1 0lya - R
Мужской голос она различила еще в дверях.
«Бани!» – позвала Кэт как можно строже и, услышав в ответ крик сестры: «Да здесь я, здесь!» – бросила в холле куртку и поспешила в гостиную. Там, на диване, в легкой не по сезону и слишком открытой блузке, сидела сама златокудрая невинность, а рядом − соседский парень, Минц.
Новый сюжет нарисовался. Эдвард Минц, хилый юноша с невзрачной клочковатой растительностью на подбородке, был несколькими годами старше Бани. Он окончил школу позапрошлым летом, но в университет не попал. Миссис Минц уверяла, что у мальчика «японская болезнь», а когда Кэт спросила, что это такое, сообщила: “Молодые люди не выходят из своих комнат и отказываются принимать вызовы, которые бросает им жизнь”. Но Эдвард, похоже, заточил себя не в спальне, а на застекленной террасе, прямо против окон столовой дома Батисты. Как ни посмотришь – юноша, обхватив колени, все курит и курит в шезлонге подозрительные сигаретки.
Так, спокойно. По крайней мере, романа опасаться нечего. Бани заглядывается на крепких парней, вроде футболистов. Но порядок есть порядок.
– Ты же знаешь – нельзя приглашать гостей, когда ты дома одна.
– Гостей? – шумно запротестовала Бани, изумленно распахнув свои и без того большие глаза. На коленях она держала открытую тетрадку на пружинке. – У меня урок испанского!
– Урок?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликади говорила, мне нужен репетитор? И папа сказал: «Хорошо»?
– Да, но… – начала было Кэт и осеклась на полуслове.
«Отец уж точно не имел в виду какого-то соседского наркомана», – подумала она, но дипломатично промолчала.
– Эдвард, у вас особые успехи в испанском?
– Мэм, я учил испанский пять семестров.
Его обращение неприятно царапнуло Кэт: издевается он, что ли? Для «мэм» она была еще слишком молода.
– Я иногда даже думаю по-испански, – гордо добавил Эдвард.
Тут Бани захихикала – она всегда хихикала – и сказала:
– Мы уже много выучили?
Еще одна дурацкая привычка – любое утверждение превращать в вопрос. Кэт притворялась, что ее и вправду о чем-то спрашивают, и не упускала случая подколоть сестру:
– А мне откуда знать? Меня же дома не было!
– Что-что? – не понял самозваный репетитор.
– Проехали, неважно, – буркнула Бани.
– У меня были пятерки и пятерки с минусом во всех семестрах. Кроме последнего, но я не виноват. Я был в жутком стрессе!
– Всё это хорошо, но, когда сестра одна, отец запрещает, чтобы к ней приходили молодые люди.
– Это унизительно! – вспылила Бани.
– Придется пережить. Ладно, занимайтесь, я буду дома, – согласилась Кэт и вышла из гостиной.
«Грымза – un bitcho*?» – раздался за спиной громкий шепот сестры, а через секунду – назидательный голос Эдварда: «Грымза – она. Una bitcha*!» И оба прыснули от смеха.
Не такой уж ангелочек эта Бани, как все про нее думают.
Почему сестра появилась на свет, Кэт никогда не понимала. До четырнадцати лет мать она видела редко: хрупкая болезненная блондинка с удивленным взглядом, совсем как у Бани, перебиралась из одного санатория в другой. И вот в один прекрасный день родилась девочка. Кэт не могла себе представить, как родители на это решились. Может, они и не решались вовсе, а просто потеряли голову от страсти, что было еще труднее вообразить. Как бы то ни было, во время второй беременности у Теи Батиста обнаружился порок сердца. Или образовался, и она умерла, когда Бани не исполнилось и года.
В жизни Кэт мало что изменилось, матери и так почти никогда не было дома. А младшая ее и помнить не могла, хотя некоторыми жестами до оторопи напоминала мать – смиренно склоненной головой или привычкой очаровательно покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она училась подражать матери еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, часто повторяла: «Не могу смотреть на тебя без слез, Бани! Честное слово, ты просто копия бедной мамочки!»
А Кэт, крупная угловатая брюнетка, материнских черт не унаследовала. Приди ей в голову эта нелепость – обгрызать палец, кто назвал бы ее хорошенькой?
Una bitcha – вот кто она такая!
______________________________________
* Un bitchо – искажение испанского ругательство женского рода «una bitcha».
2 a zato krasiviy
Желчный характер
«Желчный характер», Энн Тайлер
Едва она вошла в дом, как вдруг ясно услышала чей-то мужской голос.
- Банни! – она постаралась, чтобы её голос звучал как можно строже.
- Я тут! – пропела в ответ Банни.
Кейт бросила жакет на сиденье в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на кушетке: копна светлых пушистых кудряшек, лицо – ну просто сама невинность, блузка с открытыми плечами, слишком легкая для такой погоды. А рядом с ней Минц, соседский мальчишка.
Эдвард Минц – это что-то новенькое. Он был на несколько лет старше Банни, болезненного вида, светло-русая растительность на подбородке, вся в проплешинах, будто от дерматоза. Он уже два года как окончил школу, но так и не поступил в колледж; его мать уверяла, что он болел «той самой японской болезнью». «И что это за болезнь?» - спрашивала Кейт, и миссис Минц на это отвечала: «Ну, это когда молодые люди закрываются у себя в комнате, и им ничего в жизни не надо». Вот только Эдвард просиживал целыми днями не в своей комнате, а на закрытой веранде, прямо перед окнами их столовой. Он проводил всё это время в шезлонге, обхватив руками колени, и попыхивал какими-то подозрительно маленькими сигаретами.
Ну что же, по крайней мере, их романа можно не опасаться, ведь Банни нравились парни спортивного телосложения. Однако в доме существовали свои правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь: никаких гостей, когда ты одна дома.
- Какие гости? – недоумённо воскликнула Банни, глаза её округлились. На коленях у неё лежала тетрадь на спиральной проволоке, открытая. – Мы занимаемся испанским!
- Правда?
- Я же спрашивала у папы, ты не помнишь? Сеньора Макгилликадди говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он разрешил?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но папа же не имел в виду соседа-марихуанщика. Но вслух Кейт этого не сказала. Это невежливо. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты так хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его два с половиной года.
Не понятно, то ли он выпендривался, то ли всерьез назвал её «мэм». В любом случае, это чересчур, она была слишком молода для этого.
Он добавил:
- Иногда я даже думаю по-испански.
Банни тихонько хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
- Я уже столько нового от него узнала? – Cказала она.
Другой её дурацкой привычкой было то, что она произносила утвердительные предложения как вопросительные. Чтобы позлить её, Кейт отвечала на них так, будто это действительно были вопросы. Поэтому она сказала:
- Понятия не имею, меня же тут с вами не было.
- Что? – не понял Эдвард, а Банни ему ответила:
- Не обращай на неё внимания.
- Каждый семестр я получал по испанскому пять, либо пять с минусом, - сказал Эдвард, - за исключением последнего класса, но это уже была не моя вина: мне помешали переживания личного характера.
- И всё же, - сказала Кейт, - Банни не разрешается принимать молодых людей, когда дома больше никого нет.
- Но это нечестно! – Воскликнула Банни.
- Что поделаешь, не повезло, - ответила ей Кейт, - продолжайте, я буду дома.
И вышла из комнаты. За своей спиной она услышала, как Банни шепчет:
- Ун сука.
- Ун-А сука, - поучительным тоном поправил её Эдвард.
Короткий взрыв хохота.
Банни считали милой, на самом деле характер у неё был отнюдь не такой ангельский, какой некоторые ей приписывали.
Кейт вообще не понимала, зачем она родилась.
У их мамы были светлые, с золотисто-розовым отливом волосы, глаза на выкате, прямо как у Банни, и слабое здоровье. Первые четырнадцать лет своей жизни Кейт редко её видела – она кочевала по всяким, как их называют, «зонам отдыха», это такие полу-парковки, полу-отели расположенные у дороги, где останавливаются на ночь туристы. Потом, наконец, родилась Банни. Кейт никак не могла понять, с чего её родители решили, что это была хорошая идея. А может, они об этом и не думали, может, это была минутная страсть? Но это было еще сложнее себе представить, Кейт не могла. В любом случае, то ли во время второй беременности обнаружились какие-то проблемы с сердцем, то ли проблемы начались как раз из-за этой беременности, но Теа Батиста умерла, когда Банни не было еще и года. Для Кейт это едва ли что-то изменило – она и раньше почти не видела свою мать. А Банни совсем не помнила её, хоть иногда она до жути точно повторяла её движения – например, она так же застенчиво поводила подбородком, и под ним при этом образовывалась такая же складочка. Или эта её привычка грызть ноготь на указательном пальце. Она будто изучала свою мать, пока сидела там, внутри. Тетя Тельма, сестра Теи, все время повторяла: «О, Банни, честное слово, мне хочется плакать всякий раз, как я вижу тебя. Ну, разве она не точная копия своей бедной матери!»
Кейт же наоборот, ни капельки не была похожа на маму. Смуглая, нескладная, с широкой костью, она выглядела бы смехотворно, если бы начала грызть палец. И никому в голову бы не пришло назвать её милой.
Уна сука, вот кто такая Кейт.
3 Abacus
Девушка со скверным характером
отрывок из романа Энн Тайлер «Девушка со скверным характером»
Едва переступив порог дома, она отчётливо услышала мужской голос.
-Банни! - окликнула она как можно строже.
-Я тут! - отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на тумбу в прихожей и направилась в гостиную. Банни с этакими легкомысленными золотистыми локонами, невинным личиком, в блузке с открытыми плечами, надетой явно не по погоде, сидела на кушетке, а рядом с ней - этот Минц из соседнего дома.
Вот так новость. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни и имел какой-то нездоровый вид; бежевая клочкообразная поросль у него на подбородке казалась Кейт похожей на лишайник. Он окончил среднюю школу два года назад, но в колледж так и не уехал; его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь». «Что это за болезнь такая?», - спросила Кейт, на что Миссис Минц ответила: «Из-за неё молодые люди запираются в своих спальнях и становятся затворниками». Только вот Эдвард, судя по всему, предпочитал затворничать не в спальне, а на застеклённой веранде, обращённой к окну столовой семьи Баттиста, из которого было видно, как он сутки напролёт сидит на шезлонге, обхватив колени, и покуривает подозрительно миниатюрные сигаретки.
Так, ладно: по крайней мере, любовная связь исключена. (Банни сходила с ума по футболистоподобным). Но всё же стоило напомнить о регламенте, поэтому Кейт сказала:
-Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе нельзя принимать гостей в отсутствие взрослых.
-Принимать гостей! – воскликнула Банни, недоумённо округлив глаза. Она подняла с колен открытую тетрадь на пружине. – У меня урок испанского!
-Да ну?
-Я говорила с папой, помнишь? Сеньора МакДжилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я поговорила с папой, и он согласился?
-Да, но…- начала было Кейт.
Да, но соглашался он явно не на юного курильщика марихуаны, живущего по соседству. Однако Кейт не произнесла этого вслух. (Тактический ход). Вместо этого она обратилась к Эдварду:
-Ты свободно владеешь испанским, Эдвард?
-Да, мэм, я учил его пять семестров, - ответил он. Она не уловила, с издёвкой было сказано это «мэм» или всерьёз. Как бы то ни было, оно её взбесило; она всё-таки ещё не старуха. Эдвард добавил:
-Иногда я даже думаю на испанском.
Услышав это, Банни хихикнула. Она вообще хихикала по каждому поводу.
-Он уже многому меня научил? - сказала она.
Произнесение утвердительных предложений с вопросительной интонацией – одна из несносных привычек Банни. Кейт любила поддразнивать её, делая вид, что и впрямь принимает их за вопросы, поэтому сейчас она ответила:
-Мне-то откуда знать? Вы же тут были без меня.
Эдвард переспросил:
-Что?
Банни ответила ему:
-Просто не обращай на неё внимания?
-У меня «А» и «А с минусом» по испанскому за все семестры, - сказал Эдвард, - кроме выпускного, да и то не по моей вине. У меня тогда был стресс.
-И всё-таки, - сказала Кейт, - мы не разрешаем Банни принимать гостей мужского пола в наше отсутствие.
-Послушай! Это же унизительно! – вскричала Банни.
-Считай, что тебе не повезло, - ответила ей Кейт. – Счастливо оставаться; я буду в соседней комнате.
Сказав это, она вышла.
И услышала, как Банни пробубнила ей вслед:
-Ун суко.
-Уна сукА, - поправил её Эдвард назидательным тоном.
Оба истерично захихикали.
Да уж, вопреки представлениям окружающих, Банни была далеко не душкой.
Кейт всегда недоумевала, как так вышло, что Банни вообще была. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с розово-золотистыми волосами и сияющими глазами, которые унаследовала Банни, - всё время вплоть до четырнадцатилетия Кейт слонялась по всевозможным «местам отдыха», как их тогда называли. И тут вдруг родилась Банни. Кейт было сложно вообразить, какими путями родители пришли именно к такому решению. А может, никаких решений они вообще не принимали, и всему виной была слепая страсть. Но такой вариант был ещё более невообразимым. Как бы то ни было, во время второй беременности у Теа Баттиста обнаружился некий порок сердца, а может, именно беременность его и спровоцировала, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Со смертью матери в жизни Кейт почти ничего не изменилось – она и до тех пор ощущала её отсутствие постоянно. А Банни совсем не помнила мать, но несмотря на это, некоторые её манеры были поразительное схожи с материнскими: например, привычка в задумчивости морщить подбородок и изящно покусывать кончик указательного пальца. Как будто она наблюдала за матерью из утробы. Их тётя, Тельма, сестра Теа, то и дело говорила: «Ох, Банни, не могу на тебя смотреть без слёз, честное слово. Ты поистине живой портрет своей покойной матушки!»
А вот Кейт ни капли не была похожа на мать. Смуглая, ширококостная простушка. Покусывающая палец Кейт выглядела бы нелепо, и никто никогда не называл её душкой.
Кейт была уна сука.
Примечания:
Оценки «А» и «А с минусом» в системе оценивания знаний, используемой в США, соответствуют оценке «5» в пятибалльной системе (наивысший балл).
Ун/уна: un - неопределённый артикль в испанском языке, употребляющийся с существительными мужского рода; una - неопределённый артикль в испанском языке, употребляющийся с существительными женского рода; существительные мужского рода в испанском обычно оканчиваются на –о; существительные женского рода в испанском обычно оканчиваются на –а.
4 Absinthe
C порога услышав мужской голос, Кейт крикнула грозно:
— Банни!
— Мы тут! — Откликнулась сестра.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и направилась в гостиную. Златокудрая Банни — сама невинность — в легкой не по сезону блузке с открытыми плечами устроилась на диванчике. Рядом с ней сидел парнишка Минцев.
Это уже что-то новенькое! Эдвард Минц — молодой человек не слишком цветущего вида был на несколько лет старше Банни. Скудная пепельно-русая растительность на его лице напоминала Кейт лишайник. Эдвард окончил школу два года назад, но в колледж так и не поступил — из-за «японской болезни», как говорила миссис Минц. Когда Кейт поинтересовалась, о какой болезни речь, та пояснила: «Из-за которой подростки запираются в своих комнатах и не желают ничего делать». Эдвард вёл себя не совсем так, он проводил время не в комнате, а на застекленной террасе. Из окна столовой Кейт часто замечала его там: взобравшись на тахту и обхватив колени, он покуривал подозрительного вида сигаретки.
Ну, по крайней мере, романом тут не пахнет – слабостью Банни были атлеты. Но правила есть правила, так что Кейт пришлось напомнить:
— Банни, ты же знаешь: никаких развлечений без присмотра.
— Развлечений?! — Банни округлила глаза. — Я занимаюсь испанским!
— Разве?
— Я говорила папе, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор, я спросила папу, и он разрешил?
— Да, но… — начала Кейт.
Да, но он точно не имел виду убивающегося по травке недоросля из дома по соседству. Нет, Кейт не произнесла этого вслух – дипломатия. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты что же, правда, хорошо знаешь испанский?
— Да, мэ-эм, я изучал его пять семестров.
Кейт не была уверена, говорил ли он своё «мэ-эм» всерьёз, или просто прикалывался. В любом случае, это её задело — она же не старуха какая-нибудь. Эдвард же добавил:
— Порой я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Банни хихикала по любому поводу.
— Он уже многому меня научил? — сказала она.
Другой её докучливой привычкой было говорить любые фразы с вопросительной интонацией. Кейт часто подкалывала сестру, реагируя так, будто та действительно спрашивает о чём-то. Вот и сейчас она ответила:
— Я бы знала, если бы всё это время была рядом.
— Что? — не понял Эдвард, на что Банни сказала ему:
— Не обращай внимания?
— У меня в каждом семестре было «отлично» по испанскому, — продолжил Эдвард. — Не считая выпускного класса, но там не я виноват, просто сказался, типа, стресс.
— И всё же, Банни не разрешается приглашать в гости мальчиков, когда в доме больше никого нет, — Кейт была непреклонна.
— Но это же унизительно! — Запротестовала Банни.
— Такова жизнь, — ответила Кейт. — Занимайтесь, я буду рядом.
Выходя из комнаты, Кейт услышала, как Банни пробормотала:
— Ун стервозо.
— У-на стерво-за, — поправил её Эдвард наставительным тоном.
И подростки зашлись в приступе беззвучного хохота.
Банни вовсе не была той милой девочкой, какой её считали все вокруг.
