Статьи

2. AhemAhem

По обложке…


– Нет! Нет, мисс Хэнди, я его не приму. Книга поступила в продажу; и даже если в текст действительно закралась ошибка, сделать уже нельзя ничего. Поздно. – Пожилой задерганный президент издательского дома «Классика» раздраженно посмотрел на свою помощницу.


– Но, сэр, – возразила мисс Хэнди, – он говорит, это очень грубая ошибка. И если он не ошибается…. Мистер Брандис утверждает, вся глава….


– Я уже связывался с ним: и письменно, и по видеофону. Мне прекрасно известно, что именно он утверждает. – Мастерс замер у окна, угрюмо уставившись на изуродованную кратерами поверхность Марса; за столько десятилетий зрелище набило оскомину. – «Пять тысяч экземпляров ... И половина тиража – в подарочном издании. Золотое тиснение и отличной выделки шагреневый переплет из кожи марсианского уаба. Самый изысканный, самый дорогой материал, какой только можно найти здесь. В производство вложена куча денег, а теперь еще вот это»


Экземпляр книги лежал на письменном столе. De Rerum Natura. Тит Лукреций Кар, «О природе вещей», в величественном благородном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистал шуршащие белоснежные страницы. Мыслимо ли: на Марсе нашлись специалисты, отлично знакомые с таким древним текстом! И человек, дожидающийся в приемной, – только один из восьми, которые после выхода книги обратились в издательство по поводу спорного отрывка.


Спорного? Никаких сомнений на самом деле нет: местные грамотеи совершенно правы. Вопрос только в том, как бы незаметно спустить это дело на тормозах, чтобы они и думать забыли, что когда-либо держали в руках книги издательства «Классика» и находили в них ошибки.


Мастерс нажал кнопку интеркома:


– Ладно, давайте его сюда.


Иначе этот тип никогда не отвяжется, так и будет торчать в приемной день и ночь. Умники вроде него все одинаковы: господь милосердный даровал им слишком большое терпение.


В кабинет вошел седовласый пожилой джентльмен: в руках портфель, на носу – ветхозаветные очки с оправой, мода на которую миновала еще до начала космической экспансии.


– Благодарю вас, сэр. Позвольте объяснить, почему организация, в которой я имею честь состоять, крайне обеспокоена ошибками подобного рода. – Он расположился у стола и решительно дернул застежку портфеля. – Хотим мы того или нет, но Марс заселяли колонисты с Терры. Система ценностей, нравственные императивы, образцы материальной культуры, обычаи – всё пришло оттуда. ШОЗАНА считает: выпуск вашим издательством этой книги…


– ШОЗАНА? – переспросил Мастерс. Название не говорило ему ничего. Наверняка одна из тех нелепых структур, которых развелось сейчас во множестве, и они дотошно и въедливо, как под микроскопом, исследуют все, что печатается здесь, на Марсе, или поставляется с Терры.


– «Шедевры Отцов: ЗАщита НАследия», – пояснил Брандис. – Я принес аутентичное терранское издание De Rerum Natura: в переводе Драйдена, равно как и ваше местное. – Слово «местное» он произнес пренебрежительно, как если бы речь шла о чем-то второсортном. Его послушать, издательство «Классика» выпускает исключительно непристойную литературу, фыркнул про себя Мастерс. – Рассмотрим неаутентичные вставки. Давайте обратимся сначала к моему экземпляру, – Брандис положил перед хозяином кабинета потрепанный голубоватый томик. – Извольте убедиться: здесь всё точно. А теперь, сэр, экземпляр, выпущенный вашим издательством, тот же самый фрагмент. – Рядом со старинной книгой разместился великолепный золотого тиснения образец в шагреневом переплете.


– Минуту, я приглашу ответственного редактора. – Мастерс нажал кнопку интеркома, – Джека Снида ко мне.


– Давайте откроем подлинный текст, – сказал Брандис, – и мы увидим метрическое переложение с латыни, пятистопный ямб. – Он застенчиво откашлялся и начал читать вслух:


Тоска и боль умрут в последний час;
Не станет их, когда не станет нас.
И пусть сольются твердь, вода и свет,
В стихиях растворится жизни след.


– Этот отрывок мне известен, – резко произнес Мастерс. Какого черта ему читают здесь лекцию, как несмышленому дитяти?


– Данное четверостишие, – продолжил Брандис, – отсутствует в вашем издании, и вместо него размещено другое, подложное, Бог знает, откуда взявшееся. Позвольте. – Открыв роскошный подарочный том издательства «Классика», он перелистал страницы, нашел нужное место и зачитал:


Тоска и боль умрут в последний час;
Но плоти смерть не есть конец всего для нас.
Нам якорем служили плоть и твердь,
Отринувших ту связь блаженство ждет, не смерть.


Негодующе уставившись на Мастерса, Брандис с шумом захлопнул книгу.


– Больше всего раздражает, что, в сравнении с оригиналом, смысл поддельного отрывка диаметрально противоположен. Откуда эта вставка вообще взялась, интересно? Ведь кто-то же написал ее. Уж точно не Лукреций, – Брандис пронзительно посмотрел на президента «Классики», будто считая автором подделки именно его.


Дверь распахнулась, и в кабинет зашел ответственный редактор издательства Джек Снид.


– Мистер Брандис прав, – сокрушенно сообщил он директору. – И это только одно изменение текста из тридцати с лишним. С появления первых писем я перекопал всю книгу. И теперь делаю то же самое со всеми произведениями, включенными в осенний план выпуска. И уже обнаружил искажения в некоторых из них.


Мастерс уточнил:


– Это ведь вы выполняли окончательную правку перед тем, как De Rerum Natura ушла наборщикам? Были там изменения?


– Категорическое «нет», – ответил Снид. Ни в редактуре, ни в гранках: я всё лично проверил. Искажений не было до выхода последнего переплетенного экземпляра, – каким бы бредом это ни звучало. А еще точнее: до выхода последнего переплетенного подарочного экземпляра, – искажения присутствуют только в них. Книги с обычным переплетом – в порядке.


Мастерс нахмурился.


– Но ведь это одно и то же издание! Из-под пресса все экземпляры выходили единой партией. Поначалу мы вообще не планировали переплетать часть тиража как-то особенно: решение было принято буквально в последний момент. Отдел по развитию бизнеса предложил выпустить половину экземпляров в подарочном варианте: золотое тиснение и эксклюзивный переплет.


– Думаю, – сказал Джек Снид, – неплохо бы нам разобраться, что это за штука такая, кожа марсианского уаба.


Через час Мастерс, кажется, враз постаревший и одряхлевший, и сопровождающий его Джек Снид сидели напротив Лютера Саперштайна, торгового агента заготовительной конторы «Идеал инкорпорейтед». Именно эта фирма поставила издательству «Классика» для эксклюзивного переплета партию выделанных шкур.


– Что за материал вы нам подсунули? – спросил Мастерс напористо, – Шкура уаба, что это вообще такое?


– Ну, – отозвался Саперштайн, – если отвечать на вопрос, как он задан, это просто шкура существа под названием марсианский уаб. Я понимаю, джентльмены, в таком ответе практически нет информации; но он дает, по крайней мере, точку отсчета, некий постулат, с которым все присутствующие могли бы согласиться. Давайте попробуем начать с этого и двигаться дальше. Первое: что есть уаб вообще? Местное животное. Его шкура – ценный материал, хотя бы потому, что попадает в руки заготовителям лишь по большой удаче. Уабы крайне редко умирают, их практически невозможно убить, даже дряхлых или больных. Но если все-таки удалось, – окончательной смерти особи не происходит, шкура продолжает биологическое существование. Это качество делает данный товар уникальным материалом при отделке помещений – или вот для изготовления неизнашиваемых переплетов. Вечные книги становятся поистине вечными.


Саперштайн заливался терранским соловьем; Мастерс, отвернувшись, уныло глядел в окно. Редактор, пристроившись за столом, что-то быстро писал; на его молодом, энергичном лице застыло мрачное выражение.


– Когда вы обратились к нам, – сказал Саперштайн, – заметьте, сами обратились, нашей инициативы тут не было, – мы поставили вам самый великолепный, самый безупречный товар из всего нашего огромного ассортимента. Этот материал живёт; он светится изнутри, своим собственным, особенным светом. Нигде: ни на Марсе, ни на Терре, – нет ничего подобного. Царапины или порезы зарастают сами. Поверхность бархатистая, и ворс с годами становится всё плотнее. Переплет ваших книг со временем будет все более роскошным и, соответственно, сами книги – всё дороже. Лет через десять качество книг в нашем переплете…


– Погодите, – оборвал его Снид. – Вы говорите, у мертвых особей шкуры остаются живыми? Любопытно. А сам уаб – что, его настолько трудно убить? – Снид бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Каждое из тридцати с чем-то обнаруженных искажений касается бессмертия. В этом смысле изменения в тексте «О природе вещей» совершенно однотипны: согласно утверждениям Лукреция, человеческое существование бренно; посмертное существование, даже если оно и есть, не имеет смысла, поскольку отсутствует память о прошедшей жизни. А все поддельные фрагменты говорят как раз обратное: со смертью ничего не кончается, ибо личность не утрачивает себя. Это ведь полностью противоречит философии Лукреция! Нет, вы понимаете, что происходит? Воззрения этих чертовых уабов накладываются на воззрения авторов книг, наслаиваются поверх. Вот в чем суть! – И он молча углубился в записи.


– Но как такое возможно? – взвыл Мастерс. – Как может шкура, пусть даже вечно живая шкура, оказывать влияние на содержание книг?! Текст уже напечатан, корешок проклеен и прошит. Это же бессмысленно! Допустим даже, я поверю, что переплет из этой чертовой штуки живой на самом деле. В это невозможно поверить, но допустим, – Он свирепо уставился на Саперштайна.– Но если она живая, она же должна чем-то питаться?


– Мельчайшие частицы органики, присутствующие в атмосфере во взвешенном состоянии, – с готовностью пояснил Саперштайн.


Мастерс поднялся:


– Пошли отсюда. В конце концов, это просто смешно.


– Органика усваивается, попадая внутрь через поры, – пояснил Саперштайн с мягкой укоризной.


Изучая свои записи и не торопясь подниматься вслед за боссом, Снид произнес задумчиво:


– Некоторые вставки изумительны. Одни полностью меняют смысл оригинала, переворачивают точку зрения автора, – как в случае с Лукрецием, например, – но в других изменения очень тонкие, почти неощутимые, если так можно выразиться. Это относится к текстам, в которых в той или иной степени поддерживается идея бессмертия. Вопрос на самом деле стоит так: с чем мы столкнулись? Просто с точкой зрения одной, конкретной формы жизни – или марсианские уабы являются обладателями какого-то более общего знания? Взять, например, поэму Лукреция: величественная, великолепная, захватывающая, – как поэтическое произведение. Но, если говорить о философских взглядах, на которых она основана... Может быть, они ошибочны? Не знаю, не разбираюсь я в таких материях. Я всего лишь редактирую книги. Когда редактор начинает ставить себя выше автора и перекраивать, переиначивать оригинальный текст – это последнее дело. Но ведь уаб – или чтотамвместонего – поступает именно так!


Саперштайн хмыкнул:


– Хотелось бы мне знать, стоит ли овчинка выделки.


– В каком смысле? Поэтическом – или вы о философских взглядах? С поэтической точки зрения эти вставки ничуть не лучше и не хуже оригинального текста; стилистически они вполне вписываются. Если вы не знаете о подмене текста, то никогда и не заметите. – Снид качнул головой. – Нипочем не заметите, что текст написан шкурой.


– А философски?


– Ну, идея всегда одна и та же. Повторяется с завидным упорством. Смерти нет. Мы не умираем, – погружаемся в своего рода сон. А потом пробуждаемся к новой, лучшей жизни. Правки De Rerum Natura в этом смысле не оригинальны. Если вы видели одну, считайте, что видели все остальные.


– А ведь заманчивая идея, – сказал Мастерс. – Переплести подобным образом Библию…


– Уже, – признался Снид.


– Да? И что?


– Конечно, у меня не было времени изучить весь получившийся текст от корки до корки. Но в Послания апостола Павла к Коринфянам я заглянул. Тот стих, помните: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменится» – и далее…. Воспроизведено с точностью до буквы, – но выделено теперь крупным шрифтом. И добрый десяток раз повторяется: «Смерть! где твое жало? ад! Где твоя победа?» Снова и снова. Крупным шрифтом. Очевидно, с этим уаб полностью согласен: его собственные философские или, скорее, теологические воззрения с изложенными в Послании совпадают абсолютно.


Снид помолчал; затем, тщательно взвешивая каждое слово, произнес:


– По сути, это религиозный диспут. Между читающей публикой и шкурой марсианского животного, которое похоже на безумную смесь свиньи и коровы. Непривычно. – И он снова уткнулся в записи.


В разговоре наступила пауза. Потом Мастерс уточнил:


– Кроме шуток. Вы правда считаете, будто уаб обладает сокровенным знанием? Что это не умничанье непонятно кого, обретшего бессмертие непонятно как, – а истина?!


– Ну, - ответил Снид, – я думаю так. Это не абстрактные рассуждения о бессмертии: уабы бессмертны на самом деле. Смотрите: снятую с убитого животного шкуру обрабатывают и превращают в книжный переплет. Но она по-прежнему жива с биологической точки зрения! Это ли не попрание смерти? В определенном смысле, переход к иной, лучшей жизни. Никаких пустых деклараций; мы имеем дело с видом, для которого свершившейся реальностью стало то, в самой возможности чего мы все еще сомневаемся. Сокровенное знание? Ну, конечно. Уаб является непосредственным живым подтверждением своих собственных воззрений. Факты сами говорят за себя, и я склонен им верить.


– Возможно, в случае с уабом это и работает, – фыркнул Мастерс. – А с другими биологическими видами? С хомо сапиенс? Уаб, как любезно напомнил мистер Саперштайн, уникален. Шкура любого другого существа – что на Терре, что на Селене, что здесь, на Марсе, – подобными свойствами не обладает. Никто никогда не слышал о том, что можно поддерживать жизнь, усваивая микроскопические органические частицы непосредственно из атмосферы. Позволять себе такие обобщения ….


– Жалко, что прямой контакт невозможен, – сказал Саперштайн. – Мы ведь пробовали здесь, в «Идеале», сколько раз пробовали. Ничего.


– А у нас в издательстве, – Снид выделил фразу голосом, – вышло. На самом деле я уже провел эксперимент. Распорядился напечатать текст, всего одну строчку: «Уаб бессмертен. Этим он отличается от остальных живых существ». Затем текст переплели в шагрень, - и он изменился. Вот, – Снид с поклоном протянул тоненькую книжечку Мастерсу.


Мастерс прочел вслух:


– «Уаб бессмертен. Этим он НЕ отличается от остальных живых существ». Надо же, всего одна частица, две буквы, – он покачал головой и вернул книжечку Сниду.


Тот воскликнул:


– Как ни погляди, – новость-то сногсшибательная! Мы установили контакт с существом, находящимся по ту сторону могилы, - если так можно выразиться. Ну, представьте: с технической точки зрения шкура уаба мертвее мертвого, поскольку животное, частью которого она являлась, давно мертво. Это же чертовски близко к рациональному доказательству иррациональных постулатов веры, – веры в загробную жизнь и вечное существование!


– Не сходится, - с сомнением произнес Саперштайн. – Может, прямой зависимости и нет... Но марсианский уаб, при всей его поразительной – даже сверхъестественной – живучести… Если процессы мышления связаны с мозгом, – он же совершено туп! Взять терранского опоссума – размеры его мозга всего в одну треть кошачьего. А мозг уаба и того меньше – в одну пятнадцатую! – Он исподлобья оглядел собеседников.


– Ну, – заметил Снид. – Вспомним библейское: «Так будут последние первыми». Марсианский уаб, смиренно сидящий в своей экологической нише, – может быть, это сказано как раз про него? Хочется надеяться.


Кинув на редактора быстрый взгляд, Мастерс спросил:


– Вечная жизнь. Вы бы согласились?


– Разумеется, – ответил Снид. – Кто угодно согласится.


– Вот уж нет, – запротестовал Мастерс. – У меня и сейчас проблем выше головы. Самое последнее, о чем я бы мечтал, – это вести бессмертное существование в виде книжного переплета. Или чего-то в этом роде.


Но мысль уже завладела его сознанием. А если не переплет? Иначе, ведь всё можно сделать иначе.


Саперштайн кивнул:


– Что хорошо для уаба, для человека – кошмар. Стать обложкой. Без дела валяться на полке, год за годом, переваривая пищу, которая сыплется на тебя, как пыль. Может быть, о чем-то думать. Или чем там уабы занимаются после кончины.


– Размышляют над законами мироздания, – предположил Снид. – Делятся мудростью. – И, обращаясь к боссу, добавил, – Полагаю, «Классика» больше не станет использовать такой переплет?


– В коммерческих целях и на продажу – нет. Но! – Мастерс никак не мог избавиться от ощущения, что разговор уходит не туда. - Хотелось бы знать, приобретают ли такой же высокий защитный потенциал изготовленные из этого материала изделия. Шторы на окнах. Обшивка судов – тогда, может быть, смертность среди пассажиров снизится. Подстежка армейских шлемов. Экипировка бейсболистов.


Гигантские перспективы … весь размах оценить пока невозможно. Он всё тщательно обдумает, дайте только срок.


– Это всё, конечно, замечательно, – подвел итог Саперштайн, – но моя компания вынуждена отказать издательству в претензии о возмещении убытков. Особенности материала из шкуры марсианского уаба давно известны; они перечислены в общедоступном буклете, который совсем недавно выпустила наша компания. Мы категорически заявляем….


– Окей, – раздраженно буркнул Мастерс и махнул рукой, – это наши потери, ладно. – И, повернувшись к Сниду, еще раз уточнил. – Все эти тридцать с лишним вставок говорят, что посмертное существование – сплошная радость?


– Именно. Как гласит De Rerum Natura под редакцией уаба, покинувших земную юдоль «блаженство ждет, не смерть». Куда уж определенней.


– Блаженство, - повторил Мастерс, кивнув. – Конечно, земная юдоль и Марс… Н-да…Впрочем, думаю, разницы особой нет. Жизнь есть жизнь, вне зависимости от места. – И добавил в глубокой задумчивости, – Все-таки интересно. Все эти разговоры о загробной жизни … Человечество обсуждает уже пятьдесят тысяч лет. Рассуждениям Лукреция уже два тысячелетия. Разговоры, разговоры … А тут совершенно конкретный факт: уаб, шкура уаба - вот вам ваше бессмертие, потрогайте и убедитесь.


Повернувшись к Сниду, он уточнил:


– Какие еще книги подверглись изменению?


Снид сверился со списком.


– «Век Разума», трактат Томаса Пейна.


– А, критика Библии. И каковы результаты?


– Двести шестьдесят семь пустых станиц. Одно-единственное слово в середине тома. «Мерзость».


- Еще?


– «Британника», универсальная энциклопедия. Скорее, не изменена, а дополнена. Появились новые статьи. О душе, о переселении душ. Еще ад, вечные муки, грех, бессмертие. Всё двадцатичетырехтомное собрание приобрело религиозный оттенок. Продолжать?


– Конечно, – кивнул Мастерс, слушая и одновременно что-то напряженно обдумывая.


– Summa Theologiæ, «Сумма Теологии», знаменитый трактат Фомы Аквинского. Пять доказательств существования Бога. Оригинальный текст не тронут, – но вставлена фраза из Библии: «Буква убивает, а дух животворит». То есть, надлежит служить не букве, но духу. Фраза многократно повторяется. Еще? «Утраченный горизонт» Джеймса Хилтона. Это уже не средневековье, двадцатый век. Своего рода утопия, грёза о недостижимом, о волшебной стране Шангри-Ла. После вмешательства уаба Шангри-Ла из вымышленного места превращается в некую аллегорию загробного мира, которая…


– Ладно, - сказал Мастерс. – Понятно. Остается вопрос: что со всем этим делать? Совершенно очевидно, что от переплета из данного материала придется отказаться. По крайней мере, если содержание книги противоречит идеям бессмертия.


Но ему не давали покоя мысли о других возможностях, об ином использовании шкур уаба. Не переплетное дело, не дизайн, - слишком расточительно тратить такой материл на неодушевленные предметы.


Как только он доберется до телефона ….


– Особенно интересной, – не унимался Снид, – оказалась реакция на собрание научных трудов по психоанализу известнейших современных последователей Фрейда. Статьи остались без изменения, но в конце каждой – каждой! – сделана приписка. Одна и та же. – Снид сухо рассмеялся. – «Врачу, исцелися сам». Не без юмора.


– Да-да. – Мастерс больше не слушал. Ему позарез нужен телефон.


Возвратившись в издательство и закрывшись в офисе, Мастерс приступил к окончательной проверке. Трясущимися руками достал жемчужину своей коллекции – чайную пару из тончайшего, полупрозрачного, так называемого костяного фарфора знаменитого, запредельно дорогого бренда Royal Albert. Тщательно упаковал в шагрень. Собрался с духом, положил на пол. И – сколько было сил – с размаху наступил!


Сверток остался невредим. По крайней мере, треска размалываемого в пыль фарфора издатель не услышал.


Мастерс распаковал сверток и внимательно осмотрел чашку. Ни следа повреждений, ни трещинки.


Завернутый в бессмертный материал хрупкий предмет разрушению не поддался.


Довольный, издатель уселся к столу и обдумал все еще раз, принимая окончательное решение.


Недолговечный объект, упакованный в материал из шкуры уаба, становится вечным. Таким образом, гипотеза подтвердилась на практике – в точности, как ожидалось.


Он снял телефонную трубку и набрал номер поверенного в делах.


– Моё завещание, – сказал он, когда на том конце линии ответили. – Как вы помните, последнее написано несколько месяцев назад. Я хотел бы внести дополнение.


– Конечно, мистер Мастерс, – энергично произнес поверенный. – Слушаю!


– Маленький пункт, – вкрадчиво сказал Мастерс. – Насчет гроба. Обязательное условие для наследников. Обивка должна быть выполнена из кожи уаба. Полностью, со всех сторон: дно, крышка, стенки. Материал для обивки следует приобрести в «Идеал инкорпорейтед». Я желаю предстать перед Создателем облаченным в новую кожу, обновленным, так сказать. Произвести впечатление. – Мастерс издал легкий смешок, но тон его был предельно серьезным, и поверенный почувствовал это.


– Если такова ваша последняя воля…


– Именно. И я советую вам сделать то же самое.


– Господи, зачем?


– Очень скоро наше издательство выпустит полную серию домашней медицинской библиотечки. Ответ вы найдете там. Только убедитесь, что ваш экземпляр переплетен в шагрень – эта часть тиража имеет некоторые отличия.


Мастерс отвечал на вопросы и представлял свой будущий гроб с шагреневой обивкой. И самого себя: вот он покоится в гробу глубоко под землей, и ворс растет, растет, становится все плотнее…


Интересно, что сотворит с ним проклятая кожа? Что оставит нетронутым и что изменит? В кого превратит?

Особенно, если впереди вечность.

6. Amy Farrah Fowler

По ту сторону обложки

Филип Киндред Дик

Глава издательства «Обелиск», раздражительный мужчина преклонных лет, пробурчал:


- Не стану я с ним разговаривать, мисс Хенди. Какой прок искать ошибки, раз рукопись уже напечатана. Слишком поздно что-то менять.


- Но мистер Мастерс, - возразила секретарша, - Эта ошибка имеет огромное значение. Если, конечно, он прав. Мистер Брандис жалуется, что смысл целой главы…


- Я читал его письмо, говорил с ним по видеофону. Мне прекрасно известно, на что он жалуется.


Мастерс подошел к окну и бросил мрачный взгляд на унылую, изрытую кратерами поверхность Марса – этот вид из окна ему приходилось созерцать уже не один десяток лет. «Пять тысяч экземпляров напечатано и переплетено, - подумал он. – И половина из них в обложке из кожи марсианского уаба с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, какой мы только смогли отыскать. И так себе в убыток издаем, а тут еще это».

Он посмотрел на книгу, лежащую у него на столе. Поэма Лукреция «De Rerum Natura» (1) в возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс сердито пролистал белоснежные хрустящие страницы. Кто бы мог подумать, что даже среди марсиан найдутся знатоки классической латыни? И тот, что ждет его в приемной – далеко не единственный. Уже восемь человек написали или позвонили в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Как бы не так, правота этих грамотеев слишком очевидна. Самое главное теперь - замять скандал, заставить буквоедов напрочь забыть о том, что «Обелиск» допустил ошибку. Мастерс надавил на кнопку переговорного устройства:

- Хорошо, пусть войдет.


Придется принять этого посетителя, иначе от него не избавиться, так и будет караулить снаружи. Все ученые из одного теста сделаны, терпения этой братии не занимать. Дверь открылась, и в проеме возник долговязый седовласый мужчина в старомодных очках, какие обычно носят земляне, и с портфелем в руках.


- Благодарю вас, мистер Мастерс, - с порога начал ученый, - Я хотел бы объяснить, почему наше сообщество придает такое значение этой ошибке. Он уселся за стол и проворно расстегнул портфель.


- Хотим мы того или нет, но Марс – колониальная планета. Ценности, науку, искусство, обычаи – все это мы позаимствовали у землян. Вот почему ОБИФПИ рассматривает ваше издание как…


- ОБИФПИ? – обреченно переспросил Мастерс.
Он впервые слышал это название, но ничего хорошего оно не сулило. Наверняка очередное сборище чудаков, которые считают своим долгом изучить от корки до корки все новые книги, будь они изданы здесь, на Марсе или привезены с Земли, и придраться к каждой букве.
- «Общество по борьбе с искажениями и фальсификациями произведений искусства», - пояснил Брандис.
- Я принес с собой подлинное, правильное издание «De Rerum Natura», в переводе Драйдена, как и ваша местная книжица. – Слово «местная» старик произнес пренебрежительно, будто речь шла о чем-то гнусном и второсортном. «Говорит с таким видом, точно «Обелиск» позорит всю печатную индустрию», - рассержено подумал Мастерс.


- Убедитесь сами, насколько искажен оригинальный стих. Извольте ознакомиться сначала с моим экземпляром, – с этими словами старик извлек из портфеля старенький зачитанный томик, явно привезенный с Земли.


- Здесь отрывок приводится правильно. А теперь, сэр, найдем то же самое место в книге, которую напечатали вы. Рядом с ветхой голубой обложкой лег массивный том в переплете из уабьей кожи.


- С вашего позволения, к нашей беседе присоединится мой редактор, - сказал Мастерс, нажимая кнопку интеркома.


- Мисс Хенди, будьте добры, пригласите Джека Снида.


- Да, мистер Мастерс.


- Выдержка из оригинального издания. Если при переводе соблюдать ритм и размер латинских стихов, то получаем следующее. Кхе-кхе. – Ученый откашлялся и начал декламировать:


С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.


- Мне не хуже вашего известен это стих, - отрезал Мастерс, уязвленный тем, что старик поучает его словно невежественного ребенка.
- В вашем издании, - продолжал Брандис, - этих строчек нет, а их место занимает бог знает кем написанная подделка. Позвольте, я зачитаю. Ученый взял книгу в роскошном переплете и принялся ее листать, отыскивая нужную страницу. Затем прочел:


С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Лишь после смерти для правды откроются очи
Земной жизни конец возвещает начало блаженства


Не сводя с Мастерса сердитого взгляда, Брандис рывком захлопнул книгу.
- Самое возмутительное, что этот отрывок в корне противоречит смыслу всей поэмы. Откуда он взялся? Кто-то ведь его сочинил, и это был не Драйден. И, уж конечно, не Лукреций. Глаза ученого яростно буравили Мастерса, словно обвиняя: «А не ваших ли рук это дело?».


Дверь кабинета открылась, и на пороге появился редактор, Джек Снид.


- Чистая правда, - заметил он, обращаясь к Мастерсу. - И это не единственная неточность – в общей сложности я насчитал больше тридцати. Я всю поэму вдоль и поперек прошерстил, когда на нас посыпались жалобы. И не только ее, но и все книги, изданные нами за последнее время. В некоторых из них текст тоже изменен.


-Вы последним проверяли рукопись, прежде чем отдать ее в печать. Тогда вы не обнаружили в ней ошибок? – спросил Мастерс.


- Ни единой. Я и гранки лично просматривал, там тоже все было правильно. Понимаю, это звучит дико, но все было в порядке, пока мы не напечатали последний экземпляр. Точнее, последний экземпляр в переплете из уабьей кожи. Книги в обычной обложке… В них ошибок нет.


Мастерс вытаращил глаза.


- Так они же абсолютно одинаковые, даже печатались одновременно. По правде сказать, изначально мы даже не планировали заказывать такие роскошные переплеты, нам в последнюю минуту пришла мысль издать половину экземпляров в дорогой обложке с золотым тиснением.
- Думаю, пришло время выяснить кое-какие подробности о шкуре марсианского уаба, - заметил Джек Снид.


Часом позже постаревший, трясущийся от волнения Мастерс и его редактор Джек Снид беседовали с Лютером Саперштейном, торговым агентом из корпорации «Совершенство», продавшей издательству «Обелиск» уабьи шкуры для изготовления переплетов.


- Для начала давайте проясним, что представляет собой уабья шкура, – бодро начал Мастерс.
- Это ничто иное как шкура марсианского уаба, - ответил Саперштейн. – Я понимаю, джентельмены, такой ответ едва ли вас устроит, но все же от этого постулата, бесспорной истины, мы можем свободно отталкиваться в наших дальнейших рассуждениях. Чтобы вы лучше поняли, как удивительна шкура марсианского уаба, позвольте мне рассказать немного о природе этого зверя. Уабья кожа высоко ценится по многим причинам, но прежде всего оттого, что уабы очень живучи. Убить это существо, каким бы старым и слабым оно ни было, крайне сложно. Но даже если уаб погибает, шкура остается жива. В этом и состоит уникальная ценность уабьей кожи как материала для украшений, или же, в нашем случае, драгоценных и долговечных переплетов.


Мастерс, вздыхая, с мрачным видом уставился в окно, а Саперштейн болтал без умолку. Сидящий рядом редактор быстро делал в блокноте какие-то одному ему понятные пометки, и выражение его молодого энергичного лица не сулило ничего хорошего.


- Итак, вы обратились к нам, - продолжал Саперштейн, - и попрошу не забывать, что вы сами к нам пришли, мы-то свои услуги никому не навязывали – и вам были предоставлены самые лучшие, отборные шкуры, без единого изъяна. Их блеск неповторим, они словно светятся изнутри, и ни на Земле, ни на Марсе вы не найдете ничего подобного. Если поцарапать или порвать шкуру, она регенерирует сама собой. С течением времени ворс на переплетах будет расти, становиться все гуще и роскошнее, а значит, и ценность их только повысится. А десяток лет спустя они станут…


- Живые шкуры, говорите, – перебил его Снид. - Это любопытно. А уабы, значит, настолько ловкие ребята, что убить их почти невозможно.


Редактор и Мастерс переглянулись.


- Мы насчитали более тридцати мест, где текст искажается, и в каждом из них так или иначе говорится о бессмертии. Возьмем хоть упомянутое четверостишие: Лукреций пишет о бренности человека, ведь даже если тот попадет на небо после смерти, жизнь его все равно закончится, поскольку он утратит все земные воспоминания. А поддельная вставка, появившаяся на месте отрывка, говорит о том, что после смерти человек поднимается на новую ступень бытия. Что, как было справедливо замечено, идет вразрез с доктриной Лукреция. Понимаете ли, с чем мы имеем дело? Рассуждения уабов, черт бы их побрал, наслаиваются на рассуждения автора! Так-то. Ни прибавить, ни убавить. – Подвел итог редактор.


В комнате воцарилось молчание.


- Каким образом шкура, пусть и живая, может менять содержание книги? – воскликнул Мастерс. – Тем более, после того как текст напечатан, а страницы разрезаны, склеены и прошиты – чепуха какая-то! Ладно, положим, дурацкая шкура и впрямь живет, хоть я в этом и сомневаюсь. Но чем же она питается? – набросился он на Саперштейна.


- Мельчайшими крупицами еды, которые содержатся в атомосфере. – с тихим достоинством ответил тот.


Мастерс вскочил на ноги.


- Вы, должно быть, издеваетесь. Мы уходим.


- Шкура дышит порами. И через них же получает пищу. – На этот раз в голосе Саперштейна звучала обида.


Джек Снид не последовал примеру начальника и остался сидеть за столом, изучая свои бумажки.


- Некоторые отрывки переделаны на удивление умело. Отличия от исходного текста так малы, так невесомы, что их легко можно не заметить, но вместе с тем они в корне меняют смысл. Текст, говорящий о человеческой бренности, внезапно превратился в доктрину о вечной жизни. Но главный вопрос в другом. С чем мы столкнулись? Эта разумная форма жизни, уабья шкура, просто пытается донести до нас свое мнение? Или же она действительно знает, о чем говорит? Взять, к примеру, стихи Лукреция: они великолепны, они завораживают, восхищают – с поэтической точки зрения. Как философ Лукреций, возможно, заблуждался. Я не знаю. Моя работа - править книги, а не сочинять их. Последнее, что должен делать хороший редактор, это переиначивать мысли автора на свой лад. А уабу, или, во всяком случае, оставшейся после него шкуре, это отлично удается.


Снид умолк.
- Интересно, - заметил Саперштейн, - выиграла ли от этого книга..


- Как поэма? Или как философский трактат? С литературной точки зрения книга ничего не потеряла и не приобрела, уабу удалось так точно воспроизвести стиль автора, что читатель, не знакомый с оригинальным текстом, ни за что не заметит подмены. Не поймет, что слышит шкуру, а не писателя. – Задумчиво ответил Мастерс.


- А с точки зрения философии?


- Хм… Уаб везде твердит об одном и том же – смерти нет. Мы засыпаем и вновь пробуждаемся – для лучшей жизни. «De Rerum Natura» в его редакции как нельзя точнее отражает эту мысль, даже нет нужды читать другие произведения.


- А что если сделать переплет из уабьей кожи для Библии? Занятный вышел бы эксперимент…


- Я уже попробовал, – признался Снид.


- И?


- Само собой, я не успел прочитать Писание целиком, одолел только послания апостола Павла к коринфянам. Уаб не стал исправлять текст, только отрывок, который начинается со слов «Говорю вам тайну: не все мы умрем…», переписал большими буквами. А фразу «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» он повторил аж десять раз кряду. Десять строк – и все заглавными буквами. Видно, так он выражает свое согласие. Еще бы – это же его собственная философия, а точнее, теология. – Снид тщательно подбирал слова.


– Шкура марсианского зверя, не то коровы, не то борова, ведет богословские споры с образованной публикой. С ума сойти. – Заключил редактор и снова уткнулся в свои записи.


В комнате стало тихо.


- Вы намекаете, что уаб… знает? – спросил наконец издатель. – Как вы сами сказали, эти исправления могут быть всего лишь фантазиями марсианского животного. А могут быть правдой.
- Если хотите услышать мое мнение, то уаб не просто преуспел в науке выживания – он и вправду сотворил то, о чем пишет. Его убили, освежевали, из шкуры сделали книжные переплеты, а он торжествует над смертью, он все равно жив! И, видимо, считает свое существование наивысшей ступенью бытия. Уаб - не просто марсианский зверь, упрямо не желающий умирать. Мы постоянно пытаемся отгадать, что ждет нас после смерти, – а он уже все доказал! Знает ли он? Еще бы. Уаб – живое подтверждение своей теории, факты налицо - с ними не поспоришь. Да, я склонен ему верить.


- Допустим, уаб действительно бессмертен. Но значит ли это, что и другие существа смогут жить вечно? Ведь уаб, как любезно объяснил нам мистер Саперштейн, создание уникальное. Его шкура может вдыхать микроскопические частицы пищи, растворенные в атомосфере, но из этого отнюдь не следует, что то же самое под силу другим живым существам, будь они родом с Марса, Луны или Земли.


- Какая жалость, что никто не сумел войти в контакт с уабьей шкурой, – посетовал Саперштейн. – Когда-то мы в корпорации «Совершенство» предприняли несколько попыток, но все напрасно.


- В таком случае мы в «Обелиске» преуспели больше, – заметил Снид. – Сказать по правде, я уже провел свой собственный эксперимент. Напечатал на листе бумаги одно единственное предложение – «Уаб, в отличие от всех живых существ, бессмертен» - и сделал переплет из уабьей шкуры. Вот что из этого вышло. Взгляните.


С этими словами редактор протянул Мастерсу тонкую книжицу в аккуратной обложке.


«Уаб, подобно всем живым существам, бессмертен», - прочел издатель вслух.


- Подумаешь, одно слово изменилось, - проворчал он, передавая листок обратно Сниду.


- Зато смысл стал абсолютно другим! – Воскликнул редактор. – Это же бомба, сенсация! Ведь мы читаем послание с того света! Посмотрим в лицо фактам: сам уаб мертв, а значит, с технической точки зрения, его шкура не может считаться живой. Разве мы не получили тем самым неоспоримое доказательство того, что загробная жизнь существует?


- Есть одно маленькое «но», - нерешительно начал Саперштейн, - Мне ужасно неприятно нарушать ход ваших рассуждений, но марсианский уаб, несмотря на свои поразительные, прямо-таки чудесные способности, - существо с весьма низким интеллектом. Взять, например, земного опоссума: он в три раза глупее кота. Уаб же соображает впятеро хуже чем опоссум.


Саперштейн печально развел руками.


- Не даром в Библии сказано: «И последние станут первыми». Может, это как раз такой случай? – заметил Снид. – Надеюсь, так и есть.


Мастерс смерил его удивленным взглядом.


- Неужели вы хотите жить вечно?


- Разумеется. Все хотят.


- Только не я. У меня и так хлопот полон рот, не хватало еще после смерти превратиться в книжный переплет или какую-нибудь другую модную штучку. – Несмотря на свой категоричный тон, в глубине души Мастерс ощутил сомнение. Может, он неправ? Неужели неправ?


- А вот уабу такое существование, похоже, по душе. Вы только представьте: лежишь себе год за годом без движения на книжной полке, и неспешно вдыхаешь микроскопические частички из воздуха. И размышляешь обо всем на свете. Как по-вашему, о чем они думают?


- О боге. И о своей доктрине. – Снид повернулся к начальнику.


- Полагаю, мы больше не будем делать переплеты из уабьей кожи?


- В коммерческих целях - нет. – Подтвердил тот. – Нельзя их продавать. Разве что…- Мастерса не покидала мысль, что шкурами можно распорядиться совсем по-другому.


- Как знать, может, удивительные свойства уабьей шкуры распространяются и на сделанные из нее предметы? Что, если сшить из нее занавески? Или обить ею салон плавучего автомобиля? А может, пригородного экспресса? Нет, лучше изготовить каски для солдат в горячих точках… Или для бейсболистов…


Воображение рисовало Мастерсу все новые картины - сказочные… и вместе с тем туманные. «Нужно время, чтобы хорошенько все обдумать», - решил он.


- Так или иначе, корпорация «Совершенство» не намерена возмещать вам убытки. – Вернулся к делу торговый агент. – Вы были прекрасно осведомлены о свойствах товара. В начале года мы выпустили брошюру с подробным описанием, где однозначно…


- Да хватит уже, мы все берем на себя, - раздраженно отмахнулся издатель. – Будь по-вашему.


И тут же снова обратился к Сниду:


- Так вы говорите, что во всех тридцати отрывках сказано, что загробная жизнь прекрасна?


- Совершенно верно. «Земной жизни конец возвещает начало блаженства» - в этой строке из «De Rerum Natura» и находится ключ к разгадке.


- Блаженства, – как сомнамбула повторил издатель.
– Мы, конечно, находимся не на Земле, а на Марсе, но разница, я так полагаю, невелика. Не думаю, что от места жительства что-то зависит, -задумчиво продолжил он. - По мне, так абстрактные умозаключения о бессмертии души немногого стоят. Человечество уже пятьдесят тысяч лет ломает над этим голову, Лукреций два тысячелетия назад сочинил целый трактат. Но все рассуждения меркнут по сравнению с тем, что вытворяет уаб – вот где надо искать настоящее бессмертие. Какие еще книги вы проверяли?


- «Век разума» Томаса Пейна (2), - ответил Снид, сверяясь со списком.


- И что же?


- Двести шестьдесят семь белых страниц и только на развороте одно единственное слово: «Чушь».


- Дальше.


- «Британника» (3). Уаб ничего не поменял, зато добавил целые статьи - о переселении душ, грехе, вечных муках в аду и бессмертии. Тем самым весь раздел из двадцати четырех глав получил религиозную окраску. Мне продолжать? – Снид вопросительно взглянул на своего начальника.


Тот, погруженный в размышления, кивнул.


- «Сумма теологии» Фомы Аквинского (4). Текст остался прежним, зато теперь в нем то и дело в нем встречается строчка из Писания «Буква убивает, а дух животворит»…


- «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла (5) предстает как место, куда после смерти …


- Довольно, - прервал его Мастерс. – Полагаю, я ухватил главную мысль. Но как же, спрашивается, нам теперь быть? Очевидно, что мы больше не сможем делать из уабьих шкур переплеты для книг …по крайней мере, для тех книг, с которыми уаб не согласен.


Мастерсу пришло в голову, что шкуры можно использовать и в других, куда более личных целях. Его задумка была намного удивительнее и важнее того, что уаб мог сотворить с книгами – или c любыми другими предметами.


