственный, тот же самый отрывок, - рядом с древней голубой книжицей на стол лег роскошный том в переплете из шкуры ваба, издание «Обелиск Букз».

- Лучше нам пригласить сюда редактора, - предложил Мастерз. Нажав нужную кнопку, он связался с мисс Выручай, - Будьте добры, попросите зайти Джека Снида.

- Хорошо, мистер Мастерз.

- В оригинале мы видим следующий метрический перевод с латыни. Кхе-кхе, - Брэндис смущенно прокашлялся и начал читать вслух:
«От горя и боли станем свободны отныне,
Не будет чувств, нас самих не будет в помине.
Пускай земля в морях, моря на небе сгинут,
Не сдвинемся с места, нас сами отринут».

- Я знаю этот отрывок, - резко оборвал его Мастерз, досадуя, что с ним говорят, как с ребенком.

- Этого катрена нет в вашем издании, вместо него неизвестно откуда появилось вот что. Позвольте, - Брэндис взял драгоценный том «Обелиска», пролистал его, и, найдя нужный отрывок, зачитал:
«От горя и боли станем свободны отныне,
Того не понять, не постичь земному мужчине.
Поддавшись смерти, обрушим бездонные воды,
Пределы земли возвестят о блаженстве свободы».

Он громко захлопнул дорогущий том, пристально глядя на директора.

- Больше всего нас беспокоит то, - продолжил Брэндис, - что смысл этого катрена противоречит идее всей книги. Откуда он взялся? Его кто-то написал, но точно не Драйден и не Лукреций, - он посмотрел на Мастерза так, как будто подозревал его лично.

Дверь в кабинет открылась, и вошел редактор издательства Джек Снид.

- Все правильно, - подтвердил он, - И это лишь одна поправка, а в тексте их порядка тридцати. Я перерыл всю книгу, когда письма только начали приходить, и теперь приступил к другим изданиям из последнего осеннего каталога. В некоторых из них я тоже нашел изменения.

- Ты последний держал в руках текст, прежде чем его сдали в набор. Тогда были ошибки?

- Ни одной. Я лично вычитывал гранки, изменений не было. Они появились только после того, как последние экземпляры заключили в переплет, и что интересно, именно в томах, отделанных шкурой ваба и золотом. Обычные книги в картонном переплете не изменились.

- Но издание одно и то же, - возразил Мастерз, - Все книги печатали вместе. Мы ведь поначалу даже не планировали выпускать экземпляры в эксклюзивных дорогих обложках, буквально в последний момент отдел реализации предложил переплести половину тиража шкурой ваба.

- Думаю, нам следует подробно исследовать свойства меха марсианского ваба, - заявил Снид.

Уже час спустя престарелый директор вместе с редактором сидели в кабинете Лютера Саперштейна, представителя корпорации «Совершенство», фирмы-поставщика, у которой «Обелиск Букз» закупили шкуру ваба для переплета своих книг.

- Для начала объясните, что же такое эта вабовая шкура, - начал Мастерз бодрым деловым тоном.

- Ответ на ваш вопрос очевиден, - ответил Саперштейн, - это шкура марсианского ваба. Господа, я понимаю, это звучит банально, но так, по крайней мере, у нас есть точка отсчета, неоспоримый постулат, от которого можно перейти к более любопытным фактам. Было бы разумнее сначала просветить вас по поводу природы самого ваба. Его шкура ценится так высоко не только из-за своих свойств, но еще и потому, что она очень редкая. Вабы почти никогда не умирают, убить их можно с трудом, даже самых старых и больных. Если ваба все же удастся прикончить, шкура его продолжит жить. Благодаря этому качеству она незаменима для отделки жилищ, или, как в вашем случае, для прочного переплета особо ценных книг.

Саперштейн не переставал бубнить, и Мастерз вздохнул и тоскливо уставился в окно. Джек все это время делал записи у себя в блокноте, и угрюмое выражение не сходило с его молодого энергичного лица.

- Когда вы к нам обратились, и помните: это вы нас нашли, не мы вас, - подчеркнул Саперштейн, - Мы поставили вам отборные безупречные шкурки из наших обширных запасов. Эти живые шкуры сами по себе излучают бесподобный свет, с ними ничто не сравнится ни на Марсе, ни на родной Терре. В случае повреждения, они восстанавливаются самостоятельно, и со временем шерсть становится все гуще так, что обложки ваших книг становятся все роскошнее, привлекая все больше покупателей. Через десять лет качество ворса…

-Значит, шкура еще жива, - перебил его Снид, - Поразительно. И вы говорите, что ваб настолько проворен, что его практически невозможно убить, - он бросил взгляд на Мастерза, - Все до единого изменения, внесенные в наши книги, касаются бессмертия. Исправления в тексте Лукреция символичны. В оригинале говорится о бренности человеческого существования, о том, что жизнь после смерти была бы бессмысленна, потому что память о настоящем не сохранится. В поддельном отрывке прямо говорится о будущей жизни, основанной на настоящей, что полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы понимаете, что это значит? Чертов ваб забивает своими взглядами идеи авторов. Вот как все обстоит, - он замолчал и продолжил писать что-то в блокноте.

- Как шкура, - не мог взять в толк Мастерз, - даже бессмертная, может повлиять на содержание книги? Нонсенс! Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и прошиты. Даже если эта проклятая обложка и вправду живая, чему я никогда не поверю, - он многозначительно посмотрел на поставщика, - Если она живая, то должна чем-то питаться.

- Мельчайшими частицами пищи, витающими в атмосфере, - любезно пояснил Саперштейн.

- Это просто смешно, - директор встал, собираясь уходить.

- Она вдыхает их через поры, - ответил Саперштейн с достоинством и некоторым осуждением.

Поглощенный своими записями, Джек не сдвинулся с места.

- Некоторые изменения просто восхитительны. Какие-то из них полностью противоречат оригинальному отрывку и идее автора, как в случае с Лукрецием, а другие представляют собой едва заметные поправки, если их так можно назвать, к текстам, поддерживающим идею о вечной жизни. Вопрос в том, столкнулись ли мы всего лишь с мнением одного существа, или ваб знает что-то, чего не знаем мы. Например, великая, прекрасная и занимательная с точки зрения поэзии поэма Лукреция с философской точки зрения может оказаться неверной. Не знаю. Не моя работа в этом разбираться. Я не пишу книги, я их только правлю. Хороший редактор никогда не станет вмешиваться в авторский замысел, но именно этим занимается ваб, или то, что от него осталось, - Снид замолчал.

- Интересно, какова ценность этих поправок, - проговорил Саперштейн.

85. Tombo

Глава издательства «Литературный памятник», человек пожилой и желчный, раздраженно бросил:

– Мисс Хэнди, я его не приму. Тираж давно в типографии; есть там ошибка или нет, исправить ничего нельзя.

– Но мистер Мастерс, речь не о мелкой ошибке, – возразила мисс Хэнди. – Если верить мистеру Брендису. Он утверждает, что целая глава…

– Я читал его письмо и говорил с ним по видифону. Что он утверждает, я знаю.

Мастерс подошел к окну, угрюмо глянул на безводную, изрытую кратерами поверхность Марса, которую он созерцал уже долгие десятилетия. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, – думал он. – И половина из них – в тисненую золотом шкуру марсианского вуба. Самый элегантный и самый дорогой материал, который только есть на свете. И так печатаем себе в убыток, а теперь еще и вот это».

Экземпляр упомянутого издания лежал у него на столе. «О природе вещей» Лукреция в высокопарном переводе достопочтенного Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перевернул хрустящую белую страницу. Кто бы мог подумать, что на Марсе вдруг отыщутся эксперты в античной словесности? А ведь он не один, этот тип, который ждет в приемной, – в «Литературный памятник» по поводу спорного места не поленились написать или позвонить уже восемь человек!

Спорного? Да нет никакого спора. Восемь местных знатоков латыни совершенно правы. Вопрос в другом: как сделать, чтобы они вообще забыли про это новое издание и злополучный пассаж?

Нажав кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарше:

– Впустите его.

Иначе не уйдет, так и останется торчать под дверью. У этих ученых мужей терпение бесконечное.

Открылась дверь, и всю ее заполнил высокий седой мужчина в старомодных терранских очках, с портфелем в руке.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он, перешагивая через порог. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация придает данной ошибке такое значение.

Он без спросу уселся за стол, шустро расстегнул портфель.

– В конце концов, мы – колониальная планета. Все наши ценности, нравы, искусство и обычаи мы привезли с Терры. КАКОГОФИ считает, что ваше издание…

– «КАКОГОФИ»? – прервал его Мастерс. Это название он впервые слышал, и все же мысленно застонал. Наверняка сборище свихнувшихся придир, вычитывающих от корки до корки любую печатную продукцию – и на Марсе изданную, и привезенную с Терры.

– «Книговедческая Ассоциация: Контроль Ошибок, Грубых Опечаток и Формальных Искажений», – расшифровал Брендис. – Я прихватил с собой аутентичное терранское издание Лукреция – в переводе Драйдена, как и ваше местное.

В устах посетителя слово «местное» прозвучало как характеристика чего-то второсортного; как будто, мрачно подумал Мастерс, «Литературный памятник» в честном книгоиздательском бизнесе занимается какими-то сомнительными делишками.

– Попрошу вас обратить внимание на неправомерные замены. Вначале сверимся с моим экземпляром… – он выложил на стол древнее, сильно потрепанное терранское издание, – в котором текст верен. А вот, дорогой сэр, ваша книга, то же самое место.

Рядом со старой синенькой книжицей он водрузил великолепный том в переплете из шкуры вуба, изданный «Литпамятником».

– Погодите, я приглашу выпускающего редактора, – сказал Мастерс, нажимая кнопку интеркома. – Попросите к нам Джека Снида, мисс Хэнди.

– Сию минуту, мистер Мастерс.

– Я процитирую оригинальное издание, – продолжал Брендис. – Оно содержит следующий метрический стих в переводе с латыни… Кх-м. – Застенчиво кашлянув, он продекламировал:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,

И никаких ощущений у нас не пробудится больше,

Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.*

– Я помню это место, – оборвал его Мастерс, раздраженный менторским тоном посетителя.

– В вашем издании, – сказал Брендис, – этот терцет отсутствует, а вместо него – бог весть откуда ¬¬– появился фальшивый. Позвольте-ка...

Подняв со стола роскошный том, он пролистал книгу до нужного места и прочел:

Всех после жизни земной вечное встретит блаженство;

Чувства и разум ничьи не исчезнут за хладною Летой,

А воротятся опять, как волна набегает из моря.

Сердито глядя на Мастерса, Брендис захлопнул книгу.

– Самое скверное, – сказал он, – что этот терцет несет смысл, диаметрально противоположный взглядам, утверждаемым всей книгой! Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать? Драйден этого не писал – как и Лукреций.

Он вперился Мастерсу в глаза, словно считал, что именно Мастерс и сочинил эту вставку.

Дверь кабинета открылась; вошел Джек Снид, редактор.

– Все так, – сокрушенно сообщил он своему шефу. – И к сожалению, это не единственное отступление от текста; я нашел их что-то около тридцати. Я прочесал весь том, как только начали приходить письма, а теперь взялся и за другие издания из нашего осеннего плана. – Вздохнув, он добавил: – И в некоторых обнаружил то же самое.

Мастерс спросил:

– Но вы ведь последним читаете верстку перед отправкой в типографию? В ней были эти ошибки?

– Конечно же, нет, – ответил Снид. – Кроме того, я лично выверял гранки – и в них тоже никаких разночтений не было. Текст оставался неизменным вплоть до переплета, если такое возможно в принципе. А если точнее, до переплета в шкуру марсианского вуба. В обычных томах, с переплетом из картона, он таким и остался.

Мастерс моргнул.

– Но это одно издание. Весь текст печатался одновременно на одних и тех же станках! Собственно, мы вообще не планировали поначалу выпускать подарочное издание; только на последнем совещании отдел продаж предложил половину тиража переплести в шкуру вуба!

– Мне кажется, – предложил Джек Снид, – нам стоит внимательней приглядеться к свойствам шкуры марсианского вуба.



Часом позже неверной стариковской походкой Мастерс в сопровождении Джека Снида вошел в кабинет Лютера Сэйперштейна, торгового агента корпорации пушной торговли «Без изъяна», которая поставляла «Литпамятнику» переплетный материал.

– Прежде всего, – сразу приступил к делу Мастерс, – что представляет собой шкура вуба?

– Вообще говоря, в том смысле, который вас интересует – ответил Сэйперштейн, – это шкура, снятая с марсианского вуба. Я понимаю, джентльмены, что это не слишком содержательное положение, но возьмем его за отправную точку, за постулат, с которым все согласны, и дальнейшее будем строить на его основе. Для начала позвольте мне сказать несколько слов о природе вуба как такового. Его мех имеет особую ценность, среди прочего, из-за своей редкости. Шкуру вуба очень нелегко добыть, так как вубы умирают крайне неохотно. Я имею в виду, что вуба почти невозможно убить – даже больного или старого. Но если вуба все-таки убьют, шкура его все равно продолжает жить. Именно это качество делает ее уникальным материалом для декорации интерьеров или – как в вашем случае – для украшения высоко ценимой книги, предназначенной для долгого хранения.

Мастерс вздохнул, рассеянно поглядывая в окно под мерное гудение Сэйперштейна. Редактор, мрачно нахмурив молодое энергичное лицо, что-то записывал непонятными закорючками.

– Материал, который мы поставили по вашей просьбе, – говорил Сэйперштейн, – и заметьте, это вы к нам обратились, а не мы к вам, – содержал только отборные, без малейших изъянов шкуры из наших обширных запасов. Эти живые шкуры сияют единственным в своем роде блеском, ничего подобного не найдется ни на Марсе, ни на родной нашей Терре. Порвите такую шкуру или поцарапайте – и все зарастет само. Месяц за месяцем ворс на ней становится все гуще, обложки ваших томов будут выглядеть год от года роскошней, и чем дальше, тем больше станут цениться. Через десять лет качество ворса на переплетах ваших книг…

Снид прервал его:

– Так значит, шкуры остаются живыми. Очень интересно. А вуб, вы говорите, практически неуязвим. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все до единого разночтения в текстах наших книг касаются бессмертия. Изменения в Лукреции очень характерны: в оригинальном тексте говорится, что человек недолговечен, что даже если посмертие существует, толку в нем нет – ведь мы не сохраняем памяти о прежней жизни. Вместо этого стиха появляется фальшивая вставка, в которой недвусмысленно утверждается, что новая жизнь продолжит нынешнюю – то есть прямо противоположное всей философии Лукреция! Понимаете, что происходит? Философия этих чертовых вубов подменяет философию авторов – вот в чем суть дела.

Он замолк и снова принялся корябать бумагу.

– Но как шкура, пусть даже бессмертная, может влиять на содержание книги?! – возмущенно спросил Мастерс. – Текст уже напечатан, страницы обрезаны, том склеен и сшит – просто в голове не укладывается! Даже если переплет – эта чертова шкура – на самом деле жива, во что я не могу поверить… – Он сердито уставился на Сэйперштейна. – Если она жива, чем она питается?

– Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в воздухе, – любезно пояснил агент.

– Бросьте меня смешить, – сказал Мастерс, вставая.

– Она поглощает частички пищи через поры, – с несколько оскорбленным достоинством возразил Сэйперштейн.

Джек Снид, в отличие от босса, остался сидеть. Уткнувшись в блокнот, он сказал задумчиво:

– Есть исправления совершенно замечательные. Диапазон – от полной противоположности авторскому тексту и авторской мысли, как в случае Лукреция, и до крайне тонких, почти незаметных, если можно так выразиться, поправок, когда исходный текст меньше противоречит доктрине вечной жизни. Основной вопрос здесь вот какой: это просто мнение некоей конкретной формы жизни, или же вуб _знает_, что так оно и есть на самом деле? Взять хоть поэму Лукреция: великое, прекрасное, захватывающее сочинение – в поэтическом плане. Но в философском – может, он ошибается? Я не знаю. Не мне судить; я не пишу книги, я их только готовлю к печати. Хуже нет, чем когда редактор по своему разумению берется править автора. Но именно это делает вуб – или оставшаяся от него шкура.

Джек умолк. Сэйперштейн спросил:

– А скажите, улучшают ли текст эти правки?



* Перевод Ф. А. Петровского.

86. vagabond

Не та обложка

(Филипп К. Дик)

Директор издательства «Книги Обелиска», хмурый пожилой мужчина раздраженно произнес:

- Мне бы не хотелось с ним встречаться, мисс Ханди. Книга уже в печати. Если даже в ней есть какие-то ошибки набора, сейчас мы ничего не можем с этим сделать.

- Но, мистер Мастерс, - отвечала секретарша, - это такая серьёзная ошибка, сир. Если мистер Брандис прав, он потребует, чтобы целая глава...

- Я читал его письмо, даже разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что ему нужно.

Мастерс подошел к окну. Некоторое время он вглядывался в расстилавшуюся перед ним сухую, изуродованную кратерами, поднадоевшую за много месяцев поверхность Марса. Пять тысяч копий напечатаны и переплетены. Причем половина из этих переплетов сделана из кусочков меха марсианского ваба с золотым тиснением! Самого изысканного и дорогого материала, который только можно найти. С этим тиражом издательство уже потратило много денег, а теперь еще это!

На столе лежал экземпляр книги Лукреция «О природе вещей» в замечательном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито полистал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся любители таких старинных книг, подумал он. Вот, например, этот человек, ждущий в приемной. Один из тех восьми ученых, которые писали или звонили в издательство «Книги Обелиска» относительно спорной неточности, найденной в книге. Спорной? Не было и намека на спор; восемь местных филологов, изучающих латинский язык, оказались правы. Было несложно поставить вопрос о том, чтобы дать им возможность тихо покинуть Марс, и забыть, что когда-то они, просматривая книгу Обелиска, нашли ошибку, о которой идет речь.

Коснувшись кнопки интеркома на столе, Мастерс приказал секретарше: “Хорошо, впустите его”. Ведь иначе посетитель никогда отсюда не уйдет; он, видимо, относится к тому типу людей, которые скорее будут ночевать в палатке под окнами, но не отступятся. Ученые, как правило, все такие; кажется, у них безграничное терпение!

В дверях появился высокий мужчина с проседью в волосах, в старомодных, еще, видимо, на Земле купленных, очках и кейсом в руке.

- Благодарю вас, мистер Мастерс,- сказал он.

- Позвольте мне объяснить, сир, почему мы считаем эту ошибку столь существенной. Он сел за стол и быстро открыл свой кейс.

- Мы ведь, как-никак, колония. Все наши ценности, обычаи, традиции и предметы материальной культуры приходят к нам с Земли. Ваше издание этой книги обсуждают в СМЦПИП.

- СМЦПИП? - прервал Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, но оно не сулило ничего хорошего. Из его груди вырвался стон. Очевидно, одна из множества чудных организаций, которые неусыпно следят за печатными изданиями и внимательно их изучают, неважно – были ли они напечатаны здесь, на Марсе, или прибыли с Земли.

- Стражи Материальных Ценностей, Препятствующие их Искажению и Подделке,- объяснил Брандис.
- У меня с собой подлинник книги „О природе вещей” земного издательства – также перевод Драйдена, как и ваше местное издание.

Ударение на слове “местное” придало ему оттенок второсортности и даже никчёмности. Как будто, подумал Мастерс, “Книги Обелиска” делает нечто совсем уж отвратительное, печатая книги.

- Если вы не против, давайте обсудим искажения подлинника. Я советую вам сначала просмотреть мой экземпляр книги, в которой нет искажений в тексте, - с этими словами он положил ветхую и разбитую книгу земного издания на стол Мастерса и открыл ее.

- Затем, сир, мы посмотрим то же самое место в экземпляре вашего издания.

Рядом с маленькой ветхой голубоватой книгой он положил на стол один из крупных, солидных экземпляров с переплетом из кусочков меха ваба, которые уже вышли из печати издательства Обелиска.

- Разрешите мне позвать сюда моего редактора,- попросил Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он сказал секретарше:

- Джека Снида ко мне, пожалуйста.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Для цитирования подлинника, - продолжил Брандис, - постараемся использовать всю выразительность латинского языка. Гм, - он смущенно кашлянул, прочищая горло, затем громко начал:

Пройдя чрез боль и страх, свободны будем мы;
Но чувства эти мы не испытаем, когда станем навсегда мертвы.
Сквозь все моря Земли, и моря, потерянные в небе,
Не сможем все-таки пройти, и жизнь - отбросит всех нас вдаль.

- Мне известно это место, - резко ответил Мастерс, чувствуя себя уязвленным; этот человечек читал ему лекцию, как ребенку.

- Это четверостишие, - отвечал Брандис, - в вашем издании отсутствует, а на его месте стоит вот эта, Бог знает откуда взявшаяся, строфа. Позвольте.

Взяв роскошную, с переплетом из меха ваба, книгу издательства Обелиска, он полистал ее в поиске нужной страницы и начал читать.

Пройдя чрез боль и страх, свободны будем мы;
И чувства эти человек земной не видит, и не узнает им цены.
Однажды встретив смерть, измерим глубину морей, и море нас выбросит на берег,
Пределы наши на земле говорят нам о вечности блаженства.

Внимательно посмотрев на Мастерса, Брандис тихо закрыл книгу в роскошном переплете.

- Но что наиболее досадно, - добавил Брандис, - так это то, что эта строфа несет послание, абсолютно противоположное посланию книги в целом. Откуда она? Кто-то же должен был написать ее! Ее автор не Драйден и не Лукреций,- он так пристально смотрел на Мастерса, как будто это Мастерс собственноручно исказил текст. Дверь кабинета открылась, вошел редактор издательства, Джек Снид.

- Он прав,- покорно заметил он своему директору.

- И это только одна из тридцати или более неточностей. Я просмотрел весь текст книги, как только начали приходить письма. Сейчас я принялся за другой, свежий каталог книг, вышедших из печати,- пробормотал он. - В них я тоже нашел некоторые ошибки.

Мастерс спросил:

- Ты был последним, кто вычитывал корректуру перед отправкой книги наборщикам. Тогда там были эти ошибки?

- Нет. Это совершенно точно,- ответил Снид. Я сам вычитывал гранки; там не было ошибок. Звучит глупо, но ошибки не появляются, пока в свет не выйдут последние экземпляры из тиража. Или, если быть более точным, экземпляры в позолоченном переплете из меха ваба. С обычными экземплярами в картонном переплете - все в порядке.

Мастерс моргнул.

- Но ведь это одно и то же издание. Эти копии были пущены в печать все вместе. Фактически, первоначально мы не планировали ничего эксклюзивного в отношении этого издания, в том числе и дорогого переплета; лишь в последнюю минуту, когда мы обсуждали последние вопросы, в конторе нам предложили половину переплетов сделать из вабьего меха.

- Мне кажется,- ответил Джек, - нам нужно точно знать, что представляет собой мех марсианского ваба.

Час спустя ковыляющий Мастерс в сопровождении своего редактора, Джека Снида, направлялся на встречу с Лютером Шаперстейном, торговым агентом фирмы “Фловлес Инкорпорейтед”, которая специализировалась на поставках меха и кожи. Мех ваба для переплетов руководство издательства “Книги Обелиска” получило от этой фирмы.

- Во-первых,- начал Мастерс отрывистым, профессиональным тоном,- что из себя представляет мех ваба?

- Собственно говоря,- отвечал Шаперстейн,- в том смысле, в котором вы спрашиваете, это мех марсианского животного, которого называют ваб. Я знаю, это вам мало о чем говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это определение, от которого можно отталкиваться, с которым все согласны и из него мы можем вывести нечто более существенное. Для большей пользы позвольте мне рассказать вам о природе самого ваба. Основная причина высокой стоимости его меха заключается в том, что ваб встречается довольно редко. Мех ваба – редкостная роскошь, потому что вабы очень редко умирают. Я хочу сказать, что ваба просто невозможно убить – даже больного или старого зверя. И, даже если ваб мертв, то шкура его продолжает жить. Это свойство придает ей уникальность при украшении дома, или, как в вашем случае, при переплете шедевров, бесценных книг для придания им долговечности.

Мастерс вздохнул, тупо глядя в окно и слушая бубнёж Шаперстейна. Рядом с ним редактор делал короткие, непонятные пометки. Его юное, обычно энергичное, лицо хранило мрачное выражение.

- Наша компания продала вам партию товара,- вещал Шаперстейн,- когда вы обратились к нам, заметьте: вы обратились к нам, мы не искали вас; партия состояла из самых отборных, безупречных кусков кожи из наших огромных запасов. Эти живые шкуры блестят, как глянцевые; они уникальны, ничего подобного ни на Марсе, ни на Земле не найдешь. Если шкура порвется или на ней появятся царапины, порезы, она сама себя восстанавливает. Со временем она растет, на ней появляется все больше и больше меха и обложки ваших книг становятся все более роскошными и, следовательно, более востребованными. Десять лет назад качество густого меха этих переплетов…

Снид прервал Шаперстейна:

- Так шкура, оказывается, еще жива. Интересно. А ваб, как вы говорите, настолько ловок, что его практически невозможно убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

- Каждая из тридцати с лишком ошибок, появившихся в тексте, так или иначе, имеет отношение к бессмертию. Искажения в творении Лукреция типичны; в подлиннике утверждается, что человек – существо временное, неважно, существует жизнь после смерти, или нет. Ведь после смерти человек ничего не помнит о своем пребывании в этом мире. На месте оригинальных высказываний Лукреция появляются новые тексты, которые прямо говорят о будущем и наводят на мысли о вечности. Как вы заметили, тексты эти противоречат всей философии Лукреция. Неужели вы не понимаете, что происходит? Чертова философия ваба накладывается на послания различных авторов. Вот и все; начало и конец.

Он внезапно остановился и тихо продолжил царапать что-то на бумаге.

- Как может шкура, - удивился Мастерс,- даже вечно живущая, менять содержание книги? Текст уже напечатан – формат книги подогнан под переплет, листы проклеены и сшиты – вы с ума сошли! Даже если переплет, эта чертова шкура, в самом деле жива, хотя я с трудом могу в это поверить!
Он сердито взглянул на Шаперстейна.

- Если она живая, чем она питается?

- Мельчайшими частицами продуктов питания, находящимися в воздухе, - мягко отвечал Шаперстейн.

Встав со своего места, Мастерс сказал Сниду:

- Пошли отсюда. Это смешно.

- Она питается частицами, - продолжил Шаперстейн, - через свои поры.

Говорил он с гордостью, будто даже упрекая. Джек словно не слышал. Изучая свои заметки, он сказал задумчиво:

- Изменённый текст действительно завораживает. Внесенные шкурой правки разнообразны, от полного изменения подлинного текста – и авторского мнения в том числе, как в случае с Лукрецием, до очень изысканных, еле заметных поправок,- если это замена одного слова. Все эти правки внесены в согласии с теорией вечной жизни. По сути, вопрос стоит таким образом. Столкнулись ли мы просто с мировоззрением особей иной формы жизни или вабы все же знают, о чем думает их шкура? Поэма Лукреция, например. Это выдающееся произведение в мире поэзии, весьма живописное и интересное. В плане философии, возможно, она ошибочна. Я не знаю. Это не мое дело; я лишь редактирую книги, но не пишу их. Последнее, что может сделать хороший редактор, это изложить свое собственное мнение об авторском тексте. Но именно это, и даже больше, делает ваб, или вабья шкура, что неважно…

Он замолчал. Потом Шаперстейн глубокомысленно выдал:

- Интересно, увеличится ли от этого ее стоимость?

87. Vasida

Пожилой сварливый глава издательства «Обелиск» раздраженно заявил:
– Мисс Хенди, я не хочу его видеть! Книга уже в печати, и если в тексте ошибка, теперь мы уже ничего не изменим.
– Но мистер Мастерс, ведь это очень серьезная ошибка, – ответила мисс Хенди, – Мистер Брендис утверждает, что целая глава…
– Я прочел его письмо и говорил с ним по видеофону. Мне известны его доводы.
Мастерс подошел к окну кабинета и бросил угрюмый взгляд на сухую, изрытую кратерами поверхность Марса. Этот вид он наблюдал уже десятки лет. «Пять тысяч копий напечатаны и сшиты, – думал он. – Половина экземпляров декорирована мехом уаба, самым шикарным и дорогим из доступных нам материалов… Ещё и с золотым тиснением. Досада-то какая. Издание и без того убыточно».
На столе красовался экземпляр книги – поэмы Лукреция «О природе вещей» в изысканном классическом переводе. Берни Мастерс злобно перелистывал плотные белоснежные страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется умник, настолько хорошо владеющий древним текстом?» – мелькнуло у него в голове. А ведь мужчина в приемной был только одним из восьми человек, написавших в редакцию или позвонивших, чтобы сообщить о спорном отрывке.
Спорном? Да тут спорить не о чем. Восемь местных латинистов, несомненно, правы. Вопрос заключался только в том, как бы спокойно от них отделаться и заставить забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и обнаружили там искаженный фрагмент.
Мастерс нажал на кнопку интеркома на столе и сказал секретарше:
– Ладно, пусть зайдет. – Иначе будет сидеть тут до посинения. Такие могут подолгу торчать под кабинетом. Все гуманитарии одинаковы: они, поди, обладают безграничным терпением.
Дверь открыл долговязый седой мужчина с портфелем в руке и старомодных очках а-ля «землянин» на носу.
– Благодарю, мистер Мастерс, – промолвил он, входя. – Позвольте, я объясню, почему наша организация считает эту ошибку недопустимой.
Он уселся за стол и торопливо расстегнул портфель:
– Мы живем на колониальной планете. Все наши ценности, традиции, предметы материальной культуры и обычаи мы принесли с Терры. ЧОЗАНА считает, что ваше издание этой книги…
– ЧОЗАНА? – сердито проворчал Мастерс, хотя раньше никогда о них не слышал. Видать, нашлась очередная кучка неусыпных маньяков, копающихся в марсианских и терранских, импортных, изданиях.
– Чрезвычайная организация защитников аутентичности нетленных артефактов, – расшифровал Брендис. – У меня с собой подлинный терранский экземпляр поэмы «О природе вещей» в том же переводе, что использовали вы в своем здешнем издании, – он подчеркнул слово «здешнем», как бы намекая на его гнусность и второсортность. «Будто «Обелиск» вообще печатает что-либо предосудительное в книгах», – размышлял Мастерс. – Давайте-ка рассмотрим искажения оригинального текста. Я настаиваю, чтобы Вы сперва взглянули на мой образец с правильным фрагментом, – Брендис раскрыл на столе Мастерса ветхое, потрепанное терранское издание книги, – а потом, сэр, перейдем к тому же отрывку в Вашем экземпляре, – он положил увесистый солидный фолиант издательства «Обелиск», переплетенный мехом уаба, рядом с маленькой древней голубой книжечкой.
– Я позову литредактора, сказал Мастерс и нажал кнопку внутренней связи: – Мисс Хенди, пригласите, пожалуйста, Джека Снида ко мне.
– Хорошо, мистер Мастрес.
– Если процитировать оригинальное издание, – начал Брендис, – то размер латинского стиха передан так… Кхм-кхм, – он прокашлялся и прочитал вслух:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше…»

– Я знаю этот фрагмент, – отрезал Мастерс, почувствовав издевку: мужчина разжевывал ему текст, как ребенку.
– Это четверостишие, – продолжал Брендис, – отсутствует в Вашем издании, а вместо него там бог весть откуда взялся следующий поддельный пассаж. Позвольте-ка, – он взял массивный том издания «Обелиска», обшитый мехом уаба, пролистал и, найдя нужное место, зачитал:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой», – говорит человек в неведении полном.
Знать он не может о вечном блаженстве мира иного,
Что встретит всех по кончине на берегах долгожданных»

Возмущенно уставясь на Мастерса, Брендис звучно захлопнул вычурный фолиант.
– Больше всего раздражает именно то, – продолжал он, – что это четверостишие несет мысль, диаметрально противоположную идее всей книги. Откуда оно вообще взялось? Кто-то же его написал? Не переводчик. И уж точно не Лукреций. – Посетитель так таращился на главу издательства, будто решил, что это именно его рук дело.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Джек Снид, литературный редактор.
– Он прав, – пролепетал мужчина, обращаясь к начальнику. – И это только один исковерканный фрагмент из тридцати с лишним во всей поэме. Я перелопатил текст после того, как к нам стали приходить эти письма, а теперь решил просмотреть и остальные издания из осеннего каталога, – пробормотал он, а потом ворчливо добавил: – Без отклонений и там не обошлось.
– Вы держали последнюю правку перед печатью, – рявкнул Мастерс, – И что, без ошибок?
– Именно! – воскликнул Снид, – Более того, я сам вычитывал гранки, и они тоже были в порядке. Искажения присутствуют только в готовых переплетенных экземплярах – я понимаю, звучит это неправдоподобно – а точнее, только в тех, что оправлены золотом и мехом уаба. Книги в стандартном переплете вышли без изменений.
Мастерс заморгал:
– Так это же одно издание, печаталось все вместе. Мы вообще сначала не планировали эксклюзивный дорогой переплет, но в последнюю минуту коммерческий отдел предложил отделать мехом уаба половину тиража.
– Думаю, без подробного изучения свойства меха уаба не обойтись.

Уже час спустя дряхлый измотанный Мастерс и литредактор Джек Снид сидели у Лютера Саперштейна, торгового агента корпорации «Идеал», поставляющей шкуры и меха. Именно у них «Обелиск» закупил партию меха уаба для переплета книг.
– Во-первых, – начал Мастерс в отрывистой деловой манере, – хотелось бы знать, что представляет собой шкура уаба?
– В принципе, короткий ответ на Ваш вопрос такой: это шкура марсианского животного уаба, – ответил Саперштейн, – Я понимаю, джентльмены, это вам мало о чем говорит, но как минимум может послужить опорной точкой, аксиомой, которую мы все принимаем и на основе коей сможем продолжить построение уже более внушительной мысли. Чтобы вам было понятнее, позвольте сначала описать природу уаба. Одна из причин высокой ценности меха заключается в его уникальности. Уаб очень редко умирает. Я имею в виду, его практически невозможно убить, даже больных или старых особей. И даже после умерщвления зверя шкура продолжает жить. Это качество делает мех животного поистине незаменимым для домашнего декора, а в вашем случае, для переплетения бесценных книг, что делает их долговечными.
Мастерс вздохнул, бросил унылый взгляд в окно, а Саперштейн продолжал занудствовать. Литредактор писал что-то загадочное в блокноте, на молодом, живом лице застыла угрюмая гримаса.
– Партия, поставленная по вашей просьбе – заметьте, по вашей просьбе, не мы вас искали – состояла из самых высококачественных мехов. Каждой живой шкуре присущ уникальный блеск, никакой иной материал ни здесь, на Марсе, ни на родной Терре и в подметки им не годится. Все порезы и разрывы на шкуре затягиваются сами по себе, мех с каждым месяцем становится все более роскошным, а ваши книги в таких переплетах – еще шикарнее. Следовательно, они будут только прибавлять в цене. Через десять лет фолианты в мехах уаба…
– Значит, шкура продолжает жить? – оборвал его Снид. – Интересно. И Вы говорите, уаб настолько живуч, что его практически невозможно убить? Он бросил быстрый взгляд на Мастерса: – Все тридцать изменений в книге касаются бессмертия. Исправления в тексте типичны: оригинальная поэма Лукреция говорит о бренности бытия, и что даже если после смерти существование не прекращается, оно не имеет смысла, так как человек не сохраняет воспоминаний о предыдущей жизни. Вместо этого, подложные строки прямо утверждают о продолжении жизни, что полностью противоречит всей философии поэта. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? Чертова философия уаба накладывается на идеи разных авторов. Вот и вся загадка. Точка, – он резко умолк и тихо продолжил царапать что-то в блокноте.
– Как может шкура, – взорвался Мастерс, – пусть и бессмертная, влиять на содержание книги? Текст-то уже напечатан, страницы обрезаны, а блок проклеен и сшит… Это же бред. Даже если этот вонючий меховой переплет и правда живой, хотя в это все равно слабо верится. – Он уставился на Саперштейна: – Если это так, за счет чего он существует?
– За счет микроскопических частичек питательных веществ в атмосфере, – Саперштейн промолвил мягко. Мастерс вскочил на ноги и бросил Сниду:
– Пойдемте, это уже просто смешно!
– Шкура вдыхает частички через поры, – отчеканил Саперштейн с тоном, полным достоинства и даже упрека.
Джек Снид, изучая свои записи, не поднялся вслед за начальником, а задумчиво протянул:
– Отдельные искаженные фрагменты просто поражают. Они варьируются от полной замены оригинальных строк и авторского смысла, как в случае с Лукрецием, до мельчайших, практически незаметных исправлений – если так их можно назвать – в текстах, идея которых более соответствует теории о вечной жизни. Самый важный вопрос заключается в следующем: что мы наблюдаем – простую точку зрения конкретного биологического вида, или же уаб и правда знает, о чем толкует? Взять, например, поэму Лукреция: она великолепна, прекрасна и неимоверно интересна – как литературное произведение. Но с философской точки зрения поэт мог ошибаться. Я этого не знаю. В мои обязанности входит только вычитка книг, я их не пишу. Хороший литредактор ни в коем случае не может позволить себе менять идею автора на свое усмотрение. Но этим занимается уаб, а точнее, шкура уаба, – Снид замолчал.
– А мне вот что интересно, – произнес Саперштейн, – подорожала ли книга после случившегося?

88. Wenatchee

Не по обложке
(Филип К. Дик)

Пожилой президент издательства «Обелиск» был не в духе и раздраженно сказал:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже напечатана, если в тексте ошибка, теперь уже ничего не поделаешь.
- Но господин Мастерс, - ответила мисс Хэнди, - ошибка очень серьезная. Если все так, как говорит господин Брэндис. А он утверждает, что вся глава...

- Я читал его письмо. И по видфону с ним говорил. Я знаю, о чем идет речь. Мастерс подошел к окну и в задумчивости посмотрел на сухую, обезображенную кратерами, поверхность Марса. Сколько лет он видит перед собой эту картину! «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены, - подумал он. - Половина из них в обложках из кожи марсианского вуба с золотым тиснением. Самый элегантный и дорогой материал, который можно найти. Мы уже столько потеряли на самом издании, а теперь еще это.»
На столе лежала книга Лукреция «О природе вещей» в прекрасном, написанном возвышенным слогом переводе Джона Драйдена. Со злостью Барни Мастерс пролистнул новенькие белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе хорошо знают столь древний текст», - размышлял он. - Ведь кроме человека в приемной, еще семеро обратились в «Обелиск» по поводу спорного отрывка. Спорного? Никакого спора и не было. Эти восемь латинистов были правы. Нужно только, чтобы они тихо ретировались и забыли о том, что прочитали Лукреция в издании «Обелиска» и обнаружили искаженный текст.»
Нажав на кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарше:
- Хорошо, впустите его.

«Иначе он не никогда не уйдет. Такие, как он, не отстанут. Ученые вообще отличаются долготерпением.»

Дверь открылась, и в проеме показался высокий седовласый человек в старомодных очках, какие носили на Терре. В руках у него был портфель.
- Спасибо, господин Мастерс, - сказал он, входя. – Позвольте объяснить сэр, почему моя организация считает эту ошибку столь серьезной.

Он сел за стол и резким движением раскрыл молнию на портфеле.

- Мы все-таки планета-колония. Все наши ценности, нравы, предметы и традиции пришли к нам с Терры. НИИФИГА считает, что издание этой книги...
- НИИФИГА? – перебил его Мастерс. Название незнакомое, и все же из груди его вырвался стон. Наверное, очередная контора, проверяющая всю печатную продукцию Марса и Терры.
- «Надзор за Искажениями, Исторической Фальсификацией И Глобальными Артефактами», - объяснил Брэндис. У меня с собой книга «О природе вещей», изданная на Терре, подлинный текст, без ошибок, в том же переводе Драйдена, что и ваше, местное, издание. При этом слово «местное» прозвучало как что-то оскорбительное и второсортное, как будто вся деятельность издательства «Обелиск» была сомнительной.

- Давайе посмотрим на вставки, которые не соответствуют оригиналу. Попрошу вас сначала изучить мой экземпляр. - Он открыл старый, потрепанный томик с Терры и положил его на стол Мастерса. - В этой книге ошибок нет. А потом, сэр, взгляните на ваше издание, тот же самый отрывок. - Рядом с ветхой синей книжицей он положил роскошный фолиант в переплете из шкуры вуба, выпущенный «Обелиском».
- Я позову литературного редактора, - сказал Мастерс. Нажав на кнопку интеркома, он обратился к мисс Хэнди:
- Пожалуйста, попросите ко мне Джека Снида.
- Хорошо, господин Мастерс.

- Процитирую из классического издания, - продолжал Брэндис, - в стихотворном переводе с латыни это звучит так. Кхм-кхм. - Он смущенно откашлялся и начал читать вслух.

Исчезнут муки, горести, беда,
Когда покинем мир сей навсегда.
И пусть на землю хлынет вод поток -
Ничто не вызовет у нас тревог.

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал слегка оскорбленный Мастерс: его поучали, как школяра.
- Этого четверостишия, - заметил Брэндис, - нет в вашем издании, зато на его месте появилось другое, неизвестно откуда взявшееся. Вы позволите?

Он взял роскошное издание «Обелиска», пролистал его, нашел отрывок и прочитал.

Исчезнут муки, горести, беда,
Наступит смерть, и мы поймем тогда:
Жизнь на земле, пусть полная невзгод, -
Лишь к вечному блаженству переход.

Брэндис посмотрел на Мастерса и с шумом захлопнул книгу в кожаном переплете.
- Самое неприятное, - сказал ученый, - что это четверостишие несет в себе совсем другую идею, полностью противоречащую философии всей поэмы. Откуда взялись эти строки? Кто-то ведь их написал? Но не Драйден и не Лукреций.

Он смотрел на Мастерса так, как будто бы подозревал в этом его самого.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел литературный редактор издательства Джек Снид.

- Он прав, - согласился Снид. – И это не единственное искажение текста, их примерно тридцать. Я прочитал поэму вдоль и поперек, когда начали приходить письма. И теперь пересматриваю другие издания из осеннего каталога. И в некоторых из них, - добавил он ворча, - также нашел искажения.
- Ведь это вы редактировали книгу непосредсвенно перед отправкой в типографию. Ошибки уже были? – спросил Мастерс.
- Ни в коем случае, - ответил Снид. - Я сам лично вычитывал гранки и никаких искажений не нашел. Каким-то непонятным образом изменения появились в переплетенных экземплярах. Точнее сказать, в книгах из кожи вуба с золотым тиснением. Издания в обычном переплете не пострадали.
Мастерс удивленно моргнул.
– Но тираж ведь один. Все книги печатались одновременно. И вообще мы не планировали использовать никакой изысканный и дорогостоящий переплет вплоть до последней минуты, когда отдел по продажам предложил издать половину тиража в переплете из кожи вуба.
- Похоже, - сказал Джек Снид, - нам придется хорошенько разобраться в этом вопросе. Что это за материал такой, кожа марсианского вуба?
Через час уставший, еле стоящий на ногах, Мастерс вместе с редактором Джеком Снидом опустился на стул перед Лютером Саперстайном, представителем компании по выделке кожи «Чистейший образец».

- Итак, - живо и со знанием дела сказал Мастерс, - что же такое кожа вуба?
- Если отвечать на ваш вопрос по существу, - сказал Саперстайн, - это шкура марсианского вуба. Понимаю, вам это мало о чем говорит, господа, но пусть это станет ориентиром, общим положением, от которого мы оттолкнемся, чтобы понять более сложные вещи. Будет полезным, если я расскажу вам о природе самого вуба. Шкура его высоко ценится, так как, помимо всего прочего, она является редкой. Редкой, потому что смертность среди вубов очень низкая. Иными словами, убить вуба практически невозможно, даже если он болен или стар. Если все же вуба убить, его кожа продолжает жить. Это свойство представляет уникальную ценность для оформителей интерьеров, или, как в вашем случае, для переплета книг, изданий на все времена, чтобы сохранить их как можно дольше.
Мастерс вздохнул, уныло посмотрел в окно, пока Саперстайн бубнил себе под нос. Сидевший рядом Снид с мрачным выражением лица рисовал какие-то закорючки в своем блокноте.
- Когда вы к нам пришли, - продолжал Саперстайн, - а ведь это вы к нам первые обратились, мы предоставили вам самые отборные и исключительные по качеству шкуры из всего нашего огромного ассортимента. Эти живые шкуры обладают уникальным блеском, ни на Марсе ни на Терре ничего подобного нет. Царапины и дыры на шкуре затягиваются сами. За несколько месяцев ворсинки отрастают, и обложка на вашем фолианте становится еще роскошнее, поэтому материал пользуется таким спросом. Через десять лет качество ворса на обложках...
- Значит, - перебил Снид, - шкура до сих пор жива. Интересно. А вуб, как вы сказали, настолько проворен, что его практически невозможно убить.
Он бросил взгляд на Мастерса.
- Все, без исключения, искажения в наших книгах касаются бессмертия. Мы издавали Лукреция в классической редакции. В его поэме говорится, что человек смертен, и неважно, ожидает ли нас другая жизнь, память о настоящей жизни не сохранится. Вместо этого в новых, неизвестно откуда появившихся отрывках, прямо говорится о будущей жизни как о продолжении настоящей. То есть полное опровержение всей философии Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Эта распроклятая философия вуба перечеркивает все другие мировоззрения. Именно так!

Он замолчал и стал дальше царапать что-то в блокноте.
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - пусть даже живая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы подрезаны, листы проклеены и сшиты – ерунда какая-то! Даже если обложка, эта чертова шкура, действительно живая... невероятно! Он взглянул на Саперстайна. – Если она живая, то за счет чего?

- За счет мельчайших частичек еды, подвешенных в атмосфере, - мягко пояснил Саперстайн.

Мастерс поднялся:
- Идем. Это просто смешно.
- Шкура впитывает частички через поры, - сказал Саперстайн с гордостью, в тоне его послышался упрек.
Снид не встал вслед за боссом, а склонившись над своими записями, задумчиво произнес:

- Некоторые из этих новых текстов поразительны. Есть такие отрывки, которые полностью переворачивают содержание подлинных текстов и мысли автора – как в случае с Лукрецием. А есть и совсем незначительные искажения, едва заметные поправки, так сказать, к текстам, в которых есть какой-то намек на вечную жизнь. Главный вопрос вот в чем. Мы имеем дело с мнением только одной формы существования, или вуб знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, например, - великолепное, очень красивое и интересное произведение с точки зрения поэзии. Но с точки зрения философии, возможно, оно неверно. Не знаю. Я этим не занимаюсь. Я только редактирую книги, я их не пишу. Последнее, что будет делать хороший редактор, так это интерпретировать по своему авторский текст. Но именно этим и занимается вуб, точнее, то, что от него осталось - шкура.
Он замолк.
- Интересно было бы узнать, насколько ценным становится такой текст, - произнес Саперстайн.

89 Weta

Как попасть в переплёт

Филип Дик

Глава издательства “Обелиск“, человек немолодой и закалённый жизнью, был вне себя от возмущения.

– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга поступила в продажу. Исправить ошибку в тексте уже невозможно.

– Но мистер Мастерс… Речь идёт об очень серьёзной ошибке. Если мистер Брэндис прав… Он утверждает, что целая глава…

– Я читал его письмо. Говорил с ним по видеофону. Я в курсе претензий.

Мастерс подошел к окну кабинета и мрачно уставился на изуродованную кратерами безводную марсианскую равнину. За десятилетия ландшафт ничуть не изменился.

Отпечатан тираж в пять тысяч экземпляров. Половина в переплёте из кожи марсианского ваба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой здешний материал. Издание и без того убыточно, и вот на тебе, опять проблемы!

Книга лежала на столе. Тит Лукреций Кар, “De rerum natura”* в непревзойдённом переводе Джона Драйдена**. Барни Мастерс с досадой перелистал хрустящие белоснежные страницы. Кто мог ожидать, что на Марсе так хорошо знают этот античный текст? Но человек, ожидающий в приёмной, был лишь одним из тех восьми, которые писали или звонили в “Обелиск“ по поводу спорного фрагмента.

Если бы спорного… Тут и спорить не о чем: все восемь местных знатоков античной литературы правы. Спустить бы как-нибудь дело на тормозах, пусть они забудут, что вообще когда-либо вычитали этот пресловутый фрагмент в нашем издании!

Мастерс нажал кнопку интеркома.

– Хорошо, впустите его.

В противном случае он никогда не уйдёт, так и будет ночевать под дверью. У этих упёртых грамотеев неистощимое терпение.

В дверях вырос высокий седой человек с портфелем в руках и в очках. Старомодная оправа, такие носили когда-то на Земле.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он. – Позвольте мне объяснить, почему наша организация считает подобные ошибки столь вопиющими, – он уселся за стол и проворно открыл портфель. – Мы ведь живём на колонизированной планете, где все общественные устои, традиции, культура и искусство – это наше земное наследие. ГРИФОН расценивает ваше издание этой книги…

– ГРИФОН? – со стоном прервал его Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации. Наверное, очередная группа ненормальных, которые ночей не спят, штудируют все печатные издания, как марсианские, так и земные.

– “Группа разоблачения искажений и фальсификации общественного наследия“, – растолковал Брэндис. – У меня при себе безупречное, проверенное земное издание “De rerum natura”. В переводе Драйдена, как и ваше местное, – он произнёс ме-естное растянуто, как будто проблеял. Так говорят о чём-то второсортном, будто бы “Обелиск“, детище Мастерса, вообще был недостоин того, чтобы называться издательством. – Рассмотрим конкретные несовпадения. Для начала вы обязаны внимательно ознакомиться с моим экземпляром, – он раскрыл перед Мастерсом старый зачитанный томик земного издания, – в котором фрагмент напечатан верно. А вот, сэр, тот же фрагмент в вашем издании.

Рядом с потрёпанной книжечкой в голубенькой обложке он положил один из увесистых фолиантов в переплёте из кожи ваба.

– Разрешите, я вызову нашего редактора, – Мастерс нажал кнопку интеркома. – Мисс Хэнди, пригласите ко мне Джека Снида.

– Хорошо, мистер Мастерс.

– Итак, цитата из проверенного издания. Рифмованное переложение с латинского, – Брэндис демонстративно прочистил горло и продекламировал:

Умрём – и муки кончены. Тела
Не внемлют миру из небытия.
И канет небо вниз, и земли увлечёт
В моря. Нет после жизни ничего.***

– Мне знаком этот фрагмент, – отрезал Мастерс, чувствуя себя уязвлённым. Посетитель поучал его, как младенца.

– Данное четверостишие, – продолжил Брэндис, – в вашем издании отсутствует, а вместо него появилось, Бог знает из какого источника, подложное! С вашего позволения… – Он взял роскошный том “Обелиска“ в переплёте из кожи ваба, быстро перелистал, и, найдя нужную страницу, прочитал:

Умрём – и муки кончены. О жизнь!
Живым не осознать, не заслужить.
Лишь после смерти, из её глубин,
Мы о блаженстве вечном возвестим.

Брэндис с шумом захлопнул книгу в коже ваба и бросил на Мастерса испепеляющий взгляд.

– И наиболее возмутительно, что по смыслу четверостишие диаметрально противоположно основной идее всей книги. Откуда оно вообще взялось? Это не Драйден. И не Лукреций. Тогда кто же автор? – Брэндис сверлил Мастерса глазами, как будто подозревал лично его.

Дверь открылась, вошел редактор Джек Снид и обречённо махнул рукой, обращаясь к шефу:

– Он прав. И это только один случай искажения текста примерно из тридцати. С тех пор как нас начали забрасывать письмами, я всю книгу перелопатил. А сейчас взялся за другие издания по текущему каталогу, – его голос понизился до хрипоты, – и в некоторых из них также откопал разночтения.

– Вы последним читали корректуру перед отправкой в типографию, – спросил Мастерс. – В ней были ошибки?

– Вот именно что нет, – ответил Снид. – И я лично вычитал гранки, изменений не было и в них. Изменения появились вместе с переплётом – если это что-то объясняет. Или, более точно, вместе с переплётом из кожи ваба, с золотым тиснением. Те, что в обычном картонном – в полном порядке.

Мастерс заморгал.

– Но это одно и то же издание. Все экземпляры отпечатаны с одного набора. Первоначально мы и не планировали дорогой эксклюзивный переплёт, лишь в последнюю минуту посовещались, и отдел реализации предложил выпустить половину тиража в коже ваба.

– А не пора ли нам выяснить, что это за зверь такой – марсианский ваб? – предложил Джек Снид.


Час спустя Мастерс вышел из офиса, тяжело ступая. Возраст, ничего не поделаешь. Он и Джек Снид отправились на встречу с Лютером Саперштейном, дилером фирмы ”Идеал Инкорпорейтед. Меха и кожа“. Именно там “Обелиск“ приобрёл кожу ваба для переплёта книг.

– Прежде всего, – начал Мастерс отрывистым, деловым тоном, – что такое кожа ваба?

– По сути, – сказал Саперштейн, – если отвечать на ваш вопрос буквально, это кожа, снятая с марсианского ваба. Я знаю, господа, что это вам ничего не говорит, но по крайней мере годится в качестве отправной точки, допущения, с которым мы можем согласиться, чтобы отсюда идти дальше. И тут нам не помешает информация о природе ваба как такового. Его кожа дорога, помимо всего прочего, потому что она редка. А редкая она по той причине, что вабы нечасто умирают. Я имею в виду, ваба почти невозможно лишить жизни – даже больного или старого. А если это и удалось, его шкура продолжает жить.Вот почему она применяется как уникальный материал для интерьера помещений, или, в вашем случае, в качестве переплёта ценных книг для продления их срока службы.

Саперштейн нёс обычную рекламную пургу. Мастерс вздыхал, тупо уставившись в окно. Рядом с ним молодой энергичный редактор с загадочным выражением лица делал пометки в блокноте.

– Когда вы обратились к нам, – продолжил дилер, – и напоминаю, это вы обратились к нам, мы за вами не бегали – то для вашего заказа мы использовали самое лучшее, отборное сырье из наших огромнейших запасов. Живая оболочка из шкуры ваба придаёт уникальный лоск любой вещи. Ни на Марсе, ни на Земле вы не найдёте ничего подобного. Если её проткнуть или поцарапать, она восстановится сама. Месяц за месяцем она покрывается всё более и более пышным ворсом, и таким образом ваши книги становятся всё гламурнее, что обеспечит им стабильно высокий спрос. Через десять лет книги в длинноворсовом суперпереплёте из кожи ваба…

– Так значит, кожа всё ещё живая, – перебил его Снид. – Интересно. А ваб, как вы сказали, такой ловкий, прямо неубиенный, – Он метнул взгляд на Мастерса. – Каждое из более чем тридцати несовпадений в текстах наших книг касается бессмертия. Переделка Лукреция – характерный пример: автор утверждает, что человек не вечен, и даже если есть жизнь после смерти, это ничего не значит, потому что память о земном существовании не сохраняется. Вместо этого в подложном фрагменте напрямую говорится – мы будем жить и после смерти, а это полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы видите, что происходит? Чёртов ваб переписывает на свой лад философию других авторов! Вот что мы получили в итоге.

Он замолчал и вновь взялся за блокнот.

– Как может какая-то кожа, – воскликнул Мастерс, – пусть даже вечно живая, повлиять на содержание книги? Текст уже распечатан, листы разрезаны, сброшюрованы, прошиты, проклеены. Уму непостижимо! Даже если переплёт из проклятой шкуры действительно живой, а в это верится с трудом… – Он уставился на Саперштейна. – Если кожа живёт, то за счёт чего?

– За счёт мельчайших частиц питательных веществ, растворённых в атмосфере, – отрапортовал коммерсант.

– Идёмте отсюда, – Мастерс приподнялся. – Это абсурд.

– Кожа втягивает частицы через поры, – нравоучительно закончил Саперштейн.