Кейт так до конца и не понимала, откуда та, вообще, взялась. Четырнадцать лет после рождения Кейт, мать — тихая хрупкая блондинка, с такими же, как у Банни, сияющими глазами — провела, кочуя по разным «санаториям», как она их называла. А потом вдруг – раз, и появилась Банни. Кейт не могла представить, как родители решились на такое. А может, это было не сознательное решение, а внезапно вспыхнувшая страсть… Но такое представить было ещё труднее. Так или иначе, во время второй беременности у Теа Батисты обнаружилась болезнь сердца. Не исключено, что беременность и была причиной недуга, унесшего жизнь матери прежде, чем Банни отпраздновала свой первый день рождения. Кейт тяжело переживала уход человека, который был рядом всю её жизнь. Банни же, хоть и вовсе не помнила мать, росла до жути на неё похожей — те же жесты, тот же скромно потупленный взгляд, та же привычка грызть самый кончик ногтя на указательном пальце… Похоже, этому она научилась у матери, ещё находясь в утробе. Сестра Теа, тётя Тельма, всегда рыдала при виде Банни, приговаривая: «О, крошка, ты просто копия своей несчастной матери!»
Кейт же была совсем не похожа на мать: смуглая, ширококостная, грубоватая. Она не грызла ногти, это выглядело бы глупо, и никто не называл её милой.
Кейт была уна стервоза.
5 acab
Едва переступив порог собственного дома, она отчетливо услышала мужской голос. «Банни?» ─ самым строгим тоном позвала она.
«Я здесь!» ─ отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку в прихожей и заглянула в гостинную. Банни сидела на диване – обрамленная ореолом золотых кудряшек она была ангелом во плоти, лишь струящаяся кофточка из совершенно другого времени года предательски оголяла плечо. Рядом сидел соседский парень по фамилии Минц.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет, с виду – сущий доходяга, а жиденькая бородка мышиного цвета напомнила Кейт лишайник. Окончив школу позапрошлым летом, он так и не смог уехать в колледж. Мать заключила, что у сына «та японская болезнь». «Что за болезнь?» ─ поинтересовалась Кейт. Миссис Минц отвечала: «Та болезнь, от которой молодые люди становятся затворниками собственных спален и отказываются идти по жизни». Эдвард похоже фортифицировал не спальню, а застекленную веранду, что как раз упиралась в окна столовой Батистов. Денно и нощно он нес свою вахту там, на шезлонге, обнимая колени и попыхивая подозрительно маленькой папироской.
Прекрасно, по крайней мере романтическую подоплеку смело исключаем (слабостью Банни были парни из футбольной команды). Однако правила – на то и правила, поэтому Кейт произнесла: «Банни, ты же знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты дома одна».
«Гостей!» – завопила Банни, округлив от изумления глаза. Она демонстративно выставила вперед тетрадь, что лежала в раскрытом виде у нее на коленях: «У меня урок испанского!»
─ У тебя что?
─ Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он согласился?
─ Да, но... ─ начала Кейт.
Да, но он вряд ли имел в виду сопляка-соседа, балующегося травкой. Кейт не произнесла этого вслух (чувство такта). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Сводобно владеешь испанским, Эдвард?»
«О, да, мэм. Кончил пять семестров», ─ сказал он. Она не поняла, его «мэм» было вежливым или дерзким. Так или иначе, подобное обращение было возмутительным, ведь она не настолько стара. Он продолжил: «Иногда я даже думаю по-испански».
После этой фразы Банни захихикала. Банни хихикала по любому поводу. «Он уже многому меня научил?» ─ сказала она.
Еще одна привычка Банни, которая жутко раздражала, ─ делать из утверждений вопросы. Кейт обожала поддевать сестру, делая вид, будто это действительно был вопрос, поэтому сказала: «Откуда мне знать? Меня тогда не было дома».
Эдвард спросил: «Что?» ─ «Просто игнорируй ее?» ─ ответила ему Банни.
«По испанскому я получал только пятерки или пятерки с минусом в каждом семестре, ─ сказал Эдвард, ─ за исключением выпускного класса, в этом нет моей вины. Я тогда переживал небольшой стресс».
«Все равно, ─ сказала Кейт, ─ Банни запрещено приводить парней, когда никого больше нет дома».
«Как унизительно!» ─ воскликнула Банни.
«Не повезло! ─ ответила Кейт, ─ продолжайте. Я буду рядом». И ушла.
Она услышала, как Банни прошептала ей в спину на коверканном испанском: «Вот же сука».
Эдвард менторским тоном тут же откорректировал грамматику. И они оба сдавленно засмеялись.
Банни была отнюдь не такой милой, какой ее все считали.
Кейт никогда особо не понимала, для чего понадобилась Банни. Мать – сухопарая, блеклая блондинка, со следами розовой краски на желтых волосах, и такими же пустыми глазами, как у Банни ─ первые 14 лет жизни дочери потеряла в ворохе выписок из так называемого «дома отдыха», в который ее снова упекали. Затем совершенно внезапно родилась Банни. Кейт сложно было представить, как родителям пришла в голову такая замечательная идея. Возможно, они специально не готовились. Возможно, они поддались порыву безрассудной страсти. Представить такое было еще сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность обнаружила у Теи Батисты порок сердца или, быть может, послужила тому причиной. До первого дня рождения Банни она не дожила. Со смертью матери в жизни Кейт вряд ли что-то поменялось, она всегда была предоставлена самой себе. Банни совсем не помнила мать, что, однако не мешало ей в точности копировать мимику – чопорно прижимать подбородок к шее, например, или унаследовать привычку очаровательно покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она изучила мать изнутри, когда была в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, все время повторяла: «О, Банни, клянусь, я не могу смотреть на тебя без слез. Ты – воплощение своей бедной матушки!»
Кейт, напротив, нисколько не походила на мать. Кейт была смуглой, крупной, неудобной. Начни она грызть ногти, смотрелось бы это глупо. Никто и никогда не называл ее милой.
Кейт была «сука».
6 Agrippina
Она едва переступила порог дома, как услышала голос; и он был явно мужской.
- Банни, - как можно строже окликнула она.
- Я здесь! – пропела в ответ Банни.
Бросив жакет на скамью в прихожей, Кэт устремилась в гостиную. На кушетке, вся в пене золотистых кудряшек, с ангельски-невинным выражением лица и в маечке с открытыми плечами, слишком легкой для этого времени года, сидела Банни; а рядом пристроился этот соседский мальчишка Минц.
Этого только не хватало. Эдвард Минц был немного старше Банни. Молодой человек отличался нездоровым видом и клочковатой растительностью на подбородке. Кет она напоминала лишайник. Школу Минц закончил еще два года назад, но в колледж так и не собрался. Его мать утверждала, что он подхватил эту «японскую болезнь». «Что это за болезнь?» - поинтересовалась тогда Кэт, и миссис Минц объяснила: «Это когда молодые люди запираются у себя в комнате и не желают серьезно думать о жизни». Похоже, Эдвард все же предпочел комнате застекленную террасу напротив окон столовой в доме Батиста, так что они ежедневно могли наблюдать за тем, как он сидит в шезлонге, обхватив колени и затягиваясь подозрительно тонкими сигаретами.
Ну ладно: по крайней мере, обойдется без романов. (Банни питала слабость к парням спортивного типа). Тем не менее, правила есть правила, и поэтому Кэт произнесла:
- Банни, ты же знаешь – никаких развлечений, когда ты дома одна.
- Развлечений! – воскликнула Банни, округляя глаза и придавая им изумленное выражение. Она воздела вверх тетрадь, которая была открыта и лежала у нее на коленях.
- У меня урок испанского!
- Что?
- Мы же говорили об этом с папой, помнишь? Синьора МакГилликуди сказала, что мне нужен репетитор. Тогда я спросила у папы, и он разрешил.
- Да, но… - начала, было, Кэт.
Да, но он определенно не имел в виду какого-нибудь обкурившегося соседского оболтуса. Этого Кэт, однако, произносить не стала. Из дипломатических соображений. Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Вы так хорошо говорите по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, учил его пять семестров, - ответил он.
Она не поняла, почему он назвал ее «мэм»: из уважения или из наглости. В любом случае это настораживало; такое обращение не соответствовало ее возрасту.
- Иногда я даже думаю по-испански, - прибавил он.
Это заставило Банни хихикнуть. Хихикала она по любому поводу.
- Он уже так многому меня научил? – подала она голос.
Произносить обычные фразы на манер вопросов было еще одной противной привычкой Банни. А Кэт нравилось подкалывать ее, делая вид, что принимает ее игры за чистую монету. Поэтому она произнесла:
- Откуда же мне знать, если меня здесь с вами не было?
- Что? – удивился Эдвард, и Банни ответила ему:
- Проехали?
- У меня 8 и 9 по испанскому во всех семестрах, - уточнил Эдвард, - кроме последнего года, но это не по моей вине. У меня был стресс.
- И все-таки, - сказала Кэт, - Банни не разрешается принимать у себя посетителей мужского пола, если дома больше никого нет.
- Как это унизительно! – всхлипнула Банни.
- Зря стараешься, - откликнулась Кэт. – Ладно, продолжайте; я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
- Un bitcho, - услышала она за спиной шепот Банни.
- Una bitch-HA, - учительским голосом поправил ее Эдвард.
И они зашлись в сдавленном смехе.
Банни и близко не была той лапочкой, за которую ее принимали.
Появление Банни на свет всегда оставалось для Кэт загадкой. Все то время, пока Кэт не исполнилось четырнадцать, их мать – болезненная, молчаливая блондинка с молочной кожей и такими же, как у Банни, лучистыми глазами – переезжала из одного так называемого «оздоровительного заведения» в другое. А потом вдруг родилась Банни. Кэт и представить себе не могла, как такое могло прийти родителям в голову. Может, они и не думали ни о чем; возможно, все произошло в бездумном порыве страсти. Хотя вообразить такое было еще трудней. Как бы то ни было, вторая беременность выявила неполадки в сердце Тии Батисты (если только не спровоцировала их) и она скончалась, когда Банни не было и года. Для Кэт это мало что меняло: ее никогда не баловали вниманием. А Банни и вовсе не помнила матери, хотя кое в чем невероятно ее напоминала - например, ямочкой на подбородке или своим обыкновением грызть кончик указательного пальчика. Можно было подумать, что мать она изучала еще в утробе. Тетя Тельма, сестра матери, не уставала повторять:
- Ах, Банни, клянусь, мне плакать хочется, когда я тебя вижу. Как же ты похожа на свою бедную матушку!
Кэт, в свою очередь, ни капли не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и неловкой. Грызть пальчик она посчитала бы нелепым, и никому не приходило в голову назвать ее «куколкой».
Кэт была «una bitcha”.
7 akime
Энн Тайлер
Кислая (отрывок)
Едва войдя в дом, Кейт отчётливо услышала мужской голос.
– Банни, ¬– позвала она так строго, как только могла.
– Да тут я! – крикнула Банни.
Швырнув свою куртку на банкетку, Кейт направилась в гостиную. Банни сидела на диване: вся в золотистых кудряшках, с ангельски невинным личиком и в тоненькой не по сезону блузочке, которая едва прикрывала ей плечи. Рядом сидел соседский мальчишка Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, болезненного вида молодой человек на несколько лет старше Банни, закончил школу два года назад, но не смог поступить в колледж. Светлый пушок, местами пробивавшийся у него на подбородке, напоминал мох. Его мама говорила, что у него «эта японская болезнь».
– А что это за болезнь? – однажды спросила Кейт.
На что Миссис Минц ответила:
– Та самая, от которой молодёжь закрывается в спальне и не хочет жить дальше.
Правда, Эдвард предпочёл спальне застеклённую веранду – прямо напротив окна столовой семьи Баттиста, откуда они могли целыми днями наблюдать, как он сидит, поджав колени, на кушетке и курит подозрительно миниатюрные сигареты.
Ну и ладно. По крайней мере, это уж точно не любовная история (слабость Банни – футболисты). Однако порядок есть порядок, так что Кейт сказала:
– Банни, тебе нельзя принимать гостей, когда ты дома одна.
– Гостей?! – вскрикнула Банни, выпучив глаза. Она приподняла лежавший у неё на коленях блокнот на спирали. – У меня урок испанского!
– Да ты что?
– Помнишь, я просила папу? Сеньора МакДжилликади сказала, что мне нужен учитель? А я попросила папу, и он сказал ладно?
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он вряд ли имел в виду укуренного соседского придурка. Правда, Кейт этого не сказала (дипломатия), а просто повернулась к Эдварду и спросила:
– А что, Эдвард, ты так свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм. Я изучал его пять семестров, – ответил он. Кейт не поняла, было ли это «мэм» всерьёз или с издёвкой. В любом случае, ей такое обращение не понравилось – не тот возраст.
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
При этих словах Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
– Он уже столькому меня научил? – сказала она.
Переделывать утвердительные предложения в вопросы – ещё одна из её дурацких привычек. Чтобы подразнить сестру, Кейт частенько притворялась, что на самом деле приняла это за вопрос. Такая игра доставляла Кейт удовольствие, поэтому она ответила:
– Откуда бы мне знать? Я же не была тут с вами…
Эдвард не понял:
– Что-что?
А Банни ответила:
– Просто не обращай на неё внимания?
– Я каждый семестр сдавал испанский на «отлично» или почти «отлично». Кроме последнего года. Но я не виноват. Просто у меня был стресс.
– И всё-таки, – сказала Кейт,– Банни нельзя принимать посетителей мужского пола, когда она дома одна.
– Эй! Ты меня унижаешь! – закричала Банни.
– Ну что ж, – ответила Кейт. – Можете продолжать. Я здесь, рядом.
Она вышла и услышала, как Банни пробормотала у неё за спиной:
– Ун сучко.
– Уна суч-КА, – поправил Эдвард менторским тоном.
Послышались сдавленные смешки.
На самом деле, Банни была не такой милой, как о ней думали некоторые.
Можно даже сказать, что Кейт никогда толком не понимала, почему Банни существует. Их мама – хрупкая выцветшая блондинка с крашенными под розовое золото волосами и такими же пушистыми ресницами, как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, отмечаясь во всевозможных «зонах отдыха», как их тогда называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт с трудом могла себе представить, как её родители на это решились. А может, они и не решались – может быть, это пример безрассудной любви. Но представить себе такое было ещё труднее. Как бы то ни было, вторая беременность помогла выявить какой-то дефект в сердце Теи Баттиста, а может, и стала его причиной. В общем, их мама умерла перед первым днём рождения Банни. Кейт почти не почувствовала её исчезновения, ведь мать ещё при жизни приучила её к своему отсутствию. А Банни её даже не помнила, хотя некоторые их движения были просто жутко похожи – например, привычка смущённо втягивать подбородок или изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто Банни ещё в утробе занималась изучением мамы. Их тётушка Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
– О, Банни! Клянусь, глядя на тебя, мне хочется плакать. Ты же просто копия твоей бедной мамочки!
Кейт же, напротив, нисколько не походила на мать. Она была смуглой и широкой в кости, а к тому же и неуклюжей. Если бы она стала покусывать палец, это выглядело бы нелепо. И никто ни разу не назвал её милой.
Кейт была уна сучка.
8 Alana
Девушка с ужасным характером.
Едва Кейт вошла в дом, как отчетливо услышала незнакомый мужской голос.
"Банни!" - позвала она строго.
Та сразу откликнулась: "Я здееесь".
Поспешно бросив куртку на скамейку в холле, Кейт вошла в гостиную. На диване сидела сестра : золотистые пышные кудри, невинное личико, легкая блузка с открытыми плечами. Рядом сидел парень из соседнего дома.
Вот так неожиданность. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Молодой человек имел весьма болезненный вид. Русая борода его была так небрежно побрита, что напоминала лишай. Два года назад он закончил среднюю школу,но в университет так и не поступил. Его мать приписывала это странной "японской болезни". Что это за болезнь такая? - поинтересовалась однажды Кейт у мисис Минц. " Молодые люди закрываются у себя в спальне и не хотят дальше идти по жизни", - объяснила она. Однако, Эдвард казалось был привязан скорее не к спальне, а к веранде,окна которой выходили на столовую семьи Баттистас. Там, на веранде, можно было видеть его изо дня в день, сидящим на шезлонге,обняв колени и покуривая подозрительные маленькие сигареты.
Ну, да ладно. По крайней мере опасности, что между ним и Банни возникнет роман,нет . (Ее слабость - парни с внешностью футболиста). Но, правило есть правило, поэтому Кейт сказала Банни:"Тебе не следует приглашать друзей, когда ты одна".
"Приглашать друзей!" - вспыхнула Банни, недоуменно округлив глаза. Она подняла блокнот, лежавший у нее на коленях: "У меня, между прочим, урок испанского!"
"Правда?"
"Помнишь, я разговаривала с папой насчет репетитора? Сеньора МкХильикудди сказала, что мне нужен репетитор и я говорила с папой. И он согласился". Да, но...", - начала было Кейт.
"Да, но он, конечно же, не имел ввиду соседа-наркомана", - подумала она, но вслух не произнесла. (Из деликатности.) Вместо этого повернулась к Эдварду и спросила: "Вы свободно говорите по-испански?"
"Да, госпожа, я изучал язык пять семестров", - ответил он. "Госпожа". "Интересно, - подумала Кейт, - сказал он это серьезно или с издевкой". В любом случае, было обидно.
"Иногда я даже думаю по-испански".
Банни хихикнула. Её всё смешило. "Он ведь многому меня научил?" - сказала она, смеясь.