Добраться бы только до телефона…


- Но самое интересное, - продолжал редактор, – Это его комментарии к собранию трудов по психоанализу, помните, мы издавали сочинения самых видных фрейдистов нашего времени? Уаб не изменил ни слова, но в конце каждой статьи приписал: «Лекари, о, как вы больны!». Остроумно, не правда ли? – рассмеялся Снид.


- Да, - пробормотал Мастерс. Найти телефон, сделать звонок – жизненно важный звонок. Он не мог думать ни о чем другом.


Вернувшись в издательство, Мастерс решился на предварительный эксперимент – выяснить, верна ли его догадка. Он взял желтую чашку из костяного фарфора Ройал Альберт, самую любимую из всей коллекции, бережно завернул ее в уабью шкуру и положил на пол. Застыл над свертком на несколько секунд, волнуясь и не решаясь исполнить задуманное, а потом резко, всем своим весом наступил на него.


Ничего не произошло. Чашка, казалось, осталась невредимой.


Мастерс развернул ее и внимательно осмотрел. Как он и думал, на фарфоре, защищенном уабьей шкурой, не появилось ни трещинки.


Довольный собой, он вернулся за стол – последний раз все взвесить.


Стоит завернуть хрупкий, недолговечный предмет в уабью шкуру, - и время теряет над ним свою власть. Вот оно, вещественное доказательство правоты уаба насчет вечной жизни. Ожидания Мастерса оправдались.


Издатель взял телефон и набрал номер своего юриста.


- Я по поводу завещания, - объяснил он, услышав в трубке знакомый голос. – Если вы помните, то последние поправки я внес пару месяцев назад. А теперь хотел бы добавить еще один пункт.


- Слушаю вас, мистер Мастерс, - с готовностью отозвался юрист.


- Одно маленькое условие, - проворковал издатель, - Касательно похорон. Мои наследники должны заказать мне гроб, обитый изнутри шкурой марсианского уаба. Сверху, снизу, по бокам - одним словом, со всех сторон. Пусть обратятся в корпорацию «Совершенство». Хочу предстать перед создателем в одеянии из марсианского уаба. Может, это произведет на него впечатление? – Мастерс издал небрежный смешок, но что-то в его голосе подсказывало, что он предельно серьезен.

Поверенный тут же почувствовал это.


- Как пожелаете, - ответил он.


- Я бы и вам советовал то же самое.


- Мне? Но зачем?


- А вы почитайте полное собрание медицинской энциклопедии, оно выходит в нашем издательстве в следующем месяце. Только удостоверьтесь, что у вас экземпляр в переплете из кожи марсианского уаба. Они отличаются от остальных. - Мастерс снова представил, как он лежит глубоко под землей, со всех сторон завернутый в живую шкуру. А ворс на ней все растет, растет.


Любопытно было бы взглянуть на себя со стороны – во что он превратится по воле уаба?


Особенно через нескольких столетий.



(1) знаменитая философская поэма Лукреция, в которой римский автор I в. до н. э. изложил учение греческого философа-материалиста Эпикура.
(2) «Век Разума» - знаменитый трактат Томаса Пейна, в котором содержится критика Библии, богословия и организованной религии.
(3) Британника — наиболее полная и старейшая универсальная энциклопедия на английском языке.
(4) «Сумма теологии» - один из известнейших трактатов Фомы Аквинского, входит в число классических философских и богословских трудов.
(5) Шангри-Ла — вымышленная страна, описанная в новелле писателя-фантаста Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт».
 

10. Asterisk

Переплет с сюрпризом


Филип К. Дик


Директор издательства «Обелиск Букс», вечно брюзжащий старикашка, в тот день был особенно не в духе:


– Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга напечатана, и уже ничего не исправишь.


– Но, мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди. – Ошибка и вправду серьезная. Мистер Брэндайс утверждает, будто бы вся книга…


– Знаю, он мне писал и звонил.


Мастерс подошел к окну и хмуро уставился на унылый, изуродованный кратерами марсианский пейзаж, который, казалось, застыл в своем однообразии.


«Выпустили пять тысяч экземпляров, половину в переплете с золотым тиснением из марсианской уабовой замши, материала самого что ни есть первоклассного, дорогого. Мало того что на издание кучу денег ухлопали, а тут еще это. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся такие дотошные знатоки древних текстов? Да ещё не один, а целых восемь», – размышлял он, в негодовании перелистывая белые хрустящие страницы «О природе вещей» Лукреция в добротном переводе Джона Драйдена, – книги, с которой всё началось.


И вот теперь за дверью ждал один из тех восьми латинистов, которые писали и звонили в «Обелиск Букс», якобы новое издание «О природе вещей» расходится с подлинником.


Якобы? К сожалению, так оно и есть. Назревал скандал, и верный способ уладить дело миром напрашивался сам собой: уговорить научное племя утихомириться и забыть о пресловутой строфе.


Мастерс понимал, что отказывать в приеме этому типу, который, как и все гелертеры, был упорный до мозга костей, бесполезно, и, нажав на кнопку селектора, велел секретарю:
– Пригласите.


Дверь отворилась, на пороге появился человек с портфелем, долговязый, седой, в старомодных очках в стиле землян.


– Благодарю, что нашли для меня время, мистер Мастерс. Вы, конечно, допустили грубейшую ошибку, и наша организация не может не отреагировать на такое, – бормотал он, усаживаясь за стол. – Мы, между прочим, живем на колониальной планете. Все наши ценности, нравы, артефакты и традиции заимствованы с Земли. ОБИФА считает, что ваше издание …


– Что еще за ОБИФА? – раздраженно оборвал Мастерс. Хотя название ему было незнакомо, в воображении сразу нарисовалась одна из множества въедливых эксцентричных контор, которым всегда есть дело до всякой печатной новинки.


– Общество по борьбе с искажением и фальсификацией артефактов, – пояснил Брэндайс. – Вот я принес аутентичный текст «О природе вещей», изданный на Земле, тоже в переводе Драйдена, но тут всё верно в отличие от вашего местного издания. При этом «местного» он произнес нарочито пренебрежительно, как если бы сказал: «Не издательство, а кучка жалких дилетантов».


Брэндайс открыл и положил перед директором потрепанную синюю книжечку, а рядом роскошный увесистый том в переплете из уабовой замши:
– А теперь посмотрим, в чём заключается интерполяция. Вот, пожалуйста, взгляните на правильный вариант в моей книге, а теперь на этот же текст в вашей.


– Что ж, давайте пригласим редактора, – поморщился Мастерс и попросил секретаря:
– Мисс Хэнди, вызовите ко мне Джека Снида.


– Позвольте зачитать цитату из аутентичного издания, – продолжил Брэндайс. Откашлявшись, он принялся громко читать:
– С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо1.


– Вообще-то я знаю этот отрывок, – резко перебил Мастерс, уязвленный поучительным тоном Брэндайса.


– Но в вашей книге его нет, а вместо, бог знает откуда, появился следующий опус:
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Но на земле не ведаем, что после смерти возродимся из морской пучины,
И жизнь земная – лишь ступень к блаженной вечной вышине.
Закончив читать, Брэндайс захлопнул книгу в уабовом переплете и пристально посмотрел на Мастерса.


– Самое досадное, что эта строфа диаметрально противоположна основной идее произведения. Откуда она вообще взялась? Лукреций такого не писал, Драйден – не переводил, – заключил он, подозрительным взглядом буравя Мастерса.


В этот момент открылась дверь, и вошел редактор, Джек Снид.


– Совершенно верно, – подхватил он. – Я, как только посыпались жалобы, всю эту громадину решил перелопатить, в итоге во всей книге насчитал около тридцати переделок. А теперь принялся за другие издания в осеннем каталоге, и уже могу сказать, что там та же картина.


– Вы же перед сдачей в набор корректировали текст, – выдавил Мастерс. – Выходит, проглядели?


– Отнюдь! Более того, я лично правил гранки, и могу вас уверить, что всё было в порядке. Только когда книги уже переплели, обнаружились эти метаморфозы. Самое странное, что в экземплярах в картонном переплете всё верно, а из уабовой замши с золотым тиснением – вся эта чертовщина.


– Но издание-то одно, одни гранки, – недоумевал директор и, как бы оправдываясь, прибавил: – Ведь не собирались же выпускать книги в эксклюзивном дорогом переплете, а в последний момент все переиграли. Отдел продаж предложил выпустить половину тиража в переплете из уабовой замши, и вот, пожалуйста.


– По-моему, нам следует вплотную заняться марсианским уабом, – вздохнул Снид.


Уже через час Мастерс со Снидом сидели у Лютера Саперстайна, торгового представителя кожевенной фирмы «Флолис Инкорпорейтид», той самой, что поставляла их издательству уабовую замшу.


– Прежде всего, нас интересует, что собой представляет уабовая замша? – деловито спросил Мастерс.


– Говоря вообще, это ворсистая кожа марсианского уаба. Но такое определение, в принципе, ничего не проясняет; а вот когда вы услышите подробности, поверьте, джентльмены, здесь будет чему удивиться. Сначала расскажу о самом уабе. Зверей этих мало, вот почему – но не только поэтому – цена на их шкуру весьма высока. Уабы крайне редко умирают, ведь даже больную и старую особь почти невозможно лишить жизни. Если всё же уаба удаётся убить, его шкура продолжает жить как ни в чём не бывало. Именно поэтому она как нельзя лучше подходит для декорирования интерьера или, как в вашем случае, для великолепного книжного переплета, которому не будет износа.


Утомленный трескотней Саперстайна директор зевал и от скуки глядел в окно. А его редактор, напротив, с каким-то загадочным выражением на молодом пытливом лице сосредоточенно слушал и записывал.


– Так вот, когда вы к нам обратились, – тараторил Саперстайн, – а вы наверняка не забыли, – что обратились к нам сами, мы из всего многообразия товара, можно сказать, пенки для вас сняли. Изюминка этих шкур – постоянно растущий богатейший густой ворс с особым естественным блеском, аналогов им не найти ни на Марсе ни на Земле. Порвите, поцарапайте их, они восстановятся сами, а с годами будут только хорошеть. То же самое и с вашими переплетами, десять лет пройдет, а они только краше станут, а значит и с продажей книг никаких проблем…


– Живая шкура, вот так феномен! – воскликнул Снид. – Да, и сам уаб тот еще хитрец, раз не всякий охотник его добудет. – Он взглянул на шефа: – Послушайте, эти метаморфозы с поэмой Лукреция вовсе не случайны, все тридцать переделок несут идею бессмертия. Лукреций утверждает, что человек не вечен, что даже если он возродится после смерти, прошлая жизнь не будет иметь для него никакого значения: он просто не будет её помнить. Из поэмы исчезли именно эти слова, и появились другие – о жизни после смерти, которые перечеркивают всю философию Лукреция. Улавливаете, в чём подвох? Этот чёртов уаб со своей философией по всем писателям от «а» до «я» прошёлся, и на свой манер всё перевернул.


– Как можно, чтобы какая-то шкура, будь она хоть живее всех живых, влияла на содержание книги? – не сдавался Мастерс. – Когда текст напечатан, страницы разрезаны, сфальцованные листы проклеены и прошиты – ну что тут изменишь?! Нет, не могу поверить. – И, повернувшись к Саперстайну, осведомился: – Если она живая, то чем питается?


– Мельчайшими частицами пищи, которые во взвешенном состоянии находятся в воздухе, – подчеркнуто любезно ответил тот.


– Ну, знаете, это уж чересчур! – отрезал Мастерс и, собираясь уходить, позвал Снида: – Пойдемте отсюда.


– Она вдыхает частицы через поры, – с достоинством, хотя и с ноткой укоризны, уточнил Саперстайн.


Снид не двигался, углубившись в свои записи, и наконец произнес:
– Некоторые переделанные тексты весьма занятны. Одни, как Лукреций, перекроены до неузнаваемости, в других – в целом не противоречащих философии бессмертия – исправлены одно-два слова. А вот бы знать наверняка: жизнь после смерти – всего лишь причуда уаба, или она и вправду существует? Возьмём ту же поэму Лукреция – великое, ярчайшее произведение – с точки зрения поэтической, но с философской, возможно, не совсем верное. Не берусь утверждать: я в этих вопросах не силен. Моё дело редактировать книги, а не писать их. Никогда порядочный редактор не решится переделать авторский текст на свой лад. А уабу, вернее постуабовой материи, чихать на правила, вот она и вытворяет.


– Интересно, выиграют ли от этого произведения, – заметил Саперстайн.


– В каком смысле, – уточнил Снид, – поэтическом или философском? В поэтическом и стилистическом отношении подмены нисколько не уступают оригиналу. Уаб ухитрился вплести их в авторский текст настолько искусно, что, если вы не читали оригинала, разницу вряд ли уловите. Во всяком случае, наш шкуросочинитель останется вне подозрений.


– Меня больше интересует философия.


– По части философии уаб не отличается разнообразием, от произведения к произведению настойчиво долбит одну и ту же идею: смерти нет, мы засыпаем и пробуждаемся для лучшей жизни. Яркий тому пример – «О природе вещей». Достаточно её одну в уабовой редакции прочитать, в других «отредактированных» книгах речь о том же.


– А что получится, если переплести в аубовую замшу Библию? – в задумчивости предположил Мастерс.


– Уже переплёл, – отозвался Снид.


– Вот как?


– Разумеется, прочитать Библию до конца я не успел. Например, просмотрел «Послания Павла к коринфянам» и обнаружил одну подмену. Там есть абзац, который начинается словами: «Вот я говорю вам тайну2…», – уаб всю фразу «написал» заглавными буквами. А строки: «Где, смерть, твоя победа? Где, смерть, твоё жало?» – повторяются ровно десять раз, да, да целых десять раз, причём заглавными буквами. Такое внимание уаба к этим строкам неспроста: они полностью согласуются с его философией, а вернее с религиозным учением. В общем… – Снид остановился на мгновение, подбирая самые меткие слова, – вздумалось марсианской животинке, помеси свиньи с коровой, потягаться с читателями на религиозную тему. Просто невероятно.


Все какое-то время молчали, словно в оцепенении, тишину нарушил Мастерс: – То есть вы хотите сказать, что уаб обладает секретной информацией? И считаете, что она, возможно, отнюдь не выдумка животного-уникума, благополучно избежавшего смерти, а чистая правда.


– Так и есть, – подтвердил редактор, – Уаб не просто увернулся от смерти, а на собственной шкуре доказал свои проповеди. Его убили, освежевали, а шкуру – по-прежнему живую – пустили на книжные переплеты. Он же продолжает жить, стало быть, победил смерть. В каком-то смысле уаб даже считает такую жизнь лучшей долей. Перед нами существо, которое стопроцентно уверено в том, в чём мы всё ещё сомневаемся. И это вовсе не блажь некой жизненной формы. Факты говорят сами за себя, уаб – живое подтверждение собственной доктрины. По-моему, вполне убедительно.


– Может быть, вечная жизнь дана только уабам, – засомневался Мастерс, – а остальные существа всё равно смертны. По словам мистера Саперстайна, уаб уникален. Шкура любого другого зверя с Марса, Луны или Земли не способна поглощать микроскопические питательные частицы из воздуха. Одно то, что уабовая замша питается таким образом…


– Всё-таки жалко, что нельзя пообщаться с этой шкурой, – вклинился Саперстайн, – Мы во «Флолисе» всё перепробовали, чтобы найти с ней контакт, но, увы.


– А вот мы в «Обелиске» нашли, – заверил Снид, – Опытным путем. Собственно, я напечатал всего одно предложение: «Все живые существа смертны, уаб составляет исключение», а когда переплел текст в уабовую замшу, предложение изменилось. Вот взгляните, – он протянул Мастерсу тонюсенькую книжечку, – тот прочёл:


– «Все живые существа бессмертны, уаб не составляет исключение».
Всего-то подправил два слова.


– А смысл, это же совсем другой смысл, – горячился Снид. – Эффект разорвавшейся бомбы. Давайте не будем отрицать очевидного. У нас в руках, так сказать, связь с загробным миром. Строго говоря, уабовая замша – неживая, раз сам уаб мёртв. И вот таким, значит, манером, нам представляют неопровержимое доказательство, что разум после смерти тела продолжает жить.


– Есть ещё кое-что, – замялся Саперстайн, – Не знаю, насколько это относится к теме. Марсианский уаб, при всей поразительной, даже чудесной способности к выживанию, сильно уступает по интеллекту другим животным. Например, мозг земного опоссума составляет одну треть от кошачьего, а уаба – одну пятую от мозга опоссума.


– И что с того, – парировал Снид. – В Библии сказано: «Последние станут первыми». Очень может быть, что эти слова как раз про уаба. Хорошо бы, если так.


– Вы хотите жить вечно? – сверкнул глазами Мастерс.


– Кто ж не хочет.


– Значит я – исключение, – решительно заявил Мастерс. – Мне и так хватает забот. Перспектива превратиться в книжный переплет или во что-нибудь в этом роде меня точно не прельщает.

На самом же деле в душу старика уже закрадывалось сомнение в правоте своих слов. И с каждой минутой оно становилось только сильнее.


– Вот слушаю вас и думаю, – подытожил Саперстайн, – пожалуй, любой уаб не прочь стать книжным переплётом. А что? За годом год полёживаешь на полке, вдыхаешь частицы из воздуха и вроде как размышляешь, ну, или чем-то в этом духе занимаешься.


– Не чем-то в этом духе, а проповедью религиозного учения, – возразил Снид и обратился к шефу: – Наверно, больше не будем переплетать книги в уабовую замшу?


– Для продажи нет. А … (Мысль о новом применении уабовой замши не давала Мастерсу покоя) может ли этот материал защитить от смерти других? Например, на лётобусах сделать из него занавески или обивку. Возможно, тогда на дорогах не будет смертей. А можно изготавливать шлемы для боевых частей или бейсболистов.


Бездна вариантов, но … всё не то. Мастерсу ещё только предстояло поломать над этим голову.


– Как бы то ни было, джентльмены, – осторожно начал Саперстайн, – вы не можете рассчитывать на компенсацию. Дело в том, что мы ещё в начале года выпустили брошюру о свойствах уабовой замши, где ясно сказано…


– Успокойтесь уже, – вспылил Мастерс, – Мы не собираемся предъявлять претензии. – И, продолжая разговор с редактором, спросил: – В «Природе вещей», во всех тридцати вставках-подменах так прямо и сказано, что жизнь после смерти прекрасна?


– Именно так! «И жизнь земная – лишь ступень к блаженной вечной вышине», – эта строчка повторяется много раз, она же завершает поэму.


– К блаженной вечной вышине, – повторил Мастерс, покачивая головой: – Марс, конечно, не Земля. Но это, наверно, непринципиально, жизнь она и на Марсе жизнь. И вот, что я подумал: на протяжении всей пятидесятитысячной истории человечество не знает о загробной жизни ровным счётом ничего, только и может отвлечённо рассуждать. Кстати, к Лукрецию это тоже относится. Но философская картина мира мало меня волнует, по-настоящему интересен конкретный факт – уабовая шкура и бессмертие, которое она несёт с собой.

Джек, а что ещё вы переплели в аубовую замшу?


– «Век разума» Тома Пейна.


– И каков итог?


– 267 пустых страниц. И только одно слово в середине: «чушь».


– Ещё что?


– «Британника». Здесь всё оставлено как есть, но добавлены новые статьи: о душе, реинкарнации, аде, проклятии, грехе и бессмертии. В общем, сделан акцент на религию.
Мне продолжать?


– Конечно, конечно, – рассеянно ответил Мастерс. Глубокая задумчивость не сходила с его лица.


– «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Сам текст не изменён, но много раз повторяется строка из Библии: «Буква убивает, а Дух животворит».
«Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-ла, райская обитель, становится воплощением загробной жизни, которая…


– Достаточно, – прервал Мастерс, – В принципе, всё ясно. Непонятно только, что нам-то с этим делать. Само собой, переплетать книги в этот материал не стоит, особенно если они противоречат философии уаба.

Всё отчетливее он осознавал иную область применения этого уникального материала, и всё яснее лично для себя. Вещи из уабовой замши сами по себе не могли принести и миллионной доли выгоды, которую предусматривал грандиозный замысел Мастерса.
Окрылённый догадкой, он в мгновение оказался у телефона…


– Особенно забавно, – с усмешкой говорил Снид, – уаб отреагировал на сборник статей по психоанализу одного выдающегося фрейдиста, нашего современника. Уаб не стал изменять текст, но каждую статью заключил фразой: «Лечиться надо доктору!». Зато теперь, читая эти статьи, будет чему улыбнуться.


– Да уж, – пробормотал Мастерс. Теперь все его мысли были заняты только предстоящим телефонным разговором, поистине для него судьбоносным.




Вернувшись в «Обелиск Букс», Мастерс решил проверить свои предположения. Он достал из коллекции свои любимые чашку с блюдцем из тончайшего костяного фарфора «Royal Albert», аккуратно завернул их в уабовую замшу, после долгих колебаний и сомнений положил свёрток на пол и всем весом встал на него. Однако ожидаемого треска не послышалось. Открыв свёрток, Мастерс внимательно осмотрел чашку; его догадка подтвердилась: уабовая замша предотвращает гибель и разрушение.


Довольный экспериментом, он уселся за стол и погрузился в размышления.
Доктрина уаба о вечной жизни сработала на практике: благодаря уабовой замше даже недолговечный, хрупкий предмет становился нерушимым.


Мастерс набрал номер своего адвоката:
– Я звоню по поводу завещания, совсем недавно его изменил, теперь хочу ещё кое-что добавить.


– Конечно, мистер Мастерс. Я весь внимание.


– Маленький пунктик … о моём гробе. Мои наследники должны проследить, чтобы он был обтянут целиком: крышка, дно, стенки, уабовой замшей от кожевенной компании «Флолис Инкорпорейтид». Хочу предстать перед Создателем, так сказать, во всей красе.

Мастерс непринуждённо рассмеялся, но адвокат безошибочно уловил холодно серьёзный тон своего клиента.


– Как вам будет угодно.


– Советую и вам последовать моему примеру.


– В каком смысле?


– В следующем месяце мы выпускаем полное издание домашней медицинской энциклопедии. Если приобретёте экземпляр в переплёте из уабовой замши, то сами всё поймёте. Только обязательно в переплёте из уабовой замши.


Закончив разговор с адвокатом, Мастерс представил глубоко под землёй гроб, обтянутый уабовой замшей с постоянно растущим ворсом, и в нём себя.


Что и говорить, любопытно взглянуть на себя, отреставрированного уабом, особенно через пару-другую сотню лет.






1 с. 115
Тит Лукреций Кар
О природе вещей /Пер. с латин. Ф. Петровского — М.: Худож. лит., 1983 —383 с.

2 Здесь и далее Библия цитируется по изданию: Новый Завет – New Testament, издательство «Протестант», 1993 – 775 с.
 

12. Aura

Филип Киндред Дик
Там, за переплётом

Немолодой и раздражительный глава издательства «Обелиск» Барни Мастерс сердито заявил своей секретарше:
– Мне незачем с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана, и даже если в тексте действительно есть неточность, мы не можем ничего изменить.


– Но, сэр, – ответила мисс Хэнди, – это не просто неточность. Если мистер Брэндис прав… он утверждает, будто вся глава…


– Я читал его письмо, я говорил с ним по видеофону, и мне известно, что он утверждает.


Подойдя к окну, издатель с тоской окинул взглядом бесплодную поверхность Марса, усеянную кратерами. Это унылое зрелище он наблюдал из своего кабинета не первый десяток лет.
Мы напечатали пять тысяч экземпляров, – мрачно размышлял он. – И половина из них вышла в переплётах из уаб-мутона с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно было достать на Марсе. Потеряли кучу денег, а теперь ещё и это...


«Это» лежало у него на столе: роскошное издание философской поэмы Лукреция «О природе вещей», в величественном переводе Джона Драйдена. Мастерс в сердцах перелистал хрустящие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдётся хоть один знаток этого древнего произведения! Нашёлся, и не один! Если считать сегодняшнего посетителя, то издательство получило уже восемь жалоб на сомнительный фрагмент текста. Собственно говоря, ничего сомнительного в нём нет. Все восемь местных латинистов совершенно правы. Спорить с ними нет никакого смысла, его задача – убедить этих умников не поднимать шума. Ну что им стоит просто забыть об этой злосчастной книге, в которой они нашли расхождение с текстом!
Тронув кнопку интеркома, Мастерс обратился к секретарше:


– Ну ладно, впустите его.
А то ведь этот тип никогда не уйдёт, так и будет караулить под дверью до второго пришествия. Терпению этой учёной братии можно только позавидовать.


Дверь открылась, и в проёме возник высокий седоволосый джентльмен с портфелем. Его переносицу украшали старомодные роговые очки «сделано на Терре».


– Благодарю вас, мистер Мастерс! Позвольте мне для начала объяснить, почему наша организация считает эту погрешность столь существенной.


Он устроился за столом и дёрнул «молнию» портфеля.


– Как Вам известно, мы живём на колонизированной планете. Все культурные ценности, артефакты, нравы и обычаи пришли к нам с Терры. Вот почему НОПАСАРАН считает ваше издание этой книги…


– Какой еще НОПАСАРАН? – простонал Мастерс.


Он уже понял, что это очередная кучка дотошных зануд, которые неусыпно следят за всеми печатными изданиями, местными или присланными с Терры. Ответ Брэндиса подтвердил его худшие подозрения.


– Надзор и Охрана Подлинности, Аутентичности и Сохранности АРтефактов АНтичности, – пояснил тот. – Так вот, я захватил с собой подлинное издание «О природе вещей». В переводе Драйдена, как и ваше, местное.


Слово «местное» прозвучало у него как «второсортное» или «низкопробное». Как будто он считает, что «Обелиск» вообще не имеет права издавать книги, – обиженно подумал Мастерс.


– Давайте же рассмотрим неаутентичные интерполяции. Прошу Вас исследовать мой экземпляр, к которому у нас нет никаких претензий, и сравнить его с вашим.


С этими словами учёный выложил на стол старую, потрёпанную книжку в затёртой синей обложке, явно напечатанную на Терре, а рядом с ней – роскошный меховой фолиант, выпущенный в свет «Обелиском».


– Погодите минутку, я приглашу своего литературного редактора, – прервал его Мастерс.


Он нажал на кнопку и обратился к мисс Хэнди:


– Будьте добры, пришлите ко мне Джека Снида.


– Выдержка из подлинного издания в полной мере отражает суть латинского первоисточника, – изрёк учёный.


Он смущённо прокашлялся и начал читать вслух:


Коль наше тело с душой разойдётся навеки,
Мы не почувствуем больше ни горя, ни боли.
Даже если смешается небо с землёю и морем,
С нами ничто не случится по собственной воле.


– Мне знакомы эти строки, – резко прервал его Мастерс.

Он почувствовал себя уязвлённым – его поучали, словно школьника.


– Это четверостишие, – возвысив голос, продолжал Брэндис, – почему-то пропало из вашего издания, и на его месте появилась возмутительная подделка Бог знает какого происхождения. Вот, полюбуйтесь!


Взяв со стола роскошно отделанный меховой том, он быстро перелистал страницы, нашел нужное место и прочёл:


Коль наше тело с душой разойдётся навеки,
Мы не почувствуем больше ни горя, ни боли.
Вечное блаженство в далёких небесных сферах
Нам раскроет объятья после земной юдоли.


Пристально глядя Мастерсу в глаза, учёный с треском захлопнул книгу.


– Это возмутительно! Смысл данного четверостишия полностью противоречит сути всего произведения. Откуда оно взялось? Кто-то же его написал! И это не Драйден, и уж никак не Лукреций!


Он требовательно смотрел на издателя, словно подозревая, что это его работа. Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл литературный редактор Джек Снид.


– Это правда, – безропотно признал он, обращаясь к своему шефу. – Скажу больше: это не единственное искажение, я насчитал их больше тридцати. Когда начали приходить письма, я перелопатил весь текст, а затем начал проверять остальные новинки. Там тоже не всё чисто.


– Вы последним вычитывали корректуру, перед тем как книга была отдана в печать. Там были ошибки? – в упор спросил Мастерс.


– В том-то и дело, что нет, – уверенно ответил Снид и добавил:
– Кроме того, я лично просматривал гранки, и там тоже всё было правильно. Это кажется невероятным, но искажения возникли только тогда, когда книги получили переплёты. Я имею в виду уаб-мутоновые обложки. С обычными всё в порядке.


На лице Мастерса отразилось искреннее недоумение.


– Но это ведь один тираж. Все книги вышли из-под одного пресса. Мы сначала вообще не планировали эксклюзив, бизнес-отдел предложил выпустить половину тиража в уаб-мутоне только в последнюю минуту.


– Кажется, нам придётся вплотную заняться изучением свойств этого материала, – высказался редактор.


Часом позже ещё сильнее постаревший Мастерс и неунывающий Снид сидели в кабинете Лютера Саперштейна, бизнес-агента кожевенно-меховой корпорации «Идеал», которая поставляла «Обелиску» мех для переплетов.


– Прежде всего, мы бы хотели выяснить, что такое уаб-мутон? – деловым тоном спросил издатель.


– В сущности, если отвечать строго на поставленный вопрос, – ответил Саперштейн, – то уаб-мутон – это мех марсианского уаба. Но я отдаю себе отчёт, что это далеко не полный ответ, господа, поэтому пусть он послужит отправной точкой, своего рода фундаментом, на котором мы сможем построить нечто более основательное. Чтобы помочь вам разобраться с этим вопросом, позвольте мне заполнить пробелы в ваших знаниях относительно природы самого уаба. Высокая стоимость меха этого животного объясняется, во-первых, его исключительной редкостью. Дело в том, что уабы крайне редко умирают. Я имею в виду, что уаба почти невозможно убить, даже старого или больного. Но даже если уаб погибнет, его шкура продолжает жить. Именно это уникальное свойство придаёт уаб-мутону особую ценность в оформлении интерьеров, или же, как в вашем случае, книг, несущих мудрость веков и достойных вечной жизни.


Вполуха слушая монотонное жужжание агента, Мастерс отрешённо глядел в окно, а Снид делал какие-то загадочные пометки в блокноте. Его энергичное лицо сохраняло мрачное выражение.


– Когда вы пришли к нам, и заметьте: вы сами обратились к нам, мы не навязывали вам свои услуги, мы отобрали из наших внушительных запасов партию уаб-мутона безупречного качества. Этот живой мех сияет и переливается неповторимым блеском; аналогов ему нет ни на Марсе, ни даже дома, на Терре. Если уаб-мутон получает повреждения, он сам залечивает свои раны. Со временем мех делается только пышнее и роскошнее, вследствие чего переплёты ваших томов становятся ещё красивее и приобретают ещё большую ценность. Через десять лет качество меха, в который переплетены ваши книги…


Его прервал Снид:


– Так значит, шкура до сих пор жива. Интересно. И Вы утверждаете, что уаба практически невозможно убить.


Он бросил быстрый взгляд на Мастерса.


– Я обнаружил, что все три десятка искажений в текстах книг, так или иначе, связаны с бессмертием. Типичный пример – пересмотр идей Лукреция. В своей книге он учит, что человек смертен. Даже если его жизнь после смерти продолжается, это не имеет значения, потому что он не помнит ничего из прошлой жизни. Вместо этого появляется фальшивая вставка, которая рассказывает о будущей жизни, проистекающей из этой. Как вы заметили, в полном противоречии со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что это значит? Чёртов уаб-мутон подменяет философию других авторов своей собственной философией. Вот и всё. Приехали.


Он перестал черкать в блокноте и замолчал.


– Но как может шкура, – возмутился Мастерс, – пусть даже вечно живая, повлиять на содержание готовой книги? Текст напечатан, страницы разрезаны, переплёты прошиты и приклеены. Это противоречит всякой логике, даже если переплёт, то есть этот проклятый уаб-мутон, действительно продолжает жить после смерти, хотя я не могу в это поверить.


Он с подозрением посмотрел на Саперштейна.


– Если шкура живая, то чем она питается?


– Мельчайшими частицами питательных веществ, растворёнными в воздухе, – спокойно ответил Саперштейн.


Мастерс поднялся на ноги:


– Пойдём отсюда. Это смешно.

– Частицы проникают через поры, – настаивал на своём Саперштейн. – Он был уверен в своей правоте, и в его голосе даже слышался лёгкий укор.


Снид, который продолжал сидеть, уставившись в свои заметки, задумчиво произнёс:


– Некоторые изменённые тексты очень любопытны. Одни, как в случае с Лукрецием, полностью меняют суть произведения и смысл, который вкладывал в него автор. Но в тех трудах, которые больше согласуются с доктриной вечной жизни, это очень тонкие, почти незаметные исправления, если можно так сказать. Я не могу понять, с чем мы столкнулись. Одно дело, если это специфическая форма жизни, которая просто пытается высказать свои убеждения. А если это нечто большее? Поэма Лукреция, например. Как поэтическое произведение, она обладает несомненными художественными достоинствами, но её философия может оказаться ложной. Мне трудно судить. Моя работа заключается не в этом. Я всего лишь редактирую книги, а не пишу их. Уважающий себя литературный редактор ни в коем случае не должен по-своему интерпретировать авторский текст. Но именно этим занимается уаб, то есть даже не сам уаб, а оставшаяся от него шкура.


Он замолчал.


– Интересно, насколько ценны эти изменения, – сказал Саперштейн.


– Вы имеете в виду поэтическую или философскую сторону? С художественной точки зрения, переделанные тексты не хуже и не лучше настоящих. Они хорошо вписываются в стиль автора, так что человек, не знакомый с оригиналами, ничего не заметит. Я бы никогда не догадался, что это говорит шкура, – задумчиво добавил он.


– Я имел в виду философскую сторону.


– Ну, это все та же идея, повторяемая многократно. Смерти не существует. Мы засыпаем, а потом просыпаемся для новой, лучшей жизни. Изменения в поэме типичны, остальные в той или иной форме выражают ту же самую мысль.


– А что, если обернуть в уаб-мутон Библию? – предложил Мастерс.


– Я уже это сделал, – признался Снид.


– И что же?


– Ну, у меня не было времени прочесть все, но я заглянул в послание апостола Павла к коринфянам. Там только одно изменение. Отрывок, который начинается словами «Я открою вам тайну, братья», весь напечатан заглавными буквами. А строки «Где твоя, смерть, победа? Где твоё, смерть, жало?..» повторяются десять раз подряд, и все десять раз заглавными буквами. Уаб-мутон явно с этим согласен. Это его собственная философия, вернее, теология. Вот такая увлекательная теологическая дискуссия… между читающей публикой и шкурой марсианского животного, представляющего собой нечто среднее между свиньёй и коровой. Странно это всё.


Закончив эту маленькую речь, Снид вернулся к своим заметкам.


После торжественной паузы Мастерс изрёк:
– Вы согласны с тем, что уаб располагает информацией «оттуда», или нет? Как вы сами сказали, это может оказаться не просто мнением отдельного живого существа, которому удалось избежать смерти. Это может быть правдой.


– Мне кажется, – ответил Снид, – что уабы не просто научились избегать смерти. Они уже сделали то, что проповедуют. Они претворили свою идею в жизнь. Уаба убивают, снимают шкуру, которая продолжает жить, и превращают в книжный переплёт. Тем самым, он побеждает смерть. Он продолжает жить той самой жизнью, которую описывает как «лучшую жизнь». Это не просто необычная форма местной жизни. Уаб уже сделал то, в чём мы до сих пор сомневаемся. Это существо – живое подтверждение своей теории. Факты говорят за себя. Я склонен этому верить.


– То, что уаб обрёл вечную жизнь, еще не значит, что её обретут все остальные, – усомнился Мастерс. – Как нам поведал мистер Саперштейн, уаб уникален. Ни на Марсе, ни на Луне, ни на Терре-Земле нет больше существа, шкура которого продолжает жить после смерти, получая питание через поры. То, что он может это делать…


– К сожалению, мы не можем пообщаться с уаб-мутоном, – прервал его Саперштейн, – мы пытались это сделать, когда впервые заметили его удивительную особенность, но так и не нашли способа.


– Но у нас есть такой способ, – отозвался Снид, – и если честно, я уже его испытал. Я напечатал предложение: «Уаб, в отличие от всех остальных живых существ, бессмертен», и сделал переплёт из уаб-мутона. Текст изменился. Вот, прочтите сами.


Он протянул издателю тоненькую книжицу. Мастерс прочёл вслух: «Уаб, как и все остальные живые существа, бессмертен».


– Всего одна небольшая поправка, – заметил он, возвращая книгу редактору.


– Но она же всё меняет! Вы что, не понимаете, ведь это и есть «ответ оттуда». Давайте смотреть правде в глаза: формально, уаб-мутон был мёртв, потому что шкуру сняли с убитого животного. Это же, чёрт возьми, почти неоспоримое доказательство жизни после смерти!


– Здесь есть ещё один нюанс, – нерешительно перебил его Саперштейн, – мне бы не хотелось вас разочаровывать, и я не знаю, к чему это приведёт, но дело в том, что, несмотря на эту свою поразительную, даже чудесную способность, марсианский уаб, мягко говоря, не блещет умом. Например, мозг земного опоссума в три раза меньше, чем мозг кошки. Так вот, мозг марсианского уаба в пять раз меньше, чем мозг опоссума.


Он удручённо посмотрел на своих собеседников.


– Но ведь в Библии же сказано: «И последние станут первыми». Может быть, скромняги уабы как раз относятся к этой категории. Давайте на это надеяться, – оптимистично возразил Снид.


Пристально глядя на него, Мастерс спросил:


– Вы хотите жить вечно?


– Ещё бы, кто же не хочет?


– Я не хочу, – убеждённо заявил издатель. – У меня и в этой жизни достаточно неприятностей. Нет, я бы не хотел жить вечно, тем более – в виде книжного переплёта.


Но внутренне он засомневался, и его мысли приняли совсем другое направление.



– Идеальное существование для уаба, – отозвался Саперштейн, – быть переплётом книги… год за годом неподвижно лежать на полке, поглощая питательные вещества из воздуха. И размышлять… Или что там делают уабы после смерти?


– Они обдумывают теологию и проповедуют свои идеи, – поддержал его Снид и обратился к своему начальнику:


– Насколько я понял, мы больше не будем делать переплёты из уаб-мутона.


– Для коммерческих целей – нет, – согласился с ним Мастерс, – но…


Он никак не мог отделаться от чувства, что сейчас придёт озарение.


– Интересно, передаёт ли уаб-мутон своё волшебное свойство тем вещам, которые им отделывают? – задумался он, – оконным шторам, например, или обивке сидений транспортных средств? Это помогло бы сократить смертность на дорогах. А подкладка из уаб-мутона для солдатской каски… или для бейсбольного шлема?


В его голове роились идеи. Открытие сулило массу возможностей, но перспективы были пока слишком туманными. Чтобы всё как следует обдумать, нужно время.


– В любом случае, – прервал его размышления Саперштейн, – мы не собираемся возмещать вам убытки. Свойства уаб-мутона были донесены до широкой публики в брошюре, которую мы опубликовали несколько месяцев назад. Мы категорически утверждаем…


– Добьёшься от вас возмещения, как же, – Мастерс раздражённо махнул рукой и повернулся к Сниду:


– А во всех этих тридцати исправлениях точно говорится, что жизнь после смерти приятна?


– Безусловно! Вы же помните, в Лукреции: «Вечное блаженство… после земной юдоли».


– Блаженство, – кивнул Мастерс. – Правда, мы не на Земле, но я думаю, это не важно: марсианская юдоль ничем не отличается от земной.


И он снова погрузился в размышления.


– Меня беспокоит вот что, – задумчиво сказал он, – одно дело – абстрактные разговоры о жизни после смерти. Люди рассуждают об этом пятьдесят тысяч лет. Лукреций думал об этом две тысячи лет назад. Меня больше интересует не общая философская картина, а конкретный факт существования этих живых шкур и связанного с ними бессмертия. Какие еще книги были переплетены в уаб-мутон? – спросил он у Снида.


– «Век разума» Томаса Пейна, – ответил редактор, сверившись со списком.


– И что получилось?


– Двести шестьдесят семь пустых страниц и посередине только два слова: «тошнотворная муть».


– Что ещё?


– «Британская энциклопедия». В ней ничего не изменилось, но добавилось несколько новых статей: о переселении душ, об аде, проклятии, грехе и бессмертии, так что все двадцать четыре тома получили религиозную направленность.


Он поднял глаза на своего босса.
– Продолжать?


– Конечно, – Мастерс пытался переварить услышанное.


– «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Текст остался практически нетронутым, но в него периодически вставлена строка из Библии: «Буква убивает, а дух животворит». В разных местах. «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла превратилась в посмертный рай, где …


– Общая идея понятна, – прервал его Мастерс. – Вопрос в том, что нам с этим делать. Ясно, что мы не можем использовать уаб-мутон для переплётов, во всяком случае, тех книг, которые противоречат его воззрениям.


Но он уже начал догадываться, какое применение можно найти необычному материалу. Сугубо личное, так сказать. И это значительно превосходило пользу, которую уаб-мутон может принести книгам или другим неодушевлённым предметам. Как только он доберётся до телефона…


– Особенно интересна его реакция на сборник статей по психоанализу, написанных выдающимися современными последователями Фрейда, – увлечённо продолжал Снид, – все статьи остались нетронутыми, но в конце каждой появилась одна и та же фраза: «Врачу, исцелися сам!». Очевидно, так проявляется его чувство юмора.


– Да, наверное, – Мастерс уже не слушал. Он всё думал о телефоне и об одном жизненно важном звонке, который должен сделать.