– Некоторые исправленные тексты просто поразительны, – задумчиво произнёс Джек Снид, углубившись в свои заметки. Он не последовал примеру шефа и остался на месте. – Это и полная противоположность оригиналу, то есть мнению автора, как случилось с Лукрецием, и искусные, почти незаметные поправки, часто касающиеся всего лишь одного слова, но приводящие текст в соответствие с учением о вечной жизни. Вот в чём вопрос: или мы столкнулись просто с мнением специфической формы жизни, или ваб знает, о чём говорит? Например, творение Лукреция: грандиозное, прекраснейшее, познавательное – как поэзия. Но, может быть, с философской точки зрения это заблуждение? Я не знаю. Это не моё дело, я всего лишь редактор, я сам не пишу книги. Для хорошего редактора последнее дело лезть в авторский текст со своим уставом. Но именно это делает ваб. Или его нетленная шкура.

Он замолчал.

– Интересно, а это представляет какую-либо ценность? – спросил Саперштейн.

Примечания:

* Тит Лукреций Кар (ок. 99г. до н.э. – 55г. до н.э) – римский поэт и философ. Основной труд – философская поэма “De rerum natura” (“О природе вещей”), в которой опровергаются представления о существовании загробного мира.

** Джон Драйден (1631 –1700) – английский поэт, драматург, критик и переводчик.

*** В оригинале рассказа процитирован отрывок из перевода Джона Драйдена:

From sense of grief and pain we shall be free;
We shall not feel, because we shall not be.
Though earth in seas, and seas in heaven were lost,
We should not move, we only should be toss'd.

Поэму “О природе вещей” полностью перевёл на русский язык Ф.А. Петровский. Приводим здесь соответствующий фрагмент перевода:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

Переводчик рассказа взял на себя смелость предложить свой вариант.

90. WhiteOfficer

Престарелый и вспыльчивый директор издательского дома «Обелиск» досадливо проворчал:


- Я его не приму, и не просите, мисс Хэнди. Издание уже отправлено в печать, и никакие ошибки в тексте уже не исправить.


- Но как же так, мистер Мастерс! - возразила мисс Хэнди. - Ошибка очень серьезная. Если он прав, конечно же. Мистер Брэндис утверждает, что целую главу нужно…


- Я читал его письмо, и по видеофону с ним говорил. Знаю я, что он хочет сказать.


Мастерс поднялся из-за стола, подошел к окну и угрюмо уставился на иссушенный, усеянный кратерами марсианский пейзаж, к которому давно успел привыкнуть за не первый десяток лет на планете. «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены», - думал он. – "Из них половина – в переплете с золотым тиснением и мехом марсианского вуба, самого изысканного и дорогого материала, который мы только могли найти. Это издание и так обернулось одними убытками, а теперь еще это».


Экземпляр книги лежал на столе. Это была поэма Лукреция Кара в изысканном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью пролистал хрустящие белоснежные страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе так хорошо знакомы с таким древним произведением?» - подумалось ему. – «А ведь человек, ожидающий в приемной, был лишь одним из восьми написавших или позвонивших в издательство о спорном фрагменте. Да и спорном ли? Никакого спора и не было, восемь доморощенных знатоков латыни были правы. Вопрос был лишь в том, как убедить их по-тихому отказаться от своих претензий, забыть, что они когда-либо читали это издание «Обелиска» и обнаружили это несчастное четверостишие».


Зажав кнопку коммуникатора, соединявшего его кабинет с приемной, Мастерс скороговоркой проговорил: «Хорошо, впустите его, я приму». Иначе посетитель никогда бы не ушел. Даже если выставить его из приемной, он остался бы дожидаться на улице – такого уж склада был этот человек. Все ученые люди таковы: они обладают, кажется, безграничным терпением.


Дверь кабинета отворилась и перед Мастерсом в одно мгновенье оказался высокий седой старик в старомодных очках земного фасона и с портфелем в руках.


- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он с порога. – Позвольте объяснить вам, сэр, почему моя организация столь трепетно относится к ошибкам такого рода.


Он присел на стоявший у директорского стола стул и энергично, одним движением открыл портфель.


- В конце концов, наши предки-колонисты родом с Земли. И все ценности, моральные устои, традиции и памятники культуры жителей Марса имеют земное происхождение. Мы, сотрудники ВОДФИК, считаем факт издания вами этой книги…


- ВОДФИК? – перебил Мастерс.


Он никогда не слышал о такой организации, но все равно не смог сдержать тяжелого вздоха. Надо полагать, очередное сборище параноиков, следящих за всем, что выходит из печати здесь, на Марсе, или пребывает с Земли.


- Всемарсианский общественный дозор против фальсификации истории и культуры, - расшифровал Брэндис. – У меня с собой достоверный, изданный на Земле экземпляр книги «О природе вещей». В переводе Драйдена, как и ваше, местное, издание.


Ударение, которое Брэндис сделал на слове «местное», придавало этому слову оттенок второсортности и дешевизны. Как если бы в самом занятии издательским делом здесь, на Марсе, было что-то предосудительное.


- Давайте рассмотрим фрагменты, содержание которых вызывает сомнение. Но прежде настоятельно советую вам ознакомиться с моим экземпляром…


Он отыскал нужную страницу в старой, отпечатанной на Земле книге и повернул ее текстом к Мастерсу.


- … содержащим правильный текст. А теперь, сэр, обратите внимание на тот же отрывок из вашего издания, - закончил Брэндис, положив рядом со своей скромной старинной книгой в синей обложке большой, роскошно изданный фолиант в мехе марсианского вуба.


- Позвольте мне пригласить сюда нашего литературного редактора, - сказал Мастерс и, нажав кнопку интеркома, обратился к мисс Хэнди. – Пожалуйста, попросите Джека Снеда зайти в мой кабинет.


- Хорошо, мистер Мастерс.


- В оригинальном издании, - снова заговорил Брэндис, - приведен следующий стихотворный перевод с латыни. Итак, кхм-хм.


Он нарочно сделал вид, что прочищает горло, готовясь к чтению, и действительно принялся читать вслух:


От боли и печали освободит нас смерть,
Не ощутим ни моря гладь, ни твердь,
И пусть небесный свод на землю упадет,
Не будет нас – наш век уже пройдет.


- Я знаком с этим четверостишьем, - уязвленно оборвал его Мастерс, вдруг почувствовав себя школьником, получающим выволочку от учителя.


- Данное четверостишье, - как ни в чем не бывало продолжил Брэндис, - отсутствует в вашем издании, а его место занято следующим подложным четверостишьем, Бог уж знает какого происхождения. Позвольте зачитать и его.


Брэндис раскрыл великолепно выполненное, в мехе вуба, издание «Обелиска», отыскал большим пальцем нужные строчки и стал читать:


От боли и печали свободу обретем,
Нельзя понять сего земным умом.
Лишь умерев, познаем в тот же час:
Блаженство вечное впредь ожидает нас.


Не спуская взгляд с Мастерса, Брэндис захлопнул украшенную мехом книгу и заговорил обвинительным тоном:


- Наиболее же возмутительно то, что сама идея данного четверостишья диаметрально противоположна замыслу всего произведения. И откуда только оно взялось? Кто-то должен был его написать, но только не Драйден и не сам Лукреций.


Он посмотрел на Мастерса так, будто скандальное авторство принадлежало именно ему, директору издательства «Обелиск».


Тем временем, в кабинет вошел Джек Снед, главный литературный редактор издательства.


- Он прав, - с покорностью признался Снед своему начальнику. – И это всего одно из тридцати изменений, появившихся в тексте. Как только нам стали приходить письма, я стал просматривать всю книгу целиком, а сейчас принялся за остальные недавние издания осеннего каталога.


- И в нескольких из них я также нашел разночтения, - прибавил он со вздохом.


- Вы последним из редакторов вычитывали корректуру перед отправкой в набор. На тот момент в тексте встречались такого рода ошибки? – спросил Мастерс.


- Исключено, - твердо произнес Снед. – Я также лично просматривал гранки – никаких расхождений не было и там. Текст начинает меняться только после завершения переплета, как ни абсурдно это звучит. Более того, изменяются лишь экземпляры, выполненные в мехе вуба с золотым тиснением. С книгами в обычном картонном переплете ничего не произошло.


Мастерс удивленно поднял брови:


- Но они все из одного издания, и на печать отправлялись одной партией. По правде говоря, мы первоначально не собирались использовать эксклюзивный, более дорогостоящий переплет. Мы решили этот вопрос в последний момент, когда отдел продаж предложил выпустить половину тиража в мехе вуба.


- Полагаю, - заметил Джек Снед, - нам придется тщательно проработать версию о мехе марсианского вуба.


Час спустя Мастерс, разом постаревший и еле держащийся на ногах от усталости, и литературный редактор Джек Снед, сидели в кабинете Лютера Сейперштейна, делового представителя «БезИзъяна, Инкорпорейтед», компании по заготовке пушнины, у которой «Обелиск» приобрел мех вуба для отделки переплетов.


- Прежде всего, - начал Мастерс энергичным профессиональным тоном, - что же такое мех вуба?


- В сущности, если прямо отвечать на заданный вами вопрос, это мех марсианского пушного зверя, называемого вубом, - принялся объяснять Сейперштейн. – Знаю, джентльмены, что не сказал вам ничего нового, но это утверждение, с которым все мы можем согласиться, будет служить некой отправной точкой, основанием для более существенных выводов. Чтобы наиболее полно ответить на ваш вопрос, позвольте рассказать вам о свойствах самого вуба. Мех этого животного очень трудно достать, что и является основной причиной его высокой ценности. А сама трудность заключается в том, что вуб умирает очень нечасто. Этим я хочу сказать, что вуба почти невозможно убить, даже больную или старую особь. Более того, даже если удается убить вуба, его шкура продолжает жить. Это свойство делает мех вуба непревзойденной ценностью для декораторов домашних интерьеров или для вас, книгоиздателей, ведь его можно использовать при переплете наиболее ценных, передающихся из поколения в поколение книг…


Мастерс вздохнул и рассеянно уставился на вид из окна, пока Сейперштейн продолжал свой монолог.

Сидевший рядом литературный редактор делал в блокноте краткие, таинственного вида заметки с мрачным выражением на моложавом, волевом лице.


- Партия меха, которую мы поставили вам по вашей просьбе, - продолжал Сейперштейн, - и заметьте: именно по вашей, мы сами никогда не предлагали вам наш товар… так вот, та самая партия состояла из самых эксклюзивных, безупречных шкур из имеющихся у нас в наличии. Эти живые шкуры обладают собственным неповторимым блеском, и ничто ни на Марсе, ни на самой Земле не может с ними сравниться. Эти шкуры сами излечивают себя от любых повреждений. С течением времени мех становится все более и более густым, так что ценность переплетенных им книг все более возрастает, как и спрос на них. Пройдет десять лет, и ваши переплетенные мехом вуба книги….


- Итак, шкура остается живой, - перебил Снед. Любопытно. А этот вуб, по вашим словам, такой живучий, что его практически невозможно убить.


Снед метнул быстрый взгляд в сторону Мастерса и продолжил:


- Все без исключения из тридцати с чем-то разночтений, появившихся в текстах наших книг, посвящены теме бессмертия. Изменения, оказавшиеся в книге Лукреция Карра, вполне типичны: оригинальный текст утверждает временность человеческого существования: даже если оно продолжится после смерти, человек не будет помнить о своей прошедшей жизни. Фальшивый фрагмент, напротив, недвусмысленно говорит о том, что наша жизнь будет иметь некое продолжение, что, как вы говорите, полностью расходится с философией Лукреция. Вы понимаете, чему мы стали свидетелями? Жизненные воззрения этого вуба, черт его дери, отразились на книгах самых разных авторов. Вот в чем дело!


Снед замолчал и продолжил что-то черкать в блокноте.


- Как же может шкура животного, пусть даже и вечно живущего, повлиять на содержание книги? – удивился Мастерс. – Текст уже напечатан: страницы обрезаны, склеены и прошиты. Это просто в голове не укладывается. Ну и что, что переплет, этот мех, будь он проклят, действительно живой, мне все равно с трудом верится во все это.


Он взглянул на Сейперштейна и спросил:
- Если мех жив, то чем он питается?


- Мельчайшими частицами продуктов питания, которые попадают в воздух помещения, - с уверенностью и даже достоинством ответил Сейперштейн. – Он вдыхает эти частицы через свои поры.


Мастерс встал из-за стола, но Джек Снед продолжал сидеть, задумчиво изучая свои записи.


- Некоторые из исправленных текстов весьма забавны. Встречаются как полные изменения смысла текста и замысла автора, как в случае с Лукрецием, так и очень тонкие, почти незаметные коррективы, если можно так выразиться, тех текстов, которые в большей степени соотносятся с учением о вечной жизни. Имеем ли мы дело с частным мнением одной формы жизни, или же вуб знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция: она величественна, прекрасна, замечательна – как поэзия. Но как философская концепция она может быть ошибочна. Я не знаю. Я не пишу книг, я просто их редактирую. И вмешиваться в смысл авторского текста для редактора – последнее дело. Но именно этим и занимается вуб или, в крайнем случае, оставшаяся после него шкура.


Снед вновь замолчал.


- Хотел бы я знать, можно ли на этом заработать, - сказал Сейперштейн.

91. WODAFAG

Not by its Cover

(Philip K. Dick)


Президент издательства «Обелиск Букс» был, как и многие люди в возрасте, довольно несдержанным, а потому сказал раздражённо:


— Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Материал уже напечатан. Даже если в тексте есть ошибка, мы ничего не можем сделать.


— Но мистер Мастерс, — возразила та, к которой он обращался, — это очень важно, сэр. В случае, если мистер Брэндис прав, как он заявляет, целая глава…


— Я читал его письмо, более того, говорил с ним по видеотелефону. Я знаю, о чём он заявляет.


Мастерс подошёл к окну своего кабинета, угрюмо посмотрел на сухую, испещрённую кратерами поверхность Марса, которую наблюдал столько десятилетий. «Напечатано и переплетено пять тысяч копий, — подумал он. – Половина из них — в шкуру марсианского уаба, декорированную золотом. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно было найти. Мы терпели убытки ещё на стадии публикации, а теперь вот это».


На его столе лежал экземпляр книги «De Rerum Natura» Лукреция в возвышенном благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс рассерженно перелистал хрустящие белые страницы. Он размышлял: «Кто бы мог подумать, что на Марсе есть читатели, досконально знающие такой древний текст?» Тем не менее, человек, ожидавший в приёмной, был одним из восьми написавших или позвонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.


Спорного? Спора-то и не было: восемь знатоков латыни оказались правы. Задача состояла в том, чтобы заставить их тихо откланяться, забыв, что они когда-либо прочли издание «Обелиска» и нашли злополучный фрагмент.


Коснувшись кнопки интеркома, Мастерс сказал секретарю: «Хорошо, впустите».


Иначе этот человек не уйдёт никогда. Припаркуется снаружи. С филологами всегда так: их терпение кажется безграничным.


Дверь открылась, в проёме показался высокий седовласый мужчина в старомодных очках земного фасона и с портфелем в руке.


— Спасибо, мистер Мастерс, — сказал он, входя. – Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает такую ошибку, как эта, настолько важной.


Он сел у стола, быстро расстегнул портфель.


— Мы всё-таки колониальная планета. Все наши ценности, нормы, памятники материальной культуры и обычаи исходят с Земли. ШОЗАНАХ считает ваше издание этой книги…


— ШОЗАНАХ? – перебил Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, что не помешало ему горестно вздохнуть. Очевидно, одна из множества бдительных ненормальных организаций, пристально изучающих всё напечатанное, и либо ведущая свою деятельность отсюда, либо направляемая с Земли.


— «Шедевры Общемирового Значения — Анализ, Наблюдение, Абберации, Хранение» – пояснил Брэндис. – У меня с собой есть аутентичное земное издание «De Rerum Natura» в переводе Драйдена, всё как в вашем местном варианте.


Слово «местный» он сказал с такой интонацией, как если бы произносил слова «отвратительный» и «посредственный». Как будто, думал Мастерс, «Обелиск Букс» совершал нечто оскорбительное, вообще занимаясь книгопечатанием.


— Давайте рассмотрим недостоверные вставки в текст. Для начала настоятельно рекомендую изучить мою копию, — он выложил на стол Мастерса раскрытую старинную книгу, напечатанную на Земле, – в которой всё представляется верным. А теперь, сэр, экземпляр вашего тиража, тот же отрывок.


Рядом с маленькой потрёпанной книгой голубого цвета он положил один из великолепных больших экземпляров, переплетённых в шкуру уаба, изданных «Обелиск Букс».


— Позвольте позвать редактора, – сказал Мастерс и, нажав кнопку интеркома, распорядился пригласить Джека Снида.


— Цитируя из достоверного издания, — снова начал Брэндис, – мы получаем следующий перевод с латыни в виде метрического стиха. Кхм, — он смущённо откашлялся, а затем начал читать вслух:


От чувства печали и боли нас ждёт избавленье;
Поскольку не станет и нас, пропадут и они.
И пусть небеса в море рухнут от землетрясенья,
Мы будем, как птицы, парить недвижимо средь них.


— Мне известен этот текст, — резко бросил Мастерс, чувствуя подступающее негодование: этот тип поучал его, как маленького.


— Данное четверостишие, – продолжил Брэндис, – отсутствует в вашем издании. Зато на его месте появляется следующее, Бог знает какого происхождения. С вашего позволения.


Взяв роскошный экземпляр «Обелиска», перелистав страницы и найдя нужное место, он зачитал:


От чувства печали и боли нас ждёт избавленье;
За гробом не может испытывать их человек.
Волною уносит нас смерть, обещая спасенье:
Земная юдоль — лишь предвестник блаженства навек!


Пристально смотря в глаза Мастерса, Брэндис захлопнул том в уабовом переплёте.


— Самое досадное то, — заключил он, – что этот отрывок утверждает нечто диаметрально противоположное смыслу всей книги. Откуда он взялся? Кому-то же надо было его написать? Драйден и Лукреций этого не делали.


От так сверлил взглядом Мастерса, будто подозревал в авторстве его лично.


Дверь кабинета открылась, впуская редактора.


- Он прав, — покорно подтвердил вошедший. – И это только одно из примерно тридцати изменений в тексте; я перерыл всё произведение, когда начали приходить письма. А теперь работаю и над другими единицами из каталога, выпущенными нами недавно в осенний период, – недовольно добавил он. – Нашёл изменения и в нескольких из них.


— Ты был последним редактором, читающим корректуру текста перед его сдачей в набор, – заметил Мастерс. — Этих ошибок ведь не было?


— Безусловно нет, — ответил Снид. – Я лично проверял и корректурные оттиски; в них также не было изменений. Они не появлялись до тех пор, пока не были готовы переплетённые экземпляры, как бы безумно это ни звучало. Более того, только те, что сделаны в золоте и шкуре уаба. Обычные книги в картонном переплёте остались без изменений.


Мастерс непонимающе заморгал.


- Но они все того же тиража. Они вместе проходили под одним прессом. Собственно, мы изначально и не планировали эксклюзивный дорогой переплёт - только в последнюю минуту главный офис предложил оформить половину издания именно так.


— Думаю, — сказал Джек Снид, – нам предстоит тщательная работа по изучению шкуры марсианского уаба.



Часом позже уставший, буквально на глазах постаревший Мастерс, сопровождаемый редактором Джеком Снидом, встретился лицом к лицу с Лютером Сеперстайном, торговым агентом фирмы «Флоулесс Инкорпорейтед», занимающейся заготовкой шкур; шкуры уаба, пошедшие на переплёт, «Обелиск Букс» получил от них.


— Во-первых, — начал Мастерс сухим деловым тоном, – что такое уабовая шкура?


— Собственно, — ответил Сеперстайн, – в том смысле, в каком вы задаёте вопрос, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, джентльмены, это не говорит вам о многом, но, по крайней мере, это исходный пункт, постулат, в отношении которого мы все можем согласиться, и с которого возможно начать построение чего-либо более занимательного. Для большего содействия вашему пониманию позвольте осветить природу уаба как такового. Его шкура высоко ценится оттого, что, среди прочих причин, она – настоящая редкость. Шкура уаба является редкой потому, что уаб редко умирает. Под этим я имею в виду, что уаба почти невозможно умертвить, даже больную или старую особь. А если уаб всё-таки убит, его шкура продолжает жить. Это качество наделяет её уникальной ценностью при использовании в предметах интерьера, или, как в вашем случае, в переплётах бессмертных шедевров, которые теперь могут оправдать этот эпитет.


Сеперстайн монотонно продолжал свой монолог, Мастерс вздохнул и уныло взглянул в окно. Редактор, сидевший рядом, стенографировал с угрюмым выражением на молодом энергичном лице.


— То, что мы предоставили, — говорил Сеперстайн, – когда вы пришли к нам – и заметьте, это вы к нам пришли, мы вас не заставляли – было самым отборным товаром безупречного качества из всего нашего огромного запаса. Этот живой материал обладает уникальным блеском, на Марсе или дома на Земле нет ничего похожего. Порванный или поцарапанный, он способен самовосстанавливаться. Месяц за месяцем он наращивает более густой мех, делая обложки ваших томов ещё роскошнее, а следовательно, ещё респектабельнее. Через десять лет качество меха этих уабовых переплётов…


— Значит, шкура всё ещё жива, — встрял Стид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его практически невозможно убить.


Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.


- Каждое из тридцати странных изменений, сделанных в тексте нашей книги, связано с бессмертием. Переработка текста Лукреция стандартна: оригинал учит, что человек не вечен, и даже если продолжает существовать после смерти, то это не имеет значения, поскольку у него не сохраняется воспоминаний о земной жизни; вместо этого появляется новый отрывок, решительно заявляющий о будущей жизни, основанной на земной, в полном несоответствии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что мы имеем, не так ли? Чёртову философию уаба, наложенную на разных авторов, вот что. От начала и до конца.


Он резко умолк, вернувшись к своим заметкам.


— Как может шкура, — спросил Мастерс, – даже остающаяся вечно живой, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан – страницы обрезаны, листы проклеены и прошиты – это противоречит логике. Даже если переплёт, то есть проклятая шкура, действительно живёт, я едва могу во всё это поверить, – он взглянул на Сеперстайна. – Если она жива, что она ест?


— Крохотные съедобные частицы, взвешенные в атмосфере, — вежливо ответил Сеперстайн.


— Пойдём. Это смешно, — поднялся Мастерс.


— Она вдыхает частицы, — тон Саперстайна был полон достоинства и даже порицания, – через свои поры.


Изучая заметки и не поднимаясь вместе с директором, Джек Снид задумчиво произнёс:


— Некоторые исправленные тексты просто восхитительны. Они варьируются от полного изменения оригинала и авторской мысли, как в случае Лукреция, до очень тонких, почти незаметных исправлений (если тут уместно это слово) текстов в соответствии с теорией о вечной жизни. Вопрос заключается в следующем: столкнулись ли мы всего лишь с мнением отдельной формы жизни, или уаб действительно знает, о чем он говорит? Взять, например, стихотворение Лукреция. Оно великолепно, очень красиво и интересно, но — как поэзия. В философском плане оно может быть ошибочным. Хотя я не уверен. Это не моя работа, я всего лишь редактирую книги, я их не пишу. Последняя вещь, которой следует заниматься хорошему редактору – это разглагольствовать по поводу авторского текста. Но этим занимается уаб, или, каким бы то ни было образом, его шкура.


Снид умолк. Сеперстайн заметил:


— Интересно, можем ли мы с этого что-нибудь иметь…

92. ya29

Не по обложке


Филип Дик


Пожилой, желчный президент издательства «Обелиск Букс» произнес раздраженно: «Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати. Если в тексте есть ошибка, мы ничего не можем с этим поделать».
– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – это такая серьезная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…
– Я читал его письмо. И разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.


Мастерс подошел к окну в своем офисе и угрюмо уставился на иссушенную, обезображенную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже столько десятилетий подряд. «Пять тысяч копий напечатано и переплетено, – подумал он. – И половина из них в обложке из тисненной золотом кожи марсианского уаба. Самого элегантного и дорогого материала, который мы только смогли найти. Мы и так потеряли кучу денег на издании этой книги. А тут еще это».


У него на рабочем столе лежал экземпляр той самой книги. «О природе вещей» Лукреция в величественном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистнул несколько белых хрустящих страниц. «Разве можно было предвидеть, что кто-нибудь на Марсе окажется знатоком столь древнего текста? – размышлял он. – А человек, ожидающий в приемной, – как раз из тех восьми, что написали или позвонили в «Обелиск Букс» по поводу одного спорного отрывка. Спорного? Спорить, собственно говоря, было не о чем: восемь местных латинистов были совершенно правы. Речь шла лишь о том, чтобы потихоньку их спровадить, заставив забыть, что они когда-либо читали издание "Обелиск Букс" и откопали в нем этот злосчастный отрывок@.


Нажав на кнопку аппарата внутренней связи на своем столе, Мастерс обратился к секретарше в приемной: «Хорошо, пусть войдет». Иначе этот тип никогда не уйдет, так и будет торчать у него в приемной. Ученые вообще такие – их терпению, похоже, нет предела.


Открылась дверь, и в комнате выросла фигура высокого седого мужчины в старомодных очках в земном стиле, с портфелем в руке. «Благодарю Вас, мистер Мастерс, – сказал он, входя в кабинет. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация считает эту ошибку настолько серьезной». Он подсел к столу и быстро расстегнул молнию на своем портфеле.
– В конце концов, мы – планета-колония. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи мы унаследовали от Земли. НЗГИИПА считает, что, публикуя эту книгу, Вы…
– «НЗГИИПА»? – перебил его Мастерс. Он никогда не слышал этого названия, и все же при его упоминании тяжело вздохнул. Наверняка, одна из этих многочисленных странноватых сверхбдительных шарашек, которые придирчиво изучают все, что выходит из печати, и либо вылупляются здесь на Марсе, либо прибывают с Земли.


– Наблюдатели за глобальным искажением и подделкой артефактов, – объяснил Брэндис. – У меня с собой аутентичное, правильное земное издание поэмы “О природе вещей” – также в переводе Драйдена, как и Ваше местное издание.
Он сделал особый акцент на слове «местное», из-за чего оно прозвучало как «отвратительное» и «второсортное» – как будто, мрачно подумал Мастерс, издавая книги, «Обелиск Букс» занимается чем-то гнусным. «Давайте рассмотрим внесенные изменения. Я настаиваю, чтобы Вы сначала изучили мой экземпляр, в котором все точно, – он положил на стол Мастерса раскрытую книгу, старую, потрепанную, напечатанную еще на Земле, – а затем Ваш экземпляр, тот же отрывок». Рядом с маленькой старинной голубой книжкой он положил одну из больших красивых книг в кожаном переплете, выпущенных «Обелиск Букс».


«Дайте я позову сюда своего корректора», – сказал Мастерс и, нажав кнопку внутренней связи, попросил мисс Хэнди: «Пожалуйста, пригласите ко мне Джека Снида».
– Сейчас, мистер Мастерс.
– Если мы обратимся к аутентичному изданию, – произнес Брэндис, – мы обнаружим следующее переложение латинского подлинника. Гм. Немного смущаясь, он откашлялся, затем громко прочел:


From sense of grief and pain we shall be free;
We shall not feel, because we shall not be.
Though earth in seas, and seas in heaven were lost,
We should not move, we only should be toss'd.


(От горя и боли мы будем освобождены;
Мы не будем испытывать чувств, поскольку не будем существовать.
И пусть землю поглотит море, а море поглотят небеса,
Мы не пошевелимся, нас лишь будет бросать из стороны в сторону (англ.) – Прим. переводчика)


– Да знаю я этот отрывок, – резко отозвался Мастерс. Он был уязвлен: его собеседник отчитывал его, как мальчишку.
– В Вашем издании, – продолжал Брэндис, – это четверостишие отсутствует, а вместо него бог знает откуда появилась вот эта подделка. Позвольте мне». Взяв в руки роскошный экземпляр в коже уаба, изданный «Обелиск Букс», он пролистал книгу, нашел нужное место и зачитал:


Ни горестей, ни боли мы не будем знать –
Что на земле не суждено нам испытать.
Лишь после смерти осознает человек:
Мы будем счастливы и не умрем вовек.


Гневно глядя на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу. «Самое возмутительное, – сказал он, – это то, что идея данного четверостишия прямо противоположна смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден его не писал, и Лукреций тоже». Он не сводил глаз с Мастерса, будто считал, что именно он это сделал.


Дверь офиса отворилась, и в комнату вошел Джек Снид, корректор издательства. «Он говорит правду, – покорно произнес Снид, обращаясь к своему начальнику, – и это лишь одно из примерно тридцати изменений в книге. Когда стали приходить письма, я решил проверить ее всю. Сейчас я начал проверять и другие недавно вышедшие книги, которые представлены в нашем осеннем каталоге. И, – пробормотал он, – я нашел изменения и в некоторых из них тоже».
– Вы последним сверяли текст, перед тем, как он отправился в набор. В нем тогда были эти ошибки? – спросил Мастерс.
– Ничего подобного, – ответил Снид. – И я лично вычитал гранки; в них тоже не было никаких изменений. Изменения появились уже в готовых, переплетенных экземплярах – если в этом, конечно же, есть какой-то смысл. Точнее, только в тисненных золотом и обтянутых кожей уаба. Те, что в обычной обложке – они в полном порядке.


Мастерс сощурился. «Но ведь они из одной партии. Он печатались на одном станке. На самом деле, изначально мы не думали ни о каком эксклюзивном, дорогостоящем переплете. Эта идея возникла в самый последний момент: наш бизнес-консультант предложил оформить половину издания в коже уаба».
– Похоже, – сказал Джек Снид, – нам придется тщательнее разобраться с тем, что же такое эта кожа марсианского уаба.


Час спустя стареющий, дряхлеющий Мастерс, вместе со своим корректором Джеком Снидом, сидел напротив Лютера Саперштейна, бизнес-агента из ОАО «Флолесс», компании–поставщика кожи. Именно у них «Обелиск Букс» и приобрело кожу уаба, которой были переплетены их книги.


– Прежде всего, – отрывистым, деловым тоном спросил Мастерс, – что такое кожа уаба?
– Самый простой ответ на Ваш вопрос, – отозвался Саперштейн, – это кожа, получаемая от марсианского уаба. Знаю, джентльмены, это вам ни о чем не говорит, но, по крайней мере, это некий ориентир, аксиома, с которой мы все можем согласиться, с чего мы можем начать и на чем можем построить нечто более внушительное. Чтобы вы лучше поняли суть дела, позвольте мне сообщить вам некоторые сведения о природе этого самого уаба. Его кожа очень ценная, потому что, среди прочего, она редкая. А редкая она потому, что уабы редко умирают. Я имею в виду, что убить уаба, даже старого или больного, практически невозможно. И даже если уаба убивают, его шкура продолжает жить. Это качество очень ценится в дизайне интерьеров или, как в вашем случае, в издании драгоценных книг, которым предназначена долгая жизнь.


Мастерс вздохнул и равнодушно посмотрел в окно; в ушах у него звучал монотонный голос Саперштейна. Рядом с ним корректор Снид делал торопливые, неразборчивые записи; на его молодом, энергичном лице было мрачное выражение.


– Материал, который мы вам поставили, – продолжал Саперштейн, – когда вы к нам обратились – вспомните: это вы к нам обратились, мы вас специально не разыскивали, – это самые безупречные, отборные шкуры во всей нашей огромной коллекции. Эти живые шкуры излучают свой собственный уникальный свет. С ними ничто не может сравниться – ни на Марсе, ни дома на Земле. Если шкуру порвали или поцарапали, она сама себя восстановит. Месяц за месяцем шкура будет расти, увеличиваться в размерах, придавая обложкам ваших томов все более роскошный вид, отчего они будут пользоваться большим успехом. Через десять лет качество переплетов этих книг…
– Значит, шкура все еще жива, – перебил его Снид. – Интересно. А уаб, как Вы говорите, такой хитрый, что его практически невозможно убить.
Он взглянул на Мастерса.
– Каждое из тридцати с лишним изменений в текстах наших книг касается бессмертия. Исправления в поэме Лукреция – типичный пример. Согласно оригиналу, человек смертен. И даже если есть жизнь после смерти, это не имеет никакого значения, потому что человек все равно не будет ничего помнить о своем земном существовании. Вместо этого отрывка появляется новый, подложный; в нем прямо говорится о будущей жизни, являющейся продолжением этой. Так сказать, полное несоответствие всей философии Лукреция. Вы ведь понимаете, что происходит, не так ли? Философия этого проклятого уаба заменила собой идеи целого ряда авторов. Вот и все. Точка, – он неожиданно замолчал и продолжил писать, не проронив больше ни слова.


– Но как может шкура, – не унимался Мастерс, – пусть даже все еще живая, повлиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, листы проклеены и прошиты – это против всякой логики. Даже если этот переплет, эта проклятая шкура действительно живая, я все равно не могу в это поверить.
Он в гневе смотрел на Саперштейна.
– Если она живая, чем она питается?
– Мельчайшими частицами питательных веществ, взвешенными в атмосфере, – вежливо объяснил Саперштейн.


Вставая, Мастерс сказал: «Пойдем. Это просто смешно».
– Она поглощает эти частицы через поры, – настаивал Саперштейн. В его голосе звучало достоинство и даже упрек.


Посматривая свои записи и не вовсе не собираясь уходить вместе со своим шефом, Джек Снид задумчиво произнес: «Некоторые из исправленных текстов просто потрясающие. В отдельных случаях налицо полное изменение исходного фрагмента – и смысла, который вкладывал в него автор, – что произошло с Лукрецием, в других – очень тонкие, почти незаметные исправления, так что в итоге тексты, если так можно выразиться, в большей мере согласуются с доктриной вечной жизни. Настоящий вопрос вот в чем. Имеем ли мы дело всего лишь с мнением какой-то отдельной формы жизни, или уаб знает, о чем говорит? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. Она действительно выдающаяся, очень красивая, очень интересная – как поэзия. Но как философия она, возможно, и не соответствует истине. Не знаю. Это не моя работа: я редактирую книги – я их не пишу. Последнее, чем должен заниматься корректор, – это на свой манер интерпретировать авторский текст. Но именно это и делает уаб – ну, или оставшаяся от него шкура». Сказав это, Снид замолчал.
– Мне было бы интересно узнать, привнесла ли она что-нибудь по-настоящему ценное, – произнес Саперштейн.

93. Yuhina Bird

Не суди по обложке.(Филипп К. Дик)

– Я не хочу его видеть, мисс Хенди, – раздраженно заявил пожилой президент компании Обелиск Книги. – Книга уже в печати. Если в тексте есть ошибка, мы сейчас уже ничего не сможем сделать.

– Но мистер Мастерс, – начала мисс Хенди, – это очень серьезная ошибка, сэр. Если, конечно, он прав. Мистер Брэндайс требует, чтобы вся глава…

– Я читал его письмо. И к тому же разговаривал с ним по видео связи. Я знаю, чего он добивается.

Мастерс подошел к окну и угрюмо уставился на скучную, изъеденную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже так много десятилетий. Пять тысяч копий уже напечатаны и переплетены, думал он. Более того, половина оттеснены золотом и покрыты марсианским ваб-мехом – самым изысканным и дорогим материалом, который у нас имеется. Мы уже столько денег потеряли на этом издании, а теперь еще и это.

Один из экземпляров книги лежал на его столе. «О природе вещей» Лукреция в величественном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито листал хрустящие белые страницы. Неужели они думают, что на Марсе кто-то настолько хорошо знает такой древний текст? Он задумался. Снаружи ждал мужчина – один из тех восьми, кто написал или позвонил в Обелиск Книги насчет спорного абзаца. Спорного? Спора-то и не было – восемь местных латинистов были правы. Весь вопрос был в том, чтобы разобраться с ними тихо и забыть, что они когда-то просматривали издание Обелиска и уцепились за этот спорный абзац.

Нажав на кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:

- Ладно. Впусти его.

Иначе, он, просто, никогда не уйдет – уютно расположится снаружи. Ученые обычно всегда такие – иногда кажется, у них безграничное терпение.

Дверь открылась, и вдали замаячил высокий седовласый человек в старомодном костюме, очках, модных на Земле и с портфелем в руке.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, войдя в кабинет. – Сэр, позвольте мне объяснить, почему моя организация считает эту ошибку настолько серьезной.

Не дожидаясь приглашения, он присел за стол и энергично расстегнул свой портфель.

- Мы в ответе за всю колонию на этой планете. Все наши ценности, сокровища, обычаи и традиции пришли к нам с Земли. ВОДНИУС считает, что публикация этой книги…

– ВОДНИУС? – перебил его Мастерс. Он никогда не слышал о них, но мысленно застонал. Скорее всего, одна из множества неусыпных, ловких организаций, которые внимательно изучают всю печатную продукцию, не важно, издана она на Марсе или пришла с Земли.

– Всеобщий Дозор Нарушений И Утерянных Сокровищ, – объяснил Брендайс. – У меня с собой верное, исправленное издание «О природе вещей» в переводе Драйдена с Земли и ваше, местное издание.

Он произнес слово «местный» так, будто это что-то отвратительное и второсортное, будто он хотел сказать, что Обелиск Книги вообще выпускает сомнительную продукцию.

– Давайте обсудим недостоверные искажения. Вам следует сначала изучить мое издание, – он открыл потрепанный, старый томик и положил его на стол, – с правильным вариантом перевода. А затем ваше издание, сэр. Тот же абзац.

Рядом с маленьким, древним, синим томиком он положил красивое, большое, обитое ваб-мехом издание Обелиск Книги, которое они уже успели выпустить.

– Позвольте мне пригласить сюда моего литературного редактора, – сказал Мастерс и нажал на кнопку интеркома. – Мисс Хенди, попросите зайти Джека Снида, пожалуйста.

– Да, мистер Мастерс.

– Чтобы процитировать верное издание, – начал Брэндайс. – мы используем метрическую меру латинского языка следующим образом. Кхм!

Он смущенно прочистил горло и начал громко читать.

Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо. (перевод Ф. Петровского)

– Я знаю этот абзац, – уязвлено процедил Мастерс. Этот человек просвещал его, будто он был ребенком.

– Это четверостишье отсутствует в вашем издании, а вот это, ложное четверостишье – Бог весть откуда взявшееся – появилось на его месте. Позвольте мне.

Он начал листать богатое, обитое ваб-мехом издание Обелиска, ища необходимое место, и зачитал.

От чувства горя и боли освободиться должны мы,
То земному человеку не познать и не узреть при жизни.
Скончавшись же, исследуем глубины эти,
Умеренность нас приведет к блаженству вечному.

Свирепо наблюдая за Мастерсом, Брэндайс с шумом захлопнул обитую ваб-мехом книгу.

– Что наиболее досадно, – сказал Брэндайс, – четверостишье это несет в себе мораль полностью противоположную всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Драйден не писал его, и Лукреций не писал.

Он разглядывал Мастерса, будто думал, что тот сам написал его.

Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор компании, Джек Снид.

– Он прав, – безропотно сказал тот своему работодателю. – И это всего лишь одно из тридцати или более изменений в тексте. После того, как начали приходить письма, я перерыл всю книгу. А теперь приступил к новинкам в нашем осеннем каталоге, – пробормотал он. – И там я уже нашел несколько изменений.

Мастерс сказал:

– Вы – последний редактор, который вычитывает текст прежде, чем тот отправляется к наборщикам. Тогда там были эти ошибки?

– Безусловно, нет, – заявил Снид. – Я сам проверил гранки – в гранках нет изменений. Они появились только после того, как издания были напечатаны и переплетены, если это имеет какое-то значение. И, если быть более конкретным, только в изданиях тесненных золотом и переплетенных ваб-мехом. Обычные же копии в жестком переплете – с ними все нормально.

Мастерс поморщился.

– Но это одно и то же издание. Они печатались вместе. Вообще-то, сначала мы не планировали эксклюзивный, дорогой переплет. Мы обсуждали этот вопрос в последнюю минуту, и торговая контора предложила сделать половину издания в ваб-мехе.

Я думаю, - произнес Джек Снид. – нам стоит начать секретную проверку марсианского ваб-меха.

***

Через час постаревший, трясущийся Мастерс в сопровождении литературного редактора Джека Снида сидел напротив Лютера Зэперштейна, торгового агента компании по выделке шкур корпорации Безупречность. Именно у них Обелиск Книги получили ваб-мех для переплета книг.

– Перво-наперво, – оживленным, деловым тоном спросил Мастерс, – что такое ваб-мех?

– По существу, – начал Зэперштейн, – в том смысле, который вы вкладываете в вопрос, это мех марсианского ваба. Я понимаю, это мало что говорит вам, господа, но, по крайней мере, это ориентир – допущение, с которым мы можем согласиться и на основе которого мы можем выстроить что-то более впечатляющее. Чтобы быть более полезным, позвольте предоставить вам информацию о природе самого ваба. Мех так ценен потому, что, кроме всего прочего, он очень редкий. Ваб-мех – редок потому, что вабы нечасто умирают. Говоря это, я имею ввиду, что это – почти невозможно – убить ваба – даже больного и старого ваба. Хотя, их все равно убивают – а шкура продолжает жить. Это качество придает им уникальную ценность в декорировании домов или, в вашем случае, в переплете драгоценных книг, которые выдержат целую жизнь.

Мастерс вздохнул и бессмысленно уставился за окно, в то время как Зэперштей продолжал бубнить. Рядом с ним, его моложавый литературный редактор, с неясным выражением на энергичном лице, делал краткие критические замечания.

– Когда вы пришли к нам, – продолжил Зэперштейн, – запомните, вы пришли к нам – мы вас не искали, мы предоставили вам отборные, лучшие шкуры в нашем огромном реестре. Эти живые шкуры сияют их собственным, уникальным лоском – ничего подобного вы не найдете ни на Марсе, ни дома, на Земле. Если она порвется или поцарапается, шкура сама себя заживит. Она растет – спустя месяцы шерсть становится все более и более пышной, таким образом, обложки ваших томов становятся все более роскошными и поэтому намного более популярными. Спустя десять лет качество густой шерсти на книгах, переплетенных ваб-мехом…

Прервав его, Снид заметил:

– Так, значит, шкура все еще жива. Интересно. А вабы, как вы сказали, настолько ловкие, что их практически невозможно убить, – он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати странных изменений в текстах сделаны в книгах потенциально вечных. Исправление Лукреция символично – оригинальный текст учит, что человек не вечен, что даже если он выживет после смерти – это не будет иметь никакого значения, ведь у него не будет воспоминаний о его жизни здесь. Вместо этого появился новый, ложный абзац, который прямо говорит, что будущая жизнь продолжение нынешней. Как вы и сказали, полное несоответствие со всей философией Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись, нет? Проклятая философия вабов наложилась на работы разных авторов. Вот оно – начало и конец.

Он замолчал, продолжив писать пометки в молчании.

– Как может шкура, даже постоянно живая, влиять на содержание книги? – спросил Мастерс. – Текст уже напечатан, страницы разрезаны, листы склеены и сшиты – это противоречит всякой логике. Даже если переплет, эта проклятая шкура, действительно жива – хотя я вряд ли могу в это поверить, – он уставился на Зэперштейна. – Если она живая, почему она продолжает жить?

– Мельчайшие частицы продуктов питания в подвешенном состоянии в атмосфере, – буднично произнес Зэперштейн.

Поднявшись на ноги, Мастерс сказал:

– Пойдем отсюда. Это смешно.

– Она втягивает в себя эти частицы, – продолжил Зэперштейн, – через поры.

Его тон был горделивым, даже упрекающим.

Не встав вслед за работодателем, продолжая изучать свои заметки, Джек Снид задумчиво сказал:

– Некоторые измененные тексты просто потрясающие. Они различаются от полных изменений оригинального абзаца и авторского смысла, как в случае с Лукрецием, до очень тонких, практически невидимых исправлений – всего в одно слово, изменяя текст в соответствии с теорией о вечной жизни. Вот он – настоящий вопрос. Встретились ли мы просто с мнением одного специфического живого организма или они действительно знают, о чем говорят? К примеру, поэма Лукреция – она великая, очень красивая и очень интересная – как поэзия. Но, как философия, возможно, не права. Я не знаю. Это не моя работа – я просто редактирую книги. Я не пишу их. В конце концов, хороший литературный редактор не интерпретирует по-своему авторский текст. Но это то, что ваб или, каким бы то ни было образом, шкура ваба делает.

Он замолчал.

Зэперштейн произнес:

– Мне интереснее знать, прибавит ли это что-то к ее стоимости?

94. Ziwetta

Не суди по обложке
Президент издательства «Обелиск», пожилой мужчина сурового нрава, раздраженно сказал:


- Я не хочу его видеть, Мисс Хенди. Издание уже в печати. Сейчас мы ничего не сможем сделать, пусть даже в тексте есть ошибка.


- Но мистер Мастерс, - сказала мисс Хенди, - ошибка настолько значительна, сэр…Если он прав. Мистер Брандис заявляет, что вся глава….


- Я читал его письмо. Я даже разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он заявляет.


Мастерс прошелся по кабинету и подошел к окну, за ним простиралась унылая пустыня, которую он созерцал долгие десятилетия. Лишь мрачные кратеры оживляли поверхность Марса. "Пять тысяч напечатанных и переплетенных экземпляров", - подумал он. - Половина - из тисненной золотом шкуры марсианского ваба, а это самый изысканный и дорогой материал, что имеется в наличии. Мы уже теряем деньги на издании, и вот теперь это.
На столе лежит экземпляр книги - Лукреций "О природе вещей" в величественном и прекрасном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс зло пролистал белые хрустящие страницы. Кто мог ожидать, что на Марсе найдутся эксперты, так хорошо знающие столь древний текст? – размышлял он. А человек, ждущий снаружи, лишь один из восьми, звонивших или писавших в издательство Обелиск по поводу спорной страницы. Спорной? Никакого спора – восемь знатоков латыни правы. Вопрос лишь в том, как заставить их тихо отступить и забыть, что они когда-либо читали издание Обелиска и подвергали сомнению найденный отрывок.


Нажав на столе кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарше:


-Хорошо, пригласите его.


Все равно он просто так не уйдет. Люди подобного типа могут устроиться под окнами на ночлег. Ученые, как правило, именно такие. Кажется, будто у них безграничное терпение.


Дверь открылась, и вошел высокий седовласый мужчина в старомодных, в стиле землян, поблескивающих очках, в руках портфель.


- Спасибо, мистер Мастерс,- сказал он, входя. - Позвольте мне объясниться, сэр, почему моя организация считает данную ошибку столь важной.
Он уселся за стол, распахнул портфель.


- Наша планета является колонией. Все ценности, нравы и обычаи, предметы истории и культуры пришли с планеты Земля. СФПАВ считает, что издание книги...


-СПФ...Что? - перебил Мастерс. Он никогда ничего подобного не слышал, но все равно тяжело вздохнул. Было понятно, что это один из многих неусыпных рычагов бдительности, проверяющий все, что издается, неважно, происходит ли это непосредственно на Марсе или пребывает с Земли.
-"Смотрители за Фальсификацией и Подделкой Артефактов В целом", - объяснил Брендис. - У меня с собой оригинальное и верное, выпущенное на земле, издание "О природе вещей" в переводе Драйдена, как и ваша местная версия.


Акцент на слове "местный" прозвучал, как второсортный и некачественный. Можно подумать, размышлял Мастерс, что издательство "Обелиск", выпуская книги, занимается чем-то непристойным.
-С вашего разрешения перейдем к обсуждению недостоверных интерполяций. Предлагаю сначала изучить мой экземпляр, - он положил старое потрепанное земное издание на стол Мастерса и открыл, - вот здесь все фигурирует правильно. А затем, сэр, вашу версию, тот же отрывок.


И он добавил к старинной маленькой голубой книжице еще и связку красивых изданий в переплете из шкуры ваба, напечатанных издательством "Обелиск".


-Если вы не против, я позову выпускающего редактора, - сказал Мастерс, нажимая интерком, он произнес: - Пожалуйста, пригласите к нам Джека Снида.


-Хорошо, мистер Мастерс.


-Цитирование оригинального издания,- продолжил Брендис,- дает нам следующую метрику, звучащую на латыни следующим образом. Он специально откашлялся, а затем начал громко читать.
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.


-Я знаю отрывок, - резко сказал Мастерс, испытывая раздражение. Этот человек читал ему лекцию, словно он ребенок.


-Эти строки,- произнес Брендис-, отсутствуют в вашем издании. Вместо этого, бог знает откуда, на его месте появляется следующая подделка. С вашего позволения.


Он взял книгу, переплетенную шкурой ваба, пролистал большим пальцем страницы до нужного места и начал читать.


Тит Лукреций Кар " О природе вещей" (перевод с латинского Ф. Петровского)





Так и когда уже нас не станет, когда разойдется
Душа с телом, что к земле привязано крепко,
Море пучину извергнет на нас пониманья,
Был ли предел наш земной лишь предвестник того,
Что ждет впереди нас Блаженство и вечно продлится.


Брендис захлопнул экземпляр в кожаном переплете и свирепо посмотрел на Мастерса.


-Больше всего меня беспокоит,- сказал Брендис,- что этот отрывок проповедует идею, придающую всей книге диаметрально противоположный смысл. Откуда он появился? Кто-то должен был его написать. Драйден не создавал его, Лукреций тоже.

Он впился взглядом в Мастерса, словно предполагал, что тот сделал это лично.
Дверь кабинета открылась, и вошел выпускающий редактор издательства Джек Снид.


-Он прав,- покорно согласился он, обращаясь к боссу. - И это только одно из приблизительно тридцати изменений в тексте. С тех пор, как стали приходить письма, я успел пересмотреть все произведение вдоль и поперек. А сейчас я приступил к каталогам с новыми изданиями, что стоят в плане на осень. - И он, ворча, добавил: - В них я тоже нашел несколько.


-Вы были последним редактором, кто читал корректуру, прежде чем отправить текст к наборщикам. Были ли там ошибки?


-Абсолютно точно не было,- сказал Снид, - я лично читал гранки - там тоже никаких замен не встречалось. Замены никак себя не проявляли до тех пор, пока последняя переплетенная копия не вышла в свет. Точнее, если это имеет значение, последняя книга в кожаном переплете и золоте. С книгами в картонном переплете все в порядке.

Мастерс моргнул.
-Это же один тираж. Они одновременно были направлены в типографию. На самом деле, мы изначально не планировали дорогостоящего и редкого оформления. Решение было принято в последнюю минуту, и наш коммерческий отдел предложил половину тиража выставить на продажу в шкуре ваба.


-Я полагаю, - сказал Джек Снид,- мы будем вынуждены исследовать шкуру марсианского ваба со всех сторон.


Час спустя Мастерс, ступая нетвердой походкой пожилого человека, вместе с выпускающим редактором Джеком Снидом, оказался, наконец, напротив Лютера Саперштейна, торгового агента корпорации "Флолесс", занимающейся поставкой кожи, именно у них издательство "Обелиск" приобрело шкуру ваба для переплета книг.
-Прежде всего, - произнес Мастерс отрывисто и деловито, - шкура ваба, что это?


-В принципе,- сказал Саперштейн, - в контексте вашего вопроса - это шкура такого животного, как марсианский ваб. Я знаю, что вам это ничего не говорит, но джентльмены, по крайней мере, это будет той точкой отсчета, тем постулатом, по поводу которого мы можем согласиться, с которого мы можем начать и выстроить что-нибудь более внушительное. Позвольте мне помочь вам и объяснить саму природу ваба. Помимо всего прочего, шкура цениться, так как чрезвычайно редка. Редкость объясняется тем, что вабы умирают очень нечасто. Я подразумеваю под этим, что ваба практически невозможно поймать - даже больного и старого ваба. Но если ваба все-таки удается убить - его шкура продолжает существование. Это свойство придает шкуре уникальную ценность, например, в дизайне домашнего интерьера, или, как в вашем случае, для надежного и дорого переплета книг, способного пройти испытание временем.


Мастерс вздохнул, слушая монотонное бурчание Саперштейно и бесцельно глядя в окно. Рядом выпускающий редактор делал краткие загадочные пометки с мрачным выражением на молодом энергичном лице.


-То, что мы предоставили вам, - сказал Саперштейн, - когда вы к нам пришли, вспомните - вы к нам пришли, мы вас не искали. Так вот - из всех огромных запасов это были самые отборные и великолепные шкуры. Шкуры, продолжающие жить, излучают удивительное, свойственное только им сияние, которое не встретишь больше нигде, ни на Марсе, ни дома на Земле. Шкура излечивает себя сама, если рвется или на ней появляются царапины. Спустя месяцы она обрастает все более пышным ворсом, так что обложки вашего издания становятся еще роскошнее, а значит, будут пользоваться большим успехом. Через десять лет густой ворс переплета из шкуры ваба...


-Значит, шкура все еще жива,- перебил Снид. - Интересно. А ваб, как вы говорите, настолько ловкий, что его фактически невозможно убить. - Он быстро глянул на Мастерса. - Все тридцать замен в тексе имеют отношение к бессмертию. Пересмотр Лукреция символичен - оригинальный текс заявляет, что природа человека времена, даже если он выживет после смерти, не имеет значения, потому что он не будет помнить ничего о земном существовании. Вместо этого появляются новые поддельные отрывки и решительно говорят о жизни в будущем, продолжающую эту, таким образом полностью противореча философии Лукреция. Вы понимаете, что мы с вами наблюдаем, не так ли? Философия проклятого ваба накладывается на философию различных авторов. Вот и все - где начали, там и закончили. - Он замолчал, вернувшись к молчаливому изучению своих заметок.


-Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже живущая вечно, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолиант склеен и прошит - это противоречит здравому смыслу. Даже если эта проклятая шкура, пошедшая на переплет, действительно живая, хотя мне в это верится с трудом.- Он зло посмотрел на Саперштейна, - Даже если она живая, то каким образом она поддерживает существование?


-Мельчайшие частицы продуктов питания накапливаются в атмосфере, - вежливо ответил Саперштейн.


-Это просто смешно. Нам пора идти. - сказал Мастерс, поднявшись на ноги.


-Частицы вдыхаются через поры, - продолжал Саперштейн, тоном, полным благородства и порицания.
Изучая заметки и не торопясь подниматься вслед за шефом, Джек Снид задумчиво произнес:


-Некоторые поправки к тексту довольно занимательны. Они различаются по смысловому диапазону, от полной противоположности к оригинальному отрывку и авторскому значению - как в случае с Лукрецием - до незначительных, едва заметных поправок - всего лишь слово - в тех текстах, которые соответствуют учению о вечной жизни. Основной вопрос вот в чем. Является ли это лишь предположением одной из форм жизни, или ваб знает, о чем говорит? Поэма Лукреция, например, действительно выдающаяся, очень красивая, очень интересная - как поэзия. Но в вопросах философии он может ошибаться. Я не знаю. Это не моя работа. Я просто редактирую книги, а не пишу их. Последнее, что может сделать хороший выпускающий редактор - это интерпретировать авторский текст на собственный лад. Именно так и поступает ваб или шкура, что от него осталась.
Он замолчал.


-Надеюсь, я сумел вам помочь, - произнес Саперштейн.

95. ZuRiFi

"Секрет обложки"

Пожилой главред издательства «Обелиск Букс», известный своим скверным характером, раздраженно ответил:

- У меня нет желания с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже пошла в тираж. Если в тексте есть какие-либо ошибки, то мы уже не в силах что-либо исправить.

- Но, мистер Мастерс, это довольно серьезная ошибка, если, конечно, он говорит правду. Мистер Брендис настаивает на том, что целая глава...

- Я читал присланное им письмо. Я также разговаривал с ним по видеосвязи. Я прекрасно знаю, на чем он настаивает.

Прошагав к окну, Мастерс устремил задумчивый взгляд на изрытую воронками пустынную поверхность Марса, которую он уже многие годы лицезрел. «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены, » - подумал он. «Более того, для обложки половины книг был использован самый дорогостоящий, первоклассный материал, который мы только смогли достать - мех марсианского ваба с золотистым оттенком. Мы и так превысили расходы на издание, а теперь еще и эта проблема».