У Банни была привычка переворачивать повествовательные предложения в вопросы, которая раздражала. Кейт часто любила дразнить ее, притворившись,будто она действительно думает, что это вопрос. "Откуда мне знать, меня же не было дома".
"Что?" - недоуменно произнес Эдвард.
"Не обращай на нее внимания?" - сказала Банни.
"По языку у меня было отлично или отлично с минусом каждый семестр, -продолжил он, - кроме последнего года. И то это была не совсем моя вина. Я переживал стресс".
Ну, все равно, - сказала Кейт, - Банни не разрешено принимать гостей мужского пола, когда она одна дома".
"Это унизительно!" - вспылила Банни.
"Какое огорчение!... Продолжайте заниматься. Я буду рядом", - ответила Кейт и вышла.
Выходя, она услышала, как Банни пробормотала: "“Un bitcho".
"Una bitch-AH", - по-учительски поправил ее Эдвард.
И оба они прыснули со смеху.
Банни была не так мила, как казалась на первый взгляд.
Кейт никогда не понимала, как сестра могла появилась на свет. Их мать - хрупкая, болезненная блондинка с розово-золотистыми волосами и блестящими большими газами как у Банни - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных так называемых специальных "пансионатах". Затем вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, как родители могли решились на такое. Может они и вовсе не решались; может это был плод бездумной страсти. Но это было еще труднее представить. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттиста выявились какие-то нарушения работы сердца, или сама беременность стала причиной этих нарушений, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. После смерти мамы мало что изменилось для Кейт : она и так испытывала ее отсутствие всю свою жизнь. А Банни и вовсе не помнила своей матери, хотя некоторые их жесты до жути похожи - застенчиво опускать подбородок , или например, ее привычка покусывать кончик указательного пальца. Как будто бы она переняла это от матери в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: " О, Банни, клянусь, глядя на тебя, мне хочется плакать. Ты копия вашей бедной мамочки!"
Кейт, напротив, не была похожа на свою мать. Она была смуглой, ширококостной и неуклюжей. И выглядела бы нелепо, если бы грызла свой палец. И никому не приходило в голову называть ее милашкой.
Кейт была una bitcha.
9 Alba
Девушка с несладким характером
Не успела она войти в дом, как услышала четкий мужской голос.
— Банни, — позвала она самым строгим тоном.
— Я здесь! — пропела Банни.
Кейт бросила жакет на банкетку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване — в пене золотистых кудряшек, с выражением «сама невинность» на лице и в блузке с открытыми плечами, не по сезону легкой, а соседский парнишка из семьи Минц сидел рядом.
Нечто новенькое. Эдвард Минц, молодой человек болезненного вида с клочковатой бурой бороденкой, напоминающей лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу в позапрошлом июне, но так и не поступил в колледж, его мать утверждала, что у него «та японская болезнь». «Что это за болезнь такая?», — спросила Кейт, и миссис Минц объяснила: «Когда молодые люди запираются у себя в спальнях и отказываются жить самостоятельно». Вот только Эдвард торчал не в своей комнате, а на застекленной террасе с видом на столовую семейства Баттиста, день ото дня он сидел там в шезлонге, стиснув руками коленки, и курил подозрительно мелкие сигареты.
Ну ладно — по крайней мере, романтические отношения здесь не грозят (Банни питала слабость к футболистам). Но правило есть правило, и потому Кейт сказала:
— Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя развлекаться в одиночестве.
— Развлекаться! — воскликнула Банни и вытаращила глаза, будто от изумления. Она подняла лежащую на коленях открытую тетрадь.
— Я занимаюсь испанским!
— Правда?
— Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он согласился?
— Да, но... — начала Кейт.
Да, но он уж точно не имел в виду какого-то соседского укурка. Однако Кейт этого не сказала (дипломатично). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мэм. Пять семестров отучился, — ответил он.
Кейт не поняла, было ли это «мэм» дерзостью или всерьез. В любом случае, словечко ее покоробило — не настолько же она стара.
— Иногда я даже думаю на испанском, — заявил Эдвард.
Тут Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
— Он уже многому меня научил? — сказала она.
Еще одна ее мерзкая привычка — превращать утверждения в вопросы. Кейт любила поддразнивать сестру, притворяясь, будто и впрямь приняла это за вопрос, и потому ответила:
— Ну откуда же мне знать, меня ведь не было с вами в доме.
— Что? — спросил Эдвард, а Банни сказала ему:
— Не обращай на нее внимания?
— Во всех семестрах я получал по испанскому пять или пять с минусом, — сообщил Эдвард, — кроме последнего года, и то не по моей вине. Просто я испытывал стресс.
— Но тем не менее, — сказала Кейт, — Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
— Ох! Это так унизительно! — воскликнула Банни.
— Что поделаешь, — ответила Кейт. — Продолжайте, я буду поблизости.
И вышла.
За ее спиной послышался шепот Банни:
— Un curva.
— Una curva, — назидательным тоном поправил Эдвард.
Они зашлись в приступе хохота.
Банни и близко не была той милашкой, какой ее считали.
Кейт даже не вполне понимала, почему Банни появилась на свет. Их мать — хрупкая и молчаливая блондинка в розовом, с такими же, как у Банни, сияющими глазами — путешествовала по разным «санаториям», как их называли, все первые четырнадцать лет жизни Кейт. И внезапно родилась Банни. Кейт не могла представить, с чего вдруг родители посчитали это хорошей идеей. Может, они вообще не задумывались, может, это произошло в порыве слепой страсти. Но такое вообразить было еще труднее. В общем, во время второй беременности у Теа Баттисты обнаружились проблемы с сердцем, или, возможно, они стали результатом беременности, и она умерла, когда Банни не исполнилось и года. Для Кейт мало что изменилось — мать и так почти всю жизнь отсутствовала. А Банни даже не помнила матери, хотя некоторые жесты Банни были сверхъестественно похожими — к примеру, как она с притворной скромностью опускала подбородок, и ее привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Словно она изучала мать, находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Теа Баттисты, вечно повторяла: «Ох, Банни, клянусь, как тебя вижу, так слезы наворачиваются. Ты просто вылитая мать!»
Кейт же не имела с матерью ничего общего. Она была смуглой, широкой в кости и неуклюжей. Если бы она стала грызть палец, то выглядела бы нелепо, и никогда в жизни ее не называли милашкой.
Кейт — уна курва.
10 Alex.MG
Энн Тайлер.
Отрывок из книги «Едкая как уксус».
Только она ступила на порог дома, как услышала голос, явно принадлежащий мужчине.
- Банни? – позвала она, стараясь придать своему голосу как можно больше строгости.
- Я здесь! – пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и направилась в гостиную. Банни сидела на диване, вся такая невинная, с пышными золотистыми кудряшками, в блузе с открытыми плечами, слишком легкой для этого времени года. Рядом с ней – парень из семьи Минц, их соседей.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни: нездорового вида молодой человек с неравномерно растущей щетиной – при взгляде на нее у Кэйт мелькнула мысль о лишае. Пару лет назад он окончил школу, но не захотел покинуть дом ради учебы в колледже. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь». На вопрос Кэйт, о каком заболевании идет речь, миссис Минц пояснила: «Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и ставят крест на собственной жизни». Вот только привязался Эдвард не к своей комнате, а к застекленной веранде, которая виднелась из окна столовой Баттистов. Оттуда можно было наблюдать, как он изо дня в день сидит в шезлонге и, обхватив руками колени, курит подозрительно маленькие сигареты.
Ладно, все не так плохо: по крайней мере, они точно не встречаются (Банни обычно западала на парней спортивного телосложения). Но правила надо соблюдать, поэтому Кейт сказала:
- Банни, сама знаешь, что, когда ты одна дома, тебе нельзя развлекаться.
- Развлекаться, как же! – возмутилась Банни, округлив глаза. Она приподняла раскрытую тетрадь, лежавшую на ее коленях.
- Вообще-то у меня занятия по испанскому!
- Правда?
- Помнишь, я спрашивала папу? Говорила же сеньора МакГилликадди, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он согласился, да?
- Да… - начала Кэйт.
…Но он точно не ожидал увидеть в качестве репетитора соседского укурка. Но вслух Кэйт ничего такого не сказала (ведь она не лишена такта). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты настолько хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм, я им занимался пять семестров, - ответил он.
Она не понимала, всерьез он обратился к ней «мэм» или с издевкой. В любом случае это ее задело – она еще не такая старая.
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Тут Банни хихикнула. Банни хихикала над всем.
- Он меня уже столькому научил?
Еще одна раздражающая привычка Банни – превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кэйт нравилось ее подкалывать: она прикидывалась, будто принимает их за вопросы.
- Откуда мне знать, ведь я не была дома с тобой?
- Что? – спросил Эдвард.
- Просто не обращай внимания, ладно? – посоветовала Банни.
- Я получил «пять» или «пять с минусом» по испанскому во всех семестрах, - похвастался Эдвард, - кроме выпускного, но там я не виноват. У меня было тяжелое время.
- Но все равно, - отрезала Кэйт, - Банни нельзя приводить в гости парней, когда дома никого нет.
- Ой, это унизительно! – запротестовала Банни.
- Не везет тебе, - сообщила Кэйт, - Продолжайте, я буду неподалеку.
И она вышла из комнаты.
Кэйт услышала, как Банни пробормотала за ее спиной:
- Уно стерво.
- Уна стерва, – назидательным тоном поправил Эдвард.
И они не смогли удержаться от смеха.
Банни вовсе не была такой милой, как думали многие.
Кэйт никогда толком не могла понять, почему вообще Банни родилась. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с золотисто-медным отливом волос и с такими же сияющими, как у Банни, глазами – провела первые четырнадцать лет жизни Кэйт, переезжая из одного так называемого «профилактического учреждения» в другое. Потом вдруг родилась Банни. Кэйт с трудом представляла, почему ее родители посчитали рождение второго ребенка хорошей идеей. Может, они и не считали – и это было результатом безумной страсти. Правда, представить такое еще сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность Теи Баттисты выявила сердечную болезнь - или же сама стала ее причиной. Она умерла еще до того, как отпраздновали первый день рождения Банни. Кэйт особо не ощутила перемены – матери и раньше не было в ее жизни. Банни вообще не помнила ее, но некоторые черты сестры необъяснимо напоминали мать – маленький подбородок, например, и ее привычка мило грызть кончик ногтя на указательном пальце. Будто она, находясь в утробе, досконально изучила мать и переняла у нее многое. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
- О, Банни, при виде тебя слезы на глаза наворачиваются. Ты прямо вылитая бедняжка мама!
Кэйт же ничем не напоминала Тею. Темная кожа, широкая кость, нескладная. Начни она вдруг грызть ноготь, выглядело бы это нелепо, и никто никогда не называл ее «милой».
Кэйт была «уна стерва».
11 Alexandra_B
Vinegar Girl
Едва войдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос. "Банни", - позвала она, попытавшись придать своему голосу суровый оттенок.
"Я здесь!" – прокричала в ответ Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в коридоре и зашла в гостиную. Банни сидела на диване, ее невиннейшее личико было обрамлено игривыми золотистыми кудряшками. На ней была блузка с открытыми плечами, слишком легкая для стоявшей на дворе погоды. А рядом с ней сидел соседский парень по фамилии Минц.
Это было новое развитие событий. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был нездорового вида молодой человек с клочковатой бежевой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но в колледж не отправился. Его мать утверждала, что он страдает «той самой японской болезнью». «Что это за болезнь?» - спросила как-то Кейт. На что миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются у себя в спальне и отказываются строить свою жизнь дальше». Правда, Эдвард, похоже, был прикован не к своей спальне, а к застекленной веранде, на которую было обращено окно гостиной семейства Баттиста. Изо дня в день его можно было заметить сидящим там на шезлонге с подобранными к груди коленями и курящим подозрительно маленькие сигареты.
Ну, хорошо: по крайней мере, любовный роман тут вряд ли приключится. (Банни испытывала слабость к молодым людям с телосложением футболистов). Однако правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что ты не должна принимать гостей, когда ты одна.
- Принимать гостей! – закричала Банни, сделав круглые от изумления глаза. Она подняла блокнот, лежавший у нее на коленях, и заявила:
- У меня урок испанского!
- Неужели?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он согласился?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду какого-то соседского парнишку-наркомана. Вслух этого Кейт, однако, не сказала. (Из чувства такта). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Вы совершенно свободно говорите на испанском, Эдвард?"
«Да, мэм. Я изучал его пять семестров», - ответил он. Кейт не знала, было ли это «мэм» произнесено с издевкой или серьезно. В любом случае это ее раздосадовало: она не была такой уж старой. Эдвард добавил: «Иногда я даже думаю на испанском».
Эта реплика заставила Банни захихикать. Банни вообще хихикала по любому поводу. «Он меня уже так многому научил?» - сказала она.
Еще одной досадной привычкой Банни было превращение повествовательных предложений в вопросительные. Кейт любила подкалывать ее, делая вид, будто думает, что это действительно вопросы, поэтому она сказала: «Откуда же мне знать? Я же только пришла».
- Что? - спросил Эдвард.
- Не обращай на нее внимания, - ответила ему Банни.
- Я получал «пятерку» или «пятерку с минусом» по испанскому в каждом семестре, - сказал Эдвард. - За исключением выпускного класса. И это было не по моей вине. Я тогда испытывал некоторый стресс.
- И все-таки, - сказала Кейт, - Банни не разрешается принимать посетителей мужского пола, когда никого другого нет дома.
- Ой! Это унизительно! – закричала Банни.
- Вот ведь не повезло! – ответила Кейт. – Продолжайте. Я буду поблизости.
И она направилась к выходу.
Кейт услышала, как за ее спиной Банни прошептала: «Ун суко». «Уна сукА», - поправил ее Эдвард наставническим тоном. И они тихонько захихикали.
Банни вовсе не была столь милой, как о ней думали окружающие.
Кейт никогда толком не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, сдержанная блондинка с розовой кожей, золотистыми локонами и такими же, как у Банни, глазами-звездочками – первые четырнадцать лет жизни Кейт то и дело попадала в так называемые реабилитационные центры. А затем внезапно родилась Банни. Кейт было трудно представить, почему ее родители посчитали, что рождение Банни будет хорошей идеей. А, может быть, они так вовсе и не считали; может быть, все дело было в сиюминутной страсти. Но это было еще труднее себе представить.
Как бы то ни было, вторая беременность усугубила какой-то сердечный порок Теи Баттисты или, возможно, даже привела к образованию этого порока, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Для Кейт больших изменений не произошло: мать и так практически не принимала участия в ее жизни. А Банни мать даже не помнила, хотя некоторые ее жесты были странным образом похожи на материнские – например, манера держать подбородок и привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто бы она изучала мать, еще находясь в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, что каждый раз, как я тебя вижу, мне хочется плакать. Ты – точная копия своей бедной матери!»
Кейт, напротив, совсем не была похожа на их мать. Она была смуглой, с широкой костью и неуклюжей. Если бы она стала грызть ногти, это выглядело бы нелепо. И никто никогда не называл ее милой.
Кейт была «уна сука».
12 Alexius
Как только Кейт вошла в дом, до неё тут же донёсся голос, бесспорно мужской.
— Белла! — она постаралась изобразить строгость.
— Я здесь! — пропела Беллочка.
Кейт бросила куртку на лавку в прихожей и двинулась в гостиную. Беллочка сидела на диване, радуя глаз раскиданными кудрями, невинным личиком и оголявшей плечи блузочкой, явно слишком лёгкой, не по погоде. Рядом с ней сидел соседский парень, Минц.
Неожиданный поворот. Эдвард Минц был на несколько лет старше Беллочки, а его лицо, от природы нездорово-бледное, ещё больше портил клочок белёсых волос на подбородке, походивший на лишайник. Он закончил школу позапрошлым летом, но не решился уехать в колледж из-за «той японской болезни», как выразилась его мать. Когда Кейт спросила её, что это за болезнь, миссис Минц сказала: «та, от которой молодые парни запираются в своих комнатах и отказываются жить нормально». Эдвард, правда, любил не столько свою комнату, сколько стеклянную веранду, располагавшуюся прямо напротив столовой дома Баттистов. На этой веранде он и коротал дни: садился на кушетку, обняв колени, и выкуривал одну за другой подозрительно коротенькие сигаретки.
Ну что ж, хотя бы романтикой тут и не пахло. (Слабостью Беллочки были атлеты.) Но правила есть правила, поэтому Кейт напомнила:
— Белла, ты же знаешь, никаких гостей, пока ты одна дома.
— Какие гости? — вскрикнула Беллочка, изумлённо вытаращив глаза. Она подняла с колен тетрадку на кольцах и потрясла ей. — У меня урок испанского!
— Да что ты говоришь!
— Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне не помешает репетитор? И я спросила папу, и он разрешил?
— Да, но… — начала Кейт.
Да, но вряд ли он видел в этой роли соседского укурка. Произносить это вслух Кейт не стала. (Дипломатично.) Вместо этого она повернулась к парню и спросила:
— Эдвард, ты так хорошо знаешь испанский?
— Да, мадам, я учил его пять семестров. — ответил он.
Она не знала, стоит ли расценивать обращение «мадам» как нахальство или как признак серьёзности. В любом случае, оно ей не понравилось: она была не так стара.
— Я даже иногда думаю на испанском, — продолжил Эдвард.
На этой фразе Беллочка захихикала. Она без конца хихикала.
— Он уже столькому меня научил?