Оказавшись, наконец, у себя в кабинете, издатель взялся за проведение опыта, который должен был подтвердить его предположение. С трудом уняв дрожь в руках, он завернул в кусок уаб-мутона свою любимую жёлтую чашечку с блюдцем из тончайшего костяного фарфора Royal Albert, занимавшую почётное место в его коллекции. Старик немного помедлил, но всё же собрался с духом, положил свёрток на пол и что есть мочи наступил на него ногой. Чашка осталась цела. Во всяком случае, так ему показалось.


Мастерс развернул свёрток и внимательно обследовал его содержимое. Так он и знал: чудесное свойство уаб-мутона распространяется и на завёрнутые в него предметы. Он удовлетворённо откинулся на спинку стула и вновь задумался. Уаб-мутоновая обёртка сделала хрупкий предмет неуязвимым. Как он и надеялся, теория получила блестящее практическое подтверждение. Больше не раздумывая, старик потянулся к телефону и набрал номер своего адвоката.


– Это касается моего завещания, помните, которое я составил несколько месяцев назад. Хочу кое-что к нему добавить.
– Да, мистер Мастерс, говорите.
– Это совсем небольшое дополнение, по поводу моего гроба. Я хочу, чтобы он был со всех сторон выстелен уаб-мутоном: снизу, сверху и по бокам. Уаб-мутоном от компании «Идеал». Это обязательное требование. Я хочу предстать перед создателем, так сказать, одетым в меха. Чтобы произвести лучшее впечатление. Он непринуждённо рассмеялся, но его тон был смертельно серьёзным, и адвокат это понял.
– Ну, если Вы так хотите, – ответил он.
– Кстати, советую Вам сделать то же самое, – сказал Мастерс.
– А можно поинтересоваться, зачем?
– Об этом вы узнаете из нового издания Домашней медицинской энциклопедии, которое мы выпускаем в следующем месяце. И вот еще что: ищите книгу в переплете из уаб-мутона. Она будет отличаться от остальных.


И он снова представил себе гроб, устланный мягким мехом. Лежишь себе под землей, а уаб-мутон растёт, растёт, растёт… Интересно будет посмотреть, во что превратит его переплёт из уаб-мутона. Особенно через несколько столетий.



1. De Rerum Natura («О природе вещей»). Латинское название знаменитой философской поэмы Лукреция, в которой римский автор I в. до н. э. изложил учение греческого философа-материалиста Эпикура.
2. Джон Драйден – английский поэт, драматург, критик, баснописец, способствовавший утверждению в английской литературе эстетики классицизма. Его влияние на современников было настолько всеобъемлюще, что период с 1660 по 1700 гг. в истории английской литературы принято именовать «веком Драйдена».
3. «Сумма теологии», ( Summa Theologica) — один из известнейших трактатов Фомы Аквинского, входит в число классических философских и богословских трудов.
4. «Век Разума» (The Age of Reason) — последний из знаменитых трактатов Томаса Пейна, в котором содержится смелая для своего времени критика Библии, богословия и организованной религии.

15. baltaqay

Шкурный интерес

(Филип К. Дик)


— И слышать о нем не хочу, мисс Хэнди, — проворчал почтенный президент издательства «Обелиск Букс». — Тираж уже отпечатан, и даже если в тексте есть ошибки, теперь ничего не поделаешь.

— Но мистер Мастерс, это такая серьезная ошибка, сэр… если он прав. Мистер Брэндис заявляет, будто целая глава…

— Я читал его письмо, и по видофону с ним говорил. Я в курсе, что он там заявляет. — Мастерс подошел к окну своего кабинета и мрачно взглянул на иссушенную, усеянную кратерами поверхность Марса. Этот неприветливый пейзаж расстилался перед его глазами десятки лет. Мастерс думал о пяти тысячах отпечатанных и переплетенных экземпляров, из которых половина была отделана уабомехом с золотым тиснением. Уабомех — самый изящный и дорогой материал, который только можно найти на Марсе. Издательство и так вышло в убыток, а теперь еще и это.

На его письменном столе лежал экземпляр изданной книги. Это была поэма Лукреция «О природе вещей» в высокопарном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах принялся листать упругие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, досконально знающие античный текст? Мистер Брэндис, дожидавшийся в приемной, был лишь одним из восьми читателей, написавших или позвонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Да не о чем тут спорить: восемь марсианских классиков совершенно правы. Теперь вопрос только в том, как бы отделаться от них без лишнего шума и забыть, что они вообще брали в руки книгу «Обелиск Букс».

Нажав кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:

— Ладно, пусть войдет.

Иначе, чего доброго, этот тип будет до ночи торчать в приемной. Такие уж они, эти ученые чудаки: терпения им не занимать.

Дверь отворилась, и на пороге показался седовласый мужчина с портфелем в руке, в старомодных очках, какие были в ходу на Терре.

— Рад встрече с вами, мистер Мастерс, — сказал Брэндис, войдя. — Позвольте объяснить, сэр, почему наша организация считает ошибку такого рода столь значительной. — Он присел к столу и решительно расстегнул портфель. — В конце концов, мы с вами живем на колониальной планете. Все наши ценности, мораль, предметы культуры и обычаи пришли к нам с Терры. Общество ЗАНУД считает, что ваше издание…

— ЗАНУД? — простонал Мастерс. Ему представилась кучка фанатиков, дотошно изучающих продукцию всех типографий Марса и Терры.

— «Защитники античного наследия ученых и деятелей», — расшифровал Брэндис. — У меня с собой достоверное, точное издание «De rerum natura», выпущенное на Терре — в переводе Драйдена, как и ваше местное издание. — Ученый произнес слово «местное» с таким пренебрежением, будто «Обелиск Букс» должно быть стыдно выпускать книги. — Сейчас я продемонстрирую вам расхождения в тексте. Сначала мы прочитаем мой экземпляр, — он раскрыл и положил перед Мастерсом книгу с Терры, зачитанную до дыр, — в котором текст верен. Затем — тот же отрывок в вашем издании. — Рядом с ветхой синей книжицей он положил один из роскошных, отделанных уабомехом томов «Обелиск Букс».

— Я позову нашего редактора, — сказал Мастерс, нажал кнопку селектора и велел мисс Хэнди: — Будьте добры, пригласите ко мне Джека Снида.

— Хорошо, мистер Мастерс.

— Я зачитаю вам строфу из подлинного издания, — продолжал Брэндис, — которое представляет собой стихотворное переложение латинского оригинала. Кхм. — Он с достоинством прочистил горло и начал читать вслух.

Нас избавленье ждет от скорбных лет:
Страдать не может тот, кого уж нет.
Земных опор и неба лишены,
Не сдвинемся, но будем сметены.

— Мне знакомы эти строки, — резко сказал Мастерс. Его раздражал назидательный тон гостя.

— Эта строфа в вашем издании отсутствует, а на ее месте — один Бог знает откуда — появились совсем другие стихи. Разрешите. — Взяв шикарное, переплетенное в уабомех издание «Обелиск», Брэндис пролистал его, нашел нужное место и прочел:

Нас избавленье ждет от скорбных лет,
Что недоступно средь мирских сует.
За все земные муки воздая,
Смерть нам несет блаженство бытия.

Подняв глаза на Мастерса, Брэндис с шумом захлопнул книгу из уабомеха.

— И что всего досаднее — это четверостишие выражает идею, прямо противоположную смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Ведь кто-то же его написал. Смею полагать, не Драйден. И не Лукреций. — Он впился взглядом в Мастерса, будто подозревал в авторстве лично его.

Дверь кабинета открылась, и вошел редактор Джек Снид. Он обратился к своему начальнику со смиренным видом:

— Он прав. И таких переделок в тексте примерно тридцать. Я перечитал всю книгу, как только стали приходить письма. А теперь решил проверить другие издания из нашего осеннего каталога. — Он добавил страдальчески: — В некоторых я уже нашел искажения.

Мастерс сказал:

— Ты вычитывал текст последним, прежде чем его отправили к наборщикам. Были ли в нем эти ошибки?

— Ни одной. Я лично вычитал гранки — в них тоже не было изменений. Переделки появились только тогда, когда книги были переплетены… если такое вообще возможно. И только в книгах, отделанных уабомехом. Книги в обычных бумажных переплетах… с ними все нормально.

Мастерс мигнул.

— Но ведь это один и тот же тираж. Все книги печатались вместе. Поначалу мы даже не планировали выпускать половину тиража в подарочном оформлении. Идею с уабомехом в самый последний момент предложил наш коммерческий отдел.

— Сдается мне, — сказал Джек Снид, — что мы чего-то не знаем о уабомехе.



Часом позже Мастерс, который, казалось, еще сильнее постарел, вместе с редактором Джеком Снидом сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента фирмы «Эталон Инкорпорейтед». Именно у нее издательство «Обелиск Букс» приобрело уабомех для своих переплетов.

— Прежде всего, — обратился Мастерс к Саперштейну сухим, деловым тоном, — объясните нам, что собой представляет уабомех?

— Вообще, если отвечать на ваш вопрос буквально, уабомех — это мех марсианского уаба. Да, это наверняка известно вам, джентльмены, но пусть это будет наша отправная точка, так сказать, аксиома, с которой мы все согласны и на которую мы будем далее опираться в наших рассуждениях. Позвольте рассказать вам, что за животное марсианский уаб и чем необычен его мех. На ценность шкур не в последнюю очередь влияет их редкость. Шкуры уаба редки потому, что уабы очень редко умирают. Как ни странно это звучит, умертвить уаба почти невозможно — даже больного или старого. И даже после того, как уаб убит, его шкура остается живой. Эта особенность делает уабомех уникальным материалом для отделки интерьера или, в вашем случае, для оформления книг, которые прослужат читателям целую вечность.

Мастерс вздыхал и уныло смотрел в окно, слушая монотонную речь Саперштейна. Редактор, сидящий подле него, делал в блокноте понятные ему одному пометки, нахмурив свое молодое, энергичное лицо.

— Когда вы обратились к нам, — продолжал разглагольствовать Саперштейн, — заметьте, вы сами к нам обратились, мы вам не навязывались — мы продали вам самую качественную кожу из всех наших запасов, а они у нас немаленькие. Эта кожа обладает неповторимым блеском; ничто не сравнится с ней ни на Марсе, ни на старой доброй Терре. Порвите ее, поцарапайте — она восстановится сама собой. Ворс на ней продолжает расти и густеть, так что с годами ваши переплеты будут становиться все изысканнее и ценнее. Через десять лет ворс отрастет настолько…

Снид не дослушал его:

— Так значит, кожа до сих пор жива. Очень интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ушлое создание, что его практически невозможно убить. — Он бросил нерешительный взгляд на Мастерса. — Каждое из тридцати изменений в наших книгах имеет отношение к бессмертию. Пример Лукреция очень показателен: в оригинале говорится, что человек не вечен и даже если жизнь после смерти существует, нам от нее никакого проку, потому что мы не будем помнить себя нынешних. Тут-то и вклиниваются подложные строфы, которые уверенно толкуют о загробной жизни, основанной на жизни земной. По сути, они абсолютно противоречат идеям Лукреция. И что мы получаем в результате? Тексты самых разных авторов под сомнительным соусом уабовой философии. Не знаю, как вам, а мне все ясно. — Он умолк и снова уткнулся в свои записи.

— Как может кожа, — недоуменно произнес Мастерс, — пусть даже бессмертная, изменять содержание книги? Текст уже напечатан — листы нарезаны, блоки склеены и прошиты… это противоречит здравому смыслу. Даже если этот переплет, эта шкура, будь она неладна, и вправду все еще живет, в чем я сомневаюсь. — Он вопросительно посмотрел на Саперштейна. — Если она жива, чем она питается?

— Мельчайшими частицами питательных веществ, растворенных в атмосфере, — вкрадчиво ответил Саперштейн.

— Пойдем отсюда, — сказал Мастерс, вставая. — Это просто смешно.

— Она вдыхает частицы пищи, — сказал Саперштейн, — сквозь поры. — Его голос звучал победоносно и отчасти укоризненно.

Однако Джек Снид не поднялся вслед за своим боссом. Просматривая свои записи, он задумчиво произнес:

— Некоторые из изменений просто поразительны. Они то бесцеремонно перекраивают авторский замысел, как в случае с Лукрецием, то едва уловимыми, почти незаметными исправлениями — если можно так выразиться — подгоняют текст под идею вечной жизни. На самом деле, важно вот что: столкнулись ли мы с мнением отдельной формы жизни или же уаб знает, о чем говорит? Взять, к примеру, Лукреция. Как поэт он гениален, точен, неповторим. Но как философ он, возможно, ошибается. Я не знаю. Это не моя забота, я лишь редактирую книги, я их не пишу. Для хорошего редактора последнее дело переиначивать авторский текст на свой вкус. Но именно этим и занимается уаб, или, если уж на то пошло, оставшаяся от него шкура. — Он замолчал.

Саперштейн поинтересовался:

— Ну и как по-вашему, есть у уаба талант?

— Вы говорите о таланте поэта или таланте мыслителя? Потому что с точки зрения поэзии его подделки ничем не хуже и не лучше оригинала. Уаб наловчился копировать манеру автора, так что если не знаешь заранее, ни за что не отличишь. — Он пробормотал себе под нос: — И уж точно не догадаешься, что читаешь творения шкуры.

— А с точки зрения философии?

— Ну, здесь повторяется одна и та же идея: смерти нет. Мы засыпаем и просыпаемся для лучшей жизни. В общем, если вы прочитали то, что он сделал с «De rarum natura», считайте, что вы прочитали все остальное.

— Любопытно, что уабомех сделал бы с Библией, — заметил Мастерс, думая о чем-то своем.

— Я уже провел такой эксперимент, — сказал Снид.

— И как?

— Конечно, у меня не хватило терпения проверить всю книгу, но я прочитал послания Павла к коринфянам. Уаб сделал только одно изменение. Тот стих, который начинается со слов «Тайну вам глаголю», он выделил заглавными буквами. И десять раз подряд повторил строку «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?». Целых десять раз, и все заглавными. Очевидно, так он выразил свое одобрение. Значит, здесь ничего не противоречит его философии… Вернее, теологии. — Он задумчиво добавил: — Почему-то эта полемика… между читателями и шкурой животного, походящего на смесь коровы и кабана… имеет явный религиозный уклон.

И он снова зарылся взглядом в свои записи. Установившееся было молчание нарушил Мастерс:

— Как вы думаете, его рассуждения имеют под собой почву? То есть вернемся к вопросу: это мнение одной отдельно взятой особи, необычайно живучей, или всеобщая истина?

— Как мне кажется, — ответил Снид, — уаб не просто живуч. Когда его убили, сняли шкуру и сделали из нее переплет — он не просто выжил, он перешел в иную жизнь. В ту жизнь, которую, как видно, считает лучшей. Мы имеем дело не только со своеобразным представителем марсианской фауны, но и с существом, которое прошло через то, о чем мы веками строили догадки. Уаб точно знает, о чем говорит. Он — и есть живое подтверждение его собственных взглядов. Факты говорят сами за себя, и я им верю.

— А вдруг вечная жизнь уготована не для всех, а только для уаба, — возразил Мастерс. — Мистер Саперштейн объяснил нам, чем уникален уаб. Ни на Марсе, ни на Селене, ни на Терре нет животных, шкуры которых могут оставаться живыми, поглощая питательные частицы прямо из воздуха. Может быть, только поэтому…

— Как жаль, что мы не можем спросить самого уаба, — вклинился Саперштейн. — А ведь мы пытались войти в контакт с уабомехом, как только заметили, что он живой. Ничего не вышло.

— Что не удалось вам, удалось нашему издательству, — сказал Снид. — Я напечатал книгу с одной-единственной фразой, «Уаба отличает от прочих живых существ то, что он бессмертен», и завернул ее в уабомех. Вот, посмотрите, что получилось. — Он протянул Мастерсу тонкую книгу, обернутую уабомехом.

Мастерс зачитал:

— «Уаба не отличает от прочих живых существ то, что он бессмертен». Здесь он лишь добавил частицу «не», — он вернул книгу Сниду, — всего две буквы, не так уж много.

— Две буквы, но какие! Они кардинально меняют не только смысл фразы, но и наши познания о мире. По сути, мы вступили в диалог с потусторонней сущностью. Ведь номинально уабомех все-таки мертв, потому что мертв тот уаб, который его носил. Неужели мы наконец-то получим доказательство осознанной жизни после смерти?

— Есть одна неувязка, — помявшись, сказал Саперштейн. — Видите ли… Несмотря на свою сверхъестественную живучесть, уаб — весьма глупое создание. Например, у терранского опоссума мозг втрое меньше кошачьего. А мозг уаба меньше мозга опоссума в пять раз. — Судя по удрученному виду, Саперштейну самому было неприятно это говорить.

— Что ж, — пожал плечами Снид, — как сказано в Библии, «последние станут первыми». Так что не будем недооценивать скромное марсианское существо.

Пристально глядя на Снида, Мастерс спросил:

— Ты хотел бы жить вечно?

— А как же. Все хотят.

— Я не хочу, — с решимостью заявил Мастерс. — Жизнь состоит из сплошных забот. Жить вечно, в виде переплета или чего-то другого — нет уж, спасибо. — Однако тем временем в его голове витали совсем другие мысли. Абсолютно другие.

— А уабу, судя по всему, такая жизнь по вкусу, — заметил Саперштейн. — Быть книжным переплетом, лежать себе на полке, год за годом, впитывая частицы пищи из воздуха. Размышляя о том о сем. Ну или чем там занимаются уабы после смерти.

— Проповедуют, — сказал Снид. — Полагаю, мы больше не будем переплетать книги в уабомех.

— Те, что для продажи — не будем, — согласился Мастерс. — Но знаете… — начал он и замолчал. Он был уверен, что уабомеху можно найти куда более полезное применение. — Интересно, наделяет ли уабомех вечной жизнью все, что делают из него. Например, оконные шторы. Или обивку автомобильных сидений. Может быть, это защитило бы от аварий на дорогах. Можно подшивать уабомехом каски солдат. И шлема бейсболистов. — Его воображению открывались безграничные, но пока не до конца ясные возможности.

— Как бы то ни было, — сказал Саперштейн, — моя компания отказывается возмещать вам убытки. Свойства уабомеха были описаны в брошюре, которую мы открыто распространяли. Мы категорически…

— Это наши проблемы, — отмахнулся Мастерс. — Забудьте. — Он повернулся к Сниду. — А он точно говорит, в этих своих тридцати вставках, что жизнь после смерти приятна?

— Несомненно. «Смерть нам несет блаженство бытия». По-моему, звучит довольно недвусмысленно.

— «Блаженство бытия», — как эхо, повторил Мастерс, кивая. — «За все земные муки воздая»… Конечно, мы не на Земле, а на Марсе. Но это не имеет значения, идея ясна. Мы будем вознаграждены вечной жизнью — не важно, где. — И он опять погрузился в глубокие раздумья. — Как мне кажется, — сказал он наконец, — не за чем нам сейчас ломать головы над этой загадочной «жизнью после смерти». Человечество занимается этим всю свою историю. Со времен Лукреция прошло уже две тысячи лет, но яснее ничего не стало. Перед нами конкретный факт — бессмертие шкуры уаба, почему бы нам не сосредоточиться на нем? — Он снова обратился к Сниду. — Какие еще книги ты переплетал?

— «Век разума» Томаса Пейна, — ответил Снид, сверяясь со своим списком.

— И что там?

— Двести шестьдесят семь чистых страниц. И только одно слово в середине: «пфф».

— Что еще?

— «Британника». Здесь он ничего не изменил, но добавил целые статьи. О душе, о ее выходе из тела, об аде, искуплении, о грехах и бессмертии. Теперь у нас энциклопедия с элементами справочника по богословию. — Он поднял глаза. — Читать дальше?

— Да-да. — Мастерс слушал, продолжая о чем-то размышлять.

— Фома Аквинский, «Сумма теологии». Исправлений нет, но повсюду повторяется библейское изречение: «Буква убивает, а дух животворит». «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона: Шангри-Ла оказывается олицетворением загробной жизни, которая…

— Достаточно, — прервал его Мастерс. — Все понятно. Вопрос — как мы можем это использовать? Очевидно, книги переплетать мы не можем — уж точно не те книги, с которыми он не согласен.

На самом деле в мыслях Мастерс уже видел, на что можно употребить уабомех. И по сравнению с этим книжные переплеты были детской забавой.

— О, а как вам это, — доносился до него голос Снида. — Сборник статей самых маститых фрейдистов современности. Знаете, что он сделал? Оставил все как есть, но в конце каждой статьи добавил одну фразу. — Снид тихо рассмеялся. — «Врач, исцели самого себя». Определенно, у него есть чувство юмора.

— Ну да, — рассеянно сказал Мастерс. Он мечтал поскорее добраться до телефона и сделать жизненно важный звонок.



Вернувшись в свой кабинет, Мастерс первым делом провел небольшой эксперимент, чтобы проверить свою догадку. Он осторожно обернул в уабомех свою любимую чашку из тончайшего фарфора марки «Роял Альберт». После некоторых колебаний он положил сверток на пол и с размаху наступил на него.

Чашка не раскололась. По крайней мере, Мастерс не слышал треска.

Он развернул сверток и тщательно проверил чашку. Так и есть: завернутая в бессмертный мех, она осталась цела.

Довольный экспериментом, Мастерс сел за стол и в последний раз все обдумал. Обертка из уабомеха сделала хрупкую вещь неуязвимой. Выходит, учение уаба о вечной жизни подтвердилось на практике — как он и ожидал.

Он поднял телефонную трубку и набрал номер нотариуса.

— Я звоню по поводу своего завещания, — сказал он нотариусу, когда тот взял трубку. — Того самого, что мы с вами переделывали несколько месяцев назад. Я хотел бы добавить еще кое-что.

— Да, мистер Мастерс, я вас слушаю, — с готовностью ответил нотариус.

— Это будет совсем маленькое дополнение, — промурлыкал Мастерс. — Оно касается моего гроба. Пусть мои наследники распорядятся, чтобы гроб был полностью обит уабомехом. Крышка, дно и бока. Уабомех пусть закажут в «Эталон Инкорпорейтед». Я хочу предстать перед Творцом облаченным в уабомех. Надеюсь произвести хорошее впечатление, знаете ли, — он рассмеялся с нарочитой беспечностью.

— Как скажете, — совершенно серьезно сказал поверенный.

— И советую вам поступить так же.

— Почему?

Мастерс ответил:

— Об этом вы прочтете в настольной медицинской энциклопедии, которую мы выпустим в следующем месяце. Только обязательно купите издание, переплетенное в уабомех: оно будет несколько отличаться от обычного.

Положив трубку, Мастерс задумался о гробе из уабомеха. Где-то там, глубоко под землей, он будет лежать в нем, а уабомех будет расти, расти…

Любопытно поглядеть, во что превратит уабомех его самого.

Особенно через пару-тройку веков.

22. Emberella

Под вечной обложкой

Президент издательства «Обелиск Букс», пожилой и раздражительный человек, сердито говорил:

- Не хочу я с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана, и если в тексте есть ошибка, ее теперь все равно не исправить.

- Но, мистер Мастерс, - попыталась возразить мисс Хэнди, - ведь ошибка такая значительная, сэр. Если он прав, конечно. Мистер Брандис утверждает, что целая глава…

- Я читал его письмо. И разговаривал с ним по видофону. Мне известно, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну своего кабинета и скользнул мрачным взглядом по безводной, изрытой кратерами поверхности Марса, многие десятилетия нагонявшей на него тоску. «Отпечатаны и переплетены пять тысяч экземпляров, - думал он. - Из них половина - в обложке из шкуры марсианского ваба, самого роскошного, самого дорогого материала, какой только можно было здесь найти. Тираж и так становится убыточным, а теперь еще и это».

Один экземпляр книги лежал на его столе. Лукреций, «О природе вещей», в благородном и возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс гневно перелистал хрусткие белые страницы. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся люди, настолько хорошо знакомые с таким древним текстом? А ведь человек, который сейчас сидит в приёмной, - лишь один из восьми, кто написал или позвонил в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Собственно, спорить тут не о чем. Восемь местных латинистов, к сожалению, абсолютно правы. Только вот как бы сделать так, чтобы они отцепились, наконец, от издательства, и чтобы они вообще выкинули из головы и издание «Обелиска», и этот злосчастный отрывок?

Мастерс вернулся к столу, ткнул пальцем в кнопку интеркома и сказал секретарше: «Ладно, впустите его». Иначе этот тип не уйдет никогда, так и будет торчать в офисе. Эти латинисты, они почти все такие. Похоже, изучение латыни здорово развивает усидчивость.

Дверь открылась, и в проеме появился высокий седовласый человек в старомодных очках, какие раньше носили на Терре, с кожаным портфелем в руке.

- Благодарю вас, мистер Мастерс, - сказал он, заходя в кабинет. - Позвольте объяснить вам, сэр, почему моя организация считает ошибки, подобные этой, такими значительными.

Не дожидаясь приглашения, он уселся у стола и деловито вжикнул молнией портфеля.

- Планета наша, как-никак, является колонией, - начал он. - Все наши духовные ценности, наша мораль, наши обычаи и памятники материальной культуры родом с Терры. Самый факт того, что вы напечатали эту книгу, ВАСИСДАС расценивает как...

- ВАСИСДАС? - произнес Мастерс неприязненно. Об организации с таким названием он слышал впервые, но ему сразу же стало ясно, кто это такие. Наверняка один из тех многочисленных кружков, в которые сбиваются вот такие вот бдительные чудики, чтобы маниакально штудировать все, что печатается здесь на Марсе или прибывает с Терры.

- Всемирная ассоциация специалистов-историков, следящих за достоверностью артефактов сообща, - расшифровал Брандис. - У меня с собой имеется аутентичное и корректное террианское издание «О природе вещей», тоже в переводе Драйдена, как и ваше местное.

Слово «местное» прозвучало из уст Брандиса так, словно речь шла о чем-то недостойном и второсортном. Как будто, мелькнуло в голове у Мастерса, «Обелиск Букс» делает нечто предосудительное, вообще печатая книги.

- Давайте обсудим эти неаутентичные вставки. Вам следует сперва внимательно изучить мой экземпляр, - Брандис раскрыл очень старую, засаленную книгу и положил ее на стол, - в котором текст напечатан корректно. А затем, сэр, экземпляр книги, выпущенной вашим издательством, то же самое место, - рядом с маленькой древней книжицей синего цвета он положил красивый том в шкуре ваба, выпущенный «Обелиском».

- Минутку. Я позову нашего редактора, - Мастерс нажал на кнопку интеркома и сказал мисс Хэнди:

- Попросите Джека Снида ко мне зайти.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В аутентичном издании интерпретация латинской метрики такова. К-хм, - смущенно откашлявшись, Брандис продекламировал:

Когда нас не станет, не станет ни скорби, ни боли,
И никаких ощущений у нас не пробудится боле.
Пусть земли растают в морях, океаны смешаются с небом,
Напрасны, бессмысленны наши тревоги об этом.

- Я знаю этот отрывок, - резко бросил уязвленный Мастерс. Еще не хватало, чтобы этот тип ему тут лекции читал.

- Данный катрен, - продолжал Брандис, - отсутствует в вашем издании, а на его месте находится другой, подложный катрен, бог весть кем выдуманный. Позвольте…

Он взял со стола роскошный фолиант в обложке из вабьего меха и провел пальцем по странице. Отыскав нужный отрывок, он зачитал и его:

Когда нас не станет, не станет ни скорби, ни боли,
С Землею повязанным, вам не осмыслить такое.
Пройдя путь земной, мы отнюдь не исчезнем навеки,
Продлится наш путь в бесконечном блаженстве и неге.

Брандис поднял на Мастерса негодующий взгляд и с шумом захлопнул книгу.

- Что самое возмутительное, - сказал он, - смысл данного катрена диаметрально противоположен посылу самой поэмы. Откуда этот текст вообще взялся? Кто-то же его написал? Драйден не писал такого, Лукреций - тоже, - он смерил Мастерса подозрительным взглядом, словно прикидывал, не его ли это рук дело.

Дверь кабинета открылась, и вошел Джек Снид, редактор издательства.

- Он прав, - безропотно признался начальнику Снид. - И это лишь одно изменение из тридцати с чем-то. С тех пор, как начали приходить письма, я взял себе за правило регулярно посматривать весь текст Лукреция, от первой до последней страницы. Просматривал я и другие недавно выпущенные нами книги… Оказалось, что в некоторых из них тоже есть изменения, - добавил он хмуро.

- Вы последним вычитывали текст перед его отправкой в типографию. Тогда эти ошибки были? - спросил Мастерс.

- Тогда точно не было, - ответил Снид. - И гранки я правил сам. Там тоже никаких ошибок не было. Изменения в тексте начали появляться только тогда, когда были переплетены последние экземпляры… если это значит хоть что-то. А точнее, тогда, когда из типографии вышли последние экземпляры в шкуре ваба с золотым тиснением. С обычными экземплярами, переплетенными в картон, все в порядке.

Мастерс растерянно заморгал.

- Но ведь это одно и то же издание. Через прессы они проходили вместе. Изначально мы даже и не планировали выпускать Лукреция в дорогом эксклюзивном переплете. Мы стали это обсуждать уже в последнюю минуту, и тогда коммерческий отдел предложил половину тиража переплести в шкуру ваба.

- Думаю, - сказал Джек Снид, - назревает необходимость тщательно изучить свойства шкур марсианского ваба.



Час спустя старый Мастерс сидел вместе с редактором Джеком Снидом напротив Лютера Саперштейна, торгового представителя меховой компании «Безупречность, Инк.». От них «Обелиск Букс» и получил те шкуры, которые пошли на переплеты.

- Прежде всего, - начал Мастерс деловым тоном, - что это за мех - мех ваба?

- В общем-то, - сказал Саперштейн, - если отвечать на вопрос так, как он был поставлен, это мех марсианского ваба. Я понимаю, джентльмены, это пока вам мало что дает, но, по крайней мере, это тот постулат, относительного которого все мы можем согласиться, и та отправная точка, от которой мы можем начать выстраивать нечто более содержательное. Чтобы быть вам более полезным, позвольте, я расскажу подробнее о природе этого животного. Мех его ценится так высоко потому, что, помимо многих других причин, он является редкостью. Редкостью же он является в силу того, что вабы очень редко умирают. Дело в том, что ваба практически невозможно убить, даже старого или больного. Но даже если ваба убить, вабья шкура остается живой. Это свойство придает уникальную ценность предметам домашнего декора, или, как в вашем случае, долговечной обложке, в какой и должны выпускаться особо ценные книги.

Пока Саперштейн говорил, монотонно и нудно, Мастерс вздыхал и тоскливо смотрел в окно. Сидящий позади Мастерса редактор делал краткие заметки в блокноте; выражение его молодого, обычно энергичного лица, было мрачным.

- Партия товара, которую мы вам поставили, - сказал Саперштейн, - когда вы к нам обратились - и хочу напомнить: это вы к нам обратились, а не мы к вам - состояла из тщательно отобранных, самых качественных шкур из нашего огромного каталога. Блеск этого живого меха уникален, вам не найти ничего подобного ни на Марсе, ни дома, на Терре. Если вабью шкуру порвать или поцарапать, она восстановится сама. Ворс продолжает расти, с каждым месяцем становясь все более густым, так что обложки ваших книг будут становиться все более роскошными, а, следовательно, сами книги превратятся со временем в высоко ценимый раритет. Через десять лет густота и длина ворса…

Снид прервал его:

- Так получается, шкуры все еще живы. Любопытно. А вабы, вы говорите, настолько ловки, что их невозможно убить, - он бросил короткий взгляд на Мастерса. - Абсолютно каждое из тридцати с чем-то изменений в текстах наших книг имеет отношение к бессмертию. Переделки, обнаруженные в Лукреции, типичны. Исходный текст учит, что время человека ограничено, что даже если он и переживает свою смерть, это не имеет никакого значения, потому что у него все равно не останется воспоминаний о пребывании в этом мире. Далее, на месте этого текста появляется новый, подложный, и в нем с уверенностью говорится о будущей жизни, которая станет продолжением этой. Что идет, можно сказать, вразрез со всей философией Лукреция. Вы понимаете, что происходит? Эта чертова вабья философия искажает авторскую! Вот, от альфы до омеги, суть нашей проблемы.

Он умолк и снова принялся что-то строчить в своем блокноте.

- Но как может какая-то шкура, - взорвался Мастерс, - пусть даже и вечно живущая, воздействовать на содержание книги? Текст отпечатан, листы разрезаны, блок проклеен и сшит... Это просто в голове не укладывается... Даже если переплет, проклятый этот мех, и вправду живой. Хотя едва ли я в это поверю, - он посверлил взглядом Саперштейна. - И если он живой, то чем же он питается?

- Микрочастицами органики, которые присутствуют в воздухе, - любезным тоном ответил Саперштейн.

Поднявшись со стула, Мастерс бросил редактору:

- Идем отсюда. Бред какой-то.

- Шкура впитывает эти частицы через поры, - пояснил Саперштейн с достоинством, даже несколько снисходительно.

Джек Снид не встал вслед за начальником. Он перечитал свои записи и задумчиво проговорил:

- Некоторые из исправленных текстов весьма хороши. Смысл их варьируется от полностью противоположного смыслу исходного отрывка - и авторскому замыслу - как в случае с Лукрецием, до едва заметных, почти невидимых коррективов, если это слово здесь уместно, в текстах, более согласных с доктриной вечной жизни. Возникает вопрос: перед нами всего лишь мнение этой формы жизни, или вабы действительно что-то такое знают? Поэма Лукреция, к примеру, - замечательное, очень красивое и очень интересное произведение. С художественной точки зрения. Но с точки зрения философской, может быть, она и ошибочна. Я не знаю. Да это и не мое дело. Я лишь редактирую книги - я их не пишу. Хороший редактор не станет править авторский текст по собственному вкусу. Но именно это и делает ваб, точнее, снятая с убитого ваба шкура.

Снид замолчал.

- Интересно было бы узнать, добавил ли ваб что-нибудь по-настоящему ценное, - сказал Саперштейн.

- Вы имеете в виду - с точки зрения поэзии? Или философии? В поэтическом смысле его вставки не лучше, но и не хуже оригинала. Они вписаны в авторские тексты так искусно, что если раньше вы этих книг не читали, вы не отличите настоящий текст от поддельного, - Снид поразмыслил немного и вполголоса прибавил: - И не подумаешь, что такое могла написать какая-то шкура.

- Я имел в виду философскую точку зрения.

- В философском смысле он везде говорит об одном и том же. Смерти нет. Мы засыпаем, просыпаемся - и обретаем лучшую жизнь. То, что он сделал с Лукрецием, типично и для других текстов. Если вы прочли исправленного Лукреция, считайте, вы прочли их все.

- А что, если в мех ваба переплести Библию? - задумчиво произнес Мастерс. - Интересный получился бы эксперимент…

- Я это уже сделал, - тут же сказал Снид.

- И что?

- Ну, у меня, конечно, не было времени перечитать всю Библию целиком, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Ваб изменил в них лишь одно: все буквы в пассаже, начинающемся словами Говорю вам тайну…», он сделал прописными. Да, и еще строку «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?..» он повторил целых десять раз, причем огромными буквами. С этими строками наш ваб, похоже, согласен. Очевидно, это и его собственная философия, или, скорее, теология, - Снид задумался, а затем проговорил, тщательно выбирая каждое слово: - Получился своего рода теологический диспут… между читателем и шкурой марсианского животного, похожего на помесь кабана и коровы. Странно это как-то.

Он вновь углубился в свои записи.

После небольшой паузы Мастерс спросил его:

- Вот вы говорите, что это может быть лишь мнением единственного вида животных, которому удается избегать смерти, а может оказаться правдой для всех живых существ. Верите ли вы сами в то, что вабы располагают некоей скрытой от нас информацией?

- Я рассуждаю так. Ваб не просто знает, как избежать смерти, он и в самом деле осуществил то, о чем проповедует. Он убит, его шкура, все еще живая, снята с него и превращена в обложки книг, но он все-таки жив. Он победил смерть и продолжает свое, теперь уже посмертное, существование, каковое, по-видимому, расценивает как высшее благо. Перед нами не просто местная фауна, имеющая собственное мнение. Вабы осуществили то, в чем мы, люди, до сих пор сомневаемся. Разумеется, они знают. Они сами – живое подтверждение своей доктрины. Факты подтверждают это. Короче, я склонен верить.

- Возможно, существование вабов и не прерывается их смертью, но это не обязательно означает, что то же самое верно для всех остальных, - возразил Мастерс, - Вабы, как поведал нам мистер Саперштейн, уникальны в своем роде. Шкура никакого другого существа, марсианского, лунного или террианского, не продолжает жить, питаясь микрочастицами из воздуха. То, что на это способны вабы, не означает…

- Жаль, что со шкурами нельзя пообщаться, - подал голос Саперштейн. – Мы пытались, здесь, в «Безупречности», с тех пор, как впервые заметили факт его посмертной активности, но нам так и не удалось придумать, как это сделать.

- А нам в «Обелиске» удалось, - сказал Снид, - Я провел такой эксперимент. Взял лист бумаги и напечатал на нем единственную строку: «Ваб отличается от любого другого живого существа тем, что он бессмертен». Вклеил его в меховую обложку и через некоторое время заглянул. Текст изменился. Вот, смотрите.

Он передал Мастерсу тоненькую, но аккуратно выполненную книжку.

- Прочтите то, что там написано теперь.

Мастерс прочел вслух:

- «Ваб не отличается от любого другого живого существа тем, что он бессмертен».

Возвращая книжку Сниду, он заметил:

- Ну, он всего лишь добавил «не». Две буквы. Не такое уж большое изменение.

- Но как изменился смысл! - воскликнул Снид. – Это же настоящая сенсация! Ответ-то получен, можно сказать, из могилы. Вы подумайте, ведь мех ваба фактически мертв, так как мертво животное, которое его отрастило. Ответ от него, таким образом, становится практически бесспорным подтверждением существования сознательной жизни после смерти.

- Есть еще кое-что, - поколебавшись, заговорил Саперштейн, - не хотелось мне поднимать эту тему… Не знаю, какое значение это может иметь, но марсианский ваб, несмотря на всю его необыкновенную и даже чудесную живучесть, в интеллектуальном плане, должно быть, очень глупое существо. Объем мозга террианского опоссума, к примеру, составляет одну треть объема кошачьего мозга. А мозг ваба равен лишь одной пятой мозга опоссума.

Он хмуро посмотрел на собеседников.

- Что ж, - заметил Снид, – в Библии говорится: «И последние станут первыми». Возможно, наш слаборазвитый ваб подпадает под эту категорию. Будем надеяться на то.

Мастерс с любопытством взглянул на Снида:

- А вы хотели бы жить вечно?

- Конечно. Кто же этого не хочет?

- Я не хочу, - решительно заявил Мастерс. - Я слишком устал от всевозможных проблем. Менее всего мне хотелось бы существовать в качестве книжной обложки… да и в любом другом качестве тоже, нет разницы…

Но в глубине души от уже начал в этом сомневаться. Разница есть. Большая, вообще-то, разница.

- Похоже, такое существование больше по вкусу вабам, - согласился Саперштейн. - Быть обложкой книги, лежать себе на полочке, впитывая органику из воздуха. И, вероятно, размышляя о чем-нибудь. Или чем они там занимаются после смерти.

- Думают о теологии, - сказал Снид, - проповедуют свои взгляды.

Он обратился к боссу:

- Я так понимаю, для переплетов шкуру ваба мы больше не используем.

- Не для торговых целей, по крайней мере, - кивнул Мастерс. - Не для продажи. Но…

Он никак не мог избавиться от мысли, что для этих шкур должна существовать какая-то иная область использования.

- Интересно, - сказал он, - передает ли мех ваба тот же высокий уровень фактора выживаемости всему тому, что из него производят. Скажем, оконным гардинам. Или обшивке салона аэромобилей. Может, это позволит ликвидировать смертность в аэрокатастрофах. Или, например, из него можно делать внутреннюю обивку армейских касок. И бейсбольных шлемов.

Возможности казались ему необъятными… но пока неопределенными. Надо бы обдумать все хорошенько, а для этого нужно время.

В любом случае, - заговорил Саперштейн, - наша фирма отказывается возмещать какой-либо ущерб. Информация о свойствах вабьего меха была общедоступна, она детально изложена в брошюре, которую мы публиковали ранее в этом году. Мы категорически заявляем…

- Ладно, ладно, это наша потеря, - раздраженно отмахнулся Мастерс. – Можете не продолжать.

Он повернулся к Сниду:

- И что, во всех тридцати с чем-то измененных им отрывках, ваб определенно утверждает, что жизнь после смерти приносит удовольствие?

- Совершенно определенно. «Пройдя путь земной, мы отнюдь не исчезнем навеки, продлится наш путь в бесконечном блаженстве и неге». Все суммируют эти две строки, которые он впихнул в текст «Природы вещей». Очевидно, вабы своей загробной жизнью довольны.

- В блаженстве и неге - эхом повторил Мастерс, кивая головой. – Конечно, путь наш нельзя назвать земным, он, строго говоря, марсианский, но, наверное, это неважно. Полагаю, ваб имел в виду саму жизнь, где бы мы ее не проживали.

Он еще раз, уже более подробно, обдумал свой план и задумчиво проговорил.