На письменном столе лежал экземпляр той самой книги. «О природе вещей» Лукреция в превосходном переводе Джона Драйдена, написанном высоким стилем. Бэрни Мастерс со злостью перелистывал белоснежные страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе есть человек, настолько хорошо знающий эту древнюю рукопись!» – размышлял он. И в приемной его ожидал восьмой по счету человек, который написал или позвонил в издательство «Обелиск Букс» по поводу отрывка, вокруг которого шли споры.


Споры? Не было никаких споров и дискуссий. Восемь местных ученых-латинистов оказались правы. Нужно просто убедить их уйти без скандала, забыть о том, что они когда-либо читали эту книгу, изданную «Обелиск Букс», и находили в тексте переводческие ошибки. Мастерс нажал на кнопку внутренней связи на своем столе и попросил секретаря пригласить посетителя. «Иначе не уйдет, пока его не примут», - подумал он. «Люди его типа будут ждать даже на улице. Ученые необычайно терпеливы».


Дверь отворилась, и в комнату вошел седой мужчина высокого роста в старомодных очках стиля «Терра» с портфелем в руках.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. – Позвольте мне объяснить причину того, почему моя организация считает такую ошибку, как эта, весьма существенной.

Он расположился возле стола и открыл свой портфель.

- Мы, все-таки, живем на колониальной планете. Все наши ценности, нравы, памятники материальной культуры и обычаи пришли к нам с Терры. ВОПИФА считает, что ваша интерпретация этой рукописи…

- ВОПИФА? – перебил его Мастерс. Он никогда раньше не слышал об этой организации и всё же тяжело вздохнул. Это, явно, была одна из тех многочисленных групп чудаков, неусыпно проверяющих все печатные материалы, будь они местного издания или присланные с Терры.

- Всемирная Организация по Предотвращению Искажения и Фальсификации Артефактов, - пояснил мистер Брэндис. – Я принес подлинную рукопись Лукреция «О природе вещей», изданную на Терре, и вашу местную публикацию в переводе Драйдена.

«Акцент, сделанный на слове «местную», прозвучал как-то оскорбительно, как что-то второсортное, как будто «Обелиск Букс» занималось чем-то сомнительным, издавая книги» - подумал Мастерс.

- Давайте разберем непонятные исправления в тексте. Вы настаивали на том, чтобы первым увидеть мою рукопись, - сказал он, ложа на стол потрепанную книгу в открытом виде, - в которой эти исправления сделаны корректно. А вот ваша версия книги, тот же отрывок.

Рядом с маленькой старинной рукописью голубого цвета он положил большую красивую книгу с золотистой меховой отделкой, опубликованную издательством «Обелиск Букс».

- Позвольте мне пригласить сюда нашего редактора текстов, - сказал Мастерс и нажал на кнопку внутренней связи. – Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти ко мне.

- Хорошо, мистер Мастерс. - ответила мисс Хэнди.

- Чтобы иметь возможность ссылаться на оригинальное издание, - начал мистер Брэндис, - мы нашли метрический* вариант перевода с латинского, представленный ниже. Кхм. – сказал он, неловко откашливаясь, и начал читать вслух.

«С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине, И никаких ощущений у нас не пробудится больше, Даже коль море с землёй и с морями смешается небо, Всё-таки это для нас не имело бы вовсе значенья.…»

- Я знаю, о чем этот отрывок, - грубо сказал Мастерс, почувствовав себя униженным – посетитель обращался с ним, как с малым дитём.

- В вашем издании этого четверостишия нет, а вместо него там напечатано черт знает что. Я процитирую.

Он взял в руки роскошно отделанную мехом книгу, перелистал и, найдя нужное место, начал читать.

«Ни боли, ни печали больше нам не испытать,
Что не понять землянину в оковах.
Оставив плоть, морей глубинность постигать
Предначертала нам неиссякаемая нега»

Недовольно взирая на Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул книгу.

- Но больше всего возмущает то, - начал он - что этот отрывок передает совершенно иной смысл, чем оригинал. Откуда он взялся? Кто-то должен был написать его. Сделал это не Драйден. И не Лукреций.

Он уставился на Мастерса, словно хотел показать, что именно его он считает тем, кто мог это сделать.

Дверь кабинета отворилась, и вошел Джек Снид.

- Он прав. – спокойным голосом сказал Снид своему шефу. – И это лишь одно исправление из тридцати, найденных мною в тексте. Я перечитал всю книгу, после того как начали приходить письма. А в данный момент я принялся за другие публикации из нашего списка.

Затем покряхтев, добавил:

- И нашел исправления еще в нескольких изданиях.

- Вы последним корректировали текст перед тем, как оно поступило к наборщикам. Ошибки тогда были? – спросил Мастерс.

- Никаких. – ответил Снид. – А также я лично проверял верстку. Все было в порядке. Исправления выявились уже в готовых переплетенных книгах, если это имеет значение. А именно, в тех, что были отделаны мехом ваба. Остальные же экземпляры, те, что в обычном твердом переплете, без исправлений.

Мастерс зажмурился. «Вообще-то, изначально мы не планировали использовать редкий, дорогостоящий материал для обложки. Мы обсудили и решили всё в последний момент, а торговая фирма предложила выпустить половину копий с меховой отделкой».

- Я думаю, - начал Снид, - что нам нужно тщательно разобраться в деле с этим марсианским вабом.

Часом позже постаревший, дрожащий Мастерс и редактор Джек Снид сидели в кабинете Лютера Сэперштайна, торгового агента компании «Флолесс», предоставившей «Обелиск Букс» тот самый мех.

- Во-первых, что это за мех ваба? – отрывисто прочеканил Мастерс.

- Собственно говоря, - начал Сэперштайн, - ответом на поставленный вами вопрос будет следующее: это мех со шкуры марсианского ваба. Я понимаю, джентльмены, что мои слова ничего не проясняют, но, по крайней мере, это какая-никакая да опорная точка, на которой мы можем построить что-то более внушительное. Для большей ясности позвольте мне дать краткие сведения о самом вабе. В первую очередь, мех высоко ценится из-за своей редкости. А мех марсианского ваба ценен потому, что его обладатели редко умирают. Этим я хочу сказать, что убить ваба практически невозможно. Но даже если и так, одного, видимо, удалось умертвить и добыть его шкуру. Она представляет исключительную ценность как предмет интерьера, или в вашем случае, как долговечный переплет для отделки бесценных книг.


Мастерс вздохнул и с грустью взглянул в окно, пока Сэперштайн что-то там бормотал. Подле него, сидя с мрачным выражением лица, Снид делал краткие записи в форме криптограмм.

- Товар, который мы вам поставили, - начал Сэперштайн, - когда вы к нам обратились – помните? Вы сами к нам обратились. Мы не досаждали вас своими предложениями. Это были превосходные «живые» шкуры, отобранные из наших огромных запасов. Их особенность в том, что они сияют, отдавая ослепительным блеском. Ни на Марсе, ни на Терре нет ничего, даже близко напоминающего что-либо подобное. Порвется или поцарапается, шкура сама себя залатает. Она растет по месяцам, и объемы ее увеличиваются. Значит, обложки книг станут еще пышнее и будут пользоваться еще большим спросом. Уже в течение десяти лет книги, обложенные таким густым, плотным мехом…

Снид перебил его:

- Значит шкура еще живая. Интересно. А сам ваб, по вашим словам, такой неуловимый, что его практически невозможно поймать. – сказал он, бросив быстрый взгляд на Мастерса. – Во всех тридцати заменах текста, появившихся неизвестно откуда, речь идет о бессмертии. В своей рукописи Лукреций учит тому, что жизнь человека не вечна, а душа после смерти плоти потеряет все воспоминания о прожитой жизни. И вот вместо отрывков такого рода появляются четверостишия неизвестного происхождения, рассуждающие о жизни после смерти, основанные на утверждениях, прямо противоположных философии Лукреция. Вы понимаете, что мы имеем в виду, не так ли? Это всё чертова вабова философия, наложенная на тексты разных авторов. Вот и всё. Весь ответ.

- Как может шкура, даже такая живучая как эта, внести изменения в текст книги, если он уже набран, а страницы нарезаны, склеены и сшиты? – требовательно спросил Мастерс. - Это же немыслимо. Даже если эта обложка, эта чертова шкурка, на самом деле живая, я не могу в это поверить. Если она живет, то чем же тогда питается?

- Мельчайшими частицами, летающими в атмосфере, - вежливо ответил Сэперштайн.

- Это просто чушь несусветная. – поднимаясь, сказал Мастерс. – Мы уходим.

- Она всасывает частицы через поры, - чуть ли не с упреком произнес Сэперштайн.

Джек Снид продолжал сидеть, изучая свои записи.

- Некоторые исправления в текстах весьма интересны. – задумчиво произнес он. - Они варьируются от полного изменения замысла автора, как в случае с Лукрецием, до едва заметных поправок, от слов до целых текстов, относительно теории вечной жизни. Вот в чем главная проблема. Имеем ли мы дело всего-навсего с суждениями определенной формы жизни, или, может быть, ваб понимает смысл написанного? Возьмем, например, поэму Лукреция. Она весьма интересна и изложена очень красивым языком; она просто замечательная с точки зрения поэтичности. Но, возможно, ее философия ошибочна. Я не знаю. Моя работа заключается в издании книг, а не в их написании. Профессиональный редактор никогда не меняет текст автора по своему усмотрению. Но именно так поступает ваб, то есть оставшаяся от него шкура.

Снид замолк.

- Любопытно, есть ли какая-нибудь ценность в умозаключениях этого ваба. – сказал Сэперштайн.



*Метрика - учение о строении мерной, поэтической речи.

96. Анастасия

Что скажет книжная обложка
(Филипп К. Дик)

— Нет, мисс Хэнди, я не приму его, — эти слова президент издательского дома «Обелиск» Барни Мастерс, солидный и вечно раздраженный пожилой мужчина, произнес тоном, не терпящим никаких возражений. — Книга уже сдана в печать; если в текст и вкралась ошибка, теперь мы уже ничего не сможем сделать.
— Но, мистер Мастерс, позвольте, — сделала еще одну попытку возразить секретарша. — Это чрезвычайно важно! Если мистер Брандис прав — а я вовсе не утверждаю, что это так — если он прав, тогда получается, что вся глава…
— Я ознакомился с его письмом, я даже побеседовал с ним по видеофону. Я прекрасно знаю, в чем состоит суть его претензий, — Мастерс отвернулся к окну и угрюмо уставился на пустынный марсианский пейзаж. Сухая, изрытая кратерами земля — вид из этого окна не менялся уже несколько десятков лет.
Пять тысяч изданий уже отпечатаны и переплетены, вот о чем думал он в этот момент. И половина из них — в обложках из кожи уаба, да еще и с золотым тиснением. Самый роскошный материал, который только можно было достать. Мы и так терпим убытки с этим изданием, а теперь еще и это!
На рабочем столе мистера Мастерса лежала одна из тех злополучных книг, вокруг которых разгорелся скандал. Поэма Лукреция «О природе вещей» в изысканном переложении английского поэта Джона Драйдена. Барни Мастерс раздражено раскрыл том и перелистнул несколько хрустящих белоснежных страниц. Кто бы мог представить, что на Марсе найдутся знатоки этого античного текста, подумал он. И вот сейчас одно из этих «светил» сидит у него в приемной. Всего их было восемь человек. Некоторые лично звонили в издательство, другие писали возмущенные письма по поводу спорного отрывка.
Спорного? Кого он обманывает! Нет никаких сомнений в том, что восемь местных специалистов по древней латинской литературе абсолютно правы. Вопрос заключается лишь в том, как убедить их замять это дело и сделать вид, что они в жизни не видели марсианского издания Лукреция и этого злополучного четверостишия.
Мастерс нажал кнопку вызова и велел секретарше пригласить посетителя в свой кабинет. Ему было прекрасно известно, что только так от него можно будет отвязаться. О, такой тип людей был ему отлично знаком! Откажи ему в аудиенции, и он навечно поселится у тебя в приемной. Эти ученые все такие — складывается впечатление, что они обладают неисчерпаемыми запасами терпения. В этот момент в кабинет вошел седой, высокий, слегка сутулый мужчина в очках — такие старомодные оправы в свое время носили на Большой Земле — и с портфелем в руках.
— Спасибо, что приняли меня, мистер Мастерс, — начал он прямо с порога. — Позвольте мне объяснить, почему наша организация придает этому вопиющему случаю такое большое значение.
Он уселся на стул для посетителей и решительным жестом расстегнул свой портфель.
— В конце концов, Марс — это всего лишь космическая колония. Все обычаи, традиции, артефакты жители этой планеты привезли с собой с Большой Земли. Именно поэтому ХИППАИП считает, что ваше издание…
— ХИППАИП? — недоуменно переспросил Мастерс.
Он никогда не слышал об этой организации, но такое начало не предвещало ничего хорошего. Наверняка это одно из тех обществ, члены которого — сплошь ученые педанты, и каждый со своими причудами. Тратят свою жизнь на то, что дотошно просматривают все печатные материалы, и те, что издают здесь, на Марсе, и те, что привозят с Большой Земли.
— Название нашей организации расшифровывается как «Хранители истории против подделки артефактов и искажения прошлого, — пояснил гость. — Однако вернемся к сути дела. У меня с собой классическое, правильное, издание «Природы вещей» в переложении Драйдена. В том самом переложении, которое вы использовали для вашего марсианского издания, — он произнес слово «марсианский» с легким отвращением, как будто речь шла о чем-то второсортном.
Как будто, внезапно подумал Мастерс, в самой работе издательства «Обелиск» есть что-то недостойное.
— Давайте рассмотрим внесенные в оригинал изменения. Для этого я предлагаю сравнить ваше издание с моим личным экземпляром, — говоря это, Брандис выудил из портфеля старый потрепанный том, изданный еще на Земле. — Этот текст можно рассматривать в качестве образца, он не содержит никаких искажений. Затем, с вашего позволения, мы сравним одно из четверостиший в обоих изданиях.
Рядом с невзрачной синей книгой он положил на стол один из роскошных томов, изданных компанией Мастерса, в переплете из драгоценной кожи уаба.
— Погодите минуту, я должен вызвать нашего редактора, — сухо сказал Мастерс.
Он снова нажал кнопку вызова секретарши.
— Мисс Хэнди, передайте Джеку Сниду, чтобы он немедленно зашел ко мне.
— Сию минуту, мистер Мастерс, — ответил голос на том конце провода.
— В классическом издании Драйдена, — продолжал Брандис размеренным лекторским тоном, — мы находим следующее стихотворное переложение оригинального текста, написанного Лукрецием.
Он смущенно откашлялся и начал читать:
Без снов и чувств назначено уснуть
Тому, кто завершил земной свой путь.
И силы, что смешают рай и ад,
Сон сотрясут, но нас не пробудят.

— Я прекрасно знаю этот текст, — раздраженно заявил Мастерс.
Он почему-то чувствовал себя неуютно и сидел, как на иголках. Он не привык к тому, чтобы ему читали нотации, как какому-то мальчишке.
— В вашем издании, — невозмутимо продолжал Брандис, — это четверостишие отсутствует. Вместо него мы находим невесть откуда взявшиеся строки. Позвольте, сейчас я найду.
Он раскрыл роскошный том в кожаном переплете, нашел нужное четверостишие и продекламировал:
Избавившись от чувств и горьких снов,
Мы сбросим гнет своих земных оков.
Ведь смерть лишь открывает нам врата,
В мир, где царят любовь и чистота.

Дочитав четверостишие до конца, Брандис захлопнул книгу и сурово уставился на Мастерса.
— Самое неприятное во всем этом то, — сказал он поучительным тоном, — что идея этого отрывка полностью противоречит идее всей книги. Хотелось бы знать, кто автор этого стихотворного опуса? Ведь кто-то же должен был его написать! Я ручаюсь, что ни Драйден, ни тем более Лукреций этого не делали.
Он пристально взглянул на Мастерса, как будто подозревая, что это дело его рук.
В этот момент в кабинет зашел штатный редактор издательства Джек Снид.
— Мистер Брандис прав, — с мрачной покорностью подтвердил он, обращаясь к боссу. — Скажу больше: я нашел в этом тексте еще тридцать с лишним изменений. Я изучаю его с тех пор, как мы начали получать гневные письма от читателей. Из любопытства я проверил и другие издания из нашего осеннего каталога, и знаете, что обнаружил? — неохотно продолжал он. — В других книгах тоже присутствуют изменения.
— Но вы последним проверяли текст перед тем, как его отправили наборщикам. Как вы могли это пропустить? — ледяным тоном поинтересовался Мастерс.
— Я ничего не пропускал, — сварливо ответил Снид. — Более того, я лично вычитывал гранки и смею вас заверить, все было в полном порядке. Хотите верьте, хотите нет — но изменения в тексте появились только на последнем этапе, в процессе переплетения книг, как бы абсурдно это ни звучало. Вообще-то, если говорить точнее, они есть только в тех изданиях, для которых были изготовлены эти дорогие обложки, из уабовой кожи с золотым тиснением. С книгами в обычных картонных переплетах все в порядке.
Мастерс оторопело моргнул.
— Но ведь это одно и то же издание. Все книги были отпечатаны на одном и том же станке. Мы ведь даже не планировали издавать эти дорогущие эксклюзивные экземпляры; мы обсуждали разные варианты, и идея переплести часть книг в кожу уаба возникла у ребят из отдела продаж в самую последнюю минуту.
— Лично мне кажется, — сказал Джек Снид, — что нам стоит побольше узнать об этой загадочной коже.
Час спустя сникший и буквально на глазах постаревший Барни Мастерс, по-прежнему в сопровождении Джека Снида, беседовал с Лютером Саперстайном, торговым представителем кожевенной фабрики «Флолесс Инкорпорейтед», знаменитой своим девизом «Мы знаем, где находится предел совершенству!» Именно у них издательство «Обелиск» закупило партию кожи уаба для своих переплетов.
— Прежде всего, я хотел бы получить ответ на вопрос, что представляет собой кожа уаба, — этот вопрос Мастерс задал сухим, профессиональным тоном.
— В сущности, — ответил Саперстайн, — если вы так ставите вопрос, господа, она представляет собой выделанную шкуру марсианского животного, которого местные жители называют уабом. Я прекрасно понимаю, что это мало о чем вам говорит, но для того чтобы вести этот разговор в конструктивном русле нам нужна какая-то отправная точка, исходное положение, которое не будет вызвать возражений ни у кого из присутствующих. Я думаю, мне стоит немного подробнее рассказать вам о самих уабах. Шкура этого животного представляет огромную ценность, прежде всего потому, что уабы крайне редко умирают. Я имею в виду, что убить уаба практически невозможно — даже больную или старую особь. А если это и случается, после гибели животного его шкура продолжает жить своей жизнью. Именно эта особенность делает кожу уаба поистине уникальным материалом для декора жилых помещений или, как в вашем случае, для изготовления книжных переплетов, которых достойны лишь истинные литературные шедевры, которым суждено остаться в веках.
В ответ на эту монотонную тираду Барни Мастерс, с тоской глядевший в окно, лишь вздохнул. Сидящий рядом с ним Джек Снид делал быстрые загадочные пометки в блокноте, и лицо его, обычно приятное и оживленное, было мрачнее тучи.
— Мы продали вашему издательству, — продолжал Саперстайн, — (кстати, позволю себе напомнить, что это вы обратились к нам, а не наоборот) партию самых отборных шкур превосходного качества — лучшие из тех, что были у нас в наличии. Шкура уаба покрыта гладкой и блестящей шерстью. Этот потрясающий по своей красоте материал не имеет аналогов ни на Марсе, ни на Большой Земле. Он обладает способностью к регенерации и самостоятельно восстанавливается после царапин и других повреждений. С каждым годом кожа уаба становится только прочнее и красивее, а изготовленные из нее переплеты — все роскошнее и роскошнее. Именно этим объясняется столь огромный спрос на этот материал. Через десять лет качество этих уникальных кожаных переплетов лишь…
Внезапно Джек Снид прервал этот поток красноречия.
— Так вы говорите, что после гибели уаба снятая с него шкура как бы продолжает жить сама по себе? Очень любопытно. А сам уаб, вы говорите, настолько умен и ловок, что убить его практически невозможно.
Он бросил на Мастерса быстрый взгляд.
— Все тридцать с лишним изменений, которые появились в наших книгах, так или иначе связаны с темой бессмертия. Поэма Лукреция очень показательна в этом отношении: в оригинальном тексте говорится о том, что все мы тленны, и даже в том случае, если существует жизнь после смерти, для нас это не будет иметь никого значения, потому что у нас не останется никаких воспоминаний о нашей земной жизни. И вот в тексте появляется новое четверостишие, в котором некто — или нечто — категорически заявляет, что смерть есть лишь переход в новую жизнь, что, как уже было сказано, полностью противоречит идеям Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Этот треклятый уаб просто-напросто распространяет через наши книги свою философию. Да, именно так.
Он замолчал так же внезапно, как и начал, и снова вернулся к своим заметкам.
— И как же, по-вашему, шкура убитого зверя, пусть даже эта шкура сама по себе бессмертна, способна изменить содержание книги, для которой она стала переплетом? — спросил Мастерс. — Текст уже отпечатан, страницы обрезаны, склеены и прошиты — нет, это полный бред. Это противоречит всякому здравому смыслу! Даже если на минуту согласиться с тем, что эта чертова шкура действительно бессмертна — во что я решительно отказываюсь верить! — здесь Мастерс метнул яростный взгляд на Саперстайна. — Даже если она и продолжает жить, чем, черт побери, она питается?
— Взвешенными в атмосфере микрочастицами питательных веществ, — вежливо и невозмутимо ответил Саперстайн.
Мастерс, не выдержав, вскочил на ноги.
— С меня довольно, разговор окончен! Какая безумная нелепость! Это просто возмутительно!
— Частицы проникают сквозь поры кожи, — с достоинством, хотя и несколько укоризненно, добавил Саперстайн.
Джек Снид, по-видимому, не собирался следовать за своим боссом — он был полностью погружен в свои записи.
— А ведь некоторые из этих изменений просто великолепны, — изрек он задумчиво. — Есть фрагменты, совершенно непохожие на исходный текст и полностью противоречащие основной идее автора, как, например, в случае с Лукрецием. А есть правки — конечно, если это слово здесь применимо — столь незначительные на первый взгляд, что их практически невозможно обнаружить. Но все они сделаны в четком соответствии с идеей вечной жизни. И вот что еще меня интересует: с чем мы имеем дело в данном случае — с единым мировоззрением, присущим конкретной форме жизни, или с философией отдельно взятого уаба, который когда-то носил на себе эту шкуру? Взять, к примеру, стихи Лукреция: их интересно читать, они потрясающе красивы — настоящий шедевр литературного искусства. Но, возможно, заложенные в них идеи далеки от истины, кто знает! Лично я не знаю. Да я и не обязан этого знать — я не пишу книги, я всего лишь их редактирую. Настоящий редактор никогда не позволит себе комментировать или исправлять авторский текст. А этот уаб — или, вернее сказать, оставшаяся от него шкура — каким-то загадочным образом умудряется это делать.
Сказав это, он умолк.
— Интересно, — заметил Саперстайн, — представляют ли эти изменения какую-либо литературную ценность?

97. ваба

Пребывая вне себя, глава издательства «Обелиск», человек почтенного возраста, раздраженно воскликнул:
- Мисс Хэнди! Я не хочу никого видеть! Книга уже в печати, и если там и есть какая-то ошибка, мы уже ничего не можем сделать!
- Но мистер Мастерс, - продолжала настаивать мисс Хэнди, - это очень важная ошибка. Если только он прав! Мистер Брэндис утверждает, что вся глава...
- Я читал письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну кабинета и угрюмо глянул на бесплодную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую ему приходилось наблюдать вот уже несколько десятков лет. Пять тысяч экземпляров! Половина из которых переплетена в марсианский вабий мех, инкрустированный золотом, самый изысканный и дорогой материал, который удалось найти. «Обелиск» и так уже несет убытки на этом издании, а теперь еще и это...
Барни Мастерс со злостью схватил со стола книгу, «De Rerum Norma» Тита Лукреция в благородном классическом переводе Джона Драйдена, и принялся листать хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки древнего текста! И сейчас в приемной ожидает один из восьми, написавших в «Обелиск» о спорном отрывке. Спорном? Да никто и не спорит, восемь местных знатоков латыни правы! Нужно просто по-тихому, без шума дать им выпустить пар и забыть о том, что они вообще читали издание «Обелиска» и нашли какой-то непонятный искаженный отрывок. Мастерс положил палец на кнопку связи.
- Хорошо. Впустите его, - сказал он секретарше. А что ему остается делать? Иначе этот книжный червь никогда не уйдет. Знатоки они такие, их терпение бесконечно.
Дверь открылась, и в проеме нарисовался высокий седой человек с портфелем в руке и в старомодных очках, какие были в ходу на Терре.
- Спасибо, мистер Мастерс. Позвольте объяснить, почему моя организация считает эту ошибку настолько важной, - он сел за стол и поспешно расстегнул портфель. - Видите ли, наша планета — колония. Все наши традиции, нравы, различные культурные явления берут начало на Терре. ОНИКУЯ считает ваше издание...
- ОНИКУЯ? - перебил Мастерс. Он тяжело вздохнул, хотя в первый раз слышал это название. Наверняка какое-то сборище повернутых фанатиков, которые досконально проверяют все, что издается хоть на Терре, хоть здесь, на Марсе.
- Общество Надзора за Искажением Культуры и Уникальных Явлений, - пояснил Брэндис. - У меня с собой подлинное терранское издание «De Rerum Norma» в переводе Драйдена, как и ваше, местное издание, - он так произнес слово «местное», что Мастерсу показалось, будто «Обелиск» совершает преступление уже тем, что вообще печатает книги. - Давайте рассмотрим инородные искажения. Пожалуйста, изучите сперва мой экземпляр, - он положил перед Мастерсом старую потрепанную терранскую книгу, - а затем ту же страницу в вашем издании, - и рядом с невзрачной синей книжицей он положил огромный роскошный фолиант в переплете из вабьего меха, напечатанный «Обелиском».
- Позвольте, я приглашу нашего редактора, - Мастерс нажал кнопку связи. - Мисс Хэнди, попросите Джэка Снида зайти ко мне.
- Конечно, мистер Мастерс, - донеслось из динамика.
- Стихотворный перевод с латыни в правильном тексте звучит следующим образом, - Брэндис театрально откашлялся и начал читать:
- С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо.
- Я знаю этот отрывок, - резко оборвал Мастерс. Его задело, что этот зануда смеет его поучать, как маленького ребенка!
- Эта строфа, - невозмутимо продолжал Брэндис, - в вашем издании отсутствует. Зато на ее месте наличествует подложная, Бог знает кем придуманная, строфа. Позвольте, я прочту.
Брэндис поднял со стола шикарный экземпляр в переплете из вабьего меха, пробежался пальцем по странице, нашел нужное место и зачитал:
- С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Только по смерти земной глубину бытия постигаем,
Свободны от уз, пребываем мы в вечном блаженстве.
Пристально глядя на Мастерса, Брэндис закрыл книгу, переплетенную в мех марсианского ваба.
- Больше всего раздражает, что идея этой строфы абсолютно противоречит всему остальному тексту, - заметил Брэндис. - И откуда он взялся? Ведь кто-то же его написал. Не Тит Лукреций, и не Джон Драйден...
Брэндис смотрел на Мастерса так, будто был уверен, что это написал он.
Дверь открылась, и в комнату вошел редактор «Обелиска» Джон Снид.
- Он прав, - покорно согласился Снид, - и это лишь одно изменение из тридцати или около того. Как только начали поступать эти письма, я проштудировал текст, а теперь взялся и за другие наши недавние издания из осеннего каталога. Там тоже есть искажения.
- Вы — последний, кто читал текст перед отправкой в набор. На этом этапе искажения были? - поинтересовался Мастерс.
- Никак нет, сэр, - отрапортовал Снид. - И я лично проверил гранки, там искажения тоже отсутствуют. Они появляются только в конечных переплетенных экземплярах, если в этом есть какой-нибудь смысл. Даже, точнее, в тех экземплярах, которые переплетены в вабий мех, инкрустированный золотом. В обычных бумажных экземплярах все в порядке.
- Но это ведь одно издание. Они выходят из-под одного и того же пресса, - непонимающе пробормотал Мастерс, - Изначально, мы вообще не планировали эксклюзивный дорогой переплет. В последний момент отдел маркетинга предложил переплести половину экземпляров в марсианский вабий мех.
- Похоже, нам придется провести тщательное расследование на предмет этого вабьего меха.

Час спустя стареющий Мастерс в компании Снида сидел напротив Лютера Саперстейна, агента по продажам меховой фирмочки, принадлежащей корпорации «Совершенство», у которой «Обелиск» заказывал вабий мех для переплета.
- Во-первых, - по-деловому начал Мастерс, - что такое марсианский вабий мех?
- По сути, в том смысле, в котором задан вопрос, это мех вабов, обитающих на Марсе. Я понимаю, что, само по себе, это утверждение не дает вам никакой новой информации, но, по крайней мере, мы все можем с ним согласиться, а дальше, отталкиваясь от него, придем к чему-то более внушительному. Чтобы вам было лучше понятно, позвольте просветить вас на счет природы самих вабов. Вабий мех, кроме прочего, ценен еще и по той причине, что он очень редок. А редок он, потому что вабы весьма редко умирают. Имеется в виду, что очень трудно, практически невозможно убить ваба, даже старого и больного. И даже если ваба убить, его шкура продолжает жить. Именно это качество делает вабий мех наиболее подходящим материалом для украшения интерьеров или, как в вашем случае, для переплета ценных книг, которые будут храниться веками.
Мастерс вздохнул и тупо уставился в окно. Сидящий рядом Снид с тяжелым угрюмым выражением лица аккуратно конспектировал речь Саперстейна.
- Когда вы к нам пришли — прошу заметить, это вы к нам пришли, мы вас не искали, - продолжал бубнить Саперстейн, - мы снабдили вас самыми лучшими, исключительными шкурами из нашей богатой коллекции. Эти шкуры сами по себе произведение искусства. С ними ничто не сравнится ни здесь, на Марсе, ни дома, на Терре. Если их порвать или поцарапать, они через пару месяцев восстановятся. Со временем мех будет расти все гуще и длиннее, а книги, переплетенные в него, станут комфортнее и приобретут в цене. Через десять лет качество меха...
- Интересно, - перебил Снид, - то есть шкура все еще жива, а вабы такие проворные, что их, как вы говорите, практически невозможно убить, - он бросил взгляд на Мастерса. - Каждое из тридцати с лишним искажений в текстах наших книг касается бессмертия. Случай с Лукрецием типичен. Оригинальный текст учит, что человек не вечен, что даже если он будет существовать в каком-то виде после смерти, то утратит всю память о предыдущей жизни. Подложная же строфа говорит о последующей жизни, основанной на настоящей, что, как вы правильно заметили, полностью противоречит философии Лукреция. Вы понимаете, что мы наблюдаем? Чертова философия ваба перекрывает мнение различных авторов. Так оно и есть! - Снид резко замолчал и тихо продолжил царапать свои записи.
- Как может шкура, даже вечно живущая, изменить содержание книги? - возмутился Мастерс. - Текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и сшиты. Это же уму непостижимо! Даже если переплет, эта чертова шкура, на самом деле жив, - он глянул на Саперстейна. - Если шкура жива, чем она питается?
- Мельчайшими питательными частицами, растворенными в атмосфере, - вежливо пояснил Саперстейн.
- Пойдем отсюда, это какой-то бред, - Мастерс поднялся и собрался уходить.
- Они вдыхают частицы через поры, - убедительным тоном добавил Саперстэйн.
Но Джэк Снид не спешил последовать за начальником. Он внимательно изучал свои записи и задумчиво бормотал.
- Некоторые тексты просто восхитительны. Они могут быть как полной противоположностью исходного отрывка, как в случае с Лукрецием, так и легкими, почти незаметными правками, приводящими текст в согласие с идеей вечной жизни. Но главный вопрос во всей этой истории — с чем мы столкнулись, просто ли это мнение некоторой формы жизни, или вабы знают, о чем говорят? Например, поэма Лукреция, конечно, прекрасна, изящна, интересна, но, возможно, только как поэзия, а как философия неверна. Я не знаю. Это, конечно, не мое дело. Я только редактирую книги, не пишу их. Для редактора последнее дело править авторский текст в соответствии со своими идеями. Но ведь именно это каким-то образом делают вабы, или вабьи шкуры.
Он замолчал, а Саперстейн произнес.
- Я бы хотел знать, привнесли ли они в тексты что-то ценное.

98. Владимир Немаяковский

Не в своей обложке
Филип К. Дик

Перевел Владимир Немаяковский

Пожилой президент издательства «Музейные фолианты», потеряв душевное равновесие, от злости зарычал:

- Мисс Хэнди, я не желаю его видеть. Эта вещь уже напечатана, если в тексте ошибка, то с этим мы сейчас ничего не можем поделать.

- Но г-н Мастерс, - ответила мисс Хэнди, - это такая чудовищная ошибка, сэр, если он прав. Г-н Брандис утверждает, что целая глава…

- Я читал его письма, говорил с ним по видеофону и знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и угрюмо взглянул на пустынную изрезанную кратерами поверхность Марса, которую он видел уже много десятилетий. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и уже в переплете, - думал он, подсчитывая убытки. - Из них половина с золотым тиснением из меха марсианского ваба. Самый элегантный и дорогой материал, который смогли найти. Мы уже теряем столько денег на издании, а теперь вот еще это».

На его столе лежал экземпляр книги Лукреция «De Rerum Natura» («О природе вещей») в великолепном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью и хрустом полистал белоснежные страницы. «Разве можно было предположить, что кто-то на Марсе так хорошо знает столь древний текст? - размышлял он, ища выход. - А ведь человек, ожидавший в приемной, был только один из тех восьми, кто написал или позвонил в «Музейные фолианты» по поводу спорного отрывка. Спорного? Но конкурса не было - восемь местных знатоков латыни правы. Просто сейчас весь вопрос в том, чтобы заставить их всех успокоиться, забыть, что они читали эту книгу и нашли там возмутивший их отрывок».

Нажав кнопку селектора, г-н Мастерс связался с секретарем:

- Хорошо, пригласите его. Иначе этот тип никогда от нас не отстанет. Такие умники обычно обладают бесконечным терпением.

Дверь открылась, и высокий седой мужчина в старомодных очках в стиле Терра замаячил с портфелем в руке.

- Благодарю вас, г-н Мастерс, - сказал, входя, посетитель. - Позвольте мне, сэр, объяснить, почему наша организация считает эту ошибку абсолютно недопустимой.

Он сел за стол, быстро расстегнув портфель:

- Мы ведь всего лишь планета - колония. Все наши ценности, нравы, предметы искусства и традиции пришли к нам из Терры. БИФПИС пришла к выводу, что ваше издание этой книги ...

- БИФПИС? - никогда не слышавший этого слова Мастерс со стоном прервал собеседника. Очевидно, это была одна из многих бдительных диссидентских групп, следивших за всем, что издается на Марсе или поступает с Терры.

- Борцы с искажением и фальсификацией предметов искусства, - пояснил Брандис. – У меня с собой настоящее терранское издание «О природе вещей» - в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.

При этом слово «местное» у посетителя прозвучало так, как будто бы он говорил о чем-то очень скользком, сомнительном, второсортном. Как будто, подумал Мастерс, «Музейные фолианты», выпуская книги, занимались чем-то весьма предосудительным.

- Прежде чем обсуждать отрывки с ошибками, посмотрите сначала мой экземпляр, - Брандис раскрыл на столе Мастерса старую, истрепанную книгу, отпечатанную на Терре, в которой, по всей видимости, все было правильно. - А вот экземпляр вашего, сэр, собственного издания; тот же самый отрывок. - Рядом с небольшой древней книгой голубого цвета он положил большой красивый том в переплете из меха ваба, выпущенный «Музейными фолиантами».

- Давайте позовем литературного редактора, - предложил господин Мастерс. И, нажав на кнопку селектора, обратился к мисс Хэнди:

- Попросите, пожалуйста, Джека Снида.

- Хорошо, г-н Мастерс.

- Цитируя аутентичное издание, - продолжил Брандис, - находим вот такую рифму в переводе с латинского оригинала, гм, - он старательно прочистил горло, а затем с чувством продекламировал:

«Свободными вечно от горя и боли;
Без жизни лежать – наша тяжкая доля.
Но даже если землю с морями похоронят,
Нас, мертвых, и тогда зароют и забросят».

- Я знаю, этот отрывок, - нетерпеливо заметил сидевший как на иголках Мастерс, поняв, что посетитель преподносит ему, как ребенку, прописные истины.

- Вот этого четверостишия, - ответил Брандис, - нет в вашем издании, а другое, Бог весть, откуда взявшееся, появилось на этом месте, позвольте я зачитаю.

Он взял роскошный том в переплете из меха ваба, полистал, нашел нужное место и прочитал:

«Свободными вечно от горя и боли;
Без жизни лежать – ваша тяжкая доля.
Но мы, умерев, понимаем моря:
Хоронят они землян навсегда.
А мы будем здесь как в раю на века».

Взглянув на Мастерса, Брандис шумно закрыл книгу в переплете из меха ваба.

- Больше всего раздражает то, - продолжал он, - что эти строки полностью противоречат всей книге. Откуда взялся этот отрывок? Ведь кто-то же должен был его написать? Драйден этого не писал, и у Лукреция его нет. - При этом Брандис так выразительно глянул на своего собеседника, как будто бы думал, что именно он, Мастерс, сам и написал этот отрывок.

Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор издательства Джек Снид.

- Он прав, - не вступая в спор, Джек кивнул боссу. - И это только одно из около 30 искажений в тексте; я постоянно правлю книгу с того момента как они стали прибывать. А теперь вот начал заниматься каталогами из осеннего списка, и в некоторых также нашел изменения, - добавил он с раздражением.

Мастерс спросил:

- Но вы ведь последний редактор, смотревший текст перед набором. Были ли тогда искажения?

- Конечно, нет, - ответил Снид. - И я сам правил гранки - в них тоже не было ошибок. Их не было до тех пор, пока не вышли готовые книги в переплете - не знаю, имеет ли это какой-то смысл. Точнее сказать, искажения появились в книгах в переплете из меха ваба с золотым тиснением, а с теми, что в обычном переплете все в порядке.

Мастерс от удивления моргнул:

- Но они же все прошли одну и ту же редактуру, печатались на одних и тех же станках. Мы ведь сначала не планировали выпуск этого эксклюзивного издания в дорогом переплете: только в самую последнюю минуту мы поговорили, и коммерческий отдел озарила идея - половину тиража издать в переплете из меха ваба.

- Я думаю, - предложил Снид, - нам необходимо как можно больше узнать о мехе марсианского ваба.

Через час престарелый, запыхавшийся от ходьбы Мастерс вместе с литредактором беседовал с Лютером Саперштейном, коммерческим агентом компании по заготовке шкур «Бездефектофф инкорпорейтид». У нее «Музейные фолианты» купили мех ваба для переплетов.

- Прежде всего, - по-деловому начал беседу Мастерс, - что такое мех ваба?

- Говоря по существу, - ответил Саперштейн, - в том смысле, в котором вы, господа, задали вопрос, это мех из марсианского ваба. Я знаю, что это вам, господа, ничего нового не дает, но согласитесь – это тот начальный пункт, от которого можно прийти к чему-то большему. Чтобы дать больше информации позвольте рассказать о природе самого ваба. Его мех среди прочих причин ценится еще и потому, что он в дефиците. Мех ваба трудно достать, так как он почти не умирает. Под этим я подразумеваю, то, что даже старого и больного ваба практически нельзя убить. Но даже если его убить, мех ваба все равно продолжает жить. Это качество придает ему особую ценность - его можно использовать для украшения домашнего интерьера или, как в вашем случае - для переплета дорогой книги.

В то время как коммерческий агент монотонно бубнил, Мастерс, тяжело вздыхая, от скуки смотрел в окно. Но сидевший рядом молодой энергичный редактор сосредоточено, торопливо записывал, сокращая слова.

- То, что мы вам поставили, - продолжал Саперштейн, - когда вы к нам пришли, помните, не мы, а вы к нам пришли - это самый отборный, идеальный мех из нашего гигантского ассортимента. Эти живые меха светят собственным уникальным блеском; ничего похожего ни на Марсе, ни на старушке Терре нет. Если мех порван или поцарапан, то он сам себя отремонтирует, так как может расти многие месяцы. В результате ворс становится пышнее, обложки ваших книг - дороже, и потому они пользуются еще большим спросом. Через десять лет качество книг в переплете из меха ваба…

Снид прервал монолог вопросом:

- Таким образом мех продолжает оставаться живым. Интересно, а ваб, как вы сказали, настолько умен, что его почти нельзя убить?

- Литредактор взглянул на Мастерса и добавил:

- Каждое из 30 странных изменений, которые появились в книге, связано с бессмертием. Это самая настоящая ревизия учения Лукреция; оригинал учит, что человек существо не вечное, что даже если он будет жить и после смерти, то это не имеет никакого значения, потому что у него не будет памяти о земной жизни. Вместо этого в фальшивом отрывке безоговорочно утверждается, что будущую жизнь можно предсказать; так сказать, в полном противоречии со всей философии Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись, не так ли? Чертова философия ваба одержала верх над взглядами любого автора. Вот в чем вся суть. - Снид замолчал, продолжая делать пометки.

- Как может мех, - потребовал объяснений Мастерс, - даже вечно живого существа, повлиять на содержание книги? Текст ведь был уже напечатан, страницы разрезаны, тома склеены и сшиты… - это противоречит здравому смыслу. Даже если этот переплет, этот чертов мех, действительно жив, я не могу в это поверить.

Он посмотрел на Саперштейна:

- Если это существо остается живым, то каким образом?

- Крошечные частицы еды находятся во взвешенном состоянии в атмосфере, - спокойно ответил коммерческий агент.

Поднявшись, Мастерс сказал:

- Пойдемте, Джек, это просто смешно.

- Живое существо вдыхает частицы, - продолжал Саперштейн, - через свои поры. - При этом тон его ответа был полон достоинства и даже немного осуждающим.

Изучавший свои заметки Джек Снид не стал вставать вслед за боссом, а глубокомысленно заметил:

-Некоторые изменения в тексте просто поразительны. Они варьируют от полной замены отрывка, как это было в случае с Лукрецием, до очень тонких, почти незаметных правок - если здесь это слово уместно употребить - в текстах, которые находятся в большем согласии с теорией вечной жизни. Главный вопрос заключается в том, столкнулись ли мы здесь с мнением конкретной формы жизни, либо ваб действительно знает, о чем он ведет речь?

Поэма Лукреция, например, по-настоящему очень интересное, прекрасное, великое произведение - с точки зрения поэзии. Но с точки зрения философии оно, может быть, неверным. В общем, я не знаю, это не моя работа; я лишь редактирую, а не пишу книги. Самое последнее, что будет делать хороший редактор, так это править текст автора по своему усмотрению. Но вот ваб, или кто-то там еще, кто в его шкуре, это почему-то делает.

Литературный редактор замолчал, а коммерческий агент с любопытством заметил:

-Было бы интересно узнать, а не добавил ли ваб чего-нибудь ценного?

 

99. Деркачъ

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, издание уже напечатано, ошибок в тексте не исправить, - раздраженно сказал пожилой, своенравный президент «Обелиск Букз». - Но мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди, - если мистер Брэндис прав, то ошибка крайне серьезна, сэр. Он утверждает, что целая глава...
- Я читал его письмо. Я также говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает. - Мастерс подошел к окну офиса и мрачно уставился на сухую, изрытую кратерами поверхность Марса. «Пять тысяч отпечатано и переплетено», - подумал он. «Половина — с золотым тиснением на шерсти марсианского уаба, самом изысканном и дорогом из обнаруженных нами материалов. Мы теряли деньги и до публикации, а теперь еще это». 

На его столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция в возвышенном, благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перевернул хрустящие белые страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки таких древних текстов?» - размышлял он. И человек в приемной был лишь одним из тех восьми, что писали или звонили в «Обелиск Букз» насчет спорного отрывка. Спорного? О полемике и речи не шло — местные латинисты были правы. Вопрос в том, как поскорее заставить их отступить, забыть о том, что они вообще читали издание «Обелиска» и обнаружили испорченные строки. 

- Хорошо, впустите его, - сказал Мастерс секретарше, нажав на кнопку интеркома. Такие как этот могут обосноваться в приемной и ждать вечно. Ученые и их терпение. Дверь открылась, в проходе появился высокий седовласый человек с портфелем в руках и старомодными очками стиля «Терра» на носу.
- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. - Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает подобную ошибку столь серьезной. - Он присел у стола и энергично расстегнул портфель. - Мы ведь, в конце концов, колониальная планета. Все наши ценности, нравы, обычаи и предметы культуры взяты с Терры. НИИПАВ считает издание этой книги...  
- НИИПАВ? - простонал Мастерс, хотя ничего о них не слышал. Наверняка очередное бдительное, причудливое учреждение, проверяющее все печатные издания, как здешние, так и прибывающие с Терры.
- Наблюдатели за Искажениями И Подделками Артефактов Вообще, - объяснил Брэндис. - Я принес с собой оригинальное, правильное издание «О природе вещей» с Терры — в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. - Он выделил «местное» так, что оно прозвучало, как нечто гнусное и второсортное, подумал Мастерс, будто участие «Обелиск Букз» в печати книг вообще было занятием сомнительным .
- Рассмотрим же искаженный фрагмент. Настоятельно рекомендую изучить вначале мой экземпляр, - он положил на стол потертую древнюю книгу, раскрыв ее на нужной странице, - в котором фрагмент представлен корректно. А затем, сэр, перейти к тому же месту в вашем экземпляре. - Рядом с ветхой синей книжкой он положил один из больших, красивых томов производства «Обелиск Букз», с переплетом из меха уаба.  
- Подождите, я вызову своего литературного редактора, - сказал Мастерс. - Пригласите Джека Снида, пожалуйста, - добавил он, нажав на кнопку интеркома.  
- Да, мистер Мастерс, - ответила мисс Хэнди.  
- Цитируя оригинальное издание, - сказал Брэндис, - мы получаем следующий поэтический перевод с латыни. Гм, - он смущенно прочистил горло и продекламировал:  

"О чувствах боли и печали позабыть 
Нам стоит, ибо прекратим мы жить.  
Утратив землю в море, море в небесах,  
Мы превратимся в то, чем были - прах". 
  
- Мне знаком этот отрывок, - резко сказал уязвленный Мастерс - его поучали, как ребенка.  
- Это четверостишие, - сказал Брэндис, - отсутствует в вашем издании, его место занимает следующее искаженное четверостишие - Бог знает какого происхождения. Позвольте, - он взял роскошный экземпляр от «Обелиска», пролистал до нужного места и прочитал вслух: 

"О чувствах боли и печали позабыть,  
Что смертный муж не в силах знать и оценить,  
Нам следует, ведь мы, почивши, сами создаем моря  
Из песен о блаженстве вечном бытия».  

Он шумно закрыл том и пристально посмотрел на Мастерса.
- Но неприятнее всего то, - сказал Брэндис, - что приведенный отрывок проповедует идею, диаметрально противоположную идее всей книги. Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать. Драйден не писал. Лукреций тоже, - он разглядывал Мастерса так, будто считал, что тот сделал это сам.  

Открылась дверь, и в офис вошел Джек Снид, литературный редактор фирмы.  
- Он прав, - покорно сказал он работодателю. - И это только одно из примерно тридцати изменений в тексте. С тех пор, как начали приходить письма, я проверял всю поэму, а теперь пришлось взяться и за остальные издания нашего осеннего каталога, - он тяжело вздохнул. - В некоторых из них я тоже нашел исправления.  
- Вы последний, кто вычитывал книгу перед отправкой наборщикам. Были в тексте какие-то изменения? - сказал Мастерс.
- Никак нет, - сказал Снид. - Я также лично вычитывал гранки и ошибок в них не обнаружил. Текст не меняется до тех пор, пока книгу, а точнее - только издания с мехом уаба, не переплетают. Звучит бессмысленно, но с экземплярами в обычном твердом переплете все в порядке.
- Но ведь они вышли одним тиражом, - Мастерс моргнул. - Оба издания попали в типографию одновременно. На самом деле мы и не планировали выпуска эксклюзивного, более дорогого издания вплоть до последней минуты, когда отдел продаж предложил заключить половину копий в мех уаба.  
- Боюсь, что нам придется изучить мех марсианского уаба несколько подробнее, - сказал Джек Снид.  

Часом позже стареющий, шатающийся Мастерс и литературный редактор Джек Снид сидели напротив Лютера Саперстайна, представителя фирмы «Флоулес, Инкорпорейтед», которая поставляла «Обелиск Букз» мех уаба для переплета дорогого издания.
- Прежде всего, - сказал Мастерс бодрым деловым тоном, - что такое мех уаба?
- Очевидно, - сказал Саперстайн, - что ответ на вопрос, поставленный таким образом, заключен в самом вопросе. Знаю, что это немногое дает вам, джентльмены, но по крайней мере мы нащупали некую точку отсчета, аксиому, с которой каждый из нас может согласиться. Чтобы прийти к чему-то более внушительному, нам следует поговорить о природе уаба как такового. Мех уаба ценят, помимо прочего, за его редкость, а редко он встречается потому, что уаб нечасто умирает. Убить уаба, даже старого и больного, практически невозможно, вот что я имею в виду. И даже если уаб умирает, его шкура продолжает жить. Это свойство придает интерьерам домов или, как в вашем случае, переплетам драгоценных, долговечных книг уникальную ценность.  
Саперстайн продолжал бубнить, и Мастерс тоскливо посмотрел в окно. Литературный редактор сидел рядом с ним и делал загадочные пометки. Мрачное выражение застыло на его моложавом, энергичном лице. 
- Вам же мы поставили, - сказал Саперстайн, - когда вы обратились к нам — заметьте, вы сами к нам обратились, мы не делали вам предложений - отборнейшие, превосходнейшие шкуры из наших огромных запасов. Эти живые шкуры сияют совершенно уникальным, самобытным блеском, не имеющим аналогов ни здесь на Марсе, ни дома на Терре. Шкура сама заживляет разрывы и царапины. Со временем она отращивает все более пышную шерсть, так что обложки ваших томов постепенно становятся еще более роскошными и, как следствие, крайне популярными. Через десять лет качество книг с обложками из меха уаба...  
- Значит, шкура еще жива. Интересно, - прервал его Снид. - А уаб, как вы утверждаете, настолько подвижен, что его практически невозможно убить, — он взглянул на Мастерса. - Каждое из тридцати с чем-то изменений в тексте связано с бессмертием. Редакция Лукреция типична: оригинальный текст учит нас, что жизнь преходяща, что неважно, переживет ли человек свою смерть, поскольку у него не останется воспоминаний. Вместо этого появляется новый, искаженный отрывок, прямо выражающий свои взгляды на будущее жизни, которые, как вы говорите, вступают в противоречие со всей философией Лукреция. Вы хоть понимаете, что перед нами? Философия чертовой шкуры накладывается на философию разных авторов. Вот так. Начало и конец, - он умолк и продолжил царапать заметки.  
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже живущая вечно, влиять на содержимое уже отпечатанной книги, обрезанной, проклеенной и прошитой? Это невообразимо. Даже если переплет, если чертова шкура еще жива, во что верится с трудом, - он уставился на Саперстайна, - то чем она питается?  
- Мельчайшими частицами продуктов питания, взвешенными в воздухе, - любезно ответил Саперстайн.
- Пойдемте, Снид. Это нелепо, - сказал Мастерс, вставая.
Она вдыхает частицы через поры, - сказал Саперстайн с достоинством, почти с упреком.  
- Некоторые отрывки просто очаровательны, - задумчиво сказал Джек Снид, оторвавшись от заметок. - В одних случаях они полностью искажают оригинальный пассаж - и мысли автора - как в примере с Лукрецием, в других — вносят тонкие, почти незаметные поправки, если можно так сказать, приводя текст в соответствие теории вечной жизни. Тогда следует задать другой вопрос. Что перед нами: субъективное мнение одной из форм жизни или уаб все же знает, о чем говорит? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. Она величественна, она прекрасна и очень интересна — как поэзия. Но как философия... может быть, она неверна. Я не знаю. Это не мое дело, я не пишу книги, я их только редактирую. Переиначивать авторский текст — последнее дело для хорошего литературного редактора. Но именно этим и занимается уаб или, по крайней мере, оставшаяся от него шкура, - он затих.  
- Дайте знать, если обнаружите что-нибудь ценное, - сказал Саперстайн.  

100. Евгения Еремина

Не в обложке дело
(Филип К. Дик)

– Я не хочу с ним разговаривать, мисс Хэнди, – раздраженно произнес уже не молодой и не менее раздраженный президент Обелиск Букс. – Книга уже издана, и если в тексте обнаружилась ошибка, то мы ничего уже не можем с этим поделать.

– Но мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди. – Сэр, это не просто ошибка. Если он окажется прав. Мистер Брэндис заявляет, что тогда вся глава...

– Я прочел его письмо, и даже переговорил с ним по видеофону. Я знаю, что он заявляет.

Мастерс пересек кабинет и задумчиво посмотрел в окно, туда, где раскинулась изрытая кратерами поверхность Марса. Этот пейзаж он наблюдал уже многие десятилетия. «Пять тысяч изданных копий в переплете, - пронеслось в голове. - Из них половина обита мехом марсианского вуба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который только можно отыскать. Мы и так несем убытки на этом издании, а теперь еще и это».

На столе лежала копия книги. Поэма Лукреция «О природе вещей» в превосходном и неповторимом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах пролистал белые хрустящие страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется некто, обладающий таким точным знанием старинного текста?» - размышлял он. А между тем, мужчина, ожидающий в приемной, был одним из восьми знатоков, ранее написавших или позвонивших в Обелиск Букс по поводу спорного отрывка.

Спорного? А ведь дискуссии не было, все восемь местных латинофилов были совершенно правы. Теперь дело сводилось к тому, чтобы заставить их по-тихому исчезнуть, забыть о том, что они когда-либо читали издание Обелиска и обнаружили тот исковерканный отрывок.

Дотронувшись до кнопки селектора на столе, Мастерс скомандовал в приемную: «Хорошо, пусть зайдет». Иначе мужчина ни за что не уйдет, будет околачиваться снаружи. Типичное поведение филолога-знатока; похоже, у них бесконечное терпение.

Дверь распахнулась, и в проеме как из тумана проявилась фигура высокого, седовласого человека в очках, некогда модных на Терре, с портфелем в руке.

– Благодарю, мистер Мастерс, – сказал он, входя в кабинет. – Сэр, позвольте объяснить причины, по которым моя организация считает подобную ошибку фатальной, – Посетитель расположился у стола и поспешно расстегнул портфель. – Все-таки мы представляем собой колониальную планету. И мы унаследовали наши ценности, моральные устои, артефакты и традиции от Терры. ЧЗАФИГ считает, что ваше издание книги…

– ЧЗАФИГ? – прервал его Мастерс.

Он не удержался от тяжелого вздоха, хоть никогда и не слышал о такой организации. Наверняка очередной чудаковатый союз, неусыпно сканирующий всю печатную продукцию, вышедшую из-под пресса на Марсе или с Терры.

– Чистильщики Земных Артефактов от Фальсификации И Гальванизации, – поспешил с объяснением Брэндис. – У меня с собой подлинное и верное издание «О природе вещей» с Терры, перевод тоже Драйдена как и ваше, местное.

Его «местное» прозвучало отталкивающе и пошло. «Можно подумать, Обелиск Букс вообще занимается чем-то непотребным, печатая книги» - пронеслось в голове Мастерса.

– Предлагаю взглянуть на интерполяции в неаутентичном тексте. Прошу изучить сначала мою копию… – Он раскрыл на столе потрепанный, видавший виды экземпляр с Терры. – В которой все изложено верно. А потом, сэр, посмотрите копию вашего издательства, тот же отрывок.