За ней водилась ещё одна надоедливая привычка: превращать все свои утверждения в вопросы. Кейт из вредности делала вид, будто это правда были вопросы. Поэтому она ответила:
— А мне-то откуда знать, я тут с вами не сидела.
— Что? — спросил Эдвард.
— Не обращай внимания? — сказала ему Беллочка.
— Во всех семестрах по испанскому у меня было «пять» или «пять с минусом». — не унимался Эдвард. — Кроме выпускного года, но это не по моей вине. У меня тогда началась депрессия.
— И всё-таки, — не отступалась Кейт. — Белла не может оставаться наедине с малознакомыми мужчинами.
— Ух! Это унизительно! — крикнула Беллочка.
— Мне ужасно жаль, — ответила Кейт. — Продолжайте, я буду недалеко.
Кейт вышла из комнаты, услышав за спиной шёпот Беллочки:
— Ун стеррво.
— Ун_а_ стеррв_а_, — покровительственно поправил её Эдвард.
Оба попытались подавить приступ смеха.
Что бы ни казалось всем вокруг, Беллочка была далеко не лапочкой.
Кейт даже не понимала, как её сестра могла появиться на свет. Первые четырнадцать лет её, Кейт, жизни их мать, хрупкая, молчаливая блондинка в розовых нарядах и золоте, с такими же, как у Зайки, глазами-бусинками, провела, переселяясь из одного так называемого «центра отдыха» в другой. А потом внезапно родилась Беллочка. Кейт не могла представить точку зрения, с которой рождение ещё одного ребёнка показалось её родителям хорошей мыслью. А может, им так и не казалось, может, всё решила слепая страсть. В любом случае, вторая беременность обострила у Теи Баттисты какую-то болезнь сердца, а возможно, и вызвала её, поэтому Теи не стало ещё до того, как Беллочке исполнился год. Для Кейт особой разницы не было: она с детства привыкла, что у неё нет матери. Но Беллочка её даже не помнила, хотя и унаследовала необъяснимым образом материнские привычки: так же чопорно прижимала к шее подбородок, так же мило покусывала кончик указательного пальца. Она будто бы изучала свою мать ещё из утробы. Их тётка Тельма, сестра Теи, любила повторять: «Ах, Беллочка, ей-богу, как ни взгляну на тебя, глаза наливаются слезами. Ты просто копия своей несчастной матери!»
Кейт, в свою очередь, была ничуть не похожа на мать. Кожа у неё была тёмной, кости — широкими, движения — неуклюжими. Она бы глупо смотрелась с пальцем во рту, и лапочкой её никто никогда не называл.
Чистая «уна стеррва».
13 ananas
Войдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос.
— Банни, — позвала она строго.
— Я здесь, — откликнулась Банни.
Бросив куртку на скамью в прихожей, Кейт прошла в гостиную. Банни,
девчонка с пушистыми золотистыми локонами, сидела на диване в кофточке
с открытыми плечами, которую надела явно не по сезону. Парень Минц из
соседней квартиры сидел рядом.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет,
молодой человек болезненного вида с редкой светлой бородкой, которая
напоминала Кейт лишайник. Он окончил школу в прошлом июне, но не
поехал в колледж из-за мамы. Она утверждала, что он болен «какой-то
японской болезнью». «И что это за болезнь? — однажды спросила Кейт».
Мама ответила: «Болезнь, при которой подростки закрываются в комнатах и
не хотят дальше жить». Исключение лишь в том, что Эдвард запирается не в
комнате, а в застекленной веранде, выходящей на окна столовой Баттистов.
Можно увидеть, как он сидит там, на шезлонге, обхватив колени, и
покуривая удивительно маленькие сигареты.
Все хорошо: ни намека на отношения. (Банни нравятся футболисты). Тем не
менее, правило есть правило. Кейт крикнула:
— Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты одна дома.
— Развлекаться! — закричала Банни, округлив глаза в недоумении. Она взяла
блокнот, который лежал открытым на коленях.
— У меня урок испанского!
— У тебя?
— Я спросила у папы, помнишь? Синьора Макджиликуди сказала, что мне
нужен репетитор. Я спросила папу, и он согласился».
— Да, но…
Да, но он, конечно же, не имел в виду какого-то наркомана из соседней
квартиры. Однако Кейт не сказала это. (Дипломатия). Вместо этого, она
повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты свободно говоришь на испанском?
— Да, мадам, я учил испанский 5 семестров.
Она даже не знала «мадам» было сказано с насмешкой или серьезно. Во
всяком случае, ее это выбесило, она не так уж и стара. «Иногда я даже думаю
на испанском». Банни захихикала. Она смеялась над всеми его шутками. «Он
многому меня научил? — сказала Банни.
Ее дурацкой привычкой было ставить утверждения в вопросительные
предложения. Кейт любила подкалывать Банни тем, что она реально думала,
что это вопрос. Она сказала: «Откуда мне знать, меня не было дома рядом с
тобой».
— Что? — сказал Эдвард.
— Не отвечать ей? — спросила его Банни.
— Я получал либо пятерки, либо 5 с минусом по испанскому, — сказал
Эдвард. — За исключением первого семестра, да и то, не по моей вине. У
меня был стресс.
— Ну, хорошо, — сказала Кейт. — Ей нельзя приводить мальчиков, когда дома
никого нет.
— О! Это оскорбительно! — воскликнула Банни.
— Не повезло! — сказала Кейт. — Продолжайте, я буду рядом.
Кейт вышла.
За спиной Кейт услышала шепот Банни:
— Ун стерво!
— Уна стерва, — исправил Эдвард тоном учителя. Они засмеялись.
Банни не была такой милой, как другие думали о ней.
Кейт никогда не понимала, почему есть Банни. Их мать — хрупкая, тихая
женщина с волосами цвета розового золота и с такими же огромными
глазами, как и у Банни. Первые 14 лет жизни Кейт мать только заселялась и
выселялась из, так называемых, баз отдыха. После всего этого, родилась
Банни. Кейт не могла представить, как ее родителям пришла такая идея в
голову. А может, они совсем не думали, может это случилось в порыве
страсти. Но такой вариант было представить еще труднее. Во всяком случае,
во время второй беременности был обнаружен порок сердца, или может, сама
беременность послужила этому. Однако мама умерла до первого дня
рождения Банни. Для Кейт это было сильным потрясением, потому что она
знала этого человека всю свою жизнь. И Банни не была похожа на мать. Хотя
некоторые жесты Банни жутко напоминали ее — небольшая складка на
подбородке, или, например, ее привычка мило грызть указательный палец.
Это почти то же самое, если бы она изучала свою мать в утробе матери. Их
тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, зайка, когда я вижу тебя,я хочу
плакать. Ты так сильно напоминаешь свою мать».
Если говорить о Кейт то, она не была похожа на свою мать. Темнокожая и
неуклюжая. Выглядело бы глупо, если Кейт грызла бы ногти. Ее никто не
называл милой.
Кейт была сучкой.
14 Anna C
Она едва зашла в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
– Банни, – позвала она строгим тоном.
– Я здесь! – прокричала Банни.
Кейт бросила пиджак на тумбочку и зашла в гостиную. Банни сидела на диване, буквально олицетворяя невинность со своими легкомысленными золотистыми кудряшками и блузкой с открытыми плечами, которая выглядела слишком легкой для этого времени года. Мальчишка Минцев, живущий по соседству, сидел рядом с ней.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни и представлял из себя болезненно выглядящего молодого человека с клочковатой бородкой, которая напоминала Кейт лишай. Он окончил школу два года назад, но не поступил в колледж; его мать утверждала, что у него «эта японская болезнь». «Что это за болезнь?» - спросила Кейт, и миссис Минц сказала: «Та, при которой молодые люди закрываются в своих комнатах и отказываются участвовать в своих жизнях». Вот только Эдвард казался прикованным не к своей спальне, а к застекленной веранде напротив окон столовой семьи Батиста, где изо дня в день его можно было видеть сидящим на шезлонге, обнимающим свои колени и курящим подозрительно маленькие сигареты.
Ладно, хорошо: хотя бы никакой опасности любовных отношений (cлабость Банни – типаж футболиста). Однако правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе не следует принимать гостей в одиночестве.
– Принимать гостей! - вскрикнула Банни, округляя глаза. Она подняла тетрадь на спирали, которая лежала открытой у нее на коленях, - у меня урок испанского!
– В самом деле?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор, я спросила папу, и он сказал: «Хорошо»?
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он определенно не имел в виду какого-то придурковатого соседского мальчишку. Кейт не стала это озвучивать (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, я изучал его пять семестров, – сказал он.
Она не могла решить, было «мэм» нахальством или всерьез. В любом случае, это раздражало: она не настолько стара. Он добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
На этой фразе Банни захихикала. Банни хихикала по любому поводу.
– Он уже многому меня научил?
Еще одной утомительной ее привычкой было превращение утвердительных предложений в вопросительные. Кейт нравилось дразнить ее, притворяясь, что она действительно считает их вопросами, поэтому она ответила:
– Но я-то не могу этого знать, меня же в доме не было.
Эдвард спросил:
– Что?
И Банни сказала ему:
– Просто игнорируй ее?
– Я получал пятерки и пятерки с минусами за испанский каждый семестр, - сказал Эдвард, - кроме последнего курса, но это случилось не по моей вине. У меня была стрессовая ситуация.
– Тем не менее, - ответила Кейт, - Банни не разрешается иметь посетителей мужского пола, когда больше никого нет дома.
- Это унизительно! – крикнула Банни.
- Какая неудача, - сказала ей Кейт, - продолжайте, я буду неподалеку, - и она вышла из комнаты.
Она услышала, как позади нее Банни прошептала:
- Уно идиото.
- Уна идиота-а-а, - поправил ее Эдвард наставническим тоном.
Они вместе зашлись в припадке смеха.
Банни была далеко не такой милой, какой она казалась другим людям.
Кейт никогда до конца не понимала, почему Банни вообще существовала. Их мать – хилая, ослабленная блондинка c такими же длинными ресницами, как у Банни, - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, посещая различные «удобства», как она выражалась. А потом внезапно родилась Банни. Кейт было сложно представить, почему ее родители посчитали это хорошей идеей. Возможно, они ничего не считали; возможно, это было результатом бездумной страсти. Но вообразить это было еще сложнее. В любом случае, вторая беременность выявила дефект в сердце Тии Батиста, а возможно и вызвала этот дефект, и она умерла до первого дня рождения Банни. Для Кейт это почти ничего не изменило, поскольку мать практически отсутствовала на протяжении всей ее жизни. А Банни даже не помнила их мать, хотя некоторые из ужимок Банни были необъяснимо похожи: манера наклонять подбородок, например, или ее привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Это выглядело как будто она изучала их мать из утробы. Их тетя Тельма, сестра Тии, всегда говорила: «Ох, Банни, я клянусь, у меня слезы наворачиваются глаза от одного взгляда на тебя. Ты просто копия своей бедной матери!»
Кейт, напротив, была нисколько не похожа на их мать. Она была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она бы выглядела нелепо, грызя палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна идиота.
15 ANNUSHKA
Vinegar Girl / Строптивая
отрывок из книги Энн Тейлор «Vinegar Girl» («Строптивая»).
Войдя в дом, она сразу же отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она самым строгим тоном.
- Я здесь, - отозвалась Банни.
Кэйт бросила куртку на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в игривых золотистых кудряшках, с нарочито невинным выражением лица, в кофточке с открытыми плечами совсем не по сезону. Рядом с ней сидел соседский парень Минц. Такого у них в доме еще не случалось.
Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был нездорового вида молодой человек с плешивой бежевой бородкой, которая напомнила Кэйт лишайник. Эдвард закончил среднюю школу два года назад, но не поступил в колледж; по словам его матери, у него была «эта японская болезнь». «Что за болезнь?» - поинтересовалась Кэйт, и миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются жить обычной жизнью». Правда Эдвард, похоже, проводил время не в спальне, а на застекленной веранде, которая просматривалась из окна столовой семьи Батиста. Было видно, что он дни напролет сидит в шезлонге нога на ногу, покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Ладно, по крайней мере нет опасности романтических отношений (Банни питала слабость к парням, похожим на футболистов). Но все-таки правил никто не отменял, поэтому Кэйт напомнила:
- Банни, ты знаешь, что я не разрешаю тебе приглашать гостей, когда ты дома одна.
- Какие гости? – воскликнула Банни, округляя в изумлении глаза. Она протянула блокнот, лежащий открытым у нее на коленях. – У меня урок испанского!
- Да ну?!
- Помнишь, я просила папу? Сеньора Мак Гилликади сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила папу, он разрешил.
- Да, но… - начала Кэйт .
Да, но он точно не имел в виду какого-то соседского придурка-наркомана. Кэйт, конечно, не произнесла это вслух (дипломатия). Она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты настолько хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм. Я учил его пять семестров, - сказал он. Кэйт не поняла, было ли это «мэм» легкой издевкой иди уважением, в любом случае это раздражало. Она не была такой уж старой. Эдвард продолжил:
- Иногда, я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она вообще над всем хихикала.
- Он уже многому меня научил?
Еще одна дурацкая привычка Банни – превращать утверждение в вопрос. Кэйт любила подкалывать ее, притворяясь, что действительно услышала вопрос. Поэтому сказала:
- Откуда я могу это знать? Меня ведь здесь с тобой не было.
- Что? – спросил Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – сказала Банни.
- Я получал пять или пять с минусом по испанскому в каждом семестре, - сказал Эдвард, - За исключением последнего года. Но я в этом не виноват. У меня был стресс.
- Ладно, но в любом случае Банни нельзя приглашать в гости мужчин, когда больше никого нет дома - сказала Кэйт.
- О-о! Это унизительно! – воскликнула Банни
- Да, вот так тебе не повезло! Облом! – сказала Кэйт, - Ну продолжайте в том же духе. Я буду рядом,– и направилась к выходу. За спиной она услышала шепот Банни: “Un bitchо”1. “Una bitch-A”2 – поправил назидательным тоном Эдвард. И они оба принялись тихо ржать.
Банни была не такой уж милой, как думали про нее другие.
Если честно, Кэйт не совсем было понятно, почему Банни вообще существует. Их мать – слабохарактерная, бессловесная женщина с волосами розово-золотистого цвета и такими же как у Банни глазами-звездочками — провела первые четырнадцать лет жизни Кэйт, мотаясь по разнообразным «местам отдыха», как это называлось. Затем неожиданно родилась Банни. Кэйт было трудно представить себе, как родители могли считать это хорошей идеей. Возможно, они так и не считали, и все случилось после внезапно вспыхнувшей бурной страсти. Но это было еще сложнее представить. В любом случае, во время второй беременности у Тии Батиста обнаружились какие-то проблемы с сердцем, или они возникли в связи с беременностью, так или иначе, она умерла, когда Банни не исполнилось и года. Для Кэйт почти ничего не изменилось, так как она ощущала практически полное отсутствие матери всю свою жизнь. А Банни ее даже не помнила, хотя в чем-то была на нее поразительно похожа. Например, у нее была такая же складка на подбородке, придающая некую серьезность выражению лица, или привычка изящно обкусывать ноготь на указательном пальце. Как-будто она тщательно изучила свою мать, находясь еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Тии, всегда говорила: «О, Банни, не могу удержаться от слез, когда вижу тебя. Ты просто копия своей бедной мамы!»
Кэйт, напротив, совсем не была похожа на мать. Она была смуглая, крупная, с широкой костью и неуклюжая. Трудно было представить ее, изящно обкусывающую ноготки. И никто никогда не мог бы назвать ее милой.
Кэйт была «una bitcha».
---------------------------
1. Искаженное на испанский манер ругательство (от англ. «bitch» (сука)
2. Окончание “а” указывает на женский род
16 anz
Не успела она войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
— Банни! — позвала она самым строгим тоном, на какой была способна.
— Я здесь! — пропела Банни.
Кейт бросила куртку на кушетку в прихожей и зашла в гостиную. Банни сидела на диване — в облаке золотистых кудрей с невиннейшим выражением лица и в блузке, обнажающей плечи, мягко говоря, не по погоде. Рядом с ней сидел сын Минтцев из соседнего дома.
Интересный поворот. Эдвард Минтц — нездорового вида молодой человек — был на несколько лет старше Банни. Неравномерно распределенная по лицу растительность бежевого оттенка напоминала Кейт лишай. Он окончил среднюю школу еще в позапрошлом июне, но никак не мог уехать в колледж. Его мать объявила, что у него «японская болезнь». — «Что же это за болезнь?» — спросила Кейт. Миссис Минтц ответила, что «такая, при которой молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются выбирать свой жизненный путь». Правда, Эдвард окапывался не в спальне, он, казалось, прирос к застекленной веранде, на которую выходили окна столовой семьи Баттиста, и целыми днями сидел в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно маленькие сигаретки.
Ну ладно, по крайней мере, романа не намечается. (Банни предпочитала футболистов). Но правила есть правила, и Кейт сказала:
— Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя приводить гостей, когда никого нет дома.
— Гостей! — воскликнула Банни, чрезмерно округляя глаза от удивления, и указала на открытую тетрадь у себя на коленях. — У меня урок испанского!
— Неужели?
—Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он сказал отлично?
— Да, но… — начала было Кейт.
Да, но, разумеется, он не имел в виду обкуренного соседского мальчишку. Этого Кейт не сказала (из дипломатических соображений). Она повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты действительно так хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мадам. Он шел у меня пять семестров.