– Вы знаете, одно дело абстрактно рассуждать о «жизни поле смерти». Человечество этим занимается вот уже пятьдесят тысяч лет. Лукреций, в частности, писал об этом еще две тысячи лет назад. Лично меня больше занимает не общая философская концепция, а конкретный факт бессмертия вабьей шкуры… Скажите, Снид, а какие еще книги вы переплетали в этот мех?

- «Век разума» Томаса Пэйна, - ответил Снид, заглянув в свой список.

- И каков результат?

- Двести шестьдесят семь опустевших страниц. А на последней странице, по центру, написано всего одно слово: «Фигня».

- Еще?

- Еще «Британнику». В тексте он, строго говоря, ничего не изменил, однако добавил несколько статей. О душе, о переселении душ, о бессмертии, грехе, аде и вечных муках. Все двадцать четыре тома приобрели религиозную окраску, – он поднял глаза от блокнота. – Продолжать?

- Конечно, - ответил Мастерс, не прерывая своих размышлений.

- В «Сумме Теологии» Фомы Аквинского текст он тоже не тронул, зато периодически вставлял слова из Библии: «Буква убивает, а дух животворит». Одну и ту же строку, вновь и вновь. Еще «Затерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла оказывается, была предвидением загробной жизни, которой…

- Достаточно, - сказал Мастерс, - Общее представление мы получили. Вопрос в том, что нам теперь со всем этим делать? Очевидно, что мы не можем больше переплетать в него книги. Те, по крайней мере, с которыми он не согласен.

Но на самом деле Мастерс уже придумал, что делать с этим материалом. Он нашел ему применение намного более личное и гораздо более важное, чем то, что мех ваба мог сделать с книгами или для книг… или для любого другого неодушевленного объекта.

Как только он доберется до телефона…

- Отдельный интерес представляет его реакция на собрание работ по психоанализу некоторых из величайших фрейдистов нашего времени. Ни в одной статье не изменено ни слова, но после каждой дописана одна и та же фраза, - Снид хохотнул: – «Врач! Исцели самого себя!». Как видите, у него и чувство юмора имеется.

- М-мг, - кивнул Мастерс, продолжая думать о телефоне и об одном жизненно важном звонке, который он намеревался сделать.



Вернувшись в свой кабинет в «Обелиск Букс», Мастерс провел небольшой эксперимент, чтобы проверить, верна ли его догадка. Он осторожно завернул в вабью шкуру желтые чашку и блюдце, любимые предметы своей коллекции костяного фарфора «Роял Альберт». Затем, после долгих сомнений и многих колебаний, наконец, решился. Он положил сверток на пол и со всей силы топнул по нему ногой.

Фарфор не разбился. Кажется.

Мастерс развернул сверток и осмотрел чашку. Да, действительно: завернутый в живую шкуру ваба хрупкий фарфор оказался устойчивым к какому-либо повреждению.

Удовлетворенный результатом, он устало опустился на стул и в последний раз все обдумал. Оболочка из вабьего меха делала стойким даже такой непрочный предмет. Значит, доктрина ваба о бессмертии работала на практике… в точности так, как он предполагал.

Он снял трубку и набрал номер.

- Я по поводу своего последнего завещания, - сказал он, когда его нотариус ответил на другом конце линии. – Того, что я сделал пару месяцев назад. Хочу добавить еще одно условие.

- Да, мистер Мастерс, - бодро откликнулся нотариус. - Записываю.

- Коротенький пунктик, - промурлыкал Мастерс. – О гробе. Я желаю, чтобы мои наследники заказали для моего гроба внутреннюю обивку из меха ваба. Гроб выстелить полностью: дно, крышку и стенки. Мех купить у фирмы «Безупречность», - он изобразил беззаботный смешок и прибавил: - Хочу быть одетым в меха, когда предстану перед Создателем. Надеюсь произвести впечатление.

Тон его, однако, был предельно серьезным, и поверенный это почувствовал.

- Хорошо, раз такова ваша воля, - сказал он.

- Вам стоит сделать то же самое, - посоветовал Мастерс.

- Зачем?

- Вы сможете это узнать из домашнего медицинского справочника, который мы выпустим в следующем месяце. Только обязательно берите издание в меховой обложке. Оно будет отличаться от других.

Мастерс представил себе картину: глубоко под поверхностью Марса он покоится в выстеленном мехом гробу, а живой ворс все растет, растет…

Любопытно было бы взглянуть на версию собственного тела, созданную этим саваном из вабьих шкур.

Особенно через несколько столетий.

----------------------------------------------------------------------------------------------

Примечания:

Джон Драйден (1631-1700) английский поэт, критик, драматург, переводчик. Поэму Лукреция «De Rerum Natura» Драйден перевел не полностью, к тому же несколько переиначив смысл – как полагают, чтобы приблизить языческого поэта к христианскому читателю.

…от альфы до омеги… - «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь…» (Откровения Иоанна Богослова 1:8). Выражение «от альфы до омеги» (т. е. от первой до последней буквы греческого алфавита) означает «от и до, всё полностью».

…послания Павла к коринфянам. – «Послания к Коринфянам святого апостола Павла», книги Нового Завета.

«Говорю вам тайну…» - «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся». 1-е послание к Коринфянам, 15:51-52.

«Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?..» - «Когда же тленное это облечется в нетление и смертное это облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победой». Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?». 1-е послание к Коринфянам, 15:54-55.

«И последние станут первыми» - «Но многие, кто сейчас первые, станут последними, а последние — первыми». Библия, Мф., 19: 30.

«Век разума» - философский трактат (1794) англо-американского писателя Томаса Пейна (1737-1809), критикующий Библию и церковь. В частности, в трактате высмеивается миф о существовании потустороннего мира.

…«Британнику». – Энциклопедия «Британника» это наиболее полная и старейшая (первое издание 1768—1771) универсальная энциклопедия на английском языке. Любопытно, что энциклопедия состояла из 24 томов в период от 1933 г. до 1973 г (год издания рассказа Ф. Дика 1968). С 1985 г выпускается 15-е издание в 32 томах.

«Сумма Теологии» – трактат (1265-1274) Фомы Аквинского (1225-1274), итальянского философа и теолога. В «Сумме» изложены знаменитые пять доказательств существования Бога. Трактат известен также тем, что связывает христианское вероучение с философией Аристотеля.

«Буква убивает, а дух животворит» - «Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит». 2-е послание к Коринфянам, 3:6.

«Врач! Исцели самого себя» - «Он сказал им: конечно, вы скажете Мне присловие: врач! исцели Самого Себя». Библия, Лк., 4:23.

«Затерянный горизонт» - роман (1933) английского писателя Джеймса Хилтона (1900-1954). Герои романа попадают в тибетский монастырь Шангри-ла, затерянный в горах райский уголок. Невероятное плодородие этого места и наличие золотоносной жизни обеспечивают обитателям безбедное существование. Монахи проводят время в поисках знаний и занятиях искусством, глава монастыря открыл секрет долголетия и умеет предсказывать будущее, община из тысячи местных жителей, в которой царит мир и согласие, возделывает землю.
Выдуманное Хилтоном название Шангри-Ла вошло в обиход как синоним прекрасной утопии. Идея этого «рая на земле» основана на описании мифической страны Чанг-Шамбала, впервые упоминающейся в ранних буддийских писаниях.

29. gedge

Переплет

Филип К. Дик


– Не хочу я с ним разговаривать, – горячился Барни Мастерс, пожилой и раздражительный президент издания «Обелиск». – Нет, мисс Хэнди! Книга вышла, и если в тексте ошибка, то ее уже не исправить.

– Мистер Мастерс, но ведь это серьезная ошибка! Мистер Брэндис утверждает, что целая глава...

– Я читал его письмо. И по видеофону с ним разговаривал. Я в курсе дела.

Мастерс подошел к окну и угрюмо поглядел на сухую, изъеденную кратерами поверхность улицы, к которой привык за долгие годы жизни на Марсе. Он думал о тех пяти тысячах копий. Готовый тираж, две с половиной тысячи в эксклюзивном переплете. Из самого ценного материала на всей планете – уаброна. Натуральной кожи с густым бархатистым ворсом. «Столько денег потратили, – подумал он, – и вот тебе раз».

На столе лежал экземпляр книги. Это была поэма Лукреция «О природе вещей» в возвышенном переводе великого Джона Драйдена. Мастерс в сердцах перелистал книгу. Белые гладкие страницы тихо зашелестели. Ну кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки древних текстов? Ведь кроме человека, сидящего сейчас в приемной, были еще семеро, которые писали и звонили в «Обелиск» по поводу какого-нибудь спорного отрывка...

Да и что там спорного – ни о каком споре речи быть не могло. Местные латинисты все до одного были правы. Его задача состояла только в том, чтобы выпроводить их без лишнего шума. Заставить навсегда забыть и об этом конфузе, и о том, что они вообще когда-либо брали в руки злополучное издание.

Ткнув кнопку интеркома, Мастерс сказал:

– Ладно, пустите его.

«Все равно этот тип просто так не уйдет, – подумал он. – Будет сидеть и ждать до последнего. Этим ученым терпения не занимать».

В дверях появился высокий седоволосый человек с портфелем в руке. На нем были старомодные очки, какие носят земляне.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – произнес вошедший. – Позвольте вам объяснить, почему наша организация придает столь большое значение такого рода ошибкам. – Он подсел к столу и проворно расстегнул портфель. – Что бы там ни говорили, но мы с вами живем на колониальной планете. Все наши ценности, обычаи и предметы обихода завезены сюда с Земли. Как считает ФИКВАМ...

– Кто? – не понял Мастерс.

– Федерация историков против корректировки и видоизменения артефактов на Марсе. ФИКВАМ, – повторил Брэндис.

«Этого еще не хватало, - процедил про себя Мастерс. – От таких запросто не отделаешься».

– Я принес с собой подлинное издание поэмы «О природе вещей». Выпущено на Земле, в переводе Драйдена, как и ваше местное. – Последнее слово Брэндис выговорил чуть ли не по слогам. В голосе его сквозило презрение.

«Как будто у нас не издательство, а сборище аферистов», – угрюмо подумал Мастерс.

Гость раскрыл перед ним истрепанную книгу в синеватой обложке, образчик земной полиграфии:

– Убедительно прошу взглянуть на отрывок из Книги третьей. Заметьте: в этом экземпляре искажений нет. А затем – на тот же отрывок из вашего издания. – Рядом с ветхой книжицей на столе появился увесистый том в уаброновом переплете с золотым тиснением.

Мастерс нажал на кнопку:

– Мисс Хэнди, Снида ко мне в офис. Немедленно.

– Из подлинного издания, – продолжал Брэндис, – цитирую стихотворный перевод с латинского. Он вежливо откашлялся и стал читать вслух:

В кончине грядет нам от скорби избавленье –
Небытия безмолвного покой и тленье.
Пусть суша с морем и моря сольются с небесами;
Стихии уж не властны более над нами.

– Я читал этот отрывок, – резко бросил Мастерс. Назидательный тон гостя начинал его раздражать.

– В вашей книге это четверостишие отсутствует. А на его месте – бог знает откуда! – появляется другое. Позвольте мне. – Брэндис взял в руки роскошный фолиант в уаброновом переплете и зачитал:

В кончине грядет нам от скорби избавленье
И мира дольнего нежданное забвенье.
Умершим ведомы морей глубины бесконечны;
Юдоль земная – путь ко благодати вечной.

Гость с шумом захлопнул книгу. Глаза его гневно сверкали.

– Больше всего возмущает то, что смысл данной строфы идет полностью вразрез с содержанием всего произведения. Откуда она здесь взялась? Кто ее написал? Не Драйден же – и уж точно не Лукреций! – Он смотрел на Мастерса с нескрываемым подозрением, как будто уже знал ответ на свой вопрос.

Дверь открылась, и вошел Джек Снид, редактор «Обелиска».

– Все это правда, – тихо признал он. – Таких исправлений в тексте около тридцати. Я перерыл всю книгу, как только стали приходить письма. Сейчас проверяю остальные издания в осеннем каталоге. – И, крякнув, добавил: – В них, кстати, тоже есть исправления...

– Вы делали последние корректуры перед отправкой оригинала в печать – в нем были неточности? – спросил Мастерс.

– Ни одной! Ни в оригинале, ни в оттисках – их я тоже сам лично корректировал. Знаю, что вам это покажется странным, но... исправления появляются уже в готовых экземплярах. Вернее, только в эксклюзивных копиях... Тех, что в уаброне с позолотой... А с остальными все в порядке.

Мастерс прищурился:

– Но ведь это одно и то же издание... Все экземпляры печатались вместе. Мы сначала вообще не собирались переплетать книги в уаброн – отдел продаж подкинул нам эту идею в последнюю минуту.

– В таком случае, – произнес редактор, – напрашивается вопрос: что же такое уаброн?


***

Через час старик-президент в сопровождении своего редактора уже сидел в офисе корпорации «Эталон», поставщика кожи и кожевенного сырья. Их принимал торговый агент Лютер Саперстейн. Мастерс сразу перешел к делу:

– Во-первых, объясните нам – что такое уаброн?

– С удовольствием, джентльмены. Уаброн – это ворсовая кожа, получаемая из шкур марсианского уаба. Но вас, как я понимаю, такое объяснение вряд ли устроит. Так что давайте примем его за аксиому, дабы продолжить наш разговор. Пожалуй, стоит рассказать вам о природе самого уаба. Его кожа ценится по разным причинам, но прежде всего из-за своей редкости. Уабы редко умирают. То есть, к примеру, убить уаба – даже старого или больного – практически невозможно. Но если животное все-таки умирает, то его шкура продолжает жить. Это делает ее уникальной находкой для дизайнеров интерьера – или таких фирм, как ваша, занимающихся изданием великих и бессмертных книг.

Мастерс вздохнул и уныло уставился в окно. Рядом сидел Снид и быстрым неразборчивым почерком делал заметки. Его молодое энергичное лицо было мрачным.

– Смею вам напомнить, – бубнил Саперстейн, – что мы вам свою продукцию не навязывали. Вы обратились к нам по собственной инициативе. Из всего нашего огромного ассортимента мы подобрали для вас самые качественные экземпляры. Эти шкурки излучают живой, неповторимый блеск – ни на Марсе, ни на Земле вы не найдете ничего похожего. Они обладают способностью к самозаживлению, а ворс на них со временем становится все гуще и длиннее. Обложки ваших книг будут постоянно расти в цене, пользоваться все большим спросом. Представьте себе, что лет через десять...

– Любопытно, – перебил его Снид. – Значит, шкура живая. А уаб ваш, значит, такой ловкач, что и убить-то его нельзя.

Он бросил Мастерсу быстрый взгляд.

– Дело в том, что все до единого исправления в наших книгах касаются вопроса о бессмертии. Лукреций – типичный тому пример. В его текстах излагается учение о том, что человек недолговечен. Даже если он переживает смерть, своего земного существования он все равно не помнит. У нас же откуда ни возьмись появляются строки, предвещающие загробную жизнь как продолжение жизни земной. Полное расхождение с философией Лукреция... Вы видите, что происходит? Чертова скотина накладывает свою философию поверх той, что проповедуют авторы книг! Вот вам и ответ. – Снид замолчал и уткнулся в свои записи.

– Но разве может шкура животного, – вскипел Мастерс, – смертная она или бессмертная, менять содержание книги? Если текст уже напечатан, страницы собраны и переплетены?! Это просто в голове не укладывается! – Он сердито уставился на Саперстейна. – И если проклятая шкура на самом деле еще жива, то чем же она, по-вашему, питается?

– Мельчайшими частицами пищи, подвешенными в воздухе.

– Мы уходим. – Мастерс поднялся. – Все это полная чепуха.

– Она вдыхает частицы через поры, – добавил Саперстейн с укоризной.

Снид внимательно изучал свои записи. Уходить он не торопился.

– Некоторые вставки довольно занимательны, – задумчиво сказал он. – Помимо тех, что полностью меняют текст оригинала и его значение, как у Лукреция, есть и менее явные, порой почти незаметные исправления. Они встречаются в текстах, созвучных с теорией бессмертия. Конечно, вполне может статься, что это не более чем личные убеждения данного вида животных. Но что если уаб на самом деле что-то знает? Взять, к примеру, Лукреция – прекрасная, великая поэзия. Но верна ли его философия? Не знаю. Я всего лишь редактор, книги я не пишу. Морализировать, вставлять собственные мысли в текст автора – это не по нашей части. А уаб – или что там от него осталось – как раз это и делает.

– Хотелось бы знать, имеют ли эти вставки какую-либо ценность, – сказал Саперстейн.

– Вы имеете в виду поэтическую? По стилю и форме вставки ничем не лучше – да и не хуже – самих произведений. Исправления вписываются в текст на удивление органично: кто не читал оригинала, в жизни не заметит, – ответил Снид. И мрачно прибавил: – Ему и в голову не придет, что автор строк – чья-то шкура...

– Я хотел сказать – философскую ценность.

– Тут тоже ничего оригинального, старая песня... Умер, похоронили, воскрес. Смерти нет, да здравствует вечная жизнь. Давно заезженная мораль – как в исправлениях у Лукреция, так и во всех остальных.

– А вот интересно, – задумчиво произнес Мастерс, – что получится, если в уаброн переплести Библию?

– Переплетали уже, – буркнул Снид.

– Ну и...?

– Всю я ее, конечно, не читал – времени не было, но успел просмотреть послания к Коринфянам. Изменение там только одно. В первом послании, в стихе «Говорю вам тайну...» все слова набраны заглавными буквами. А строка «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» напечатана десять раз подряд – и тоже заглавными. Похоже, уабу эти строки пришлись особенно по душе. В них заключается его философия – его духовное учение, если хотите.

Помолчав, редактор многозначительно добавил:

– Перед нами самый настоящий религиозный диспут. Марсианское животное – помесь кабана и кобылы – ведет полемику с читателем. Ну и дела!

– Так значит, уаб не просто владеет некой тайной бессмертия? – спросил его Мастерс. – По-вашему, все, что он говорит – сущая правда?

– Именно. Уаб воплощает свое учение на практике. Умерев, он обретает власть над смертью. Продолжает жить в виде обложки – и, судя по всему, пребывает в вечной благодати. Факт налицо: уаб знает то, в чем мы, люди, до сих пор сомневаемся. Я ему верю.

– Ну, хорошо. Допустим, уаб продолжает жить после смерти. Но произойдет ли это с нами? – усомнился Мастерс. – Ведь он единственное в своем роде существо, не имеющее аналогов ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле. Даже если его шкура способна...

– Жаль, что поговорить с ней нельзя, – вставил Саперстейн. – У нас в «Эталоне» пытались это сделать, когда впервые обнаружили ее уникальные свойства, но способа так и не нашли.

– А у нас в «Обелиске», – сказал Снид, – его нашли. В качестве эксперимента я напечатал текст. Он состоял из одного предложения: «Уаб, как никакое из живых существ, бессмертен». Я переплел текст в уаброн и – вот, полюбуйтесь.

Мастерс взял из его рук тонкую элегантную брошюру и прочитал вслух: «Уаб, как всякое из живых существ, бессмертен».

– Всего одно слово, а какой потрясающий смысл! – воскликнул редактор. – Это же, по сути дела, комментарий с того света. Ведь, строго говоря, уаброн – мертвая материя, поскольку носивший его зверь мертв. У нас в руках первое неопровержимое доказательство посмертной жизни, черт побери!

– Есть и еще кое-что, – вдруг нерешительно начал Саперстейн. – Даже не знаю, как и сказать... Учитывая все обстоятельства... Дело в том, что марсианский уаб, при всей его феноменальной изворотливости, обладает очень низким уровнем интеллекта. Мозг земного опоссума, например, в три раза меньше кошачьего. А мозг уаба – в пятнадцать...

– Как там в Библии сказано? «Так будут последние первыми». Уж не относится ли наш смиренный уаб к их числу? Хотелось бы надеяться, – сказал Снид.

– Вы что, стремитесь к вечной жизни? – Мастерс смотрел на него с удивлением.

– Разумеется. А вы – нет?

– Нисколько. Мне и в этой проблем хватает. Вечная жизнь в виде обложки – или чего бы то ни было – меня отнюдь не привлекает, – решительно сказал Мастерс. Однако в голове у него уже крутились другие мысли. И весьма даже занятные.

– А уабу как раз того и надо, – задумчиво произнес Саперстейн. – Лежать годами на книжной полке, дышать воздухом и парящими в нем частицами, размышлять о чем-то своем...

– ... и проповедовать, – заключил Снид и обратился к своему начальнику: – Я полагаю, что в уаброн мы книги больше переплетать не будем.

– На продажу – нет. Но интересно... – Мастерс не мог отделаться от мысли, что из всего этого можно было извлечь какую-то пользу. – Если из уаброна сделать вещь, будет ли она обладать такой же способностью к выживанию? Ну, например, занавески. Или внутреннюю отделку для транспорта. Подшлемники для военных... и для бейсболистов. – Возможности казались ему безграничными. Их только надо было как следует обдумать, чтобы придать им более четкие очертания.

– Так или иначе, – заявил Саперстейн, – наша фирма отказывается возвращать вам деньги. Свойства уаброна были описаны в брошюре, которую мы выпустили в начале года, и в ней мы однозначно...

– Будь по вашему. Спишем в счет убытков. – Мастерс устало махнул рукой. Затем обратился к Сниду: – Так значит, во всех своих исправлениях он уверяет, что посмертная жизнь на самом деле приятна?

– Да. «Юдоль земная – путь ко благодати вечной». Этим все и сказано.

– Вечная благодать... Конечно, наша юдоль не земная, а марсианская, ну да какая разница... одним словом, жизнь. – Он глубокомысленно помолчал. – Все дело в том, что мы с вами можем до бесконечности вести беседы о жизни и смерти. Люди ведут их вот уже пятьдесят тысяч лет. Лукреций писал об этом две тысячи лет назад. Меня больше интересует сам факт существования уаброна и присущее ему бессмертие. Кстати, что там у нас с остальными книгами?

Снид взял список и начал читать:

– Томас Пейн, «Век разума»,(1) двести шестьдесят семь страниц: весь текст исчез, а вместо него появилось слово «фу». На каждой странице, прямо посередине. Британская энциклопедия: все статьи сохранены, но добавлены новые. О переселении душ, о грехе и вечных муках в аду... о бессмертии. Все двадцать четыре тома приобрели религиозную окраску. – Он остановился. – Дальше читать?

– Разумеется, – произнес Мастерс, при этом о чем-то размышляя.

– Фома Аквинский, «Сумма теологии»: сам текст оставлен без изменений, но в нем то и дело появляется библейская строчка «Буква убивает, а дух животворит». Далее, в «Потерянном горизонте» Джеймса Хилтона страна Шангри-ла(2) предстает как образ посмертной жизни, что является...

– Все понятно. Для переплета книг уаброн явно не годится... Но для чего же тогда? – В голове у Мастерса вдруг зародилась мысль о несколько ином его применении. В более личных целях. Мысль эта вытесняла все возможные доводы о влиянии уаброна на книги, да и вообще какой бы то ни было неодушевленный предмет...

Ему надо было как можно скорее добраться до телефона.

– А вот еще одно исправление, – продолжал Снид с усмешкой, – на этот раз в сборнике статей выдающихся психоаналитиков современности. В конце каждой статьи добавлена фраза «врач! исцели самого себя».(3) Он еще и с юмором, оказывается.

– Н-да, – сказал Мастерс. Мысль не покидала его. Ему было просто необходимо сделать тот звонок.


***

Вернувшись к себе в офис, Мастерс сначала устроил небольшой эксперимент. Он хотел убедиться в правоте своей догадки. Достав самую ценную вещь из своей коллекции – чашку с блюдцем из желтого английского фарфора – он осторожно завернул ее в уаброн. Еще раз все тщательно взвесив, он с волнением положил сверток на пол и что было мочи наступил на него. Затем поднял и развернул.

Чашка была цела. Он оказался прав: благодаря живой материи хрупкий предмет превратился в небьющийся. Теория уаба о бессмертии плоти доказала себя на практике.

Довольный результатом, Мастерс сел за стол. Он взял трубку и набрал номер своего юриста.

– Я насчет завещания, – сказал он. – Того, последнего, которое я составил несколько месяцев назад. Хочу добавить туда одно условие.

– Я слушаю вас, мистер Мастерс, – ответил ему бодрый голос.

– Так, мелочь одна. По поводу гроба. Я хочу, чтобы внутри он был обшит уаброном. Весь целиком. Это обязательное условие. Пусть наследники этим занимаются. Материал пусть закажут в корпорации «Эталон». Хочу явиться перед Создателем в уаброновом облачении. Произвести должное впечатление, так сказать. – Мастерс беспечно хмыкнул, но его голос звучал необычайно серьезно.

– Ну что ж, уаброн так уаброн, – сказал юрист, отметив про себя тон клиента.

– Я и вам, кстати, то же рекомендую.

– Мне? Зачем?

– Ответ вы найдете в «Полной домашней медицинской энциклопедии», которая выйдет в следующем месяце. Прочтите ее. Только непременно экземпляр в уаброновом переплете. Обещаю, не пожалеете!

Мастерс погрузился в мысли. Там, глубоко под землей, он будет лежать, утопая в густых волокнах живой материи. Пройдут годы, столетия, и кто знает, во ЧТО превратит ЕГО этот чудесный переплет?

Сноски:

(1) «Век разума» – философский труд американского писателя Томаса Пейна (1737-1809).

(2) Шангри-ла – вымышленная страна, описанная в 1933 году в новелле писателя-фантаста Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт».

(3) «врач! исцели Самого Себя» (Лк 4:23 Библия)

30. Ghost Girl of the Netherworld Tower

Пожилой, сварливый президент издательства «Обелиск» раздражённо ворчал.
- Я не собираюсь с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже напечатана. Даже если в тексте и есть ошибка, ничего не поделаешь.
- Мистер Мастерс, - сказала мисс Хэнди. – Если верить мистеру Брэндису, это очень серьёзная ошибка. Он утверждает, что целая глава…
- Да читал я его письмо. И по видеофону с ним разговаривал. Знаю я, что он утверждает.
Мастерс подошёл к окну офиса и хмуро уставился на унылую, испещрённую кратерами поверхность Марса.
«Пять тысяч экземпляров, - подумал он, - а половина ещё и в переплёте из шкуры марсианского уаба в золотом окладе. Более изысканного и дорогого материала не найти. Это издание и так сильно ударило по карману, а теперь – новые проблемы?»
Экземпляр книги лежал на столе Мастерса. «De Rerum Natura» (1) Лукреция в возвышенном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс яростно перелистал страницы. Того, что на Марсе найдётся кто-то, так хорошо знакомый со столь древним текстом, нельзя было и предположить. Тем не менее, человек, ожидающий в приёмной, был лишь одним из восьмерых, кто написал или позвонил в «Обелиск» по поводу спорного отрывка.
Спорного? Вне всякого сомнения. Восьмёрка местных знатоков латыни не ошибалась. Задача заключалась в том, чтобы отправить их восвояси, заставить забыть, что они вообще читали издание «Обелиска» и этот злополучный отрывок.
Нажав на кнопку интеркома, Мастерс сказал секретарю:
- Разрешите ему войти.
В противном случае Брэндис так и остался бы ждать снаружи. Бесконечное терпение – отличительная черта большинства учёных.
Дверь открылась, и вошёл долговязый седой мужчина в старомодных очках, явно земного дизайна. В руке он держал кожаный портфель.
- Благодарю Вас, мистер Мастерс, сказал он. – Сэр, позвольте объяснить, почему наша организация считает данную ошибку столь серьёзной.
Он присел к столу и быстро открыл портфель.
- Наша планета – всего лишь колония. Все наши ценности, традиции, реликвии и артефакты пришли к нам с Земли. «ЧОЗАПИСЕЦ» полагает, что Ваше издание…
- «ЧОЗАПИСЕЦ»? – переспросил Мастерс. – Он никогда не слышал о такой организации, но всё равно тяжело вздохнул. Не иначе как очередные свихнувшиеся борцы за справедливость, которые досконально изучают все печатные издания, будь то марсианские или земные.
- «Чрезвычайный Отдел Защиты Артефактов, Противодействия Искажениям и Сохранения Естественных Ценностей», - объяснил Брэндис. – У меня с собой подлинное земное издание «De Rerum Natura». В переводе Драйдена, как и Ваше местное.
Мастерс скривился. Брэндис сделал особое ударение на слове «местное», будто издание было второсортным, а деятельность «Обелиска» в целом – возмутительной.
- Давайте рассмотрим искажённый отрывок. Прошу, взгляните сначала на мой экземпляр, в котором данный отрывок процитирован верно, - Брэндис раскрыл старую, потрёпанную книгу в синей обложке и положил её на стол. – А теперь, сэр, сравните его с Вашим изданием.
Брэндис положил рядом с маленькой синей книжкой роскошный экземпляр от «Обелиска» в переплёте из шкуры уаба.
- Думаю, стоит пригласить сюда нашего литературного редактора, - сказал Мастерс, после чего обратился по интеркому к мисс Хэнди. – Пусть Джек Снид зайдёт ко мне.
- Хорошо, мистер Мастерс.
- В оригинальном издании мы встречаем следующее поэтическое переложение с латинского, - Брэндис демонстративно откашлялся, и начал читать вслух:

- От горестей и бед освободясь,
Душа теряет с бренным телом связь.
Пусть рухнет небо, реки обернутся вспять -
Нам чувств земных уже не испытать.

- Я знаю этот отрывок, - резко произнёс Мастерс. Он чувствовал себя уязвлённым, ведь Брэндис отчитывал его, как ребёнка.
- Это четверостишие отсутствует в Вашем издании, - сказал Брэндис. – Вместо него там появляется следующий, Бог знает, откуда взявшийся, фрагмент. Позвольте.
Он взял в руки книгу «Обелиска», быстро пролистал страницы и, найдя нужное место, продекламировал:

- От горестей и бед освободясь,
Познать способны мы таинственную связь.
Лишь после смерти нам дано понять,
Что новой жизни ждёт нас благодать.

Бросив испепеляющий взгляд на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу.
- Возмутительнее всего то, - сказал Брэндис, - что в этом четверостишии содержится мораль, диаметрально противоположная смыслу всей книги. Откуда оно взялось? Кто его автор? Это не Драйден, и не Лукреций.
Он уставился на Мастерса, будто думая, что тот лично написал это четверостишие.
Дверь офиса открылась, и вошёл Джек Снид, литературный редактор издательства.
- Всё верно, - сказал он понуро, обращаясь к начальнику. – И это лишь одно искажение; в тексте их порядка тридцати. После того, как начали приходить письма, я перечитал всю книгу от корки до корки. А теперь я взялся за остальные книги из нашего осеннего каталога. В некоторых из них тоже есть искажения.
- Ты проводил последнюю вычитку перед отправкой книги в печать. Были там эти ошибки? – спросил Мастерс.
- Конечно, нет! – ответил Снид. – Гранки я тоже лично проверил, дело не в них. Ума не приложу, каким образом, но изменения в тексте появляются после переплёта. Причём только в тех книгах, которые в переплёте из уаба с золотом. Те, что с простыми обложками – в полном порядке.
Мастерс сощурился.
- Но ведь издания полностью идентичны, и через типографию проходили одновременно. Поначалу, о более дорогостоящем переплёте речь вообще не шла. В коммерческом отделе в последний момент решили, что половина экземпляров будет в обложке из уаба.
- Думаю, - сказал Джек Снид, - что нам стоит поближе познакомиться с марсианским уабом и его шкурой.

Спустя час, измотанный и с трудом держащийся на ногах Мастерс, в компании литературного редактора Джека Снида, беседовал с Лютером Саперштейном, представителем корпорации «Совершенство», у которой «Обелиск» и приобрёл шкуры уаба для переплёта.
- Во-первых, - сказал Мастерс уверенным, деловым тоном – откуда вообще взялись эти шкуры?
- Если говорить прямо, - ответил Саперштейн, - то от марсианских уабов. Не сомневаюсь, что такой ответ никак не проясняет ситуацию для Вас, джентльмены, но разрешите использовать его в качестве отправной точки нашей с Вами дискуссии. Для начала, несколько слов о природе самого уаба. Шкуры уаба – большая редкость, вот почему они так высоко ценятся. Их сложно раздобыть, ведь уабы редко умирают. Даже старого или больного уаба практически невозможно убить. А если уаб всё-таки убит – его шкура продолжает жить. Данное уникальное свойство и определяет ценность шкуры как декоративного материала. В Вашем случае – изысканного и долговечного материала для переплёта.
Саперштейн продолжал бубнить. Мастерс, вздохнув, устало посмотрел в окно. Рядом, литературный редактор с весьма мрачным выражением лица делал какие-то загадочные пометки.
- По Вашему запросу, - сказал Саперштейн, - мы предоставили Вам шкуры наивысшего качества. Уточняю, по Вашему запросу. Мы не навязывали Вам наши услуги. Эти живые шкуры обладают только им присущим лоском. С ними не сравнится ничто, будь то на Марсе или на Земле. Любые царапины и повреждения заживляются. Шерсть становится гуще и пышнее. Благодаря этому свойству, Ваши книги со временем станут ещё более желанным объектом охоты для коллекционеров. Через десять лет, качество обложки…
Тут Снид прервал Саперштейна.
- Значит, шкура живёт сама по себе. Занимательно. А уаб, если верить Вашим словам, настолько проворен, что его невозможно убить.
Он мельком взглянул на Мастерса.
- Абсолютно все искажения в книгах так или иначе связаны с темой бессмертия. Оригинал Лукреция учит, что люди не вечны; возможность жизни после смерти не имеет значения, ведь у нас не остаётся воспоминаний о нашем существовании в этом мире. Вместо этого, в тексте появляется ложный фрагмент, утверждающий, что жизнь будущая прямо связана с жизнью нынешней, тем самым полностью противоречащий философии Лукреция. Понимаете, к чему я веду? Философия чёртова уаба заменяет мысли других авторов. Это Альфа и Омега, начало и конец. (2)
Снид замолчал и снова принялся что-то писать.
- Как может шкура, - спросил Мастерс, - даже способная жить самостоятельно, вопреки здравому смыслу влиять на содержание книги? Ведь текст уже отпечатан, листы скреплены, форзацы приклеены! Хотя мне с трудом верится, что шкура действительно живая.
Он сурово посмотрел на Саперштейна.
- Если она живая, то чем она питается?
- Мельчайшими частицами пищи в атмосфере, - спокойно ответил Саперштейн.
Моментально поднявшись на ноги, Мастерс сказал:
- Чепуха. Пошли отсюда.
- Шкура поглощает эти частицы через поры, - вежливо, но с очевидным упрёком в голосе сказал Саперштейн.
Оставшийся сидеть, увлечённый своими записями Джек Снид задумчиво произнёс:
- Некоторые из отрывков просто поразительны. Искажения в них разнятся, от полной замены смысла и морали, как в случае с Лукрецием, до практически неуловимых, если можно так выразиться, поправок в текстах, не опровергающих теорию вечной жизни. Но вот в чём вопрос: является ли это всего-навсего точкой зрения конкретного существа, или уаб действительно осознаёт, о чём говорит? Взять Лукреция; его поэма блистательна, прекрасна, интересна – как образец поэтического искусства. Но прав ли он в своей философии? Не знаю. Не мне об этом судить. Я не пишу книг, я только их редактирую. Хороший литературный редактор никогда не станет самовольно править авторский текст. Но уаб, или его шкура каким-то образом делают именно это.
Снид умолк. Саперштейн сказал:
- Было бы весьма любопытно узнать, представляют ли эти изменения какую-либо ценность.
- С точки зрения поэзии или философии? Если рассматривать язык и стиль, уаб ничем не лучше, но и не хуже оригинала. Его отрывки хорошо вписываются в текст. Если вы не читали произведение раньше, то не догадаетесь, что автор этих строк – шкура.
- Я имел в виду философию.
- У шкуры одна мораль. Мы не умираем, а лишь засыпаем, чтобы пробудиться в новой жизни. Все изменения, внесённые уабом в «De Rerum Natura», несут единый смысл. Если вы прочитали данное четверостишие, то знаете, что встретите в остальных.
- А что, если нам изготовить из шкуры уаба обложку для Библии? – задумчиво произнёс Мастерс.
- Я уже пробовал, - ответил Снид.
- И каков результат?
- Мне было некогда читать книгу целиком. Только послания Павла к Коринфянам. Нашёл одно изменение, в отрывке, что начинается со слов «Говорю вам тайну»(3). Весь отрывок выделен заглавными буквами, а слова «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» повторяются десять раз. Я уверен, что так уаб выразил своё согласие. Ведь это – его собственная философия, его религия. – Снид сделал паузу, после чего продолжил, тщательно обдумывая каждое слово. – Это религиозная полемика… между читателями и шкурой марсианского зверя, который выглядит как помесь кабана и коровы. Удивительно.
Наступила гробовая тишина, которую не преминул нарушить Мастерс:
- Так ты считаешь, что уаб обладает знаниями, неизвестными нам? Выходит, это не просто мнение животного, способного избегать смерти, а истина?
- Я думаю, - ответил Снид, - что уаб не просто научился избегать смерти. Он испытал всё, о чём говорит. Его убили, сняли с него шкуру, сделали из неё переплёт, но шкура не умерла. Уаб обманул смерть, и продолжает жить. Более того, считает эту жизнь лучше прежней. Это не просто мировоззрение отдельного существа. Это его знание. Уаб испытал то, о чём мы можем только гадать. Он сам – наглядное подтверждение своей доктрины. У нас достаточно фактов, чтобы ему верить.
- Даже если уаб бессмертен, - возразил Мастерс, - это не значит, что и мы тоже. Как отметил мистер Саперштейн, уаб уникален. Ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле нет другого такого создания, чья шкура будет жить, поглощая микроскопические частицы из атмосферы. Лишь потому, что уаб может…
- Жаль, что мы не можем поговорить со шкурой, - встрял в разговор Саперштейн. – С того момента, как стало известно об удивительных свойствах шкуры, в «Совершенстве» много раз пытались, но так и не смогли вступить с ней в контакт.
- А в «Обелиске» смогли, - заявил Снид. – Я провёл эксперимент. Напечатал на листе бумаги одно предложение – «Уаб бессмертен, но не все живые существа», и обернул в шкуру. Затем прочитал его снова. Вот, взгляните.
Он передал Мастерсу тонюсенькую, аккуратную книжицу. Тот прочитал вслух:
- «Уаб бессмертен, как и все живые существа». И что? Практически ничего не изменилось. Только два слова.
- Изменился смысл, - сказал Снид. – Невероятно, но мы получаем информацию прямиком с того света, если можно так выразиться. Ведь объективно, шкура уаба мертва, потому что мёртв уаб, которому она принадлежала. Что это, если не бесспорное подтверждение существования жизни после смерти?
- Мне, конечно, не хочется омрачать Вашу радость, - нерешительно сказал Саперштейн, но марсианский уаб – невероятно глупое животное, несмотря на удивительную способность к выживанию. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение, но мозг земного опоссума в три раза меньше, чем у кошки. Мозг уаба, в свою очередь, в пять раз меньше, чем у опоссума.
- Как написано в Библии, - сказал Снид, - «Так будут последние первыми». Надеюсь, уаб попадает в эту категорию.
Покосившись на Снида, Мастерс спросил:
- Ты хочешь жить вечно?
- Разумеется. А кто не хочет?
- Я не хочу, - уверенно заявил Мастерс. – Мне и так проблем хватает. А стать обложкой для книг – нет уж, увольте.
В его голове, однако, вились другие мысли. Совсем другие.
- Такое только уабу понравится, - согласился Саперштейн. – Превратиться в обложку для книги, и много лет стоять где-нибудь на полке, вдыхая питательный воздух. И размышлять, или чем там любят заниматься мёртвые уабы.
- Они философствуют и проповедуют, - сказал Снид, после чего добавил, обращаясь к начальнику: - Полагаю, мы не станем больше выпускать книги в переплёте из шкуры уаба?
- На продажу – ни в коем случае, - ответил Мастерс. Тем не менее, навязчивая идея никак не отпускала его. – Но что, если свойства шкуры передаются предметам, с которыми она вступает в контакт? Из неё можно делать шторы. Или обивку для салонов аэромобилей. Может, тогда люди перестанут гибнуть в авариях. А как насчёт подкладок для солдатских касок и бейсбольных шлемов?
Возможности шкуры виделись Мастерсу безграничными, пусть и неясными. Требовалось время, чтобы всё обдумать.
- Как бы то ни было, наша компания не станет возмещать Вам затраты, - сказал Саперштейн. - В начале года мы выпустили буклет с информацией о свойствах шкуры уаба, где чётко говорится…
- Понятно. Это наша ошибка. Закроем эту тему, - отмахнувшись, сказал Мастерс, и тут же обратился к Сниду. – Уаб точно говорит, что жизнь после смерти хороша?
- Абсолютно. «Новой жизни ждёт нас благодать». Этой строчкой всё сказано.
- Благодать, - кивнув, повторил Мастерс. – Это значит, что жизнь продолжается, пусть мы и не на Земле, а на Марсе. Место не имеет значения.
После кратковременных раздумий, он продолжил:
- Абстрактно рассуждать о жизни после смерти – это одно. Люди этим занимаются вот уже пятьдесят тысяч лет. Лукреций эти занимался две тысячи лет назад. Вся эта глобальная философия меня не интересует, в отличие от фактов, коими являются существование шкуры уаба и её бессмертие. Джек, над какими ещё книгами «поработал» уаб?
- «Век разума» Томаса Пейна, - сверившись со списком, ответил Снид.
- И каков результат?
- Двести шестьдесят семь пустых страниц. А прямо посередине – одно лишь слово «тьфу».
- А ещё?
- Энциклопедия Британника. Имеющиеся статьи уаб трогать не стал, зато добавил новые. О душе, бессмертии, перерождении, расплате за грехи и тому подобном. Все двадцать четыре тома приобрели яркий религиозный подтекст. Мне продолжать?
- Да, - ответил Мастерс, одновременно слушая и размышляя.
- «Summa Theologica» (4) Фомы Аквинского. Текст остался без изменений, но в нескольких местах уаб неоднократно повторил строку из Библии. «Буква убивает, а дух животворит». Далее, «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, где Шангри-Ла предстаёт видением загробного мира…
- Хорошо, хорошо, - сказал Мастерс. – Понятно. Вот только что теперь делать? Использовать шкуру для переплёта мы не можем. По крайней мере, для переплёта книг, с которыми уаб не согласен.
Тем не менее, Мастерс уже оценивал возможность применения шкуры в других, куда более личных целях. И это было гораздо серьёзнее, чем всё, что уаб мог сделать с книгами или любыми другими предметами. Оставалось лишь добраться до телефона…
- Хочется отметить, - продолжал Снид, - реакцию уаба на сборник статей по психоанализу, написанных современными исследователями Фрейда. В самих статьях ничего не поменялось, но в конце каждой появилась приписка: «Доктор, лечи себя сам». Удивительное чувство юмора.
- Да уж, - сказал Мастерс, продолжая думать о том, как он совершит знаменательный телефонный звонок.