В противовес старинной голубой книге небольшого размера на столе оказался один из огромных, соблазнительных экземпляров в переплете из меха вуба, вышедший из-под станка Обелиск Букс.

– Мне нужен выпускающий редактор, – сказал Мастерс, а затем, нажав на кнопку селектора, обратился к мисс Хэнди. – Пригласите, пожалуйста, Джека Снида ко мне.

– Конечно, мистер Мастерс.

– Цитируя аутентичное издание, – начал Брандис, – мы получаем следующую трактовку с латинского определенного размера. Кхем.

Он, смущаясь, прокашлялся и прочитал вслух:

От боли и печали отрекись,
Все чувства тщетны, мы не вечны.
Морей земле не счесть, а небеса беспечны.
Замри и только ввысь стремись.

– Я знаю отрывок, – оборвал его Мастерс с нарастающим раздражением. Он никак не мог избавиться от чувства, будто его отчитывают как школьника.

– Этого четверостишия вообще нет в вашем издании, – заявил Брандис. – Вместо него - Бог знает откуда - появилось другое, очень сомнительного содержания. Позвольте-ка.

Он взял в руки великолепную копию Обелиск, обшитую мехом вуба, пробежал пальцем по странице, и, найдя нужное место, начал читать:

От боли и печали отрекись, ведь
Люд земной их не постигнет, не узрит.
Лишь умерев, моря измерим, вдохновившись тем
Что век наш на земле бессрочен и блаженство посулит.

Сверля взглядом Мастерса, Брандис шумно захлопнул копию, переплетенную вубовым мехом.

– Что еще более возмутительно, – продолжил Брандис, – так это то, что в этом четверостишии пропагандируются идеи диаметрально противоположные всей философии книги. Откуда это взялось? Кто-то ведь должен был это написать, и ни Драйден, ни Лукреций тут не при чем.

Брандис бросил такой взгляд на Мастерса, будто он сам лично написал это.

Дверь открылась, и в кабинет вошел выпускающий редактор издательства, Джек Снид.

– Он прав, – покорно сказал редактор своему работодателю. – И это всего лишь одно из почти тридцати изменений в тексте. Когда стали поступать письма, я перелопатил всю книгу. А после, я просмотрел другие последние издания по списку в каталоге, – проворчал он. – И тоже нашел несоответствия в некоторых из них.

– Вы были последним звеном перед отправкой текста в печать и должны были вычитать его. На этом этапе ошибки уже были? – спросил Мастерс.

– Определенно нет, – ответил Снид. – Я лично проверил все гранки*. Никаких изменений там тоже не было. Они появились только после того, как напечатанные и переплетенные копии вышли в свет, хоть это и нелогично звучит. А еще точнее, появились они только в изданиях с золотым тиснением и переплетом из меха вуба. Остальные экземпляры, в картонном переплете, в полном порядке.

– Но все книги были выпущены одним и тем же тиражом, – удивленно моргал Мастерс. – Они все прошли через пресс одновременно. Собственно мы не планировали прибегать к эксклюзивному и дорогому переплету изначально. Но в последнюю минуту мы обговорили этот момент, и руководство предложило выпустить половину партии в переплете из меха вуба.

– Я думаю, мы должны поподробнее разобраться, что из себя представляет мех этого марсианского вуба, – предложил Джек Снид.

Уже час спустя престарелый, дрожащий Мастерс, в сопровождении выпускающего редактора Джека Снида, сидел напротив Лютера Саперстейна, представителя фирмы Флоулес Инкорпорэйтед, которая специализируется на закупке шкур. Именно эта компания осуществляла поставку вубового меха в Обелиск для переплета книг.

– Прежде всего, что это за мех вуба?– спросил Мастерс оживленным тоном профессионала.

– В сущности, в том смысле, который подразумевает ваш вопрос, это мех марсианского вуба, – ответил Саперстейн. – Понимаю, что это ни о чем вам не говорит, джентльмены, но пусть это будет некой отправной точкой, постулат, если позволите, на котором можно построить что-то более внушительное. Для ясности позвольте углубиться в природу самого вуба. Его мех очень ценный, потому что редкий, помимо всех прочих достоинств. Мех вуба такой исключительный, потому что сам вуб крайне редко умирает. Я имею в виду, что почти невозможно убить вуба – даже немощного или старого. Но если удается это сделать, его шкура продолжает жить. Это качество делает мех уникальным для оформления интерьеров домов, или, как в вашем случае, для переплета ценных книг, сохраняя их тем самым на долгое время.

Мастерс вздохнул и отрешенно посмотрел в окно, пока Саперстейн продолжал свой монотонный рассказ. Рядом с ним его выпускающий редактор с угрюмым выражением на молодом и энергичном лице делал краткие зашифрованные заметки.

– Когда вы к нам обратились, и запомните – это вы к нам обратились, а не мы на вас вышли – мы поставили вам самые отборные и идеальные шкурки из всех наших запасов, – продолжал Саперстейн.

– Эти живые шкурки переливаются уникальным блеском сами по себе, ничего похожего нет ни на Марсе, ни на Терре. Шкурка сама восстанавливается при порезах или царапинах. К тому же она растет и, спустя месяцы, вы получите еще больше роскошного ворса, а обложки ваших книг с прогрессивной скоростью станут все роскошнее и желаннее. А лет через 10 качество глубокого ворса этих книг, переплетенных вубовым мехом…

– Так вы говорите, шкурка все еще жива, – прервал его Снид. – Интересно. И вуб, как вы сказали, такой проворный вид, что его практически нельзя убить.

Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.

– Каждое из тридцати с лишним изменений в наших книгах имеет отношение к вечности. Типичный пример с философией Лукреция: исконный текст учит нас, что человек не вечен, что даже если есть жизнь после смерти, то это уже не важно, потому что он не вспомнит о существовании здесь. Напротив появляются подложные сроки, которые категорично гласят о будущей жизни, основанной на этой. Как вы сказали, это полное расхождение со всей философией Лукреция. Вы же понимаете, с чем мы столкнулись? Размышления какого-то вуба доминируют над мыслями разных авторов. Вот так-то, не добавишь, не убавишь, – внезапно замолчал он и вновь погрузился в свои заметки.

– Как может шкура, даже такая живучая, повлиять на содержимое книги? – требовал ответа Мастерс. – Текст напечатан, страницы нарезаны, листы склеены и прошиты – это же против всякого здравого смысла. Даже если переплет, эта проклятая шкура действительно живая, во что мне крайне трудно поверить, – он посмотрел на Саперстейна. – Если она живая, то чем она питается?

– Мельчайшими частицами пищи, парящими в атмосфере, – любезно подсказал Саперстейн.

– Уходим отсюда. Это полный бред, – соскочил с места Мастерс.

– Шкура впитывает частицы через поры, – сказал Саперстейн с чувством собственного достоинства и даже укором.

Все еще изучая заметки и не последовав примеру своего работодателя, Джек Снид рассуждал:

– Некоторые из исправленных текстов поистине увлекательны. Степень их преобразований разнится, от полной перемены строения оригинальных строк и замысла автора, как в случае с Лукрецием, до совсем невесомых, незаметных изменений, так сказать, до текстов более созвучных с доктриной вечной жизни. Вопрос вот в чем. Мы столкнулись всего лишь с мнением отдельной формы жизни или вуб на самом деле понимает, о чем говорит? Например, поэма Лукреция. Ведь с точки зрения поэзии она великолепна, красива и занимательна. Возможно, она ошибочна с точки зрения философии, не знаю. Это не моя работа, я всего лишь издаю книги, а не пишу их. Последнее, что станет делать хороший редактор – это самовольно вносить комментарии в текст автора. Но именно это сделал вуб или каким-то образом его шкура.

Он замолчал. Саперстейн нарушил молчание:

-Интересно, а внесла ли она что-то стоящее?

* ГРАНКИ - оттиски типографского набора на длинных полосах бумаги; делаются для исправлений ошибок наборщиков, для правильного размещения печатного материала на страницах книги или газеты и для других целей.

101. Елена Елена

Not by its Cover
(Philip K. Dick)
Президент издательства «Обелиск Букс», пожилой мрачный человек, раздраженно произнес:
- Я не хочу с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга отправлена в печать. Если в тексте и в самом деле ошибка, ничего не поделаешь.
- Но, мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди. - Это очень серьезная ошибка, сэр. Если он прав, мистер Брэндис утверждает, что вся глава…
- Я читал его письмо, и говорил с ним по видеотелефону. Я знаю, чтó он утверждает.


Мастерс подошел к окну и уныло смотрел на обезвоженную поверхность Марса, изуродованную кратерами, пейзаж, который он наблюдал десятилетиями.
- Пять тысяч копий, отпечатанных и переплетенных, - подумал он. - И половина из них в переплете из шкуры марсианского вуба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который только можно предложить. Это издание и так было убыточным, а теперь еще и это.


На его рабочем столе лежал экземпляр книги. Лукреций «О природе вещей» в витиеватом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перелистывал хрустящие белые страницы.
- Можно ли было предположить, что кто-то из марсиан так хорошо знает этот древний текст? - размышлял он.
Человек, который ждал в соседнем кабинете, был одним из тех восьми, которые написали или позвонили в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.


Спорного? Никаких прений не было, эти восемь местных знатоков латыни были правы. Вопрос в том, как заставить их отступить, а лучше вообще забыть, что они читали это издание «Обелиск Букс» и обнаружили этот злополучный отрывок.


Мастерс связался с секретаршей по внутренней связи:
- Хорошо. Пусть войдет.
Иначе от него не избавиться, такие люди обычно стоят до конца. Ученые всегда ведут себя так, как будто ничего не может заставить их терпение лопнуть.


Дверь отворилась, вошел высокий седой человек в старомодных очках, какие носили на Земле, с портфелем в руках.
- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация считает ошибку такого рода очень серьезной.
Он сел к столу и торопливо расстегнул портфель.
- В конце концов, мы всего лишь колониальная планета. Все наши ценности, обычаи, предметы культуры, традиции пришли к нам с Земли. НСВИППК считает, что издание этой книги…


- НСВИППК? - перебил Мастерс.
Он никогда не слышал о таком учреждении, и все равно расстроился. Очевидно одна из неусыпных въедливых контор, скрупулёзно изучающих все, что выходит из печати, созданная здесь на Марсе или присланная с Земли.


- Наблюдательный совет по вопросам искажения и подделки памятников культуры, - объяснил Брэндис. - Я принес аутентичное, точное издание «О природе вещей», напечатанное на Земле. В переводе Драйдена, как и ваше, местное.


Он сделал ударение на слове «местное», и оно прозвучало уничижительно, как «второсортное», как будто «Обелиск Букс», детище Мастерса, натворило что-то совершенно неприемлемое в издательском деле.
- Давайте рассмотрим этот искаженный отрывок в вашем издании, которое никак нельзя назвать аутентичным. Вам необходимо сначала изучить мой вариант, - он открыл старую потрепанную книгу, изданную на Земле, и положил на стол Мастерса, - в которой все напечатано правильно. А потом, сэр, тот же отрывок в вашем издании.


Рядом со старой синей книжицей на стол лег роскошный фолиант в переплете из шкуры вуба, выпущенный издательством «Обелиск Букс».
- Я позову литературного редактора, - сказал Мастерс. Он нажал кнопку внутренней связи и сказал мисс Хэнди:
- Попросите Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста.
- Да, мистер Мастерс.
- Цитируя аутентичное издание, мы передаем метр латинского стиха следующим образом. Гхм! - Брэндис многозначительно прочистил горло и начал громко читать.


Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо.


- Я помню это место, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уязвленным: этот человек отчитывал его, как мальчишку.
- Этот отрывок, - сказал Брэндис, - в вашем издании пропущен, а на его месте появился другой, переделанный, Бог знает, кем. Позвольте.


Он взял издание «Обелиск Букс» в красивом переплете из шкуры вуба, провел по странице пальцем, нашел нужное место и прочитал:


Так и когда уже нас не станет, когда вознесемся,
Горестных чувств у нас не пробудится больше,
В жизни земной такого не испытать никогда нам,
Как море, свободны мы будем по нашей кончине,
Блаженство познаем за муки земные тогда мы.


Глядя на Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул книгу в кожаном переплете.
- Самое печальное, - сказал Брэндис, - это то, что этот отрывок противоречит идее всей книги. Откуда он взялся? Кто-то же должен был его написать, это не Драйден и не Лукреций.


Он буравил Мастерса глазами, как будто был уверен, что это сделал именно он.


В кабинет вошел литературный редактор издательства Джек Снид.
- Это правда, - сказал он своему начальнику. - И это только одно из около тридцати отклонений от текста. Когда начали приходить письма, я внимательно прочитал весь текст. Сейчас я просматриваю другие издания из нашего осеннего каталога, - добавил он сердито. - В них тоже есть ошибки.
- Вы были последним редактором, кто читал тексты перед тем, как они были переданы в набор. В них были неточности? - спросил Мастерс.
- Нет, абсолютно точно, - сказал Снид. - Я сам читал гранки, там тоже не было ошибок. Они появляются только когда книги уже переплетены… если это вообще не полный бред. Точнее, ошибки появляются только в экземплярах, переплетенных шкурой вуба, с золотым тиснением. В обычных книгах все правильно.


Мастерс заморгал от удивления:
- Это же один и тот же тираж. Все книги прошли через одну типографию. Правда, мы не собирались делать эксклюзивные дорогие переплеты. Мы обсуждали это в последний момент, и отдел по продажам предложил половину тиража выпустить в переплетах из шкуры вуба.
- Я считаю, - сказал Снид, - мы должны тщательно исследовать шкуру марсианского вуба.


Через час взволнованный старик Мастерс и его литературный редактор Джек Снид сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя компании «Флолесс», которая занималась поставками кожи. Именно у них издательство «Обелиск Букс» заказывало шкуры вуба, из которых делались переплеты для книг.


- Вопрос номер один, - уверенным профессиональным тоном начал Мастерс, - что такое шкура вуба?
- В общем, - ответил Саперштейн, - то, о чем вы спрашиваете, это шкура марсианского вуба. Я понимаю, что это мало что дает вам, господа, это, так сказать, справочная информация, отправная точка, с которой мы все должны согласиться, чтобы прийти к чему-нибудь более существенному. Может быть, вам больше поможет понимание природы самого вуба. Шкура вуба ценится так высоко, прежде всего, потому, что это редкость: вубы умирают не часто. Я имею в виду, что убить вуба, даже больного или старого, практически невозможно. И даже если вуб мертв, его шкура продолжает жить. Это ее свойство предоставляет уникальные возможности для декорирования интерьера или, как в вашем случае, для того, чтобы наиболее ценные книги долго служили людям.


Слушая монотонную речь Саперштейна, Мастерс вздохнул и со скучающим видом уставился в окно. Его литературный редактор сидел рядом и что-то записывал. Его обычно открытое подвижное лицо было мрачным.


- Шкуры, которые мы продали вам, - продолжал Саперштейн, - когда вы к нам обратились – заметьте, это вы нас нашли, а не мы вас – это безупречные образцы, лучшие в нашем обширном каталоге. Эта живая шкура уникальным образом лоснится сама по себе. Вы не найдете ничего подобного ни на Марсе, ни на Земле. Если ее порвать или поцарапать, она сама восстанавливается. Каждый месяц ворс становится все гуще. Таким образом, ваши переплеты становятся еще более роскошными, они всегда в цене. Через десять лет эти переплеты из шкуры вуба с густым ворсом будут…
- Так шкура все еще живая. Интересно. Так Вы говорите, вуб настолько проворен, что убить его практически невозможно, - перебил его Снид. Он бросил взгляд в сторону Мастерса.


- Все тридцать отклонений в тексте связаны с бессмертием. Точка зрения Лукреция понятна: человек смертен, а если загробный мир и существует, мы все равно не вспомним о своей земной жизни. Вместо этого, появляется новый отрывок, в котором утверждается, что после этой жизни начнется другая, и это, как Вы говорите, полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы понимаете, о чем я? Философия этого проклятого вуба поверх размышлений авторов книг. Вот и все.


Он замолчал и вернулся к своим запискам.
- Как может шкура, - воскликнул Мастерс, - даже вечно живая влиять на содержание книги?! Текст напечатан, страницы обрезаны, склеены и сшиты, это же невероятно. Даже если обложка, ну эта чертова шкура, на самом деле живая, в это трудно поверить.


Он посмотрел на Саперштейна.
- Даже если это на самом деле так, чем же она питается?
- Мельчайшие частицы пищи, содержащиеся в воздухе, - спокойно ответил Саперштейн.
Мастерс поднялся:
- Пойдемте. Это просто смешно.
- Она поглощает эти частицы, - сказал Саперштейн, - через поры.


Он сказал это с уверенностью в своей правоте, и даже с упреком. Джек Снид, не отрываясь от своих записок, задумчиво произнес:
- Некоторые из исправленных отрывков просто восхитительны. Среди них есть совершенно противоречащие оригиналу, точке зрения автора, как в случае с Лукрецием, а есть мелкие, если можно так выразиться, почти невидимые исправления, но в результате тексты становятся более близкими к теории вечной жизни. Вопрос вот в чем. Это мнение только одной из форм жизни или вуб понимает, о чем он говорит? Например, поэма Лукреция. С точки зрения поэзии, она прекрасна: очень стройно, очень интересно. Но как философия, может быть, и не верна. Я не знаю. Это не моя работа: я издаю книги, я их не пишу. Я понимаю, хороший литературный редактор может интерпретировать мысли автора. Именно это делает вуб, ну или шкура вуба.


Он замолчал.
- Интересно, есть ли среди всего этого что-нибудь ценное, - произнес Саперштейн.

102. Елена Кирсанова

Не суди по обложке
(Филипп Дик)

Директор книгоиздательства "Обелиск", человек уже пожилой и весьма гневливый, раздраженно ответил:
- Мисс Хенди, я не хочу с ним разговаривать. Все уже напечатано, и если в тексте есть какие-либо ошибки, мы уже ничего не можем сделать.
- Но Мистер Мастерс, - возразила она, - эти ошибки очень серьезные, если они все-таки есть. Мистер Брандис утверждает, что целая глава...
- Я читал его письмо, а также говорил с ним по видеотелефону. Я знаю, что он утверждает.
Мастерс подошел к окну своего кабинета и уныло уткнулся взглядом в пустынную, обезображенную кратерами - будто язвами - поверхность Марса, которую он наблюдал уже десятилетиями. В его голове кружились мысли: " Пять тысяч экземпляров напечатаны и вставлены в переплет. Из них половина - с золотым тиснением и обтянуты кожей вуба. Это самый дорогой и роскошный материал, который мы только могли использовать. Мы уже и так изрядно потратились на издании, и вот тебе раз".
На его столе лежал один экземпляр книги: Лукреций, "О природе вещей", в переводе непревзойденного, выдающегося Джона Дридена. Сердито Барни Мастерс листал белоснежные страницы свежей полиграфии. "Мог ли кто-то подумать, что на Марсе есть человек, так глубоко ознакомленный с древним текстом? " - размышлял он. А тот, кто ждал его в приемной, был одним из тех людей, которые написали или позвонили в издательство по поводу "спорных" отрывков.
"Спорных?" Да не было никакого спора. Эти латинисты местного разлива правы. И вопрос был только в том, как заставить их тихонько замолчать, забыть, что они вообще читали изданное "Обелиском" и нашли там эти самые "спорные" отрывки.
Мастерс нажал на кнопку переговорного устройства и сказал секретарю в приемной:
- Ладно, пропустите его.
Иначе этот человек никогда не уйдет - такие как он будут часами ждать снаружи. Все лингвисты одинаковые, а их терпение будто не имеет границ.
Дверь открылась, и к Мастерсу подошел высокий седоволосый мужчина в старомодных очках а-ля "Землянин" и с портфелем в руке.
- Спасибо, Мистер Мастерс, - поблагодарил он, лишь войдя в кабинет. - Позвольте объяснить столь высокую важность данной ошибки.
Он сел за стол и быстро открыл портфель.
-Как-никак, а все же наша планета - колония. И все наши ценности, обычаи и нравы, культурное наследие уходят корнями в культуру Земли. ХАМЛО считает, что то, как вы напечатали книгу...
- ХАМЛО? - перебил его Мастерс.
Хоть он никогда и не слышал об этой организации, но все же он недовольно прокряхтел. Это наверняка один из тех полусумасшедших членов сообщества, одержимо и дотошно проверяющих все выпущенное как здесь, так и на Земле.
- Хранители Артефактов и Марсианские Литературные Обозреватели, - пояснил Брандис. - У меня с собой аутентичное, неискаженное издание "О природе вещей". Оно выпущено на Земле, в переводе Дридена, как и ваше.
Мастерсу показалось, что "ваше" было произнесено так, будто это нечто второсортное и отвратительное. Будто бы книгоиздательство "Обелиск" совершало нечто греховное, печатая книги вообще.
- Давайте обратимся к недостоверным отрывкам. Настоятельно прошу сначала изучить это издание, - сказал Брадис и открыл перед Мастерсом старый и потрепанный экземпляр книги с Земли. - Здесь все верно. А потом, сэр, посмотрите в ваше издание, на тот же отрывок, - и рядом с ветхой голубой книгой он положил красивый, обтянутый кожей экземпляр, выпущенный "Обелиском".
-Разрешите пригласить сюда моего редактора, - сказал Мастерс. Он нажал на кнопку связи:
-Мисс Хенди, передайте, пожалуйста, Джеку Сниду, чтобы зашел ко мне.
-Хорошо, Мистер Мастерс.
-Чтобы перевести правильно аутентичное издание,- продолжил Брандис, - мы переводим с латинского, согласно стихотворным размерам. Приведу пример.
Он откашлялся и начал громко зачитывать:
"От боли и тоски освободимся,
Не будет чувств, ведь жизни мы лишимся.
Мы не едины с морем, сушей, небесами;
Нам - молча плыть, швыряемым волнами".

-Я знаю этот отрывок, - оборвал его Мастерс, чувствуя себя уязвленным: его поучали как ребенка.
- Этого четверостишия нет в вашем издании, а на его месте появляется вот этот Бог знает откуда взявшийся отрывок. Позвольте, я зачитаю, - никак не угомонялся Брандис.
Он взял роскошное издание с кожаным переплетом, перелистал, нашел нужную страницу и снова начал читать:

"От боли и тоски освободимся,
Но человек земной не может с сим смирится.
Жизнь одна, должны мы осознать,
Что жизнь дана, чтоб счастья достигать".

Пристально смотря на Мастерса, Брандис захлопнул книгу.
- А что раздражает больше всего, так это то, что данное четверостишие содержит мысль совершенно противоположную мысли целой книги. Откуда это здесь? Кто-то же должен был это написать. Дриден не писал, Лукреций - тоже.
Брандис сверлил Мастерса глазами, будто он это и сделал.
Дверь открылась и вошел Джек Снид, редактор.
- Он прав, - смиренно сказал он своему начальнику. - И это только одно из тридцати изменений в тексте, ну, или около того. Я начал тщательную проверку с того самого дня, когда пришло первое письмо с жалобой. А сейчас я проверяю другие выпущенные издания. Я обнаружил изменения и в некоторых из них, - проворчал он.
Мастерс ответил:
- Но ты был последним, кто редактировал рукопись, прежде чем она попала к наборщику. Были тогда какие-либо ошибки в тексте?
- Вообще никаких, - ответил Снид. - Я также лично проверил верстки - было все правильно. Как ни странно, изменения появились только тогда, когда были выпущены последние готовые экземпляры. И что интересно, изменения появились лишь в тех, на которых золотое тиснение и переплет из кожи вуба. В экземплярах с обычным переплетом все нормально.
Мастерс прищурился.
- Но они же все из одного тиража. Печатались и фальцевались вместе. На самом деле мы вообще не планировали выпускать эксклюзивные дорогие экземпляры. Мы обсудили это буквально в последний момент, и отдел по продажам сделал предложение выпустить полтиража в кожаном переплете.
-Я думаю, - продолжил Снид, - что нам придется тщательно изучить характер этой "вубьей" кожи.
Через час весьма уставший в силу возраста Мастерс вместе с редактором Снидом сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента кожевенной фирмы Flawless Incorporated. Именно от этой фирмы книгоиздательство получило кожу вуба для переплета эксклюзивных книг.
- Так, для начала, что такое вубья кожа?- спросил Мастерс отрывистым профессиональным тоном.
- Вообще, - ответил Саперштейн, -это кожа вуба марсианского. Я знаю, что это мало о чем Вам скажет, но пусть это будет тем основным образом, вокруг которого будет складываться все представление в целом. Для большей ясности позвольте подробней рассказать о качествах вуба. Прежде всего, кожа вуба так высоко ценится, потому что она редкая. Редкая, потому что вубы не часто умирают. В смысле, их почти невозможно убить, даже больную или старую особь. Но даже если вуб убит, его кожа все равно продолжает жить. Именно это свойство делает кожу вуба особенно ценной для домашнего декора, а в вашем случае - для изготовления переплетов книг на все времена.
Мастерс вздохнул и тоскливо посмотрел в окно, слушая, как на заднем фоне нудит Саперштейн. За его спиной редактор сделал некие краткие записи, и его молодое, живое лицо приняло хмурое выражение.
- То, что мы вам дали, когда вы к нам пришли - а это вы к нам пришли, никто вас не просил, - продолжал Саперштейн, - была отборная, лучшая кожа, которая только у нас есть. Она живая, вся отливает неповторимым глянцем, нет ничего подобного ни на Марсе, ни на Земле. Если ее порвут или поцарапают, кожа восстанавливается сама. Месяц за месяцем растет все более роскошный ворс, и переплет ваших книг становится все шикарнее и шикарнее, и, следовательно, спрос растет. Даже десять лет спустя отменное качество книг, обтянутых вубьей кожей...
Тут Снид прервал его.
- То есть, кожа все еще живая. Интересно. И, по вашим словам, вуб такой живучий, что его почти невозможно убить. - Он мельком взглянул на Мастерса. - В каждом из тридцати изменений в книгах говорится о бессмертии. Оригинальный текст Лукреция говорит о том, что человек не вечен, даже если он продолжит жить после смерти, это не будет иметь значения, ведь не останется никаких воспоминаний о прежней жизни. Вместо этого появляется подложный отрывок, в котором уже говорится о будущей жизни. Как вы и сказали: полное расхождение с философией Лукреция. Вы понимаете, что происходит, да? Мысли самого вуба накладываются на мысли авторов - вот, что происходит.
И он замолчал, продолжая небрежно делать записи.
- Но как может кожа, пусть и живая, влиять на содержание книги? - спросил с недоумением Мастерс . - Текст напечатан, страницы вырезаны, склеены и сшиты - это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, в смысле кожа, живая. Вряд ли в это можно поверить. - Он взглянул на Саперштейна. - Если она живая, то чем питается?
- Мельчайшими частичками пищи, взвешенными в воздухе, - учтиво ответил он.
Вставая из-за стола, Мастерс сказал:
- Пошли. Это бред.
- Она вдыхает эти частички через поры, - все равно продолжил Саперштейн. Он говорил с чувством собственного достоинства, даже с некоторым упреком.
Внимательно смотря в свои записи, Снид остался сидеть и задумчиво сказал:
- Некоторые из измененных текстов просто потрясающие. Исправления разные. Одни кардинальные, и оригинальный текст изменен полностью, а значит, и авторское мнение, как в случае с Лукрецием; другие исправления едва заметны, особенно в текстах о сущности бытия. А вопрос вот в чем. Имеем ли мы дело с мнением одной из форм жизни, или вуб действительно знает, о чем говорит? Ну, например, тот же Лукреций. Как поэзия его творение красиво, интересно и гениально. А вот как философия, может, и нет. Я не знаю. Моя работа - редактировать книги, а не рассуждать о них. Последнее, что делает хороший редактор - интерпретация авторского текста. Но это как раз то, что делает вуб, или его шкура.
И он снова замолчал.
- Было бы очень интересно узнать, добавил ли вуб что-нибудь по-настоящему стоящее, - сказал Саперштейн.
 

103. Елена Мошкова

Не по обложке (Филипп К. Дик)
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди, - в голосе директора издательства «Обелиск», немолодого человека с вздорным характером, слышалось раздражение. – Книга издана, и даже если в тексте есть ошибка, исправлять слишком поздно.
- Но, мистер Мастерс, там такая серьезная ошибка… - попыталась продолжить секретарша. – Если мистер Брэндис не заблуждается. Он утверждает, что целая строфа…
- Я читал письмо и говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он там утверждает.
Мастерс прошелся по кабинету до окна и угрюмо уставился на сухую, покрытую кратерами поверхность Марса. Один и тот же пейзаж десятки лет. В голове стучало: «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены. Половина тиража отделана мехом марсианского ваба с золотым тиснением. Самый роскошный и дорогой из здешних материалов. И так в убытках от этого издания, а теперь еще...»
На столе у директора лежала одна книга из тиража. Лукреций, «О природе вещей», в прекрасном классическом переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в ярости пролистнул несколько хрустящих белоснежных страниц. Кто бы мог подумать, что тут, на Марсе, так хорошо знают этот древний текст! А ведь тот, кто ждал в приемной, был лишь одним из восьми человек, что оспаривали злосчастную строфу в своих письмах и звонках в издательство.
Впрочем, какие могли быть споры: все восемь местных латинистов абсолютно правы. Оставалось только понять, как бы заставить их угомониться и забыть о том, что они прочли Лукреция в издании «Обелиска» и обнаружили там эти искаженные строки.
- Ладно, впустите его, - буркнул Мастерс секретарше, нажав кнопку коммуникатора. Иначе от него не избавиться: такие люди готовы жить у вас в приемной. Порой кажется, что запас терпения у этих ученых бесконечен.
Дверь раскрылась, и на пороге возник высокий седой человек с портфелем и в старомодных очках, какие носили еще на Земле.
- Спасибо, что приняли меня, мистер Мастерс, - произнес он, входя в кабинет. – Я хотел бы объяснить Вам, почему наша организация придает подобным ошибкам большое значение. - Присев у стола, ученый живо расстегнул замок на портфеле. – Мы ведь живем в колонии на чужой планете. Все наши нравы, обычаи, ценности и объекты культуры привезены с Земли. И потому СНИИПЕЦ считает Ваше издание данной книги…
- СНИИПЕЦ? – переспросил Мастерс. Он впервые слышал это название, но ничего хорошего оно не сулило. Наверняка очередная организация бдительных критиканов, что следят за всеми выходящими изданиями либо тут, на Марсе, либо с Земли.
- Совет по недопущению искажения и подделки единокультурных ценностей, - пояснил Брандис. – У меня с собой экземпляр аутентичного, правильного издания «О природе вещей», вышедший на Земле, - тоже в переводе Драйдена, как и Ваше _местное_ издание.
Ударение, которое он сделал на слове «местное», как бы перевело тираж на уровень второсортных. Конечно, насупился Мастерс, «Обелиск» вообще занимается ерундой, печатая книги на Марсе...
- Итак, давайте рассмотрим чужеродные вкрапления в тексте. Извольте сначала прочесть мой экземпляр, - посетитель положил на стол перед Мастерсом потрепанный старый томик земного происхождения, открытый на нужной странице, - текст в котором правильный. И затем, сэр, тот же отрывок в вашем издании, - рядом с древней книжицей в синей обложке на стол лег шикарный том в переплете из меха ваба, выпущенный «Обелиском».
- Позвольте, я приглашу сюда нашего ответственного редактора, - произнес Мастерс и нажал кнопку связи с мисс Хэнди, - Вызовите ко мне Джека Снида, пожалуйста.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- В оригинальном издании, - продолжал Брандис, - мы находим рифмованный перевод текста с латыни. Звучит это так, - он старательно прокашлялся и начал декламировать:
Не должно скорбь и страх нам ощущать:
Сотрет все чувства смертная печать.
Коль земли в море, а моря утонут в небесах,
Не тронет это нас, лишь сотрясет наш прах.
- Я знаю эти строки, - сухо ответил Мастерс. Он был в раздражении: визитер читал ему лекцию, как какому-то юнцу.
- Данное четверостишие отсутствует в вашем издании, - не унимался Брандис, - вместо него стоят фальшивые строчки, бог весть кем сочиненные. Позвольте-ка… - он взял в руки роскошный том в меховом переплете, пролистав, нашел нужное место и прочел:
Не должно скорбь и страх нам ощущать:
При жизни на земле их человеку не познать.
Лишь после смерти до глубин постигнем суть:
Нам срок земной в блаженство вечное откроет путь.

Подняв глаза на издателя, Брандис шумно захлопнул меховой том и добавил:
- Что самое ужасное, идея этого фальшивого четверостишия совершенно противоположна всему, что сказано в книге. Откуда оно взялось? _Кто-то_ его сочинил, но это был не Драйден и не Лукреций, - посетитель пожирал глазами Мастерса, как будто подозревал лично его.
Дверь кабинета открылась, и вошел Джек Снид, ответственный редактор издательства.
- Этот господин прав, - произнес он, покорно глядя на своего шефа. – И это лишь один пример измененного текста из трех десятков. Я перелопатил издание вдоль и поперек после того, как начали приходить письма. А сейчас взялся и за другие книги из нашего осеннего каталога, - и, замявшись, добавил, - В них тоже попадаются изменения.
- Вы были последним, - заговорил Мастерс, - кто вычитывал текст, прежде чем он пошел в набор. Были ли там эти ошибки?
- Их точно не было, - ответил Снид. – И я лично проверял гранки: там тоже не было этих изменений. Они появились после того, как книги были уже окончательно переплетены, - как бы нелепо это ни звучало. Точнее, ошибки появились в книгах, изданных в переплете из меха ваба с позолотой. Тираж в обычном картонном переплете - в полном порядке.
Мастерс заморгал:
- Но это одно и то же издание. Оно отпечатано на том же станке. По правде сказать, мы и не планировали делать эксклюзивный подарочный переплет: эта идея возникла в последний момент, и отдел сбыта предложил отделать половину тиража мехом.
- Мне кажется, нам пора вплотную заняться этим мехом марсианского ваба, - сказал Джек Снид.
Часом позже постаревший и растерянный Мастерс вместе с ответственным редактором Снидом сидел напротив Лютера Саперстейна, торгового представителя меховой компании «Флоулесс Инкорпорейтед», у которой «Обелиск» и купил материал для оформления переплетов.
- Итак, во-первых, - начал Мастерс в быстром, деловом тоне, - что представляет собой мех ваба?
- Видите ли, если отвечать непосредственно на ваш вопрос, - произнес Саперстейн, - это мех марсианского ваба. Я понимаю, джентльмены, что это не дает никакой информации, но это хотя бы стартовая точка, постулат, с которым трудно не согласиться, а на его основе мы можем выяснить что-нибудь более существенное. Будет кстати, если я расскажу вам немного о самом вабе. Его мех так дорого стоит, в частности, из-за того, что является редкостью. А редкостью он является потому, что эти звери редко гибнут. Я имею в виду, что подстрелить ваба - на грани возможного, даже если это старое или больное животное. Но даже когда ваб убит, его шкура продолжает жить. Это свойство превращает ее в совершенно уникальный материал для дизайна помещений или, как в вашем случае, для оформления переплета дорогих классических изданий, рассчитанных на длительное использование.
Во время этой занудной речи Мастерс лишь вздыхал, отрешенно глядя в окно. Зато редактор, сидевший рядом, что-то бегло записывал. На его молодом, энергичном лице сохранялось мрачное выражение.
- Товар, который мы вам поставили, - продолжал Саперстейн, - по вашей просьбе, заметьте, это вы сами к нам обратились, - так вот, он состоял из превосходных шкур, специально отобранных среди всех наших немалых, надо сказать, запасов. Этот живой мех обладает уникальным блеском, что делает его непохожим ни на один материал из известных нам - как на Марсе, так и на Земле. В случае царапины или разрыва шкура зарастает сама собой. Мех растет и месяц за месяцем становится все роскошней, так что обложки ваших книг со временем выглядят только богаче, а стало быть, растут в цене. Спустя десять лет качество длинного ворса на переплетах этих книг…
- Значит, шкуры продолжают жить, - перебил Снид. – Любопытно. А сам ваб, по вашим словам, настолько проворен, что его практически невозможно убить, - он быстро взглянул на Мастерса. - Каждое из тридцати с лишним исправлений, появившихся в текстах наших книг, касается бессмертия. Переделка Лукреция показательна: оригинальный текст говорит о том, что человеческая жизнь временна, и даже если существует жизнь после смерти, то это не важно, поскольку у человека не останется воспоминаний о его земном пути. Вместо этого появляются фальшивые строки, в которых прямо говорится о грядущей вечной жизни – как вы заметили, полностью искажая философию Лукреция. Понимаете, что происходит, а? Проклятая философия этих зверей подменяет собой мнения авторов книг. Вот и вся разгадка.
Снид умолк и продолжил строчить свои заметки.
- Как может шкура, - вмешался Мастерс, - даже предположительно живая, влиять на смысл книги? Текст уже отпечатан, страницы обрезаны, тома переплетены и проклеены. Все это за гранью возможного. Даже если переплеты, эти чертовы шкуры, _и правда_ продолжают жить – хотя я в это не верю. – Он взглянул на Саперстейна, - Если они живые, чем же они питаются?
- Мельчайшими частицами питательных веществ, находящимися в воздухе, - любезно отвечал Саперстейн. Мастерс поднялся:
- Чушь какая-то. Пойдем отсюда.
- Они поглощают частицы своими порами, - сказал Саперстейн проникновенным, чуть укоризненным тоном.
Изучая свои записи, Джек Снид, который не поспешил встать вслед за шефом, задумчиво проговорил:
- Некоторые изменения в тексте меня потрясли. Наряду с полностью переписанными местами – и подменой авторской позиции, как в случае с Лукрецием, - в текстах встречаются минимальные, почти невидимые правки – если их так можно назвать – с целью вживить в них идею бессмертия. Вопрос вот в чем: это просто навязчивая позиция одной из форм жизни – или _ваб действительно знает, о чем говорит_? Вот, к примеру, поэма Лукреция: великолепная, стройная, очень интересная - как поэтический текст. Но с философской точки зрения она может быть и неверной. Не мне судить. Это не моя работа - я редактор книг, а не писатель. Перекраивать авторский текст на свой лад - последнее дело для хорошего редактора. Однако именно это делает ваб, или шкура, которая от него остается… - на этом месте Снид замолчал.
- Интересно, стали ли книги ценней от этого, - произнес Саперстейн.

104. Игорь Терентьев

Не суди по обложке.

Престарелый ворчливый президент «Обелиск Букз» раздражённо произнёс:
- Я не хочу его видеть, мисс Хенди. Книга уже напечатана; если в тексте есть ошибка, мы теперь ничего с этим поделать не можем.

-Но, мистер Мастерс, - сказала мисс Хенди, - это такая важная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брендис утверждает, что целая глава…

- Я читал его письмо, а также говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошёл к окну кабинета, мрачно уставился на безводную, испещрённую кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже не один десяток лет. «Пять тысяч копий уже напечатаны и переплетены, - подумал он. - И половина из них в марсианскую вабью шкуру с золотым тиснением. Самый изысканный, дорогой материал, который мы смогли найти. Это издание и так уже пошло нам в убыток, а теперь ещё и это».

На столе лежал экземпляр книги. «De Rerum Natura» Лукреция в величественном, выдающемся переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в гневе перелистал хрустящие страницы. «Кто бы мог предположить, что кто-нибудь на Марсе столь хорошо знает такой древний текст», - размышлял он. А ведь человек, ожидавший в приёмной, был только одним из восьми, кто написал либо позвонил в «Обелиск Букз» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Да не о чем было спорить, восемь местных знатоков латыни были правы. Вопрос был только в том, чтобы заставить их отступить без шума, забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и нашли этот испорченный отрывок, о котором шла речь.

Нажав кнопку настольного интеркома, Мастерс сказал секретарю:
- Хорошо, пришлите его ко мне.

Иначе этот человек никогда не уйдёт, а будет поджидать его снаружи. Учёные, по большей части, такими и были; казалось, что они обладают безграничным терпением.

Дверь открылась, и в ней показался высокий седовласый мужчина в старомодных земных очках с портфелем в руке.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя в кабинет. – Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает такого рода ошибку настолько важной. - Он уселся у стола и резко расстегнул молнию на портфеле. – Ведь мы, всё же, колониальная планета. Все наши ценности, обычаи, изделия и привычки пришли к нам с Земли. ЧОЗАФИК полагает, что ваше издание книги…

- ЧОЗАФИК? – перебил Мастерс. Он никогда о таком не слышал, но, тем не менее, простонал. Очевидно, это была одна из этих многочисленных бдительных причудливых организаций, которые пристально изучали все издания, либо вышедшие здесь на Марсе, либо пришедшие с Земли.

- Чрезвычайная Организация, Занимающаяся Анализом Фальшивок И Корректировок, - объяснил Брендис. – У меня с собой оригинальное правильное издание «De Rerum Natura», в переводе Драйдена, как и в вашем местном издании.

Слово «местном» он произнёс с таким выражением, будто это было слово «отвратительном» или «второсортном». «Словно печатая книги вообще, «Обелиск Букз» занималась чем-то предосудительным», - подумал Мастерс.

– Давайте рассмотрим неоригинальные искажения. Вам надо сначала изучить мой экземпляр, – он положил на стол Мастерса открытую книгу - потрёпанную, старую напечатанную на Земле, - в котором всё правильно. А потом, сэр, экземпляр вашего собственного издания; тот же самый отрывок. - Рядом с маленькой старой синей книжкой он положил один из солидных больших томов, переплетённых в вабью шкуру, которые выпустила «Обелиск Букз».

- Давайте, я вызову сюда литературного редактора, - сказал Мастерс.

Нажав кнопку интеркома, он сказал мисс Хенди:
- Пожалуйста, попросите Джека Снеда зайти ко мне.

- Да, мистер Мастерс.

- При цитировании подлинного издания, - сказал Брендис, - мы придерживаемся метрического переложения латинского, а именно… Гм. – Он смущённо прочистил горло и начал читать вслух:
«Свободны станем мы от горя и от боли,
Не будет чувств, и нас не будет боле.
И расставаясь с морем, твердью, небесами,
Не шелохнёмся и исчезнем сами».

- Я знаю этот отрывок, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уязвленным; этот человек поучал его словно ребёнка.

- Это четверостишье, - сказал Брендис, - выброшено из вашего издания. А на его месте появилось следующее фальшивое четверостишье – Бог знает, какого происхождения. Позвольте.

Взяв роскошный, переплетённый в вабью шкуру экземпляр «Обелиска», он полистал его, нашёл нужное место и прочитал:
«Свободны станем мы от горя и от боли,
Но знать о них земному существу дано ли?
Лишь умерев, постигнем мы всю глубину морей:
Ведь срок земной – предвестник счастья для людей».

Глядя на Мастерса, Брендис громко захлопнул экземпляр в вабьей шкуре.

- Что больше всего раздражает, - сказал он, - это четверостишье несёт в себе послание диаметрально противоположное тому, которое несёт вся книга. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал; Драйден не писал его – потому что Лукреций не писал. Он посмотрел на Мастерса так, словно думал, что тот лично сделал это.

Дверь кабинета открылась, и вошёл литературный редактор фирмы Джек Снед.

- Он прав, - безропотно сказал своему работодателю редактор. – И это только одно изменение в тексте из порядка тридцати; я перерыл всю книгу с тех пор, как начали приходить письма. А теперь я принимаюсь за другие свежие издания из нашего осеннего каталога. – Вдобавок, он пробормотал. – И я также нашёл изменения в некоторых из них.

Мастерс сказал:
- Вы последним из редакторов вычитывали корректуру издания перед отправкой её наборщикам. Тогда в ней были ошибки?

- Абсолютно точно не было, - сказал Снед. – Я читаю гранки лично, и в гранках тоже не было изменений. Их не возникало, пока окончательно переплетённые экземпляры не вышли в свет – если это имеет смысл. И если быть более точным, это касается экземпляров с золотым тиснением, переплетённых в вабью шкуру. Обычные, в картонном переплёте, в полном порядке.

Мастерс моргнул.

- Но они же из одного тиража. Они вместе прошли печать. На самом деле мы изначально не планировали эксклюзивный, более дорогой переплёт. Только в последнюю минуту мы всё обсудили, и бизнес-отдел посоветовал выпустить половину тиража в вабьей шкуре.

- Думаю, - сказал Джек Снед, - нам придётся провести тщательное исследование на тему марсианской вабьей шкуры.

Час спустя престарелый Мастерс в сопровождении литературного редактора Джека Снеда проковылял и сел напротив Лютера Саперстайна, бизнес-агента фирмы по поставке кож «Флолесс, инкорпорейтед»; от них «Обелиск Букс» получала вабью шкуру, в которую переплетались её книги.

- Прежде всего, - сказал Мастерс в оживлённой профессиональной манере, - что такое вабья шкура?

- По существу, - сказал Саперстайн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете, это шкура марсианского ваба. Я знаю, это не о многом вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это отправная точка, постулат, с которым мы все можем согласиться, откуда мы можем начать и создать что-то более впечатляющее. Чтобы быть вам более полезным, разрешите рассказать вам о природе самого ваба. Одна из причин, по которой его шкура так высоко ценится, – это её большая редкость. Вабья шкура редка, потому что вабы очень редко умирают. Под этим я подразумеваю, что практически невозможно убить ваба, даже больного или старого. И даже если убьёшь, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей уникальную ценность при украшении интерьера либо, как в вашем случае, при использовании для переплёта долговечных ценных книг, который должен быть прочным.

В то время как Саперстайн монотонно говорил, Мастерс вздыхал и бессмысленным взглядом смотрел в окно. Рядом с ним его литературный редактор с мрачным выражением на своем молодом энергичном лице делал краткие непонятные заметки.

- То, что мы вам поставили, - сказал Саперстайн, - когда вы обратились к нам – и запомните: вы обратились к нам, мы вас не искали – состоит из самых отборных, безупречных шкур из всего нашего огромного каталога. Эти живые шкуры сверкают присущим только им блеском, и больше нет ничего похожего на них ни на Марсе, ни на нашей родине Земле. Она восстанавливается, если порвётся или поцарапается. На протяжении месяцев шерсть на ней растёт всё гуще, так что обложки ваших книг становятся всё роскошнее, а потому пользуются большим спросом. Через десять лет качество шерсти на книгах, переплетённых в вабью шкуру…

Снед перебил его:
- Так значит, шкура ещё жива. Интересно. А ваб, по вашим словам, такой проворный, что его практически невозможно убить. – Он быстро взглянул на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним изменений, сделанных в тексте наших книг, имеет отношение к бессмертию. Исправления в Лукреции типичны; исходный текст учит нас, что человек не вечен, что даже если он продолжает жить после смерти, то это не имеет значения, потому что у него не будет никаких воспоминаний о прежнем существовании. Вместо этого появляется поддельный отрывок, который прямо говорит о будущей жизни, которой предшествует эта; как вы говорите, в полном разногласии со всей философией Лукреция. Вы сами теперь понимаете, что выясняется? Чёртова философия вабов накладывается на философию других авторов. Вот в чём всё дело от начала и до конца. – Он прервался и молча продолжил выводить свои заметки.

- Как может шкура, - спросил Мастерс, - пусть даже и вечно живая, оказывать влияние на содержание книги? На уже напечатанный текст – страницы разрезаны, брошюры склеены и сшиты - это против здравого смысла. Даже если переплёт, эта чёртова шкура, и правда жива, мне с трудом в это верится. – Он пристально посмотрел на Саперстайна. – Если она жива, то чем она питается?

- Мелкими частичками пищи, которые находятся во взвешенном состоянии в атмосфере, - вежливо сказал Саперстайн.

Мастерс сказал, поднимаясь:
- Пойдём отсюда, это нелепо.

- Она вдыхает частички, через поры, - сказал Саперстайн с достоинством, даже с некоторым упреком.

Изучая свои заметки, и не встав вместе со своим работодателем, Джек Снед задумчиво произнёс:
- Некоторые из исправленных текстов восхитительны. Они варьируются от полного изменения смысла исходного текста, а также и замысла автора, как в случае с Лукрецием, на противоположный, до едва различимых, почти невидимых исправлений в текстах в соответствии с доктриной вечной жизни, если слово «исправление» здесь уместно. А настоящий вопрос вот в чём. Столкнулись ли мы просто с мнением одной из жизненных форм, или ваб знает, о чем говорит? К примеру, поэма Лукреция; она великолепна, очень красива, очень интересна – в качестве поэзии. Но в качестве философии, может быть, она не права. Я не знаю. Это не моя работа, я просто редактирую книги, я не пишу их. Последняя вещь, которой будет заниматься хороший литературный редактор – это самолично редактировать авторский текст. Но именно этим и занимается ваб, или, во всяком случае, оставшаяся от него шкура. – Тут он замолчал.

Саперстайн сказал:
- Мне было бы интересно знать, добавляет ли это что-нибудь к ценности.

105. Йенни

Переплет.
Филип К. Дик.

Барни Мастерс, пожилой своенравный президент издательства «Обелиск Букс», раздраженно сказал: «Я не хочу его видеть, Мисс Хэнди. Все уже отправлено в печать, если в тексте и есть ошибка, теперь мы уже ничего не можем с этим поделать». «Но, мистер Мастерс, - ответила Мисс Хенди, - сэр, если он прав, то это такая серьезная ошибка! Мистер Брандис утверждает, что целая глава...» «Я читал его письмо. Я разговаривал с ним по видеофону. Я прекрасно знаю, что он утверждает!» Мастерс подошел к офисному окну и мрачно уставился на картину, которую видел уже много лет: безводную, покрытую кратерами поверхность Марса. «Пять тысяч копий напечатано и переплетено, - думал он. - И половина этого в тисненую золотом шкуру марсианского ваба, самый дорогой и элегантный материал, который мы только смогли найти. Издание и так было убыточным, а теперь еще и это».

На его столе лежал экземпляр книги «De Rerum Natura»* Лукреция в возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс зло перелистывал хрустящие белые страницы. «Кто мог ожидать, что на Марсе найдутся знатоки таких древних текстов? - думал он. - И ведь человек, ожидавший в приемной, был только одним из восьми, позвонивших или написавших в «Обелиск Букс» по поводу спорного абзаца. Спорного? Нет никакого спора. Местные латинисты правы. Вопрос только в том, как заставить их тихо уйти, забыть о том, что они когда-то читали издание «Обелиска» и видели эти строки».

Нажав кнопку настольного интеркома, Мастерс сказал секретарше: «Хорошо, проводите его.» Иначе от него никак не избавиться, такие, как он, могут ждать вечно. Ученые, похоже, обладают бесконечным терпением.

Дверь открылась, и появился высокий седой человек в старомодных очках, похожих на те, что делали на Терре, и с портфелем в руке. «Спасибо, что приняли, мистер Мастерс, - сказал он, входя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает ошибку такой важной». Он сел за стол и быстро открыл портфель. «Мы, в конце концов, колониальная планета. Все наши ценности, моральные нормы, предметы культуры и традиции пришли с нами с Терры. НИПАВ считает, что издание Вами этой книги...» «НИПАВ?» - переспросил Мастерс. Он никогда о них не слышал, но все равно тяжело вздохнул. Очевидно, это одна из многих бдительных и вечно всем недовольных организаций, проверяющих все издания, напечатанные на Марсе или пребывающие с Терры. «Наблюдатели за Искажениями и Поддельными Артефактами Вообще, — объяснил Брандис. - У меня есть De Rerum Natura в переводе Драйдена, изданное на Терре, и Ваше местное издание». Слово «местное» он произнес так, что оно прозвучало как что-то второсортное и даже оскорбительное. «Как будто, - печально подумал Мастерс, - что-то недостойное было уже в том, что «Обелиск Букс» в принципе печатали книги». «Давайте рассмотрим не аутентичные интерполяции. Я настоятельно прошу Вас сначала изучить мой экземпляр, где фрагмент представлен верно». Он положил на стол Мастерса старую потрепанную, изданную на Терре книгу, раскрыв ее на нужной странице. «А затем, сэр, Ваше издание, тот же фрагмент». Рядом со старинной голубой книгой лег новый роскошный том в обложке из шкуры ваба.

«Позвольте мне пригласить литературного редактора», - Мастерс нажав на кнопку интеркома, сказал Мисс Хэнди: «Пожалуйста, попросите Джека Снида зайти».
«Да, Мистер Мастерс».
«Цитируя оригинальное издание, - сказал Брэндис, - мы получаем следующий образцовый поэтический перевод с латыни». Смущено откашлявшись, он начал читать вслух:

«С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо».
(Использован перевод с латыни Ф. Петровского.)

«Я знаю этот отрывок», - резко сказал Мастерс. Он был уязвлен. Этот человек поучал его как ребенка. «Однако он отсутствует в Вашем издании, - сказал Брендис, - а его место занимает следующий искаженный отрывок, Бог знает чьего авторства. Позвольте», - он взял роскошный, переплетенный в шкуру ваба, экземпляр «Обелиска», нашел нужное место и прочитал:

От боли и тягот освобожденные,
Шаг и вливаемся в море.
Жизнь лишь предвестник благословения.
Смертному не понять.

Он захлопнул том и посмотрел на Мастерса. «Что самое неприятное - этот фрагмент противоречит всей идее книги,- сказал он. - Откуда он он взялся? Кто-то же должен был написать его. Драйден не писал его, Лукреций не писал...» Брендис смотрел на Мастерса так, будто думал, что тот мог написать его лично.

Дверь открылась, и вошел литературный редактор компании Джек Снид. «Совершенно верно, -покорно сказал он своему работодателю. - И это только одно из примерно тридцати изменений в тексте. После того, как начали приходить письма, я проверил всю поэму. А теперь взялся и за остальные издания из нашего осеннего каталога, и в некоторых из них я тоже нашел изменения», - добавил он, тяжело вздохнув.
«Вы ведь были последним редактором, вычитывавшим книгу перед отправкой в печать, - сказал Мастерс. - В тексте были какие-то изменения?» «Нет, определенно нет, — ответил Снид. - Кроме того я лично вычитал гранки, в них этих исправлений также не было. Изменения появляются только в экземплярах, переплетенных в шкуру ваба. Я понимаю, это звучит бессмысленно, но обычные книги, в картонном переплете — они в порядке».
Мастерс моргнул. «Но это же одна и та же редакция. Они вместе были отправлены в печать. На самом деле мы изначально и не планировали выпускать более дорогое эксклюзивное издание. Отдел продаж предложил переплести половину тиража в шкуру ваба практически в последний момент».
«Думаю, нам придется изучить шкуру марсианского ваба несколько подробнее», - сказал Джек Снид.

Через час стареющий, усталый Мастерс, и литературный редактор Джек Снид, уже сидели напротив Лютера Саперштейна, представителем фирмы «Флаулес Инкорпорейтед», где «Обелиск Букс» и приобрели шкуры вабов, в которые были переплетены злополучные экземпляры.

«Во-первых, - сказал Мастерс бодрым деловым тоном, - что такое шкура ваба?» «Фактически, - сказал Саперштейн, - если ставить вопрос таким образом, то эта шкура - часть марсианского ваба. Я знаю, что это мало что вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это отправная точка. Постулат, с которым мы все можем согласиться, и, оттолкнувшись от которого, построить что-то более впечатляющее. Чтобы стало понятнее, позвольте рассказать Вам о том, что представляют собой вабы. Их шкура ценна среди прочего из-за своей редкости. Редка же она потому, что вабы очень редко умирают. Под этим я подразумеваю, что даже старого или больного ваба почти невозможно убить. И даже в том случае, когда ваб умирает, его шкура продолжает жить. Это качество объясняет ее уникальную ценность для украшения дома, а в вашем случае - для переплетения ценных, долговечных книг».

В то время, как Саперштейн продолжал бубнить, Мастерс вздыхал, со скучающим видом глядя в окно. Сидя рядом с ним, художественный редактор делал непонятные пометки. Выражение его энергичного моложавого лица было крайне мрачным.