Она не поняла, было ли это «мадам» произнесено саркастически или серьезно, но покоробило так или иначе: она была не настолько старой. Он добавил:
— Иногда я даже думаю по-испански.
Тут Банни захихикала. Банни хихикала по любому поводу.
— Он уже так многому меня научил? — сказала она.
Помимо всего прочего, что раздражало в Банни, была еще привычка превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила ее дразнить, притворяясь, что действительно воспринимает их как вопросы, и сказала:
— А я не знаю, откуда мне знать? Меня же ведь тут не было.
Эдвард переспросил:
— Что? — Банни ответила:
— Просто не обращай на нее внимания?
—У меня "Α" или "A с минусом" за все семестры, — сказал Эдвард, — кроме выпускного класса, и то не по моей вине. Я переживал тогда сильный стресс.
— И тем не менее, — сказала Кейт, — Банни не разрешено приглашать в гости парней, когда никого нет дома.
— О! Это унизительно! — застонала Банни.
— Жизнь жестока, — сообщила ей Кейт. — Продолжайте, я тут рядом, — и вышла из комнаты.
Она услышала, как Банни пробормотала ей вслед «Un bitcho».
— Una bitch-AH, — назидательно поправил Эдвард.
Послышались сдавленные смешки.
Банни и рядом не стояла с той милой девочкой, которую видели в ней окружающие.
Кейт даже до конца не понимала, откуда она вообще взялась. Их мать, хрупкая блеклая блондинка с розовато-золотистым мелированием и такими же, как у Банни, искрящимися глазами, первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, переезжая из одного так называемого «санатория» в другой. А затем внезапно родилась Банни. Кейт не представляла себе, как ее родители могли решить, что это хорошая идея. Может быть, они и не решали, может, это был порыв безудержной страсти. Но представить такое было еще сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какую-то сердечную патологию у Теи Баттисты, а может быть, и послужила ее причиной, и Тея умерла еще до того, как Банни увидела свет. Для Кейт, которая помнила мать исключительно отсутствующей, мало что изменилось. А Банни и вовсе их мать не помнила, хотя некоторые ее жесты поразительно ее напоминали, например то, как она поджимала подбородок, или ее привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, будто она изучала их мать, находясь в матке. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
— Банни, я клянусь, я каждый раз плачу, когда тебя вижу. Ну не копия ли вашей несчастной матери!
Кейт, с другой стороны, ни в малейшей степени не походила на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она выглядела бы абсурдно, прикусывая палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
17 April
Едва войдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - строго позвала она.
- Я здесь! – откликнулась Банни.
Кейт отбросила пиджак на банкетку и прошла в гостиную. На диване с невинным выражением лица в легкой не по сезону съехавшей с плеча кофточке сидела Банни. Мелкие золотые кудряшки рассыпались по плечам. Рядом ней сидел сосед-мальчишка Минц.
Неожиданный поворот. Эдвард Минц, болезненный молодой человек с едва заметной щетиной на подбородке, которая напоминала Кейт лишай, был на несколько лет старше Банни. Два года назад он окончил школу, но в колледж так и не поступил. Его мать утверждала, что у Эдварда «та японская болезнь».
- Что это за болезнь? - спрашивала Кейт, и миссис Минц поясняла:
- При ней молодые люди закрываются в своих комнатах и отказываются жить своей жизнью.
Но, похоже, Эдвард был привязан не только к своей спальне, но и к застекленной террасе, на которую выходило окно столовой Баттистасов. Изо дня в день он сидел там, обняв колени, в шезлонге, и курил какие-то невероятно маленькие сигареты.
Ладно, ничего страшного: хотя бы никакого намека на роман. (Банни питала слабость к футболистам). Однако, правила есть правила, и потому Кейт сказала:
- Банни, знаешь, предполагалось, что когда ты останешься одна, ты не будешь развлекаться.
- Развлекаться! – передразнила Банни, её глаза округлились от изумления. У неё на коленях лежала раскрытая записная книжка на спирали. – Я занимаюсь испанским!
- Правда?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГиллликадди говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился.
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но, разумеется, он не имел в виду мальчишку-соседа. Конечно, Кейт этого не сказала. (Дипломатия, она такая). Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Вы правда так хороши в испанском, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его пять семестров, - ответил он. Она не знала, что он хотел показать своим «мэм» - поумничать или показаться серьёзным. Но как бы то ни было, Кейт такое обращение не понравилось: она не была старой. Он сказал:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни захихикала, услышав такое замечание. Банни надо всем хихикала.
- Он меня уже многому научил, да? – спросила она.
Ещё одна раздражающая привычка Банни: превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось поддевать её, притворяясь, что воспринимает её замечания как настоящие вопросы, требующие ответа. Она ответила:
- Откуда мне знать, меня же не было с вами дома.
Эдвард переспросил:
- Что?
А Банни ответила ему:
- Просто не обращай внимания, ладно?
- Я получал пятерки или пятерки с минусом в каждом семестре, - продолжил Эдвард, - кроме выпускного класса, но это не моя вина. Я переживал стресс.
- Что ж, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей мужского пола, когда дома никого нет.
- О! Это издевательство! – воскликнула Банни.
- Вот незадача, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду в соседней комнате.
С этими словами она вышла из гостиной.
Она услышала, как Банни пробормотала ей в спину:
- Сучок.
- Сучка, - учительским тоном поправил Эдвард.
Они задохнулись от смеха.
Банни была не такой уж милой, как о ней думали люди.
Кейт никогда не понимала, зачем Банни появилась на свет. Их мать – слабая, безвольная женщина с волосами персикового цвета и такими же сияющими глазами-звездочками, как у Банни, первые четырнадцать лет жизни Кейт провела предаваясь различным так называемым «средствам для отдыха». Затем в одночасье в доме появилась Банни. Кейт было непросто понять, как родители могли подумать, что завести второго ребёнка - это хорошая идея. Возможно, они и не думали, возможно, появление Банни стало результатом безумной вспышки страсти. Но это было еще сложнее представить себе. В любом случае во время второй беременности у Теи Баттисты обнаружились проблемы с сердцем, или беременность плохо сказалась на её здоровье. Она не дожила до первого дня рождения Банни. Для Кейт мало что изменилось, она привыкла к отсутствию внимания. А Банни даже не помнила матери, но в чём-то Банни была удивительно на неё похожа – например, едва заметной складкой на подбородке или привычкой прикусывать подушечку указательного пальца. Казалось, что она научилась этому от матери через пуповину. Тётя Телма, сестра Теи, любила повторять:
- О, Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я вижу тебя. Как же ты похожа на свою бедную мать!
Кейт же ничуть не была похожа на мать. Кейт была смуглой, тучной и неуклюжей. Она выглядело нелепо, когда прикусывала палец, и никто никогда не называл её милашкой.
Кейт была сучкой.
18 Ares
Не успела она ступить на порог, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она строжайшим тоном.
- Я тут! – крикнула Банни.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване вся в легких золотых кудряшках, с выражением полнейшей невинности на лице, в не по сезону легкой блузке с открытыми плечами, а рядом примостился соседский паренек Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц – на несколько лет старше Банни, нездорового вида молодой человек с бесцветной плешивой бородкой, которая показалась Кейт похожей на лишайник. Он окончил среднюю школу в позапрошлом июне, но в колледж так и не поступил. Его мать заявила, что у него «японская болезнь».
- Что это за болезнь? – спросила Кейт, и миссис Минц сказала:
- Та самая, когда молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются продолжать жить.
Вот только, похоже, Эдвард был прикован не к своей комнате, а к застекленной веранде, выходившей на окно гостиной семейства Баттиста, где его можно было увидеть день-деньской сидящим на кушетке, обняв колени и покуривая подозрительно крошечные сигареты.
Ну что ж, хорошо: во всяком случае, любовной связью это не грозит. (Банни питала слабость к футболистам). И все же правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что не должна развлекаться, когда остаешься одна.
- Развлекаться! – завопила Банни, делая круглые, удивленные глаза. Она протянула лежавший у нее на коленях открытый блокнот.
- У меня урок испанского!
- Правда?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился?
- Да, но…, начала было Кейт.
Да, но он уж точно не имел в виду пустоголового соседского мальчишку. Но вслух Кейт этого не сказала (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты очень хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм. Пять семестров изучал, - сказал он.
Она не могла понять, было ли такое обращение нахальной выходкой, или же он сказал это всерьез. В любом случае это раздражало. Она не настолько старая, чтобы так к ней обращаться.
- Иногда я даже думаю на испанском, - сказал он.
При этих словах Банни хихикнула. Банни хихикала надо всем подряд.
- Он уже так многому меня научил? – сказала она.
Еще одна ее досадная привычка – превращать утверждения в вопросы. Кейт любила уколоть ее, претворившись, будто она действительно принимает их за вопросы. Так вот, она ответила:
- Откуда же я знаю, меня ведь с тобой дома не было.
- Что? – спросил Эдвард, а Банни сказала ему:
- Просто не обращай на нее внимания.
- У меня в каждом семестре по испанскому были А и А с минусом, - сказал Эдвард, - за исключением выпускного класса, а тут уж не моя вина. Я переживал сильный стресс.
- Ну, тем не менее, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей мужского пола, когда больше никого нет дома.
- О! Это унизительно! – закричала Банни.
- Не повезло! – парировала Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. - И она вышла из комнаты.
За спиной у нее Банни прошептала:
- Злюк.
- ЗлюкА, – назидательно исправил Эдвард.
Они сдавленно захихикали.
Банни была далеко не такой милой, как думали окружающие.
Кейт никогда не могла понять, почему Банни вообще существовала на белом свете. Их мать – хрупкая, неяркая блондинка с розово-золотыми локонами и звездными глазами в точности как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных так называемых «домах отдыха». И затем совершенно внезапно родилась Банни. Кейт было сложно понять, как ее родителям это могло показаться хорошей идеей. Возможно, они и не задумывались, может быть, имела место просто безудержная страсть. Но такое представлялось еще сложнее. Как бы то ни было, после второй беременности, в сердце Тии Баттиста обнаружился порок, или, может, он был вызван этой беременностью, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Что касается Кейт, нельзя сказать, что отсутствие матери было для нее сильно ощутимо, ведь оно длилось практически всю ее жизнь. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторыми повадками была жутко на нее похожа, например, привычкой застенчиво втягивать подбородок или мило покусывать самый кончик указательного пальца. Она как будто изучала мать еще в утробе. Тетя Тельма, сестра Тии, всегда говорила:
- О, Банни, клянусь, глядя на тебя, плакать хочется. Ты вылитая копия своей бедной матери!
А вот Кейт, наоборот, ни капельки не походила на мать. Смуглая, толстая и неуклюжая она выглядела бы нелепо, если бы стала грызть палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была злюкой.
19 Aria
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Еще в порога Кейт отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - грозно окликнула она.
- Здесь! - донеслось изнутри.
Бросив пиджак на банкетку, Кейт двинулась в гостиную. Банни, воплощение невинности в ореоле золотых кудряшек и несуразно легкой блузе, скользнувшей с плеча, сидела на диване, а рядом расположился Минц-младший, соседский отпрыск.
Это что-то новенькое... Эдвард Минц, субтильный юнец с бурой растительностью на подбородке, смахивающей по мнению Кейт на лишайник, был несколькими годами старше Банни. В позапрошлом июне он окончил школу, но в колледж не пошёл, поскольку, по словам маменьки, пал жертвой "той японской болезни". Из разговора с мамой - Минц Кейт узнала, что страдающие от таинственной болезни юноши затворяются в стенах спален, добровольно отринув все мирское. Эдвард, однако, предпочел самоизолироваться на застекленной террасе напротив столовой Батиста. Там, скорчившись на кушетке, он торчал дни напролет с подозрительно миниатюрной сигаретой во рту.
Ну, положим, на сей раз романа не будет: типаж неподходящий (Банни предпочитала накачанных парней). Однако закон есть закон, и Кейт заявила:
- Банни, ты отлично знаешь: когда взрослых нет дома -- никаких гостей.
- Каких ещё гостей! - Банни изумленно округлила глаза и ткнула в раскрытый на коленях блокнот. - Я испанским занимаюсь!
- Да что ты говоришь?
- Помнишь, я просила папулю? Сеньора МакГилкади еще советовала нанять учителя, а я попросила папулю, и он сказал "ладно"?
- Да, только... - начала было Кейт.
Только вряд ли он имел в виду укуренного соседского шалопая. Кейт оставила мысль при себе (из соображений дипломатии) и сосредоточилась на Эдварде:
- Ты что, так хорошо владеешь испанским?
- Да, мэм. Пять семестров учил.
Что бы ни стояло за его "мэм", - вежливость или скрытое хамство, - Кейт почувствовала себя задетой: не настолько она стара.
- Иногда я даже думаю по-испански. - продолжал он.
Банни издала дурацкий смешок - свой обычный ответ на любую реплику.
- Он много чему меня научил? - поведала она
Эту навязшую в зубах манеру -- превращать утверждения в вопросы -- Кейт любила высмеивать, прикидываясь, что принимает их за чистую монету:
- Откуда мне знать? Вы же были одни.
- Что? - Эдвард оторопел.
- Да ну ее? - посоветовала Банни.
- Между прочим, у меня по испанскому одни пятерки, кроме последнего семестра. Но тут я не виноват: переживал кризис.
- И всё-таки, - сказала Кейт, - в отсутствие взрослых Банни не разрешено принимать гостей мужского пола.
- Это просто издевательство! - выкрикнула Банни.
- Да, тебе не позавидуешь. Ну, занимайтесь, я неподалеку.
И Кейт вышла, сопровождаемая ворчанием Банни:
- Ун заразо.
- Уна зараза. Следи за грамматикой, - менторским тоном поправил Эдвард.
Они тихо прыснули.
Словом, Банни и близко не была тем ангелом, каким казалась.
Для Кейт осталось загадкой, как сестра вообще ухитрилась появиться на свет. Их мать, хрупкая пастельная блондинка с таким же, как у Банни, распахнутым взором, первые четырнадцать лет жизни Кейт провела вне дома, в постоянной смене так называемых "оздоровительных заведений". Затем, совершенно неожиданно, родилась Банни. Кейт силилась представить, что подвигло родителей на подобное решение. Или это было не решение, а бездумная страсть? Последнее вообще не укладывалось в голове. Как бы то ни было, вторая беременность выявила, а может, вызвала некий изъян в сердце Тэа Баттисты, и она умерла, когда Банни не исполнилось и года. В жизни Кейт мало что изменилось: она привыкла к постоянному отсутствию матери. Банни же и вовсе не помнила Теа. При этом некоторые ее жесты, например, целомудренный наклон шейки или манера покусывать ноготок указательного пальца, до оторопи напоминали материнские. Казалось, дочь изучила мать еще в утробе. Тётушка Телма, сестра Теа, постоянно причитала: "Ей-богу, Банни, гляжу на тебя, и слёзы наворачиваются. Ну вылитая мать!"
А вот смуглая, коренастая и несколько зажатая Кейт ничего не унаследовала от матери. Никто не называл ее миленькой, а уж с пальцем во рту она бы выглядела просто нелепо.
Кейт была уна зараза.
20 Arunel
Едва переступив порог дома, Кейт услышала чужой голос — определенно, мужской.
— Банни, — строго позвала она.
— Я тут! – прокричала Банни в ответ.
Кейт бросила пиджак на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: сама невинность в золотом облаке кудряшек. На ней была блузка с открытыми плечами, слишком легкая для этого времени года. Рядом сидел соседский мальчишка Минтц.
Вот так сюрприз. Тщедушный Эдвард Минц с блеклой клочковатой бородкой, похожей на лишайник, был на несколько лет старше Банни. Школу он закончил два года назад, но в колледж так и не поступил: по словам его матери, он страдал от загадочного «японского недуга».
— Что это за болезнь такая? – полюбопытствовала однажды Кейт. Миссис Минтц ответила:
— Это когда молодой человек запирается в своей комнате и отказывается полноценно жить дальше.
Эдвард, правда, выбрал для заточения не собственную комнату, а застекленную веранду, на которую выходили окна столовой дома Баттиста. Отсюда каждый божий день можно было наблюдать за тем, как он сидит в шезлонге, обхватив колени руками, и курит подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, по крайней мере, в этот раз обойдется без влюбленностей: Банни нравились подтянутые мальчики. Однако правил никто не отменял, поэтому Кейт заметила:
— Банни, ты ведь знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
— Принимать гостей?! — воскликнула Банни, изумленно округлив глаза, а затем приподняла раскрытый блокнот, лежавший у нее на коленях. — Вообще-то у меня урок испанского!
— Неужели?
— Я ведь спрашивала у папы, помнишь? Синьора Макгилликадди сказала, что мне нужны частные уроки? Я спросила его разрешения, и он согласился?
— Да, но… — начала было Кейт.
Да, но он точно не предполагал, что учителем будет соседский мальчишка-наркоман. Вежливость не позволила ей произнести последнюю фразу вслух. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— Так ты хорошо знаешь испанский, Эдвард?
— Да, мэм, я учил его два с половиной года, — ответил он.
Ей почудилось, что он произнес слово «мэм» с сарказмом. Впрочем, если он говорил серьезно, хорошего тоже было мало: не настолько она его старше, чтобы слышать в свой адрес «мэм». Эдвард добавил:
— Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Ее вечно что-то смешило.
— Он уже столько всего мне рассказал? — вставила она.