Вернувшись в офис, Мастерс провёл эксперимент. Чтобы узнать, верна ли его догадка, он взял свою любимую чайную пару из дорогого костяного фарфора, и осторожно завернул её в кусок шкуры уаба. Затем, после долгих трепетных раздумий, он поставил её на пол и, собравшись с силами, наступил.
Чашка осталась цела. По крайней мере, так показалось.
Мастерс распаковал свёрток и рассмотрел чашку со всех сторон. Действительно, шкура смогла защитить её.
С чувством глубокого удовлетворения, Мастерс уселся за стол.
Шкура сохранила в целости хрупкий объект. Ожидания Мастерса оправдались. Философия вечной жизни, проповедуемая уабом, получила практическое подтверждение.
Он снял трубку телефона и набрал номер своего нотариуса.
- Я звоню по поводу завещания, - сказал Мастерс, как только его соединили с юристом. – Его последней версии, составленной несколько месяцев назад. Хочу добавить один пункт.
- Конечно, мистер Мастерс, - любезно ответил нотариус. – Валяйте.
- Это насчёт гроба, - довольно проурчал Мастерс. – Я желаю, чтобы мои наследники распорядились обить всё внутреннее пространство гроба, включая крышку, шкурой уаба. От корпорации «Совершенство». Хочется хорошо выглядеть на встрече с Создателем.
Мастерс рассмеялся, но по его тону юрист понял, что тот абсолютно серьёзен.
- Как пожелаете, - ответил он.
- Советую и Вам поступить так же, - сказал Мастерс.
- Почему?
- Узнаете из домашней медицинской энциклопедии, которая выйдет в следующем месяце. Только обязательно приобретите экземпляр в переплёте из шкуры уаба. Он будет отличаться от обычного издания.
Мастерс снова представил, как будет лежать глубоко под землёй, в гробу, обитом шкурой уаба. Как шерсть будет расти и расти, и как интересно будет увидеть себя в редакции уаба.
Особенно через несколько столетий.


(1) «О природе вещей» (лат.)
(2) Откровение святого Иоанна Богослова, 1:8
(3) Здесь и далее цит. по Синодальному переводу
(4) «Сумма теологии» (лат.)

40. Jack Snead

На вабьем меху.

Немолодой вспыльчивый главред издательства «Обелиск» рассердился:

- Не о чем мне с ним разговаривать, мисс Ханди! Тираж вышел из печати; даже если в тексте есть неточность, ее уже не исправить.

- А вдруг он прав, мистер Мастерс, - возразила она, - вдруг там существенная ошибка. Мистер Брандис утверждает, что вся глава…

- Я уже читал его письмо и говорил с ним по видеофону. Ничего нового он мне не скажет.

Мастерс подошел к окну и окинул мрачным взглядом бесплодный, испещрённый кратерами марсианский ландшафт, который он наблюдал уже не первый десяток лет. «Выпустили пять тысяч экземпляров, - рассуждал главред, - и половина из них в переплетах из вабьего меха, с золотым тиснением. Материала дороже и изысканнее не сыскать. И так издавали себе в убыток, а теперь…»

Книга лежала у него на столе. Лукреций «О природе вещей» в превосходном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс в сердцах перелистнул белоснежные страницы. «Вот уж не думал, что на Марсе найдутся знатоки этакой древности!» - досадовал он. А ведь сегодняшний визитёр только один из восьми обратившихся в «Обелиск» по поводу спорного фрагмента.

Да разве поспоришь с местными латинистами? Увы, они не ошибаются. Сейчас загвоздка всего одна – как без лишнего шума заставить их отступиться и забыть, что они вообще брали в руки издание «Обелиска» и нашли тот самый искаженный стих.

Мастерс нажал кнопку интеркома на столе и распорядился:

- Ладно, впустите его.

Иначе не уйдёт – так и будет дежурить в коридоре. Учёные мужи все такие, терпения им не занимать.

Дверь отворилась, и на пороге показался седой мужчина с портфелем в руке, в старомодных очках, какие носили ещё на Терре.

- Спасибо, что приняли, мистер Мастерс, - произнёс он, входя. – Позвольте объяснить вам, сэр, почему наша организация сочла подобную ошибку настолько важной.

Он устроился за столом и проворно расстегнул портфель.

- Как-никак мы с вами жители колонизированной планеты. Все наши ценности, обычаи, нравы и культура унаследованы нами с Терры. ЧОЗАНА изучил ваше издание поэмы…

- ЧОЗАНА? – переспросил Мастерс и тяжело вздохнул, хотя впервые слышал такое название. Не иначе как очередная сумасбродная контора, денно и нощно штудирующая всю печатную продукцию – как выпущенную на Марсе, так и завезенную с Терры.

- Чрезвычайный Отдел по Защите Аутентичности и Неизменности Артефактов, - пояснил Брандис. – Я принес напечатанный на Терре достоверный перевод поэмы Лукреция - тот же, что вы использовали в местном издании.

Слово «местный» в его устах прозвучало как «гадкий и второсортный». «Можно подумать, мы в «Обелиске» не книги выпускаем, а сеем разврат», - мысленно оскорбился Мастерс.

- Давайте рассмотрим сомнительный фрагмент. Настоятельно прошу сначала изучить мой экземпляр, в котором нет ошибок, - он раскрыл истрепанный старый том, изданный на Терре. - А затем, сэр, ваш. То же место, - рядом с древней синей книжечкой лег шикарный увесистый фолиант издательства «Обелиск», обернутый в вабий мех.

- Разрешите, я приглашу нашего выпускающего редактора, - Мастерс нажал кнопку интеркома и велел мисс Ханди: - Позовите ко мне Джека Снида.

- Да, мистер Мастерс.

- Обращаясь к признанному источнику, - начал Брандис, - мы обнаруживаем следующий поэтический перевод с латыни. Кхм, - он смущенно откашлялся и громко продекламировал:

С нами не может ничто приключиться по нашей кончине
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо. (1)

- Я знаю текст, - оборвал его Мастерс, уязвленный менторским тоном ученого.

- Эти строки, - продолжал Брандис, - отсутствуют в вашем издании. Они оказались, бог знает как, подменены на следующие… Вы позволите? – взяв роскошный меховой экземпляр «Обелиска», он нашел нужную страницу и прочел:

С нами не может ничто приключиться по нашей кончине,
Путь свой пройдя, человек обретет сокровенное знанье:
Жизнь на земле лишь пролог, впереди ждет нас вечная нега.

Брандис обжег Мастерса взглядом и громко захлопнул меховую книгу.

- Самое досадное, - произнес он, - что данный фрагмент заключает в себе посыл, диаметрально противоречащий всей поэме. Откуда он взялся? Кто-то ведь сочинил его. Драйден здесь ни при чем, Лукреций тоже, - он уставился на Мастерса, как будто тот самолично подделал стихи.

В дверях появился выпускающий редактор «Обелиска» Джек Снид.

- Мистер Брандис прав, - признал он с порога. – И это не единственное искажение оригинала – их не меньше тридцати. Как только посыпались письма с жалобами, я перелопатил всю поэму. Теперь я начал проверку остальных наших изданий из осеннего каталога, - он замялся, - и нашел неточности еще в семи произведениях.

- Вы были последним из редакторов, кто вычитывал текст до ухода в набор. В нём тогда были ошибки?

- Не единой, - ответил Снид. – Я также лично проверял корректурные оттиски – тоже чисто. Изменения появились, когда тираж уже переплели. В голове не укладывается, правда? Если точнее, когда переплели последний экземпляр мехом ваба. С книгами в обычных обложках все в порядке.

Мастерс заморгал:

- Но раз они из одного тиража, то, стало быть, печатались вместе. Мы вообще изначально не планировали выпускать эксклюзивные фолианты. Такой вариант пришел нам в голову в последнюю минуту, и тогда маркетологи предложили издать половину томов в дорогих обложках из вабьего меха.

- Мне кажется, - отозвался Джек Снид, - нам предстоит тщательнейшим образом изучить свойства меха марсианского ваба.

Спустя час обессиленный Мастерс в сопровождении Джека Снида сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента меходобывающей компании «Первый сорт». Именно здесь «Обелиск» закупил вабьи шкуры для переплетов.

- Прежде всего, - по-деловому отрывисто начал Мастерс, - что представляет собой вабий мех, который вы нам продали?

- Самый простой ответ на ваш вопрос – это мех животного под названием марсианский ваб, - ответил Саперштейн. - Понимаю, господа, не бог весть какое объяснение, но, по крайней мере, мы можем принять его за точку отсчета, из которой мы будем выводить более серьезные умозаключения. Чтобы вам было понятнее, давайте я сначала расскажу вам пару слов о самих вабах. Их мех необычайно высоко ценится по многим причинам. Одна из них – он чрезвычайно редкий, потому что вабы чрезвычайно редко умирают. То есть, убить ваба практически невозможно, в том числе больного и старого. Но даже если его удалось умертвить, шкура убитого животного живет своей жизнью. Более того, она передает свое уникальное свойство предметам интерьера или, как в вашем случае, переплетам бесценных книг, которым уготовано выдержать испытание временем.

Мастерс вздохнул и безразлично уставился в окно, краем уха слушая объяснения Саперштейна. Помрачневший редактор сидел рядом и что-то царапал в блокноте.

- Шкуры, которые поставили вам, - продолжал Саперштейн, - когда вы обратились в нашу компанию… Да, не забудьте, именно вы обратились к нам, а не наоборот. Так вот, они были отборного качества, лучшие из тех, что есть в наличии. Живые вабьи шкуры отличаются особым внутренним блеском, такого не встретишь больше ни на Марсе, ни на Терре. Порванная или поцарапанная, шкура срастётся сама. Со временем её ворс сделается гуще, так что обложки сочинений станут еще роскошнее, и спрос на них вырастет. Через десять лет качество вабьего меха…

- Выходит, шкура еще живая, - вмешался Снид. – Занятно. И вабы, по-вашему, ухитряются избежать смерти, - он кинул взгляд на Мастерса. – Все до единого исправления в наших книгах касаются бессмертия. Характерный пример – поэма Лукреция. В оригинале говорилось, что человек не вечен и после смерти не помнит своего земного существования. Однако исправленный текст заверяет, что за нынешней жизнью нас ждёт еще одна. По сути, вся философия Лукреция ставиться с ног на голову. Вы ведь понимаете, что происходит? Треклятый ваб подменяет взгляды разных авторов своими собственными. Теперь все ясно.

Он замолк и снова уткнулся в блокнот.

- Как может шкура, - разгорячился Мастерс, - пусть хоть тысячу раз бессмертная, влиять на содержание произведений? Текст уже отпечатан, страницы разрезаны, блоки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Я даже готов поверить, что чертова обложка и впрямь живая. Но чем же она тогда питается? – он глянул на Саперштейна.

- Мельчайшими частицами органики, находящимися в атмосфере, - любезно объяснил тот.

Мастерс вскочил:

- Идём отсюда. Белиберда какая-то!

- Она вдыхает частицы через поры, - веско заявил Саперштейн. В его голосе слышался упрек.

Джек Снид, в отличие от босса, не спешил уходить. Не поднимая глаз от записей, он задумчиво произнес:

- Некоторые изменения просто поразительны. Иногда они полностью меняют смысл целых глав, как в случае с Лукрецием; а кое-где, если книга больше соотносится с доктриной о вечной жизни, правки (если так можно выразиться) гораздо менее заметны, почти неуловимы. Вопрос в другом: что перед нами? Личное мнение отдельно взятой формы жизни? Или ваб знает наверняка? Взять того же Лукреция. Его поэма великолепна, выразительна и интересна – с литературной точки зрения. Но концепция автора вполне может быть ошибочной, откуда мне знать. Мое дело – редактировать книги, а не писать их. Хороший редактор никогда не станет навязывать читателю свое видение, используя для этой цели чужой текст. Однако, ваб, а точнее оставшаяся от него шкура, именно так и поступает, - закончил он.

- Расскажите, а насколько значимы исправления? – поинтересовался Саперштейн.

- С поэтической точки зрения? Или с философской? Поэтически, а точнее стилистически ваб ничего не прибавляет и не отнимает. Его строки настолько вписываются в исходный текст, что, не зная оригинала, подмены не заметишь, - он помолчал: - Не сразу найдешь, где пишет шкура.

- Я имел в виду философский подтекст.

- Из книги в книгу одно и то же послание, снова и снова: смерти нет. Мы лишь засыпаем, а просыпаемся уже в лучшей жизни. Изменения в поэме Лукреция довольно показательны – остальные тексты можно даже не читать.

- Интересно, что будет, если обернуть вабьим мехом Библию? – задумчиво проговорил Мастерс.

- Я уже попробовал, - ответил Снид.

- И что?

- У меня, конечно, не было времени читать ее целиком. Я только успел просмотреть послание Павла к коринфянам – ваб внес одно-единственное исправление. Стих, который начинается словами «Говорю вам тайну…» (2) набран заглавными буквами. А строки «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» (3) повторяются десять раз подряд и тоже заглавными. Очевидно, ваб полностью разделяет мнение библии, она соотносится с его собственной философией, а точнее теологией, - он осторожно продолжил: - Ведь по сути, перед нами теологический диспут… между читающим обществом и шкурой марсианского животного, которое выглядит как смесь коровы с боровом. Парадокс.

Он снова углубился в записи.

Воцарилось молчание, которое прервал Мастерс:

- Так значит, вы верите, что ваб знает о бессмертии наверняка? Вы утверждаете, что это может оказаться не просто мнением конкретного животного, которому удалось избежать смерти, а правдой.

- Мне кажется, что вабу не просто удалось избежать смерти. Он переживает именно то, что проповедует. Судите сами: его убили, сняли шкуру, обернули ей книги, а он по-прежнему жив и тем самым попирает смерть. Он вечен. Он воскрес в новой - для него лучшей - жизни. Нет, перед нами не просто мнение отдельного вида. Перед нами существо, которое уже испытало то, в чем мы еще сомневаемся. Конечно, он знает наверняка. Он живое подтверждение собственной доктрины. Доказательства налицо – и я склонен верить им.

- Может быть, его и ждет вечная жизнь, - возразил Мастерс, - но кто сказал, что это относится и к нам? Мистер Саперштейн упоминал, что ваб уникальное животное. Шкуры других жизненных форм, с Марса ли, с Терры или Луны, не живут своей жизнью и не питаются микроскопическими частицами органики, вдыхая их из атмосферы. Только потому, что он способен…

- Жаль, что шкура не может нам ничего рассказать, - вздохнул Саперштейн. – Мы не раз пытались поговорить с ней с тех самых пор, как заметили ее способность жить после смерти, но так и не нашли способа.

- А мы в «Обелиске», выходит, нашли, - ответил Снид. – По правде говоря, я уже провел небольшой эксперимент. Я велел напечатать книгу, состоящую из одного единственного предложения: «Ваб не похож на другие существа тем, что он бессмертен». Затем я заказал переплет из вабьего меха. Текст изменился – вот смотрите! – он протянул Мастерсу симпатичную тоненькую книжечку: - Прочтите, что в ней сейчас.

- «Ваб похож на другие существа тем, что он бессмертен».

Он вернул томик Сниду:
- Ну и что? Не так уж много он исправил – просто стер две буквы: «не».

- Но ведь это кардинальным образом изменило смысл высказывания! Нам ответили из потустороннего мира, если так можно выразиться. Посмотрим правде в глаза – вабья шкура мертва, так как умер тот ваб, с которого ее сняли. Черт побери, да у нас в руках фактически неопровержимое доказательство существования разумной загробной жизни!

- Есть только одно «но», - замялся Саперштейн. – Не хотел говорить… Я даже не уверен, имеет ли это какое-то отношение к нашей истории. Дело в том, что марсианский ваб, при всей своей необъяснимой и даже уникальной живучести, с интеллектуальной точки зрения довольно глупое животное. Мозг опоссума с Терры, например, в три раза меньше мозга кошки. Так вот, мозг ваба в пять раз меньше мозга опоссума, - мрачно закончил он.

- Что ж, - отозвался Снид, - Библия учит нас, что «будут последние первыми». Будем надеяться, ваб как раз из их числа..

- А вы что, хотите жить вечно? – взглянул на него Мастерс.

- Конечно! – воскликнул Снид. – Все хотят.

- Я нет, - уверенно возразил Мастерс. – У меня и в этой жизни достаточно забот. И уж точно я не хотел бы стать после смерти книжной обложкой или каким-нибудь еще предметом, - однако в глубине души у него уже зарождались совершенно противоположные мысли.

- Мне кажется, такая жизнь как раз в духе ваба, - согласился Саперштейн. – Быть книжной обложкой: лениво лежать на полке из года в год, вдыхая частицы органики из воздуха. Предаваться раздумьям. Или что там вабы обычно делают после смерти.

- Углубляются в теологические вопросы, - напомнил Снид, - и проповедуют.

Он повернулся к начальнику:

- Я так понимаю, мы больше не будем переплетать книги в вабий мех?

- Для продажи не будем, – кивнул Мастерс. Однако, он никак не мог избавиться от ощущения, что какую-то выгоду можно извлечь: – Мне все же интересно, может ли мех передавать предмету свою необычайную живучесть. Например, оконным портьерам. Или, скажем, обивке автомобилётов – чтобы предотвратить смертельные случаи при аварии. Или подкладке шлемов для боевой армии и бейсболистов, - возможности разворачивались небывалые. Правда, пока не совсем ясные. Надо все хорошенько обдумать, спокойно, не торопясь.

- Как бы то ни было, - вернулся к первоначальному разговору Саперштейн, - моя фирма вынуждена отказать вам в компенсации. Характеристики вабьего меха известны и полностью описаны в брошюре, выпущенной нами в начале года. Мы категорично заявляем, что…

- Ладно, спишем в убытки, - с досадой отмахнулся Мастерс. – Идём, - обратился он к Сниду. – Значит, вы уверены, что все тридцать с лишним вабьих исправлений описывают счастье загробной жизни?

- Именно так. «Жизнь на земле лишь пролог, впереди ждет нас вечная нега». Эта строка из «Природы вещей» подводит итог.

- «Нега», - кивнул Мастерс, - вообще-то мы не на Земле, а на Марсе. Но я уверен, разницы нет. Жизнь есть жизнь, где бы она ни была, - он задумался еще глубже. – Мне кажется, можно сколько угодно абстрактно говорить о загробном существовании. Люди только этим и занимаются уже пятьдесят тысяч лет. Лукреций писал о том же двадцать столетий назад. Меня же больше интересует не общая философская картина, а конкретный случай бессмертия вабьей шкуры, - он снова повернулся к Сниду: - Какие еще книги вы переплели мехом?

- «Век разума» Томаса Пейна, - прочел редактор из списка.

- И что?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц. А в середине всего одно слово: «Буэ!»

- Дальше.

- Энциклопедия «Британника». Он не исправил ничего конкретно, зато добавил целые статьи. Касаемо души, реинкарнации, ада, проклятия, греха, бессмертия. Весь двадцатичетырёхтомник получил религиозную окраску, - он поднял глаза: - Продолжать?

- Конечно, - отозвался Мастерс, одновременно слушая и размышляя.

- «Сумма Теологии» Фомы Аквинского. Текст остался нетронутым, но, то и дело, попадается библейский стих: «Буква убивает, а дух животворит» (4). «Затерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-ла превратилась в загробное видение, которое…

- Достаточно, - прервал его Мастерс, - идея понятна. Теперь вопрос в том, как нам поступить с мехом. Книги им, конечно, переплетать мы больше не будем; по крайней мере, те, с которыми ваб не согласен.

Однако, у него в голове уже оформилась идея, как может использовать мех, в личных целях. Что бы вабий мех не творил с книгами и в книгах, польза от него могла быть куда существенней.

Скорей бы добраться до телефона.

Снид тем временем продолжал:
- Особый интерес представляет его реакция на сборник статей по психоанализу известнейших фрейдистов нашего времени. Он не тронул ни одной статьи, но в конце каждой приписал одну и ту же фразу: «Терапевт, сперва излечи себя». Юморист, не находите?

- Угу, - ответил главред, не переставая думать о важнейшем телефонном звонке, который ему предстояло сделать.

Вернувшись в издательство, Мастерс первым делом провел небольшой опыт. Нужно было убедиться, что его идея сработает. Он взял любимую чайную пару из коллекции тонкостенного английского фарфора и аккуратно обернул ее вабьим мехом. Затем, помедлив, собрался с духом, положил сверток на пол и, что было сил, наступил на него.

Фарфор даже не хрустнул. По крайней мере, по ощущениям.

Он развернул мех и внимательно рассмотрел желтую чашку. Его догадка подтвердилась – предмет, завернутый в вабий мех невозможно уничтожить.

Мастерс с довольным видом уселся в кресло, чтобы еще раз обдумать происходящее. Хрупкий, недолговечный предмет стал неуязвимым, стоило обернуть его в шкуру ваба. Значит, утверждения ваба о вечной жизни были не пустым звуком. Именно на такой итог и рассчитывал Мастерс.

Он поднял трубку и набрал номер своего адвоката.

- Я по поводу завещания, - сказал он. – Того, что я составил пару месяцев назад. Хочу внести еще один пункт.

- Да, мистер Мастерс, - с готовностью отозвался адвокат, - слушаю.

- Небольшое дополнение, - промурлыкал Мастерс, - касаемо гроба. Обязательным условием для моих наследников будет выстелить мой гроб – сверху, снизу и со всех сторон – вабьим мехом. Поставщик – компания «Первый сорт». Хочу отправиться к создателю облаченным в вабий мех. Произвести впечатление, так сказать, - он беспечно хохотнул, но в голосе слышались совсем не шуточные нотки, и чуткий адвокат их уловил.

- Как пожелаете, - ответил он.

- И вам бы я посоветовал сделать то же самое, - добавил Мастерс.

- Зачем?

- Загляните в домашний медицинский справочник, который мы выпускаем в следующем месяце. Только обязательно достаньте экземпляр на вабьем меху. Они будут несколько отличаться от обычных.

Он снова подумал о гробе, отделанном шкурами ваба. Как он будет лежать в нем глубоко под землей, а живой мех расти, расти. Интересно, какой будет его копия, исправленная отборным вабьим мехом.

Особенно по прошествии нескольких столетий.



1. Перевод Ф.А. Петровского.
2. 1-е послание коринфянам 15:51
3. 1-е послание коринфянам 15:55
4. 2-е послание коринфянам 3:6
 

44. Julia Stamp

Филип К. Дик
По обложке не судят или Вот так переплёт

- Я не желаю с ним встречаться, мисс Хэнди. Книга уже в печати, и если в тексте допущена неточность, ничего теперь не поделаешь, - в голосе президента издательского дома "Обелиск букс", человека пожилого и вспыльчивого, слышалось раздражение.

- Но господин Мастерс, это очень серьезно, - настаивала секретарь. - Конечно, если всё действительно так, как он говорит. Господин Брэндис утверждает, что от этого вся глава...

- Я прочел его письмо и беседовал с ним по видеофону. Мне, известно, что он говорит, — Мастерс подошел к окну и угрюмо оглядел пустынный, изрытый кратерами ландшафт Красной планеты, который он созерцал уже не первый десяток лет.

"Ну надо же - отпечатано и переплетено пять тысяч экземпляров, - думал он. - При этом половина тиража — в обложке из марсианской уабозамши с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой материал, который удалось раздобыть. Мало того, что потеряли деньги на издании, так теперь еще и это."

Одна из книг лежала у него на столе. "О природе вещей" Лукреция в переводе Джона Драйдена — возвышенные, благородные стихи. Барни Мастерс с досадой перелистал хрустящие, белоснежные страницы. "Разве можно было предположить, что кто-то из живущих на Марсе насколько хорошо знает такой древний текст? - размышлял он. - А ведь кроме ждавшего в приемной, еще семеро написали или позвонили в издательство по поводу спорного отрывка.

Спорного? Какое там! Спорить тут было не о чем — эти восемь местных знатоков латыни конечно же правы. Собственно, проблема теперь заключалась в том, как заставить их уйти и позабыть, что они читали издание и видели этот злополучный отрывок."

Коснувшись кнопки селектора, Мастерс сказал секретарю:
- Ладно, пусть войдет.

Ничего другого не оставалось — иначе тот никогда не отстанет. Так и будет сидеть в приемной. Грамотеи - они такие: порой кажется, что их запас терпения безграничен.
В распахнувшихся дверях появился высокий седовласый мужчина в старомодных очках на земной манер и портфелем в руках.

-Благодарю, господин Мастерс, - сказал он, войдя в кабинет. - Позвольте объяснить, сэр, почему наша организация придает такое большое значение подобным неточностям.

Усевшись за стол, он быстро расстегнул портфель.
- Марс - прежде всего планета-колония, и все наши ценности, устои, артефакты и обычаи заимствованы с Земли. ЧОЗАФИК считает ваше издание этой книги...

- ЧОЗАФИК? - перебил Мастерс. Хоть он слышал название впервые, аббревиатура ему сразу не понравилась. Наверняка, какое-нибудь очередное сборище критиканов, одна из многочисленных организаций, дотошно следящих за всеми выходящими из печати изданиями — как местными, марсианскими, так и прибывающими с Земли.

- Частное Объединение Защитников Артефактов от Фальсификаций, Искажений и Крамолы — расшифровал Брэндис. - У меня с собой оригинальное, точное издание "Де Рерум Натура"(1), отпечатанное на Земле. Как и ваша местная версия, это перевод Драйдена.

"Слово "местная" он произнес так, будто говорил о какой-то гнусности, — подумалось Мастерсу. - Как если бы то, что "Обелиск Букс" занималось книгоизданием, уже само по себе было оскорблением".

- Давайте обсудим отсутствующие в оригинале вставки, - продолжал Брэндис. - Но сначала я попрошу вас взглянуть на мой экземпляр, с правильным текстом.

С этими словами он раскрыл на столе перед Мастерсом старую, потрепанную книгу, отпечатанную на Земле.

- Затем, сэр, возьмем ваше издание, тот же самый отрывок, - тут посетитель достал шикарную, большую книгу "Обелиск Букс" в переплете из уабозамши, и положил ее рядом со стареньким томиком синего цвета.

- Позвольте пригласить сюда нашего редактора, - Мастерс нажал кнопку селектора и распорядился:

-Мисс Хэнди, позовите к нам Джека Снида, пожалуйста.

- Хорошо, господин Мастерс, - ответила та.

- Процитируем подлинник, воспользовавшись стихотворным переводом с латыни. Кх-кх. - Брэндис смущенно откашлялся, прочищая горло, и зачитал :

Печаль и боль покинут нас теперь навеки;
Исчезнут чувства все с приходом смерти.
Земля в пучине тонет, а моря - в небес лазури,
Застынем вечным сном и унесут нас бури.

- Я знаю этот отрывок, - отрезал Мастерс. Он чувствовал себя как на раскаленных углях. Ему читали лекцию, словно несмышленому ребенку.

- Это четверостишие в вашем издании отсутствует, - заметил Брэндис. - Вместо него появились искаженные, неизвестно откуда взявшиеся строки. Вот, только послушайте.

Мужчина открыл роскошный подарочный том, выпущенный "Обелиск букс", пролистал его до нужного места и, найдя отрывок, прочел:

Печаль и боль покинут нас теперь навеки;
Исчезнет то, чего узреть не в силах человеки.
Лишь после смерти мы достигнем совершенства:
Земная жизнь - преддверие вечного блаженства.

Закончив, Брэндис рассержено посмотрел на Мастерса и нарочито громко захлопнул книгу.

- Хуже всего то, что в этом четверостишии проповедуется идея, диаметрально противоположная смыслу всего произведения. Откуда эти строки? Кто-то же должен был их написать, но только не Драйден и уж тем более не Лукреций. - Брэндис смерил главу издательства таким взглядом, будто был уверен, что это сделал никто иной, как сам Мастерс.

В эту минуту дверь кабинета открылась и вошел редактор издания Джек Снид.

- Все так и есть, - смиренно подтвердил он своему шефу. - И помимо этого, в тексте появилось еще около тридцати изменений. Штудирую книгу с тех пор, как стали приходить письма с жалобами. А еще я решил просмотреть другие издания, из последних, что вошли в наш осенний каталог. В некоторых из них тоже нашел замены, - с досадой добавил он.

- Вы последний из редакторов, кто правил издание перед сдачей в набор. Эти неточности и тогда уже были? - спросил Мастерс.

- Конечно нет, - заверил Снид. - Я лично проверял все гранки - тоже ничего. Как ни странно это прозвучит, но изменения появляются уже в готовых, переплетенных экземплярах. Да, и речь идет лишь о книгах, обернутых в уабозамшу. С теми, что в обычном картонном переплете, всё в порядке.

Мастерс даже заморгал.
- Но тираж один и тот же, книги печатались все вместе. Эксклюзивного издания в дорогом переплете вообще сначала не планировалось. Мы договорились об этом буквально в последнюю минуту. В отделе продаж предложили выпустить половину тиража в обложке из уабозамши.

- Думаю, нам придется во всем этом тщательно разобраться, - заметил в ответ Джек Снид.

Спустя час, престарелый Мастерс, вместе с редактором сидел перед Лютером Саперштейном, торговым агентом из компании "Безупречность, Инкорпорейтед", занимавшейся заготовкой шкур. У них-то и был куплен материал для переплета книг "Обелиск букс", — та самая уабозамша.

- Прежде всего, скажите, что же такое уабозамша? - Мастерс говорил напористо и по-деловому.

- Ну, если ставить вопрос таким образом, то это замша, изготовленная из шкуры марсинского уаба - отвечал Саперштейн. - Понимаю, вам это мало что говорит. Тем не менее, господа, давайте считать это своего рода отправной точкой, неоспоримым постулатом, с которым мы все согласны и на основании которого мы сможем построить более серьезные выводы. Чтобы стало понятнее, я расскажу о природе самого уаба. Одна из причин, по которой так высоко ценится уабозамша — это ее исключительная редкость. Дело в том, что уаб умирает крайне редко. Убить его практически невозможно — даже больного или старого. Но если это все-таки удается сделать, снятая с него шкура продолжает жить. Вот почему это поистине уникальный материал для оформления домашнего интерьера, а в вашем случае - для переплета бесценных книг, который продлевает их век и сохраняет от воздействия времени.

Слушая монотонный бубнеж Саперштейна, Мастрес вздыхал и уныло поглядывал в окно. Сидевший рядом редактор в это время что-то быстро записывал. С его молодого, энергичного лица не сходило мрачное выражение.

-Мы отобрали и отправили вам самые лучшие и качественные шкуры из наших огромнейших запасов,- продолжал Саперштейн. - Да, и напомню - не мы вас искали, вы сами пришли к нам. Эти сохранившие жизнь шкуры сияют неповторимым блеском. Ничего подобного не встретишь больше ни на Марсе, ни дома, на Земле. Порвавшись, шкура сама себя чинит. Месяц от месяца ворс на ней становится гуще, так что со временем ваши книги приобретут еще более роскошный вид, и, как следствие, будут пользоваться большим спросом. Пройдет десять лет, и исключительные свойства изданий в переплете из уабозамши....

Тут монолог Саперштейна прервал Джек Снид.

- Значит, шкура продолжает жить. Интересно. При этом, уаб, по-вашему, настолько ловок, что его практически невозможно убить, - кинув быстрый взгляд на Мастерса, редактор продолжил. - Каждое из тридцати с лишним изменений, появившихся в тексте наших книг, касается темы бессмертия. Издание Лукреция в этом смысле весьма показательно. В подлиннике сказано, что человек — существо бренное, и даже, если жизнь после смерти есть, это не имеет значения, поскольку все воспоминания о пребывании в этом мире будут стерты из памяти. Вместо этого утверждения в тексте появляется новый, отсутствующий в оригинале отрывок, в котором говорится о последующей жизни, основанной на нынешней, что полностью расходится со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Философские идеи уаба, черт их подери, накладываются на концепции других авторов. Вот и все, и дело с концом, - редактор смолк и снова стал что-то черкать в своих заметках.

- Но как может шкура, пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? - возмутился Мастерс. - Текст уже напечатан, листы нарезаны, пронумерованы и сброшюрованы. Это противоречит здравому смыслу. Если переплет из этой треклятой шкуры действительно живой, во что я вряд ли поверю, чем же он, по-вашему, питается? - спросил глава издательства, свирепо глядя на Саперштейна.

- Крошечными частицами пищи, парящими в атмосфере, - любезно ответил тот.

- Все, пойдем отсюда. Это уже откровенный бред, - заявил Мастерс, вскочив на ноги.

- Шкура всасывает частицы через поры, - пояснил Саперштейн, и в его полном достоинства голосе послышались нотки осуждения.

- Некоторые из исправленных текстов очень интересны, - задумчиво произнес Джек Снид. Он не поднялся за шефом, а продолжал сидеть и изучать свои записи. - Иногда исходный отрывок и заложенный автором смысл меняются полностью, как в случае с Лукрецием. Но в текстах, которые, скажем так, в большей мере согласуются с теорией вечной жизни, корректировки практически не заметны. Здесь-то и кроется главный вопрос. Имеем ли мы дело с личным мнением какой-то из жизненных форм, или же уаб действительно знает, о чем говорит? Возьмем поэму Лукреция — это великолепное, интереснейшее стихотворное произведение. Но вдруг высказанные в нем идеи ошибочны? Я этого не знаю. Впрочем, моя работа - редактировать книги, а не писать их. Корректировать авторский текст, подгоняя его под собственные воззрения - самое последнее дело для редактора-профессионала. Но именно этим и занимается уаб, точнее, оставшаяся от него шкура.

Редактор снова замолчал.

- Интересно, насколько ценны внесенные изменения, - заметил Саперштейн.

- С поэтической точки зрения? Или с философской? Если говорить о литературной, стилистической составляющей, то вставки уаба ни чем не хуже и не лучше оригинальных текстов. Они органично сливаются с авторскими строками, так что человек несведущий никогда не заметит подмены, - ответил Снид, и задумчиво добавил — Никто не заподозрит, что это рассуждения какой-то там шкуры.

- Я имел в виду философскую ценность.

- По большому счету, во всех вставках упорно повторяется одна и та же мысль: смерти не существует. Это просто сон, пробуждение от которого знаменует начало новой, лучшей жизни. Изменения в поэме "О природе вещей" весьма типичны. Прочитав ее, вы будете знать, о чем говорится и в других исправленных текстах.

- А что, если обернуть уабозамшей Библию - интересный вышел бы эксперимент, - с глубокомысленным видом произнес Мастерс.

-Уже обернул, - признался Снид.

- Ну и ?

- Конечно, у меня не было времени, чтобы прочесть Священное писание полностью, но я просмотрел послание Павла к Коринфянам. Изменение лишь одно — в строке, начинающейся со слов "Говорю вам тайну..." (2) все буквы стали заглавными. То же произошло и со строкой "Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?" (3), и плюс к тому, она повторяется десять раз. Видимо, уаб так выразил свое согласие, показал, что это и есть его философия, точнее, теология, - сказал Снид, и перед тем, как снова погрузиться в свои записи добавил, тщательно подбирая слова:

- По сути, перед нами богословский диспут ....который с читателями ведет шкура марсианского животного, похожего на нечто среднее между коровой и боровом. Чудеса, да и только.

Повисла пауза, после которой заговорил Мастерс:

- То есть, вы считаете, уабу действительно что-то известно? Говоря вашими словами, его воззрения — не просто мнение существа, сумевшего уйти от смерти. Возможно, все так и есть на самом деле?

- Я думаю, - отозвался Снид, - уаб не только научился избегать смерти. Он проделал то, о чем говорит. Судите сами — его убили, но снятая с него шкура по-прежнему жива и служит материалом для переплета книг. То есть уаб победил смерть и начал новую, по его мнению, лучшую жизнь. Значит, мы имеем дело не с самоуверенной жизненной формой, а с существом, которому удалось совершить то, в чем мы еще сомневаемся. Кончено же уабу доподлинно всё известно. Ведь он — живое подтверждение собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен верить этим фактам.

- Ну допустим, для него - это продолжение жизни. Но для людей все может быть совсем иначе, - возразил Мастерс. -Как сказал господин Саперштейн, уаб сам по себе уникален. Шкура ни одного другого существа, обитающего на Марсе, Луне или Земле, не продолжает жить, питаясь мельчайшими частицами пищи из воздуха. Уже одна эта его способность ...

- Жалко, что нам не удалось выйти на контакт со шкурой уаба — вмешался Саперштейн. - Хотя мы пытались. С того самого дня, как узнали о ее способности жить после смерти. К сожалению, мы так и не смогли найти подходящего способа коммуникации с ней.

- А мы вот смогли — заявил Снид. - По правде сказать, я даже поэкспериментировал. Напечатал одно единственное предложение: "Уаб - не как все прочие живые существа: он бессмертен", а затем поместил текст в переплет из уабозамши. Надпись поменялась. Вот, - и он, протянул Мастерсу тонкую, красиво оформленную книжицу.

"Уаб, как и все прочие живые существа, бессмертен", — зачитал глава издательства.— Не так уж сильно она поменялась, всего-то две буквы пропущено - частница "не", - заметил он, возвращая книжицу.

- Зато смысл — настоящая сенсация! — с воодушевлением продолжал Снид. - Можно сказать, перед нами ответ с того света. Давайте посмотрим фактам в лицо — с формальной точки зрения уабозамша мертва, поскольку существо, с которого сняли шкуру, прекратило свою жизнь. Черт побери, выходит, мы близки к тому, чтобы получить неоспоримое доказательство возможности продолжения разумной жизни после смерти.

- Ну да, конечно, - в голосе Сапештейна слышалось сомнение — Но я должен вам кое-о чем сообщить, хоть это мне крайне неприятно. Не знаю, насколько это важно, вот только марсианский уаб, несмотря на свою необыкновенную, даже сверхъестественную выживаемость, не отличается умственными способностями. К примеру, мозг земного опоссума в три раза меньше кошачьего. Что касается уаба, то его мозг равен одной пятой мозга опоссума, - заявил торговый агент с мрачным видом.

- Ну, в Библии ведь сказано "Последние будут первыми" (4). - парировал редактор. - Возможно, эти строки относятся и к уабу, во всяком случае, будем на это надеяться.

- А вам что, хотелось бы жить вечно? — поинтересовался у Снида Мастерс.

- Еще бы, об этом все мечтают, - кивнул тот.

- Только не я — решительно заявил глава "Обелиск букс". - Мне и без этого проблем хватает. Еще чего - чтоб я продолжал жить в виде книжного переплета или чего-то другого? Нет уж, увольте.

Однако про себя Мастерс начал размышлять на эту тему, и мысли его отличались от сказанного. Очень сильно отличались.

- Похоже, такой вариант уабу как раз по нраву, - заметил Саперштейн — Стать книжным переплетом, год за годом лежать себе преспокойно на полке, поглощая крошечные частички из воздуха, и возможно, предаваться раздумьям...ну или чем там еще уабы занимаются после смерти.

- Они рассуждают о религии, проповедуют, - ответил Снид и, обращаясь к своему шефу, сказал, - Думаю, мы больше не будем выпускать книги в переплете из уабозамши.

- На продажу — конечно нет, - согласился Мастерс, однако его не покидала уверенность, что для уабозамши должно быть какое-то применение. - Интересно, передается ли ее "живучесть" тем предметам, для отделки которых она применяется? Например, если пошить из нее шторы на окна. Или использовать для обивки салона аэромобилей, возможно это могло бы предотвратить гибель пассажиров при аварии. Или сделать из нее подшлемники для военных, каски для бейсболистов...

Открывавшиеся возможности казались Мастерсу безграничными ... но были пока слишком неопределенными. "Нужно будет хорошенько над этим подумать", - решил он про себя.

- Как бы там ни было, - заговорил Саперштейн — наша компания не станет выплачивать никаких компенсаций. Свойства уабозамши — не секрет. О них рассказывается в буклете, который мы выпустили в начале года. Мы категорически заявили...

- Ладно-ладно, мы возьмем все убытки на себя. Довольно об этом, - оборвал его Мастерс, раздраженно махнув рукой, после чего обратился к Сниду:

- Итак, во всех измененных отрывках уаб утверждает, что жизнь после смерти — одно удовольствие?