«Мы поставили вам, — сказал Саперштейн, — когда вы к нам обратились — заметьте, вы сами пришли к нам, мы не искали сотрудничества с вами, самые отборные, великолепные шкуры из нашего гигантского хранилища. Эти живые шкуры обладают собственным уникальным блеском. Ни дома на Терре, ни здесь на Марсе нет ничего похожего. Царапины и разрывы на шкуре заживают сами. Более того, со временем она отращивает более пышный мех, так что становится все более и более роскошной, и, как следствие, востребованной. Через десять лет качество книг, переплетенных в шкуру ваба...»

«Простите, что прерываю вас, - сказал Снид. – Значит, шкура еще жива? Очень интересно. И вабы, как вы говорите, такие ловкие, что их практически невозможно убить». Он бросил короткий взгляд на Мастерса. «Каждое из этих тридцати исправлений, сделанных в нашей книге, связано с бессмертием. Изменение Лукреция довольно типично - оригинальный текст учит нас, что жизнь конечна, что даже если человек переживет свою смерть, это не важно, потому что у него не останется памяти о прошлом. Вместо этого появляется искаженный отрывок, утверждающий, что существует будущая жизнь. А это, как вы и говорите, совершенно противоречит всей философии Лукреция. Вы понимаете что это, не так ли? Проклятая философия вабов наложилась на философию других авторов. Это оно. Начало и конец». Он замолчал и продолжил делать заметки.

«Как может шкура, — потребовал объяснений Мастерс, — пусть даже и живущая вечно, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, корешки проклеены и сшиты - это невообразимо! Даже если переплет из проклятой шкуры действительно живой, а я с трудом могу поверить в это, - он в упор посмотрел на Саперштейна, — то чем он питается?»
«Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере», - любезно ответил Саперштейн.
«Пойдемте, это просто немыслимо!» - сказал Мастерс, поднимаясь. «Она вдыхает частицы через поры», - сказал Саперстайн тоном, полным достоинства и немного укоряющим.

Не торопясь подняться и задумчиво изучая свои заметки, Джек Снид сказал: «Некоторые отрывки восхитительны. Иногда они являются полной противоположностью оригиналу и противоречат авторскому мнению, например, как в случае с Лукрецием. А иногда вносят почти незаметные правки, если можно так сказать, приводя текст в соответствие с доктриной вечной жизни. Главный же вопрос в том, что перед нами. Субъективное мнение одной определенной формы жизни, или вабы знают, о чем говорят. Например, поэма Лукреция. Она великолепна, прекрасна, интересна, но как поэзия, но, возможно, не верна как философия. Я не знаю и это не мое дело. Ведь я не пишу книги, а только их редактирую, и последнее, чем должен заниматься хороший редактор — переиначивать авторский текст. Но ведь именно это и делают вабы, или по крайней мере, их шкуры...». Снид замолчал.

« Дайте знать, если обнаружите что-нибудь ценное», - сказал Саперстайн.

*Лукреций «О природе вещей».

106. Капитан

Филип Дик

Не по одёжке…

Пожилой, эксцентричный директор книжного издательства «Обелиск» раздражённо сказал:

- Не хочу его видеть, мисс Ханди! Тираж напечатан. Если там даже и вкралась ошибка, теперь уже ничего не поделаешь.

- Но, мистер Мастерс, - откликнулась секретарша, - если он прав, там какая-то очень грубая ошибка. Мистер Брэндис, сэр, утверждает, что целый раздел…

- Я знаю, что он утверждает! Я прочитал письмо. И говорил с ним по видеофону.

Мастерс прошёлся по кабинету, угрюмо глянул в окно и увидел картину, знакомую уже много десятилетий: пустынную, изрытую кратерами, поверхность планеты Марс.

Пять тысяч книг отпечатано и вставлено в переплёты, - подумал директор. Причём половина изданий – в обложки из марсианского вубьего меха, тиснённого золотом. Самый изысканный и дорогой материал, какой удалось раздобыть. Издательство уже понесло убытки, и вот теперь ещё это…
На рабочем столе директора лежал том. Лукреций, «О природе вещей», в превосходном классическом переводе Джека Драйдена.

Барни Мастерс с досадой перелистал хрустящие новенькие страницы. Кто мог предвидеть, что здесь, на Марсе, отыщется умник, настолько близко знакомый с античной литературой? А посетитель в приёмной – всего лишь один из восьми обратившихся в «Обелиск» по поводу спорных мест в книге… Спорных? Не было никаких споров. Все восемь здешних специалистов по древней латыни правы. Проблема в том, чтобы как-то их мирно спровадить, заставить забыть, что они вообще когда-то читали издания «Обелиска» и выискали ошибки.

Мастерс нажал кнопку селектора:

- Ладно, впустите его!

Иначе он никогда не уйдёт и заночует под окнами. Эти книжные черви – такой уж народ, у них нескончаемое терпение.

Дверь отворилась. Вошёл седовласый высокий мужчина с портфелем в руке, в старомодных, земного вида, очках.

- Благодарю, мистер Мастерс! – сказал он. – Позвольте мне объяснить, почему наша комиссия считает ошибку важной.

Он сел за стол и быстрым движением расстегнул портфель.

- В конце концов, мы ведь планета-колония. Все наши нравы, обычаи, материальные и духовные ценности пришли к нам с Земли. КОКАИН полагает, что ваше издание, сэр…

- КОКАИН?! – перебил Мастерс, и хотя название ему ни о чём не говорило, тяжко вздохнул. Должно быть, одна из тех въедливых неусыпных организаций, которые дотошно исследуют все новинки печати – как марсиаского производства, так и доставленные с Земли.

- Комиссия Общественного Контроля Аутентичности Исторического Наследия, - пояснил Брэндис. – У меня с собой подлинное земное издание «Природы вещей». В том же переводе Драйдена, что и ваш местный выпуск.

«Местный» он произнёс явно двусмысленным тоном, - отметил Мастерс. Можно подумать, что «Обелиск» занимается изготовлением какой-то непотребной продукции.

- Давайте мы вместе рассмотрим несоответствие, которое нарушает аутентичность книги. Вначале я приведу отрывок из старого, правильного, издания, – гость положил на стол потрёпанный томик, выпущенный на Земле, - Затем покажу то же самое место, но уже в вашем издании, сэр. – Рядом со скромной старенькой книгой он выложил детище «Обелиска» - роскошный объёмистый том в переплёте из вубьего меха.

- Я бы хотел пригласить технического редактора, - сказал Мастерс и по селектору вызвал мисс Ханди.

- Будьте добры, попросите ко мне Джека Снида.

- Слушаюсь, сэр!

- Возвращаясь к оригиналу, мы видим привычный, переведённый с латыни, метрический стих. Кх-м! - прежде чем зачитать, он сделал паузу, чтобы прочистить горло, -

Не будет горя, и не будет боли,
И чувств иных – когда не станет нас самих.
Накроет землю морем, море – небом, -
Мы не заметим. Нас уж нет в живых.

- Я знаю текст, - сухо сказал Мастерс, чувствуя себя уязвлённым. Посетитель втолковывал ему азы, будто школьнику.

- Эта строфа, - продолжал Брэндис, - исчезла из текста в вашем издании. Вместо неё, бог знает каким образом, возникло другое четверостишие. Позвольте…

Открыв дорогой фолиант в переплёте из вубьего меха, он поводил по странице пальцем в поисках нужного места и прочитал:

Не будет горя, и не будет боли,
Что для людей обычных – недоступно:
Мы после смерти вынырнем из моря,
Ростками вечной жизни на Земле.

Брэндис сердито глянул на Мастерса и с шумом захлопнул тяжёлый том.

- Самое досадное, - сказал он, - что этот катрен противоречит смыслу всей книги. Откуда он взялся? Ведь кто-то же его написал? Только не Драйден. И не Лукреций… - Брэндис смотрел на директора с таким выражением, будто Мастерс собственноручно подделал текст.

Снова открылась дверь, и в кабинет вошёл технический редактор издательства Джек Снид.

- Он прав, - виновато сказал Джек, обращаясь к боссу. – Но это всего лишь одно из более чем тридцати расхождений по тексту. С того момента, как начали приходить письма, я перелопатил весь том. А дальше принялся за другие наши издания из чёрного списка. Он помолчал и желчно добавил:

- И в некоторых из них я также нашёл изменения.

- Вы последним в редакции вычитывали материал перед сдачей в набор, - сказал Мастерс. – Там были эти ошибки?

- Ни единой, - сказал Снид. – И гранки я лично проверил, и тоже не нашёл отклонений. Вообще, если в этом кроется смысл, - никаких расхождений не было до самого выхода книг, уже в переплётах. И что характерно – именно в переплётах из вубьего меха. Книги в обычных обложках – в полном порядке.

Мастерс нахмурился.

- Но они же из общего выпуска! Вместе прошли типографию. Мы ведь сначала не собирались делать такие немыслимо дорогие обложки, и договорились об этом только в последний момент: наш торговый отдел предложил половину издания выпустить в меховых переплётах.

- Думаю, - сказал Джек Снид, - нам стоит вплотную заняться вопросом, что же это за штука - мех марсианского вуба…

Через час обессиленный, постаревший Мастерс вместе с редактором Джеком Снидом сидел напротив Лютера Саперстейна, торгового представителя фирмы по заготовке пушнины «Люкс, Инкорпорейтед», - именно у этой компании издательство «Обелиск» закупало шкуры для переплётов.

- Что собой представляет, - начал Мастерс привычным отрывистым тоном, - вубий мех?

- По сути, - сказал Саперстейн, - если ответить вам в том же духе, - это мех марсианского вуба. Я понимаю - подобная формулировка мало о чём говорит, но согласитесь, джентльмены, что с ней не поспоришь, и можно принять её за основу для построения более веских определений. Господа! Чтобы лучше помочь вам, позвольте немного вас просветить относительно природы вубов. Отчего мех так ценен? Главным образом оттого, что он уникален. А вубий мех – раритет потому, что вуб на редкость живуч. Что я имею в виду? Вуба почти невозможно прикончить, даже больного и старого. Но если его всё-таки удаётся убить, вубья шкура продолжает жить автономно. Именно это свойство и придаёт ей особую ценность в качестве материала для отделки жилых интерьеров, или – вот как у вас – для изготовления переплётов роскошных, практически вечных книг, которым не будет износа…

Слушая бормотание Саперстейна, Мастерс зевнул и скучающе глянул в окно. У него за спиной Джек Снид что-то быстро записывал. Моложавое энергичное лицо редактора казалось мрачным.

- Когда поступил заказ, - причём, заметьте, что вы обратились сами, компания не навязывает услуг, - мы вам поставили первоклассные шкуры, специально отобранные из нашего богатейшего ассортимента. Этот живой мех весь так и светится изнутри неповторимым блеском, с которым ничто не может сравниться, - ни здесь, на Марсе, ни на нашей родной Земле. Если шкуру порвать или поцарапать, она сама восстановится. Долгие месяцы мех продолжает расти, а ворс становится гуще, отчего переплёты ваших изданий делаются всё более ценными, а стало быть – и престижными. Лет через десять непревзойдённое качество ваших книг в обложках из вубьего меха…

- Так значит, шкура остаётся живой? – перебил его Джек Снид. – Интересно… А вуб, вы сказали, настолько ловок, что его практически невозможно убить? – он кинул беглый взгляд на директора.

- Все исправления, из тридцати обнаруженных в книге, касаются темы бессмертия. Это сознательный пересмотр Лукреция. Его учение доказывает, что человек не вечен. А если он даже перерождается после смерти, то разница невелика – он ничего не помнит о прежнем существовании. Но тут появляется новый, поддельный, текст, и в нём убедительно говорится о бесконечной жизни, опираясь на факты, которые вы привели. В полном противоречии с трудами Лукреция. Вы понимаете, с чем мы столкнулись? Проклятая философия вубов накладывается на взгляды других авторов. Вот и всё объяснение, от и до, - он замолчал и опять углубился в записи.

- Как может шкура, хотя бы и вечная, менять содержание книг? – спросил Мастерс. – Текст уже напечатан. Бумага обрезана, брошюры прошиты и склеены. Полный бред! Даже пускай вуб, то есть его дурацкая шкура, на самом деле - живой организм, - хотя я не в силах в это поверить, - чем он питается?

- Микрочастицами органических веществ, рассеянных в атмосфере, - с готовностью пояснил Саперстейн.

Поднявшись, Мастерс сказал:

- Всё! Это просто смешно! Мы уходим…

- Они как бы всасывают эти невидимые частицы через тончайшие поры, - продолжал Саперстейн. Теперь в его голосе звучала уверенность, даже укор.

Не вставая и не отрываясь от записей, Джек Снид задумчиво произнёс:

- Некоторые изменения в книге просто великолепны. Они варьируют от полной замены текста и смысла, заложенного автором, до едва уловимой, почти незаметной, правки, если так можно выразиться, - и в основном в тех местах, где речь идёт о бессмертии. Отсюда возникает вопрос. Что это – всего лишь догадка отдельного вида разумной жизни, или же вубам открылась истина? Допустим, поэма Лукреция… В смысле литературы она являет собой великий, прекрасный, глубокий по содержанию труд. Но с точки зрения философии автор ведь мог ошибаться? Не знаю. Это не мой хлеб. Я не пишу книг, я всего лишь их выпускаю. По-моему, последнее дело, когда усердный редактор произвольно переиначивает авторский текст. Но именно так поступают вубы. Вернее, оставшийся после них мех. – Он помолчал.

- Как это сказывается на качестве книги? – спросил Саперстейн.
 

107. Лана

Не по обложке
– Я не хочу его видеть, мисс Хенди, – раздраженно сказал пожилой, своенравный глава Книг Обелиска. – Эта глава уже в печати; если в тексте есть ошибка, то мы всё равно уже ничего не можем с этим поделать.


– Но мистер Мастерс, – сказала мисс Хенди, – это очень существенная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава ...


– Я читал его письмо. Также я говорил с ним по видеотелефону. Я знаю, что он утверждает. Мастерс подошел к окну своего офиса и мрачно обвел глазами сухую, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже много десятков лет. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, – подумал он. – И к тому же, половина из них в золотом переплёте из меха марсианского уаба. Самый изысканный, дорогой материал, который мы могли найти. Мы уже теряли деньги на издании, а теперь это».


На его письменном столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция в переводе великого, выдающегося Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перевернул белые хрустящие страницы. «Кто мог ожидать, что на Марсе есть кто-то, кто знает столь древний текст так хорошо? – подумал он. – И человек, ожидающий в приемной, является только одним из восьми писавшим или звонившим в Книги Обелиска на счет сомнительного отрывка.


Сомнительного? Не было никаких сомнений; восемь местных марсианских ученых Латыни были правы. Вопрос был лишь в том, чтобы заставить их незаметно отступить, забыть, что они когда-либо читали в издании Обелиска и обнаружили там сомнительный отрывок».


Нажимая на кнопку селектора на своем столе, Мастерс сказал секретарше:


– Ладно, пригласите его.


Иначе человек никогда не уйдет; такие как он могут и разбить лагерь снаружи. Как правило, ученые таковы: кажется, у них безграничное терпение.
Дверь отворилась, и на пороге показался высокий седовласый мужчина в очках по старой земной моде и с портфелем в руках.


– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он входя. – Позвольте мне объяснить вам, сэр, почему моя организация считает такую ошибку столь важной.
Он уселся за стол, живо расстегивая свой портфель:


– Как-никак, мы колониальная планета. Все наши ценности, обычаи, артефакты и традиции пришли к нам с Земли. СИФВА считает вашу публикацию этой книги...


– СИФВА? – прервал его Мастерс. Он никогда о ней не слышал, но, даже не смотря на это, он простонал. Очевидно, одна из многих незначительных бдительных организаций, которая просматривает всё издающееся, как выпускаемое здесь на Марсе, так и прибывшее с Земли.


– Страж за Искажением и Фальсификацией Всеобщих Артефактов, – объяснил Брэндис. – У меня с собой оригинал, правильное Земное издание «О природе вещей» – в переводе Драйдена, а также ваше местное издание.


Его ударение на слове местное заставило эту фразу звучать отвратительно и второсортно: «как будто, – думал Мастерс, – Книги Обелиска делали что-то предосудительное в печатании книг вообще».


– Позвольте нам рассмотреть сомнительные фрагменты, вставленные в текст. Для начала, я настоятельно рекомендую вам изучить мой экземпляр... – он положил открытую, потрепанную, старую, отпечатанную на Земле книгу на стол Мастерса, – ...в которой они появляются в правильном виде. И затем, сэр, экземпляр вашего собственного издания, тот же отрывок.


Рядом с маленькой старинной синей книжкой он положил одну из красивейших огромных копий в переплёте из меха уаба, которую выпустило издательство Книг Обелиска.


– Позвольте мне пригласить сюда моего литературного редактора, – сказал Мастерс. Нажимая на кнопку селектора, он обратился к мисс Хенди, – Попроси Джека Снида зайти сюда, пожалуйста.


– Да, мистер Мастерс.


– Чтобы ссылаться на подлинное издание, – сказал Брэндис, – мы достигли метрического изложения перевода Латыни следующим образом. Гм, – он смущенно прочистил горло, затем начал читать вслух.


Мы должны быть свободными от чувства боли и горя;
Мы не будем чувствовать, мы не будем существовать.
Когда смешается с морями земля и с небом смешается море,
Мы покинем мир, мы не сможем вернуться и жить продолжать.


– Я знаю этот отрывок, – резко сказал мистер Мастерс, чувствуя себя уколотым: этот человек поучал его, как ребенка.


– Это четверостишье, – сказал Брэндис, – отсутствует в вашем издании, и следующее искаженное четверостишье – Бог знает какого происхождения – появляется на его месте. Позвольте, – взяв в руки роскошный экземпляр Обелиска в переплете из меха уаба, он пролистал книгу, нашел нужное место, и затем прочел:


Мы должны быть свободными от чувства боли и горя;
Потому что земной человек не может увидеть и оценить.
Однажды мертвые, мы восстанем из глубин моря,
И пребывание на Земле блаженство нам сулит.


Пристально глядя на Мастерса, Брэндис громко захлопнул книгу в переплете из меха уаба: – Что больше всего раздражает, – сказал Брэндис, – так это то, что это четверостишье проповедает идею диаметрально противоположную всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то написал его: Драйден не писал его, Лукреций тоже, – он разглядывал Мастерса так, будто думал, что Мастерс лично его написал.


Дверь офиса открылась и литературный редактор фирмы, Джек Снид, вошел.


– Он прав, – покорно сказал он своему шефу. – И это только одно изменение в тексте из тридцати или около того: я занимался всем этим с тех пор, как стали приходить письма. А сейчас я начал разбираться в другом последнем каталоге книг в нашем осеннем списке, – добавил он бормоча. – Я также нашел изменения в некоторых из них.


– Вы были последним редактором, который читает корректуру прежде чем отправить копию в набор, – сказал Мастерс. – Там были эти ошибки?


– Исключено, – сказал Снид, – И я лично читал гранки, в гранках также изменений не было. Изменения не появляются до того как готовые уже переплетенные экземпляры не выходят в свет – если в этом есть какой-либо смысл. Или ещё более конкретно, они появляются в копиях с переплетом из золота и меха уаба. Обычные переплетенные в картон экземпляры – в порядке.


Мастерс моргнул.


– Но все они одного издания. Они прошли через печать вместе. На самом деле поначалу мы не планировали особенный, дорогостоящий переплёт: это случилось в последнюю минуту, мы поговорили об этом, и торговая контора предложила сделать половину выпуска в переплёте из меха уаба.


– Я думаю, – сказал Джек Снид, – нам предстоит выполнить закрытую тщательную проверку на предмет меха марсианского уаба.


Час спустя изнеможенный, шатающийся Мастерс, сопровождаемый литературным редактором Джеком Снидом, сидели напротив Лютера Сапершейна, торгового агента из корпорации «Безупречная», фирмы по доставке шкур; от них Книги Обелиска получали мех уаба, который использовался для переплёта книг.


– Прежде всего, – сказал Мастерс отрывистым, деловым тоном, – что такое мех уаба?


– В сущности, – сказал Сапершейн, – в том смысле, в котором вы задаете вопрос, это мех от марсианского уаба. Я знаю, джентльмены, о многом это вам не говорит, но, по крайней мере, это опорная точка, постулат, с которым мы все согласны, от которого мы можем начать и построить что-то более вразумительное. Что бы вам было более понятно, позвольте мне ввести вас в курс природы уаба как такового. Его мех очень ценная вещь, потому что, помимо других причин, он редкость. Мех уаба уникален, потому что уабы очень редко умирают. Под этим я подразумеваю, что уаба практически невозможно убить – даже больного или старого уаба. Но даже если он убит, его шкура продолжает жить. Эта особенность придает ей уникальную ценность для домашних украшений или, в вашем случае, для долговечных переплётов: драгоценные книги предполагают надежный переплёт.


Мастерс вздохнул, скучающе уставившись в окно, пока Сапершейн продолжал бубнить. Сидящий рядом с ним литературный редактор издательства делал короткие непонятные заметки; его юное, энергичное лицо приобретало хмурое выражение.


– То, чем мы снабдили вас, – сказал Сапершейн, – когда вы пришли к нам – и помните: вы пришли к нам, мы вас не искали – состояло из множества отборных, превосходных шкур из наших запасов. Эти живые шкуры светились уникальным неповторимым блеском. Ничто другое – будь оно с Марса или Земли – не похоже на это. Если её порвать или оцарапать, она сама себя восстанавливает. Со временем она обрастает всё более и более пышным ворсом, так что обложки ваших объемов постепенно становятся роскошными, и поэтому пользуются таким спросом. Через десять лет ворс таких книг в переплете из меха уаба...


Прерывая, Снид сказал:


– Так шкуры всё ещё живы. Интересно. А уабы, как вы сказали, настолько проворны, что их практически невозможно убить, – он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним изменений внесенное в текст наших книг связано с бессмертием. Исправления Лукреция типичны: первоначальный текст учит, что человек – существо временное, что даже если он продолжает жить после смерти, в этом нет никакого смысла, потому что он не будет иметь никакой памяти о его существовании здесь. Вместо этого, новый ложный отрывок появляется и решительно говорит о продолжении жизни, основанной на прошлом: как вы говорите, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы ведь понимаете, что мы наблюдаем, не правда ли? Чертова философия уабов накладывается на философию различных писателей. Вот оно: начало и конец, – он прервался, продолжив свои записи в тишине.


– Как может шкура, – спросил Мастерс, – даже вечно живущая шкура, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолио проклеены и прошиты – это противоречит здравому смыслу. Даже если переплёт, чертова шкура, действительно жива, во что мне с трудом верится.


Он сердито покосился на Сапершейна:


– Если она жива, за счет чего она продолжает жить?


– Мельчайшие частицы продуктов питания, находящиеся во взвешенном состоянии в атмосфере, – вежливо сказал Саперштейн.


Поднимаясь на ноги, Мастерс сказал:


– Пойдемте, это нелепо.


– Она вдыхает частицы, – сказал Саперштейн, – через поры, – его тон был горделивым, даже упрекающим.


Изучая свои пометки, не поднимаясь вместе со своим начальником, Джек Снид задумчиво сказал:


– Некоторые из исправленных текстов завораживают. Они могут быть изменениями на полную противоположность оригинальному отрывку и мнению автора – как в случае с Лукрецием; или же быть очень тонкими, почти невидимыми поправками – если это слово – в текстах с большим согласием с теорией о вечной жизни. Реальный вопрос таков: мы столкнулись только с мнением одной конкретной формы жизни или уабы знают, о чём говорят? Поэма Лукреция, например, она очень возвышенная, очень красивая, очень интересная – как поэзия. Но как философия, возможно неверна. Я не знаю. Это не моя работа; я только редактирую книги; я не пишу их. Последнее, что должен делать хороший литературный редактор – это самостоятельно излагать свое мнение в авторском тексте. Но это то, что уабы, или каким-то образом шкуры, оставшиеся от уабов, делают, – затем он замолчал.


– Мне было бы интересно узнать, добавили ли они что-нибудь ценное? – сказал Саперштейн.

108. Лидаэль

Под чужой обложкой.


Пожилой и сердитый президент «Книг Обелиска» буркнул раздраженно:


- Мисс Хэнди, я не хочу его видеть. Книга уже в печати. И если с текстом что-то не так, мы все равно уже ничего не сможем сделать.


- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - сэр, это слишком серьезная ошибка. Если он прав. Мистер Брандис требует, чтобы целая глава…


- Я читал его письмо. Я также говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он требует.


Мастерс подошел к окну своего офиса, угрюмо разглядывая бесплодную, покрытую кратерами поверхность Марса, которая представала его взору уже много десятилетий.


Он думал о том, что пять тысяч копий находятся в печати. Там же выполняется переплет книг. И половина из них будет с обложкой, выполненной из шкуры ваба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, которым они только располагают. И они уже потеряли деньги на выпуске книги, а теперь ещё это.


На рабочем столе лежала копия книги. «О природе вещей» Лукреция, в возвышенном и благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистал хрустящие белые страницы. Мог бы кто-нибудь ожидать, что кто-то на Марсе будет так хорошо знать эту древнюю поэму, размышлял он. И человек, ожидающий в приемной, был тем самым одним из восьми, кто в довольно спорном контексте говорил или писал о «Книгах Обелиска».


Спорном? Никаких споров. Восемь местных знатоков латинского языка были правы. Просто напросто тихонько выдворить их, забыть, что они когда-либо изучали издания «Обелиска», нашаривая все проблемные места.


Нажав на кнопку внутренней связи, Мастерс сказал секретарю: «Ладно, впускай его». Он бы все равно никогда не ушел; этот тип людей будет стоять до последнего. Ученые, в основном, были такие же. Казалось, их терпение поистине безгранично.


Дверь открылась и в проеме замаячил высокий мужчина с волосами пепельного оттенка, очками в старомодном стиле планеты Терра и портфелем в руке.


- Благодарю вас, мистер Мастерс, - проговорил он, входя. – Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает эту ошибку настолько серьезной.


Он без приглашения сел в кресло у стола и быстро открыл портфель.


- Мы, в конце концов, планета-колония. Все наши ценности, нравы, обычаи и материальная культура исходят от Терры. ЗОФИПВА считает, что ваше издание этой книги…


- ЗОФИПВА? – перебил его Мастерс. Он никогда об этой организации не слышал, но тем не менее, тяжело вздохнул. Очевидно, одна из многих бдительных и причудливых организаций, которые пристально изучают все, что выходит в издательствах. Либо находящиеся здесь, на Марсе, либо прибывающие с Терры.


- «Защита От Фальсификации И Подделки Всех Артефактов», - объяснил Брандис. – У меня с собой подлинное и достоверное издание «О природе вещей» с Терры, в переводе Драйдена, как и ваше местные экземпляры.


Он сделал ударение на слове «местные», намекая на их второсортность. Как будто, подумал Мастерс, печатая книги, «Обелиск» совершал нечто отвратительное.


- Позвольте нам принять во внимание недостоверные вставки. Вы побудили меня изучить мой первый экземпляр… - он положил потрепанную и старую книгу, выпущенную на Терре на стол Мастерса. - …который является более верным. И затем, сэр, экземпляр вашего издания, тот же самый отрывок.


Рядом с маленькой древней голубой книжкой, он положил красивую и большую копию, отпечатанную в «Книгах Обелиска», в переплете из шкуры ваба.


- Позвольте мне позвать моего редактора, - сказал Мастерс. Он снова нажал на кнопку внутренней связи и попросил мисс Хэнди:


- Пригласите, пожалуйста, ко мне Джека Снида.


- Хорошо, мистер Мастерс.


- Цитата из подлинного издания, - проговорил Брандис. – Мы получили метрический перевод с латинского. Гм, - он прочистил горло и принялся громко читать:


«Мы должны быть свободны от боли и горя;
Мы не будем чувствовать и не будем жить.
Хоть земля в морях и моря в небесах потеряны,
Не должны мы двигаться, а должны быть брошены.»


- Я знаю отрывок, - резко и раздраженно произнес Мастерс; этот парень читал ему лекцию, как малому ребенку.


- Четверостишье отсутствует в вашем издании, - заметил Брандис. – И вот это фальшивое четверостишье – Бог знает какого происхождения – появилось на его месте. Позвольте мне, - с этими словами, он взял роскошное издание «Обелиска» с обложкой из шкуры ваба, пролистал страницы, находя нужное место и прочитал:


«Мы должны быть свободны от боли и горя;
Их с Земли человек не увидит и не оценит.
Однажды погибнув, мы постигли моря, от них узнав:
На Земле пребыванье нам дарит большое блаженство.»


С презрением посмотрев на Мастерса, Брандис громко захлопнул книгу.


- Что больше всего раздражает, - сказал он, - так это то, что это четверостишье проповедует полностью противоположный смысл, чем в оригинале. Откуда оно взялось? Кто-то написал его; Драйден не писал, как впрочем, и Лукреций.


Он посмотрел на Мастерса так, как будто Мастерс лично дописал четверостишье.


Дверь открылась и в кабинет вошел редактор книжного издания, Джэк Снид.


- Книга в порядке, - сказал он своему шефу совершенно безропотно. – И это всего лишь одно изменение в тексте в тридцати книгах или около того. Я «перекопал» всю поэму с того момента, как начали поступать письма. И сейчас я работаю над последними из них, - и он добавил, ворча – Я нашел изменения ещё в нескольких экземплярах.


- Вы были последним редактором, кто проверял копию, перед тем, как её отправили в печать. Эти ошибки были в ней? – спросил Мастерс.


- Нет, конечно, - ответил Снид. – Я лично проверял гранки; в них не было никаких изменений. Они не появлялись до тех пор, пока книги не были полностью готовы – переплет, обложка – если это вообще имеет смысл. Или, более точно, с изменениями были книги с обложкой из шкуры ваба и золотым тиснением. Те, которые выпустили в обыкновенной мягкой обложке – в полном порядке.


Мастерс моргнул.


- Но ведь это одно и то же издание! Они печатались вместе. Мы, вообще-то, не планировали эксклюзивный и дорогой переплет. Мы обговорили этот вариант в самую последнюю минуту и в бизнес-офисе предложили половину тиража выпустить в обложке из шкуры ваба.


- Я думаю, - сказал Снид, - нам стоит уделить пристальное внимание к обложкам из шкуры марсианских вабов.


Через час, шатающийся от усталости Мастерс, в сопровождении редактора Джэка Снида, сидел напротив Лютера Сэперстейн, агента фирмы по заготовке шкур «Флоулесс Инкорпорейтид»; от них «Книги Обелиска» получали шкуры ваба, из которых изготавливали обложки для книг.


- Начнем с самого начала, - сказал Мастерс быстрым, профессиональным тоном. – Что такое шкура ваба?


- По существу, - ответил Сэперстейн, - в том смысле, в каком вы задаете вопрос, это шкура марсианского животного, ваба. Я знаю, джентльмены, это не дает вам полной информации, но это, по меньшей мере, ориентир, постулат, с которым мы все можем согласиться. С этого момента, мы можем начать строить что-то более внушительное. Чтобы я мог помочь вам, нам нужно разобраться в природе и характере ваба. Его шкура ценится потому, – а так же и по ряду многих других причин – что она редкая. Шкура ваба очень редкая из-за того, что вабы очень редко умирают. Этим я хочу сказать, что убить ваба практически невозможно – только, если животное больное или старое. И после того, как ваб убит, его шкура не теряет никаких своих свойств и словно продолжает жить. Это её качество делает шкуру уникальной по своей ценности, для домашнего декорирования, или, в вашем случае, для переплета книг, что делает их бесценными, потому что они хранятся невероятно долго.


Мастерс вздохнул, тупо уставившись в окно и слушая монотонное жужжание Сэперстейна. Рядом с ним, редактор делал какие-то быстрые и непонятные заметки с хмурым выражением на молодом, энергичном лице.


- То, что мы вам предложили, - продолжал Сэперстейн, - когда вы пришли к нам – запомните: это вы пришла к нам; мы вас не искали – так вот, наше предложение состояло из самых отборных и лучших шкур, которые были в наших гигантских запасах. Эти шкуры сами по себе блистают уникальным сиянием; ничто на Марсе или даже на Терре не сравнится с ними. Если поцарапать или порвать её, то шкура восстановится сама через время. Она растет, и через многие месяцы она будет увеличиваться и увеличиваться в размерах, и поэтому, обложки вашего объема со временем станут предметом роскоши и следовательно, будут пользоваться большим успехом. Через десять лет, огромные стопки высокого качества, полученные от книг с обложкой из шкуры ваба…


- Итак, шкуры до сих пор «живы», - прервал его Снид. – Интересно. И ваб, по вашим словам, настолько ловкая тварь, что её почти невозможно убить, - он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати странных искажений текста в наших книгах имеет связь с бессмертием. У Лукреция самое обычное исправление; подлинный текст учит тому, что человек не вечен и даже если у него будет жизнь после смерти, все это будет неважно, потому что у нас не останется воспоминаний о нашем существовании здесь. И у нас выходит книга с искаженным отрывком и однообразные разговоры о будущей жизни основываются на нем. И как вы говорите, это полная противоположность философии Лукреция. Вы осознаете, что становится перед нами, правда? Чертова философия вабов накладывается на философию разных авторов. И это так; начало и конец, - он замолчал и продолжил делать свои заметки в тишине.


- Как может шкура, хоть и вечно живущая, оказывать влияние на содержание книги? – задал вопрос Мастерс. – Текст уже отпечатан – листы разрезаны, склеены и сшиты – это против разума. Даже если обложка, эта чертова шкура, действительно жива, я с трудом могу в это поверить, - он посмотрел на Сэперстейна. – Если она живая, то как она живет?


- Мельчайшие частицы пищи, летающие в воздухе, - вежливо ответил Сэперстейн.


Мастерс встал и сказал:


- Идем. Это просто смешно.


- Она вдыхает частицы, - несколько упрекающее сказал Сэперстейн, повышая тон. – Через поры.


Продолжая изучать свои заметки и игнорируя собравшегося уходить шефа, Снид задумчиво проговорил:


- Некоторые из измененных текстов просто замечательные. Они колеблются от полного изменения оригинального смысла книги – и авторского замысла – как в случае с Лукрецием, до неуловимых и практически невидимых изменений – значения одного слова – содержания текста в соответствии с учением теории бессмертной жизни. Перед нами встает вопрос: столкнулись ли мы с мнением определенной формы жизни, или же вабы действительно знают о чем говорится? Вот например, поэма Лукреция: великая, очень красивая и интересная – но со стороны поэзии. Но со стороны философии, она может быть неверной. Я не знаю. Да и это не моя работа: я редактирую книги, а не пишу их. Последнее, что должен делать хороший редактор – так это излагать авторский текст по своему усмотрению. Но именно этим и занимает ваб, или тот, кто живет в шкуре ваба, - и он снова замолчал.


- Это будет очень интересной темой для изучения, особенно, если она придаст шкуре ещё большую ценность, - сказал Сэперстейн.

109. лимонные корочки

Пожилой директор “Памятников литературы” был вечно не в духе.

- У меня нет желания с ним общаться, мисс Хэнди, - раздраженно бросил он. - Книга уже в продаже, так что с ошибками в тексте ничего не поделаешь.

- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди. - Если он прав, то это очень важно, сэр. Мистер Брэндис утверждает, что значительная часть поэмы...

- Читал его письмо, и по видеофону с ним говорил. Так что я в курсе его заявлений.

Мастерс подошел к окну кабинета и угрюмо окинул взглядом безводную, испещренную кратерами поверхность Марса, на которой он провел столько лет. Выпущено пять тысяч экземпляров, размышлял он. Половина из них - в переплете из марсианской ваб-кожи с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал из доступных компании. Деньги на издание уже потрачены, и тут такое.

Книга, занимавшая его мысли, лежала на рабочем столе - “О природе вещей” Лукреция в переводе благородного Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито полистал свеженапечатанные страницы. Мог ли он предположить, что кто-то на Марсе так хорошо разбирается в древних текстах? Всего таких, считая ждущего за дверью, оказалось восемь – столько человек обратилось в “Памятники литературы” по поводу спорного отрывка.

Спорного? Спорить тут было не о чем: он знал, что восемь местных знатоков латыни правы. Оставалось отделаться от них без лишнего шума, чтобы они больше не вспоминали ни о выпущенной “Памятниками” книге, ни о замеченном ими исковерканном куске текста.

Нажав клавишу настольного интеркома, Мастерс сказал секретарше:

- Ладно. Пригласите его.

Иначе этот филолог никогда не уйдет, так и будет дожидаться снаружи. Терпение таких буквоедов бесконечно.

Из-за двери показался высокий седой человек в старомодных очках, какие носили на Земле и с портфелем в руке.

- Спасибо, мистер Мастерс, - сказал он, входя. - Позвольте разъяснить, почему наша организация придает подобным погрешностям большое значение.

Он подсел к столу и тут же раскрыл портфель.

- В конце концов, мы живем на колонизированной планете. Наши ценности, нравы, традиции, культура, привычная обстановка - все пришло с Земли. ЗОТКНИП рассмотрел изданную вами книгу...

- ЗОТКНИП? - переспросил Мастерс. Его передернуло, хотя название он слышал впервые. Наверняка одна из тех неугомонных организаций, которые бдительно просматривают всю печатную продукцию, выпущенную здесь на Марсе или присланную с Земли.

- “Защитники объектов творчества и культурного наследия от искажений и подделок”, - пояснил Брэндис. - У меня с собой выверенное первое земное издание поэмы Лукреция. В переводе Драйдена, как и ваше местное.

“Местное” он произнес подчеркнуто пренебрежительно, так, что повеяло затхлостью и посредственностью. Как будто “Памятники литературы” занимались какой-то халтурой, отметил про себя Мастерс.

- Рассмотрим обнаруженные расхождения. Предлагаю начать с моей версии, где текст приведен правильно, - Брэндис раскрыл перед Мастерсом ветхую, изданную на Земле книгу. - А затем, сэр, изучим экземпляр вашего издания, то же самое место.

Вслед за старинной неказистой книжкой в синей обложке показался солидный том в переплете из ваб-кожи, выпущенный “Памятниками литературы”.

- С вашего позволения, я вызову литературного редактора, - сказал Мастерс и по интеркому обратился к мисс Хэнди, - будьте добры, пригласите к нам Джека Снида.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В первоисточнике, - продолжил Брэндис, - перевод с латыни звучит следующим образом. Кхм.

Он наигранно откашлялся и зачитал:

Страх и печаль не должны мы в свой разум пускать:
Нас ждет Небытие, нам незачем страдать.
Пусть рухнут небеса на землю в страшной буре,
Но и тогда должны мы пребывать невозмутимы.

- Отрывок мне знаком, - сухо заметил Мастерс; назидательный тон собеседника выводил его из себя.

- Этой строфы в вашем издании нет, - сказал Брэндис, - а ее место заняло следующее поддельное четверостишие. Бог знает, откуда оно взялось. Позвольте.

Он полистал роскошный том в переплете из ваб-кожи, отыскал нужное место и продекламировал:

Страх и печаль не должны мы в свой разум пускать,
Человек приземленный не в силах сего осознать.
Смерть открывает пред нами безбрежные дали,
За концом жизни сей ожидает нас только блаженство.

Сверля Мастерса взглядом, Брэндис захлопнул книгу.

- Самое удручающее, - сказал он, - что этот фрагмент расходится по смыслу с остальным произведением. Откуда он взялся? Кто-то же его сочинил; только не Драйден и не Лукреций.

На лице его читалось подозрение, что отрывок написал не кто иной, как сам Мастерс.

В кабинет вошел литературный редактор Джек Снид.

- Он прав, - сообщил он понуро своему начальнику. - Я не перестаю просматривать весь текст, с тех пор как стали приходить письма. И кроме этой подмены нашлось еще примерно тридцать. А теперь я принялся и за другие книги из нашего осеннего каталога, - добавил он, пробормотав, - в некоторых из них тоже обнаружились неточности.

- Вы последний проверяли оттиски перед отправкой наборщикам. Были там эти ошибки? - спросил Мастерс.

- Исключено, - ответил Снид, - и я лично просмотрел гранки, там все было как надо. Расхождения появляются только тогда, когда книги уже в переплете – если так бывает. Точнее, в переплете из ваб-кожи с золотым тиснением. С теми, что в обычной картонной обложке, все в порядке.

- Но это одна и та же верстка, - удивился Мастерс. - Все печаталось разом. Мы ведь и не планировали особенный переплет подороже: идея всплыла в самом конце, выпустить половину тиража в ваб-коже предложила торговая контора.

- Думаю, - сказал Джек Снид, - стоит получше разобраться, что из себя представляет марсианская ваб-кожа.

Через час подавленный Мастерс и Джек Снид сидели за одним столом с Лютером Саперштейном, торговым агентом кожевенной компании “Без изъяна”, от которой “Памятники литературы” получили материал для переплетов.

- Прежде всего, - Мастерс перешел сразу к делу, - что такое ваб-кожа?

- По сути своей, если подходить к вопросу с интересующей вас стороны, - ответил Саперштейн, - это кожа марсианского ваба. Знаю, такая формулировка мало что вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, мы все можем с ней согласится, принять ее за точку отсчета, аксиому, и, основываясь на ней, строить дальнейшие рассуждения. Чтобы вам помочь, позвольте рассказать собственно о вабе. Его шкура столь дорога потому, что, кроме всего прочего, ее трудно добыть. Ваб-кожа – большая редкость, потому что вабы редко умирают. Имеется ввиду – естественной смертью, так как ваба почти невозможно убить, даже больного и старого. Так вот, даже когда сам ваб уже мертв, кожа продолжает жить. Благодаря этому свойству она идеально подходит для отделки дома, или, как в вашем случае, для долговечного переплета ценной книги...

Под монотонное бормотание Саперштейна Мастерс глазел в окно, вздыхая от скуки. В отличие от начальника, деятельный редактор с мрачным видом кратко записывал услышанное.

- По вашему запросу мы поставили вам, - говорил Саперштейн, – вспомните: вы к нам обратились, а не мы к вам – самую отборную, совершенную кожу в нашем огромном каталоге. Сияние этой живой кожи бесподобно: ни на Марсе ни на Земле нет ничего похожего. Царапины и другие повреждения затягиваются на ней сами собой. С течением времени ворс на ней становится все пышнее, а обложки ваших книг - все роскошнее, потому они и пользуются таким успехом. Через десять лет качество переплета из ваб-кожи...

- Так эти шкуры до сих пор живые, - перебил Снид. - Интересно. А сам ваб, как вы сказали, настолько ловок, что убить его практически невозможно.

Он бросил взгляд на Мастерса.

- Все до единого исправления в наших книгах касаются бессмертия. Переделка Лукреция показательна. Исходный текст учит, что человек обратится в прах, а если и будет существовать после смерти, то об этой жизни помнить не будет, так что это ничего не меняет. Но на месте этих рассуждений появляется поддельный отрывок, который уверенно говорит о полноценном продолжении жизни после смерти, что, как вы заметили, противоречит взглядам Лукреция. Понимаете, с чем мы столкнулись? Философия проклятого ваба вытеснила мысли других авторов. Вот и все; в этом вся суть.

Высказавшись, редактор снова стал задумчиво черкать на бумаге.

- Как может переплет, даже вечно живой, влиять на содержание книги, - вопросил Мастерс, - когда текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и сшиты? В голове не укладывается. Даже если проклятая кожа и вправду живая, во что едва ли можно поверить. - Он уставился на Саперштейна. - Если она живая, то чем питается?

- Мелкими частицами, взвешенными в воздухе, - мягко ответил Саперштейн.

- Ерунда какая-то, - сказал Мастерс, поднимаясь. - Уходим.

- Она поглощает частицы, - повторил Саперштейн, - через поры.

В его горделивом голосе слышалась обида.

Что касается Джека Снида, то он не двинулся с места, и, не поднимая глаз от сделанных заметок, задумчиво сказал:

- Некоторые поддельные строки удивительно хороши. У одних авторов, как у Лукреция, текст переделан до неузнаваемости, у других – едва тронут, но всюду идея произведения подгоняется под учение о вечной жизни. Встает вопрос: столкнулись ли мы с мнением конкретного биологического вида, или ваб действительно знает о чем говорит? Вот поэма Лукреция: она великолепна, красива, очень интересна – если судить о поэзии. Но ее философия, возможно, ошибочна. Не знаю. Это не моя область; я редактирую книги, а не сочиняю. Для хорошего редактора искажение авторского замысла - последнее дело. Но именно этим занимается ваб или оставшаяся от него кожа.

Он замолк.

- Хотел бы я знать, удалось ли ей добавить что-нибудь стоящее, - сказал Саперштейн.

110. Лина Таева

Не в своей обложке

(Филипп К. Дик)

Вечно недовольный пожилой президент издательства «Обелиск» раздраженно сказал: «Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Издание уже в продаже; если в тексте обнаружилась ошибка, прямо сейчас мы не в состоянии это исправить».

«Но, мистер Мастерз», - продолжила мисс Хэнди, - «это крайне существенная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брэндис заявляет, что целая глава…»
«Я читал его письмо и также говорил с ним по видофону. Я знаю, что он утверждает». Мастерз подошел к окну кабинета и мрачно уставился на пустынную, испещренную кратерами поверхность Марса. Этот вид он наблюдал не одно десятилетие. «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены», - думал он. «И половина из них в тисненной золотом обложке из кожи марсианского вуба. Самый изысканный и дорогой материал, который нам удалось найти. Мы уже потеряли деньги на этом издании, а теперь еще и это».
На его столе лежал экземпляр книги. «О природе вещей» Лукреция Кара в непревзойденном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерз сердито пролистал хрустящие белые страницы. «Ну кто бы мог подумать, что хоть одна живая душа на Марсе знает это старье как свои пять пальцев?» - негодовал он. И господин, ожидающий в приемной, был лишь одним из восьмерых, кто позвонил или написал в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Да не о чем тут было и спорить; восемь местных знатоков латинской поэзии были правы. Все что требовалось – убедить их мирно отступиться, забыть о том, что они когда-либо вообще открывали издание «Обелиска» и задавались вопросом по поводу исковерканного отрывка. Нажав на кнопку интеркома, Мастерз бросил секретарю: «Ладно, пусть зайдет». Иначе тот мог бы никогда не уйти; так и терся бы у входа вечность. Эти книжные черви отличались беспредельным терпением. Дверь приоткрылась, и на пороге замаячил высокий седой господин в старомодных очках земной модели, с портфельчиком в руке. «Спасибо, мистер Мастерз», - произнес он, входя. «Позвольте объяснить вам, сэр, почему наша организация считает ошибку, подобную этой, жизненно важной». Он уселся напротив стола, энергично расстегнул молнию портфеля. «Мы, как ни крути, колониальная планета. Все наши ценности, нравы, реликвии и обычаи достались нам от землян. ЧОЗАФАК считает ваше издание этого произведения…»
«ЧОЗАФАК?», – перебил Мастерз. Он ни разу не слышал о них, но тем не менее внутренне простонал. Несомненно, очередная компашка сумасбродных добровольцев, считающих своим долгом неусыпно сканировать любую печатную продукцию, произрастала ли она на местной почве или прибывала с Земли.
«Часовые Общепланетарной Защитной Ассоциации против Фальсификации Артефактов и Книг», - пояснил Брэндис. «У меня с собой аутентичное, правильное земное издание «О природе вещей» – в переводе Драйдена, как и ваше, местное». Его акцент на слове «местное» заставил это слово звучать вязко и второсортно, будто бы, мелькнула у Мастерза мысль, деятельность издательства «Обелиск» на ниве книгопечатания была абсолютно сомнительной. «Давайте рассмотрим не аутентичные вставки. Убедительно прошу вас изучить прежде мой экземпляр с правильным текстом», - Брэндис положил на стол Мастерза потрепанный томик, вышедший из земной типографии, открыв его - «А затем экземпляр вашего собственного издания, тот же отрывок.». Рядом с маленьким синим томом он положил красивый фолиант в переплете из кожи вуба, выпущенный в свет издательством «Обелиск».
«Подождем моего редактора», - сказал Мастерз. Он надавил на кнопку интеркома и обратился к мисс Хэнди: «Попросите Джека Снида зайти ко мне, пожалуйста».
«Конечно, мистер Мастерз».
«Цитируя оригинальное издание», - продолжал Брэндис, - «мы получаем метрическое воспроизведение латыни, как-то… Кхм». Он смущенно прочистил горло и начал читать вслух.

«От боли и скорби отныне мы будем свободны
Лишенных телесности, чувства нас тоже покинут.
Земля погрузится в моря, опрокинется небо –
Мы будем носиться в пространстве безвольной пылинкой».

«Знаю я этот отрывок», - резко бросил Мастерз, чувствуя себя как на иголках; его поучали, словно дошкольника. «Этот катрен», - не унимался Брэндис, - «в вашем издании отсутствует, а его место занимает поддельный катрен, бог знает, какого происхождения. Позвольте мне». Взяв в руки роскошный переплет кожи вуба, он пролистал его, нашел нужное место и прочитал.

«От боли и скорби отныне мы будем свободны,
Чего ни понять, ни увидеть живущий не в силах.
В миг смерти откроется нам глубина заблуждений:
Наш срок на земле лишь предвестник извечного счастья».

Излучая в сторону Мастерза негодование, Брэндис с шумом захлопнул кожаный переплет. «Наиболее досадно то», - произнес он, - «что этот катрен проповедует идею, диаметрально противоположную смыслу всей книги. Откуда он взялся? Кто-то ведь должен был его написать. Драйден этого не делал, как, впрочем, и Лукреций». Он сверлил Мастерза взглядом, словно был уверен, что Мастерз лично к этому причастен.
Дверь кабинета открылась и вошел редактор издательства, Джек Снид. «Он прав», - смиренно обратился он своему нанимателю. «И это лишь одна переделка текста, коих числом примерно тридцать. Я проштудировал всю книгу с того момента, как начали приходить письма. А теперь приступил к изучению последних пунктов нашего осеннего каталога». Он добавил неодобрительно: «Я нашел искажения в некоторых из них тоже».
Мастерз заметил: «Ты последним вычитывал текст перед отправкой в набор. Эти ошибки присутствовали в нем тогда?»
«Абсолютно точно, нет», - ответил Снид. «Также я лично вычитывал гранки. И в них не было никаких изменений. Изменения не возникали до тех пор, пока последние переплетенные экземпляры не увидели свет – если это имеет хоть какое-то значение. Если быть более точным, те из них, которые переплетены в кожу вуба, тисненную золотом. Экземпляры в обычной картонной обложке в полном порядке».
Мастерз моргнул. «Но это одно и тоже издание. Они вместе прошли печатный пресс. На самом деле мы изначально не планировали эксклюзивное дорогостоящее оформление, это решилось в последнюю минуту, и отдел продаж предложил половину издания переплести в кожу вуба».
«Мне кажется», - изрек Джек Снид, - «нам предстоит провести тщательное расследование на предмет шкуры марсианского вуба».

Спустя час дряхлеющий Мастерз в сопровождении Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштайна, торгового агента коже-заготовительной компании «Совершенство». У них издательство и приобрело шкуру вуба для переплета своих книг.

«Прежде всего», - сказал Мастерз энергичным профессиональным тоном, - «что представляет собой шкура вуба?»
«В основном», - ответил Саперштайн, - «в том значении, которое вы подразумеваете, это шкура марсианского вуба. Я знаю, это не многое вам объясняет, джентльмены, но по крайней мере это исходная точка, постулат, с которым мы все можем согласиться, откуда мы можем начать движение и прийти к убедительным результатам. Чтобы быть более полезным, позвольте мне рассказать вам о природе самого вуба. Его кожа так ценится, потому что, среди прочих причин, это редкий товар. Редкий, потому что вубы крайне редко умирают. Под этим я подразумеваю, что убить вуба практически невозможно – даже старого и больного. И даже если его убить, его шкура продолжает жить. Это качество обеспечивает ей уникальную ценность для оформления интерьера или, как в вашем случае, для переплета бессмертных литературных сокровищ для вечного пользования.

Мастерз вздохнул и тупо уставился в окно, в то время как Саперштайн продолжал бубнить. Под боком Мастерза его редактор делал краткие шифрованные записи с мрачным выражением юного энергичного лица.
«Товар, который мы вам поставили», - монотонно излагал Саперштайн, - «когда вы обратились к нам – и заметьте: вы сами обратились, а не мы вас разыскали – включал в себя наилучшие отборные шкуры из нашего огромного ассортимента. Эти живые шкуры обладают собственным уникальным блеском, ничего подобного вы не найдете ни на Земле, ни на Марсе. Будучи порванной или поцарапанной, шкура самовосстанавливается. Со временем она отращивает еще более пышный ворс, так что обложки ваших томов становятся все шикарнее, и, таким образом, ценнее. Через десять лет высококачественная шерсть переплетенных в шкуру вуба изданий…» Перебивая его, Снид уточнил: «Значит, шкура все еще живая. Интересно. А вуб, вы говорите, настолько ловок, что его поистине невозможно убить». Он бросил быстрый взгляд на Мастерза. «Каждое из тридцати с лишним изменений текста в наших книгах имеет отношение в бессмертию. Переработка Лукреция закономерна; оригинальный текст учит, что человек не вечен, что даже если он продолжает свое существование после смерти, это не имеет никакого значения, потому что он ничего не помнит о своей земной жизни. В этом месте появляется новый поддельный катрен и решительно утверждает, что земная жизнь – лишь преддверие загробной, что полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы начинаете понимать, с чем мы столкнулись? Мировоззрение несносного вуба накладывается на философские принципы различных авторов. Вот в чем фокус. У меня все». Он умолк, продолжая свои заметки в тишине.
«Как может шкура», - вопросил Мастерз, - «даже вечно живущая, оказывать влияние на содержание книг? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолианты проклеены и прошиты – это противоречит здравому смыслу. Даже если эта подлая шкура действительно живая, а я с трудом могу в это поверить». Он взглянул на Саперштайна. «Если она живая, за счет чего она живет?»
«Мельчайшие частицы пищи, взвешенные в атмосфере», - вежливо ответил Саперштайн.
Поднимаясь на ноги, Мастерз сказал: «Пойдем. Это за гранью добра и зла».
«Она вдыхает частицы», - добавил Саперштайн, - «сквозь поры в коже». Его тон был полон достоинства и укоризны.
Изучая свои записи и не торопясь вскакивать вслед за своим нанимателем, Джек Снид задумчиво произнес: «Некоторые из исправленных текстов потрясающе интересны. Они варьируются от полного изменения оригинала – и авторской идеи – как в случае с Лукрецием, до очень тонких, почти невидимых поправок – если это верное слово – в текстах, более соответствующих доктрине вечной жизни. Мне непонятно вот что. Столкнулись ли мы лишь со взглядами конкретного индивида, или вуб действительно знает, о чем говорит? Поэма Лукреция например; это великое, прекрасное и очень интересное поэтическое произведение. Но его философия, может быть, она и не верна. Я не знаю. Это не моя работа. Я не пишу книги, я их только редактирую. Последнее, что будет делать хороший редактор – это высказывать свое мнение в тексте автора. Но это именно то, что делает вуб, или каким-то образом шкура вуба после его смерти». Высказавшись, он замолчал.
Саперштайн пробормотал: «Интересно узнать, написал ли он хоть что-нибудь стоящее».