У Банни была дурацкая привычка заканчивать фразы с вопросительной интонацией. Кейт любила поддразнивать сестру, притворяясь, что действительно приняла ее слова за вопрос. Поэтому она ответила:
— Откуда мне знать, я ведь не сидела с вами.
— Что? — переспросил Эдвард.
— Не обращай внимания? — посоветовала Банни.
— У меня по испанскому в каждой четверти была пятерка или пятерка с минусом, — сказал Эдвард. — Кроме выпускного класса, да и то не по моей вине. Все из-за стресса.
— Прекрасно, и все же, — настаивала Кейт, — Банни запрещено приглашать в гости мальчиков, когда никого больше нет дома.
— Да это просто унизительно! — возмутилась Банни.
— Ничем не могу помочь, — отозвалась Кейт. — Продолжайте заниматься, я буду недалеко.
С этими словами она вышла из комнаты.
— Уно стерво, — услышала она за спиной шепот Банни.
— Уна стерва, — нравоучительно исправил Эдвард.
Они тихонько засмеялись.
Банни была далеко не такой милой, какой казалась всем вокруг.
Кейт до сих пор не понимала, почему ее сестра вообще появилась на свет.
Их мать, хрупкая, неприметная блондинка с тонкой кожей, такая же мечтательная, как и Банни, провела четырнадцать лет после рождения старшей дочери в постоянных разъездах по пансионатам, как было принято их называть. А потом, откуда ни возьмись, появилась Банни. Кейт не представляла, как родителям вообще пришло в голову завести второго ребенка. Может быть, она и не входила в их планы; может, она была последствием внезапно вспыхнувшей страсти. Но в это верилось меньше всего. Как бы то ни было, вторая беременность обнаружила у Теа Баттисты порок сердца, или даже стала причиной его развития, так что до первого дня рождения Банни она не дожила. Кончина матери мало что изменила в жизни Кейт, привыкшей к ее вечному отсутствию. Банни и вовсе не помнила маму, хотя некоторыми жестами была до невозможного на нее похожа — взять, к примеру, то, как она невинно поджимала губы или изящно покусывала ноготок указательного пальца. Казалось, Банни успела изучить мать, еще находясь в утробе. Тетя Тельма, мамина сестра, часто повторяла:
— Банни, милая моя, только посмотрю на тебя — и хочется разрыдаться. Ты ведь вылитая копия вашей бедной матери!
Кейт же, напротив, не унаследовала от мамы ничего. У нее была смуглая кожа и крепкая, нескладная фигура. Она выглядела бы нелепо, реши она покусывать ноготь, и никому даже в голову не приходило называть ее милой.
Кейт была уна стерва.
21 aubergine
Она едва вошла в дом и уже с порога услышала явно мужской голос.
– Банни, – позвала она, нахмурившись.
– Здесь! – пропела в ответ Банни.
Кейт бросила жакет на вестибюльную скамеечку и прошла в гостиную. Банни сидела на софе, вся красивая, золотистая пена кудрей и невинный взгляд. Блузка её явно была слишком лёгкой, не по сезону. Мальчишка Минцев, что жил по соседству, сидел рядом с ней.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц на несколько лет старше Банни, вид у него какой-то нездоровый, а клочковатые бежевые баки, спускающиеся к подбородку, всегда напоминали Кейт лишайник. Он выпустился из старшей школы два июня тому назад, но поступление в колледж провалил. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь». Кейт спросила тогда, о какой болезни идёт речь, на что миссис Минц ответила так: «Та самая, когда молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются жить полной жизнью». Звучало точно, за исключением того, что Эдвард, судя по всему, заперся не в спальне, а в застеклённой террасе, что выходила окнами на столовую семьи Баттиста. Дни напролёт он торчал там, в шезлонге, где обнимая колени, часто курил подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, хорошо: по крайней мере, никакого флирта на этот раз (слабостью Банни были футболисты). Однако правила оставались правилами, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, никаких развлечений, когда ты одна.
– Развлечений! – как будто смущённо воскликнула Банни, дико округляя глаза; на коленях у неё лежала открытая тетрадь на пружине. – У меня урок испанского!
– Неужели?
– Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я спрашивала папу, и он согласился.
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду какого-то соседского недоумка. Этого Кейт всё-таки не сказала. (Дипломатия.) Но повернулась к Эдварду и спросила уже его:
– Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?
– Да, мэм, пять семестров испанского, – ответил он. Кейт не знала, прибавил ли он это «мэм», потому что хотел проявить нахальство, – или же потому что хотел проявить вежливость. Так или иначе, оно раздражало; она не настолько стара. Он сказал ещё: – Иногда я даже думаю на испанском.
Банни тихонько хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
– Он же уже объяснил мне так много, да? – сообщила она.
Ещё одна из её раздражающих привычек – превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт нравилось изводить её, претворяясь, будто она и впрямь приняла предложения за вопросительные, поэтому она ответила:
– Не знаю. Да и откуда я могу знать? Меня с вами не было.
– Что? – не понял Эдвард.
– Просто игнорируй её? – подсказала Банни.
– У меня были отличные оценки по испанскому. В каждом семестре, – объяснил Эдвард, – за исключением выпускного класса, но тут не моя вина. Выпускной, столько стресса.
– Так или иначе, – подытожила Кейт, – Банни запрещенно принимать визитёров мужского пола, когда в доме больше никого.
– Это унизительно! – вскричала Банни.
– Да, так бывает, – сухо сказала Кейт. – Продолжайте, я буду неподалёку.
И вышла из гостиной.
За её спиной, она ещё успела услышать, Банни пробурчала себе под нос: «Un bitcho*».
– Una bitch-AH**, – поправил её Эдварт нарочито лекторским тоном.
И оба сдавленно захихикали.
Банни вовсе не была такой уж милашкой, какой все считали её.
Порой Кейт даже понять не могла, почему Банни вообще живёт и здравствует. Их мать – хрупкая и слабая, розовокожая блондинка, с такими же звёздочками глаз, как у Банни, – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, «изучая» бесконечные «дома отдыха», как они назывались. А затем Банни вдруг взяла и появилась на свет, ни с того, ни с сего. Кейт было трудно даже вообразить себе, каким таким образом её родители решили, будто это хорошая идея. Возможно, они и не решали; возможно, свою роль сыграла необдуманная страсть. Однако такое вообразить было ещё труднее.
В любом случае, вторая беременность вскрыла проблему медицинского характера – у Теи обнаружили порок сердца. Или же он появился как последствие. Так или иначе, она не дожила даже до первого дня рождения дочери. Для Кейт ничего не изменилось, мать нечасто присутствовала в её жизни. Банни даже не помнила матери, хотя некоторые её жесты почти зловеще напоминали материнские – как осторожно она касалась подбородка, например, или её очаровательная привычка грызть ноготок указательного пальца. Будто она изучала привычки матери изнутри, ещё до своего рождения. Их тётя Тельма, сестра Теи, приговаривала: «Ох, Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я на тебя гляжу. Ты – вылитая она!»
Кейт таковой не была. Кейт была крупной, смуглой и неуклюжей. И она выглядела бы просто глупо, если бы вздумала грызть ногти, и никто никогда не называл её милашкой.
Кейт была настоящая «una bitcha».
–––
*un bitcho (стилизация под исп., непр.) – можно перевести как «стервец», однако формально такого слова в испанском языке не существует.
**una bitcha (стилизация под исп., непр.) – можно перевести как «стерва», однако такого слова в испанском языке также формально не существует.
22 AwniS
Энн Тайлер
Отрывок из романа «Девушка-эссенция»
Не успела она переступить порог дома, как услышала отчетливый мужской голос.
- Зайка! – суровый тон, которым она позвала сестру, не смог бы никого обмануть.
- Тут я! – крикнула в ответ Зайка.
Кейт швырнула куртку на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Зайка сидела на диване – личико в пене золотых кудряшек, кофточка без плеч из тонкой ткани и глаза с выражением «я сама невинность»; ну а рядом примостился Минтц, парень из соседнего дома.
Что ж, хоть какой-то прогресс. Болезненный с виду Эдвард Минтц, чьи островки льняной щетины на подбородке напоминали Кейт лишай, был на несколько лет старше Зайки. Он окончил школу два года назад, но в колледж так и не уехал; его мать часто повторяла, что у него «тот японский синдром». Кейт как-то спросила у нее, что это за синдром и Миссис Минтц сказала что-то вроде: «это когда молодежь запирается в четырех стенах и не хочет идти по жизни дальше». Четырьмя стенами для Эдварда была застекленная веранда, что прямо напротив окна столовой в доме Баттистов, там он и просиживал целыми днями на кушетке, обняв колени да покуривая удивительно тонкие сигареты.
Ну, все хорошо: никаких чувств между ними, по крайней мере, возникнуть не может. (Зайка питала слабость к мускулистым футболистам.) Но, правила никто не отменял, а посему Кейт решительно заявила:
- Зайка, ты же помнишь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты одна дома.
- Это я-то развлекаюсь? – Зайка округлила и удивленно захлопала ресницами, а затем подняла тетрадку на спирали, что покоилась у неё на коленях. – У меня уроки испанского!
- Неужели?
- Я у папы спрашивала, что не помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор. Я папу спрашивала, он согласился.
- Да, но…, - начала было Кейт. Вряд ли отец соглашался на соседского парня, но этого Кейт не сказала. (Тактичность, ага.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Ты в совершенстве владеешь испанским, Эдвард?».
- Да, мэм, я учил его пять семестров, - ответил он.
Она так и не поняла, было ли его «мэм» уважением или нахальством, но её это разозлило – она ещё не настолько старая.
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Тут Зайка тихо хихикнула. Впрочем, она смеялась всегда и над всем.
- Меня многому он уже научил? – сказала Зайка.
Еще одна раздражающая привычка Зайки – везде и всюду превращать утверждения в вопросы. Кейт любила подкалывать её, делая вид, что она и вправду расценивала их как вопрос, а посему она невозмутимо ответила:
- Я этого не знаю, меня с вами дома не было.
- За…? – начал было Эдвард, да Зайка вовремя его перебила: «Не обращай на неё внимания?».
- Я получал «пятерки» или «пятерки с минусом» в качестве итоговых оценок за семестр», - продолжил Эдвард. – Кроме выпускного класса, но это я виноват. У меня было тяжёлое время.
- Если даже и так, - сказала Кейт, - Зайке запрещено приглашать в дом мужчин, когда никого нет дома.
- Ты меня оскорбляешь! – воскликнула Зайка.
- Сочувствую, - процедила Кейт. – Продолжайте заниматься, я буду поблизости.
С этими словами она ушла. За её спиной Зайка пробормотала: «Ун стерво».
- Ун-А стерв-А, - деловито поправил её Эдвард. И они оба тихо засмеялись.
Зайка была совсем не такой милашкой, как думали люди. Кейт никогда не понимала, почему Зайка вообще живет. Их мать – хрупкая, тихая, розовощёкая блондинка с такими же глазками-звездочками, как у Зайки – провела четырнадцать лет жизни Кейт, шатаясь туда-сюда по так называемым «домам отдыха». И вот, однажды, родилась Зайка. Кейт изо всех сил пыталась понять, как родителям вообще такое в голову взбрело. Может, они не до конца все продумали, а может, и вовсе об этом не думали – просто отдались страсти, что представить было ещё труднее. Как бы то ни было, вторая беременность обнаружила или развила у Теи Баттиста порок сердца и она скончалась, когда Зайке еще не исполнилось и года. Не то чтобы для Кейт все изменилось – вся её жизнь проходила в отсутствии матери. Зайка маму не помнила, но привычками и жестами она до жути походила на неё – то, как она с притворной скромностью опускала голову или, например, изящно покусывала кончик ногтя на указательном пальце. Словно девушка изучала мать, ещё будучи в её утробе. Тетушка Тельма, сестра Теи, не уставала повторять, глядя на Зайку: «Ой, милая, ей-богу, не могу не плакать, когда смотрю на тебя! Ты просто живая копия своей матери!».
Кейт же на статус копии матери и претендовать не могла. Смуглая, коренастая, неуклюжая – она бы выглядела крайне нелепо, покусывая кончик ногтя. И милашкой её бы никто не назвал.
Кейт была уна стерва.
23 Bagira
Она едва успела переступить порог дома, как до нее донесся отчетливый мужской голос: «Бани», позвала она своим самым строгим тоном.
- Я здесь! - пропела Бани.
Кейт бросила пиджак на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Бани, с пеной золотых волос и невинным выражением лица, сидела на диване. Она была одета не по погоде в слишком легкую блузку, спущенную на одно плечо. Соседский мальчик по фамилии Минц сидел рядом с ней.
Это было начало чего-то нового. Эдвард Минц был старше Бани на несколько лет. Это был болезненного вида молодой человек, со светлой щетиной на подбородке, которая пробивалась местами и для Кейт была похожа на лишай. Он закончил среднюю школу два года назад, но так и не уехал учиться в колледж. Его мать утверждала, что у него была эта «японская болезнь».
- Что это за болезнь? - спросила Кейт.
Миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди закрываются в спальне и отказываются что-либо делать со своей жизнью».
Кроме того, Эдвард, казалось, привязался не к спальне, а к застекленной веранде, выходившей на окно гостиной, где он сидел обнимая колени и курил подозрительно крошечные сигареты. Хорошо, что по крайней мере нет угрозы романа (слабость Бани - футболисты).
Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала: «Бани, когда ты работаешь, ты не имеешь права на развлечения».
- Развлечения!- закричала Бани и сделала большие, растерянные глаза. Она держала в руках открытую записную книжку.
- По расписанию у меня урок испанского!
- Неужели?
- Я просила папу, помнишь? Сеньора Макгиликади сказала, что
мне нужен преподаватель.
- Я попросила папу и он ответил: «прекрасно».
- Да, но…- начала Кейт.
Да, конечно он не имел ввиду какого-то тупого соседа. Однако Кейт промолчала (дипломатично). Она повернулась к Эдварду и спросила: «Эдвард, ты бегло говоришь по-испански?»
- Да, мэм, я проучился пять семестров - ответил он. Она не знала, было ли «мэм» издевкой или сказано серьезно. В любом случае это раздражало, она не выглядела старше своих лет. Он сказал: «Иногда я даже думаю по- испански». Это вызвало у Бани хихиканье. Бани хихикала по любому поводу.
- Он меня уже так многому обучил? - сказала она. Еще одной утомительной привычкой у нее оказались вопросы вместо утверждений.
Кейт нравилось задевать ее, притворяясь что слышит вопросы, поэтому она ответила: «Я этого не знала, а если бы и знала, меня не оказалось в доме рядом с тобой». Эдвард спросил: «Что?», а Бани ответила: «Просто игнорировать ее?».
- Я получаю отлично или отлично с минусом по испанскому каждый семестр, кроме последнего года и это не моя вина. Я тогда прошел через своего рода стресс - ответил Эдвард.
- Но все же, Бани запрещено водить мужчин в дом, когда там никого нет - сказала Кейт.
- Это унизительно!- закричала Бани.
- Везет как утопленнику, держись, я буду рядом - ответила ей Кейт и вышла. Позади она услышала бормотание Бани: «Ун бичо».
- Уна бича-а - поправил ее Эдвард поучительным тоном. Их охватил приступ смеха. На самом деле Бани не была хорошенькой, как думали о ней другие. Кейт никогда не понимала, почему Бани вообще существовала.
Их мать представляла из себя хилую, безмолвную женщину с розовато-золотистым отливом волос, с такими же как у Бани глазами. Она провела первые четырнадцать лет Кейт, занимаясь регистрацией и выпиской различных «услуг», так их тогда называли. Затем все как-то разом навалилось, родилась Бани.
Кейт трудно себе представляла, как ее родители могли решиться на такое. Может они и не решали, может это вышло по безумной страсти, что еще труднее представить. В любом случае, вторая беременность вызвала какой-то порок сердца у Теа Батисты, или возможно стала его причиной, но девочка умерла до празднования первого дня рождения Бани. Для Кейт это едва оказалось потерей всей ее жизни.
Бани даже не помнила их мать, хотя некоторые жесты странно напоминали о ней: скромная складка под подбородком, например, ее привычка грызть кончик указательного пальца, как – будто она уже в утробе матери научилась этому. Их тетя Телма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Бани, я клянусь, мне хочется плакать, когда я вижу тебя. Ты - копия своей бедной матери!»
С другой стороны, Кейт ни капельки не походила на их мать. Кейт имела широкую кость, представляла собой темнокожую и неуклюжую женщину. Она смотрелась бы нелепо, если бы грызла кончик пальца и никто не называл бы ее хорошенькой. Кейт была уна бича (неприятная). (уна бича в пер. с испанского: что-то неприятное).
24 Ballardite
Не успела Кейт зайти в дом, как ясно различила мужской голос.
- Банни, - позвала она со всей строгостью.
- Я зде-есь! - пропела Банни.
Кейт бросила куртку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, сама невинность с воздушными золотистыми кудряшками, в легкой, не по сезону, кофточке, оголявшей плечи. Рядом с ней сидел соседский парень Минц.
Так, это что-то новое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, тщедушный, с землистым лицом и с клокастой бесцветной бороденкой, напоминавшей Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но в колледж не поступал. Мамаша Минц говорила, что у него "японская болезнь". "Что это за болезнь такая?" - спросила Кейт, и миссис Минц пояснила: "Это когда молодые люди запираются в своей комнате, и ничего им в жизни не надо". Только Эдвард запирался не в комнате, а на застекленной террасе, прямо напротив столовой дома Баттиста. Целыми днями он просиживал в шезлонге, обняв коленки, и курил весьма странные тонкие сигареты.