- Именно. Вспомните: "Лишь после смерти мы достигнем совершенства: земная жизнь - преддверие вечного блаженства". Он всё сказал этими строками, вставленными в текст "О природе вещей".

- Значит, "блаженство", - повторил Мастерс, кивая. - Правда, мы не на Земле, а на Марсе. Но как мне кажется, смысл от этого не меняется: жизнь - она и есть жизнь, не важно где. - проронил он, и снова серьезно задумался.

- Мне еще вот что пришло в голову, - сказал Мастерс, поразмыслив. - Одно дело - абстрактно рассуждать о жизни после смерти: люди занимаются этим с незапамятных времен. Лукреций вон, еще две тысячи лет назад про это написал. Меня же больше интересует не философская картина мира в целом, а конкретный факт существования шкуры уаба и ее бессмертия. Какие книги вы еще оборачивали в уабозамшу? - спросил он у редактора.

- Трактат "Век разума" Томаса Пейна — заглянув в список, ответил Снид.

- И каковы результаты?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц. В середине, правда, было одно слово — "фигня".

- Что еще, кроме Пейна?

- Энциклопедию "Британника". Оригинальный текст особо не поменялся, зато добавились целые статьи. О переселении душ и о природе самой души, об аде, проклятии, грехопадении и о бессмертии. В результате все 24 тома получились религиозно направленными. Называть дальше? - спросил редактор. Получив утвердительный ответ шефа, который слушал и размышлял одновременно, Снид продолжил перечисление:

"Сумма теологии" Фомы Аквинского. Текст также остался нетронутым, но появилась повторяющаяся вставка — цитата из Библии"Буква убивает, а дух животворит." (5) Одна и та строка, снова и снова. Затем, "Потерянный горизонт" Джеймса Хилтона. Вымышленная страна Шангри-Ла, описанная в новелле, представлена в образе последующей за смертью жизни, которая...

- Все, достаточно, мы поняли, о чем речь, - остановил его Мастерс. - Вопрос теперь, что с этим делать? Безусловно, мы не может выпускать книги в таком переплете — во всяком случае те, которые не совпадают с воззрениями уаба.
Однако параллельно у Мастерса зрел план, как можно использовать шкуру, причем, в гораздо более личных целях. Перспектива эта была намного важнее всего, что уабозамша могла сделать с книгами, да и вообще с любым неодушевленным предметом. "Добраться бы скорее до телефона", - пронеслось в мыслях у главы издательства.

- Особенно интересной была реакция на сборник трудов по психоанализу — продолжал между тем Снид. - В книге собраны работы нескольких известных последователей Фрейда, живущих в наше время. Сами статьи не поменялись, но в конце каждой появилась одна и та же фраза: "Врачу, исцелися сам!" (6) - Усмехнувшись, процитировал редактор.- Надо сказать, в чувстве юмора уабу не откажешь.

- Угу, - поддакнул Мастерс. Мысль о телефоне и важном звонке, который нужно сделать, становилась все настойчивее.

По возвращению в офис, глава "Обелиск Букс" устроил эксперимент, чтобы проверить свою догадку. Он выбрал из личной коллекцию любимую чайную пару — блюдце с чашечкой желтого цвета из элитного костяного фарфора - и завернул их в уабозамшу. Затем, после немалых колебаний и с трепетом в душе, Мастерс положил сверток на пол, и, собрав все остатки угасающих сил, наступил на него.

Чайный прибор не разбился. По крайней мере, так ему показалось. Развернув сверток и тщательно осмотрев чашку, он понял, что оказался прав — фарфор, завернутый в уабозамшу, стало невозможно разбить.

Довольный, Мастерс уселся за стол, и еще раз все обдумал. Упаковка из уабозамши сделала хрупкий, недолговечный предмет неразрушимым. То есть, теория уаба о возможности дальнейшей жизни подтвердилась на практике — как он и ожидал.

Мастерс взял телефон и набрал номер своего адвоката.

- Я по поводу завещания, - пояснил он юристу, когда тот поднял трубку. - Мне хотелось бы внести в него одно дополнение, в ту последнюю версию, что я составил несколько месяцев назад.

- Да, господин Мастерс, слушаю, - с готовностью ответил адвокат.

- Это небольшое условие насчет гроба, - вкрадчиво продолжил Мастерс. - Оно обязательно для моих наследников. Я хочу, чтобы весь мой гроб - сверху, снизу и с боков - был обшит уабозамшей, купленной в компании "Безупречность, Инкорпорейтед". Желаю предстать перед Создателем в облачении из уабозамши, так сказать. Чтоб произвести лучшее впечатление, - Мастерс непринужденно хохотнул, однако тон его был абсолютно серьезен, и адвокат тотчас это уловил.

- Если таково ваше желание, - только и ответил юрист.

- Да, и я бы рекомендовал вам сделать то же самое, - добавил Мастерс.

- Зачем? - удивился адвокат.

- Загляните в Полный домашний медицинский справочник, которым мы выпустим в следующем месяце. Да, и выбирайте издание в переплете из уабозамши, оно будет отличаться от других, - посоветовал глава издательства.

После разговора Мастерс стал снова размышлять о гробе, обшитом уабозамшей. Как он будет лежать в нем, глубоко под землей, а живая уабозамша будет покрываться все более густым ворсом, и расти, расти....

Интересно было бы взглянуть, что получится в результате. Особенно несколько столетий спустя.


1 De Rerum Natura (лат.)— "О природе вещей". Латинское название знаменитой философской поэмы Лукреция, в которой римский автор I в. до н. э. изложил учение греческого философа-материалиста Эпикура.

2 Говорю вам тайну не все мы умрем, но все изменимся — 1-е Коринфянам 15:51

3 Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа? - 1-е Коринфянам 15:55

4 Матфея 20:16 : Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.

5 2-е Коринфянам 3:6: "Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит."

6 Евангелии от Луки (гл. 4, ст. 23)

64. Melody

По обложке не судят.
(Филип К. Дик)

- Я не хочу его видеть, мисс Хэнди. Книга издана, ошибку не исправить, - раздраженно сказал старик Мастерс, президент «Обелиск Букс».

- Но мистер Мастерс, - возразила мисс Хэнди. – Если всё так, как утверждает мистер Брэндис, то это весьма серьезная ошибка. Целая глава…

- Я читал его письмо. Я даже общался с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает. - Мастерс подошел к окну и угрюмо уставился на скучный, изрытый кратерами пейзаж Марса. Пейзаж, от которого он за долгие годы устал. «Пять тысяч экземпляров, готовых к продаже. Половина из них – в меховом переплете с золотым тиснением. Мех – шкура марсианского вуба – превосходный материал, самый лучший, какой только можно было найти. Тираж и так убыточный, а теперь еще это».

На его столе лежал экземпляр книги. Это был Лукреций, «О природе вещей», в великолепном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс перелистал совсем ещё свежие страницы. «Кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки этого древнего текста?» - размышлял он. Однако человек, ожидающий в приемной, был уже восьмым, кто обратился в «Обелиск Букс» с замечаниями по спорному абзацу.

Спорному? Да местные ученые-латинисты, безусловно, правы. Спорно было только одно: удастся ли теперь от них отделаться, по-тихому, чтобы они и думать забыли, что читали Лукреция в издании «Обелиск Букс».

Нажав кнопку на селекторе, Мастерс буркнул секретарю: «Ладно, пропустите его». Иначе не отвяжется. Еще, чего доброго, поселится в приемной. Похоже, терпение у этих ученых безграничное.

Дверь открылась, и на пороге появился высокий седой мужчина в старомодных очках, какие носили когда-то на Земле, и с портфелем в руках.

- Благодарю Вас, мистер Мастерс, - сразу же начал он. – Позвольте мне объяснить, почему организация, которую я представляю, находит ошибку столь серьезной. – Он присел к столу и быстро расстегнул портфель. – Марс, прежде всего, - планета-колония. Наши ценности, культура, нравы и обычаи пришли к нам с Земли. СОНИСАН полагает, что Ваше издание этой книги…

- СОНИСАН? – поморщился Мастерс. Об этой организации он никогда не слышал, но всё равно не ждал ничего хорошего. Наверняка, очередная компания чокнутых, рассматривающих под лупой всё, что издается здесь или поступает с Земли.

- Служба Общего Надзора и Сохранения Артефактов Неприкосновенными, – пояснил Брэндис. – Я принес с собой экземпляр подлинного, земного издания «О природе вещей». Это тоже перевод Драйдена, как и ваше здешнее издание, - в слове «здешний» Мастерсу послышалась брезгливость, словно «Обелиск букс» было сапожной мастерской, которая вдруг стала издавать книги.

- Давайте обратимся к спорному фрагменту. Сравните, как звучит правильный вариант, – он раскрыл перед Мастерсом потрепанное земное издание, - и тот, что предлагает Ваша книга. - Рядом с ветхим голубым томиком легла солидная книга в меховом переплете – одна из тех, что выпустило «Обелиск Букс».

- Минутку, я приглашу нашего литературного редактора, - Мастерс нажал кнопку селектора, - мисс Хэнди, пусть Джек Снид зайдет.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- В оригинальном издании мы имеем следующее четверостишие, переложение с латыни. Гм, - он смущенно откашлялся и прочитал вслух:

Освободившись от оков телесных,
Забудем боль и скинем груз забот.
И милости просить у сил небесных
Уже не будем. Всё пройдет.

- Я знаком с произведением, - резко сказал Мастерс, чувствуя себя задетым. Будет еще поучать его, как школьника!

- Этот фрагмент, - продолжал Брэндис, - отсутствует в Вашем издании. Зато вместо него, бог весть откуда, появилось другое четверостишие. Позвольте, я прочту. – И он взял в руки роскошное издание «Обелиск Букс», пролистал до нужного места и прочел:

Лишь скинув груз телесной оболочки,
Вкусим мы истинную радость бытия.
Поймем, что смерти миг – отнюдь не точка, -
Начало в вечность путешествия.

Пристально глядя на Мастерса, Брэндис захлопнул книгу. – Особенно досадно, что смысл данного четверостишия абсолютно противоречит идее всего произведения. Откуда оно взялось? Кто-то ведь сочинил его! Не Драйден. И точно не Лукреций. – И он смерил Мастерса таким взглядом, будто тот сам написал эти строки.

Дверь открылась, и в кабинет вошел литературный редактор Джек Снид. – Всё так, - изрек Снид, смиренно глядя на шефа. – И это лишь одно из тридцати несоответствий. Я перелопатил всю книгу, как только начали поступать жалобы. А потом принялся и за остальные издания нашего осеннего каталога. – И, словно нехотя, добавил, - в некоторых из них тоже имеются искажения.

- Вы последним читали текст перед его отправкой в типографию. Были эти ошибки в тексте тогда? – спросил Мастерс.

- Нет, ни одной, - ответил Снид. – Более того, я лично вычитывал гранки. Текст и тогда был в полном порядке. Это необъяснимо с точки зрения здравого смысла, но изменения появляются только у книг в переплете – и не в любом, а именно в переплете из шкуры вуба.

Мастерс в изумлении вскинул глаза: – Они все из-под одного станка вышли. Один и тот же тираж. Изначально мы даже и не планировали эксклюзивного издания. Маркетологи уже в последний момент предложили выпустить половину тиража в дорогом меховом переплете.

- Мне кажется, - проговорил Джек Снид, - что-то не так с этими шкурами, нужно разобраться.

Часом позже Мастерс вместе с литературным редактором уже сидели в офисе Лютера Саперстайна, представителя фирмы «Безупречные Услуги», той самой, которая занималась поставками шкур для «Обелиск Букс».

- В двух словах, - по-деловому начал Мастерс, - что вообще такое шкура вуба?

- Ну, если в двух словах, то шкура вуба – это шкура вуба. Я знаю, джентльмены, что такого объяснения недостаточно. Но, по крайней мере, это очевидная и вам, и мне истина, отталкиваясь от которой мы можем говорить более предметно. И предметом нашего разговора должен стать сам вуб как таковой. Почему, вы думаете, мех вуба так ценен? Помимо прочего - по причине своей редкости. Дело в том, что вуб почти бессмертен. То есть я хочу сказать, что почти невозможно убить вуба, даже старого или больного. И даже если вуб мертв, его шкура продолжает жить. Этим уникальным свойством шкура наделяет всё, с чем соприкасается, – будь то предметы интерьера или книжные переплеты.

Саперстайн всё говорил и говорил. Мастерс слушал, по-старчески чуть подрагивая головой, потом вздохнул и с тоской посмотрел в окно. Молодой и энергичный литературный редактор что-то записывал в свой блокнот и то и дело хмурился.

- Вы обратились к нам, - продолжал Саперстайн, - прошу заметить, вы обратились к нам, а не наоборот, и мы поставили вам отборнейшие шкуры из своих богатейших запасов. Эти живые шкуры сияют особенным блеском, ничего подобного вы не найдете ни на Марсе, ни на Земле. Их невозможно испортить – царапины и порезы затягиваются сами собой. Более того, со временем мех становится только пышнее, следовательно, обложки выглядят богаче, и спрос на ваши книги неуклонно растет. Лет через десять стоимость этих книг…

- То есть шкура еще жива, - прервал его Снид. - Интересно. И вы говорите, вуб так живуч, что его в сущности невозможно убить. – Он бросил взгляд на Мастерса. – Каждое из изменений, обнаруженных мною в текстах, затрагивает тему бессмертия. Типичный пример – упомянутый фрагмент из Лукреция. В нем утверждается, что человек смертен. И неважно, будет ли он снова жить после смерти, поскольку не сохранит воспоминаний о том, что было до нее. Что же мы видим в измененном варианте? Заявление о бесконечности жизни. Противоречащее, как вы заметили, всей философии Лукреция. Вы хоть понимаете, с чем мы столкнулись? Шкура какого-то вуба перекраивает философию авторского повествования на свой лад! Ни больше ни меньше, - Снид умолк и снова принялся за свои каракули.

- Как это возможно, чтобы шкура, пусть даже бессмертная, переиначивала содержание книги? – гневно спросил Мастерс. – Текст напечатан, нарезан на страницы, прошит и переплетен! В голове не укладывается. Даже если обложка из этой чертовой шкуры действительно живая. Я не могу в это поверить. – Он уставился на Саперстайна – Если шкура живая, то она должна чем-то питаться?

- Мельчайшими частицами продуктов питания, взвешенными в воздухе, - с готовностью ответил Саперстайн.

Мастерс поднялся с кресла: - Идём. Хватит слушать эту чушь.

- Шкура вдыхает частицы, - поспешно продолжил Саперстайн, - через поры, - добавил он серьёзно, почти с упреком.

Джек Снид не тронулся с места, лишь оторвал взгляд от своих заметок и сказал:
- Некоторые тексты в новом изложении просто изумительны. Не всегда авторская идея претерпевает такие радикальные изменения, как в случае с текстом Лукреция. Кое-где поправки едва уловимы – если философия произведения не идет вразрез с идеей вечной жизни. Что же это – субъективное мнение вуба как живого существа, или он действительно знает, о чем говорит? Вот в чем вопрос. Например, поэма Лукреция великолепна с точки зрения поэтики. Но, возможно, она ошибочна в своей философии. Не знаю. Да и не мне судить, я даже не писатель – всего лишь редактор. Переиначивать авторский текст – дурной тон для литературного редактора. Но именно это и делает вуб или, по крайней мере, оставшаяся от него шкура, - и он замолчал.

- Интересно, чего стоят эти изменения? – произнес Саперстайн.

- С какой точки зрения? Если вы о поэтических достоинствах, то сочинения вуба не уступают оригиналу. Новые строки настолько органично вписываются в авторский стиль, что неискушенный читатель даже не заметит подмены.

- Нет, я имел в виду философскую составляющую.

- Ну, чтобы понять философию вуба, достаточно прочитать его вариант поэмы «О природе вещей». Вуб утверждает что смерти нет, мы засыпаем, а потом просыпаемся – для лучшей жизни.

- Любопытно – а что, если Библию обернуть в эту шкуру? - оживился Мастерс.

- Я пробовал, - отозвался Снид.

- И что же?

- Времени перечитывать Библию у меня не было. Но мне в глаза бросился один фрагмент: в Посланиях апостола Павла к Коринфянам, начиная со слов «ГОВОРЮ ВАМ ТАЙНУ…» и до конца стиха, всё напечатано заглавными буквами. А строчки: «СМЕРТЬ! ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО? АД! ГДЕ ТВОЯ ПОБЕДА?» повторяются десять раз подряд. Целых десять раз! И всё большими буквами! Надо полагать, вуб тем самым выразил свое согласие,– Снид помедлил, подбирая слова, – получается теологический диспут шкуры марсианского чудо-зверя с читающей братией. Удивительно, - и Снид снова углубился в свои заметки.

Мастерс помолчал, раздумывая, а затем спросил: - Так вы полагаете, что это не просто предположения вуба? Он действительно что-то знает?

- Я склонен думать именно так, - ответил Снид. – Посудите сами: вуба убили, шкуру пустили на обложки для книг, но он жив. И ценит эту жизнь очень высоко. Он не просто представитель местной фауны, одержимый идеей бессмертия. Он знает, о чем говорит. А мы до сих пор боимся в это поверить.

- Допустим, вуб действительно бессмертен. Но разве это доказывает, что мы с вами тоже бессмертны? - попробовал возразить Мастерс. - Как заметил мистер Саперстайн, вуб уникален. Ни на Земле, ни на Луне, ни даже здесь, на Марсе, вы не найдете другого такого существа, шкура которого продолжала бы жить, вдыхая частицы пищи из воздуха.

- Жаль, что мы не можем спросить об этом вуба, - сказал Саперстайн. – Здесь, в «Безупречных услугах», мы пробовали наладить с ним контакт, как только заподозрили факт его бессмертия. Но нам не удалось.

- Зато нам в «Обелиск Букс» удалось, - сообщил Снид. Вот что я сделал. Я взял блокнот и написал текст, всего одну фразу: «Не всякое живое существо бессмертно, как вуб». Ненадолго обернул блокнот в шкуру вуба, потом развернул и прочитал. Содержание текста изменилось. Вот, посмотрите, - он протянул Мастерсу тонкую книжицу в кожаной обложке.

Мастерс прочел вслух: «Всякое живое существо бессмертно, как вуб».

- Убрал «не», всего две буквы - невелико изменение, - заметил Мастерс, возвращая книжку Сниду.

- Но вы только подумайте, что это значит! Это же сенсация. Мы, можно сказать, установили связь с потусторонним миром. Ведь формально шкура вуба мертва, потому что вуб, с которого ее сняли, мертв. Ну, разве это, черт возьми, не доказательство жизни после смерти?

- Тут, знаете ли, есть одно обстоятельство, - неуверенно вмешался Саперстайн, - мне неловко об этом говорить. Я не знаю, насколько важно это для нашей дискуссии. Дело в том, что, несмотря на необыкновенную – даже, можно сказать, сверхъестественную живучесть, марсианский вуб в пять раз тупее земного опоссума, если принимать во внимание размеры мозга. – И он мрачно посмотрел на собеседников.

- Ну и что? - не сдавался Снид, - в Библии сказано: «Так будут последние первыми». Может быть, вуб как раз из последних.

Мастерс перевел на Снида вопросительный взгляд: - Вы хотите жить вечно?

- Хочу, - ответил Снид, - все хотят.

- Только не я, - твердо произнес Мастерс, - с меня хватит. Нет никакого смысла продолжать существование, тем более в виде книжной обложки. – Но в глубине души у Мастерса зародилось сомнение.

- Ну да, - согласился Саперстайн, - может быть, вубу такая жизнь по душе. – Обернут в тебя книжку, и будешь пылиться на полке, питаться святым духом и медитировать. Этим, кажется, занимаются вубы после смерти?

- Они размышляют о мироздании, - вымолвил Снид и посмотрел на шефа. - Мы, наверное, не будем больше использовать шкуру вуба для переплетов?

- Во всяком случае, не в коммерческих целях. Однако… - Мастерса не оставляла мысль, что из всего этого можно извлечь какую-то выгоду. – Интересно, - произнес он, - шкура в любых изделиях сохраняет свои свойства? Что если использовать ее для обивки транспортных средств? Сохранит ли это жизнь пассажирам в случае аварии? А если шить из нее форму для военных, для спортсменов? – Возможности казались Мастерсу безграничными, но пока неопределенными. Об этом нужно было подумать, поразмыслить в спокойной обстановке.

- Должен вас предупредить, - снова взял слово Саперстайн, - иск о возмещении убытков моя компания не собирается удовлетворять. В нашем рекламном буклете четко оговорены все свойства материала, и мы предупреждали…

- Ладно, убытки за наш счет, - раздраженно отмахнулся Мастерс и повернулся к Сниду, - а что, вуб действительно утверждает, что жизнь после смерти прекрасна?

- Да, действительно. Вспомните строчку, которую он вставил в поэму Лукреция: «Вкусим мы истинную радость бытия».

- Истинную радость, значит, - пробормотал Мастерс и погрузился в раздумья. – И всё-таки, - наконец снова заговорил он, - меня занимают не абстрактные рассуждения о жизни после смерти. Над этим человечество бьется уже пятьсот веков, и всё безрезультатно. Меня интересуют именно способности шкуры вуба. Действительно ли она может даровать бессмертие? - и, устремив взгляд на Снида, спросил, - какие еще книги вы оборачивали в шкуру вуба?

- «Век разума» Тома Пейна, - ответил Снид, заглядывая в свои бумаги.

- И что получилось?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц. Только в самой середине единственное слово «бред».

- А какие еще?

- Энциклопедия «Британника». В целом, я особенных изменений не заметил. Разве что появились ряд новых статей: «душа», «реинкарнация», «бессмертие», «ад», «проклятие», «грех», которые придают всему изданию религиозный колорит. – Он поднял глаза, - продолжать?

- Да-да, - ответил Мастерс, думая о чем-то своем.

- Труд Фомы Аквинского «Сумма теологии» вуб почти не тронул. Лишь кое-где вставил одну и ту же строчку из Библии: «Буква убивает, а дух животворит». Еще «Утерянный горизонт» Джеймса Хилтона. По мнению вуба, Шангри-Ла - это…

- Ладно, - остановил его Мастерс, - ситуация ясна. Для книжных переплетов шкура не годится. Вопрос в том, как мы можем использовать ее свойства, – Мастерс уже догадывался, что влияние шкуры на содержание книг – лишь занимательный эксперимент по сравнению с тем, как она может послужить лично ему. Только поскорее бы добраться до телефона.

- Послушайте, еще один интересный пример. В «Сборнике статей по психоанализу современных ученых-фрейдистов» вуб ни слова не изменил, а в конце каждой статьи приписал: «Врач, исцели самого себя!» А он с юмором, этот вуб!

- Угу, - кивнул Мастерс, всецело поглощенный мыслью о необходимости сделать важный телефонный звонок.

Оказавшись снова у себя в кабинете, Мастерс первым делом решил проверить правильность своей догадки. Он взял любимую чашку из своей коллекции элитного английского фарфора и бережно завернул ее в шкуру вуба. Терзаемый сомнениями, он опустил сверток на пол и что есть силы наступил на него.

Ни звука, ни ощущения битого стекла под ногой.

Мастерс развернул шкуру и внимательно осмотрел чашку. Так и есть: защищенный шкурой вуба фарфор остался невредим.

Довольный, он присел за стол, чтобы окончательно обдумать решение.

Итак, концепция о бесконечности бытия подтверждалась. Как он и предполагал, любые предметы, облаченные в шкуру вуба, обретали нетленность.

Он протянул руку к телефону и набрал номер своего адвоката.

- Я по поводу завещания. Хочу добавить один пункт.

- Конечно, мистер Мастерс,- без лишних слов ответил тот, - слушаю Вас.

- Одно небольшое, но обязательное условие, – вкрадчиво начал Мастерс, - в отношении моего гроба. Изнутри он должен быть полностью обшит шкурой вуба, которую следует заказать в компании «Безупречные услуги». Хочу предстать перед Создателем в меховом убранстве. Вроде как произвести приятное впечатление, - однако беспечная усмешка Мастерса не смогла скрыть от юриста серьезность его тона.

- Воля ваша, - согласился адвокат.

- Я и вам советую сделать так же, - сказал Мастерс.

- Да?

- В следующем месяце в нашем издательстве выходит «Полная медицинская энциклопедия». Купите книгу в переплете из шкуры вуба. Увидите, она будет отличаться от других, - и Мастерс снова представил, как глубоко под землей в своем гробу он меняется под покровом животворящей шкуры.

Интересно было бы посмотреть на версию Барни Мастерса в редакции шкуры вуба.

Особенно через несколько столетий.
 

78. Schatz

Внешность порою обманчива

Пожилой глава издательства «Обелиск» был вне себя.
– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди! Книга уже издана; если в тексте есть ошибки, сделать уже ничего нельзя!

– Но мистер Властерс, – невозмутимо парировала секретарша, – ошибка-то очень серьезная. Мистер Брэндайс требует, чтобы вся глава…

– Я читал его письмо; я даже разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, чего он требует!

Властерс мрачно уставился в окно на бесплодную, побитую оспой кратеров поверхность Марса, успевшую намозолить ему глаза за несколько десятков лет. «Пять тысяч экземпляров отпечатаны и переплетены, – сокрушенно подумал он. – Причем половина тиража – в вабьяне с золотым тиснением! Мы использовали самый дорогой, самый изысканный материал. Нам уже приходилось терпеть убытки от изданий и вот опять…».

На его столе лежал экземпляр книги: Тит Лукреций Кар, «О природе вещей» – в неповторимо изящном переводе Джона Драйдена. Барни Властерс нервно прошелестел хрусткими страницами. Ну, кто бы мог подумать, что на Марсе найдутся знатоки такого древнего текста? А вот нашлись – восемь человек письменно и по видеофону обратились в «Обелиск» в связи со спорным фрагментом. В приемной сидел один из них.

Спорным ли? Несомненно, эта восьмерка латинистов была права. Вопрос в том, как заставить их отступить без шума, чтобы они забыли, что вообще читали издание «Обелиска» и обнаружили в нем этот промах.

Властерс нажал кнопку селектора на столе и буркнул:
– Ладно, пусть войдет.

Иначе он никогда не уйдет; будет торчать под дверью до бесконечности. Ученые такой народ – упрямы как ослы.

Дверь открылась, впустив высокого седовласого человека в старомодных очках земного образца. В руке он держал портфель.

– Благодарю вас, мистер Властерс. Позвольте объяснить, почему моя организация придает такое большое значение ошибкам, подобным этой. – Человек присел к столу и рывком расстегнул молнию портфеля. – В конце концов, наша планета – колония. Все наши ценности, устои, артефакты и обычаи пришли к нам с Земли. МОСКВА расценивает издание этой книги…

– МОСКВА? – Властерс от неожиданности вздрогнул.

– Марсианское Общество Стражей Качества и достоВерности Артефактов, – пояснил Брэндайс.

«Наверняка одно из многочисленных сборищ чудаков, скрупулезно вычитывающих любое издание – хоть марсианское, хоть привезенное с Земли», – подумал Властерс.

– У меня с собой аутентичное, выверенное земное издание «О природе вещей» – это, так же как и ваше здешнее, перевод Драйдена, – слово «здешнее» в устах латиниста прозвучало как «второсортное».

«Как будто "Обелиск" занимается чем-то неблаговидным в области книгоиздания», – подумал Властерс.

– Давайте рассмотрим искажения текста. Взгляните сначала на мой экземпляр, в котором это напечатано правильно, – Брэндайс раскрыл и положил на редакторский стол старую потрепанную земную книгу. – Затем я попрошу вас прочитать тот же фрагмент в вашем собственном издании. – Рядом с древним синим томиком он положил большое роскошное издание в вабьяновом переплете.

– Минутку, я приглашу выпускающего редактора, – Властерс нажал кнопку селектора и сказал: – Мисс Хэнди, попросите Джека Снида зайти ко мне.
– Хорошо, мистер Властерс.

– Цитируя оригинальное издание, – продолжил Брэндайс, – мы имеем вот такой дактилический гекзаметр. Гм-гм-гм, – он деликатно прочистил горло и начал читать вслух:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.*
(*перевод Ф.Петровского)

– Я знаю этот фрагмент! – уязвлено оборвал его Властерс. Лекции тут ещё будут ему читать как малому ребенку!

– Этот фрагмент, – продолжал Брэндайс, – отсутствует в вашем издании, а вместо него фигурирует другой – неизвестно откуда взявшийся! Позвольте, – он взял со стола предмет спора, перелистал и, найдя нужную страницу, прочитал:

С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
Но откровенье загробное явлено свыше нам будет:
Бренная жизнь наша – берег лишь моря блаженности вечной.

Бросив на Властерса сердитый взгляд, Брэндайс с шумом захлопнул том в дорогой коже.

– Самое досадное, – сказал он, – что этот фрагмент в корне противоречит смыслу всей книги. Откуда он взялся? Кто-то же его написал – явно не Драйден и не Лукреций. – Он смотрел на Властерса так, будто подозревал лично его в авторстве фальшивых строк.

– А ведь он прав, – войдя в кабинет, обреченно произнес редактор Джек Снид. – Таких подмен в книге десятка три; когда пришли первые письма, я прошелся по всему тексту. Сейчас я просматриваю по каталогу другие наши издания. В некоторых тоже обнаружились подмены.

– Вы последний вычитывали корректуру перед отправкой в набор, – сказал Властерс. – Там были ошибки?

– Уверяю вас, что тогда ошибок не было, – ответил Снид. – И гранки тоже я сам вычитывал. И в гранках изменений не было. Они появились потом, в уже переплетенных книгах, что совершенно необъяснимо. Причем, искажения присутствуют только в дорогой половине тиража – в вабьяне с золотом. Экземпляры в обычных переплетах в полном порядке.

Властерс растерянно заморгал:
– Это же одно и то же издание. Весь тираж был напечатан целиком за один раз. Мы же сначала вообще не планировали использовать дорогой эксклюзивный переплет – об этом речь зашла в последний момент, и финансовый отдел согласился на то, чтобы половина тиража вышла в вабьяне…

– Думаю, нам следует детально разобраться во всем, что касается марсианского вабьяна, – предложил редактор.


Часом позже заметно сдавший, трясущийся Властерс и невозмутимый Снид, сидели напротив Лютера Саперштейна, торгового агента кожезаготовительной корпорации «Без изъяна» – от них «Обелиск» получил вабьян, в который и были переплетены книги издательства.

– Прежде всего, – коротко и деловито начал Властерс, – что такое вабьян?

– Простой ответ на ваш вопрос: это выделанная кожа марсианского уаба, – сказал Саперштейн. – Я понимаю, джентльмены, что вам это ни о чем не говорит, но, по крайней мере, это может стать отправным пунктом, постулатом, с которым мы все согласимся, и от которого сможем оттолкнуться, чтобы выстроить более внушительное объяснение. Для пользы дела позвольте мне ознакомить вас с природой самого уаба. Уабы очень редко умирают. Я хочу сказать, что умертвить уаба практически невозможно – даже больного или старого. Поэтому шкура уаба – большая редкость! Более того, когда уаб мёртв, его шкура продолжает жить. Это качество придает ей исключительную ценность при использовании в оформлении домашних интерьеров или, как в вашем случае, для повышения износоустойчивости переплёта ценных книг.

Слушая бубнеж Саперштейна, Властерс тупо смотрел в окно. Рядом с ним выпускающий редактор с сосредоточенным выражением молодого энергичного лица что-то быстро писал.

– Когда вы к нам пришли, – продолжал между тем Саперштейн, – я подчеркиваю: вы пришли к нам, не мы вас разыскали – мы отобрали для вас из своего огромного запаса самые безупречные шкуры. Этот живой материал обладает неповторимым лоском; ничего подобного вы не найдете ни здесь на Марсе, ни на Земле! Любые повреждения или царапины зарастают сами собой! Ворсистый покров с каждым месяцем становится все пышнее, таким образом, обложки ваших томов будут все роскошнее и, следовательно, более востребованными. Через десять лет качество ворса этих книг в вабьяновых переплетах…

– Так, значит, шкура до сих пор жива… – вклинился Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, так ловок, что его практически невозможно убить… – Он бросил быстрый взгляд на Властерса. – Все тридцать с лишним изменений в тексте касаются бессмертия. Философия Лукреция подвергнута кардинальному пересмотру: оригинальный текст гласит, что человек – явление временное, даже, если он «живет» после смерти, это ничего не значит, потому что он лишен воспоминаний о существовании в этом мире, следовательно «он» – не он... Вместо этого возникает другой текст, который безапелляционно заявляет о жизни, грядущей после жизни реальной, и это идет вразрез, как уже было сказано, со всей философией Лукреция. Не догадываетесь, что мы тут видим? Нам предъявили УАБОВУ философию начала и конца бытия разумного существа, протащив её через тексты разных авторов, только и всего. Вот вам и «начало», и «конец». – Он замолчал и вернулся к своим записям.

– Как может шкура, – воскликнул Властерс, – пусть даже вечноживая, оказывать влияние на содержание книги?! Это противоречит всякой логике, ведь текст уже напечатан, страницы разрезаны, фолианты склеены и сшиты. Даже если переплет – эта чертова шкура – действительно живая, во что мне верится с трудом… – он вперился взглядом в Саперштейна. – Если она живая, что поддерживает в ней жизнь?

– Мельчайшие частицы пищи, взвешенные в атмосфере, – учтиво сказал Саперштейн.

Властерс встал:
– Мы уходим. Это просто смешно!

– Шкура вдыхает эти частицы через поры, – Саперштейн произнес это с достоинством, даже с укоризной.

Джек Снид, все так же сидя за столом и задумчиво изучая свои записи, произнес:

– Некоторые из замен поражают своей незаметностью, даже неуловимостью, если можно так выразиться, на фоне других, меняющих смысл высказываний автора на противоположный, как в случае с Лукрецием, но все они приводят текст в согласие с учением о вечной жизни. Вопрос в том, с чем мы тут встретились: с частным мнением одной конкретной особи, или же эта форма жизни – уаб – знает, о чём говорит? Поэма Лукреция, к примеру, – образец великой, прекрасной, интересной поэзии. Но как философия, она может быть ошибочной. Я в этом не разбираюсь – я только редактирую книги, я их не пишу. Выпускающему редактору не пристало интерпретировать авторский текст по своему усмотрению. А вот уаб – или его шкура – именно этим и занимается, – Снид умолк.

– Интересно бы узнать, – раздумчиво произнес Саперштейн, – не повышает ли это ценность издания…

- В поэтическом смысле? Или вы имеете в виду философский аспект? С поэтической, точнее, стилистической точки зрения уабовы вставки ничуть не лучше и не хуже оригинала; они так органично вплетены в авторский текст, что если вы его раньше не знали, вам ни за что их не заметить. – Снид запнулся и угрюмо произнес: - Вы никогда не узнаете, что это слова шкуры…

- Я имел в виду философскую точку зрения.

- Ну что ж, идея там всегда одна и та же, разнообразием нас не балуют. Смерти нет. Мы засыпаем и потом просыпаемся в лучшей жизни. То, что он сделал с Лукрецием, вполне типично. Достаточно прочитать эти переделки, чтобы иметь представление обо всех остальных.

- Интересно, что получится, - задумчиво сказал Властерс, - если в вабьян переплести Библию…

- Я это уже сделал, - ответил Снид.

- И что?..

- Всё я прочесть не успел, просмотрел только «Послание к коринфянам» апостола Павла. Там всего лишь одно изменение. Абзац, начинающийся со слов «Говорю вам тайну…», весь переписан заглавными буквами. А строчки «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» повторены десять раз подряд – целых десять раз, и все буквы заглавные! Видимо, уаб с этим согласен – это и его философия, точнее, теология. – Снид говорил, взвешивая каждое слово. - В сущности, это теологический диспут… между читателями и шкурой марсианского животного, напоминающего гибрид борова и коровы. Странно… - и он снова углубился в свои записи.

Многозначительно выдержав паузу, Властерс произнес:
- Так все-таки, уаб владеет секретным знанием или нет? Вы сказали, что это может быть не просто частным мнением животного, которому удается избегать смерти, это может быть истиной.


- По-моему, дело обстоит следующим образом, - сказал Снид. – Уаб не просто научился избегать смерти – он сам воплощение того, что проповедует. Убитый и освежеванный уаб, чья всё еще живая кожа пошла на переплет книги, бросает вызов смерти. Он возрождается, как он полагает, к лучшей жизни. Мы имеем дело не просто со своеволием одной из форм местной фауны; мы имеем дело с организмом, достигшим того, в чем мы до сих пор не уверены. Конечно, он знает! Он – живое подтверждение его собственной доктрины. Факты говорят сами за себя. Я склонен ему верить.

- Может быть, жизнь непрерывна для него, - не согласился Властерс, - но совсем не обязательно, что и для всех остальных тоже. Уаб, как отметил мистер Саперштейн, уникален. Ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле не существует другой такой формы жизни, чья шкура питается взвешенными в атмосфере частицами. Только за счет этой особенности…

- Как жаль, что мы не можем общаться с вабьяном, - сказал Саперштейн. – Мы тут в «Без изъяна» пытались - с тех самых пор, как впервые заметили его посмертную жизнедеятельность. Но нам это так и не удалось.

- А нам в «Обелиске» удалось, - отчеканил Снид. – Признаться, я уже провел эксперимент. Я напечатал текст, состоящий всего из одного предложения «Уаб не похож на всё живое тем, что он бессмертен», и переплел его в вабьян. После этого перечитал. Фраза изменилась. Вот, посмотрите, как это выглядит теперь.

Властерс прочитал вслух:

- «Уаб похож на всё живое тем, что он бессмертен». Изменено не так уж много, - сказал он, возвращая тонкую изящную книжицу Сниду. – Всего лишь опущены две буквы НЕ.


- Да, но вдумайтесь в смысл! – возразил Снид. – Это же бомба – так сказать, привет с того света! Будем оперировать фактами: шкура физически мертва, потому что уаб, которому она принадлежала, мертв. Это чертовски близко подводит нас к безоговорочному доказательству существования сознательной жизни после смерти.


- Есть кое-что, о чем мне очень не хотелось говорить, - печально признался Саперштейн. – Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но при всей свехъестественной - даже чудесной - живучести марсианского уаба его умственные способности весьма ограничены. У земного опоссума, к примеру, мозг в три раза меньше, чем у кошки. Мозг уаба в пять раз меньше мозга опоссума.


- Ну что ж, - сказал Снид, - в Библии сказано: «Последние станут первыми». Будем надеятся, что в эту категорию входит и смиренный уаб.

- Вы хотите жить вечно? – воззрился на него Властерс.

- Разумеется, - ответил Снид. – Каждый хочет.

- Только не я, - решительно возразил Властерс. – Мне и сейчас забот хватает. Менее всего я хотел бы продолжать жить в виде книжного переплета или в любой другой форме. – Тем временем мысль его текла совсем в другом направлении. Можно даже сказать – в противоположном.


- Такая перспектива должна нравиться уабу, - поддержал Саперштейн. – Стать книжным переплетом, полеживать на полке год за годом, питаясь мельчайшими частицами из воздуха и предаваясь медитации. Или чем там уабы занимаются после смерти…

- Они размышляют о божественном, - сказал Снид. – Проповедуют. Полагаю, мы больше не будем переплетать книги в вабьян, - обратился он к боссу.

- С коммерческой целью, разумеется, нет, - ответил тот. – Но если не для продажи… - Его не покидала уверенность, что вабьяну можно найти иное применение. – Интересно, может ли он распространять свою высокую жизнестойкость на то, что находится внутри него. Возьмем оконный занавес… Или внутреннюю обивку воздухомобиля; возможно это сделает пассажирские линии безопасными. Каски для армии… Защитные шлемы для бейсболистов… - Перспективы, открывшиеся взору Властерса, были грандиозны… но туманны. Всё это следовало не спеша обдумать.

- Как бы то ни было, - сказал Саперштейн, - моя фирма не намерена предоставлять вам компенсацию. Характеристики вабьяна уже описаны нами ранее - в проспекте, изданном в этом году. Там однозначно говорится…

- Ладно, пусть это будет нашим упущением, - раздраженно отмахнулся Властерс. И, обернувшись, к Сниду, спросил: - А там, в этих тридцати с лишним заменах, точно говорится, что жизнь после смерти приятна?

- Абсолютно точно. «Бренная жизнь наша – берег лишь моря блаженности вечной» – эта строчка, вставленная в поэму Лукреция, недвусмысленно гласит, что там царит полный порядок.

- «...море блаженности вечной», - подхватил Властерс, кивая. – И хотя марсианское море не чета земному, я полагаю, что на смысл это не влияет; подразумевается жизнь вообще, неважно, где. - И он еще глубже погрузился в раздумья. – Я вот о чем подумал, - произнес он наконец, - одно дело абстрактно рассуждать о «жизни после смерти». Люди занимаются этим пятьдесят тысяч лет; Лукреций жил две тысячи лет назад. Но меня больше интересует не всеобъемлющая философская картина, а конкретный факт существования шкуры уаба – бессмертия, которое он носит на себе. Какие ещё книги вы переплели в вабьян? – спросил он Снида.

- «Век разума» Томаса Пейна, - ответил Снид, сверившись со своим списком.

- И каков результат?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц, и лишь в самой середке одно слово «чушь».

- Продолжайте.