111. Лутоня

Не по обложке
Филипп Дик
Старый брюзга Барни Мастерс, президент Обелиск Букс, бросил с раздражением:
- Я не хочу встречаться с ним, мисс Хенди. Всё ушло в печать. Если в тексте и есть ошибка - ее теперь не исправить.
- Но, мистер Мастерс, - в голосе мисс Хенди звучало сомнение, – это очень существенная ошибка. Если он, конечно, прав. Мистер Брендис утверждает, что целая глава…
- Я прочел его письмо, говорил по видеофону и в курсе его претензий.
Подойдя к окну, Мастерс мрачно уставился на безжизненный, изрытый кратерами марсианский пейзаж, вот уже несколько десятилетий неизменно открывавшийся его взору. «Отпечатано и сброшюровано пять тысяч экземпляров, – роились в голове тоскливые мысли. - Из них половина – в роскошном, тисненном золотом переплете из кожи марсианского уаба, самого дорогого и изысканного материала, который можно достать на этой планете. Мы уже не раз терпели убытки на тиражах, и вот теперь это…»
На письменном столе президента лежал экземпляр книги Лукреция «О природе вещей» в блестящем переводе Джона Драйдена, сохранившего высокий стиль оригинала. Барни Мастерс с ожесточением листал хрустящие белоснежные страницы. Ну кто мог подумать, что здесь, на Марсе, найдется столько знатоков древних текстов? А ведь человек, ожидающий в приемной, - лишь один из восьми, обратившихся в Обелиск Букс с претензией по поводу спорного отрывка.
Спорного? Да не о чем тут спорить, правы все восемь местных филологов-латинистов. Всё, что можно было сделать – постараться мирно выдворить этих умников из кабинета и поскорее забыть, что они прочли издание Обелиск Букс и отыскали злосчастный пассаж.
Нажав кнопку селектора, Мастерс сказал секретарше:
- Ладно, пусть он войдет.
Иначе от этих типов не избавиться: откажешь такому в приеме – и он встанет на вечный прикол у тебя под окнами. Терпение этих учёных, похоже, безгранично.
В дверях замаячил высокий седовласый мужчина в некогда модных на Земле очках. В руке он держал портфель.
- Благодарю, мистер Мастерс. - произнес человек, входя. - Позвольте объяснить, сэр, почему наша организация считает эту ошибку столь существенной.
Посетитель расположился у стола и быстро расстегнул портфель:
- В конце концов, мы колониальная планета. Все наши ценности, моральные устои, всё материальное наследие и обычаи пришли к нам с Земли. ОНСПМК рассматривает ваше печатное издание как…
- ОНСПМК? – прервал его Мастерс. Название организации ни о чем не говорило издателю, но в груди неприятно заныло. Очевидно, речь идет об одной из въедливых, злобствующих контор - цензоров, которые придирчиво рыщут по всем печатным изданиям Земли и Марса в поисках возможных искажений.
- Общий надзор за сохранностью памятников материальной культуры, - пояснил Брендис. – У меня с собой аутентичное, корректное земное издание «О природе вещей». И тоже в переводе Драйдена, как и ваше, местное.
Намеренное ударение на слове «местное» придало последнему оттенок чего-то сомнительно - второсортного. «Звучит так,- мрачно подумал Мастерс, - будто он уличил Обелиск Букс в книгопечатании как крайне предосудительном занятии».
- Давайте рассмотрим отклонения от оригинала. Сначала вам надо взглянуть на мой экземпляр.
На столе Мастерса появилось видавшее виды земное издание, открытое на нужной странице.
- Здесь все верно. А затем, сэр, - взгляните на тот же отрывок из вашего издания.
С этими словами посетитель выложил рядом с потрепанным синим томиком один из роскошных экземпляров Обелиск Букс в коже уаба.
- Вы позволите пригласить нашего редактора? – спросил Мастерс.
Нажав клавишу селектора, Мастерс велел мисс Хенди позвать в кабинет Джека Снида.
- Процитируем сначала аутентичное издание, - пустился в рассуждения Брендис. – Перед нами перевод с соблюдением оригинального размера латинского стиха. Кхм.
Смущенно откашлявшись, филолог продекламировал:
Отринь же скорбь – вне тела скорби нет!
Исчезнешь ты – все чувства сгинут вслед.
Пусть небеса смешаются с землей -
Стихиям сим лишь прах подвластен твой.
- Мне хорошо знаком этот отрывок, - сухо ответил Мастерс, чувствуя себя задетым: ему, словно юнцу, читали лекцию.
- Этот катрен, - заметил Брендис, - в вашем издании отсутствует. Вместо него появился другой, искаженный, и только Богу известно, как он туда попал. Позвольте…
Взяв со стола великолепный том Обелиск Букс в драгоценном кожаном переплете, филолог отыскал нужное место и прочел:
Отринь же скорбь – вне тела скорби нет,
Лишь сын Земли не зрит сей правды свет.
Смерть – жизни провозвестник! Скинь же тлен
И неги океан познай взамен.
Пристально глядя на Мастерса, Брендис с шумом захлопнул том.
- А досаднее всего то, что смысл второго четверостишия абсолютно противоречит всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать? Драйден не писал. Лукреций тоже.
Он воззрился на Мастерса, словно подозревая, что издатель лично приложил к этому руку.
Дверь открылась, и вошёл редактор компании Джек Снид.
- Он прав, - в тоне редактора сквозила обреченность. – И это исправление - лишь одно из тридцати или около того. С тех пор, как начали приходить письма, я перелопатил все последние издания, а нынче приступил к нашему осеннему каталогу и тоже нашел там несколько искажений.
- Вы ведь были последним из редакторов, кто вычитывал корректуру, прежде чем отдать книгу в набор? - уточнил Мастерс. - Были в ней ошибки?
- Абсолютно никаких, - ответил Снид. - Я вычитал и гранки –там тоже всё было верно. Искажения возникли только после …если здесь вообще есть смысл…после выхода последних экземпляров. Точнее, экземпляров в коже уаба. С книгами в обычных картонных переплетах всё в порядке.
Мастерс заморгал.
- Но это же один тираж. Они вместе ушли в печать. Сначала ведь не планировалось никаких эксклюзивных, дорогих переплетов: решение приняли лишь в последний момент, когда торговая компания предложила переплести половину выпуска в кожу уаба.
- Думаю, - сказал Джек Снид, - нам следует тщательно изучить всё, что касается кожи марсианского уаба.
Час спустя сникший, постаревший Мастерс в сопровождении редактора Джека Снида сидел напротив Лютера Сейперштейна, торгового агента компании Флоулесс, занимавшейся заготовкой и сбытом шкур. Именно эта фирма поставляла Обелиск Букс кожу уаба для книжных переплетов.
- Прежде всего, - быстро, с профессиональным напором спросил Мастерс, - что такое кожа уаба?
- Собственно, если отвечать по существу вашего вопроса, - начал Сейперштейн, - это шкура марсианского уаба. Знаю, джентльмены, что это почти ни о чем вам не говорит, но давайте примем сей факт как отправную точку, некий постулат, с которым все согласны и откуда можно начать более-менее значимые построения. Для начала позвольте дать краткую справку о том, что такое уаб. Его шкура столь высоко ценится потому, что она, помимо прочего, очень редкая. А редкая она оттого, что уабы почти никогда не умирают. Я имею в виду, что уаба, пусть старого и больного, практически невозможно умертвить. И даже в случае гибели уаба шкура его продолжает жить. Именно поэтому она имеет уникальную ценность, ее выбирают для домашнего декора или, как в вашем случае, для обложки эксклюзивного издания, которое может передаваться из поколения в поколение.
Мастерс вздохнул и с тоской посмотрел в окно. Сейперштейн продолжал свой монотонный монолог. Редактор, примостившийся рядом с издателем, делал какие-то пометки, и на его молодом, энергичном лице застыло мрачное выражение.
- Партия, которую мы поставили по вашему запросу, - продолжал Сейпенштейн, - кстати, заметьте: это вы обратились к нам, а не наоборот, - состояла из отборных, самых качественных шкур нашего гигантского запаса. Эти живые шкуры обладают уникальным сиянием, - каждая своим. С ними ничто не может сравниться ни здесь, на Марсе, ни там, на Земле. Если такую шкуру порвать или поцарапать, она сама себя восстановит. Шкура растет, и с течением времени становится всё толще, рельефнее и роскошнее, что, естественно, повышает ее ценность. Через десять лет качество ваших книг в переплете из кожи уаба...
Снид прервал его:
- Итак, шкура всё еще жива. Интересно. А сам уаб, как вы сказали, настолько ловок, что почти неубиваем. – Он бросил на Мастерса быстрый взгляд - Из тридцати необъяснимых изменений все до единого касаются проблемы бессмертия. В этом смысле трансформация поэмы Лукреция типична: В исходном тексте утверждается, что человек смертен, а если и продолжает посмертное существование в той или иной форме, это не имеет значения, поскольку память о земной жизни не сохраняется. Затем его заменяет другой отрывок, категорически утверждающий наличие будущей жизни как продолжения предыдущей и, как вы заметили, прямо противоречащий всей философии Лукреция. Понимаете, что мы здесь видим? Философия этого чёртова уаба накладывается на концепции разных авторов. Ну вот, теперь всё ясно.
Оборвав реплику, редактор вновь принялся за свои записи.
Однако Мастерс требовал пояснений:
- Как может шкура, пусть и бессмертная, влиять на содержание книги? Текст уже отпечатан, листы обрезаны, склеены и прошиты. Это противоречит здравому смыслу! Даже если обложка, эта чертова кожа, действительно жива, а мне трудно в это поверить, - издатель свирепо посмотрел на Сейперштейна, - если она жива, то чем поддерживает свое существование?
- Воздушная взвесь микроскопических частиц пищи, - любезно пояснил Сейперштейн .
Мастерс встал:
- Это смехотворно. Пошли отсюда.
- Шкура вдыхает эти частицы через поры. – в ответе Сейперштейна сквозил сдержанный упрек.
Джек Снид не спешил подняться вслед за боссом; задумчиво глядя в свои записи, он сказал:
- Некоторые измененные тексты весьма интересны. Их смысл варьируется от полного противоречия первоначальному отрывку и авторской идее, как в случае с Лукрецием, до едва уловимых, если можно так сказать, правок, приводящих текст в большее соответствие с доктриной вечной жизни. По сути, вопрос состоит в следующем: что перед нами - частное мнение одной из форм жизни или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять поэму Лукреция: это великое, прекрасное, очень интересное поэтическое произведение. Но с философской точки зрения оно может быть ошибочным. Я не знаю. Давать такие оценки - не мое ремесло; я не пишу книги, а лишь редактирую их. Для хорошего редактора последнее дело– тенденциозно, на своё усмотрение править авторский текст. А ваш уаб, или оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.
Редактор замолчал.
Сейперштейн заметил:
- Интересно бы узнать, не добавил ли он чего-нибудь стоящего?

112. М.К.

Президент компании «Обелиск Букс», весьма почтенный, с тяжелым характером человек, говорил раздраженно,- Мисс Хэнди, я не желаю его видеть. Книга ушла в типографию; если в тексте ошибка, ничего уже сделать нельзя.

- Но, мистер Мастерс,- сказала мисс Хэнди- это очень серьезная ошибка, сэр. Мистер Брэндис утверждает, что если он окажется прав, тогда вся глава ...

- Я прочитал это письмо; к тому же поговорил с ним по видеосвязи. Я знаю, чего он хочет. Мастерс подошел к окну своего кабинета и стал печально вглядываться в бесплодную, испещренную кратерами поверхность Марса, которая уже столько лет приковывала к себе его внимание. Пять тысяч экземпляров вышли из типографии , он подумал. И золотым теснением из шкурки марсианского вуба переплетена уже половина всех экземпляров. Самый изысканный и самый дорогой материал, который можно было использовать. На издании мы уже теряли деньги, а теперь еще вот это.

Экземпляр книги Лукреция «О Природе Вещей» в возвышенном и благородном переводе Джона Драйдена лежал на его столе. Барни Мастерс в гневе перелистывал его хрустящие страницы. Кто же мог подумать, что на Марсе найдется знаток античной литературы? – размышлял он. И человек, ожидающий в приемной, был лишь одним из тех восьми, у которых были претензии к издательству «Обелиск Букс», относительно спорных отрывков.

Спорных? Но ведь спора не было; восемь местных латиноведов оказались правы. Вопрос был лишь в том, что бы как-то их заставить отступить, забыть о том, что они когда-либо читали это издание «Обелиска» и наткнулись на злополучный отрывок.

Нажимая кнопку внутренней связи на своем столе, Мастерс сказал своему секретарю,- Хорошо; пусть войдет. Иначе этот человек никогда не уйдет; он останется сидеть до последнего. Ученые были всегда такими; казалось, они обладают безграничным терпением.

Дверь распахнулась и высокий, седовласый человек с портфелем в руках и в старомодных очках, которые еще помнили Землю, засвидетельствовал свое присутствие. – Спасибо вам, мистер Мастерс, - сказал он при входе. – Разрешите мне обьяснить, сэр, почему моя организация считает, что эта ошибка не такая уж невинная. Он сел у стола, быстро открывая портфель. – Мы ведь живем на колонизуемой планете. Все наши нравственные ценности, артефакты и обычаи идут к нам с Земли. НИПА считает, что, если вы печатаете эту книгу, вы…

- НИПА ? перебил его Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации, и в его голосе чувствовалось раздражение. Это очевидно одна из многих организаций, чьи адепты проявляют излишнюю бдительность, они отслеживают все, что печатается, не зависимо от того, печатается ли это здесь, на Марсе, или прибывает с Земли.

- Наблюдатели за Искажением и Подменой Артефактов,- воскликнул Брэндис. – Я принес аутентичное и неиспорченное, земное издание «О Природе Вещей», в переводе Драйдена,
такое же, как и ваше местное издание. Он подчеркнуто небрежно выделил слово «местное», как второсортное; будто вся печатная продукция корпорации «Обелиск Букс», которую основал Мастерс, была низкого качества. – Речь идет об изменении содержания. Вам следует ознакомиться сначала с экземпляром, который у меня,- с этими словами он выложил на стол Мастерса потрепанный, видавший виды томик земного издания и продолжил,- в нем нет изменений. А затем, сэр, обратите внимание на тот же отрывок, но в экземпляре вашего издания. И рядом с маленьким раритетом синего цвета, на стол лег массивный и величественный экземпляр, в переплете из шкурки вуба, из той серии, которую выпустило издательство «Обелиск Букс».

- Пусть ко мне зайдет главный редактор,- нажав кнопку, Мастерс дал распоряжение мисс Хэнди по внутренней связи,- и я жду Джека Снида.
- Хорошо, мистер Мастерс.

- Цитируя аутентичное издание, - сказал Брендис, - мы получаем точный перевод с латинского языка, вот послушайте. Гм. Смущаясь, он откашлялся и начал читать вслух.

-От страданий и боли придет избавление людям
Не будут чувствовать те, кого не будет
Земная твердь, моря и небеса для них исчезли
Ушедшие не будут жить, они метаться будут.

- Мне знаком этот отрывок,- сказал Мастерс резко; он был просто взбешен, это человек делал ему наставления, как ребенку.

- Это четверостишие,- продолжал Брэндис,- отсутствует в вашем издании, а следующее, ложное четверостишие, и одному Богу известно, кто его сочинил, появляется вот здесь. Позвольте.
Взяв в руки роскошный экземпляр издательства «Обелиск», в переплете из шкурки вуба, пролистнув несколько страниц и, найдя то, что искал, он начал читать.

-От страданий и боли придет избавление людям
Рожденный от плоти земной ничего ощущать не будет
Ушедшие смогут постичь океана глубины
Людское пребывание земное предвестник бесконечного счастья.

Смерив Мастерса взглядом, Брэндис громко захлопнул издание в переплете из шкурки вуда. – И более всего возмущает то, - сказал Брэндис,- что это четверостишие полностью меняет смысл всей книги. Откуда это? Кто-то ведь должен был это написать; у Драйдена этого нет, и у Лукреция этого нет. Он посмотрел на Мастерса так, словно допускал мысль, что Мастерс сам это написал.

Дверь кабинета открылась, и вошел Джек Снид, главный редактор компании. – Он прав, - безропотно сказал он своему шефу. – И это только одно несоответствие из тридцати или около этого, найденных в тексте; с тех пор, как к нам стали поступать письма, весь материал я скрупулезно изучаю. А сейчас я работаю над содержанием последних каталогов из осеннего поступления. В некоторых из них я тоже обнаружил руку неизвестного.

- Вы были последним редактором, производившим корректуру рукописи, перед тем, как она ушла в типографию. Тогда эти изменения в тексте были?- спросил Мастерс.

- Нет, не было,- сказал Снид. – Я сам, лично делал корректуру гранок; в гранках изменений тоже не было. Изменений не было вплоть до тех пор, пока не вышли из типографии экземпляры в новом переплете, если это так важно. Если более точно, экземпляры в переплете из золотого теснения и шкурки вуба. С обычными экземплярами в твердом переплете все в порядке.

Мастерс занервничал. – Но все экземпляры одного и того же издания. Они вместе печатались. Фактически мы поначалу и не планировали выпуск эксклюзивного издания в дорогом переплете; это произошло в последнюю минуту обсуждения, когда консультант компании предложил, чтобы половина тиража вышла на рынок в переплете из шкурки вуба. – Я думаю,- сказал Джек Снид,- нам следует более детально разобраться, что представляет собой шкурка марсианского вуба.

Мастерс, чей преклонный возраст угадывался по неуверенной походке, через час, в компании Джека Снида, сидел перед Лютером Саперстейном, торговым агентом корпорации «Флолесс» специализирующейся на заготовке шкур; от них, «Обелиск Букс» получила шкурку вуба, которой были переплетены их книги.
- Прежде всего, - спросил Мастерс отрывистым и деловым тоном, - а что это такое шкурка вуба ?

- Если отвечать на ваш вопрос в той форме, в которой вы его задаете, то это шкурка марсианского вуба,- сказал Саперстейн. Я знаю, господа, что это вам почти ни о чем не говорит, но, по меньшей мере, это может служить отправной точкой и условием нашего взаимопонимания , когда мы совместными усилиями можем получить ощутимые результаты. Позвольте мне, чтобы быть для вас более полезным, рассказать вам о природе вуба вообще. Его шкура очень ценится, потому что среди прочих причин она редкая. А редкая она потому, что он почти никогда не умирает. Я хочу сказать . что вуба почти невозможно убить, больного или старого. И даже если вуб погибает, его шкура продолжает жить. Такое качество придает уникальную ценность внутреннему убранству в доме, или, как в вашем случае испытание временем не властно над ценными книгами в вечном переплете.

Мастерс вздохнул, уныло посмотрел в окно, тем временем Саперстейн продолжал свой скучный монолог. Сидевший рядом с Мастерсом его главный редактор делал короткие и неразборчивые записи, его молодое и энергичное лицо было угрюмым.

- Шкурки, которые вы у нас приобрели по каталогу, представляли собой отборный продукт высочайшего класса,- сказал Саперстейн,- и, заметьте: вы к нам пришли; мы вас не искали. Эти живые шкурки излучают уникальный, присущий только им свет; ничто другое, ни на Марсе, ни на нашей прародительнице Земле не может сравниться с ними. Если шкурка рвется или на ней возникают царапины, то она регенерируется. В течение нескольких месяцев шкурка отрастает и ее цветовая гамма насыщается так, что переплеты ваших томов становятся постепенно предметом роскоши, и как следствие, пользуются повышенным спросом. Через десять лет качество цветовой гаммы книг в переплете из шкурки вуба…- Прошу прощения, что перебиваю,- сказал Снид,- и так, шкурка все еще жива. Интересно. А вуб, как вы утверждаете такой проворный, что убить его практически невозможно. Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.- Каждое из этих тридцати, невесть откуда взявшихся изменений в текстах наших книг связано с бессмертием. Изменение текста Лукреция очевидно; оригинал говорит нам, что человек не вечен, что даже если он продолжает существовать после смерти, это не имеет никакого значения, так как он не будет помнить своего земного существования. То, что будет с человеком после жизни, зиждется на этом злосчастном отрывке; и, как вы сами понимаете, это идет вразрез со всей философией Лукреция. Вы понимаете, о чем идет речь, не так ли? Многие авторы стали жертвами этой проклятой философии вуба. Вот собственно и все. Окончив свой монолог, молча и неразборчиво он что-то еще написал. – Как может шкурка,- настаивал Мастерс,- пусть и вечно живущая, изменить содержание книги? Текст уже напечатан, листы склеены и прошиты, а строки вдруг исчезают, это же абсурд. Даже если эта чертова шкурка для переплета по-настоящему живая, во все это вериться с трудом. Он злобно посмотрел на Саперстейна. – Если она живая, то за счет чего она живет?

- Источником пищи служат мельчайшие частицы, находящиеся в атмосфере в виде взвеси,- мягко заметил Саперстейн.

- Мы пошли. Все это смешно,- вставая, сказал Мастерс.
- Шкурка вбирает в себя частички через поры,- сказал Саперстейн назидательным, преисполненным чувства собственного достоинства голосом.

Джек Снид не последовал примеру своего шефа, когда тот поднялся со своего места. Внимательно изучая свои записи, он задумчиво произнес, - Некоторые из этих изменений просто восхитительны. Иногда они появляются вместо аутентичного отрывка, полностью меняя авторский смысл, как в случае с Лукрецием, иногда в виде едва различимых поправок, и вот, что важно, в большей степени они проявляют себя в тех местах, где речь идет о вечной жизни. Вопрос напрашивается сам собой. Столкнулись ли мы с мнением особой формы жизни или вуб понимает, о чем идет речь? Поэму Лукреция можно рассматривать как пример великой, интересной и красивой поэзии. Но такая точка зрения возможно неверна, если рассматривать творчество Лукреция, как философию. Я не знаю. Не мне судить; я просто редактирую книги; я их не пишу. Хороший редактор, по своему усмотрению, обеспечивает авторскому тексту соответствие определенным нормам, это последнее, что он делает. Но это то, что делает вуб, или, если точнее, его шкурка. Джек Снид замолчал.

Саперстейн спросил,- Мне хотелось бы знать, возрастает ли от этого цена?
 

113. Мышка и Мишка

Не судите книгу по обложке?

(Филипп К. Дик)

Пожилой президент издательства «Обелиск», находясь в дурном расположении духа, раздраженно заявил:

— Я не желаю его видеть, Хенди. Тираж уже пошел в печать, и если в тексте ошибка, все равно мы уже ничего не сможем сделать.

— Но, мистер Мастерз, — возразила Хенди, — это такая важная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брендис утверждает, что вся глава…

— Я читал его письмо; я с ним и по видеофону говорил. Я знаю, что он утверждает. — Мастерз подошел к окну своего кабинета и угрюмо уставился на иссохший, изрытый кратерами марсианский пейзаж, который ему приходилось созерцать так много десятилетий. «Отпечатали и переплели пять тысяч экземпляров», — думал он. — «И половина тиража переплетена в шкуру вубов, с золотым тиснением. Самый элегантный, самый дорогой материал, который мы смогли здесь отыскать. Мы и без того уже выпускали книгу себе в убыток, а теперь еще и это».

На его столе лежал том Лукреция, «О природе вещей», в великолепном, изысканном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерз в ожесточении листал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется человек, настолько хорошо знающий этот древний текст? ─ думал он. А ведь тот человек, который ожидал в соседнем кабинете, был лишь одним из восьми обратившихся в издательство «Обелиск» по поводу спорного фрагмента.

Спорного? Никто не вел споров по этому поводу; правда была на стороне восьми местных латинистов. Нужно было просто сделать так, чтобы они тихо ушли и забыли, что вообще когда-то читали издание, выпущенное «Обелиском» и обнаружили в нем тот искаженный фрагмент, из-за которого все началось.

Нажав кнопку переговорного устройства у себя на столе, Мастерз сказал администратору:

— Хорошо, присылайте его ко мне. — Иначе этот человек никогда не уйдет, такие, как он, готовы сколько угодно дожидаться снаружи. Ученые обычно такими и бывают; кажется, что их терпение неисчерпаемо.

Дверь открылась, и показался высокий седой мужчина, в старомодных очках, в терранском стиле, и с чемоданом в руке.

— Благодарю вас, господин Мастерз, — сказал он, заходя в кабинет. — Позвольте пояснить, сэр, почему моя организация считает такую ошибку, как эта, настолько важным делом. — Он сел возле стола и быстрым движением расстегнул молнию на своем портфеле. — Мы, в конце концов, живем на планете-колонии. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи пришли к нам с Терры. ХПИИФАЦ полагает, что публикация этой книги вашим издательством...

— «ХПИИФАЦ»? — перебил его Мастерз. Он впервые слышал это слово, но все равно тяжело вздохнул. Это явно одно из тех учреждений, созданных бдительными чудаками, которые проверяют всякий печатный текст, как изданный здесь, на Марсе, так и привезенный с Терры.

— Хранители Против Искажения и Фальсификации Артефактов в Целом, — пояснил Брендис. — У меня с собой имеется подлинное, правильное терранское издание «О природе вещей», также в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. — Он выделил слово «местное» так, что можно было уловить подтекст: отвратительное и второсортное; «…как будто», — подумал Мастерз, — оскорбительно уже само то, что издательство «Обелиск» вообще печатает книги. — Теперь рассмотрим неаутентичные интерполяции. Прошу вас сначала рассмотреть мой экземпляр… — он открыл старую, потрепанную книгу терранского издания и положил на стол Мастерза, — … в которой отрывок представлен без искажений. А это, сэр, копия вашего издания; тот же самый отрывок. — Он положил рядом со стареньким синим томиком один из роскошных экземпляров в обложке из вубовой шкуры, издания «Обелиск».

— Сейчас позову литературного редактора, — сказал Мастерз. Он нажал кнопку внутренней связи и сказал Хэнди, — Скажите Джеку Снеду, чтобы он ко мне зашел.

— Да, господин Мастерз.

— Процитируем подлинное издание, — начал Брендис, — где латинские стихи переведены следующим образом. Кхе-кхе. — Он откашлялся так, как делают это уверенные в себе люди, и начал читать вслух.

Освободимся мы от боли и от горя
Ни чувств, ни мыслей – нечего терять…
Когда земля в пучине канет, в небе – море,
Недвижны мы. Нас можно лишь швырять.

— Я знаю этот отрывок, — резко отреагировал Мастерз, чувствуя себя уязвленным; посетитель будто давал ему урок, как ребенку.

— Это четверостишие, — продолжал Брендис, — в вашем издании отсутствует, а на его месте мы видим следующее четверостишие, появившееся непонятно по какому праву, бог знает откуда. Позвольте. — Он взял роскошный том, выпущенный «Обелиском», пролистал страницы, нашел нужное место и прочел:

Освободимся мы от боли и от горя
Земному человеку не подвластно
Как после смерти, через твердь и море
Мы мысль несем о непрерывном счастье…

В упор глядя на Мастерза, Брендис громко захлопнул том в обложке из вубовой шкуры.

— И самое досадное то, — сказал Брендис, — что идея, провозглашаемая в этом четверостишии, диаметрально противоположна содержанию книги в целом. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал; но это был не Драйден и не Лукреций. — Он сверлил Мастерза глазами, как будто именно его подозревал в этом.

Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор издательства, Джек Снед.

— Он прав, — покорным тоном сказал он своему начальнику. — И это только одно из переделанных мест, а всего их около тридцати; я пытаюсь с этим разобраться с тех пор, как стали приходить письма. А теперь взялся еще и за другие издания, которые мы выпустили этой осенью. — Со вздохом, он пробормотал, — И в нескольких из них я тоже обнаружил переделки текста.

Мастерз обратился к нему.

— Вы последним вычитывали текст перед тем, как отправить его в набор. Присутствовали ли в тексте ошибки на тот момент?

— Нет, конечно же, — ответил Снед. — Я лично читал гранки; и в них этих переделок тоже не было. Изменения появились только в готовых экземплярах книги, пусть это и кажется бессмысленным. Точнее говоря, в экземплярах, переплетенных в вубовую шкуру с золотым тиснением. Экземпляры в обычных картонных обложках в полном порядке.

Мастерз на секунду зажмурился.

— Но ведь это одно и то же издание. Эти книги вместе вышли из печатного пресса. Мы, собственно, сначала не планировали, что часть тиража выйдет в эксклюзивном, более дорогом оформлении; только в последний момент обсудили этот вопрос, и коммерческий отдел предложил половину тиража сделать в обложке из вубовой шкуры.

— Думаю, — сказал Джек Снед, — нам следует тщательнейшим образом рассмотреть вопрос о шкуре марсианских вубов.

Через час измотанный Мастерз, тяжело ступая, вместе с литературным редактором Джеком Снедом вошел к Лютеру Саперштейну, представителю фирмы «Флолесс Инкорпорейтед», которая и поставила издательству «Обелиск» вубовые шкуры, которые пошли на обложки книг.

— Прежде всего, — уверенным, деловым тоном начал Мастерз, — что такое вубовая шкура?

— В принципе, — ответил Саперштейн, — в том смысле, в котором вы интересуетесь, можно сказать, что это мех марсианских вубов. Понимаю, господа, что это вам почти ничего не говорит, но хотя бы дает нам отправную точку, постулат, с которым все мы можем согласиться и на основе которого можем построить некое более солидное объяснение. Мне кажется, что полезно будет дать вам некоторые пояснения по поводу природы самого вуба. Шкура ценится, помимо прочего, за ее редкость. А причина ее редкости в том, что вубы почти никогда не умирают. Я хочу сказать, убить вуба практически невозможно… даже больного или старого вуба. И даже тогда, когда вуб убит, шкура его продолжает жить. Эта особенность придает вубовой коже уникальные достоинства в качестве материала для оформления интерьера, или, как в вашем случае, для переплета ценных книг, предназначенных для долгой службы.

Мастерз вздохнул и тоскливо уставился в окно, а Саперштейн все тараторил. Сидевший рядом литературный редактор что-то записывал, кратко и неразборчиво, и энергичное молодое лицо его было мрачно.

— Товар, — разъяснял Саперштейн, — который мы поставили, когда вы обратились к нам… и помните: это вы к нам обратились, а не мы вас нашли, — представлял собой отборнейшие шкуры, лучшие из всего нашего огромного запаса. Эти живые шкуры обладают неповторимым природным глянцем; ни на Марсе, ни на Терре нет ничего подобного. Если шкуру порвали или поцарапали, она сама восстанавливает прежнее состояние. Проходят месяцы, и мех становится все более пышным, так что переплет ваших книг выглядит все шикарнее, и они приобретают большую ценность. А через десять лет густота меха на изданиях, переплетенных в вубовую шкуру…

Снед перебил его:

— То есть, шкура до сих пор остается живой. Любопытно. А вуб, как вы говорите, настолько ловок, что убить его практически невозможно. — Он мельком взглянул на Мастерза. — Все тридцать с лишним изменений, которые обнаружены в текстах, касаются бессмертия. Переделки Лукреция могут служить типичным примером; подлинный текст учит читателя о том, что существование человека временно, и что даже если он и продолжит существование после смерти, это все равно не имеет значения, поскольку человек ничего не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого появился поддельный пассаж, в котором напрямую говорится, что эта жизнь предвещает нам жизнь грядущую, что совершенно противоречит всей философии Лукреция. То есть вы понимаете, с чем мы имеем дело? Философия проклятых вубов наложилась на идеи различных авторов. Вот и все; больше и сказать нечего. — Он резко замолчал и продолжил писать свои каракули.

— Как может шкура, — спросил Мастерз, — пусть даже и вечно живая шкура, оказывать какое бы то ни было влияние на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы разрезаны, брошюры склеены и прошиты… никаких разумных объяснений этому не может быть. Даже если обложка, проклятая эта шкура, действительно живая, во что я едва ли могу поверить. — Он уставился на Саперштейна. — Допустим, она живая; чем же она питается?

— Крошечными частицами съедобных продуктов, присутствующими в атмосфере, — вежливо ответил Саперштейн.

Мастерз поднялся и сказал:

— Пойдемте. Это возмутительно.

— Она вдыхает частицы, — сказал Саперштейн, — через поры. — Говорил он степенно, даже с укором.

Джек Снед, который, в отличие от начальника, еще сидел, задумчиво проговорил, глядя в свои заметки:

— Переделанный текст местами весьма любопытен. Иногда фрагменты полностью изменены, так что их смысл оказывается противоположен тому, что писал автор, как в случае Лукреция; а в других случаях подмена очень тонкая, представляющая собой почти незаметную редакторскую правку, — не знаю, насколько уместно здесь это выражение, — направленную на то, чтобы привести текст в соответствие с докриной о вечной жизни. А вопрос по сути состоит вот в чем. Имеем ли мы дело с мнением одной отдельно взятой формы жизни, или же вубы действительно знают истину? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция; это великое творение, прекрасное, очень интересное — как поэтическое произведение. Но с точки зрения философской мысли оно может быть и ошибочным. Я не знаю. Я не занимаюсь философией; я просто редактирую книги. Я их не пишу. Хороший литературный редактор не вносит в тексты предвзятых мнений. Но как раз этим занимаются вубы, или, как бы то ни было, то, что от них осталось, — вубовая шкура. — Сказав это, он замолчал.

Саперштейн произнес:

— Мне интересно было бы знать, внесла ли шкура в тексты что-нибудь стоящее.

114. Н. Мулина

Эффект переплета

(Филип К. Дик)

Пожилой президент компании «Обелиск Букс» был сердит. Он сказал раздраженно:
- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати, и, если в тексте есть ошибка, теперь уже ничего не сделаешь.
- Но мистер Мастерз, - ответила мисс Хэнди, - это такая серьезная ошибка, сэр. Если только мистер Брэндис прав. Он заявляет, что целая глава …
- Я читал его письмо. И разговаривал с ним по видеофону. Мне известно, о чем идет речь.
Мастерз подошел к окну офиса и со злостью посмотрел на бесплодную покрытую кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал уже столько десятилетий. «Пять тысяч копий отпечатано и переплетено, - думал он. - Половина из них в переплете из шкурки ваба с золотым тиснением. Самый дорогой, изысканный материал, который можно было найти. Мы и так уже несем убытки с изданием, а теперь - еще и это».
На его столе лежал экземпляр книги Лукреция «О природе вещей» в переводе Джона Драйдена. Возвышенный, благородный слог. Барни Мастерз резко перелистал жесткие белые страницы. «Мог ли я предполагать, что на Марсе кто-то настолько хорошо знает этот древний текст?» - размышлял он. «А человек, ожидающий в приемной, был только одним из восьми, написавших или позвонивших в издательство по поводу именно этого спорного отрывка. Спорного? Да этот отрывок и не обсуждался, никакой дискуссии не было. Все восемь местных ученых филологов, изучающих латынь, были правы. Вопрос в том, как бы деликатно от них отвязаться, чтобы они навсегда забыли о существовании издательства «Обелиск» и об этом отрывке».
Нажимая на столе кнопку микрофона внутренней связи, Мастерз сказал секретарше: «О’кей, пригласите его». Иначе этот человек никогда не уйдет. Люди такого типа будут упорно дожидаться, пока их пригласят. Ученые филологи вообще такие; кажется, у них бесконечное терпение.
Дверь открылась, и появился высокий седой человек в старомодных очках, какие когда-то носили на Земле, с кейсом в руке. «Спасибо, мистер Мастерз, - сказал он, заходя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему наша организация считает ошибку такого типа очень существенной». Он сел возле стола и быстро раскрыл кейс.
- В конце концов, мы – колония. Все наши ценности, моральные нормы, артефакты и обычаи пришли с планеты Земля. ЧЕЗОХРЕН считает, что ваше издание этой книги…
- ЧЕЗОХРЕН? – перебил Мастерз. Он застонал, хотя никогда прежде не слышал этого слова. Очевидно, это одна из многих групп бдительных маньяков, тщательно рассматривающих все напечатанное здесь на Марсе, либо приходящее с Земли.
- Чрезвычайная Ежедневная Законная ОХРана Единого Наследия, - объяснил Брэндис. – У меня с собой подлинное земное издание «О природе вещей» в том же переводе Драйдена, что и ваше местное издание.
Ударение на слове «местное» сделало последнюю фразу несколько оскорбительной. «Как будто,- подумал Мастерз,- издательство «Обелиск» занималось чем-то сомнительным в области книгопечатания».
- Давайте рассмотрим неаутентичные вставки в текст. Настоятельно прошу сначала взглянуть на мою копию. - Брэндис положил раскрытой на стол Мастерза старую, потрепанную отпечатанную на Земле книжку. – Здесь этот отрывок дан правильно. А затем, сэр, посмотрим на ту же страницу экземпляра вашего издания.
Рядом с древней маленькой синей книжкой он положил одну из прекрасных больших книг в переплете из шкурки ваба с золотым тиснением, выпущенных издательством «Обелиск».
- Я бы хотел пригласить моего редактора,- сказал Мастерз. Нажав на кнопку внутренней связи, он произнес: - Мисс Хэнди, попросите ко мне Джека Снида.
- Хорошо, мистер Мастерз.
- Чтобы цитировать аутентичное издание,- сказал Брэндис, - мы пользуемся такой метрической трактовкой латинского перевода. Гм,- откашлялся он с чувством некоторой неловкости. Затем начал читать вслух:

Свободны будем мы от чувства сожаленья и от боли,
Не будет ощущений, ведь и нас не будет боле.
Покинем мы просторы и земные, и небесные,
В парении свободном, без движения телесного.

- Я знаю этот отрывок,- резко сказал Мастерз, испытывая раздражение, как будто он был ребенком, которого поучали.
- Этого четверостишия нет в вашем издании, - заметил Брэндис. – А вместо него стоит следующее вымышленное четверостишие, Бог знает, какого происхождения. Позвольте, я прочту. – Он взял в руки великолепный экземпляр «Обелиска» в переплете из шкурки ваба, перелистал, нашел нужное место и прочитал:

Свободны будем мы от чувства сожаленья и от боли,
Такого испытать нельзя, ты жив доколе.
И только после смерти каждый постигает:
Земной урок нам бесконечное блаженство предвещает.

Глядя на Мастерза, Брэндис с шумом захлопнул копию в переплете из шкурки ваба. «Но самое неприятное, - сказал Брэндис, - то, что это четверостишие несет смысл, диаметрально противоположный смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то должен был его написать. Драйден этого не писал, Лукреций – тоже». Он смотрел на Мастерза так, как будто подозревал, что именно Мастерз и сочинил эти строки.
Дверь офиса открылась, и вошел редактор фирмы Джек Снид. «Он прав,- сказал Джек, обращаясь к своему шефу. «Это только одно из почти тридцати изменений в тексте. С тех пор, как стали приходить письма, я внимательно прочитал все произведение. Сейчас я проверяю другие недавние издания из нашего осеннего каталога»,- добавил он недовольно. «В нескольких из них я тоже нашел изменения».
Мастерз спросил: «Вы были последним редактором, вычитавшим экземпляр до того, как он пошел в набор. Тогда в нем были эти изменения?»
« Ни одного,- сказал Снид. – Я персонально вычитал корректуру, в ней также не было изменений. Этих ошибок не было до тех пор, пока книга не появилась в конечном переплете, если только это можно как-то объяснить.
Точнее, пока не появился переплет из шкурки ваба с золотым тиснением. В книгах с обычным картонным переплетом все в порядке».
Мастерз был в недоумении. «Но это - одно издание. Все экземпляры одинаково проходят под прессами. На самом деле, мы первоначально не планировали эксклюзивный дорогой переплет. Только в последний момент мы обговорили это предложение по переплету половины издания в шкурку ваба».
«Я думаю,- сказал Джек Снид,- нам следует тщательно изучить объект, называемый «шкурка ваба».

Часом позже стареющий тяжело ступающий Мастерз вошел в кабинет в сопровождении редактора Джека Снида. Он сел напротив Лютера Саперштейна – агента по заготовке шкур фирмы «Совершенство, Инкорпорейтид». Эта фирма поставляла издательству «Обелиск Букс» шкурки ваба, в которые переплетали книги.
- Прежде всего,- бодрым профессиональным тоном сказал Мастерз,- что такое шкурка ваба?
- В том смысле, в котором вы задаете вопрос,- ответил Саперштейн,- это шкурка марсианского ваба. Я знаю, это ни о чем вам не говорит, джентльмены, но, на худой конец, это послужит отправной точкой. Постулатом, с которым все согласны, с чего мы можем начать и выстроить что-нибудь более внушительное. Для пользы дела, позвольте мне рассказать о происхождении самой шкурки. Она имеет ценность еще и потому, что редкая. А редкой шкурка ваба является по причине того, что ваб очень редко умирает. Я имею в виду, что, практически, невозможно убить ваба. Даже больную или старую особь. Но и при условии, что ваб мертв, шкурка продолжает оставаться живой. Такая особенность придает уникальную ценность украшению интерьера или, как в вашем случае, переплету ценных книг, который должен сохраняться долгие годы.
Мастерз грустно смотрел в окно, пока Саперштейн продолжал излагать. Сидящий рядом Снид делал заметки. Молодое лицо энергичного редактора было сумрачно.
«Партия, которую мы вам поставили,- сказал Саперштейн,- когда вы пришли (а именно вы пришли к нам, мы вас не искали), состояла из самых отборных шкурок, которые были у нас в наличии. Эти живые шкурки сияли уникальным собственным блеском. Нет ничего на Марсе или Земле, что бы могло напоминать их. Если шкурка порвалась или поцарапана, она сама восстанавливает свою целостность. С течением времени шкурки растут так, что их шерстка становится все более пышной, а переплет становится все роскошнее и пользуется все большим спросом. Через десять лет качество переплета…». Перебивая его, Снид сказал: «Итак, шкурки живые. Это интересно. А ваб, вы говорите, такой ловкий, что его невозможно убить». Он быстро взглянул на Мастерза. «Каждое из тридцати изменений текста связано с бессмертием. Издания Лукреция часто исправляли. Текст первоисточника учит, что человек существует только короткое время, а если он и существует после смерти, это неважно, т.к. у него не остается никаких воспоминаний о своем пребывании на Земле. Вместо этого появляется новый отрывок, который однозначно говорит о будущей жизни, основанной на этой. Как вы говорите, в полном несоответствии со всей философией Лукреция. Понимаете, что получается? Чертова философия ваба подминает под себя философию различных авторов. Вот в чем дело. В этом суть». Он замолчал, таким образом резюмируя свои записи.
«Как может шкурка,- упорствовал Мастерз,- даже живущая вечно, оказывать влияние на содержание книги? Текст напечатан, страницы обрезаны, экземпляры проклеены и прошиты – это непостижимо. Даже, если переплет из чертовой шкурки действительно живой, я не могу в это поверить». Он взглянул на Саперштейна. «Как шкурка поддерживает свое существование?»
«С помощью мельчайших частиц, взвешенных в атмосфере»,- вежливо сказал Саперштейн.
Вставая на ноги, Мастерз проговорил: «Пойдем. Это смешно».
«Они вдыхают такие частицы порами»,- с достоинством и упреком ответил Саперштейн.
Изучая свои записи и не вставая вслед за шефом, Джек Снид сказал задумчиво: «Некоторые исправленные тексты вызывают восхищение. В них смысл изменяется от полностью противоположного оригинальному отрывку и тому, что имел в виду автор (как в случае с Лукрецием), до тонких, почти незаметных поправок (если это слово годится) к текстам, в которых присутствует мысль о бесконечности жизни. Все дело в этом. Что перед нами – мнение отдельной формы жизни или ваб действительно знает то, о чем говорит? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. Это грандиозная, очень красивая и интересная вещь с точки зрения поэзии. Но с философской точки зрения она, возможно, ошибочна. Не знаю. Это не моя область. Я только редактор, я не пишу книги. Самое большее, что может себе позволить хороший редактор – это отредактировать авторский текст. Именно это и делает ваб, точнее, шкурка ваба».
Затем он замолчал.
«Интересно знать, добавила ли шкурка что-то стоящее»,- сказал Саперштейн.

115. Наташа

Не в их обложке

Филипп К. Дик

- Я не хочу его видеть, мисс Хенди. Статья уже находится в печати. Если есть ошибка в тексте, сейчас мы не сможем сделать с этим уже ничего, - произнёс раздраженно пожилой, рассерженный президент компании «Обелиск Букс».

- Но, мистер Мастерс, - отвечала мисс Хенди, - это настолько важная ошибка, сэр. Если он прав. Мистер Брендис заявляет, что целая глава _ _.

- Я читал его письмо. Я также разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что о чём он говорит. - Мастерс прошёлся к окну своего офиса, уныло разглядывал бесплодную, засушливую, испорченную кратерами поверхность Марса, которую он заверял столько десятилетий. Пять тысяч копий напечатаны и упакованы, думал он. И из этого, половина отпечатана в золотом марсианском мехе уаба. Наиболее элегантный, дорогостоящий материал, которым мы располагали. Мы тратили деньги на такое издание, и теперь вот это.

На столе лежала копия поэмы Лукреция «О природе вещей», в величественном, выдающимся переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перелистывал белые страницы. «У нас есть кто-нибудь на Марсе, кто знает перевод такого древнего текста также хорошо?» - размышлял он. И человек, ожидающий в соседнем офисе, был только одним из восьми учеников, кто написал или сообщил «Обелиск Букс» о спорном отрывке.

Спорном? Там не было никакого спора, восемь местных школьников, изучающих латынь, были правы. Вопрос был в том, чтобы просто заставить их отступать тихо, чтобы они забыли, что когда-либо читали издание «Обелиска» и обнаружили там обсуждаемый в отрывок.

Нажав кнопку переговорного устройства, Мастерс сказал своему секретарю: «Хорошо, пусть войдёт». Иначе этот человек никогда не уйдет, его письмо останется внутри организации. Школьникам вообще понравилось это, им казалось, что они имеют безграничное терпение.

Дверь открылась, и вошёл высокий, седовласый мужчина, одетый в старомодные очки Земного стиля с портфелем неясной формы в руке.
- Спасибо Вам, мистер Мастерс, - сказал он, войдя внутрь. - Дайте мне объяснить, почему моя организация считает данную ошибку столь важной. - Он присел возле стола, живо раскрыл свой портфель. - Мы все из колониальной планеты. Все наши ценности, нравы, артефакты и традиции пришли к нам с Земли. ВОДАФЭГ считает, что печать этой книги…

- ВОДАФЭГ?, - перебил Мастерс. Он никогда не слышал об этом раннее, несмотря на это он ворчал. Очевидно, это одно из многих бдительных причудливых принадлежностей оборудования, которым сканируется всё, что печатается, либо просвечивается локально здесь на Марсе или что прибывает с Земли.

- Надзиратель над искажением и забытыми артефактами в целом, - объяснил Брендис название компании. - У меня с собой достоверное, правильное Земное издание поэмы «О природе вещей» -- в переводе Драйдена, так же, как и ваше местное издание. Его ударение на слове «местное» заставило это слово звучать неискренне и посредственно, как будто, «Обелиск букс» совершили что-то сомнительное в издании книг вообще, размышлял Мастерс. - Дайте нам подумать над недостоверными искажениями. Вам нужно сперва изучить мою копию - - . Он положил потрепанную, старую, изданную на Земле книгу. - - в которой это написано правильно. - И потом, сэр, копия вашего собственного издания, тот же отрывок. - Кроме маленькой древней консервативной книжки, он положил одну из красивых, огромных, отделанных в меховом переплёте вышедших копий «Обелиск букс.

- Позвольте мне пригласить сюда моего редактора текста, - сказал Мастерс. Нажав кнопку связи, он сказал мисс Хенди, - попросите Джека Снида зайти сюда, пожалуйста.

- Конечно, мистер Мастерс.

- Чтобы процитировать правильное издание, - сказал Брендис, - у нас есть метрическая интерпретация Латыни, как положено. «Гм»,- он прочистил свое горло самостоятельно, после чего произнес громко:

С чувством сожаления и боли мы будем свободны.

Мы не будем чувствовать, потому что нас не будет.

Мы затеряны сквозь земли в морях и моря в небесах,

Нам не следует двигаться, мы должны быть выброшены.

- Я знаю этот отрывок, - категорически произнёс Мастерс, чувствуя раздражение. Брендис разговаривал с ним так, как будто тот был ребёнком.

- Этого четверостишия, - начал Брендис, - нет в вашем издании, и следующий ложный отрывок - - Бог знает какой первоисточник - -появится в этом месте. Разрешите мне. Он взял в руки роскошную, отделанную мехом уаба копию издательства «Обелиск», пролистал, нашел это место, затем начал читать.

С чувством сожаления и боли мы будем свободны;

Человек, который связан с Землей, не может обучать или видеть.

Однажды умершие, мы измеряем глубину морей, подводим итог из этого:

Наше граница с Землей извещает о безграничном счастье.

Ослепив Мастерса, Брендис шумно закрыл обшитую мехом уаба книгу. - Что больше всего раздражает, - сказал Брендис, - это то, что этот отрывок проповедует сообщение диаметрально противоположное всей книге. Как это произошло? Кто-то должен был написать это. Драйден не писал этого - - Лукреций тоже. Брендис взглянул на Мастерса как будто думая, что лично Мастерс сделал это.

Дверь офиса открылась, и вошёл Джек Снид, сотрудник организации, редактор текста.
- Он прав, - сказал он послушно своему начальнику. - И это единственное изменение в тексте из тридцати или около того. Я прошарил всю книгу с тех пор, как стали приходить письма. И теперь я работаю над последним каталогом статей во всём списке. - добавил он, похрюкивая. - Я уже нашёл изменения в нескольких из них.

- Вы были последним редактором текста, который вычитывал корректуру этого варианта, прежде чем он попал к наборщикам. Были ли ошибки в нём тогда? - спросил Мастерс.
-Ни одной, - ответил Снид. – И я лично вычитывал верстатки, там аналогично не было ошибок. Изменения не появлялись до окончательных переплетенных вариантов книг, вышедших в свет -- если это имеет какое-то значение. И что примечательно, те переплетены в золоте и мехе уаба. Постоянные издания в твердом переплете – все в порядке.

- Но они все одного издания. Они вышли в печать вместе. На самом деле мы изначально не планировали эксклюзивное, дорогостоящее оформление. Это было то, что мы недавно обсуждали, и компания предлагала половину экземпляров издать в мехе уаба. - подмигнул Мастерс

- Я думаю, - сказал Джек Снид, - нам предстоит осуществить закрытую исследовательскую работу по теме марсианского меха уаба.

Час спустя стареющий, ковыляющий Мастерс, в сопровождении редактора текста Джека Снида, присел лицом к Лютеру Саперштейну, бизнес агенту фирмы по доставке кожи корпорации «Безупречность». Отсюда «Обелиск Букс» получала мех уаба, которым были покрыты книги издательства.

- Во-первых, - Мастерс спросил оживленным, профессиональным тоном, - что такое мех уаба?

- В основном, - отвечал Саперштейн, - в том ключе, в котором вы задаёте вопрос, это мех марсианского уаба. Я знаю, джентльмен, что это не скажет вам о многом, но, по крайней мере, это ориентир, постулат, с которым мы должны все согласиться, мы можем начать строить что-то более грандиозное. Чтобы быть более полезным, позвольте мне предоставить вам информацию о природе этого меха. Этот мех ценится так высоко, потому что среди многих причин выделяется одна – это его редкость. Мех уаба редкий, потому что он умирает очень редко. Я полагаю, это неосуществимо - уничтожить какого-нибудь уаба - - даже больного или старого. И, даже если уаб убит, его шкура продолжает жить. Это качество придаёт его уникальную ценность украшению дома, или как в нашем случае, переплетению долговечных, драгоценных книг, рассчитанных продолжать своё существование.

Мастерс вздыхал, тоскливо глядел в окно, в то время как Саперштейн всё бубнил. Молодой, темпераментный редактор текста делал короткие, непонятные записи и хмурился.

- Что мы предлагаем вам, - продолжал Саперштейн, - когда вы обратились к нам - - и запомните: это вы пришли к нам, мы не разыскивали вас -- книги были у нас в отборных, совершенных кожах в нашем огромном складе. Эти живые кожи светились своим уникальным глянцем, ничто на Марсе или на Земле не похоже на них. Если кожа изорвана или поцарапана, она восстанавливает сама себя. Она взращивает себя в течение нескольких месяцев, покрывается более густым мехом, поэтому ваши обложки становятся все более роскошными и пользуются высоким спросом. Десять лет тому назад качество такого густого меха от уабов использовалось для переплетения книг --.

- Таким образом, кожа еще жива? - перебил его Снид, - Интересно. И уаб, как вы сказали, настолько ловок, что его невозможно убить. Он бросил резкий взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати изменений сделает наши тексты и наши книги бессмертными. Переработка Лукреция традиционна, оригинальный текст учит человека временному пребыванию, даже если он будет жить после смерти это не будет иметь значения, потому что у него не будет никакой памяти о его пребывании здесь. В этом месте в тексте измененный новый отрывок откровенно и прямо говорит о будущей жизни, основанной на одном, как вы говорите, полное расхождение с целой философией Лукреция. Вы понимаете, что мы имеем ввиду, не так ли? Осуждаемую философию уаба основали на том, что написали разные авторы. Это всё, я закончил. - Он прекратил говорить, и продолжал записи, уже молча.

- Как может кожа, - возразил Мастерс, - продолжать жить вечно и оказывать влияние на содержание книги? Текст уже написан -- страницы обрезаны, тома склеены и прошиты – это тоже является причиной. И даже если переплетение, этой чертовой кожей, в самом деле живое, я едва ли поверю в это. Он сердито посмотрел на Саперштейна. - Если она живая, на чем она продолжает жить?

- Ежеминутные частицы продуктов питания в подвешенном состоянии в атмосфере, - вежливо ответил Саперштейн. - Они прирастают к их ногам, - продолжал он, - Пойдемте, посмотрим, это забавно.

- Кожа вдыхает частицы через свои поры, - сказал Саперштейн горделивым и даже упрекающим тоном.

- Некоторые исправленные тексты превосходны, - сказал Джек Снид задумчиво, изучая свои записи, не став подниматься со своим начальником. – Они варьируются от полностью измененного текста оригинального отрывка – и авторского прочтения – как в случае с Лукрецием, до очень тонких, почти незаметных изменений – если это слово – к текстам более согласованным с теорией всей жизни. Настоящий вопрос в этом. Столкнулись ли мы с просто определенным мнением на особенную форму жизни, или уаб знает о чем он говорит? Поэма Лукреция, например, это очень великая, прекрасная, очень интересная -- как поэзия. Но как философия, может быть она неправильная. Я не знаю. Это не моё дело. Я всего лишь редактирую книги. Я пишу их. Последнюю вещь, которую может сделать хороший редактор – это интерпретировать по-своему, в авторском тексте. Но то, что уаб или, каким-то образом, кожа уаба посылает сообщения, происходит. - Он замолчал теперь.

- Мне было интересно узнать, добавит ли это открытие какой-нибудь ценности, - сказал Саперштейн.




 

116. НесуСвет

Не просто обложка

(Филип Дик)

Пожилой, раздражительный президент "Обелиск Букс" недовольно заявил: "Я не хочу его видеть, Мисс Хэнди. Книга уже напечатана, и даже если в тексте есть какая-нибудь ошибка, то мы уже ничего не можем поделать".


"Но, мистер Мастерс, - настаивала Мисс Хэнди, - сэр, это не простая опечатка. Если, он прав, конечно. Мистер Брандис заявляет, что целая глава..."


"Я читал его письмо, и даже разговаривал с ним по видеофону. Я в курсе его заявлений ". Мастерс подошел к окну своего кабинета и с тоской посмотрел на бесплодную, изрытую кратерами поверхность Марса, которую он день изо дня наблюдал столько десятилетий. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, - думал он. - Кроме того половина из них в переплете из шкуры марсианского уаба с золотым тиснением. Это самый дорогой и изысканный материал, какой мы только смогли найти. Мы уже теряем деньги на выпуске этой книги, а тут еще такое».


Один экземпляр книги лежал на столе. "De Rerum Natura" Лукреция в классическом переводе, выполненном в высоком и благородном стиле. Барни Мастерс со злостью пролистал несколько белых хрустящих страниц. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется человек, который так хорошо знает настолько древний текст? И этот человек сейчас ждал в приемной. А он был только одним из тех восьмерых, которые обратились в "Обелиск букс" по поводу спорного отрывка.
Но был ли он спорным? Нет, конечно; восемь местных знатоков латыни были абсолютно правы. Весь вопрос был в том, как тихо замять это дело, сделать так, чтобы они забыли, что когда-то вообще открывали эту книгу, изданную компанией "Обелиск" и читали этот злополучный отрывок.
Мастерс нажал кнопку внутренней связи и сказал секретарю: "Хорошо, впустите его". В любом случае этот человек все равно никогда бы не ушел, такие как он могут и под окнами ночевать. Практически все филологи такие же, кажется, что их упорство - безгранично.