Что же, по крайне мере, романтического интереса тут нет. Типаж другой. (Банни питала слабость к футболистам). Но от правил отступать нельзя, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, никаких посиделок, когда ты дома одна.
- Посиделок! - воскликнула Банни, удивленно округлив глаза. Она взяла лежавшую на коленях раскрытую тетрадку. - У меня урок испанского!
- Да что ты?
- Я же говорила папе, не помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы и он разрешил, да?
- Да, но..., - начала Кейт.
Речь уж точно шла не о соседском недоумке. Вслух она, правда, этого не сказала (из дипломатичности), и повернувшись, к Эдварду, спросила:
- Эдвард, ты что же, хорошо владеешь испанским?
- Да, мэм. Изучал пять семестров, - ответил он. Кейт не поняла, это он схамил или на полном серьезе назвал ее "мэм"? Во всяком случае прозвучало это неприятно, не такая уж она и старая! Минц продолжал:
- Я даже иногда думаю на испанском.
Банни прыснула. Ей только палец покажи.
- Он меня уже многому научил? - сказала она.
Ее дурацкая привычка произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией тоже действовала на нервы. И раз уж это был вопрос, то Кейт не упускала случая язвительно ответить.
- Откуда я знаю. Меня дома не было.
- Что? - спросил Эдвард.
- Да не обращай внимания? - ответила Банни.
- У меня по испанскому были одни пятерки и пятерки с минусом во всех семестрах, - сказал Эдвард, - кроме выпускного класса, и то, не по моей вине. От стресса.
- Все равно, - сказала Кейт, - Банни нельзя приглашать в гости молодых людей, когда дома нет взрослых.
- Это унизительно! - закричала Банни.
- А кому сейчас легко? - ответила Кейт. - Ладно, занимайтесь, я буду поблизости.
И она вышла из гостиной, услышав за спиной бормотание Банни:
- Ун сукачо.
- Уна сукача, - со знанием дела поправил ее Эдвард.
И они захихикали.
Банни была далеко не так мила, как полагали многие.
Кейт вообще не понимала, почему Банни появилась на свет. Сколько себя помнила Кейт, мать их - болезненная тихая блондинка с золотисто-розовой кожей и с такими же, как у Банни, распахнутыми глазками и трепещущими ресничками - то и дело лежала в различных, как говорили, "оздоровительных заведениях". А потом ни с того ни с сего родилась Банни. Кейт просто не представляла, как родители до такого додумались. А, может, и не додумались, а бездумно предались страсти. Хотя это было еще труднее представить. Как бы то ни было, но вторая беременность Теи Баттисты выявила, а, возможно, и стала причиной какой-то болезни сердца, и она не дожила до первого дня рождения Банни. Кейт едва ощутила потерю, ведь матери и так никогда не было рядом. А Банни ее не помнила, хотя каким-то загадочным образом унаследовала ее мимику и жесты, например, так же морщила подбородок, изображая невинность, или мило покусывала кончик указательного пальца. Как будто она наблюдала за матерью изнутри, будучи в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, только и повторяла: "Банни, я смотрю на тебя и, честное слово, мне хочется плакать. Ну, вылитая бедняжка Тея!"
Кейт даже отдаленно не походила на мать. Она была смуглая, крепко сбитая и неуклюжая. Так изящно грызть палец у нее бы не получилось. И никто никогда не называл ее милашкой.
Кейт была уна сукача.
25 bazinga
Заноза
Энн Тайлер
Едва она зашла в дом, как услышала явно мужской голос.
— Банни, — крикнула она самым суровым тоном.
— Здесь! — ответила Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в коридоре и вошла в гостиную. Банни сидела на софе; золотые кудри, невиннейший вид, и совершенно не по сезону блузка с открытым плечом. Рядом пристроился сын соседей Минцев.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорового вида парень с клочковатыми песочными бакенбардами, которые напоминали Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но в колледж не попал. Его мать утверждала, что у него "эта самая японская болезнь". "Какая такая болезнь?", спросила Кейт и миссис Минц ответила: "Это когда юноши сидят у себя в спальне и ничем в жизни не занимаются." Вот только Эдвард целыми днями сидел не в спальне, а на стеклянной веранде, которая выходила на окно столовой дома Баттиста и каждый мог видеть, как он, обхватив колени, сидит на шезлонге и курит подозрительно маленькие сигареты.
Ну, романом, по крайней мере, здесь не пахнет. Банни питала слабость к футболистам. Тем не менее, правило есть правило, и Кейт сказала:
— Банни, тебе, кажется, нельзя никого принимать, когда ты одна.
— Принимать!? — Банни округлила глаза и делано смутилась, подняв с коленей перекидной блокнот, — я занимаюсь испанским!
— Да неужели?
— Я просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу и он сказал ладно?
— Да, но... — начала было Кейт.
"Да, но он уж точно не имел в виду соседского торчка". Кейт дипломатично промолчала. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— А ты так уж хорошо знаешь испанский?
— Да, мэм, я прошел пять семестров, — ответил он. Кейт не поняла было ли это "мэм" серьезно или с издевкой. В любом случае, это грубо, не такая она уж и старая.
— Иногда я даже думаю на испанском, — прибавил он.
Банни захихикала. Банни, вообще, хихикала по любому поводу.
— Он меня уже столькому научил?
Одной из ее раздражающих привычек было оборачивать любое предложение в вопрос. Кейт любила подкалывать ее тем, что на голубом глазу отвечала на них.
— Откуда я знаю, если меня здесь с тобой не было?
— Чё? — спросил Эдвард.
— Забей на нее? — ответила Банни.
— У меня всегда были А и А с минусом, кроме последнего года, — сказал он, — и то, я был не виноват, у меня был стресс.
— Все равно, Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда она одна, — настаивала Кейт.
— Это унизительно! — вскрикнула Банни.
— Жизнь несправедлива. Сиди тут, я буду поблизости, — парировала Кейт и вышла.
За спиной она услышала шепот Банни.
— Ун сучьо.
— Уна сучиа, — назидательным тоном поправил Эдвард.
И они прыснули от смеха.
Банни и близко не была той милашкой, какой ее все считали.
Кейт, вообще, не вполне понимала, зачем Банни появилась на свет. Первые четырнадцать лет ее жизни, Теа Баттиста, их мать, хрупкая, тихая, пепельно-жемчужная блондинка, с такими же, как у Банни, распахнутыми глазами, проводила жизнь в различных, как говорилось в семье, "санаториях". И тут вдруг внезапно родилась Банни. Кейт даже не представляла, почему ее родители сочли эту идею хорошей. А, может, и не сочли, может это был внезапный порыв страсти. Но это представить было еще трудней. Как бы то ни было, вторая беременность матери выявила или же вызвала у нее порок сердца, и она умерла когда Банни не было и года. Для Кейт едва ли что-то изменилось; ей было не привыкать к постоянному отсутствию матери. Сестра же и вовсе не помнила Теа, хотя некоторые черты Банни казались жутко знакомыми — мягкая складочка на подбородке, или то, как она изящно покусывала кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она изучала мать еще в утробе. Тетя Тельма всегда говорила: "Ох, Банни, я клянусь, как только тебя вижу — плакать хочется. Просто вылитая бедная мать! "
Кейт же ни одной чертой не напоминала мать. Смуглая, широкая в кости и неловкая. Глупо покусывать пальчик с такой внешностью. И никто никогда не называл ее милой.
Уна сучиа, вот кто она была.
26 Beatrix
Едва переступив порог, Кейт отчётливо услышала мужской голос.
— Зайка! — окликнула она как можно строже.
— Я здесь! — пропела в ответ Зайка.
Кейт бросила куртку на скамью в коридоре и пошла в гостиную. Зайка сидела на диване — пушистые золотые кудряшки, невинное личико, лёгкая не по погоде блузка открывает плечи, — а рядом устроился Минц из соседнего дома.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц на несколько лет старше Зайки. Тщедушный, на подбородке клочковатая светло-коричневая щетина, похожая на лишай. Школу окончил ещё два года назад, но в колледж так и не поступил. Мать Эдварда утверждала, что у него «та самая японская болезнь».
— Что это за болезнь? — поинтересовалась однажды Кейт, и миссис Минц ответила:
— Такая, от неё молодые люди запираются в четырёх стенах и отказываются жить, как принято.
Вот только четырём стенам спальни её сын предпочёл застеклённую веранду, как раз напротив окон столовой Баттиста. Эдвард проводил там дни напролёт, уютно свернувшись в шезлонге и покуривая подозрительно короткие сигареты.
Что ж, ладно. По крайней мере, вздохов под луной не предвидится. (Зайка питала слабость к футболистам и прочим экземплярам атлетического телосложения.)
Однако, правило есть правило, и Кейт произнесла:
— Зайка, ты же знаешь, не следует принимать гостей, если дома никого.
— Гостей?! — воскликнула Зайка, озадаченно округлив глазки. Она взяла с колен раскрытую толстую тетрадь с пружинным переплётом:
— У меня урок испанского!
— Неужели?
— Я просила папу, помнишь? Сеньора Макгилликадди говорила, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал, что можно?
— Да, но… — запнулась Кейт.
Всё так, но уж конечно, отец не имел в виду какого-нибудь соседского хмыря. Эти мысли Кейт оставила при себе. (Требуется дипломатический подход.) И обратилась к Эдварду:
— Разве ты хорошо говоришь по-испански?
— Да, мэм, учил целых пять семестров, — ответил парень.
Кейт не поняла, сказано ли «мэм» язвительно или всерьёз. В любом случае, приятного мало, ей пока не так много лет. А Эдвард добавил:
— Я даже думаю иногда по-испански.
Зайка тихонько хихикнула. Ей всё было смешно.
— Он меня уже много чему научил?
Ещё одна неприятная привычка — из каждой фразы делать вопрос. Кейт нравилось поддразнивать сестру, и она ответила:
— Откуда мне знать, меня же здесь не было.
Эдвард удивлённо переспросил:
— А?
И Зайка сказала ему:
— Неважно?
— Мне по-испанскому всегда ставили пять или пять с минусом, — продолжал Эдвард. — Только в последний год не повезло, но я не виноват. Это всё нервный стресс.
— И тем не менее, Зайке не разрешается оставаться наедине с посторонними мужчинами.
— О! Как унизительно! — воскликнула Зайка.
— Тяжёлый случай, — согласилась Кейт. — Продолжайте урок. Я буду поблизости.
И она вышла из комнаты.
— Un bitcho (1), — пробормотала ей вслед Зайка.
— Una bitch-AH (2), — назидательно поправил Эдвард.
И они зафыркали, давясь смехом.
Те, кто считал Зайку лапочкой, глубоко заблуждались.
Чудо появления на свет младшей сестры так и осталось для Кейт за гранью понимания. Мать — хрупкая, тихая, карамельно-золотистая блондинка с такими же, как у Зайки, огромными бездонными глазами — первые четырнадцать лет жизни Кейт появлялась дома лишь изредка, проводя время в «специальных заведениях для отдыха», как тогда говорили. А потом родилась Зайка — ни с того ни с сего.
Как только родители додумались до такого? Что, если они ничего не планировали, а поддались безумному порыву страсти? Немыслимо. Так или иначе, вторая беременность выявила в сердце Теа Баттисты какой-то порок, или привела к этому пороку, и Теа умерла прежде, чем Зайке исполнился год.
В жизни Кейт, привыкшей к одиночеству, почти ничего не изменилось. А Зайка матери совсем не помнила, однако, на удивление точно повторяла некоторые её жесты. Она так же притворно-застенчиво опускала голову и мило покусывала кончик указательного пальца, словно изучила привычки матери ещё в утробе. Тётя Тельма, сестра Теа, частенько приговаривала, всхлипывая:
— Ох, Зайка! Боже мой! Как ты похожа на свою бедную мамочку!
А вот Кейт ни капельки не напоминала мать. Смуглая, широкоплечая и неуклюжая. Вздумай Кейт покусать себя за пальчик, выглядела бы просто нелепо; и никто никогда не называл её лапочкой.
Кейт была una bitcha — змея.
------
(1) Un bitcho – (искаж. исп. bicho) – гад
(2) Una bitcha – (искаж. исп. bicha) - змея
27 beehappy
Не успела Кейт переступить порог, как явственно услышала мужской голос.
– Банни! – крикнула она самым строгим своим тоном.
– Я тут! – пропела в ответ Банни.
Кейт бросила пиджак на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на софе. С этаким невинным личиком в облаке золотистых кудрей. Блузка с открытыми плечами – совсем не по сезону. А соседский сынок примостился рядом.
Вот еще новости! Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Хилый, с пучками щетины по обе стороны подбородка, ни дать ни взять, лишайник. Позапрошлым летом он окончил школу, но до колледжа так и не добрался. Миссис Минц говорила, что ее сын страдает «японской болезнью, ну, вы понимаете, о чем я». Кейт не понимала.
– Это когда молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются брать жизнь в свои руки, – объяснила та.
Правда, юноша выбрал местом отшельничества не свою комнату, а застекленную веранду напротив окна столовой семейства Баттиста. Изо дня в день он сидел в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно миниатюрные сигаретки.
Что ж, романтикой тут не веяло, и то хорошо – Банни увлекалась парнями спортивного типа. Однако правил никто не отменял, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты знаешь, что не должна принимать гостей, когда мы оставляем тебя дома.
– Принимать гостей?! – возмущенно округлив глаза, Банни схватила с колен раскрытый пружинный блокнот. – Да я испанским занимаюсь!
– В самом деле?
– Я у папы спрашивала, помнишь? Сеньора Мак-Гилликадди сказала, что мне нужны дополнительные занятия, было такое? И я спрашивала у папы, и он согласился, нет?
– Да, но...
Да, но на соседского наркошу он явно не соглашался. Впрочем, этого Кейт вслух не произнесла – политес.
– Так у вас хороший уровень испанского, Эдвард? – повернулась она к гостю.
– Да, мэм. Я изучал испанский пять семестров.
Кейт не поняла, то ли он сказал «мэм» с целью выпендриться, то ли без всякого подтекста. Как бы там ни было, ее это задело – не такая уж она старая!
– Бывает, я даже думаю на испанском, – продолжал юноша.
Банни хихикнула. Она вообще хихикала по любому поводу.
– Я уже многому у него научилась, ага? – вставила она.
Еще одна дурацкая привычка: перекраивать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт любила подкалывать ее, отвечая так, будто и в самом деле был задан вопрос. Вот и теперь она сказала:
– Не мне об этом судить. Откуда мне знать, если я не присутствовала на вашем занятии?
– Простите? – не понял Эдвард.
– Не обращай на нее внимания, только и всего, окей? – посоветовала Банни.
– За семестр я всегда получал пятерку или пять с минусом, не ниже, – продолжал Эдвард. – Вот только в выпускном классе не сложилось. Но тут уж я не виноват, у меня был сложный период.
– Как бы там ни было, но когда Банни остается на хозяйстве – никаких гостей мужского пола.
– Как это унизительно! – воскликнула Банни.
– Такая твоя судьба, – ответила Кейт. – Можете продолжать урок. Если что, я рядом.
Выходя из гостиной, она услышала, как Банни пробормотала:
– Чунго!
– Ты имела в виду, «мерзкое чудовище»? Испанский позволяет высказаться еще точнее: добавив окончание «а», мы получим женский род этого слова – чунга, – профессорским тоном поправил ее Эдвард.
Они скорчились, давясь от приглушенного смеха.
Банни и близко не была такой душкой, какой выглядела в глазах других.
Кейт никогда не могла понять, как сестра вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая замкнутая золотисто-розовая блондинка с такими же лучистыми глазами, как у Банни, – первые четырнадцать лет жизни старшей дочери провела во всевозможных «оздоровительных учреждениях» – так это называли. То выписывалась, то снова туда попадала. А потом внезапно родилась Банни. О чем только думали родители? У Кейт это в голове не укладывалось. Может быть, они и вовсе не думали, а поддались безумной страсти. Но такая версия выглядела еще неправдоподобнее. Как бы там ни было, от второй беременности у Теи Баттисты обострился порок сердца, или сама беременность его и вызвала. И Тея умерла, когда девочке не исполнилось и года. Для Кейт почти ничего не изменилось – матери она и так не видела. А Банни ее совсем не помнила, хотя кое в чем страшно походила на Тею. Например, так же притворно-застенчиво опускала голову. Так же покусывала кончик указательного пальца. Она словно бы изучила мать изнутри, находясь в утробе.
– Ах, Банни, смотрю я на тебя – и просто комок в горле, – приговаривала тетя Хельма, сестра Теи. – Если бы ты знала, как похожа на свою бедную маму!
А вот Кейт – смуглая, широкая в кости, неуклюжая, – ни капли на нее не походила. Вздумай она положить в рот палец, это бы выглядело нелепо. И никто никогда не называл ее душкой.
Чунга – да, точнее и не скажешь.
28 BerIII
Голос, который она услышала от самого порога, определенно был мужской.
- Банни! - окликнула она сердито.
- Я тут, - пропела Банни.