- «Британника». Тут он ничего не изменил, но добавил несколько статей. О душе, о переселении душ, об аде, проклятье, грехе или бессмертии; все двадцать четыре тома энциклопедии приобрели религиозную направленность. – Он взглянул на босса. – Дальше читать?

- Да, - ответил Властерс, который, слушая, не переставал размышлять.

- «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Текст остался нетронутым, но в него тут и там вставлена строка из Библии «буква убивает, а дух животворит». Снова и снова одна и та же строка.
«Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла оказывается воплощением будущей жизни, которая…

- Достаточно, - прервал его босс. – Всё ясно. Осталось решить, что нам с этим делать. Понятно, что переплетать в вабьян книги мы не можем – по крайней мере, те, с которыми он не согласен… - Произнося это, Властерс уже думал о другом применении материала, гораздо более личном. Оно значительно превосходило всё то, что вабьян мог сделать для книг или с книгами – предметами неодушевленными.
Добраться бы только до телефона…

- А самое интересное, - заговорил тем временем Снид, - это его реакция на сборник статей по психоанализу одного из величайших современных последователей Фрейда. Весь текст остался без изменений, но в конце каждой статьи добавлена одна и та же фраза, - он хмыкнул. – «Врачу, исцелися сам». Такое вот чувство юмора.

- Да, да, - ответил Властерс, погруженный в мысли о предстоящем ему жизненно важном телефонном разговоре.


Вернувшись в редакцию, Властерс провел предварительные испытания, чтобы проверить свою идею. Он тщательно завернул чашку с блюдцем из тончайшего английского фарфора "Роял Альберт" в лучший образец вабьяна из своей коллекции. Усилием воли преодолев внутреннее сопротивление, он положил сверток на пол и топнул по нему изо всех старческих сил. Никаких видимых изменений не произошло.

Он развернул чашку и осмотрел ее. Предположение подтвердилось – в обертке из живого вабьяна она разбиться не могла.

Довольный результатом, он сел за стол и еще раз всё обдумал.

Обертка из вабьяна сделала нетленным недолговечный хрупкий предмет. Учение уаба о
жизни вне телесной оболочки, как Властерс и ожидал, получило практическое подтверждение.

Он снял трубку и набрал номер своего адвоката.

- По поводу моего завещания, - сказал он, услышав ответ с другого конца линии. – Последнее, как вам известно, я написал несколько месяцев назад. Хочу внести дополнение.

- Да, мистер Властерс, - отозвался адвокат. – Диктуйте.

- Один маленький пункт, - умиротворенно произнес Властерс. – Это касается моего гроба. Я хочу, чтобы это было обязательно к исполнению: мой гроб со всех сторон – сверху, снизу и по бокам – должен быть обит вабьяном. Так он будет выглядеть внушительнее, - беззаботный смешок не уменьшил серьезности его тона, и стряпчий это уловил.

- Ну, если вы так хотите… - ответил он.

- Полагаю, вам тоже захочется, - сказал Властерс.

- Мне?

- Почитайте полную домашнюю медицинскую энциклопедию, которую мы готовим к выпуску в следующем месяце. Закажите ее непременно в вабьяновом переплете – она будет отличаться от остальных.

Он еще раз представил свой гроб на дне могилы, обитый живой оболочкой, которая становится всё пышнее и пышнее…

Вот бы увидеть себя через несколько веков! Интересно, какую ипостась выберет для него вабьян?..

83. Stray cat

Не судите по обложкам.
Филип К. Дик
Пожилой, раздражительный директор «Обелиск букс» сердито заявил:
- У меня нет никакого желания встречаться с ним, мисс Хенди. Книга напечатана, и если в текст вкралась ошибка, мы уже ничего сделать не можем.


- Но мистер Мастерс, - возразила миссис Хенди, - это очень серьезная ошибка. Если мистер Брендис прав, конечно. Он утверждает, что целая глава….

- Читал я его письмо, и по видофону с ним разговаривал. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну офиса и мрачно уставился на пустынную, испещренную кратерами поверхность Марса, которую наблюдал уже не один десяток лет. Он думал о том, что пять тысяч копий уже напечатано и переплетено. Половина из них - в шкуру марсианских вубов с золотым тиснением. Самый дорогой и изысканный материал, который можно достать на месте. Они уже теряют деньги, а теперь еще и это.

Один экземпляр лежал на его столе. Тит Лукреций Кар «О природе вещей» в изящном, утонченном переводе Джона Драйдена. Мастерс раздраженно пролистал несколько белоснежных, хрустящих страниц. Ну кто мог предположить, что на Марсе есть знатоки древних текстов? Восемь человек позвонили или написали в издательство, указав на сомнительный отрывок, и мужчина, ожидавший под дверью, был одним из них.

Сомнительный? Да не было никаких сомнений – местные латинисты не ошиблись. Вопрос был в том, как бы потихоньку заставить их забыть, что они когда либо читали издание выпущенное «Обелиск букс» и нашли в нем ошибку.

Мастерс нажал на кнопку на интеркоме и буркнул секретарю:
- Ладно, пригласите его.

Иначе он никогда не уберется, и будет торчать под дверью. Все ученые такие – терпения им не занимать.

Дверь открылась и высокий седоволосый человек в старомодных очках в терранском стиле, ворвался в комнату. В руках он держал портфель.

- Спасибо мистер Мастерс, - сказал он с порога. - Позвольте объяснить, сэр, почему моя организация считает, что ошибка, подобная этой столь важна.
Он уселся за стол и осторожно расстегнул портфель:
– Понимаете, мы ведь колониальная планета. Все наши ценности, нравы, артефакты и традиции – наследие Терры. Потому ЧОЗАФАК считает, что ваше издание этой книги…

- ЧОЗАФАК? – Мастерс застонал, хотя никогда не слышал о нем прежде. Видимо, очередная банда чудаков - буквоедов, пристально изучающих все, что издается здесь, на Марсе или прибывает с земли.

- «Чрезвычайное общество защиты артефактов от фальсификации», – пояснил Брендис. - Я захватил с собой аутентичное, правильное терранское издание «О природе вещей» в переводе Драйдена и наше, местное. «Местное» он произнес так, словно это было нечто второсортное, почти порочное, словно «Обелиск букс» извратили саму идею книгопечатания.

- Давайте же рассмотрим данную интерполяцию. Для начала вам следует изучить мой экземпляр, – он раскрыл перед Мастерсом старую, потрепанную книгу, изданную на Терре, - в котором текст не вызывает сомнений. А после этого – книгу, напечатанную вами, сэр – тот же самый отрывок.
Рядом с маленькой древней книжицей в синем переплете он выложил на стол шикарный, внушительный том, переплетенный в шкуру вуба, который выпустило в свет «Обелиск букс».

- У меня есть издательский экземпляр, - сказал Мастерс, и, нажав кнопку на интеркоме, попросил мисс Хенди:
- Пригласите Джека Снида, пожалуйста.

- Хорошо, мистер Мастерс.

- Возьмем отрывок из терранского издания, - начал Брендис. - Здесь перевод с латыни абсолютно точен. Кхм.. - он самоуверенно прочистил горло и начал громко читать:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

- Я знаю этот отрывок, - перебил его Мастерс, крайне уязвленный тем, что ему читают лекцию, словно школьнику.

- Он отсутствует в вашем издании, а на его месте, бог знает откуда, появился этот фальшивый стих. Позвольте, - Брендис взял со стола роскошное, переплетенное шкурой вуба издание, пролистал его, и, найдя нужное место, прочитал:
Даже когда нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться. По нашей кончине,
Мы ощущения, людям в пыли копошащимся что недоступны,
Переживем– и узнаем дорогу к блаженству.
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

Уставившись на Мастерса, он с шумом захлопнул книгу.

- А самое ужасное,- сказал Брендис, - что этот отрывок полностью противоречит идее всей книги. Откуда он взялся? Кто его автор? Драйден не писал ничего подобного, Лукреций тем более.
Брендис сверлил Мастерса глазами, словно подозревая, что это дело его рук.

Дверь офиса открылась, и вошел выпускающий редактор фирмы, Джек Снид.

- Он прав, - признал Джек. - И это только одно отступление от текста, а всего их около тридцати. С тех пор как начали приходить письма, я просмотрел наше издание еще раз. Теперь изучаю остальные новинки осеннего каталога, - пробормотал он. - В них тоже есть изменения.

- Вы последний вычитывали корректуру, прежде чем книгу отправили наборщикам. Ошибки там были? – спросил Мастерс.

- Совершенно точно нет, – ответил Снид. - Корректурный оттиск я тоже проверял лично – ошибок там не было. Это прозвучит бессмысленно, но изменения появились только после того, как книги были переплетены. Именно в книгах, переплетенных в шкуру вуба с золотым теснением. С остальными экземплярами все в порядке.

Мастер нахмурился:
- Но ведь это одно и то же издание. Они были отпечатаны вместе. Мы вначале даже не планировали делать эксклюзивные, дорогостоящие обложки, идея появилась в последний момент, когда торговый отдел предложил выпустить половину тиража в шкуре вуба с золотым тиснением.

- Думаю, нам стоит выяснить, что же представляет собой эта шкура, - предположил Джек Снид.

Час спустя постаревший, сгорбившийся Мастерс в сопровождении Джека Снида, сидел напротив Лютера Саперштейна, торгового агента заготовительной компании корпорации «Совершенство». Именно у них «Обелиск Букс» заказали шкуры вуба для обложек.
- Прежде всего, - спросил Мастерс резким тоном профессионала, - что такое вуб-шкура?

- Для начала, - ответил Саперштейн, - лучшим ответом на ваш вопрос будет, что это шкура марсианского вуба. Знаю, вам это ни о чем не говорит, джентльмены, но давайте примем данное определение, с которым все мы согласны, за отправную точку нашего разговора, а от неё мы сможем перейти к чему-либо более значительному. Чтобы помочь вам разобраться в этом вопросе, позвольте остановиться на сущность вубов. Шкуры их ценятся так высоко потому, что, помимо всего прочего, они чрезвычайно редки. А редки они, потому что вубы практически никогда не умирают. Представьте себе, вуба невозможно убить – даже старого или больного. Но если вам все-таки это удастся – шкура продолжает жить. Это делает её уникальным аксессуаром для оформления интерьеров, или, как в вашем случае, для переплетов ценнейших книг, что переживут века.

Слушая бормотание Саперштейна, Мастерс позевывал, глядя в окно. Рядом с ним редактор делал какие-то таинственные пометки, и его энергичное, моложавое лицо было мрачным.

- Когда вы обратились к нам, - продолжил Саперштенйн, - позвольте напомнить - именно вы, мы предоставили вам лучшие, отборнейшие шкуры из нашего обширного товарного запаса. Эти живые шкуры обладают уникальным блеском, ни на Марсе, ни на Терре вы больше не найдете ничего подобного. На них заживают все порезы и царапины, а шерсть продолжает расти, становясь все более и более пышной, и потому обложки ваших книг со временем станут еще более роскошными, и более привлекательными. Через десять лет качество ваших книги, переплетенных в шкуры вуба…

Тут Снид прервал его:
- Так значит, шкуры до сих пор живы? Невероятно. А вуб столь проворен, вы сказали, что его практически невозможно убить, – он бросил быстрый взгляд на Мастерса. - Все тридцать правок в книгах, так или иначе, связаны с бессмертием. Идея Лукреция проста: оригинальный текст учит нас тому, что человек не вечен, и даже если есть жизнь после смерти, то она бессмысленна, потому что не остается никакой памяти о предыдущей жизни. Тут появляется новый стих, в котором говорится о следующей жизни, основанной на жизни предыдущей, а это полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы же понимаете, что происходит, правда? Чертова философия вубов вмешивается в произведения других авторов. Вот в чем суть.

Он замолчал и вернулся к своим заметкам.

- Но как может шкура, - потребовал ответа Мастерс, - пусть даже вечно живая шкура, повлиять на содержание книг? Они ведь уже напечатаны – страницы разрезаны, проклеены и сшиты. Просто уму непостижимо! Даже если переплет сделан из настоящей, живой кожи, во что мне трудно поверить, – он смерил Саперштейна сердитым взглядом. - Если она все-таки живая, то за счет чего поддерживает существование?

- Мельчайшие частицы пищи в воздухе, - любезно пояснил тот.

Мастерс поднялся на ноги.

- Все, пошли отсюда, - заявил он. - Это просто смешно.

- Она вдыхает их через поры, - c достоинством и легкой укоризной сказал Саперштейн.

Джек не вскочил вслед за боссом. Он разглядывал свои заметки.

- Изменения, внесенные в тесты книг просто поразительны, - задумчиво сказал он. – Некоторые полностью противоречат идеям автора – как в случае с Лукрецием, другие лишь слегка искажают текст, приводя его в соответствие с теорией о вечной жизни. Вопрос, на самом деле, вот в чем: столкнулись ли мы с личным мнением определенных существ, или вубы и в самом деле знают, о чем говорят. Поэма Лукреция замечательна и интересна, но лишь с точки зрения поэзии. Как философ он мог и ошибаться. Не знаю. Не моя работа судить об этом - я только редактирую книги, а не пишу их. Хороший редактор никогда не позволит себе править авторский текст по своему вкусу. А вубы, или эти их вубовые шкуры именно так и поступают.

Высказав все это, он замолчал.

- А вот мне интересно, повысит ли это их ценность? - поинтересовался Саперстейн.

- C поэтической или философской точки зрения? Если говорить о поэзии, то стилистически этот отрывок не лучше и не хуже оригинала, он столь удачно вписался в текст, что вы бы и не заметили вставку, если б не читали книгу прежде, – сказал Снид и задумчиво добавил. - И никогда б не догадались, что автором её является шкура.

- Нет, я имел в виду философию.

- Ну, основная идея всегда одна и та же. Смерти нет. Мы засыпаем и просыпаемся для лучшей жизни. Изменения, внесенные в текст «О природе вещей» типичны. Если вы читали одну такую вставку – то знаете, о чем идет речь во всех остальных.

- Интересно, а что будет, если переплести Библию в шкуру вуба? – задумчиво спросил Мастерс.

- Я уже переплел.

- И что?

- У меня не было времени перечитать весь текст, но я просмотрел Послание Павла к Коринфянам. Нашел только одно изменение. Строка, которая начинаются словами «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся» выделена прописными буквами. И слова «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» повторяются десять раз подряд, целых десять раз и тоже прописными. Очевидно, вуб согласен с этой идеей – она соответствует его философии, или, скорее, его теологической системе, – и он добавил, взвешивая каждое слово. - Похоже, это теологический диспут между читающей публикой и шкурой марсианского животного, похожего на помесь кабана с коровой. Странно.

Он вновь вернулся к своим заметкам.

После торжественной паузы Мастерс продолжил:
- Так вы думаете, вуб и правда знает, о чем говорит? Вы сказали, что это не просто точка зрения животного, которому успешно удается избегать смерти. Так может все так и есть?

- Да, я верю в это. Вуб не просто научился избегать смерти – он совершил то, о чем проповедует. Он умер, с него сняли шкуру, которая все еще продолжает жить, и сделали переплеты для книг – и этим победил смерть. Он жив и возродился для того, что называет лучшей жизнью. Он достиг того, о чем мы только мечтаем. Конечно же, он знает, о чем говорит. Он - живое подтверждение собственной теории. Факты говорят сами за себя. Я верю.

- Может быть, эта вечная жизнь хороша для вуба, - возразил Мастерс, - но не для нас. Мистер Саперштейн сказал, что вуб уникален. Шкуры других существ, с Марса, Терры или Луны не способны жить, поглощая мельчайшие частицы пищи из воздуха. Только потому, что вуб способен …

- Жаль, что мы не можем пообщаться с ним самим, – сказал Саперштейн. - С тех пор, как корпорация «Совершенство» выявило факт жизни после смерти, мы пытаемся установить контакт, но пока не достигли успеха.

- А мы, «Обелиск букс» достигли, – заявил Снид. - Кстати, я недавно провел эксперимент. Напечатал книгу, состоящую из одного предложения: «Вуб живет вечно, остальные живые существа смертны», переплел ее в шкуру вуба и перечитал снова. Текст изменился.

Он протянул Мастерсу тоненькую, изящную книжечку:

- Вот, посмотрите, что здесь теперь написано.

Мастерс прочитал вслух: «Вуб живет вечно, остальные живые существа бессмертны»

Возвращая книжечку Сниду, он сказал:
- Не так уж много изменилось – он добавил всего три буквы.

- Да, но с точки зрения смысла – это просто ошеломляюще! Мы получили, так сказать, ответ из могилы, ведь технически, шкура мертва, потому что мертв вуб, которому она принадлежала. Разве это не доказательство того, что жизнь продолжается после смерти.

- Есть одно «но», - с сомнением произнес Саперштейн. –Я не хотел говорить об этом, потому что не знаю, какое отношение оно имеет к нашей ситуации. Марсиански вуб, несмотря на удивительную, практически сверхъестественную способностью к выживанию, весьма глупое животное. Мозг терранского опоссума в три раза меньше мозга кота, а мозг вуба в пять раз меньше мозга опоссума.

Выглядел он при этом довольно мрачно.

- Помните, что говорится в Библии? «Так будут последние первыми, и первые последними». Будем надеяться, что эти слова относятся и к нашему скромному вубу.

Мастерс спросил:
- А вы хотели бы жить вечно.

- Конечно, - ответил Снид. – А кто не хочет?

- Только не я, - решительно заявил Мастерс. – У меня и так куча проблем. Меньше всего я хотел бы провести свою жизнь в качестве книжного переплета, или еще чего-нибудь в этом роде.

Но обдумывал он сейчас нечто, противоположное сказанному. Абсолютно противоположное.

- Зато вубу, похоже, нравится такая жизнь. Лежишь себе наверху, на полке, год за годом, впитываешь частицы пищи из воздуха и, наверное, размышляешь. О чем думают вубы после смерти?

- О религии, – предположил Снид. – Они проповедуют. И, обращаясь к своему боссу, сказал:
- Мы же больше не будем переплетать книги в шкуру вуба?

- Только не для продажи. Не в коммерческих целях, - согласился Мастерс. Он не мог отделаться от мысли, что ей можно найти другое применение.

- Интересно, повлияет ли столь высокая способность к выживанию на другие изделия? Например, на шторы для окон? Или обивку для парящих автомобилей? Может это позволит сократить количество жертв автокатастроф. Или подшлемники для военных и игроков в бейсбол, - открывающиеся возможности были бесчисленны, … но пока туманны. Ему необходимо было время, чтобы все хорошенько обдумать.

- В любом случае, - заявил Саперштейн, - наша фирма отказывается возвращать деньги. Свойства шкуры вубов были описаны в брошюре, опубликованной нашей фирмой ранее в этом году и потому широко известны. Мы категорически отрицаем…

- Ладно, это наши убытки… - раздраженно отмахнулся от него Мастерс.

- Пошли отсюда, - позвал он Снида и спросил - А правда, во всех вставках говорится, что жизнь после смерти будет приятной?
- Конечно. «Мы ощущения, людям в пыли копошащимся что недоступны переживем – и узнаем дорогу к блаженству, даже коль море с землёй и с морями смешается небо». Эту строчку они втиснули в «О природе вещей» - в ней суть их идей.
- К блаженству… – повторил Мастерс и покачал головой. - Пусть мы не на Земле, а на Марсе, но ведь речь идет о жизни вообще, независимо от того, где мы находимся.
- Я вот думаю о том, - продолжил он задумчиво, - что люди уже пятьдесят тысяч лет гадают, есть ли жизнь после смерти, Лукреций писал об этом две тысячи лет тому назад. Меня же больше интересуют не всеобъемлющие философские теории, но конкретные факты – шкура вуба которая живет вечно и бессмертие, которая она несет в себе. А какие еще книги мы переплетали в эту шкуру? – спросил он Снида.

- Томас Пейн «Век разума», - сказал тот, сверившись со списком.

- И что из этого вышло?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц. А посредине одно слово – «чушь».

- Что там дальше?

- «Британика». Почто ничего не изменилось, зато были добавлены целые статьи. О душе, реинкарнации, аде и вечных муках, грехе и вечной жизни. Весь двадцать четвертый том теперь посвящен религиозной тематике. Продолжать?

- Конечно, - ответил Мастерс, слушая и размышляя одновременно.

- «Сумма теологий» Фомы Аквинского. Текст не изменен, но периодически повторяется цитата из Библии: «Буква убивает, а дух животворит». Снова и снова.

- Джемс Хилтон «Потерянный горизонт». Шангри-Ла стал образом жизни после смерти.

- Отлично, - скзал Мастерс, - теперь все ясно. Вот только вопрос – что нам со всем этим делать? Мы не можем переплетать книги в шкуру вубов. Во всяком случае, те, которые противоречат их взглядам.

Но у него уже начала формироваться идея о том, как можно использовать шкуру в личных целях. Это было намного важнее всего, что она могла сделать с книгами, и, вообще любыми неодушевленными объектами.

Как только он доберется до телефона….
- Особенно интересна реакция на собрание сочинений величайших современных психоаналитиков – последователей Фрейда, - продолжал Снид. - Шкуры ничего не изменили в самих статьях, но в конце каждой приписка: - он хихикнул: «Доктор - исцели себя сам». Что свидетельствует о наличии чувства юмора.
- Ага, - сказал Мастерс, погруженный в мысли о телефоне и жизненно-важном звонке, который он должен был сделать.


Вернувшись в свой офис в «Обелис Букс» Мастерс решил сначала провести эксперимент. Очень аккуратно он завернул чашку и блюдце из британского костяного фарфора, лучшие экземпляры его коллекции, в шкуру вуба.
Затем, после долговременных размышлений и мучительных раздумий, изо всех старческих сил наступил на сверток.

Чашка не разбилась. Во всяком случае, ему так показалось.

Мастерс развернул и исследовал фарфор. Он был прав – то, что защищено вубовой шкурой нельзя разрушить.

Весьма довольный результатом он уселся за стол, чтобы обдумать все еще раз.

Даже самые хрупкие вещи, завернутые в вуб шкуру, становятся практически неуязвимыми. Теория вубов о вечной жизни работала – как он и ожидал.
Он схватил телефонную трубку и набрал номер своего адвоката.

- Я звоню по поводу завещания, - заявил Мастерс, когда услышал в трубке его голос, – последнего, которое я написал несколько месяцев тому назад. Я хотел бы добавить еще один пункт.

- Конечно, мистер Мастерс, - с готовностью отозвался адвокат, - записываю.

- Маленький пунктик, - промурлыкал Мастерс, - насчет моего гроба. Мои наследники обязаны выполнить его. Я хочу, чтобы мой гроб был обтянут шкурой вуба от корпорации «Совершенство» – снаружи и изнутри. Я собираюсь уйти к Создателю одетый в шкуру вуба. Чтобы произвести хорошее впечатление, – он беспечно рассмеялся, но тон его был серьезен, и адвокат это уловил.

- Если вы так хотите, – сказал он.

- И вам советую поступить также, - посоветовал ему Мастерс.

- Зачем?

- Ответ найдете в полном медицинском справочнике, который мы собираемся издать в следующем месяце. И убедитесь, что ваш экземпляр переплетен в шкуру вуба – он будет отличаться от других.

Мастерс вновь представил себя в гробу, обтянутом вечно-живой шкурой вуба. Глубоко под землей, а шерсть все растет и растет.

Интересно посмотреть, во что он превратится по милости этой шкуры.

Особенно через несколько столетий.

89 Weta

Как попасть в переплёт
Филип Дик
Глава издательства “Обелиск“, немолодой человек с тяжёлым характером, был вне себя от возмущения.

– Я не желаю его видеть, мисс Хэнди. Книга поступила в продажу. Исправить ошибку в тексте уже невозможно.

– Но мистер Мастерс… Речь идёт об очень серьёзной ошибке. Если мистер Брэндис прав… Он утверждает, что целая глава…

– Я читал его письмо. Говорил с ним по видеофону. Я в курсе претензий.

Мастерс подошел к окну кабинета и мрачно уставился на изуродованную кратерами безводную марсианскую равнину. За десятилетия ландшафт ничуть не изменился.

Отпечатан тираж в пять тысяч экземпляров. Половина в переплёте из кожи марсианского ваба, с золотым тиснением. Самый изысканный и дорогой здешний материал. Издание и без того убыточно, и вот на тебе, опять проблемы!

Книга лежала на столе. Тит Лукреций Кар, “De rerum natura”(1) в непревзойдённом переводе с латыни. Барни Мастерс с досадой перелистал хрустящие белоснежные страницы. Кто мог ожидать, что на Марсе так хорошо знают этот античный текст? Но человек, ожидающий в приёмной, был лишь одним из тех восьмерых, которые писали или звонили в “Обелиск“ по поводу спорного фрагмента.

Если бы спорного… Тут и спорить не о чем: все восемь местных знатоков античной литературы правы. Спустить бы как-нибудь дело на тормозах, пусть они забудут, что вообще когда-либо вычитали этот пресловутый фрагмент в нашем издании!

Мастерс нажал кнопку интеркома.

– Хорошо, впустите его.

В противном случае он никогда не уйдёт, так и будет ночевать под дверью. У этих упёртых грамотеев неистощимое терпение.

В дверях вырос высокий седой человек с портфелем в руках и в очках. Старомодная оправа, такие носили когда-то на Земле.

– Благодарю вас, мистер Мастерс, – сказал он. – Позвольте мне объяснить, почему наша организация считает подобные ошибки столь вопиющими, – он уселся за стол и проворно открыл портфель. – Мы ведь живём на колонизированной планете, где все общественные устои, традиции, культура и искусство – это наше земное наследие. ГРИФОН расценивает ваше издание этой книги…

– ГРИФОН? – со стоном прервал его Мастерс. Он никогда не слышал о такой организации. Наверное, очередная группа ненормальных, которые ночей не спят, штудируют все печатные издания, как марсианские, так и земные.

– “Группа разоблачения искажений и фальсификации общественного наследия“, – растолковал Брэндис. – У меня при себе безупречное, проверенное земное издание “De rerum natura”. В том же переводе, что и ваше местное, – он произнёс “ме-естное“ растянуто, как будто проблеял. Так говорят о чём-то второсортном, будто бы “Обелиск“, детище Мастерса, вообще был недостоин того, чтобы называться издательством. – Рассмотрим конкретные несовпадения. Для начала вы обязаны внимательно ознакомиться с моим экземпляром, – он раскрыл перед Мастерсом старый зачитанный томик земного издания, – в котором фрагмент напечатан верно. А вот, сэр, тот же фрагмент в вашем издании.

Рядом с потрёпанной книжечкой в голубенькой обложке он положил один из увесистых фолиантов в переплёте из кожи ваба.

– Разрешите, я вызову нашего редактора, – Мастерс нажал кнопку интеркома. – Мисс Хэнди, пригласите ко мне Джека Снида.

– Хорошо, мистер Мастерс.

– Итак, цитата из проверенного издания. Рифмованное переложение с латинского, – Брэндис демонстративно прочистил горло и продекламировал:

Умрём – и муки кончены. Тела
Не внемлют миру из небытия.
И канет небо вниз, и земли увлечёт
В моря. Нет после жизни ничего.(2)

– Мне знаком этот фрагмент, – отрезал Мастерс, чувствуя себя уязвлённым. Посетитель поучал его, как младенца.

– Данное четверостишие, – продолжил Брэндис, – в вашем издании отсутствует, а вместо него появилось, Бог знает из какого источника, подложное! С вашего позволения… – Он взял роскошный том “Обелиска“ в переплёте из кожи ваба, быстро перелистал, и, найдя нужную страницу, прочитал:

Умрём – и муки кончены. О жизнь!
Живым не осознать, не заслужить.
Лишь после смерти, из её глубин,
Мы о блаженстве вечном возвестим.

Брэндис с шумом захлопнул книгу в коже ваба и бросил на Мастерса испепеляющий взгляд.

– И наиболее возмутительно, что по смыслу четверостишие диаметрально противоположно основной идее всей книги. Откуда оно вообще взялось? Этого нет ни у Лукреция, ни в переводе. Тогда кто же автор? – Брэндис сверлил Мастерса глазами, как будто подозревал лично его.

Дверь открылась, вошел редактор Джек Снид и обречённо махнул рукой, обращаясь к шефу:

– Он прав. И это только один случай искажения текста примерно из тридцати. С тех пор как нас начали забрасывать письмами, я всю книгу перелопатил. А сейчас взялся за другие издания по текущему каталогу, – его голос понизился до хрипоты, – и в некоторых из них также откопал разночтения.

– Вы последним читали корректуру перед отправкой в типографию, – спросил Мастерс. – В ней были ошибки?

– Вот именно что нет, – ответил Снид. – И я лично вычитал гранки, изменений не было и в них. Изменения появились вместе с переплётом – если это что-то объясняет. Или, более точно, вместе с переплётом из кожи ваба, с золотым тиснением. Те, что в обычном картонном – в полном порядке.

Мастерс заморгал.

– Но это одно и то же издание. Все экземпляры отпечатаны с одного набора. Первоначально мы и не планировали дорогой эксклюзивный переплёт, лишь в последнюю минуту посовещались, и отдел реализации предложил выпустить половину тиража в коже ваба.

– А не пора ли нам выяснить, что это за зверь такой – марсианский ваб? – предложил Джек Снид.


Час спустя Мастерс вышел из офиса, тяжело ступая. Возраст, ничего не поделаешь. Он и Джек Снид отправились на встречу с Лютером Саперштейном, дилером фирмы ”Идеал Инкорпорейтед. Меха и кожа“. Именно там “Обелиск“ приобрёл кожу ваба для переплёта книг.

– Прежде всего, – начал Мастерс отрывистым, деловым тоном, – что такое кожа ваба?

– По сути, – сказал Саперштейн, – если отвечать на ваш вопрос буквально, это кожа, выделанная из шкуры марсианского ваба. Я знаю, господа, что это вам ничего не говорит, но по крайней мере годится в качестве отправной точки, допущения, с которым мы можем согласиться, чтобы отсюда идти дальше. И тут нам не помешает информация о природе ваба как такового. Его кожа дорога, помимо всего прочего, потому что она редка. А редкая она по той причине, что вабы нечасто умирают. Я имею в виду, ваба почти невозможно лишить жизни – даже больного или старого. А если это и удалось, его шкура продолжает жить.Вот почему она применяется как уникальный материал для интерьера помещений, или, в вашем случае, в качестве переплёта ценных книг для продления их срока службы.

Саперштейн нёс обычную рекламную пургу. Мастерс вздыхал, тупо уставившись в окно. Рядом с ним молодой энергичный редактор с загадочным выражением лица делал пометки в блокноте.

– Когда вы обратились к нам, – продолжил дилер, – и напоминаю, это вы обратились к нам, мы за вами не бегали – то для вашего заказа мы использовали самое лучшее, отборное сырье из наших огромнейших запасов. Живая оболочка из кожи ваба придаёт уникальный лоск любой вещи. Ни на Марсе, ни на Земле вы не найдёте ничего подобного. Если её проткнуть или поцарапать, она восстановится сама. Месяц за месяцем она покрывается всё более и более пышным ворсом, и таким образом ваши книги становятся всё гламурнее, что обеспечит им стабильно высокий спрос. Через десять лет книги в длинноворсовом суперпереплёте из кожи ваба…

– Так значит, кожа всё ещё живая, – перебил его Снид. – Интересно. А ваб, как вы сказали, такой ловкий, прямо неубиенный, – Он метнул взгляд на Мастерса. – Каждое из более чем тридцати несовпадений в текстах наших книг касается бессмертия. Переделка Лукреция – характерный пример: автор утверждает, что человек не вечен, и даже если есть жизнь после смерти, это ничего не значит, потому что память о земном существовании не сохраняется. Вместо этого в подложном фрагменте напрямую говорится – мы будем жить и после смерти, а это полностью противоречит всей философии Лукреция. Вы видите, что происходит? Чёртов ваб переписывает на свой лад философию других авторов! И в итоге "переплетает" книги в буквальном смысле!

Он замолчал и вновь взялся за блокнот.

– Как может какая-то кожа, – воскликнул Мастерс, – пусть даже вечно живая, повлиять на содержание книги? Текст уже распечатан, листы разрезаны, сброшюрованы, прошиты, проклеены. Уму непостижимо! Даже если переплёт из проклятой шкуры действительно живой, а в это верится с трудом… – Он уставился на Саперштейна. – Если кожа живёт, то за счёт чего?

– За счёт мельчайших частиц питательных веществ, растворённых в атмосфере, – отрапортовал коммерсант.

– Идёмте отсюда, – Мастерс приподнялся. – Это абсурд.

– Кожа втягивает частицы через поры, – нравоучительно закончил Саперштейн.

– Некоторые исправленные тексты просто поразительны, – задумчиво произнёс Джек Снид, углубившись в свои заметки. Он не последовал примеру шефа и остался на месте. – Это и полная противоположность оригиналу, то есть мнению автора, как случилось с Лукрецием, и искусные, почти незаметные поправки, часто касающиеся всего лишь одного слова, но приводящие текст в соответствие с учением о вечной жизни. Вот в чём вопрос: или мы столкнулись просто с мнением специфической формы жизни, или ваб знает, о чём говорит? Например, творение Лукреция: грандиозное, прекраснейшее, познавательное – как поэзия. Но, может быть, с философской точки зрения это заблуждение? Я не знаю. Это не моё дело, я всего лишь редактор, я сам не пишу книги. Для хорошего редактора последнее дело лезть в авторский текст со своим уставом. Но именно это делает ваб. Или его нетленная шкура.

Он замолчал.

– Мне интересно было бы знать, а ценность от этого увеличивается? – спросил Саперштейн.

– С точки зрения искусства? Или философии? В литературном, поэтическом, стилистическом отношении исправленные фрагменты не лучше и не хуже оригинальных. Кто раньше не читал книгу, тот никогда не догадается, что это слова некоей шкуры – настолько удачно она сумела имитировать стиль автора.

– Я о философии.

– Тут вновь и вновь назойливо повторяется одно и то же послание. Смерти нет. Мы засыпаем – и просыпаемся в иной, лучшей жизни. Достаточно прочитать "переплетённую" кожей ваба "De rerum natura" как типовой пример, и с остальными всё будет ясно.

– А что если,– задумчиво предложил Мастерс, – "переплести" таким образом Библию?

– Я уже поэкспериментировал, – сказал Снид.

– И что же?

– Само собой, нереально прочитать всё. Но я просмотрел послания апостола Павла к Коринфянам и нашёл всего одно изменение. Фрагмент, который начинается со слов: "Говорю вам тайну…"(3) написан заглавными буквами. А строка "Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?"(4) повторена десять раз подряд. Целых десять раз, и всё заглавными буквами! Очевидно, ваб одобряет. Это его родная философия. Вернее, теология, – он сделал паузу и добавил, взвешивая каждое слово:

– А ведь это по сути теологический диспут… между образованной публикой и шкурой марсианского животного, которое выглядит как нечто среднее между свиньёй и коровой. Удивительно, – он опять уткнулся в блокнот.

После паузы поражённый Мастерс спросил:

– Неужели у ваба информация заложена на клеточном уровне? Как вы сказали, это не просто мнение особенного животного, которое научилось избегать гибели. Может быть и правда… смерти нет?

– И мне это пришло в голову. Ваб не просто научился избегать смерти, он и в самом деле победил её. Ваба убили, содрали шкуру, а она всё живёт и живёт! Превратили шкуру в книжный переплёт – а она продолжает жить! И при этом вещает о лучшей жизни! Мы имеем дело не просто с особо устойчивой формой жизни, а с организмом, который уже сделал то, в чём мы всё ещё сомневаемся. Шкура не предполагает, она – знает… Она сама – живое доказательство учения о бессмертии. Факты говорят сами за себя. Я почти уверен.

– Если для шкуры жизнь бесконечна, – возразил Мастерс, – отсюда не следует, что это верно и для других живых существ. Ваб, как заметил мистер Саперштейн, уникален. Никакая другая форма жизни, ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле не имеет шкуру, которая может существовать отдельно от тела и питаться воздухом с ароматом пищи. Не рано ли делать вывод…

– Плохо, что мы не умеем с ней общаться, – вмешался Саперштейн. – Мы у себя в "Идеале", когда заметили, что она живёт и после выделки, пытались найти способ, да без толку.

– А мы в "Обелиске" сумели, – заявил Снид. – И это свершившийся факт. Я провёл успешный эксперимент. Напечатал на листке бумаги текст всего из одной фразы: "Ваб не таков, как другие живые существа. Он бессмертен ". Затем завернул в кожу ваба. Перечитал. Текст изменился. Вот, – он протянул Мастерсу тонкий аккуратный конвертик. – Взгляните, что получилось.

Мастерс прочёл вслух:

– "Ваб таков, как другие живые существа. Он бессмертен ". Шкура убрала частицу "не", – он вернул листок Сниду. – Всего лишь две буквы. Как мало надо…

– …чтобы произвести эффект разорвавшейся бомбы, – продолжил его фразу Снид. – Невероятно, но мы получили письмо с того света. Ведь шкура формально мертва, потому что мёртв ваб, который её носил. Мы чертовски близко подходим к неоспоримому доказательству бессмертия разума после смерти.

– Есть и другая сторона всего этого, – с запинкой пробормотал Саперштейн. – Мне неловко поднимать вопрос, может быть это и не относится к делу, но марсианский ваб, несмотря на свою необъяснимую и даже сверхъестественную живучесть, в умственном отношении просто безмозглая скотина. Например, мозг опоссума в три раза меньше, чем у кошки. А мозг ваба в пять раз меньше, чем у опоссума!

Он выглядел удручённым.

– Видно, не зря Библия учит, – сказал Снид, – что “есть последние, которые будут первыми”(5). Возможно, наш кроткий ваб включён в этот список. Да пребудет с ним надежда.

Мастерс взглянул на него.

– Вы хотите жить вечно?

– Конечно. Кто бы отказался?

– Я, – решительно сказал Мастерс. – У меня и так сейчас немало проблем. Навсегда стать книжным переплётом или какой-нибудь модной вещицей – нет уж, увольте!

Но в голове у него будто начала звучать музыка: "Да без разницы, чем. Хоть чучелом…"

– А вы мыслите, как ваб, – согласно кивнул Саперштейн. – Стать книжным переплётом, годами лежать на полке, дышать пылью и медитировать. Или что там вабы делают после смерти.

– Они обдумывают теологические проблемы и проповедуют, – Снид повернулся к шефу. – Я полагаю, мы больше не будем переплетать книги в кожу ваба.

– В коммерческих целях, для продажи – не будем. Но… – Мастерс никак не мог избавиться от намерения практического использования кожи. – Всё, чему она служит оболочкой, будет наделено такой же живучестью. Скажем, портьеры на окнах. Или внутренняя обивка аэромобилей – в случае аварии она может спасти жизни пассажиров. А ещё подшлёмники для военных. И для бейсболистов.

Ему виделись беспредельные, но ещё неясные возможности. Надо как следует обдумать, было бы время.

– Наша фирма так или иначе откажет вам в компенсации, – произнёс Саперштейн. – Мы открыто сообщили о свойствах кожи ваба в ранее опубликованной брошюре и в категоричной форме заявляем…

– Убытки за наш счёт, – досадливо отмахнулся Мастерс. – Оставим этот вопрос.
Он повернулся к Сниду:

– Так шкура точно утверждает, что жизнь после смерти доставляет удовольствие?

– Абсолютно. Во всех трёх десятках фрагментов. “Мы о блаженстве вечном возвестим“. Именно эта строка вплетена в “De rerum natura”. Вот истина: там, за чертой, прекрасно.

– “О блаженстве вечном…“ – эхом повторил Мастерс. – Блаженство и есть жизнь. Что на Земле, что на Марсе.

Мысли его постепенно устремлялись в одном направлении.

– Мне вот что пришло в голову, – отрешённо добавил он. – Люди думают о “жизни после смерти“ пятьдесят тысяч лет, и Лукреций лишь один из них. Но это всё абстрактные рассуждения. Больше, чем глубокая всеобщая философская картина мира, меня интересует конкретное свойство шкуры ваба: бессмертие, которое она носит с собой. Какие ещё книги у нас “попали в переплёт“?

– Томас Пейн, “Век разума“(6), – Снид сверился с блокнотом.

– И что же?

– Двести шестьдесят семь чистых страниц. Если не считать одной фразы точно по центру каждой: “Том, ты не прав!“

– Дальше.

– Энциклопедия “Британника“. Каких-либо изменений нет, зато добавлены целые статьи. Душа, преисподняя, проклятие, грех, переселение душ, бессмертие. Всё двадцатичетырёхтомное издание получило религиозную направленность, – он поднял глаза. – Продолжать?

– Конечно, – Мастерс слушал и витал в облаках одновременно.

– Фома Аквинский, “Сумма теологии”.(7) Сам текст не тронут, но вставлено изречение из Библии: “Буква убивает, а дух животворит“.(8) Причём цитата повторяется периодически, снова и снова. Джеймс Хилтон, “Потерянный горизонт”.(9) Шангри-Ла оказывается видением из загробной жизни…

– Отлично. Мы сделали открытие. Вопрос в том, как его применить. Во всяком случае, не книги переплетать. По крайней мере те, с которыми она не сходится во взглядах.

И тут Мастерса осенило, что он может сделать. Лично для себя. И это было несоизмеримо со всем тем, что шкура могла сотворить с книгами, дописывая их или стирая за авторов, да и по сути с любым неодушевлённым предметом. Добраться бы скорее до телефона…

– А вот для профессионалов: как шкура реагирует на сборник трудов крупнейших современных психоаналитиков. Каждую из статей она пропустила без цензуры, лишь в конце наложила резолюцию: “Психиатр, исцели себя сам!“(10) – Снид усмехнулся. – А шкура не лишена чувства юмора.