Открылась дверь и в проеме появился высокий седой мужчина с портфелем. "Спасибо, мистер Мастерс", - сказал он с ходу. - "Позвольте я объясню, сэр, почему моя организация считает эту ошибку столь серьезной." Он сел к столу и деловито расстегнул портфель. "Мы, прежде всего - колониальная планета. Все наши ценности, нормы поведения, традиции, памятники культуры пришли с Терры. ОНИППКВ считает, что ваше издание этой книги. . ."


" 'ОНИППКВ'?" - простонал Мастерс. И хотя он никогда не слышал о таком, было абсолютно ясно, что это сообщество чудаков-оригиналов, которые досконально изучают все, что печатается здесь, на Марсе, и попадает сюда с Терры.


"Общество по Наблюдению за Искажениями и Подделкой Памятников Культуры Всякого рода," - объяснил Брэндис. "У меня с собой аутентичное, правильное издание De Rerum Natura в классическом переводе, впрочем, как и ваше местное." С ударением на местный его слова прозвучали как-то гнусно и второсортно; как будто "Обелиск Букс" в принципе занималась чем-то гадким, печатая книги. "Позвольте нам засвидетельствовать неаутентичные интерполяции. Я настаиваю на том, что бы вы вначале изучили мой экземпляр, - он открыл и положил на стол Мастерса старый, потрепанный томик террианского издания, - с правильным текстом. А затем, сэр, экземпляр вашего издания, тот же отрывок". Маленькая древняя книга выглядела такой одинокой среди больших красивых фолиантов в переплете из шкуры уаба.


"Я приглашу выпускающего редактора", - сказал Мастерс. Он нажал кнопку внутренней связи и сказал Мисс Хэнди: "Попросите, пожалуйста, Джека Снеда зайти ко мне".


"Хорошо, мистер Мастерс."


"Цитирую аутентичный стихотворный перевод с латыни. Кхе-кхе". Он смущённо откашлялся и стал читать вслух.


"С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,

И никаких ощущений у нас не пробудится больше,

Даже коль море с землёй и с морями смешается небо..."
(Перевод Петровского Ф. А.)


"Я знаю эти строки", - отрезал Мастерс, он почувствовал укол самолюбия - этот человек отчитывал его, как будто он ребенок.


"Эти строки, - сказал Брандис, - отсутствуют в вашем издании, а на их месте появилось неизвестно что. Позвольте". Он взял роскошное издание в переплете из шкуры уаба, пролистал его и, найдя нужное место, прочел:


"Никто на земле не поймет и не сможет увидеть,

Как мы, умерев для начала, продолжим наш путь:

Наши оковы земные спадут, и наступит блаженство..."

Сверкнув глазами, Брэндис посмотрел на Мастерса и с шумом закрыл книгу в переплете из шкуры уаба. "И что хуже всего, - сказал Брэндис, - эти строки выражают идею диаметрально противоположную смыслу всей книги. Откуда они взялись? Кто-то же должен был написать их; но ни в классическом переводе, ни у Лукреция их нет". Он посмотрел на Мастерса так, как будто полагал, что Мастерс написал их лично.


Открылась дверь кабинета, и вошел выпускающий редактор Джек Снед. Обращаясь к своему работодателю, он смущенно произнес: "Это правда". "И это лишь одно из около тридцати искажений текста; я тщательно изучил текст после того, как стали приходить письма. А теперь я перейду к другим ошибкам из нашего списка”. Кряхтя, он добавил: " Я тоже нашел несколько мест с искажениями текста".


Мастерс сказал: “Вы последним из редакторов выверяли текст, прежде чем он пойдет в набор. На тот момент были в нем эти ошибки?"


"Их точно там не было", - сказал Снед. Кроме того я лично проверял наборные доски, на них тоже не было никаких изменений. Они появились только после того, как были переплетены последние экземпляры - если такое вообще возможно. Точнее сказать это произошло только с экземплярами в переплете из золота и шкуры уаба. С теми, что в обычном картонном переплете все нормально."
Мастерс нервно моргнул. "Но это одно и то же издание. Они все напечатаны на одной и той же машине. У нас в планах вообще не было дорого эксклюзивного переплета; разговор о нем зашел в последнюю минуту, а отдел по распространению предложил сделать его из шкуры уаба".
"Я думаю, - сказал Джек Снед - нам следует обратить пристальное внимание на шкуру марсианского уаба".


Через час, постаревший Мастерс, в сопровождении выпускающего редактора Джека Снеда, сидел у Лютера Саперштейна, торгового агента фирмы "Совершенство", занимающейся выделкой шкур; у них компания "Обелиск букс" и приобрела шкуры марсианского уаба, которые в последствие пошли на переплет.


"Прежде всего, - резко и по-деловому начал Мастерс, - что такое шкура уаба?"


"Собственно, - сказал Саперштейн, - исходя из вашего же вопроса, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, господа, что это практически ни о чем вам не говорит, но, по крайней мере, это станет точкой отсчета, постулатом, с которым мы не можем не согласиться, и на основе которого мы построим что-то более впечатляющее. Чтобы быть более полезным, давайте я вам кратко расскажу о самом уабе. Его шкура ценится по многим причинам, и одна из них - ее большая редкость. А редкая она, потому что уабы нечасто умирают. Я говорю про то, что даже больного или старого уаба практически невозможно умертвить. Но, даже когда уаб убит, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей особую ценность в изготовлении предметов интерьера, или, как в вашем случае, переплета, который призван продлить жизнь бесценной книге".


Мастерс вздохнул, пока Саперштейн гундосил, он с тоской смотрел в окно. Рядом с ним, его выпускающий редактор с мрачным выражением на молодом энергичном лице делал какие-то непонятные записи.


"Когда вы к нам пришли, заметьте - вы к нам пришли, мы вас не принуждали, - мы предложили вам, - продолжал Саперштейн - отличнейший выбор превосходных шкур. У этих живых шкур свой особый блеск, и ничто ни на Марсе, ни на Терре на них не похоже. При повреждениях кожа способна восстанавливаться. На ней растет пышная шерсть, и со временем обложка ваших книг станет еще роскошней, а, следовательно, ценней. Через десять лет высокое качество этих книг в переплете из шкуры уаба с густой шерстью..." Прервав его Снед произнес: "Эта шкура продолжает жить. Интересно. И вы говорите, что уаба практически нельзя убить". Он бросил на Мастерса быстрый взгляд. "В нашей книге тридцать один отрывок с искаженным текстом, и каждый из них так или иначе связан с бессмертием. В классическом издании Лукреция, текст оригинала повествует о том, что человек смертен, и о том, что нет никакого смысла в его возрождении, даже если оно возможно, потому что у него нет никаких воспоминаний о прибывании в этом мире. Вместо этого в книге появляются вымышленные строки о загробной жизни, которые, как вы уже сказали, абсолютно противоречат всей философии Лукреция. Вы уже поняли, к чему я веду? Чертова уабовская философия перечеркнула мысли многих умных людей по этому поводу. Вот так, от начала до конца." Он прервался и еще раз просмотрел свои записи в блокноте.
Мастерс спросил: "Как может шкура, пусть даже вечноживущего существа, вносить изменения в содержание книги? Когда текст уже напечатан, страницы разрезаны, склеены и прошиты... это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, чертова шкура, и правда живая, во что я вряд ли поверю." Он пристально посмотрел на Саперстайна. "Каким образом она поддерживает жизнь? Чем питается?"


"Мельчайшими частицами питательного вещества, содержащимися в воздухе", - любезно ответил Саперстайн.


Поднявшись с места Мастерс сказал: "Пойдемте. Это просто смешно".


"Она поглощает частицы через поры", - сказал Саперстайн. Он говорил тоном, полным достоинства, и даже осуждения.


Джек Снед изучал свои записи, не торопясь подниматься вслед за работодателем, и, наконец, задумчиво произнес: "Некоторые переделанные тексты - великолепны. В некоторых отрывках вложенный автором смысл изменен на абсолютно противоположный, как это произошло в случае с Лукрецием, а в других имеют место тонкие, едва различимые исправления, если можно их так назвать, соответствующие доктрине о вечной жизни. Но весь вопрос вот в чем: мы имеем дело всего лишь с представлениями отдельного вида живых существ о вечной жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Как поэзия, это великое произведение Лукреция очень красиво и интересно. Но , если рассматривать философию Лукреция, то она, скорей всего, ошибочна. Хотя я не уверен. Моя работа - редактировать книги, а не писать их. Последнее, что станет делать хороший редактор, проповедовать свое собственное мнение, правя авторский текст. А это именно то, что уаб, ну, или его шкура делает". Он замолчал.


А Саперстайн сказал: "Если узнаете что-нибудь стоящее - дайте мне знать".

117. Райсил

"Не судите о книге по обложке"
(Филип К. Дик)

- Я не желаю его видеть, мисс Хенди. Текст уже напечатан. Если и есть ошибка в содержании, сейчас мы бессильны что-либо изменить, - прозвучал резкий голос немолодого главы издательства "Обелиск". Этот непредсказуемый человек был нынче явно недоволен.

- Позвольте, мистер Мастерс, - возразила та, - если он не ошибается, мы имеем дело с весьма значительным недочётом. По словам мистера Брендиса, целый отрывок...

- Я прочёл его письмо, переговорил по телефону с ним же и прекрасно знаю ход его мыслей.

Мастерс шагнул в сторону и уныло уставился в окно офиса. Испещрённая кратерами поверхность Марса, надоевшая за столько лет, предстала пред его взором. "Пять тысяч готовых копий, - думал он, - из которых добрая половина вышла в обложках из позолоченной кожи марсового эрба. Материала дороже и изысканнее нельзя было достать. Уже тогда мы изрядно потратились на издании, и теперь ещё выясняется..."

На столе лежала копия произведения "О природе вещей" Лукреция, переведённая изящным слогом Джона Драйдена. Барни Мастерс со злобой дёрнул несколько новых страниц. "Ну кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся подобные знатоки древних текстов?" - оправдывался он. Ведь мужчина, ожидавший снаружи, был лишь одним из восьми обратившихся в издательство по поводу спорного отрывка...

"Спорного", как же! Да не было никаких сомнений в правоте восьмерых латинистов. Всего-то нужно было устроить так, чтоб они молча откланялись - и при том напрочь забыли, что когда-либо вычитали в издании "Обелиска" несчастный абзац, вызвавший их подозрения.

Решив сменить гнев на милость, Мастерс связался по интеркому с секретаршей:
- Так и быть, пускай войдёт.

Иначе он - такова его натура - так и будет висеть над душой. Казалось, неотъемлемым качеством всех без исключения учёных было безграничное терпение.

Дверь открылась, и на пороге замаячил мужчина с портфелем в руках. Это был высокий седой человек со старомодными очками явно земного происхождения на носу.

- Благодарю, сэр, - начал Брендис немедля. - Мистер Мастерс, позвольте разъяснить причины, согласно которым моя компания сочла помарку, подобную вашей, столь существенной, - он расположился у стола и торопливо раскрыл портфель.
- В конце концов, Марс лишь колония; все наши материальные и моральные ценности прибывают сюда с Земли. ОННИРИП полагает вашу интерпретацию данной книги...

- ОННИРИП?.. - переспросил Мастерс. Он никогда раньше не встречал подобной аббревиатуры, однако не мог сдержать невольного стона. Почти наверняка это наименование носила одна из вездесущих организаций, контролирующих печатную продукцию. Причём цензуру проходили образцы, изданные как на Марсе, так и на Земле.

- Общий Надзор Над Искажёнными Реалиями И Подделками, - расшифровал Брендис. - Так вот, у меня имеется с собой верный экземпляр книги Лукреция "О природе вещей" с Земли. Он переведён Драйденом - собственно, как и у вас, - он выделил последнее слово так, словно некомпетентность компании Мастерса была очевидной. "Как будто бы, - протянул про себя глава "Обелиска", - уже основав издательство, мы совершили большую ошибку."

- Перейдём непосредственно к различию в содержании. Сперва, сэр, прошу ознакомиться с моим вариантом... - на стол легло обветшалое земное издание, - в котором всё так, как и должно быть. Ну а после откроем ту же страницу уже у вас, - рядом с миниатюрной ветхостью синего цвета он разместил внушительную копию из эрбовой шерсти.

- Разрешите прежде позвать нашего редактора.

Мастерс незамедлительно нажал на кнопку интеркома:
- Мисс Хенди, передайте Джеку Снеду, чтоб он зашёл ко мне.
- Будет сделано, мистер Мастерс.

- Цитируя верное издание, - приступил непосредственно к делу Брендис, - мы обнаруживаем поэтический перевод с латыни с соблюдением авторской ритмики. Кхэм, - он многозначительно прочистил горло и прочёл:

"К страданиям должны мы быть глухи:
Подёнок не заботят ведь они.
На шахматной доске перемешали,
Игра сменилась - поминай как звали."

- Мне знакомы эти строки, - резко заметил Мастерс. Тот факт, что ему, как какому-то несмышлёнышу, читали лекцию, задел за живое.

- В вашем издании этой строфы нет, - продолжал незваный гость. - На её месте - следующее неприемлемое четверостишие, взятое Бог знает откуда. Позвольте-ка... - взяв великолепное творение "Обелиска", он пролистал его в поисках нужного места. Найдя, продекламировал:

"К страданиям должны мы быть глухи -
Им неподвластны жители Земли.
Нас Смерть к блаженству новому ведёт,
Даруя нескончаемый полёт."

Пронзив взглядом оппонента, Брендис захлопнул книгу, столь привлекательную внешне.

- Больше всего выводит из себя то, что эта строфа идёт вразрез со смыслом всего произведения. Откуда она взялась? Кто-то же должен был её написать. Но это был не Драйден. И уж явно не Лукреций, - он уставился на Мастерса, будто тот собственной персоной был повинен в этом злодеянии.

Дверь кабинета отворилась рукой Джека Снеда, редактора компании.

- Он прав, - развёл он руками, обращаясь к шефу. - Причём подобное отклонение наблюдается примерно в одном экземпляре из тридцати: с тех пор, как стали приходить письма, я организовал тотальную проверку. Сейчас просматриваю последние продажи. И ту же ошибку уже наблюдаю неоднократно, - сокрушённо добавил он.

- Вы последний перепроверяли копию перед её отправкой в печать. В это время там уже были ошибки? - спросил Мастерс.

- Точно нет. И при вёрстке текста, которую я специально проконтролировал, этих недочётов не было обнаружено. Поправки появились с выходом уже готовых изданий... как бы абсурдно это ни звучало. Причём изданий тех, что из эрбовой кожи: книги с обыкновенной обложкой в порядке.

- Но у них одно содержание; они печатались вместе! Изначально-то мы и не планировали эксклюзивный переплёт. Решение об издании половины книг в эрбовой коже было принято буквально в последние секунды, - вскинул брови в неверии Мастерс.

- Мне кажется, - заметил Снед, - надо бы нам поближе ознакомиться с природой этого необычного материала...

Часом позже постаревший, нетвёрдо стоящий на ногах Мастерс и Джек Снед оказались напротив Лютера Саперстейна, уполномоченного "Абсолюта", корпорации по производству кожи. Как раз у этой компании "Обелиск" и приобрёл пресловутое сырьё для своих обложек.

- Прежде всего, - деловым тоном начал Мастерс, - что такое эта эрбова кожа?

- Собственно... - протянул Саперстейн, - на подобный вопрос у меня только один ответ: очевидно, господа, это кожа марсового эрба. Согласен, это мало что нам даёт, но может послужить своеобразной точкой отсчёта. Иначе говоря, это своего рода аксиома, по поводу верности которой у нас нет сомнений; с её помощью мы вполне можем прийти к чему-то более определённому. Итак, чтобы быть мало-мальски для вас полезным, позвольте вас просветить на предмет самого эрба. Почему любая кожа так высоко ценится? Причин много, и не последняя из них - редкость. Кожа же эрба редка до невероятности, так как её владелец почти никогда не умирает. Под этим я подразумеваю тот факт, что убить эрба (даже больного или старого) практически невозможно. Но даже если животное мертво, шкура его не портится, а продолжает жить своей жизнью - и это качество делает её желанным компонентом дизайна жилья. Или, применительно для вашего случая, спасением для книг с вечным содержанием, но, увы, уязвимой внешней оболочкой.

Монолог затянулся. Мастерс всё это время только и делал, что вздыхал, отрешённо глядя в окно; редактор же, устроившись чуть поодаль, что-то конспектировал. Молодое лицо последнего, обычно довольно живое и динамичное, было хмурым.

Агент тем временем продолжал:
- Когда вы к нам обратились (и заметьте: не мы вас искали, вы оказались у нас исключительно по своей воле), мы обеспечили вас отборной, наилучшей кожей из нашего огромного хранилища. Эта живая кожа сияет, лоснится совершенно непередаваемым образом; ни на Марсе, ни на Земле вы больше такой не встретите. Порезы либо прорехи долго на ней не задерживаются: она их незамедлительно излечивает. Кожа утолщается, совершенствуется с каждым месяцем, так что обложка ваших книг становится всё более изысканной - и, как следствие, продукция пользуется всё большим спросом. Пройдёт десять лет - и книги с таким переплётом...

- Живая кожа, значит? - прервал Снед. - Занятно... И причём эрб, как вы сказали, настолько изворотливое существо, что его фактически нельзя уничтожить, - он быстро глянул на Мастерса и продолжил:

- В каждом отклонении от текста речь идёт о бессмертии. Случай с Лукрецием вполне подходит под общую канву. Первоначальный текст упирается в идею временности: человек преходящ, и даже если после смерти он существует, в этом нет смысла - память о предыдущей жизни у него стёрта. Вместо же этого у нас появляется иной отрывок, неприкрыто заявляющий о том, что за одной жизнью следует другая, основанная на прежней; как мы выяснили, в полном расхождении со всей лукрециевской идеей. Вы поняли, с чем мы столкнулись, не так ли? Чёртова эрбова философия накладывается на мировосприятие других авторов. Вот в чём всё дело, - умолк он, подведя итог своим записям.

- Как может обычная шкура, - продолжал недоумевать Мастерс, - пусть даже бессрочная, как-то влиять на содержание книги? Уже напечатанный текст, с оформленными страницами, склеенным или сшитым переплётом... это противоречит всем законам логики. Даже если обложка из этой проклятой кожи как-то живёт... но я не могу в это поверить, - вперился он в Саперстейна. - Благодаря чему она вообще может выжить?

- Частичкам еды, распространённым в атмосфере, - самым что ни на есть обыденным тоном был дан ответ.

- Нелепость, - вскочил с места Мастерс. - Пошли отсюда.

- Она поглощает крупицы посредством пор, - голос Саперстеёна был полон непонятого достоинства, граничащего с упрёком.

Джек Снед не последовал примеру своего босса. Он остался на месте и, в очередной раз пробежав взглядом свои записи, начал размышлять вслух:
- Некоторые исправленные тексты совершенно очаровательны. Их диапазон разнится от абсолютного несоответствия с авторской позицией (как в случае с Лукрецием) до минимальных, почти незаметных корректировок - если это слово тут уместно - в сочинениях, творцы которых так или иначе разделяли теорию вечной жизни. Вопрос тут в следующем. Мы попросту столкнулись с жизненной позицией отдельно взятого существа - или эрб знает, что он имеет в виду?.. Взять хоть произведение Лукреция, прекрасное, совершенное - но как творение поэзии. Что же до его философии - он вполне мог ошибаться... Понятия не имею. Моя работа не в том: я только редактирую книги, не пишу их; а уж идея судить авторский текст вообще вряд ли придёт в голову профессионалу моей сферы. Но эрб - или его внешняя оболочка - как-то это действие осуществляет... - и он замолчал, более не вмешиваясь в разговор.

- Интересно, было ли в его дополнениях хоть что-то ценное, - заключил Саперстейн.

118. Рыж

Не по обложке
(Филип К. Дик)

Пожилой, сварливый президент компании «Обелиск Книги» раздраженно проговорил:

-- Я не хочу с ним встречаться, мисс Помодж. Произведение уже в печати. Даже если в тексте есть ошибка, мы уже ничего не можем с этим поделать.

-- Но мистер Главсон, -- настаивала мисс Помодж, -- это ведь такая серьезная ошибка, сэр. Если он и в самом деле прав. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава...

-- Я читал его письмо. И говорил с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает. -- Главсон прошел через кабинет к окну и угрюмо уставился на безжизненную, испещренную кратерами поверхность Марса, которая вот уже столько десятилетий представала его глазам. «Пять тысяч экземпляров напечатаны и переплетены», -- подумал он. –- «Причем половина из них в марсианский вубовый мех с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который мы только смогли обнаружить. Издание и так оказалось убыточным, а теперь...»

Один из экземпляров книги лежал на его столе. «De Rerum Natura» (1) Лукреция в поэтично-возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Главсон со злостью пролистнул хрустящие белые страницы. «Кто бы подумал, что на Марсе найдутся знатоки столь старинного текста?» - размышлял он. -- «И мужчина в приемной -- это всего лишь один из тех восьми человек, что написали или позвонили в «Обелиск Книги» по поводу спорного параграфа».

Спорного? Здесь не оставалось места для дискуссии: правы были восемь местных латинских ученых. Оставалось только добиться, чтобы они не подняли шума и напрочь забыли, что, читая издание «Обелиска», наткнулись на этот самый исковерканный параграф.

Коснувшись кнопки настольного селектора, Главсон сказал секретарше:

- Ладно, впустите его.

Иначе он никогда не уйдет -- такой останется ждать в припаркованной машине. Это в духе ученых: можно подумать, у них неисчерпаемый запас терпения.

Дверь открылась, и показался высокий седой мужчина в старомодных земных очках и с портфелем в руке.

-- Спасибо, мистер Главсон, -- начал он, заходя в кабинет. -- Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает подобного рода ошибку такой важной.

Он уселся возле стола и энергичным движением расстегнул молнию на портфеле.

-- Ведь мы -- колониальная планета. Все наши ценности, моральные нормы, артефакты и обычаи пришли с Земли. ККОВАЧОТА полагает, что ваше издание книги...

-- ККОВАЧОТА? -- перебил Главсон. Название было ему незнакомым, но он все равно застонал. Не иначе это одна из тех нелепых контор, которые бдительно изучают все печатные произведения, выпускаются ли они на Марсе или прибывают с Земли.

-- Комитет по Контролю за Общей Верностью и Абсолютной Чистотой от Ошибок Текстовых Артефактов, -- пояснил Брэндис. -- Я захватил с собой аутентичный, правильный земной выпуск «De Rerum Natura» -- в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.

«Местное» в его произношении получило оттенок грязи и посредственности. «Как будто Обелиск, печатая книги, занимается чем-то гнусным», -- возникла у Главсона тягостная мысль.

-- Давайте рассмотрим неаутентичные искажения. Прошу, изучите сначала внимательно мой экземпляр, -- посетитель выложил на стол Главсона потрепанную старинную книгу земной печати, -- где представлен правильный текст. А потом, сэр, версию вашего издательства, тот же самый отрывок.

Рядом с маленькой синей древней книжицей он поместил одно из красивых массивных изданий в переплете из вубового меха, которые выпустила компания «Обелиск Книги».

-- Я приглашу сюда редактора, -- сказал Главсон. Нажав на кнопку селектора, он обратился к мисс Помодж, -- Попросите Джека Снида, пожалуйста.

-- Хорошо, мистер Главсон.

-- В цитате из подлинного издания, -- продолжил Брэндис, -- представлено переложение латыни в следующей десятислоговой форме. Кхе.

Он смущенно откашлялся и начал вслух:

И боль, и скорбь тогда оставят нас.
Исчезнем мы -- не станет чувств тотчас.
Сольются вместе море, небо, твердь,
И двинуться не сможем сами впредь.

-- Я знаю эту строфу, -- резко вставил уязвленный Главсон: этот человек отчитывал его как ребенка.

-- Данный катрен, -- объяснял дальше посетитель, -- отсутствует в вашем издании, а вместо него там находится следующее фальшивое четверостишие, Бог знает какого происхождения. Позвольте.

Взяв в руки роскошную книгу «Обелиска» с переплетом из вубового меха, он пролистал страницы до нужного места и прочитал.

И боль, и скорбь тогда оставят нас.
Земли предел скрывает то сейчас.
Где смерть, там начинается река:
Конец сулит блаженство на века.

Уставившись пристальным взглядом на Главсона, Брэндис шумно захлопнул переплетенный вубовым мехом том.

-- Что самое неприятное, -- продолжил он, -- посыл этого четверостишия диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то ведь должен был его придумать: Драйден такого не писал и Лукреций тоже.

Брэндис рассматривал президента издательства так, словно считал, что это сделал лично Главсон.

Дверь кабинета распахнулась, и вошел главный редактор компании.

-- Он прав, -- обреченно сообщил Джек Снид своему начальнику. -- И это только одно искажение из примерно тридцати. Я проштудировал весь текст, когда начали приходить письма. А теперь взялся за остальные издания нашего осеннего каталога, -- хмыкнув, он добавил. -- В нескольких из них я тоже нашел искажения.

Главсон обратился к нему:

-- Вы последним вычитывали текст перед тем, как отправить его в печать. Тогда в нем были эти ошибки?

-- Конечно, нет, -- ответил Снид. -- И я лично проверял гранки -- в них изменения тоже еще не возникли. Они не появляются вплоть до полной готовности переплетенных книг, как бы странно это ни звучало. А точнее, переплетенных золотом и вубовым мехом. Экземпляры с обычным картонным переплетом -- те в порядке.

Главсон моргнул.

-- Но они же из одного тиража. Они вместе проходили через прессы. И вообще у нас изначально не стоял в планах эксклюзивный дорогой переплет. Только в последний момент, во время обсуждения коммерческий отдел предложил представить
половину тиража в таком виде.

-- Похоже, нам придется пристально изучить все, что касается марсианского вубового меха, - сказал Джек Снид.

Часом позже престарелый подрагивающий Главсон в компании редактора Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента кожезаготовительного предприятия «Идеал Инкорпорейтед», у которого «Обелиск» приобрел вубовый мех для переплета своих книг.

-- Во-первых, -- заговорил Главсон с напористой деловой интонацией, -- что такое вубовый мех?

-- В целом, -- ответил Саперштейн, -- если отвечать на ваш вопрос буквально, это мех марсианского вуба. Понимаю, джентльмены, это вам многого не говорит, но это хотя бы отправная точка, аксиома, на которой мы все можем согласиться, чтобы дальше начать выстраивать что-то более значительное. Чтобы не ограничиться пустыми словами, давайте я вам вкратце объясню, что из себя представляет вуб. Его мех ценится, помимо всего прочего, за редкость. Редок он потому, что вубы умирают совсем нечасто. Я имею в виду, что убить вуба -- даже больного или старого -- практически невозможно. И даже после его смерти шкура вуба продолжает жить. Благодаря этому качеству уникальную ценность приобретают и сделанные из нее предметы интерьера, или, как в вашем случае, переплеты с длинным сроком жизни, на который и рассчитаны высоко ценимые книги.

Главсон вздохнул и перевел рассеянный взгляд в окно под продолжающийся монотонный рассказ Саперштейна. По соседству его редактор строчил замысловатые заметки с мрачным выражением на молодом энергичном лице.

-- Партия, поставленная по вашему запросу, -- рассказывал Саперштейн, -- и помните: это вы к нам обратились, а не мы к вам, -- состояла из самых отборных и безупречных шкур из наших огромных запасов. Эти живые шкуры сами по себе сияют уникальным блеском, и нет ничего похожего на них ни на Марсе, ни дома на Земле. Они самовосстанавливаются при появлении надрывов или царапин. С месяцами ворс на них густеет, так что обложки ваших книг становятся все роскошнее, а потому они такие востребованные. Через десять лет высота ворса на этих переплетенных вубовым мехом книгах...

Снид прервал его:

-- Значит, шкура все еще живая. Любопытно. А сам вуб, как вы говорите, настолько хитрый, что его практически невозможно убить. -- Он бросил быстрый взгляд на Главсона. -- Все тридцать с чем-то искажений текста, возникших в наших книгах, касаются бессмертия. Изменение Лукреция происходило по одному принципу: оригинальный текст утверждает, что человек не вечен, что даже если он продолжает жить после смерти, это не имеет никакого значения, поскольку у него не сохранится воспоминаний о существовании здесь. Вместо этого, новые поддельные отрывки открыто и безапелляционно заявляют о будущей жизни, основанной на настоящей; как вы говорите, в полном несоответствии со всей философией Лукреция. Понимаете, с чем мы столкнулись? Чертова вубова философия перекрыла философию различных авторов. Вот и все, начало и конец.

Он прервался и снова стал молча черкать заметки.

-- Как может шкура, -- последовал требовательный вопрос Главсона, -- даже вечно живая, оказывать влияние на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, сфальцованные листы склеены и сшиты -- это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, эта чертова шкура, действительно жива, -- а я с трудом могу в это поверить, -- он пристально посмотрел на Саперштейна, -- Даже если она жива, что поддерживает ее жизнь?

-- Мельчайшие частички питательных веществ, взвешенные в атмосфере, -- услужливо ответил тот.

Главсон поднялся на ноги:

-- Пойдем. Это какая-то нелепость.

-- Она вдыхает частички, -- настаивал Саперштейн, -- через поры. -- В его тоне звучало чувство собственного достоинства, даже укор.

Не поднявшийся вместе с руководителем за изучением своих записей Джек Снид задумчиво произнес:

-- Некоторые измененные тексты совершенно потрясающие. Встречается как полный пересмотр исходного отрывка -- и задумки автора -- в случае с Лукрецием, например, так и трудноуловимые, едва заметные исправления, -- если тут можно использовать это слово -- которые приводят тексты в большее соответствие с доктриной вечной жизни. Настоящий вопрос такой. Мы столкнулись всего лишь с точкой зрения одной из форм жизни, или в словах вуба есть правда? Взять, к примеру, поэму Лукреция: замечательная, очень красивая и интересная -- как поэзия. Но, может, они неверна в качестве философии. Не знаю. Это не моя работа, я всего лишь редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор не должен привносить свое мнение в авторский текст. Но это именно то, что делает вуб, или, во всяком случае, оставшаяся после вуба шкура. -- и он замолчал.

Саперштейн сказал:

-- Хотел бы я знать, привнес ли он что-либо значимое.

(1) De rerum natura -- О природе вещей (лат.)

119. С мехом по жизни

Не по обложке

(Филип Дик)

Директор издательства «Обелиск Букс» был по-стариковски вспыльчив.

— Не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже в печати. Если в тексте ошибка, уже ничего не поделаешь, — раздраженно бросил он.

— Но, мистер Мастерс, это чрезвычайно серьезная ошибка, сэр. Если он прав, конечно. Мистер Брендис утверждает, что вся глава...

— Я читал его письмо и даже разговаривал по видеофону. Мне известна его позиция.

Мастерс подошел к окну и обратил угрюмый взгляд на засушливую и испещренную кратерами поверхность Марса — долгие годы перед глазами один и тот же пейзаж. Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, подумал он. И половина из них в обложке из марсианского вубмеха с золотым тиснением. Более элегантного и дорогого материала не найти. Мы уже изрядно потратились на это издание, и тут такое.

На столе лежал экземпляр книги Лукреция «О природе вещей» в благородном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито перевернул хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся такие знатоки древних текстов, размышлял он. В приемной его ждет один из тех восьмерых, кого спорный отрывок побудил написать или позвонить в «Обелиск Букс».

Спорный ли? Спорить тут не о чем. Все восемь марсианских латинистов правы. Вопрос лишь в том, как бы их тихо выпроводить и заставить забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и наткнулись на подозрительный отрывок.

Мастерс нажал кнопку внутренней связи и проворчал:

— Ладно, пусть заходит.

Иначе посетитель никогда не уберется, так и будет торчать у издательства. У этих ученых терпения не занимать.

Дверь отворилась, и на пороге возник высокий седой человек в старомодных очках по земной моде, с портфелем в руке.

— Благодарю вас, мистер Мастерс, — начал он. — Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация придает огромное значение подобным ошибкам.

Не дожидаясь приглашения, он уселся за стол и проворно расстегнул портфель.

— Не будем забывать, что Марс — всего лишь колония. Все наши ценности, устои, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. ПОДОЗРИПА считает печать этой книги. . .

— ПОДОЗРИПА? — перебил Мастерс.

Такой аббревиатуры он никогда не слышал, но все равно тяжело вздохнул. Судя по всему, одна из многих бдительных и эксцентричных организаций, которые просматривают все, что выходит из-под печатного станка на Марсе или присылается с Земли.

— «Повсеместный дозор за разнообразными искажениями и подделкой артефактов», — пояснил Брендис. — Я захватил классическое земное издание «О природе вещей» в том же переводе Драйдена, что и местное.

Из-за ударения на слове «местное» оно приобрело оттенок чего-то оскорбительного и второсортного. Можно подумать, размышлял Мастерс, что книгопечатание само по себе — дело предосудительное.

— Теперь разберем искажения. Для начала настоятельно рекомендую вам изучить мой экземпляр, — он выложил на стол Мастерса засаленный, изрядно потрепанный «земной» томик и открыл его на нужной странице, — абсолютно корректный. А затем, сэр, экземпляр вашего издания. Один и тот же отрывок.

Рядом с видавшей виды синей книжицей появился роскошный вубмеховый фолиант, выпущенный издательством «Обелиск Букс».

— Пожалуй, здесь не хватает литературного редактора, — произнес Мастерс. По внутренней связи он попросил секретаря пригласить к нему Джека Снида.

— Да, мистер Мастерс, — откликнулась мисс Хэнди.

— Классическое издание, — продолжал Брендис, — представляет собой ритмический перевод с латыни.

Он смущенно откашлялся и прочел вслух:

Свободны мы будем от горя оков и от боли*,
И ощущений мирских не пробудится боле.
Даже коль небо и суша однажды с морями сольются,
Мы позабудем о том, и тела наши в прахе сотрутся.

— Я прекрасно знаю этот отрывок, — резко сказал Мастерс, начиная закипать: посетитель читал ему нотацию, будто мальчишке.

— Это четверостишие, — ответил Брендис, — отсутствует в вашем издании, и на его месте появляется другое, фальшивое. Бог его знает, откуда он взялось. Позвольте.

Он пролистал роскошное вубмеховое издание «Обелиска», нашел нужное место и зачитал:

Свободны мы будем от горя оков и от боли,
Хоть не дано осознать человеку в земной его роли.
Лишь после смерти познаем миры, что наш путь продолжают:
Людям блаженство навеки земная юдоль предвещает.

Буравя Мастерса взглядом, Брендис шумно захлопнул вубмеховый переплет.

— Досаднее всего, — продолжал он, — что смысл этого четверостишия диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал. Драйден такого не писал, Лукреций тоже.

Он уставился на Мастерса, словно подозревал в содеянном именно его.

Дверь кабинета открылась, и вошел литературный редактор издательства Джек Снид.

— Этот человек прав, — обратился Снид к шефу. В его голосе сквозила покорность. — И это лишь одна замена из тридцати или около того. Как только начали приходить письма, я перелопатил всю книгу. Теперь вот штудирую прочие позиции из осеннего каталога. В некоторых из них тоже нашлись метаморфозы, — нехотя добавил он.

— Вы последним вычитывали корректуру до отправки ее в набор. В ней были ошибки? — спросил Мастерс.

— Ни единой, — ответил Снид. — Я ведь лично вычитал все гранки, в них тоже не было никаких изменений. Как бы это странно ни звучало, правки появляются только в переплетенных экземплярах. Или, если точнее, в экземплярах с золотым вубмеховым переплетом. С томами в картонных обложках все нормально.

Мастерс прищурился.

— Но ведь все они выпускались одним тиражом. Одновременно печатались в типографии. Кроме того, изначально мы не планировали делать эксклюзивные дорогие переплеты. Решение принималось в последнюю минуту, и с подачи отдела продаж половину тиража мы обернули в вубмех.

— Сдается мне, нам предстоит провести очень тщательное расследование по поводу марсианского вубмеха, — заметил редактор.

Час спустя старик Мастерс в сопровождении Джека Снида доковылял до заготовительной конторы «Идеал», которая поставляла издательству «Обелиск Букс» вубмех для переплетов. Визитеров встретил торговый агент Лютер Саперштейн.

— Во-первых, — отрывисто и по-деловому заговорил Мастерс, — что такое вубмех?

— В общем и целом, если отвечать на ваш вопрос буквально, это мех марсианского вуба. Я знаю, джентльмены, что вам это почти ничего не скажет, но, по крайней мере, это точка отсчета, постулат, с которым мы все можем согласиться и, отталкиваясь от которого, прийти к чему-то более конкретному. Если вы позволите помочь вам, я расскажу, что собой представляет вуб. Мех его ценится, помимо прочего, потому, что он редок. Вубмех встречается очень редко, потому что вуб очень редко умирает. Я имею в виду, что убить вуба практически невозможно, даже старого или больного. И даже если вуб мертв, его шкура жива. Благодаря этому свойству она имеет уникальную ценность для дизайна интерьера, или, как в вашем случае, для переплета дорогого издания на все времена.
Пока Саперштейн бубнил, Мастерс вздыхал и равнодушно глядел в окно. Сидящий рядом литредактор делал загадочные пометки в блокноте. Его молодое и энергичное лицо выражало недоумение.

— Заказ, — продолжал Саперштейн, — который мы для вас выполняли… Не забывайте: вы пришли к нам, а не мы к вам. …Так вот, ваш заказ — это великолепные, отборные шкуры из наших гигантских запасов. Эти живые шкуры излучают неповторимый блеск сами по себе. С ними ничто не сравнится ни на Марсе, ни на Земле. Если шкуру порвать или поцарапать, она восстанавливается сама. Постепенно она обрастает все более пышным ворсом, поэтому обложки ваших томов будут становиться все роскошнее и, следовательно, будут пользоваться все большим спросом. А лет через десять высочайшее качество вубмеховых книг…

Снид перебил его:

— Значит, шкура еще жива. Занятно. И вуб, как вы говорите, настолько ловок, что убить его практически невозможно, — он бросил быстрый взгляд на Мастерса. — Все тридцать с лишним исправлений в наших книгах касаются бессмертия. Особенно показателен в этом смысле Лукреций. Оригинальный текст учит, что человек — существо временное, что даже если он продолжит существование после смерти, это ничего не значит, поскольку он совершенно забудет о своем бытии в этом мире. Вместо этого появляется фальшивый отрывок и прямо говорит о будущей жизни, основанной на этой. Как вы говорите, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, какая картинка вырисовывается? Философия треклятого вуба, наложенная на философию разных авторов. Вот так, ни больше, ни меньше.

Он умолк и снова вернулся к своим каракулям.

— Как может шкура, — спросил Мастерс, — даже вечно живая, влиять на содержание книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, листы склеены и сшиты. Это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, то есть чертова шкура, действительно жива, я вряд ли в это поверю, — он посмотрел на Саперштейна. — Если она жива, то чем же она питается?

— Мельчайшими частицами пищи, парящими в атмосфере,— вкрадчиво ответил Саперштейн.

Мастерс поднялся:

— Пойдем. Это смешно.

— Она поглощает частицы пищи сквозь поры, — тон Саперштейна был полон достоинства, даже укоризны.

Джек Снид, в отличие от шефа, остался сидеть. Изучая свои заметки, он задумчиво произнес:

— Знаете, встречаются совершенно замечательные исправления. Они могут либо абсолютно менять текст оригинала — и авторский замысел, как в случае с Лукрецием, — либо представлять собой очень тонкие, почти незаметные правки, даже в одно слово, если оригинал больше соответствует учению о вечной жизни. Но главный вопрос не в этом. Мы столкнулись просто с мнением одной конкретной формы жизни, или же вуб знает, о чем говорит? Взять ту же поэму Лукреция: она возвышенна, прекрасна, интересна — как поэзия. Но как философия, возможно, она ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я просто редактирую книги, но не пишу их. Последнее, что должен делать хороший литредактор, — самостоятельно интерпретировать авторский текст. Но именно это делает вуб или, во всяком случае, его шкура.

Снид снова погрузился в молчание.

— Хотел бы я знать, насколько ценны ее правки, — заметил Саперштейн.

*За основу перевода стихотворных отрывков был взят перевод с латинского Ф. Петровского.

120. Свин-с-крылышками

Пожилой вспыльчивый президент компании «Обелиск Букс» повысил голос:
- Я не собираюсь с ним встречаться, мисс Хэнди. Тираж уже отпечатан, и даже если в тексте ошибка, ничего не поделаешь.
- Но мистер Мастерс, сэр, ошибка значительная. Если он прав... Мистер Брэндис считает, что вся глава...
- Я прочел письмо и переговорил с ним по видеофону. Знаю, что он считает, - подойдя к окну, Мастерс мрачно уставился на сухую, покрытую кратерами поверхность Марса, ничуть не изменившуюся за много лет. Пять сотен экземпляров, отпечатанных и переплетенных. И что еще важнее, половина тиража переплетена в шкуру марсианского уаба с золотой печатью. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно найти. Мало было прежних потерь, теперь еще и это.
Копия книги лежала на его столе. «О природе вещей» Тита Лукреция Карра, в дивном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перевернул несколько хрустящих белоснежных страниц. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется знаток древних текстов? А человек, ожидавший в приемной, был всего лишь одним из тех восьми читателей, которые написали или позвонили в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Какой там спор – все восемь латинских всезнаек оказались правы. Речь уже шла только о том, чтобы замять скандал и заставить их вообще забыть о существовании этой книги и об испорченном отрывке.
Нажав кнопку интеркома, Мастерс приказал секретарше:
- Впустите.
Иначе посетитель не уберется, а будет терпеливо выжидать там. Всезнайки вообще все такие, у них терпения выше крыши.
Дверь открылась, на пороге вырос статный седовласый мужчина в старомодных терранских очках и с портфелем.
- Благодарю, мистер Мастерс, - он подошел ближе. – Позвольте объяснить, сэр, отчего моя организация считает подобную ошибку столь важной. – Он сел за стол и быстро щелкнул замками портфеля. – В конце концов, мы планета-колония. Все наши ценности, нравы, обычаи, предметы прибывают с Терры. БУПИНА оценивает ваше издание как...
- БУПИНА? – перебил Мастерс. Слышать об этом чуде он не слышал, но застонал. Наверняка одно из тех идиотских учреждений по надзору, что отслеживают и напечатанные здесь, на Марсе, и привезенные с Терры книги.
- «Бдительные Уничтожители Подпорченных И Негодных Артефактов», - пояснил Брэндис. – У меня с собой аутентичное терранское издание поэмы, в переводе Драйдена, как и ваше. – «Ваше» прозвучало в его устах так, будто «Обелиск Букс» была скверненькой подпольной типографией. – Давайте проверим чужеродные вставки. Настоятельно прошу вас вначале изучить мой экземпляр, - он положил раскрытую, потрепанную терранскую книгу на стол Мастерса, - в котором текст верен. А затем, сэр, вашу копию, тот же отрывок. – Рядом со старинным голубым томиком лег великолепный том в шкуре уаба, выпущенный «Обелиск Букс».
- Позвольте пригласить сюда литературного редактора, - Мастерс нажал кнопку интеркома. – Вызовите, пожалуйста, Джека Снида.
- Да, мистер Мастерс.
- Итак, в аутентичном издании, - продолжал Брэндис, - мы видим следующие строки... Кхм. – Он смущенно откашлялся и начал читать вслух:
- «С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо...»
- Я это знаю, - отрубил Мастерс, почувствовав себя задетым. Гость поучал его, словно школьника.
- Эти строки, - промолвил Брэндис, - исчезли из вашего издания, а вот этот фальшивый отрывок – Бог знает, откуда он взялся – появился вместо них. Вот, извольте. – Взяв роскошный том, он пролистал его, нашел место и начал читать:
- «Дальних достигнем пространств после нашей кончины –
Их на Земле мы не ведали, скованы плотью,
И прикоснемся душою к небесным блаженствам...»
Брэндис посмотрел на Мастерса и захлопнул книгу.
- Что самое ужасное – этот отрывок несет в себе идею, диаметрально противоположную идее всего произведения. Откуда он взялся? Кто-то ведь должен был написать его, но не Драйден и не Лукреций.
В его глазах читалось обвинение самому Мастерсу.
Дверь распахнулась, вошел литературный редактор Джек Снид.
- Он прав, - Снид, видимо, смирился с неудачей. – И это лишь одна вставка из тридцати или около того; я штудировал все издание с того момента, как появились первые изменения. А теперь изучаю другие книги из нашего осеннего каталога. Я... гм... нашел в нескольких такие же вставки.
- Вы последним держали корректуру перед отправкой в набор, - сказал Мастерс. – Тогда ошибки были?
- Ни единой, - ответил Снид. – И я лично вычитывал гранки, но и там все было в порядке. Это кажется бессмысленным, но... они не появлялись до тех пор, пока не переплели последнюю книгу. Точнее, последнюю из тех, что в шкуре уаба и с золотой печатью. С обычными книгами все нормально.
Мастерс моргнул.
- Но это одно и то же издание. Они печатались одновременно. Мы вообще-то и не планировали шикарных вариантов – просто в последнюю минуту обсудили все и... и отдел продаж предложил эту идею.
- Мне кажется, - сказал Снид, - надо бы поизучать эту марсианскую шкурку в подробностях.
Часом позже постаревший и осунувшийся Мастерс и верный Джек Снид оказались лицом к лицу с Лютером Саперштейном, деловым агентом заготовительной компании «Совершенство, Инк.». Именно у них «Обелиск Букс» приобрела материал для восхитительного переплета.
- Начнем с того, - нарочито бодро заговорил Мастерс, - что же такое на самом деле шкура уаба?
- Ну, - ответил Саперштейн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете – это не что иное, как шкура марсианского уаба. Понимаю, это не о многом вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это некая отправная точка, постулат, от которого мы все можем оттолкнуться и выстроить дальнейшее рассуждение. Чтобы разъяснить вопрос, позвольте мне коснуться природы самого уаба. Шкура так ценна, помимо всего прочего, потому что это редкость. А редкостью она является оттого, что уаб очень редко умирает. Видите ли, умертвить уаба – дело почти невозможное, даже если особь больная или старая. А если это и случается, шкура после гибели животного продолжает жить. Такое качество придает материалу особенную ценность для дизайна интерьера или, как в вашем случае, для дизайна ценной, долговечной, классической книги.
Пока Саперштейн вещал, Мастерс, вздыхая, оцепенело глядел в окно. Сидевший рядом литредактор, с мрачным выражением на юном волевом лице, что-то чиркал в блокноте.
- Товар, который мы предложили во время вашего визита, - продолжал Саперштейн, - и заметьте, вашего – не мы искали вас, а вы нас, - представлял собой лучшие, специально отобранные изделия из нашего громадного запаса. Эти живые шкуры излучают особый блеск, с которым не сравнится ничто – ни на Марсе, ни на родной Терре. Любой порез или царапину шкура сразу же залечивает. На протяжении месяцев на ней растет роскошная шерсть, так что переплеты ваших книг приобретают все большее великолепие и, следовательно, становятся еще более дорогими. Через десять лет качество шерсти на переплетах...
- Так значит, шкура живая, - перебил Снид. – Надо же. А ваш уаб такой прыткий, что и не доберешься до него. – Он бросил быстрый взгляд в сторону Мастерса. – Каждое из тридцати с чем-то изменений в тексте касается бессмертия. Учение Лукреция типично – в оригинале речь идет о том, что человек смертен, и если даже от него остается что-то после кончины, это не имеет значения, поскольку уничтожается его память. А новые вставки повествуют о новой жизни и продолжении бытия, и это, как вы уже отметили, совершенно расходится со всей философией Лукреция. Понимаете, что получается, а? Чертова уабова философия стирает мысли авторов. Вот вам и все, от первой буквы до последней. – Он замолчал, исследуя свои заметки.
- Как шкура, - возопил Мастерс, - пусть и вечно живая, может повлиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы обрезаны, блоки склеены и сшиты! Это невероятно. Даже если проклятая шкура действительно жива – а я в это не верю! – Он уставился на Саперштейна. – Если она живет, то за счет чего?
- Мельчайшие питательные частицы, содержащиеся в атмосфере, - успокаивающе молвил Саперштейн.
- Идем! Это уже смешно, - Мастерс вскочил.
- Она впитывает частицы через поры, - тон Саперштейна был уверенным, с оттенком укора.
Джек, просматривавший записи, не последовал примеру работодателя, а сказал задумчиво:
- Некоторые из исправлений поразительны. Они варьируются от полного изменения, - как в случае с Лукрецием, - оригинального текста, до незначительных, порой едва уловимых, если можно так сказать, вмешательств в отрывок с тем, чтобы приблизить его к доктрине вечной жизни. Вопрос заключается вот в чем. Мы имеем дело с частным мнением одной жизненной формы или... или же уаб знает о вечности наверняка? Вот, к примеру, поэма Лукреция – да, она великолепна, она интересна как поэтическое творение, но, быть может, философия ее ошибочна? Кто знает... Это не моя специальность – я всего-то редактирую книги. Я их не пишу. Последнее, что может сделать хороший редактор – это начать перевирать автора. Но именно этим и занимается уаб или кто там остался от уаба.
И он умолк.
- Хотел бы я знать, добавил ли он что-то толковое, - сказал Саперштейн.

121. сентиментальные спагетти

Пожилой ворчливый директор издательства «Обелиск Букс» раздраженно произнес:

- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже сдана в печать. Даже если в тексте и есть ошибка, мы ничего не сможем сделать.

- Но, мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди, - это очень серьезная ошибка. Что если он прав? Мистер Брэндис утверждает, что целая глава...

- Я читал его письмо и говорил с ним по видеотелефону. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну и угрюмо окинул взглядом бесплодную, изрезанную кратерами поверхность Марса, которую он уже десятки лет наблюдал из своего офиса. «Пять тысяч экземпляров напечатано и сдано в переплет, - подумал он. – А у половины обложка из шкуры марсианского уаба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который мы только могли сыскать. Сколько вложено в это издание, и тут на тебе».

На столе лежала книга. Это была поэма Лукреция «О природе вещей» в превосходном, проникнутом высокими чувствами переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перелистывал хрустящие белые страницы. «Разве можно было предположить, чтобы кто-нибудь на Марсе знал этот древний текст так хорошо?» - размышлял он. Человек, ожидавший в приемной, был одним из восьми, кто написал или позвонил в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного ли? Вне всякого сомнения, восьмеро местных ученых-латинистов были правы. Главное, пусть идут себе с миром, забудут, что вообще читали книгу издательства и обнаружили в ней этот злосчастный отрывок.

Нажав кнопку на переговорном устройстве, Мастерс сказал секретарше:

- Хорошо, пригласите его.

Иначе он никогда не уйдет, а, припарковавшись, будет ждать до последнего. Это так похоже на ученых. Кажется, у них безграничное терпение.

Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий седовласый человек с портфелем и в старомодных очках в стиле, как носили на Земле.

- Спасибо, мистер Мастерс, - поблагодарил он, входя. – Позвольте вам объяснить, сэр, почему наше сообщество считает эту ошибку такой серьезной.

Он сел за стол и быстрым движением раскрыл портфель.

- Мы ведь колониальная планета. Все ценности, нравы, традиции и произведения искусства мы унаследовали с Земли. САПИИПА считает, что ваше издание этой книги...

- САПИИПА? – с недовольным вздохом перебил Мастерс, хотя никогда раньше об этом и не слыхивал. Должно быть, это какие-нибудь из тех бесчисленных чудаков, которые неусыпно бдят за всем, что печатается, будь то здесь на Марсе или же на Земле.

- Стражи аутентичности произведений искусства и прочих артефактов, - пояснил Брэндис. – У меня с собой есть подлинный экземпляр поэмы, выпущенный на Земле и не содержащий ошибок. Это перевод Драйдена, как и ваше местное издание.

Он сделал ударение на слове «местное», словно это что-то гнусное и второсортное. «Будто бы вся наша деятельность по книгопечатанию попахивает чем-то сомнительным», - подумал Мастерс.

- В тексте есть недостоверные вставки. Сначала прочитайте отрывок в моем экземпляре, - он открыл в нужном месте и положил на стол старенькую потрепанную книжицу, отпечатанную на Земле. - Здесь все верно. А теперь, сэр, тот же самый фрагмент в вашем издании.

Рядом с ветхой голубой книжицей он поместил один из роскошнейших массивных экземпляров «Обелиск Букс» в переплете из шкуры уаба.

- Я бы хотел пригласить сюда нашего редактора, - сказал Мастерс и, нажав кнопку на переговорном устройстве, обратился к мисс Хэнди:

- Позовите, пожалуйста, Джека Снида.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В подлинном издании, - начал Брэндис, - мы читаем ритмизованный перевод с латинского. Гм.

Он смущенно откашлялся и начал читать вслух:

Тоска, печаль и боль минует нас,
Не будет чувств - огонь навек угас.
Земля и море сгинут в небе пусть,
Нас больше нет, нас не постигнет грусть.

- Я знаю отрывок, - резко бросил Мастерс, почувствовав себя уязвленным. Этот ученый еще и лекции ему читать будет, словно он дитя малое.

- Данного четверостишия, - продолжал Брэндис, - нет в вашем издании, а вместо него появляется подложное и вообще бог весть откуда взявшееся. Позвольте я зачитаю.

В поисках отрывка он перелистал великолепный экземпляр «Обелиск Букс», а потом снова прочитал вслух:

Тоска, печаль и боль минует нас,
Почив, мы будем слышать моря глас
О том, что жизнь сулит блага навек,
О чем и не помыслит человек.

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул книгу.

- Возмутительнее всего то, - рассуждал Брэндис, - что это четверостишие полностью идет в разрез с идеями, проповедуемыми во всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал, и это не Драйден и не Лукреций, - он уставился на Мастерса, как будто подозревал, что это его рук дело.

Дверь офиса отворилась, и в нее вошел редактор издательства Джек Снид.

- Он прав, - сказал он смиренно начальнику. – И это лишь одна из порядка тридцати подмен, встречающихся в тексте. Когда начали поступать письма, я решил перелопатить всю поэму. А теперь приступил и к другим недавно отпечатанным книгам из нашего осеннего перечня, - добавил он недовольно. – В некоторых из них я тоже обнаружил подмены.

- Вы последний редактировали текст перед сдачей в набор. Были ли там эти ошибки? – спросил Мастерс.

- Ни единой, - ответил Снид. – Я лично правил гранки, и этих подмен там тоже не было. Они появились только после того, как книги заключили в переплет. Не знаю, насколько вам это покажется логичным. Если точнее, то дело касается книг в переплете из уабовой шкуры с золотым тиснением. А с остальными, в обычных картонных переплетах, все в порядке.

Мастерс заморгал.

- Но это то же самое издание. Их напечатали одновременно. По правде сказать, сначала в наши планы и не входил эксклюзивный дорогостоящий переплет, лишь в последнюю минуту мы посовещались, и коммерческий отдел предложил выпустить половину экземпляров в переплете из уабовой шкуры.

- Я думаю, нам нужно тщательно выяснить, что представляет собой шкура марсианского уаба, - заметил Джек Снид.

Где-то через час стареющий, утративший твердость походки Мастерс и редактор Джек Снид сидели лицом к лицу с Лютером Саперштейном, торговым агентом корпорации «Совершенство», занимающейся поставками шкур. Именно у них издательство закупило уабову шкуру, из которой потом изготовлялись переплеты.

- Во-первых, - начал Мастерс оживленным деловым тоном, - что такое уабова шкура?

- Если отвечать на ваш вопрос прямо, то это шкура марсианского уаба, - пояснил Саперштейн. - Я знаю, вам это почти ни о чем не говорит, господа, но у нас, по крайней мере, есть утверждение, от которого можно оттолкнуться и с которым мы все согласны. Начав с него, мы придем к чему-нибудь более осязаемому. Чтобы стало понятнее, позвольте, я немного расскажу о самом уабе. Его шкура очень ценится, потому что, кроме всего прочего, это очень большая редкость, ведь уаба почти никогда не берет смерть. Я имею в виду, что убить его едва ли возможно, даже больного или старого. Но когда и удается, шкура все равно продолжает жить. Это уникальное свойство передается предметам интерьера или, как в вашем случае, переплету, в который заключают ценные книги для дольшей сохранности.

Мастерс вздохнул и уныло посмотрел в окно, пока Саперштейн продолжал бубнить. Рядом сидел редактор и с таинственным выражением на живом моложавом лице делал какие-то краткие загадочные записи.

- То, что мы вам продали, когда вы к нам обратились - заметьте, вы сами обратились к нам, не мы к вам - это изысканнейшая и отличнейшая шкура из всех наших обширных запасов, - заявил Саперштейн. – Она живая, и от нее исходит необыкновенное сияние. Ничего подобного нет ни на Марсе, ни у нас на родине, на Земле. Если ее порвать или поцарапать, то она самовосстановится. Со временем мех будет становиться все гуще, а обложки ваших книг все роскошнее. Их ждет огромный спрос. Лет через десять эти книги в переплете из уабовой шкуры с густым мехом...

Тут Снид перебил:

- Значит, шкура все еще живет. Любопытно. А уаб, как вы сказали, настолько ловок, что его практически невозможно убить.

Он кинул быстрый взгляд на Мастерса.

- Эти странные подмены, обнаруженные в текстах наших изданий, все до единой из тридцати, имеют отношение к бессмертию. Лукреция отредактировали, и это символично. В оригинале речь идет о том, что человек бренен, что даже если он и выживет после смерти, то это не важно, поскольку он ничего не будет помнить о своем прошлом существовании. Вместо этого появляется новый подложный фрагмент, в котором прямо говорится о будущей жизни, произрастающей из нынешней, что, как вы точно подметили, полностью противоречит всей философии Лукреция. Теперь понимаете, не так ли? Убеждения этого чертова уаба наслаиваются на убеждения других авторов. Вот в чем все дело.

Он внезапно замолчал и продожил записывать в полном безмолвии.

- Но как может шкура, - заинтересовался Мастерс, - пусть и вечноживущая, повлиять на содержание книги? Текст уже напечатан, листы разрезаны, склеены и прошиты – это немыслимо. Я едва ли смогу в это поверить, даже если переплет, точнее, эта чертова шкура на самом деле живая.

Он пристально уставился на Саперштейна.

- А если она живая, то чем же она питается?

- Подвешенными в воздухе микроскопическими частичками пищи, - ответил Саперштейн невозмутимо.

Вставая, Мастерс проговорил:

- Пойдемте. Это же нелепо.

- Она вдыхает частички через поры, - пояснил Саперштейн полным достоинства тоном и чуть ли не с упреком.

Перечитывая записи и продолжая сидеть на месте, Джек Снид глубокомысленно произнес:

- Некоторые из исправленных текстов очень любопытны. Одни полностью идут в разрез с оригиналом и замыслом автора, как с Лукрецием, а в другие, не противоречащие учению о вечной жизни, внесены лишь небольшие, едва различимые исправления, если так можно выразиться. Возникает один вопрос: это только частное мнение определенной формы жизни или же уаб знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция. Она замечательна, красива и интересна как поэзия, но как философия, возможно, и ошибочна. Я не знаю. Это не мое дело. Я всего лишь редактирую книги, но не пишу их. Самовольно интерпретировать текст автора - это последнее, что станет делать хороший редактор. Но именно это и делает уаб, ну или его шкура.

Он умолк.

- Интересно знать, добавил ли он что-нибудь стоящее, - полюбопытствовал Саперштейн.

122. Татьяна Романенко

Дело не в обложке
(Филипп К. Дик)

Пожилой, в меру сердитый президент издательства «Обелиск» раздраженно сказал:

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Верстка уже в печати. Даже если в тексте ошибка, мы уже ничего не можем сделать.

- Но, мистер Мастерс, – сказала мисс Хэнди, – это слишком значительная ошибка, сэр. Если он, конечно, прав. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава…

- Я читал его письмо. И я говорил с ним по видеофону. Я знаю, что именно он утверждает.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и угрюмо вгляделся в бесплодную, изрытую кратерами поверхность Марса, которую наблюдал уже столько десятилетий подряд.

«Пять тысяч копий напечатаны и переплетены, – думал он. – И половина из них – в тисненой золотом шкуре марсианского вуба. Самый элегантный и дорогой материал, какой мы могли найти. Мы уже потеряли деньги на издании, и теперь – это».

На столе лежит экземпляр книги «О природе вещей» Лукреция в пышном величавом переложении Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перелистал плотные белые страницы.

«Кто бы мог ожидать, что хоть одна душа на Марсе действительно хорошо знает настолько древний текст», – размышлял он. И ведь, человек, ждущий в приемной, был только одним из восьми, написавших или позвонивших в издательство «Обелиск» по поводу сомнительного отрывка. Сомнительного? Не было никаких сомнений. Восемь здешних ученых - латинистов были правы. Вопрос только в одном: убедить их спокойно уехать и забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и нашли этот спорный отрывок.

Прикоснувшись к кнопке интеркома, Мастерс сказал помощнице:

- Ладно, пришлите его.

Иначе, этот человек никогда не оставит его в покое. Печать придется отложить в долгий ящик. Ученые, вообще такие: у них беспредельное упорство.

Дверь открылась, и в ней замаячил высокий седой человек в старомодных, по Земному обычаю, очках и с портфелем в руке.

- Спасибо, мистер Мастерс, – сказал он, входя. - Позвольте мне объяснить, сэр, почему моя организация считает эту ошибку настолько значительной.
Он сел за стол и быстро раскрыл свой портфель.

- Мы, в конце концов, только планета-колония. Все наши ценности, нравы, предметы материальной культуры и обычаи приходят к нам с Земли. МУДИФАК рассматривает ваше издание этой книги…

- МУДИФАК? – прервал его Мастерс.

Он никогда не слышал о таком и, тем не менее, застонал. Видимо, это одно из многих изощренных приспособлений, сканирующих все, что исходит отсюда, с Марса, или прибывает с Земли.

- Многофункциональный Универсальный Детектор Искажений Артефактов-Фальсификатов Комбинированный, – объяснил Брэндис.

- У меня с собой подлинное Земное издание «О природе вещей» в переводе Драйдена, как и ваше местное издание.

Он проронил «местное» таким тоном, что оно прозвучало как «скверное» и «второсортное».

«Словно, - тягостно подумал Мастерс,– есть нечто сомнительное в том, что издательство «Обелиск» вообще печатает книги».

- Давайте рассмотрим недостоверные вставки. Настоятельно прошу вас изучить, вначале, мой экземпляр, - он открыл и положил на стол Мастерса потрепанную ветхую книгу, напечатанную на Земле, - в котором они представлены неискаженно.

- А, затем, сэр, образец вашего издания. Тот же отрывок.

Рядом с маленькой древней книгой синего цвета он положил другую, красивую, большую, в переплете из шкуры вуба. Экземпляр, изданный «Обелиском».

- Позвольте пригласить сюда редактора, – вставил Мастерс.

Нажав кнопку интрекома, он сказал мисс Хэнди:

- Попросите, пожалуйста, Джека Снида зайти сюда.

- Да, мистер Мастерс.

- Если мы процитируем подлинное издание, - продолжил Брэндис,– мы получим, соответственно, следующий перевод из латыни. Хм.

Он смущенно откашлялся и начал громко читать:

- Мы будем свободны от боли и горя,
И чувства нам чужды, ведь нас уже нет;
Хоть в хлябях Небесных Земля затерялась
Должны мы, недвижны, по волнам нестись
- Я знаю отрывок, – резко сказал Мастерс, ощутив себя задетым.

Этот человек поучал его так, будто он был ребенком.

- Это четверостишие,– заявил Брэндис, - отсутствует в вашем издании. А, вместо него, появляется другое, вымышленное… Бог знает, какого происхождения. Позвольте.

Он взял роскошное издание «Обелиска», переплетенное в шкуру марсианского вуба, перелистал его, нашел нужное место и прочел:

- Свободны мы будем от боли и горя,
Какие земному созданью ни зреть, ни постичь;
Однажды, мертвы, мы воспримем исторгнутым море,
И заключение земное нам негу сулит без границ.

Впиваясь взглядом в Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул экземпляр в переплете из шкуры вуба.

- И самое досадное, – проговорил он, - что это четверостишие несет послание, диаметрально противоположное всей книге. Откуда оно взялось? Кто-то же должен был его написать. Ни Драйден, ни Лукреций не писали этого,- Брэндис посмотрел на него так, словно думал, что Мастерс сделал это лично.

Дверь кабинета открылась, и вошел редактор фирмы, Джек Снид.

- Он прав, - смиренно подтвердил он боссу. - И это только одно из примерно тридцати исправлений в тексте. Я все перепахал, как только начали приходить письма. Теперь, я приступаю к самым последним экземплярам из нашего грешного списка. – И он ворчливо добавил:

- В некоторых из них, я тоже нашел исправления.

- Вы были последним редактором, который вычитывал копию прежде, чем она пошла в набор, - сказал Мастерс. – Тогда, в ней были ошибки?

- Безусловно, нет, - ответил Снид. - И я лично корректировал гранки. В них, также не было изменений.

- Они появились только тогда, когда увидели свет последние переплетенные экземпляры, если это имеет, хоть какой-то смысл. Или, точнее, те, что переплетены в золото и шкуру вуба. Обычные, в картонном переплете… с ними все в порядке.

Мастерс моргнул.

- Но, все они - из одного издания. Они вместе вышли из печати. Фактически, мы, изначально, не планировали эксклюзивный дорогостоящий переплет. Мы обсуждали это в последнюю минуту, и коммерческий отдел рекомендовал половину издания продавать в шкуре вуба.

- Я думаю, - заявил Джек Снид, - нам следует провести тайное тщательное расследование по делу шкур марсианского вуба.

Час спустя, постаревший, совершенно разбитый Мастерс, в компании редактора Джека Снида сидел перед Лютером Саперстейном, торговым агентом фирмы-заготовителя кож «Безупречная Корпорация». Именно от них издательство «Обелиск» получило шкуры вуба, в которые были переплетены книги.

- Прежде всего, - отрывистым деловым тоном заговорил Мастерс, - что такое шкура вуба?

- По сути, - сказал Саперштейн, - в том смысле, в котором вы спрашиваете, это – шкура марсианского вуба. Я знаю, это ни о чем не говорит вам, джентльмены, однако, это, в конце концов, отправная точка, постулат, с которым мы можем согласиться, откуда мы можем начать и прийти к чему-то более внушительному. Чтобы помочь вам разобраться, позвольте рассказать о самой природе вуба. Его шкура ценится, помимо всего прочего, за свою уникальность. Шкура вуба уникальна, поскольку он очень редко умирает. Я имею в виду, что почти невозможно умертвить вуба… хоть больного, хоть старого. И, даже если вуб убит, шкура его продолжает жить. Это свойство придает особую значимость внутренней отделке дома, или, как в вашем случае, переплету вечных бесценных книг, предназначение которых - выдержать испытание временем.

Саперстейн бубнил на одной ноте, и Мастерс вздохнул, уставившись в окно. Возле него, редактор делал краткие таинственные заметки с мрачным выражением на юном энергичном лице.

- Партия, которую мы вам поставили, - продолжал Саперстейн, - когда вы к нам обратились – вспомните – это не мы вас искали, вы сами пришли, - состояла из превосходных, великолепнейших шкур на всем гигантском складе. Эти живые шкуры источают собственный уникальный свет. Нет ничего подобного им ни на Марсе, ни дома, на Земле. Порванные или поцарапанные, они восстанавливаются сами. На протяжении месяцев ворс растет и становится все пышнее. Так что, обложки ваших томов становятся все более роскошными и, следовательно, высоко востребованными. Через десять лет качество пышного ворса этих книг в переплете из шкур вуба …

- Так шкура еще жива, - прервал его Снид, - Интересно. А, вуб, как вы сказали, настолько ловкий, что его невозможно убить.- Он кинул быстрый взгляд на Мастерса. - Каждая из тридцати поправок, сделанных в наших книгах, имеет отношение к бессмертию. Переработка Лукреция символична. Оригинальный текст учит, что человек – преходящ, и, даже, если он живет после смерти, это не имеет значения, ведь он не хочет вспоминать о своем существовании здесь. Вместо этого, появляются новые ложные отрывки, которые решительно толкуют о загробной жизни и предсказывают ее. В полном противоречии со всей философией Лукреция, как вы говорите. Вы понимаете, что именно мы видим, не так ли? Проклятая философия вубов налагается на таковую различных авторов. Вот именно, начало и конец.* - Он прервался и, молча, продолжил свои записи.

- Как может шкура,- спросил Мастерс, - даже непрерывно живущая, оказывать влияние на содержание книги? Текст уже издан: страницы разрезаны, тома склеены и сшиты. Это - абсурдно. Даже если обложка, эта проклятая шкура, действительно жива, чему я с трудом верю.

Он свирепо посмотрел на Саперстейна.

- Что именно, продолжает жить, если только, оно живо?

- Мельчайшие частицы продуктов питания, взвешенные в атмосфере, - произнес Саперстейн мягко.

- Пойдем. Это смешно, - сказал Мастерс, вставая.

- Шкура втягивает частицы,- пояснил торговый агент, - через поры. Он говорил степенно и убедительно.

Оставшийся сидеть, Джек Снид задумчиво проговорил, изучая свои записи:

- Некоторые из исправленных текстов – восхитительны. Они избегают полного изменения оригинального текста, и автор подразумевает, как в случае с Лукрецием, очень тонкие, почти незаметные исправления, если можно так сказать, более согласованные с доктриной бессмертия. В действительности, вопрос - в следующем. Мы столкнулись, всего-навсего, с мнением отдельной формы жизни, или вуб действительно знает, о чем говорит? В настоящий момент, поэма Лукреция – велика, прекрасна и очень интересна, как поэма. Но, как философия, возможно, ошибочна. Я не знаю. Это не мое дело. Я просто издаю книги, а не пишу их. Последнее, что делает хороший редактор – тенденциозно высказывается по поводу авторского текста. Но, именно это делает вуб. Либо, так или иначе, шкура вуба. - Он замолчал.

- Хотелось бы знать, привнесла ли она хоть что-нибудь ценное, - произнес Саперстейн.

Примечания:
* Джек Снид ссылается на строки из «Откровения Иоанна Богослова». Цитата звучит так: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель». (Откр.1:8) (Прим. переводчика)
А так же: «…Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний; то, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам…» (Откр.1:10-11) (Прим. переводчика)
 

123. точка-тире

По обложке не судят


Филип К. Дик


- Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга уже напечатана. Если в текст закралась ошибка, то мы ничего не можем с этим поделать, - с раздражением произнес пожилой, вспыльчивый директор издательства «Обелиск Букс».


- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди. – это очень серьезная ошибка, сэр. Если она действительно имеет место быть. Мистер Брэндис утверждает, что целая глава…


- Я прочитал его письмо и даже поговорил с ним по видеофону. Мне прекрасно известно, что там утверждает мистер Брэндис.


Барни Мастерс подошел к окну в своем кабинете и посмотрел на сухую, изрытую кратерами поверхность Марса. Этот пейзаж директор «Обелиск Букс» лицезрел уже не одно десятилетие.


«Пять тысяч напечатанных и переплетенных копий, – мрачно подумал он. – Половина с золотым тиснением и обложкой из кожи марсианского вуба. Самого отменного и дорогого материала, который только можно достать. Мы и так потеряли деньги на этом издании, а теперь еще это».


Рядом на столе лежал экземпляр книги - «De Rerum Natura» Лукреция, в высоком слоге выдающегося переводчика Джона Драйдена. Мастерс со злостью перевернул хрустящие, белые страницы.


«Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки античных текстов?»


И этот знаток, который сейчас сидит в приемной, лишь один из восьми недовольных, написавших или позвонивших в издательство из-за спорного отрывка.


Спорного? О полемике речи не шло – местные латинисты, безусловно, правы. Вопрос в том, как заставить их потихоньку отступить, заставить забыть, что они держали в руках издание «Обелиска» и нашли искаженные строки.


- Ладно, пропусти его, - нажав на кнопку интеркома, сказал Мастерс своей секретарше. Такие типы ни за что не сдадутся, будут сидеть в приемной до последнего. У этих ученых бесконечное терпение.


Дверь открылась, и в комнату вошел мистер Брэндис, высокий седой мужчина в огромных старомодных очках. В руке посетитель сжимал портфель.


- Премного вам благодарен, мистер Мастерс. Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация находит подобные ошибки неприемлемыми. – Мистер Брэндис сел и открыл портфель. – В конце концов Марс всего лишь колония. Все наши ценности, артефакты, обычаи и традиции пришли с Терры. СПОПА сочла ваше издание…


- СПОПА? – прервал гостя Мастерс. Он никогда о них не слышал, но это не прибавило ему особой радости. Безусловно, эта одна из множества бдительных злобствующих организаций, которые проверяют каждую книгу, в независимости от того напечатали ли ее здесь, на Марсе, или привезли с Терры.


- СПОПА – Союз против обмана и подделок артефактов, – расшифровал Брэндис. – Я принес терровский, правильный экземпляр «О природе вещей» - в переводе Драйдена, как и местное издание.


В его устах слово «местное» прозвучало как нечто мерзкое и второсортное, словно «Обелиск Букс» занимался отвратительнейшим делом.


- Давайте рассмотрим недостоверный отрывок. Настоятельно рекомендую вначале изучить экземпляр с Терры. - Брэндис раскрыл потертую древнюю книгу на нужной странице и положил на стол. - Здесь данный фрагмент изложен без ошибок. А затем, сэр, перейдем к этому же месту в вашем издании.


Рядом с ветхим крохотным оригиналом в синей обложке лег огромный, роскошный том с переплетом из кожи вуба.


- Подождите, я вызову литературного редактора, - прервал латиниста Мастерс. - Позовите Джека Снида, пожалуйста, - сказал он, нажав на кнопку интеркома.


- Да, мистер Мастерс, - ответила секретарша.


- Цитируя подлинное издание, мы имеем следующий поэтический перевод с латыни.


Брэндис смущенно прочистил горло и продекламировал:


Коли нам мука и горе больше сердца не терзали,
Гибель всех чувств, ощущений и мыслей сие предвещало.
Даже коль тверди земные, море и небо смешались,
Духа бессмертного нет, смерть принесет лишь конец и кручину.


- Мне прекрасно известен этот стих, - резко ответил уязвленный Мастерс. Посетитель поучал его, точно неразумное дитя.


- В вашем издании нет данного четверостишия, вместо него черт знает откуда появившиеся строки. Позвольте мне.


Латинист взял роскошный том от «Обелиска», нашел нужное место и зачитал вслух:


Коли нам мука и горе больше сердца не терзали,
Смертному мужу того не понять и умом не осмыслить.
После могилы выпадет нам и господство над морем,
Век наш земной не кончается смертью, вечно блаженство.


Брэндис с хлопком закрыл книгу и сердито посмотрел на Мастерса.


- Неприятнее всего то, что данный отрывок несет посыл прямо противоположный основной идеи книги. Откуда же взялся этот стих? Кто-то должен был его написать, и это сделали ни Драйден с Лукрецием, - сказал ученый и так пристально посмотрел на Мастерса, словно был уверен, что директор собственной рукой исправил злополучные строки.


В кабинет вошел Джек Снид.


- Он прав, - покорно сказал редактор своему работодателю. - И это только одно из примерно тридцати искажений в тексте. С тех пор как начали приходить все эти письма, я внимательно просмотрел всю поэму. Теперь проверяю остальные издания из осеннего каталога, - и с неохотой признал. – Некоторые из них тоже исправлены.


- Вы последний, кто вычитывал книгу перед отправкой наборщикам. В тексте были искажения? – спросил Мастерс.


- Конечно, нет. Я также просмотрел все гранки и не нашел исправлений. Знаю, это прозвучит бессмысленно, но текст изменился лишь, когда книга была готова выйти в свет. И произошло это только с эксклюзивным изданием. С экземплярами в обычном твердом переплете все в порядке.


Мастерс заморгал от удивления.


- Книги ведь вышли одним тиражом. Оба издания прошли через типографию в одно и то же время. Признаюсь, мы не планировали выпуска эксклюзивного, более дорогого издания вплоть до последней минуты. Отдел продаж предложил выпустить половину экземпляров в переплете из кожи вуба.


- Думаю, нам нужно внимательнее присмотреться к этой самой коже, - ответил ему литературный редактор.


Спустя час пожилой Мастерс и Джек Снид сидели напротив Лютера Саперстейна, представителя фирмы «Флолес Инкорпорейтед». Именно эта компания поставила издательству уникальный товар.


- Прежде всего, - начал Мастерс бодрым деловым тоном, - давайте разберемся, что собой представляет эта самая кожа вуба?


- По сути, - ответил Саперстейн, - в вашем вопросе заключен ответ: это кожа марсианского вуба. Понимаю, ответ мало что проясняет, джентльмены, но давайте возьмем это за некую точку отсчета, аксиому, с которой все согласятся. Именно на ней мы и построим наше дальнейшее рассуждение. Обратимся к природе вуба как таковой. Кожа этого зверя ценна, помимо прочих свойств, из-за своей редкости, а редок вуба потому что нечасто умирает. Этим я хочу сказать, что убить вуба даже старого и больного, почти невозможно. И даже если вуба умирает, его шкура продолжает жить. Она бесценна для украшения дома или, в вашем случае, переплета долговечной прекрасной книги.


Саперштейн продолжил бубнить. Мастерс тяжело вдохнул и отрешенно посмотрел в окно. Джек Снид сидел рядом и делал загадочные пометки в блокноте. Молодое, энергичное лицо редактора было мрачнее тучи.


- Когда вы обратилось к нам — прошу заметить, вы сами к нам обратились, мы не делали вам предложений – мы поставили отборнейшую, прекрасную кожу из нашего богатого ассортимента. Эта живая кожа сияет самобытным блеском, не имеющим аналогов ни здесь, на Марсе, ни дома, на Терре. Порезы и царапины сами исчезают на изделии. Со временем оно отращивает более пышную шерсть, и обложки ваших книг становятся все роскошнее и, следовательно, более востребованными. Через десять лет огромная ценность подобных книг...


- Значит, кожа еще жива, - прервал его Снид. – Интересно. А вуба, как вы утверждаете, настолько проворен, что его фактически невозможно убить. — Редактор бросил взгляд на Мастерса. - Каждое из тридцати изменений связано с бессмертием. Все изменения в поэме Лукреция очень схожи: оригинал учит нас, что жизнь скоротечна, и обладай даже душа бессметной природой, у человека не осталось бы воспоминаний о прошлом. Вместо этого появляется фальшивый отрывок, в котором прямо говорится о существовании вечной жизни, а это, как вы утверждаете, противоречит взглядам Лукреция. Вы хоть понимаете, что перед нами? Философия чертовой кожи накладывается на идеи различных писателей. Вот так, в общем и целом.


Редактор замолк и продолжил тихонько царапать заметки.


- Как может кожа, пусть и живущая вечно, влиять на текст книги? - спросил Мастерс. - Книга ведь уже напечатана, обрезана, проклеена и прошита. Это противоречит здравому смыслу. Даже если переплет, если чертова кожа еще жива, во что верится с трудом, - директор пристально посмотрел на Саперстейна, - то, что она ест?


- Мельчайшие частицы продуктов питания, висящие в воздухе, - любезно ответил Саперстейн.


- Мы уходим. Вы несете нелепицу, - сказал Мастерс, вскочив на ноги.


- Она втягивает частицы через поры, - с достоинством, даже с упреком, объяснил Саперстейн.


- Некоторые измененные отрывки просто поразительны, - задумчиво произнес Джек Снид, изучив заметки. Редактор даже и не думал уходить. - В одних случаях вуб полностью меняет оригинальный текст и авторский замысел, как в примере с Лукрецием, в других — вносит тонкие, почти незаметные поправки, так сказать, приводя текст в соответствие с теорией о вечной жизни. Вопрос в другом. Что перед нами: субъективное мнение одной из форм жизни или вуба знает, о чем говорит? Возьмем, к примеру, поэму Лукреция. Она величественна, прекрасна и очень интересна - как литературное произведение. Но как философия... возможно, она неверна. Я не знаю, не мне в этом разбираться. Я не пишу книги, я их всего лишь редактирую. Последнее дело для хорошего редактора - переиначивать авторский текст. Именно этим вуба или оставшаяся от него кожа и занимается.


- Мне любопытно, несут ли эти изменения какую-либо ценность, - поинтересовался Саперстейн.

Сноска


(лат) De Rerum Natura - О природе вещей

124. Шурка

- Не пускайте его, мисс Хэнди, - раздраженно сказал известный своим изменчивым нравом пожилой директор издательства «Обелиск Букз». – Книга уже вышла из печати. Если туда и закралась какая-нибудь неточность, теперь уже ничего не поделаешь.

- Но мистер Мастерс! - возразила мисс Хэнди, - Это ведь существенная ошибка, сэр! Если мистер Брэндис прав, утверждая, что целая глава…

- Я читал его письмо. И говорил с ним по видофону. Я знаю что он утверждает. - Мастерс подошел к окну и мрачно уставился на безводный, испещренный кратерами участок поверхности Марса, неизменно открывавшийся его взору уже не один десяток лет.

Отпечатано и переплетено пять тысяч экземпляров, подумал он. Причем, половина обложек с золотым тиснением на марсианском уаб-меху – самом элегантном и дорогостоящем материале, какой только можно здесь найти. На тираж уже потрачены деньги, и тут вдруг такое.

У него на столе лежал один экземпляр этой книги. «О природе вещей» Лукреция в высокоштильном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перелистывал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется некто разбирающийся в столь древнем тексте, да к тому же столь щепетильно, размышлял он. И этот человек, сейчас ожидающий за дверью, лишь один из восьми писавших или звонивших в редакцию насчет спорного отрывка.

Спорного? Да тут и спорить не о чем: все восемь местных латинистов совершенно правы. Вопрос лишь в том, как заставить их тихонько отойти в сторонку и позабыть, что они когда-либо брали в руки это издание и наткнулись на этот несуразный, вызывающий недоумение отрывок.

Нажав на кнопку настольного интеркома, Мастерс сказал секретарше:

- Ладно, пусти его.

А то ведь будет торчать тут вечно. Да, он такой. Возьмет, и поселится в палатке перед входом. Умники – они все такие, словно обладают запасом бесконечного терпения.

Дверь открылась и на пороге замаячил высокий седой мужчина в старомодных очках, какие носят на Терре; в руке он держал портфель.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, входя. – Сэр, позвольте мне объяснить, почему моя организация считает ошибки, подобные этой, столь существенными.

Не ожидая приглашения, он сел у стола и лихо расстегнул молнию на портфеле.

- В конце концов, мы ведь находимся на колонизированной планете. Все наши ценности, устои, артефакты и обычаи пришли к нам с Терры. НАФИГА считает, что публикация этой книги…

- НАФИГА? – прервал его Мастерс. Он никогда о таких не слышал, но все равно застонал. Очевидно, это одна из множества двинутых на бдительности организаций, усердно изучающих все, что вышло из печати – как опубликованное здесь, на Марсе, так и доставленное с Терры.

- Надзор за абберациями, фальсификациями и глумлением над артефактами, - объяснил Брэндис. – У меня с собой аутентичное, корректное терранское издание «О природе вещей» - как и ваше, местное, в переводе Драйдена. В его устах слово «местное» прозвучало как что-то плохое, второсортное; такое впечатление, думал Мастерс, что «Обелиск Букз» - это какая-то пакость в книгоиздательском мире. – Давайте рассмотрим неаутентичные интерполяции. Прежде всего, я убедительно прошу вас изучить мой экземпляр… - Он раскрыл и положил на стол старое потрепанное терранское издание. - …в котором этот фрагмент напечатан корректно. Затем, сэр, экземпляр вашего издания. Тот же фрагмент.

Рядом с антикварной синей книжечкой расположился солидный увесистый том в уаб-меховом переплете, выпущенный «Обелиск Букз».

- Позвольте-ка, я вызову литредактора, - сказал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он обратился к мисс Хэнди: - Пригласите, пожалуйста, Джека Снида.

- Да, мистер Мастерс.

- К примеру, в аутентичном издании, - продолжал Брэндис, - латинская метрика передана следующим образом. Кхгм. – Деловито прочистив горло, он зачитал вслух:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше…

- Мне знаком этот отрывок, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя уязвленным; этот человек поучал его как ребенка.

- Этот катрен, - вел дальше Брэндис, - отсутствует в вашем издании, но на его месте появился следующий подложный катрен бог знает какого происхождения. Позвольте мне его зачитать. – Взяв роскошный, переплетенный в уаб-мех обелисковский экземпляр, он пролистал его, нашел нужное место и зачитал:

И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
После жизни земной, мнится нам, будет горше.
Но смерть как выход в море от старых берегов:
Преддверие блаженства после земных оков.

Не отрывая взгляда от Мастерса, Брэндис громко захлопнул переплетенную уаб-мехом книгу.

– Что самое противное, - сказал он, - в этом катрене заключен посыл диаметрально противоположный идее всего произведения. Откуда он взялся? Кто-то ведь должен был его написать. Драйден не писал, Лукреций тоже. – Брэндис буравил Мастерса взглядом, словно считал его лично повинным в написании этого отрывка.

Дверь открылась и в кабинет вошел литературный редактор «Обелиск Букз» Джек Снид.

- Он прав, - смиренно сказал он своему начальнику. – И это лишь одно расхождение в тексте из тридцати с лишним. После того, как стали приходить письма, я прошелся по всему тексту. Так что теперь я проверяю весь каталог наших изданий, – хрипло добавил он. – В некоторых из них тоже имеются расхождения.

- Вы же последний, кто вычитывал тексты перед сдачей в набор, - сказал Мастерс. – И тогда были эти неточности?

- Не было, - сказал Снид. – Более того, я и гранки лично вычитывал. И в них тоже не было никаких изменений. Это кажется бессмысленным, но они появились после того, как экземпляры переплели. Точнее говоря, они появились лишь в книгах с переплетом из уаб-меха с золотым тиснением. Что касается обычных экземпляров в картонных обложках – там все нормально.

Мастерс опешил:

– Но ведь это одно и то же издание. Печаталось все вместе. На самом деле мы изначально даже не планировали эксклюзивный выпуск в дорогостоящем переплете – это было обсуждалось в последнюю минуту и отдел распространения предложил переплести половину тиража в уаб-мех.

- Сдается мне, - сказал Джек Снид, - нам следует выяснить все, что только можно об этом марсианском уаб-мехе.

Часом позже старый и дряхлый Мастерс в компании с литредактором Джеком Снидом сидели напротив Лютера Саперстайна, торгового агента скорняжной фирмы «Флолесс Инкорпорейтед», у которой «Обелиск Букз» и заказывал уаб-мех для переплета своих книг.

- Для начала, - энергичным деловым тоном сказал Мастерс, - объясните нам, что такое уаб-мех?

- По сути, - сказал Саперстайн, - ответ на подобным образом поставленный вопрос весьма прост: это мех марсианского уаба. Я понимаю, джентльмены, что это мало о чем вам скажет, но, по-крайней мере, это отправная точка, то, с чем мы все можем согласиться, прежде чем начнем говорить о неких более замысловатых вещах. Прежде всего, позвольте мне для большей ясности проинформировать вас касательно природы, собственно, уаба. Помимо иных причин, этот мех так высоко ценят из-за того, что он - диковина. А диковина он потому, что уаб очень редко умирает. Под этим я подразумеваю, что его почти невозможно лишить жизни – даже больного или старого уаба. Но даже если уаба все же удастся убить, то его шкура будет продолжать жить. И это свойство наделяет ее уникальной ценностью для отделки жилых помещений или же, как в вашем случае, для переплета вечных, бесценных книг, по сути, на века.

Мастерс, тупо глядевший в окно, пока бубнил Саперстайн, тяжело вздохнул. Сидевший же рядом с ним литредактор, что-то конспектировал с мрачным выражением на оживленном юношеском лице.

- То, что мы вам предложили, - продолжал Саперстайн, - после того, как вы к нам обратились – и помните: вы сами к нам обратились; не мы вас нашли, – это самые лучшие, отборные шкуры из нашего необъятного хранилища. Эти живые шкуры сверкают собственным уникальным блеском; ни на Марсе, ни на родной Терре нет ничего подобного. Если их порвать или порезать, они самовосстановятся. Шерсть продолжает расти и со временем мех становится все гуще и гуще, а значит обложки ваших книг постепенно станут еще роскошнее и, как следствие, гораздо более востребованными. Лет через десять шерстистость этих переплетов…

- Значит шкура все еще жива, - перебил его Снид. – Любопытно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его практически невозможно убить. – Он мельком глянул на Мастерса. – Каждое из тридцати с лишним расхождений в текстах наших книг связано с бессмертием. Переосмысление Лукреция весьма показательно; исходный текст учит тому, что человек не вечен, и если даже он продолжит свое существование после смерти – толку от этого никакого, поскольку он не будет ничего помнить о своей здешней жизни. Но взамен этого отрывка, появляется подложный, в котором прямо говорится, что эта жизнь – преддверие будущей; другими словами, полное противоречие всей лукрецианской философии. Вы ведь понимаете, с чем мы столкнулись? Чертова уабская философия наложилась на авторскую во всех книгах. Так-то вот. От первой до последней. – Он прервался и снова стал молча что-то писать в блокноте.

- Как может шкура, - требовательно спросил Мастерс, - пусть даже вечноживая, повлиять на содержание книг? Текст уже отпечатан… страницы разрезаны, склеены и сшиты… просто ахинея какая-то. Даже если переплет… если эта чертова шкура действительно жива, во что мне с трудом вериться. – Он посмотрел на Саперстайна. – Но если она живая, чем же она питается?

- В атмосфере есть миниатюрные частицы, питательная взвесь, - обыденным тоном сказал Саперстайн.

- Пойдем, - сказал Мастерс вставая. – Это уже смешно.

- Она поглощает частицы через поры, – не теряя достоинства продолжил Саперстайн. В его тоне даже слышался упрек.

Джек Снид, уткнувшийся в свои записи и не вставший вслед за своим работодателем, задумчиво сказал:

- Некоторые исправленные тексты просто очаровательны. Они варьируются от полной противоположности исходному отрывку – и авторского мировоззрения – как в случае с Лукрецием, до едва уловимых, почти невидимых, скажем так, корректировок текстов более близких по взглядам на вечную жизнь. Вопрос вот в чем. Это просто мнение отдельно взятой жизненной формы или же уабы знают о чем говорят? Взять ту же поэму Лукреция… С поэтической точки зрения она великолепна, блистательна, захватывающа… Но с философской, возможно, и ошибочна. Я не знаю. Не мое это дело. Я ведь просто редактирую книги, а не пишу их. Последнее дело для хорошего редактора вносить свои поправки в авторский текст. Но именно это уаб – или там пост-уабова шкурка – и сделал.

И когда Джек Снид умолк, Саперстайн спросил:

- Мне вот интересно, придало ли им это какой-то ценности.
______

*перевод с латинского Ф. Петровского

125. Э. Мурашкина

Not by its Cover
by Philip K. Dick


- Мисс Хэнди, видеть его не хочу. Книга опубликована. Если в тексте ошибка, то ее уже не исправишь! – раздраженно выпалил пожилой, ворчливый президент «Обелиск Букс».

- Но, мистер Мастерс…- забормотала мисс Хэнди. – Это существенная ошибка. Если только он прав…Мистер Брендис утверждает, что целая глава…

- Я прочел письмо и даже разговаривал с ним по видеофону. Я в курсе его претензий. – Мастерс проследовал к окну и устремил пристальный взгляд на иссушенную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую он наблюдал не один десяток лет.

«Пять тысяч копий. Только подумать! В переплете, - негодовал он. – И половина из них украшены золотом и мехом марсианских вабов. Самый изысканный и дорогой материал, который можно вообразить. Потратили целое состояние на тираж, а теперь вот это…».

На столе лежала книга Лукреция – «О природе вещей» в замечательном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито заломил белые хрустящие страницы.

«Ну, кто знал, что на всем Марсе найдется человек, досконально знающий этот древний текст? – вопрошал он. – И мужчина в приемной – явно один из тех восьми, что писали и звонили в «Обелиск Букс» насчет спорного отрывка. Спорного? Да здесь обсуждать-то нечего! Восемь местных латинистов оказались правы. Надо лишь тихо избавиться от них, заставить забыть, что когда-то они обнаружили этот злосчастный отрывок».

Нажав кнопку интеркома, Мастерс велел секретарю:

- Ладно. Впустите его.

Иначе он никогда не отстанет. Такие, как этот, и заночевать здесь могут. Ученые все одинаковые – выдержка неиссякаема.

Открылась дверь и в комнату вошел высокий, седовласый господин. На нем красовались старомодные очки с Земли, а в руках он нес портфель.

- Благодарю, мистер Мастерс, - входя, заговорил Брендис. – Сэр, позвольте объяснить, почему мое сообщество рассматривает ошибку столь серьезно.

Он сел подле стола и поспешно расстегнул портфель.

- Как-никак, мы – колониальная планета. Все наши ценности, артефакты, традиции и устои родом с Земли. «ХУИИПАВ» расценивают вашу книгу, как …

- «ХУИИПАВ»? – охнул Мастерс, хотя впервые услышал это название.

Очевидно, одна из тех бдительных, сумасбродных контор, что зорко просматривает всю печатную продукцию – и местную, и ту, что пребывает с Земли.

- «Хранители, Уберегающие от Искажения Исторические Памятники и Артефакты В целом», - объяснил Брендис. – Я принес подлинное земное издание «О природе вещей»… Перевод Драйдена, как и эта ваша…здешняя копия. – Он сделал упор на слове «здешняя», будто говорил о чем-то мерзком и второсортном.

«Можно подумать, мы не книги печатаем, а занимаемся сомнительными делишками», - угрюмо подумал Мастерс.

- Давайте рассмотрим недостоверные вставки в рукопись. Я настаиваю, чтобы сначала вы ознакомились с моей копией… - Брендис открыл и положил старую потрепанную книгу на стол Мастерса, - …в ней отрывок представлен верно. А затем вашу копию, сэр. Тот же самый фрагмент.

Рядом с древней голубой книжицей он водрузил один из тех красивых фолиантов, декорированных мехом вабов, которые выпустило «Обелиск Букс».

- Я позову сюда редактора, - прервал Мастерс. Нажав кнопку интеркома, он велел мисс Хэнди: - Пригласите ко мне Джека Снида, пожалуйста.

- Да, мистер Мастерс.

- Цитируя оригинал, - продолжал Брендис, – мы получаем следующий перевод с латыни…Кхм! – он неловко прочистил горло и принялся громко читать:

Забудем о печали, скорби и о боли,
Не будет чувств, ведь не должно быть их.
Коль море с землей, и небо смешается с морем,
Замрем мы навечно и растворимся в них.

- Я знаю слова, - отрезал Мастерс. Брендис издевался над ним, отчитывал, словно мальчишку.

- Это четверостишие, - продолжал Брендис, - отсутствует в вашем издании, а на его месте появилось вымышленное безобразие…одному Богу известно, откуда…Вы позволите?

Брендис взял роскошную книгу в мехе вабов, пролистал страницы и нашел нужное место, затем начал читать:

Забудем о печали, скорби и о боли,
Которых не постигнет, не смягчит земная плоть.
Единожды мертвы, измерим мы глубины моря,
Земная жизнь сулит бескрайнего блаженства нам оплот.

Пристально глядя на Мастерса, Брендис шумно захлопнул книгу.
- И что самое возмутительное, - подчеркнул Брендис, - этот отрывок проповедует смысл, диаметрально противоположный всей книге. Откуда он взялся? Ведь кто-то же должен был его написать. Драйден не писал…Уж тем более не Лукреций. – Брендис глядел в упор, будто это сотворил сам Мастерс.

Дверь в офис распахнулась, и вошел редактор Джек Снид.

- Он прав, - смиренно проговорил Снид работодателю. – И это только одно изменение из тридцати. Или около того. С тех пор, как стали приходить письма, я осилил всю поэму. А сейчас принялся за новинки, указанные в каталоге на осень. – Проворчал редактор, затем добавил: - В них я тоже обнаружил несколько изменений.

- Но ты последний, кто вычитывал корректуру, - возмутился Мастерс, – перед тем, как рукопись попала к наборщикам. Уже тогда были ошибки?

- Разумеется, нет, - возразил Снид. – Я лично просматривал верстку. И на тот момент их не было. Изменения появились, когда выпустили последние копии…Если это имеет хоть какой-то смысл. А точнее – те копии, что украшены золотом и мехом вабов. Книги в бумажной обложке остались без изменений.

Мастерс прищурился.

- Но они все из одного тиража. И в типографию попали одновременно. Более того, поначалу мы и не планировали дорогую обложку. В последнюю минуту, уже после обсуждения, головной офис посоветовал половину книг украсить мехом.

- Думаю, нам придется изучить марсианских вабов как можно более тщательно, - заключил Джек Снид.

Час спустя еще больше постаревший и осунувшийся Мастерс в сопровождении редактора Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштайна, торгового агента кожевенной фирмы «Флоулесс Инкорпорейтид». Именно она предоставила издательству мех вабов, которым декорировали обложки.

- Прежде всего, - отрывисто и деловито начал Мастерс, - что такое мех ваба?

- Попросту говоря, - откликнулся Саперштайн, - исходя из вопроса, мех марсианских вабов. Конечно же, вам это практически ни о чем не говорит, господа; но это точка отсчета, тот постулат, с которым нельзя не согласиться, от которого мы можем отталкиваться и строить дальнейшие рассуждения. Чтобы вам было понятно, позвольте я поведаю кое-что о природе вабов. Их мех ценится весьма высоко, помимо иных причин, поскольку его трудно встретить в природе. Он редкий, потому что вабы крайне редко умирают. Я имею в виду – их практически нереально убить…даже больную или старую особь. Но даже если удастся, шкура продолжает жить. Это свойство представляет уникальную ценность для украшения жилища, или, как в вашем случае, обложек ценных книг, должных пройти сквозь века.

Пока Саперштайн гундосил, Мастерс отрешенно глядел в окно и вздыхал. Рядом с ним редактор делал сжатые, таинственные заметки. На его молодом и живом лице застыло угрюмое выражение.

- Те шкуры, что мы вам предоставили, - продолжал Саперштайн, - когда вы обратились к нам, - именно вы к нам обратились, не забывайте, не мы вас искали, - самые отборные, лучше не снискать во всем нашем гигантском ассортименте. Неповторимым блеском искрится мех, ему нет равных – ни на Земле, ни на Марсе. Поцарапанная или даже разорванная шкура восстанавливается. Она растет, месяц за месяцем, мех становится богаче, стало быть, обложка книг дорожает и пользуется все большим спросом. А спустя десять лет качество книжной обложки, украшенной мехом вабов…

Перебивая Саперштайна, Снид заметил:

- Значит, шкуры до сих пор живы? Как занятно…. И, по-вашему, ваб настолько проворен, что его фактически никак не убить. – Он метнул в Мастерса быстрый взгляд. – Каждое из тридцати с лишним изменений в тексте наших книг связано с бессмертием. Видение Лукреция довольно типично: оригинальный текст провозглашает человека, как нечто бренное, и даже если он продолжит существование после смерти, это неважно, поскольку не останется воспоминаний о жизни здесь, на Земле. Но на месте подлинного фрагмента возникает вымышленный отрывок с рассуждениями о будущей жизни, основываясь на жизни земной. Вразрез со всей философией Лукреция. Вы ведь понимаете, с чем мы имеем дело, не так ли? На философию автора накладывается философия ваба. Черт бы его подрал! Именно так. От начала до конца. – Снид замолчал, возобновляя свои заметки.

- Как может шкура, - встрепенулся Мастерс, - даже бессмертная, влиять на содержание книг? Ведь текст уже напечатан… листы вырезаны, проклеены и прошиты.… Это немыслимо! Даже если обложка, эта чертова шкура, в самом деле жива…В это невозможно поверить! – Мастерс впился глазами в Саперштайна. – Если она жива, то чем питается?

- Крошечные съедобные частицы, содержащиеся в воздухе, - любезно пояснил Саперштайн.

Обращаясь к Сниду, Мастерс поднялся:

- Это нелепо! Идем.

- Она поглощает частицы через поры, - пояснил Саперштайн. Он говорил с достоинством, даже с укором.

Просматривая заметки, Джек Снид задумчиво произнес:

- Некоторые поправки восхищают. Одни полностью искажают оригинальный текст и авторский замысел…в нашем случае, Лукреция…другие вносят трудноуловимые изменения, если так можно выразиться, в соответствие с теорией вечной жизни. Но вот что важно. Мы всего лишь столкнулись с убеждениями определенной формы жизни, или ваб и впрямь понимает, о чем говорит? Взять, к примеру, поэму Лукреция. Она прекрасна, восхитительна, бесподобна…как поэзия. А как философия, может быть, ошибочна. Не знаю, это не мое дело. Ведь я не писатель, а всего лишь редактор. Вмешиваться в авторский текст – последнее, до чего додумается хороший редактор. Но это именно то, что делает ваб, по крайней мере, шкура, оставшаяся от него. – Джек Снид замолчал.

- Было бы интересно знать, привнесла ли она в текст и вправду что-либо ценное, – откликнулся Саперштайн.

126. Эр Несто

По ту сторону обложки (Филип К. Дик)

– Гоните его прочь, мисс Хэнди. – раздраженно отмахнулся президент издательства «Обелиск Букс», по-старчески не терпевший возражений. – Книга вышла из печати, если в тексте ошибка, её не исправишь.

– Но, господин Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – там не просто опечатка, сэр. Если мистер Брэндис прав, то глава целиком...

– Я прочёл его письмо, а также лично переговорил по видеофону. И в курсе, о чём он заявляет. – Мастерс подошел к окну офиса и мрачно уставился на пустынную, испещрённую кратерами поверхность Марса, которая расстилалась пред его глазами не один десяток лет. Мелькнула мысль, о пяти тысячах экземпляров, отпечатанных и переплетенных. Из них половина обтянуты марсианским убашкуром с золотым тиснением. Самый изысканный и самый дорогой материал, что смогли раздобыть. Издание уже убыточно, а тут ещё это.

На столе лежал экземпляр. Лукреций Кар «О природе вещей», величественный гениальный перевод Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистал жесткие шелестящие страницы. Ну, кто мог ожидать, что вдруг на Марсе, найдутся дотошные знатоки античного текста, подумал он. А человек, сидевший в приёмной, был один из восьми, написавших или позвонивших в издательство о спорных строчках.

Спорных? А никто не спорит, восемь местных грамотеев латинской словесности правы. Поэтому проще всего, тихо отвязаться от них, пусть они навсегда забудут, что брали в руки книгу, выпущенную «Обелиском», и нашли в ней искаженную строфу.

Мастерс нажал кнопку интеркома и распорядился:
– Окей, пропустите его.
Иначе посетитель никогда не уйдет, или будет ждать на парковке. Похоже, грамотеев объединяет общая черта – бесконечное терпение.

Дверь открылась, появился высокий седовласый мужчина в старомодных, как у профессоров- землян, очках и с портфелем.
– Спасибо, господин Мастерс, – сказал незнакомец, входя. – Разрешите, сэр, объяснить, почему организация, которую я представляю, считает ошибку в тексте недопустимым явлением.
Мужчина удобно расположился у стола и раскрыл портфель.
– Мы всего навсего колонизированная планета. Все наши ценности, обычаи, привычки и образцы искусства дарованы нам Землей. Поэтому ЧОЗАХРЕ считает ваше издание...

– ЧОЗАХРЕ? – удивился Мастерс. Он впервые услышал о них, но тем не менее мысленно простонал. Ясно, это одно из многочисленных сборищ бдительных зануд, кто пристально следит за всем, что выходит из-под печатного станка здесь на Марсе или доставляется с Земли.

– Чрезвычайное Общество Защиты Художественных Раритетов – расшифровал Брэндис. – Я принёс с собой полученное с Земли академическое издание «О природе вещей» в переводе Драйдена, такое же, что ваше издательство публикует здесь. – Он произнёс «публикует здесь», скривившись, как о чем-то недостойном, второразрядном, с намёком, будто Мастерс посредством «Обелиск Букс» специально выпустил нечто непотребное. – И давайте-ка посмотрим на искажение подлинника. Попрошу вас с начала взглянуть на эту книгу... – На столе появилась раскрытый томик, в зелёной потрепанной обложке. – ...где текст набран правильно. А теперь, сэр, ваше изделие и те же самые строчки. –
Рядом с древней, изданной на Земле книгой, легло красочное издание«Обелиска» в переплете из убашкура

– Минуточку, давайте послушаем нашего редактора, – ответил Мастерс и нажал кнопку интеркома. – Направьте ко мне Джека Снида, пожалуйста.

– Вызываю, господин Мастерс, – откликнулась мисс Хэнди.

– Подлинная цитата, – сказал Брэндис, – с учетом размера стиха на латыни звучит так. Кхм. – Он непроизвольно прокашлялся и начал декламировать.

Наши чувства должны быть свободны от горя и боли,
Нас не будет, а значит, и чувства исчезнут.
Землю поглотит пучина, а море смешается с небом,
Нам всё равно, мы просто исчезнем навеки. *)

– Я знаю эти строчки, – ответил резко Мастерс, чувствуя укол самолюбию, поучают словно ребёнка.

– Тем не менее это четверостишие, – заметил Брэндис, – исчезло из вашего издания, вместо него, бог знает откуда, появилось невесть что. Позвольте-ка. – Брэндис схватил роскошную, обтянутую убашкуром книгу, быстро пролистал, нашел нужную страницу и зачитал.

Наши чувства должны быть свободны от горя и боли,
Человеку с Земли невдомек, он не в силах понять,
Умерев, мы узрим океанские бездны, раскроем пределы,
В бесконечном блаженстве пребудем во веки веков.

Сердито сверкнув глазами, Брэндис с треском захлопнул книгу.
– Более всего досадно, – продолжил он, – новое четверостишье провозглашает идею, противоречащую всей книге. Откуда оно появилось? Кто-то же написал, но это не Драйден, не Лукреций.
Он пристально уставился на Мастерса, словно подозревая последнего.

Открылась дверь и вошел Джек Снид, литературный редактор издательства.
– Он прав, – смущено доложил Снид директору. – Пред нами лишь одно из примерно тридцати искажений, я скрупулёзно прошелся по всей книге, как только получили первые письма читателей. А сейчас проверяю другие издания из нашего осеннего каталога. – Он кашлянул и добавил. – В некоторых найдены изменения.

– Вы последний, кто читал гранки перед сдачей в набор. В них были эти опечатки? – спросил Мастерс.

– Совсем нет, – заверил Снид. – Более того, я проверял оттиски после печати, в них не было изменений. Никаких искажений до самого конца, пока тираж не попал к переплётчикам. Или если быть совершенно точным, изменения только в тех, что переплетены убашкуром с золотым тиснением. Те, что в обычных обложках сохранили текст неприкосновенным.

– Но ведь это то же самое издание, – прищурился Мастерс. – Все книги вышли из одного печатного станка. На самом деле мы даже не планировали эксклюзивные дорогостоящие обложки, решение принято в последнюю минуту, когда на совещании поступило предложения отдел продаж, чтобы половину тиража выполнить в обложках из необычного материала.

– Я думаю, – подал голос Джек Снид, – ничего не остаётся, как заняться изучением марсианского убашкура.

Час спустя утомлённый, резко сдавший Мастерс и редактор Джек Снид сидели напротив Лютера Сэперстайна, торгового агента кожевенной фирмы Флолесс Инкорпорэйтед, через которую издательство Обелиск закупило убашкур для книжных обложек.

– Прежде всего, – спросил Мастерс нарочитой деловитостью, – что такое убашкур?

– Отвечая по существу на то, как задан вопрос, это шкура марсианского уба, – пояснил Сэперстайн. – Понимаю, господа, мои слова мало о чём говорят, но, по крайней мере, обозначим отправную точку, взаимосогласованное положение, зафиксировав которое мы сможем перейти на новый уровень обсуждения. Чтобы было понятнее, разрешите, я немного коснусь природы уба как такового. Чрезвычайная ценность его шкуры заключается в её исключительности. Что в свою очередь обусловлено необычайной живучестью уба, он редко умирает. Более того, его практически невозможно убить, даже больного или старого. И даже, если уба прикончить, его шкура остаётся живой. Уникальная особенность, делающая убашкур бесценным материалом для декоративной отделки или как в вашем случае – неподверженные износу, неподвластные времени обложки книг, изданных для вечности.

Мастерс вздохнул и, внимая монологу Сэперстайна, и перевёл скучающий взгляд в окно. Редактор Снид увлеченно стенографировал, его моложавое энергичное лицо потемнело от напряжения.

– То, что мы предложили вам, – монотонно продолжал Сэперстайн, – когда вы обратились к нам, – и не забывайте, это вы пришли к нам, мы вас не искали, – представляет собой партию отборнейших первоклассных шкур из наших бескрайних запасов. Живые шкуры с ничем несравнимым блестящим отливом, ничто ни на Марсе, ни там, на Земле не может сравниться с ними. Если шкуру надорвать или поцарапать, она сама себя восстановит. Её рост продолжается месяцами, она становится все более и более роскошной, таким образом ценность обложек ваших книг со временим умножится, что приведет к повышенному спросу на издание. Пройдет десять лет и высочайшее качество книг обтянутых убашкуром...

– Значит, шкура по-прежнему развивается, – прервал его Снид. – Интересно. При этом уб, как вы утверждаете, настолько живуч, что его просто невозможно убить. – Он бросил взгляд на Мастерса. – В каждом из тридцати искажений, обнаруженных в текстах наших книг, говорится о бессмертии. Тоже самое в четверостишье Лукреция, в оригинале написано о том, что человек существо временное и даже если он переживет смерть, то это ничего не значит, потому что в его памяти ничего не останется о предыдущем существовании. Вместо этого появляются новые строчки, решительно заявляющие о будущей жизни, что, как вы правильно заметили, совершенно противоположно всему учению Лукреция. Вы ведь понимаете, к чему это ведёт? Эта чёртова философия от марсианского уба точно также теснит других авторов. Вот такое начало конца.
Снид замолчал и принялся строчить свои записи.

– Но как может шкура, – возмутился Мастерс, – даже если она бессмертна, поменять содержание книги? В листах, что уже отпечатали, разрезали, сшили и переплели? В этом нет разумного объяснения. Даже если обложка из этой проклятой шкуры жива, я всё равно не могу в такое поверить. – Он пронзил взглядом Сэперстайна. – Если она продолжает жить, то за счет чего?

– В воздухе есть подвешенные частички пищи, – любезно пояснил Сэперстайн. Мастерс встал с кресла и решительно сказал:
– Идёмте. Всё это сплошная нелепость.

– В шкуре есть поры, через которые она вдыхает частички. – Ответил Сэперстайн с достоинством, в котором слышался вызов.

Не поднявшись вслед за директором, Снид углубился в свои записи.
– Изменённые тексты восхитительны, – произнёс он задумчиво. – Часть из них полностью меняют смысл оригинала, как в случае с Лукрецием, в других только чуть-чуть, исправления практически незаметны, это там, где текст близок к доктрине вечной жизни. Теперь вопрос по существу. Пред нами лишь мнение одной из форм разумного существования материи, или уб точно знает, о чем говорит? Например, творение Лукреция великолепно, поэма прекрасна и занимательна. Но как философский трактат может быть ложной. Я не знаю. Не моя работа, я всего лишь редактирую тексты, я их не пишу. Последнее дело для редактора интерпретировать по своему усмотрению авторскую мысль. Но это именно то, что уб, или кто там за ним скрывается, делает. – Снид погрузился в молчание.

– Интересно, повысилась ли ценность издания – полюбопытствовал Сэперстайн.

=====================
*) С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.
Если же сила души и природа духовная всё же,
То и тогда бы ничто это было для нас...
Тит Лукреций Кар.О природе вещей. (Перевод с латинского Ф. Петровского)