– Да-а, – пробормотал Мастерс. Его не оставляла навязчивая мысль о телефоне и о звонке, который спасёт его.

Вернувшись в “Обелиск“, Мастерс провёл предварительный эксперимент – чтобы посмотреть, будет ли работать идея. Он осмотрел свой коллекционный фарфор, выбрал чашку из самого любимого сервиза и осторожно завернул её в кожу ваба. Затем, критически оценив свои действия и некоторое время поколебавшись, он положил свёрток на пол кабинета, наступил на него и изо всех сил ( а точнее, изо всей немощи) притопнул ногой.

Чашка не разбилась. По крайней мере хруста он не услышал.

Он развернул её и тот час же оглядел со всех сторон. Опыт удался – под кожей не было ни трещинки.

Удовлетворённый этим, Мастерс сел за стол и окончательно всё взвесил.

Шкура сделала хрупкий, недолговечный фарфор неразрушимым. Итак, учение ваба о бессмертии работало на практике – как он и ожидал.

Он схватил телефон, набрал номер своего адвоката и заговорил, едва услышав ответ.

– Я по поводу моего завещания. Как вы знаете, последнюю версию мы составили несколько месяцев назад. Хочу внести дополнительный пункт.

– Да, мистер Мастерс, – отозвался адвокат, не задавая лишних вопросов. – Я к вашим услугам.

– Небольшое уточнение, – заворковал Мастерс. – По поводу моего гроба. Мои наследники должны в обязательном порядке исполнить мою волю: полностью обить гроб кожей ваба. От ”Идеал Инкорпорейтед”. Снизу, сверху и по бокам. Хочу предстать перед Создателем в шкуре ваба. Так сказать, произвести впечатление.

Он шутил с напускным равнодушием, но голос звучал убийственно серьёзно, и адвокат это уловил.

– Будет исполнено.

– И вам я советую сделать то же самое, – добавил Мастерс.

– Зачем?

– Наведите справки в полной медицинской энциклопедии. Наше издание выходит из печати в следующем месяце. И непременно возьмите экземпляр в переплёте из кожи ваба, он будет отличаться от других.

Затем Мастерс ещё раз представил себе гроб, обитый живой кожей. Далеко, по ту сторону света, год за годом он покрывается всё более и более пышным ворсом…

“Что из меня сделает шкура, когда я попаду в такой переплёт?
Особенно через несколько веков…“


Примечания:

(1) Тит Лукреций Кар (ок. 99г. до н.э. – 55г. до н.э) – римский поэт и философ. Основной труд – философская поэма “De rerum natura” (“О природе вещей”), в которой опровергаются представления о существовании загробного мира.

(2) В оригинале рассказа процитирован отрывок из перевода Джона Драйдена (1631 –1700), английского поэта, драматурга, критика и переводчика:

From sense of grief and pain we shall be free;
We shall not feel, because we shall not be.
Though earth in seas, and seas in heaven were lost,
We should not move, we only should be toss'd.

Поэма “О природе вещей” на русском языке наиболее известна в близком к оригиналу переводе Ф.А. Петровского. Приводим здесь соответствующий фрагмент:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо.

Переводчик рассказа взял на себя смелость предложить свой вариант, по метрике близкий к переводу Драйдена.

(3) Первое послание к Коринфянам 15,51.

(4) Первое послание к Коринфянам 15,55.

(5) Согласно евангельской притче, не все смогут войти в Царствие Божие и получить жизнь вечную. “И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними”. (Евангелие от Луки 13,30).

(6) Томас Пейн (1737 – 1809) – англо-американский писатель, философ, публицист. Основное произведение – трактат “Век разума“, в котором содержится смелая для своего времени критика Библии, богословия и организованной религии.

(7) Фома Аквинский (1225 – 1274) – авторитетный католический религиозный философ. В трактате “Сумма теологии” составил фундаментальный свод практически всех проблем христианского богословия, которые подверг скрупулёзному схоластическому анализу.

(8) Второе послание к Коринфянам 3,6

(9) Джеймс Хилтон (1900 – 1954) – английский писатель. В утопическом романе “Потерянный горизонт” речь идёт о вымышленной стране Шангри-Ла.

(10) Перефразированное латинское крылатое выражение “Medice, cura te ipsum!” (Врач, исцели себя сам!) Означает призыв обратить внимание на самого себя и собственные недостатки.
 

120. Свин-с-крылышками

Тот еще переплет

Пожилой вспыльчивый президент компании «Обелиск Букс» повысил голос:
- Я не собираюсь с ним встречаться, мисс Хэнди. Тираж уже отпечатан, и даже если в тексте ошибка, ничего не поделаешь.

- Но мистер Мастерс, сэр, ошибка значительная. Если он прав... Мистер Брэндис считает, что вся глава...

- Я прочел письмо и переговорил с ним по видеофону. Знаю, что он считает, - подойдя к окну, Мастерс мрачно уставился на сухую, покрытую кратерами поверхность Марса, ничуть не изменившуюся за много лет. Пять тысяч экземпляров, отпечатанных и переплетенных. И что еще важнее, половина тиража переплетена в тисненый золотом уабр. Самый изысканный и дорогой материал, какой только можно найти. Мало было прежних потерь, теперь еще и это.

Копия книги лежала на его столе. «О природе вещей» Тита Лукреция Кара, в дивном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс со злостью перевернул несколько хрустящих белоснежных страниц. Кто бы мог подумать, что на Марсе найдется знаток древних текстов? А человек, ожидавший в приемной, был всего лишь одним из тех восьми читателей, которые написали или позвонили в «Обелиск Букс» по поводу спорного отрывка.

Спорного? Какой там спор – все восемь латинских всезнаек оказались правы. Речь уже шла только о том, чтобы замять скандал и заставить их вообще забыть о существовании этой книги и об испорченном отрывке.

Нажав кнопку интеркома, Мастерс приказал секретарше:
- Впустите.

Иначе посетитель не уберется, а будет терпеливо выжидать там. Всезнайки вообще все такие, у них терпения выше крыши.

Дверь открылась, на пороге вырос статный седовласый мужчина в старомодных терранских очках и с портфелем.

- Благодарю, мистер Мастерс, - он подошел ближе. – Позвольте объяснить, сэр, отчего моя организация считает подобную ошибку столь важной. – Он сел за стол и быстро щелкнул замками портфеля. – В конце концов, мы планета-колония. Все наши ценности, нравы, обычаи, предметы прибывают с Терры. БУПИНА оценивает ваше издание как...

- БУПИНА? – перебил Мастерс. Слышать об этом чуде он не слышал, но застонал. Наверняка одно из тех идиотских учреждений по надзору, что отслеживают и напечатанные здесь, на Марсе, и привезенные с Терры книги.

- «Бдительные Уничтожители Подпорченных И Негодных Артефактов», - пояснил Брэндис. – У меня с собой аутентичное терранское издание поэмы, в переводе Драйдена, как и ваше. – «Ваше» прозвучало в его устах так, будто «Обелиск Букс» была скверненькой подпольной типографией. – Давайте проверим чужеродные вставки. Настоятельно прошу вас вначале изучить мой экземпляр, - он положил раскрытую, потрепанную терранскую книгу на стол Мастерса, - в котором текст верен. А затем, сэр, вашу копию, тот же отрывок. – Рядом со старинным голубым томиком лег великолепный том, выпущенный «Обелиск Букс».

- Позвольте пригласить сюда редактора, - Мастерс нажал кнопку интеркома. – Вызовите, пожалуйста, Джека Снида.

- Да, мистер Мастерс.

- Итак, в аутентичном издании, - продолжал Брэндис, - мы видим следующие строки... Кхм. – Он смущенно откашлялся и начал читать вслух:
- «С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо...»

- Я это знаю, - отрубил Мастерс, почувствовав себя задетым. Гость поучал его, словно школьника.

- Эти строки, - промолвил Брэндис, - исчезли из вашего издания, а вот этот фальшивый отрывок – Бог знает, откуда он взялся – появился вместо них. Вот, извольте. – Взяв роскошный том, он пролистал его, нашел место и начал читать:
- «Дальних достигнем пространств после нашей кончины –
Их на Земле мы не ведали, скованы плотью,
И прикоснемся душою к небесным блаженствам...»

Брэндис посмотрел на Мастерса и захлопнул книгу.

- Что самое ужасное – этот отрывок несет в себе идею, диаметрально противоположную идее всего произведения. Откуда он взялся? Кто-то ведь должен был написать его, но не Драйден и не Лукреций.

В его глазах читалось обвинение самому Мастерсу.

Дверь распахнулась, вошел редактор Джек Снид.

- Он прав, - Снид, видимо, смирился с неудачей. – Я штудировал все издание с того момента, как появились первые изменения, так вот - там еще штук тридцать или около того похожих вставок. А теперь изучаю другие книги из нашего осеннего каталога. Я... гм... нашел в нескольких такие же дефекты.

- Вы последним держали корректуру перед отправкой в набор, - сказал Мастерс. – Тогда ошибки были?

- Ни единой, - ответил Снид. – И я лично вычитывал гранки, но и там все было в порядке. Это кажется бессмысленным, но... они не появлялись до тех пор, пока не выпустили последнюю книгу. Точнее, последнюю из тех, что в уабровом переплете. С обычными книгами все нормально.

Мастерс моргнул.

- Но это одно и то же издание. Они печатались одновременно. Мы вообще-то и не планировали шикарных вариантов – просто в последнюю минуту обсудили все и... и отдел продаж предложил эту идею.
- Мне кажется, - сказал Снид, - надо бы поизучать этот марсианский уабр в подробностях.


Часом позже постаревший и осунувшийся Мастерс и верный Джек Снид оказались лицом к лицу с Лютером Саперштейном, деловым агентом заготовительной компании «Совершенство, Инк.». Именно у них «Обелиск Букс» приобрела материал для восхитительного переплета.

- Начнем с того, - нарочито бодро заговорил Мастерс, - что же такое на самом деле уабр?

- Ну, - ответил Саперштейн, - в интересующем вас смысле – это не что иное, как шкура марсианского уаба. Понимаю, это не о многом вам говорит, джентльмены, но, по крайней мере, это некая отправная точка, постулат, от которого мы все можем оттолкнуться и выстроить дальнейшее рассуждение. Чтобы разъяснить вопрос, позвольте мне коснуться природы самого уаба. Шкура так ценна, помимо всего прочего, потому что это редкость. А редкостью она является оттого, что уаб очень редко умирает. Видите ли, умертвить уаба – дело почти невозможное, даже если особь больная или старая. А если это и случается, шкура после гибели животного продолжает жить. Такое качество придает материалу особенную ценность для дизайна интерьера или, как в вашем случае, для дизайна ценной, долговечной, классической книги.

Пока Саперштейн вещал, Мастерс, вздыхая, оцепенело глядел в окно. Сидевший рядом редактор, с мрачным выражением на юном волевом лице, что-то чиркал в блокноте.

- Товар, который мы предложили во время вашего визита, - продолжал Саперштейн, - и заметьте, вашего – не мы искали вас, а вы нас, - представлял собой лучшие, специально отобранные изделия из нашего громадного запаса. Эти живые шкуры излучают особый блеск, с которым не сравнится ничто – ни на Марсе, ни на родной Терре. Любой порез или царапину шкура сразу же залечивает. На протяжении месяцев на ней растет роскошная шерсть, так что переплеты ваших книг приобретают все большее великолепие и, следовательно, становятся еще более дорогими. Через десять лет качество шерсти на переплетах...

- Так значит, шкура живая, - перебил Снид. – Надо же. А ваш уаб такой прыткий, что и не доберешься до него. – Он бросил быстрый взгляд в сторону Мастерса. – Каждое из тридцати с чем-то изменений в тексте касается бессмертия. Учение Лукреция типично – в оригинале речь идет о том, что человек смертен, и если даже от него остается что-то после кончины, это не имеет значения, поскольку уничтожается его память. А новые вставки повествуют о новой жизни и продолжении бытия, и это, как вы уже отметили, совершенно расходится со всей философией Лукреция. Понимаете, что получается, а? Чертова уабова философия стирает мысли авторов. Вот вам и все, от первой буквы до последней. – Он замолчал, исследуя свои заметки.

- Как шкура, - возопил Мастерс, - пусть и вечно живая, может повлиять на содержание книги? Текст напечатан, страницы обрезаны, блоки склеены и сшиты! Это невероятно. Даже если проклятая шкура действительно жива – а я в это не верю! – Он уставился на Саперштейна. – Если она живет, то за счет чего?

- Мельчайшие питательные частицы, содержащиеся в атмосфере, - успокаивающе молвил Саперштейн.

- Идем! Это уже смешно, - Мастерс вскочил.

- Она впитывает частицы через поры, - тон Саперштейна был уверенным, с оттенком укора.

Джек, просматривавший записи, не последовал примеру работодателя, а сказал задумчиво:
- Некоторые из исправлений поразительны. Они варьируются от полного изменения, - как в случае с Лукрецием, - оригинального текста, до незначительных, порой едва уловимых, если можно так сказать, вмешательств в отрывок с тем, чтобы приблизить его к доктрине вечной жизни. Вопрос заключается вот в чем. Мы имеем дело с частным мнением одной жизненной формы или... или же уаб знает о вечности наверняка? Вот, к примеру, поэма Лукреция – да, она великолепна, она интересна как поэтическое творение, но, быть может, философия ее ошибочна? Кто знает... Это не моя специальность – я всего-то редактирую книги. Я их не пишу. Последнее, что может сделать хороший редактор – это начать перевирать автора. Но именно этим и занимается уаб или кто там остался от уаба.

И он умолк.

- Хотел бы я знать, добавил ли он что-то толковое, - сказал Саперштейн.

- Это вы о поэзии? Или о философии? С точки зрения поэтической, ну, или стилистической, вставки не лучше и не хуже оригинальных текстов. Вообще стиль уаба настолько смешался со стилем автора, что читатель, впервые взявший в руки такую книгу, разницы не заметит. Ни за что не подумаешь... – задумчиво протянул Снид.

- Я о философии.

- Ах, это... Одна и та же мысль повторяется в каждом издании. Смерти не существует. Мы уснем и проснемся для лучшей жизни. Да, если вы прочли Лукреция, считайте, и остальное освоили. Никаких отличий.

- Интересно, - Мастерс напряженно размышлял, - что будет, если переплести в уабр Библию.

- Уже сделано, - отозвался Снид.

- И?

- Нет, я, конечно, не успел одолеть ее всю. Но заглянул в послания апостола Павла к коринфянам. Там единственное изменение. Стих, начинающийся словами: «Говорю вам тайну...», написан заглавными буквами. А стих: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» повторяется десять раз, и тоже заглавными буквами. Уаб явно поддерживает автора, поскольку это его собственная философия... или, точнее, теология, - редактор продолжал, взвешивая каждое слово, - и все происходящее - не что иное, как богословский диспут между читателями и шкурой марсианского зверя, похожего и на свинью, и на корову. С ума сойти, - и Снид вновь уткнулся в заметки.

Мастерс заговорил, нарушив благоговейное молчание:
- И все-таки – есть у зверя достоверная информация или нет? Сами сказали – возможно, это не мнение одного животного, успешно борющегося со смертью, а истина!

- Вот что я думаю... – начал Снид. – Уаб не просто научился избегать смерти, нет – он фактически является доказательством собственной проповеди. Убитым, разъятым, ставшим материалом для переплетов – он победил смерть. Он живет. Той жизнью, которая по его представлениям светлее этой. Это вам не просто упрямая скотина, это существо, на деле исполнившее то, в чем мы до сих пор сомневаемся. Да, он знает истину. Он сам – истина. Факты говорят за себя. И я начинаю им верить.

- Загробная жизнь для него, - возразил Мастерс, - не означает непременную загробную жизнь для нас с вами. Уаб, как любезно отметил мистер Саперштейн, уникальное животное. Ни одна из остальных жизнеформ Терры, Марса или Луны не обладает шкурой, способной после смерти питаться атмосферными микрочастицами. Даже если он мо...

- Какая жалость... и поговорить со шкурой нельзя, - прервал его Саперштейн. – А мы ведь пытались с того момента, как заподозрили правду. Но так и не нашли способа...

- Зато мы нашли, - парировал редактор. – На самом деле эксперимент уже поставлен. Я напечатал одно простое предложение: «Уаб, подобно другим существам, смертен», и переплел странички в уабр. Потом просмотрел то, что получилось. Взгляните на изменение, - и он протянул начальнику тонкую, со вкусом изданную книжку. – И прочтите нам.

Мастерс прочел вслух:
- «Уаб, подобно другим существам, бессмертен»... – он вернул книгу Сниду. – Ничего особенного, приставка появилась. Букву туда, букву сюда...

- Так ведь по смыслу это бомба! Глас из могилы, если можно так выразиться. Нет, вы вдумайтесь – шкура мертва, ибо мертв ее хозяин. Черт побери, это практически стопроцентное свидетельство потустороннего существования!

- Вообще-то есть одна вещь... – промямлил Саперштейн, - уж не знаю, как и сказать, и относится ли это к делу... но марсианский уаб, со всеми его чудесными способностями, туповат. Например, объем головного мозга терранского опоссума составляет одну треть от кошачьего. А уаб... разделите мозг опоссума на пять и получите... хм.

Выглядел агент мрачно.

- «Последние будут первыми», - процитировал Снид. – Должно быть, недалекий уаб к ним относится. Будем надеяться, что так.

Мастерс остро на него взглянул:
- Вечной жизни хотите?

- Еще бы, - сказал редактор. – Все хотят.

- Только не я, - отрезал Мастерс. – У меня и в этой жизни проблем хватает. Последнее, о чем я мечтаю – стать обложкой книги или другой ерунды. – Однако в потаенном уголке его разума начали бродить мысли. Иные. О да, иные.

- Звучит как мечта уаба, - согласился Саперштейн. – Лежать себе тихонько на полке, год за годом, вдыхая крохотные частички, медитируя... или что там делают эти звери после смерти...

- Богословствуют, - предположил Снид. – Проповедуют. – Он повернулся к начальнику. – Полагаю, мы больше не будем использовать уабр для переплетов.

- Не для продажи, - согласился Мастерс. – Ни в коем случае. Но... – Опять в его голове замелькали смутные догадки – что-то тут зарыто такое... – А интересно, передаются ли чудесные свойства уабра предмету, который он защищает. Портьеры. Обивка аэромобиля... можно будет избежать смертельных исходов на пригородных направлениях. Подшлемники для солдат и бейсболистов. – Огромные возможности, и все же... Надо все обдумать, не торопясь.

- Так или иначе, - вмешался Саперштейн, - моя компания не станет выплачивать компенсацию. Брошюру мы уже выпустили, там были перечислены все характеристики сырья. И мы категорически не соглас...

- Ладно, запишем в убытки, - нетерпеливо отмахнулся от него Мастерс. – Оставим это. – И он обратился у Сниду: - Так он утверждает, во всех тридцати с лишним вставках, что загробная жизнь приятна?

- Именно. «И прикоснемся душою к небесным блаженствам...» - в этой строчке, якобы из Лукреция, вся идея.

- Блаженство, - повторил Мастерс, кивая. – Мы, конечно, не на Терре, а на Марсе. Но, думаю, тут нет разницы, жизнь есть жизнь, где бы мы ни находились. – И он снова, еще глубже, погрузился в размышления. – Так вот. Одно дело – абстрактно рассуждать о жизни после смерти. Люди это делают уже пятьдесят тысяч лет, а Лукреций к ним присоединился пару тысяч лет тому назад. Но лично меня больше интересует не Великая Философия, а маленькая шкурка и ее «эффект бессмертия»... Назовите другие издания в уабре, Снид.

- «Век разума» Томаса Пейна, - ответил Снид, заглянув в блокнот.

- Итог?

- Двести шестьдесят семь пустых страниц... да, где-то в середине еще стояло: «скукотища».

- Дальше.

- «Британника». Там уже не какие-то вставки, а целые статьи добавлены. Душа, реинкарнация, ад, проклятие, грех, бессмертие – вся энциклопедия в двадцати четырех томах превратилась в пособие по религиоведению, - редактор запнулся. – Продолжать?

- Да, да, - Мастерс слушал и думал одновременно.

- «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Текст нетронут, но между строк вставлена библейская цитата: «буква убивает, а дух животворит». Везде. «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Там Шангри-Ла превратилось в загробное видение, которое...

- Хватит, - сказал Мастерс. – Все понятно. На повестке дня вопрос – что делать? Ясно, что переплетать в этот материал книги невозможно – по крайней мере, те, с которыми уаб не согласен.

Однако в его мозгу забрезжила некая идея... скажем, более интимного употребления. И она превосходила все те, что касались книг, да и вообще неодушевленных предметов.

Как только он доберется до видеофона...

- Особенно примечательна, - продолжал Снид, - реакция уаба на сборник научных работ нескольких современных последователей Фрейда. Сами статьи остались в целости, однако в конце каждой он добавил: «Врач, исцелися сам». – Он ухмыльнулся. – Что-что, а чувство юмора у него имеется.

- Угу, - Мастерс уже не мог думать ни о чем, кроме жизненно важного звонка.


Вернувшись в офис «Обелиск Букс», Мастерс решил экспериментально проверить свои догадки. Он аккуратно обернул любимую чайную пару – желтенькую чашку и блюдце марки «Ройял Альберт» - в уабр. Затем, с трудом пересилив себя, положил сверток на пол и со всей силы на него наступил.

Чашка уцелела. Ни хруста, ни звона.

Он развернул сверток и осмотрел чашку. Да! То, что обернуто в уабр, разрушить нельзя!

Довольный, он уселся за стол и снова стал думать.

Покрытие из уабра сделало хрупкую вещь вечной. Доктрина вечной жизни уаба оправдала себя – так, как и ожидалось. Он снял трубку видеофона и набрал номер своего юриста.

- Это по поводу моего завещания, - сказал он человеку на той стороне экрана. – Того, что я сделал несколько месяцев тому назад. Хочу включить в него дополнительный пункт.

- Да, мистер Мастерс. Весь внимание.

- Совсем малюсенький, - промурлыкал президент. – Насчет гроба. Мои наследники обязуются обить весь гроб – верх, бока и низ – уабром от компании «Совершенство, Инк.». Хочу отправиться на встречу с Творцом одетым, так сказать, в уабр. Произвести приятное впечатление, - и Мастерс рассмеялся, однако голос его звучал совершенно серьезно. Адвокат это понял.

- Как пожелаете, - ответил он клиенту.

- И вам рекомендую то же самое, - сказал Мастерс.

- Зачем?

- Загляните в полную домашнюю справочную библиотеку по медицине. Она выйдет в следующем месяце. И обязательно купите в уабровом переплете. Это нечто особенное.

Мастерс снова вообразил обитое уабром последнее пристанище. Глубоко под землей, в нем лежит его тело, а бывшая шкура растет... Растет...

Интересно, что сотворит с ним уаб.

Особенно по прошествии нескольких веков.

=======

000. М. Десятова (Школа перевода В. Баканова)

По обложке

• Не хочу я с ним встречаться, мисс Хэнди, – кипятился пожилой директор «Обелиск Букс». – Издание уже в печати, если в тексте ошибка, мы все равно ничего не сможем исправить.
• Но мистер Мастерс, – возразила мисс Хэнди, – ошибка очень серьезная. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава целиком…
• Я читал его письмо, я разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну кабинета и окинул мрачным взглядом иссушенную, выщербленную марсианскую поверхность, на которую смотрел уже не первое десятилетие.
«Пять тысяч отпечатанных и переплетенных экземпляров. Половина в шкуре марсианского уаба с золотым тиснением. Изысканнее и дороже этого переплета не найти. Мы и так издаем себе в убыток, а тут еще…»
На его столе лежала книга. Лукреций, «О природе вещей», в высокопарном переводе Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно перелистал хрусткие белые страницы. «Кто бы мог предположить, что на Марсе найдется знаток такого древнего текста?» А ведь дожидающийся в приемной посетитель лишь один из восьмерых, писавших и звонивших в «Обелиск Букс» по поводу спорного фрагмента.
Спорного? Нет, никаких споров, все восемь местных латинистов правы. Главное теперь – замять все по-тихому, заставить их забыть о нестыковке, встретившейся в обелисковом издании.

• Хорошо, пусть войдет, – велел Мастерс секретарю, нажав кнопку интеркома. Иначе этот настырный тип не уберется никогда, так и пропишется в приемной. Ученые все такие, терпение у них, видимо, безграничное.

Дверь открылась, впуская высокого седого мужчину с портфелем и в старомодных очках, какие носили на Земле.

• Благодарю, мистер Мастерс, – произнес он, входя. – Позвольте объяснить, почему моя организация придает такое значение допущенной опечатке.

Он присел к столу и резким движением расстегнул «молнию» на портфеле.

• Мы все-таки колония. Все наши ценности, нравы, артефакты и обычаи родом с Земли. ОБАНА считает, что ваше издание…
• ОБАНА? – переспросил Мастерс, внутренне застонав, хотя название ему ни о чем не говорило. Наверняка очередная злопыхательская контора, отслеживающая все здешние и доставляемые с Земли публикации.
• Общество блюстителей аутентичности и неподдельности артефактов, – расшифровал Брэндис. – У меня с собой подлинное, правильное земное издание «О природе вещей» – в переводе Драйдена, как и ваше местное.

«Он произносит “местное” с такой брезгливостью, – мрачно подумал Мастерс, – будто «Обелиск Букс» занимается каким-то заведомо грязным делом».

• Давайте сопоставим. Вот, смотрите, мой экземпляр… – Брэндис выложил на стол и раскрыл потрепанную книгу земного издания. – Никаких искажений. А вот, сэр, ваш экземпляр, тот же самый фрагмент.

Рядом с облезлым синим томиком легла переплетенная в элегантную шкуру уаба книга, выпущенная «Обелиск Букс».

• Подождите, я приглашу редактора. – Мастерс нажал кнопку интеркома. – Попросите, пожалуйста, ко мне Джека Снида.
• Да, мистер Мастерс.
• В подлиннике, – продолжил Брэндис, – мы видим следующий стихотворный перевод с латыни.

Он зачитал, неловко откашлявшись:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо*.

• ---------------сноска---------------
• Перевод с латинского Ф. Петровского.
• ---------------------------------------

• Я знаю отрывок, – оборвал уязвленный Мастерс. Этот тип еще поучать его собрался, как школьника!
• Из вашего издания, – перешел к сути Брэндис, – эта строфа изъята и заменена следующими сомнительными строками бог весть чьего авторства. Позвольте…

Ухватив роскошный обелисковый том, переплетенный в шкуру уаба, он долистал до нужного места и процитировал:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
Разом узрим и постигнем мы то, что земному уму недоступно:
Ждут нас великие в мире ином приключенья,
Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока.

Брэндис с шумом захлопнул книгу.

• Самое возмутительное, что смысл этой строфы диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда она взялась? Кто-то ведь должен был ее сочинить. Драйден этого не писал, Лукреций тоже.

Брэндис сверлил издателя взглядом, будто выпытывая признание в авторстве.
В открывшуюся дверь вошел редактор издательства, Джек Снид, и произнес сокрушенно:

• Он прав. И это не единственное изменение в тексте, их там около тридцати. Я перелопатил всю книгу, как только посыпались письма. А теперь проверяю по осеннему каталогу другие недавно вышедшие из печати. Там тоже встречаются поправки.
• Вы последним вычитывали текст перед отправкой на печать. Были там ошибки? – спросил Мастерс.
• Ни единой, – заверил Снид. – Кроме того, я лично вычитываю гранки, там тоже ничего. Изменения появляются только в уже переплетенной книге, как это ни абсурдно. Если точнее, в экземплярах с уабьим переплетом. С обычными, теми, что в картонной обложке, все в порядке.
• Но ведь это один и тот же тираж, – недоуменно заморгал Мастерс. – Мало того, изначально мы не планировали эксклюзивный подарочный переплет, эта мысль возникла в последнюю минуту, и маркетинговый отдел предложил переплести половину тиража в шкуру уаба.
• По-моему, – проговорил Джек Снид, – пора уже разобраться подробнее, что такое эта шкура.

Через час пожилой директор вместе с редактором Джеком Снидом сидел перед Лютером Саперштейном, коммерческим представителем кожевенной фирмы «Волосок к волоску». Именно у них издательство «Обелиск Букс» заказывало шкуру уаба для переплетов.

• Прежде всего, – деловым тоном осведомился Мастерс, – что из себя представляет уабья шкура?
• Если вкратце, – начал Саперштейн, – не вдаваясь в подробности, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, господа, яснее вам не стало, однако от этого уже можно отталкиваться, на таком фундаменте уже можно строить дальнейшие, более весомые рассуждения. Давайте я расскажу вам, что такое собственно уаб. Его шкура ценится, помимо всего прочего, за редкость. А редкость объясняется тем, что уаб крайне нечасто гибнет. То есть умертвить уаба почти невозможно, даже больного или старого. Но и в тех случаях, когда уаб умирает, шкура его живет. И благодаря этой своей особенности она незаменима в отделке помещений или, как в вашем случае, в изготовлении переплетов для сокровищ литературы, призванных остаться в веках.

Мастерс вздохнул и посмотрел поскучневшим взглядом в окно, не слушая монотонно бубнящего Саперштейна. Сидящий рядом молодой энергичный редактор что-то черкал в блокноте, постепенно мрачнея.

• По вашей просьбе – заметьте, это вы к нам обратились, не наоборот, – продолжал Саперштейн, – мы отгрузили вам партию отборных шкур из нашего ассортимента. Эти живые шкуры лоснятся и переливаются, ни на Марсе, ни на Земле ничего подобного вы не сыщете. Любая царапина, любая потертость заживает на них сама. От месяца к месяцу подшерсток густеет, и обложки ваших томов делаются все роскошнее, а значит ценнее. Через десять лет роскошный мех переплетенных в уабью шкуру книг…
• Значит, шкура живет своей жизнью, – прервал его Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его почти невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все тридцать с лишним поправок в текстах наших книг связаны с бессмертием. Типичный пример с Лукрецием. Оригинал учит, что человек смертен, и даже обретя загробную жизнь, все равно не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого откуда-то возникает непонятная новая строфа, которая провозглашает дальнейшую жизнь, вытекающую из нынешней, – в полном противоречии со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Треклятый уаб пропихивает в чужие книги свою философию. Вот так, ни больше ни меньше.

Снид умолк и принялся снова черкать в блокноте.

• Как может шкура, – недоумевал Мастерс, – пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, корешки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Даже если переплет из этой чертовой шкуры действительно живой, во что мне не верится. – Он грозно взглянул на Саперштейна. – Если она живая, то чем питается?
• Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, – не моргнув глазом ответил Саперштейн.
• Пойдемте. – Мастерс поднялся. – Чушь какая.
• Она всасывает частицы, – с видом оскорбленного достоинства пояснил Саперштейн. – Через поры.

Джек Снид, не вставший вместе с начальством, задумчиво смотрел в блокнот.

• Среди измененных текстов есть просто потрясающие. Бывает, что изначальный кусок переписывается полностью, и авторская мысль меняется на противоположную, как в случае с Лукрецием, а бывает более тонкая, почти незаметная правка, если можно так выразиться, когда оригинал больше поддерживает доктрину вечной жизни. Вопрос вот в чем: перед нами субъективное мнение отдельно взятой формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция – она великолепна, красива, интересна как поэзия. Но с философской точки зрения она, может быть, ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет править авторский текст по своему вкусу. А уаб, то есть оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.

Снид замолчал.

• И насколько достойна его правка, позвольте полюбопытствовать?
• С поэтической точки зрения? Или с философской? В поэтическом и литературном, стилистическом плане эти изменения не улучшают и не портят оригинал, они настолько сливаются с авторским текстом, что незнакомый с ним читатель ничего не уловит. И ни за что не заподозрит в авторстве шкуру, – добавил он с горечью.
• Я имел в виду, в философском отношении.
• В философском отношении уаб методично внушает нам одну и ту же идею: смерти нет. Мы засыпаем и пробуждаемся к лучшей жизни. Что у Лукреция, то и в остальных, одного примера достаточно.
• Интересно, – задумчиво протянул Мастерс, – а что будет, если переплести в уабью шкуру Библию?..
• Я попробовал, – кивнул Снид.
• И?
• Прочитать целиком, мне, конечно, некогда было, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Там всего одна поправка. В стихе, который начинается: «Говорю вам тайну…», все переписано заглавными буквами. А строки «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» повторяются десять раз кряду, целых десять раз, и все заглавными. Уаб, судя по всему, полностью согласен, это же его философия, точнее, теология. По сути, имеет место богословский диспут, – взвешивая каждое слово, добавил Снид, – между читателями и шкурой марсианского животного, похожего на помесь хряка и коровы. Странно.

Он вернулся к своим заметкам.
Повисла напряженная пауза.

• Вы хотите сказать, что уаб располагает данными, недоступными для непосвященных? – уточнил Мастерс. – Возможно, перед нами, как вы говорили, не субъективное мнение отдельно взятого животного, научившегося избегать смерти, а самая что ни на есть истина?
• Я думаю так: уаб не просто научился избегать смерти, а последовал собственным заветам. Его убивают и свежуют, но шкура, превращенная в книжную обложку, попирает смерть. Он продолжает жить. Лучшей, как ему представляется, жизнью. Перед нами не просто местная форма существования со своим предвзятым мнением, а организм, сумевший воплотить то, насчет чего мы еще сомневаемся. Конечно, уаб не голословен. Он живое доказательство собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен им верить.
• Хорошо, для него, возможно, жизнь вечна, – возразил Мастерс, – но это не значит, что для остальных тоже. Уаб, как подсказывает нам мистер Саперштейн, уникум. Ни у одного другого живого существа ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле шкура не выживет отдельно от тела, питаясь взвешенными в атмосфере микроскопическими частицами. Если он на это способен, не значит…
• Жаль, что со шкурой нельзя пообщаться, – подал голос Саперштейн. – В нашей фирме неоднократно пытались, с тех пор, как обнаружили факт посмертного существования. Но способа так и не нашли.
• А мы в издательстве, – выступил Снид, – нашли. На самом деле я уже провел эксперимент. Я напечатал книгу с одной строчкой: «Уаб, не в пример другим живым существам, бессмертен» – и переплел в уабью шкуру, а потом перечитал. Текст изменился. Вот. – Он протянул Мастерсу тоненькую книжицу в элегантной обложке. – Прочтите.

Мастерс зачитал вслух: «Уаб, в пример другим живым существам, бессмертен».

• Он убрал только «не», правка незначительная, всего две буквы.
• Однако в смысловом отношении, – возразил Снид, – это бомба. Нам поступает ответ, так сказать, из загробного мира. Ведь по сути, технически, шкура уаба мертва, потому что мертв отрастивший ее уаб. Следовательно, у нас в руках почти неоспоримое доказательство существования разумной жизни после смерти.
• Тем не менее, есть одно «но», – нерешительно проговорил Саперштейн. – Мне жаль об этом упоминать, я не знаю, какое отношение данный факт имеет к вышеизложенному. Но марсианский уаб, при всех его невероятных и даже мистических способностях к выживанию, с точки зрения разума совершенно туп. У земного опоссума, например, объем мозга в три раза меньше, чем у кошки. Так вот, у уаба мозг в пять раз меньше, чем у опоссума.
• Что ж, – не сдавался Снид, – в Библии сказано: «Последние станут первыми». Возможно, примитивный уаб подходит именно под эту категорию. Будем надеяться.
• Вы хотите вечной жизни? – взглянул на него Мастерс.
• Конечно. Все хотят.
• Я нет, – решительно заявил Мастерс. – Мне и без того проблем хватает. Существовать дальше в виде книжного переплета или еще в каком виде… Увольте!

Однако в глубине его сознания заворочалась другая мысль. Диаметрально противоположная.

• Да, это, скорее, по-уабьи, – признал Саперштейн. – Превратиться в книжный переплет, лежать себе полеживать на полке, год за годом, всасывая мельчайшие частицы из воздуха. И медитировать. Или чем там занимаются уабы после смерти.
• Богословствуют, – ответил Снид. – Проповедуют. Я так понимаю, больше мы книги в уабью шкуру не переплетаем? – уточнил он у начальства.
• На продажу нет. Но… – Мастерса не покидало убеждение, что какую-то пользу из шкуры все же извлечь можно. Интересно, переносит ли она ту же повышенную способность к выживанию на все, во что превращается? Скажем, на оконные шторы? Или обивку летающей машины – вдруг благодаря ей исчезнет смертность на автотрассах? А подкладка для шлемов спецназа? Или бейсбольных?

Возможности вырисовывались безграничные… Хотя и расплывчатые. Нужно обдумать все как следует, поразмыслить на досуге.

• В любом случае, – услышал он голос Саперштейна, – моя фирма решительно отказывается от выплаты компенсации, поскольку характеристики уабьей шкуры открыто изложены в нашем буклете за этот год. Мы категорически…
• Хорошо, – раздраженно отмахнулся Мастерс, – убытки так убытки. Пусть их. – Он повернулся к Сниду. – Значит, она ясно утверждает, во всех тридцати с лишним исправленных фрагментах, что жизнь после смерти приятна?
• Именно. «Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока». Все здесь, в этой строчке, всунутой в трактат Лукреция.
• Блаженство, – повторил Мастерс, кивая. – Мы, правда, не на Земле, а на Марсе. Но я, думаю, это неважно, уаб имеет в виду просто жизнь, безотносительно места проживания. – Он снова погрузился в мрачное раздумье. – Мне кажется, заниматься абстрактными рассуждениями о «жизни после смерти» можно сколько угодно, люди толкут эту воду в ступе уже пятьдесят тысяч лет. Гораздо больше общей философской картины меня интересуют конкретные способности уабьей шкуры, бессмертие, которое она в себе несет. Какие еще книги вы в нее переплетали? – обратился он к Сниду.
• Том Пейн, «Век разума», – сверившись со списком, ответил тот.
• И что в результате?
• Двести шестьдесят семь чистых страниц. И в середине одно-единственное слово – «бред».
• Продолжайте.
• «Британнику». Там ничего, по сути, не правилось, но добавились целые статьи. Про душу, про переселение душ, про ад, адские муки, грех, бессмертие… Весь двадцатичетырехтомник приобрел религиозную направленность. – Он оторвался от списка. – Продолжать?
• Конечно. – Мастерс слушал и одновременно размышлял.
• «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Текст не тронут, только периодически вставлена библейская строка: «буква убивает, а дух животворит». Еще «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла оказывается преддверием мира иного, который…
• Хватит, – остановил его Мастерс. – Мысль ясна. Вопрос в том, что с ней делать. Очевидно, что переплетать книги в эту шкуру мы не можем – по крайней мере, те, с которыми она расходится.

Перед ним уже замаячило другое применение, гораздо более корыстное, затмевающее все, что уабья шкура способна была дать или передать книгам и вообще любому неодушевленному предмету. Как только он доберется до телефона…

• Особенно любопытна, – продолжал тем временем Снид, – реакция на сборник трудов по психоанализу авторства одного из величайших фрейдистов нашего времени. Все статьи остались как есть, однако в конце каждой приписана одна и та же фраза. – Снид усмехнулся. – «Врачу, исцелися сам». Вот ведь чувство юмора!
• Да, – кивнул Мастерс, не переставая думать о телефоне и жизненно важном звонке, который он сделает.

Вернувшись в свой кабинет в «Обелиск Букс», Мастерс провел предварительный эксперимент, проверил свою теорию. Взяв из коллекции любимую чайную пару «Роял Альберт» желтого фарфора, он завернул ее в шкуру уаба. Затем, преодолевая сомнения и страх, он положил сверток посреди кабинета и изо всех своих немощных сил втоптал его в пол. Чашка не разбилась. Вроде бы. Развернув шкуру, Мастерс осмотрел фарфор. Да, правильно, живая уабья шкура защищает содержимое от уничтожения.
Удовлетворенный экспериментом, он уселся за стол и в последний раз проверил свои умозаключения. Оболочка из уабьей шкуры делает хрупкий, бренный предмет неуязвимым. Так воплощается на практике уабова доктрина бессмертного существования – в точности, как он и ожидал.
Мастерс снял трубку и набрал номер своего нотариуса.

• Я насчет завещания, – сообщил он, когда тот откликнулся. – Того, последнего, которое я составлял несколько месяцев назад. Хочу внести новый пункт.
• Да, мистер Мастерс. Слушаю.
• Небольшое дополнение, – промурлыкал Мастерс. – Касается гроба. Я прошу довести до сведения наследников, что гроб внутри должен быть со всех сторон – снизу, сверху и по бокам – обтянут шкурой уаба. От фирмы «Волосок к волоску». Я хочу отправиться к Создателю облаченным, так сказать, в шкуру уаба. Произвести достойное впечатление.

Он хохотнул непринужденно, однако тон его был донельзя серьезен. Нотариус это почувствовал.

• Как вам будет угодно.
• И вам советую, – продолжал Мастерс.
• Зачем?
• Посмотрите в полной медицинской энциклопедии, которую мы выпускаем в следующем месяце. Только возьмите издание, переплетенное в уабью шкуру, оно будет отличаться от обычного.

Мастерс снова представил себе гроб, обтянутый изнутри шкурой уаба. Вот он лежит в этом гробу глубоко под землей, а мех густеет, растет. Любопытно будет взглянуть, как отредактирует его первосортная уабья шкура…
Особенно через несколько столетий.