Кейт сбросила куртку в прихожей и прошла в дом. Банни была в гостиной. Ее легкая блузка с открытыми плечами противоречила времени года, невинное личико обрамляли легкомысленные кудряшки. Рядом на диване сидел сын их соседей, Минцев.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был болезненный юноша на несколько лет старше Банни. Редкие кустики бледных волос на его подбородке напоминали Кейт пятна лишайника. Школу он окончил в позапрошлом июне, но в колледж так и не поступил. Его мама утверждала, что все из-за «той японской болячки». Кейт как-то спросила, что это за болячка такая. По словам миссис Минц выходило, что «от нее молодежь запирается в спальнях и отказывается жить как положено». Единственное отличие - Эдвард запирался не в спальне, а на застекленной веранде. Из окна столовой в доме Баттиста можно было наблюдать, как он целыми днями сидит там в шезлонге, подтянув колени к подбородку, и курит подозрительные тоненькие сигареты.
Ну что же, хотя бы роман тут не грозит. (Потому что Банни нравятся парни спортивные.) Однако правила были нарушены, поэтому Кейт пришлось напомнить:
- Банни, кому говорили не принимать гостей в одиночку?
- Гостей? - Банни озадаченно распахнула глаза и предъявила открытую тетрадь на пружинке.
- Он мой учитель испанского, между прочим.
- Разве?
- Помнишь, я просила папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор, да? И я попросила, и папа разрешил, ну?
- Ну да, но… - начала было Кейт.
Да, но он уж точно не считал, что это должен быть малолетний хиппи-отшельник. Однако этого Кейт не сказала. (Потому что дипломатия.) Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Ты что же, хорошо знаешь испанский?
- Да, мадам, я его два с половиной года изучал.
Мадам? Это он всерьез или издевается? В любом случае, неприятно. Не такая уж она старая.
- Я на испанском даже думаю иногда, - добавил Эдвард.
Это утверждение рассмешило Банни. Ее вообще нетрудно было рассмешить.
- Он уже многому меня научил, да? - заявила она.
Была у Банни еще и надоедливая привычка выражать мысли исключительно вопросительными предложениями. Чтобы позлить сестру, Кейт иногда притворялась, что принимает их за настоящие вопросы. Поэтому она отозвалась:
- Вот уж не знаю, меня здесь с вами не было.
- В смысле? - озадачился было Эдвард, но Банни сказала:
- Не обращай внимания, ага?
- У меня по испанскому одни пятерки, ну, или с минусом, - продолжил Эдвард, - кроме выпускного класса, но тут я не виноват, это все сложные обстоятельства.
- И все же, Банни нельзя приглашать сюда парней, когда дома больше никого нет, - подытожила Кейт.
- Это просто унизительно! - возмутилась Банни.
- Смирись. Вы продолжайте, я тут недалеко, - сказала Кейт и вышла из комнаты.
- Эль стерво! - пробормотала Банни ей вслед.
- Ла стер-ва! - наставительно поправил Эдвард.
Оба прыснули со смеху.
Всеобщая любимица Банни была вовсе не подарок.
Кейт изумлял сам факт появления Банни на свет. Пока Кейт не исполнилось четырнадцать, их мать редко бывала дома. Эта хрупкая томная блондинка с пушистыми, как у Банни, ресницами, много времени проводила в так называемых санаториях, «лечила нервы». Потом родилась Банни. Непонятно, зачем родителям вдруг понадобился второй ребенок. Может и не понадобился вовсе, может, виноват был порыв бездумной страсти, хотя в это верилось с трудом. Как бы то ни было, вторая беременность проявила скрытый порок в сердце их матери, а может даже вызвала его. Теа Баттиста умерла раньше, чем Банни исполнился годик. Кейт едва заметила исчезновение матери, привыкнув к ее отлучкам. Банни так с матерью и не познакомилась. Однако многие манеры она необъяснимым образом переняла, словно подсмотрев из утробы. Наклон головы, например, или привычку очаровательно покусывать указательный палец. Тетя Тельма, сестра Теи, часто говаривала:
- Банни, душечка, ты так похожа на маму, прямо слезы наворачиваются!
А Кейт была вовсе не похожа на маму. Смуглая, широкоплечая, нескладная. С пальцем во рту она смотрелась бы просто смешно. И никому в голову не приходило называть ее душечкой.
Кейт была ла стерва.
29 Bernica
Едва войдя в дом, она услышала отчетливо мужской голос.
− Банни, − позвала Кейт самым строгим тоном, на который была способна.
− Мы тут! − откликнулась Банни.
Бросив куртку на скамью в прихожей, Кейт вошла в гостиную. Банни сидела на диване во всем великолепии воздушных золотистых кудрей и ангельски-невинного личика, в обнажавшей плечи блузке − слишком тонкой, совсем не по сезону. Рядом с ней устроился соседский парень по фамилии Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, на несколько лет старше Банни: нездорового вида молодой человек с белесой клочковатой порослью на подбородке, казавшейся Кейт похожей на лишайник. Школу он закончил еще в позапрошлом июне, но в колледж так и не отправился; его мать уверяла, что он подхватил «эту японскую болезнь». «Что за болезнь?» − спросила Кейт,и миссис Минц объяснила: «Это когда молодые люди запираются в своей комнате и не хотят ничего делать в жизни». Вот только Эдвард, казалось, окопался вовсе не у себя в комнате,а на застекленной веранде, прямо напротив окна столовой семьи Баттиста; можно было наблюдать, как он сидит там днями напролет в шезлонге, обхватив рукой колени и покуривая
подозрительно маленькие папироски.
Так, ладно: по крайней мере, влюбленность не грозит (Банни питала слабость к молодым людям спортивного типа). Однако правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
− Банни, ты же знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
− Гостей! − воскликнула Банни, изумленно округлив глаза. Она продемонстрировала лежавшую на коленях открытую тетрадь на пружинке: − У меня урок испанского!
− Какого испанского?
− Я же у папы спросила разрешения, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал «ладно»?
− Да, но... − начала было Кейт.
Да, но не мог же он иметь в виду прокуренного марихуаной соседского парня. Но вслух такое Кейт произносить не стала (дипломатия!). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
− Ты что, хорошо знаешь испанский, Эдвард?
− Да, мэм, я его два с половиной года в школе учил, − ответил тот. Трудно было понять, всерьез он назвал ее «мэм» или издевался. В любом случае, у Кейт это вызвало раздражение: не старуха же она!
− Иногда я даже думаю по-испански, − добавил Эдвард.
В ответ на это Банни тихонько хихикнула. Банни вообще хихикала по любому поводу.
− Он мне уже столько всего объяснил? − сказала она.
Уж такая у нее была раздражающая манера (одна из многих) − произносить повествовательные предложения, словно вопросы. Кейт нравилось ее поддевать, притворяясь, будто она и впрямь считает эти фразы вопросами, поэтому она ответила:
− Откуда мне знать − меня же здесь с тобой не было!
− Что? – спросил Эдвард, и Банни сказала ему:
− Не обращай на нее внимания?
− У меня во всех полугодиях по испанскому было «отлично» и «отлично с минусом», − продолжил Эдвард, − кроме последнего класса, но там не моя вина. У меня тогда в жизни было много стресса.
− Да, но все же, − заявила Кейт, − Банни нельзя принимать мужчин, когда она одна дома.
− О! Это так унизительно! − воскликнула Банни.
− Что поделаешь, не повезло, − сказала ей Кейт. − Продолжайте, я тут рядом, − и она вышла из комнаты.
− Ун стервьо, − донесся ей вслед голос Банни.
− Уна стервьЯ, − менторским тоном поправил Эдвард.
Оба они разразились неудержимым приступом хихиканья.
Банни была вовсе не такой милой, как считали окружающие.
Кейт так и не удалось понять, откуда Банни вообще взялась. Их мать − хрупкая, тихая, розово-золотистая блондинка с такими же звездчатыми глазами, как у Банни − первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, меняя различные «санатории» (так это называлось). Затем, ни с того, ни с сего, родилась Банни. Кейт было трудно представить, каким образом ее родители на такое решились. Может, они и не решались; может, дело было в бездумной страсти. Но такой сценарий вообразить было еще сложнее. Так или иначе, во время второй беременности у Теи Баттиста обнаружилась какая-то проблема с сердцем − а может, беременность и вызвала проблему − и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Для Кейт это мало что изменило, материнское отсутствие было ей давно привычно. Банни же мать вообще не помнила, хотя некоторые ее жесты были поразительно похожи − например, целомудренно-застенчивый наклон подбородка, или привычка изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она подсматривала за матерью, еще находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ох, Банни, честное слово, слезы наворачиваются, когда тебя вижу. Ну просто вылитая копия твоей бедной мамы!»
Кейт же, напротив, на мать совсем не походила. Кейт была смуглой, ширококостной и нескладной. Если б она принялась кусать палец, это выглядело бы нелепо, и милой ее никто никогда не называл.
Кейт была «уна стервья».
30 Betula
Едва переступив порог, она ясно различила мужской голос.
– Банни! – грозно позвала Кейт.
– Мы тут! – раздался в ответ звонкий голосок.
Кейт сбросила в прихожей пиджак и направилась в гостиную. Банни устроилась на диване: золотистый ореол невесомых кудряшек – ну, сущий ангелок! – тоненькая блузочка с открытыми плечами, уж совсем не по погоде; а рядом с ней – соседский мальчишка Минц.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был немногим старше Банни – чахлый парень со светлой жиденькой порослью на подбородке, которая напоминала Кейт пятна лишайника. Он окончил школу ещё позапрошлым летом, но в колледж так и не уехал; его мать уверяла, что виной всему «та самая японская болезнь».
– Что за болезнь? – поинтересовалась Кейт, и миссис Минц объяснила:
– Такая вот напасть у молодёжи – усядутся взаперти в своей комнате, и ни в какую не хотят жить нормальной жизнью.
Эдвард, правда, выбрал местом заточения не собственную спальню, а стеклянную веранду, прямо напротив столовой в доме Баттиста; когда ни глянь – он был там: сидел на кушетке, обняв колени, и дымил подозрительного вида сигаретками.
Что ж, Банни точно в него не влюбилась – она таяла от красавцев-футболистов. Как бы то ни было, правил никто не отменял, и Кейт напомнила:
– Банни, ты прекрасно знаешь – никаких гостей, когда остаёшься одна.
– При чём тут гости? – глаза Банни удивлённо округлились. Она демонстративно ткнула в раскрытую на коленях тетрадь:
– У меня урок испанского!
– Да неужели?
– Я спрашивала у папы, ты забыла? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужны дополнительные занятия? И я спросила у папы, и он согласился?
– Да, только... – начала Кейт.
Да, только вот папа уж точно не соглашался на соседского любителя раздавить косячок-другой. Впрочем, вслух Кейт ничего говорить не стала – тактичность, знаете ли. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– А Вы, Эдвард, видимо, особо одарённый знаток испанского?
– Да, мэм, изучал его целых пять семестров.
Интересно, это «мэм» – попытка уколоть или простая вежливость? Неважно, в любом случае возмутительно – она же не какая-то старуха. Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Услышав это, Банни хихикнула. Впрочем, у неё на всё была такая реакция.
– Он уже рассказал мне столько нового? – сказала она.
За Банни водилась кошмарная привычка превращать любое утверждение в вопрос. Кейт, в свою очередь, изводила сестру, прикидываясь, будто «вопросы» Банни и вправду были вопросами, поэтому она сказала:
– Ну, мне-то откуда знать, я только зашла.
– Что? – не понял Эдвард.
– Да ну её? – фыркнула Банни.
– Все экзамены по испанскому я сдал отлично, – продолжал Эдвард, – ну, кроме последнего – но так уж сложились обстоятельства, непростое для меня было времечко.
– Всё равно, – сказала Кейт, – Банни не позволено приглашать к себе мужчин, когда никого нет дома.
– Просто невыносимо! – вспыхнула Банни.
– Ничем не могу помочь, – бросила Кейт, – ладно, занимайтесь, я тут рядом.
Выходя из комнаты, Кейт услышала, как Банни буркнула у неё за спиной:
- Un bitcho*.
- Una bitchA**, - поправил Эдвард менторским тоном.
Последовал приступ бурного, сдавленного хихиканья.
Нет, Банни вовсе не была ангелочком, что бы там о ней ни думали.
Для Кейт так и осталось загадкой, каким чудом Банни вообще появилась на свет. Их мать была тихой и хрупкой женщиной: золотистые локоны, розовое платье и большие глаза в обрамлении длинных, будто лучики, ресниц – точь-в-точь как у Банни; первые четырнадцать лет жизни Кейт мать почти всё время проводила в лечебницах: она страдала нервным расстройством – так это принято было называть. И вдруг, откуда ни возьмись, появилась Банни. Уму непостижимо, как такое вообще пришло в голову её родителям. Возможно, конечно, событие не было запланировано, и Банни явилась плодом мимолётного порыва страсти. Но в это Кейт как-то уж совсем не верилось. Что бы за ней ни стояло, вторая беременность Теи Баттиста то ли осложнила, то ли вызвала какое-то заболевание сердца, и её не стало, прежде чем Банни стукнул годик. Если честно, Кейт не заметила большой разницы – матери и при жизни никогда не было рядом. Банни так и вовсе не помнила своей родительницы, но каким-то совершенно необъяснимым образом повторяла её жесты – то, как она застенчиво склоняла головку, например, или эта её привычка изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Можно подумать, Банни умудрилась всё это подметить ещё в утробе матери. Тётушка Тельма, сестра Теи, то и дело повторяла:
– Ах, Банни, честное слово, гляну на тебя – и слёзы наворачиваются. Вылитая мать! Ах, она бедняжка!
Кейт, напротив, от матери не досталось ровным счётом ничего. Она была смуглой, коренастой и неуклюжей. Если бы она вздумала грызть палец, это было бы не изящество, а полный идиотизм, и уж точно никому и никогда не пришло бы в голову называть её ангелочком.
Кейт была самой настоящей una bitcha.
* un bitcho (исп.) – гад
** una bitcha (исп.) – гадина
31 Bine
Еще в порога Кейт отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - грозно окликнула она.
- Здесь! - донеслось в ответ.
Кейт бросила пиджак на банкетку и двинулась в гостиную. Банни, воплощение чистоты в ореоле золотых кудряшек и несуразно легкой блузе, скользнувшей с плеча, сидела на диване, а рядом расположился Минц-младший, соседский отпрыск.
А это что-то новенькое... Эдвард Минц, субтильный юнец с бурой растительностью на подбородке, смахивающей, по мнению Кейт, на лишайник, был несколькими годами старше Банни. В позапрошлом июне он окончил школу, но в колледж не пошёл, поскольку, по словам маменьки, пал жертвой "той японской болезни". Из разговора с мамой - Минц Кейт узнала, что страдающие от таинственной болезни юноши затворяются в стенах спален, добровольно отринув все мирское. Эдвард, однако, предпочел самоизолироваться на застекленной террасе напротив столовой Баттиста. Там он торчал дни напролет, скорчившись на кушетке с подозрительно миниатюрной сигаретой во рту.
Ну, положим, на сей раз романа не будет -- типаж неподходящий: Банни предпочитала накачанных парней. Однако закон есть закон, и Кейт заявила:
- Банни, ты отлично знаешь: когда взрослых нет дома -- никаких гостей.
- Ты о чём? - Банни изумленно округлила глаза и ткнула в раскрытый на коленях блокнот. - Я испанским занимаюсь!
- Да что ты говоришь?
- Помнишь, я просила папулю? Сеньора МакГилкади еще советовала нанять учителя, а я попросила папулю, и он сказал "ладно"?
- Да, только... - начала было Кейт.
Только вряд ли он имел в виду укуренного соседского шалопая. Кейт оставила мысль невысказанной (из соображений дипломатии) и сосредоточилась на Эдварде:
- Ты что, так хорошо владеешь испанским?
- Да, мэм. Пять семестров учил.
Что бы ни стояло за его "мэм", - вежливость или скрытое хамство, - Кейт почувствовала себя задетой: не настолько она стара.
- Иногда я даже думаю по-испански. - продолжал он.
Банни издала дурацкий смешок - как всегда в ответ на любую реплику.
- Он много чему меня научил? - поведала она
Эту навязшую в зубах манеру -- превращать утверждения в вопросы -- Кейт любила высмеивать, прикидываясь, что принимает их за чистую монету:
- Откуда мне знать? Вы же были одни.
- Что? - Эдвард оторопел.
- Да ну ее? - отмахнулась Банни.
- Между прочим, у меня по испанскому одни пятерки. Ну, кроме последнего семестра, но тут я не виноват: переживал духовный кризис
- Всё равно, - сказала Кейт, - Банни не должна принимать гостей противоположного пола, когда взрослых нет дома.
- Какое издевательство! - выкрикнула та.
- Да, невезуха. Ну, работайте. Если что, я рядом.
Кейт вышла, сопровождаемая шипением Банни:
- Ун зараза...
- Уна зараза. Следи за грамматикой, - менторским тоном поправил Эдвард.
Они тихо прыснули.
В общем, Банни отнюдь не была тем ангелом, каким казалась.
Кейт вообще не понимала, как Банни ухитрилась появиться на свет. Их мать, пастельная золотисто-розово блондинка с таким же, как у Банни, распахнутым взором, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт вне дома, в постоянной смене так называемых "оздоровительных заведений". Потом - нежданно-негаданно - родилась Банни. Кейт недоумевала, как родители пришли к подобному решению. Или это было не решение, а нерассуждающая страсть? Такое и подавно не укладывалось в голове. Что бы то ни было, новая беременность вызвала, а может, усугубила некий изъян в сердце Тэа Баттисты, от которого та умерла, когда Банни не было года. Ни Кейт, ни Банни почти не ощутили утраты: одна выросла в отсутствие матери, вторая ее не помнила. Однако некоторые жесты Банни - грациозный наклон головки, манера покусывать ноготок указательного пальца, - до оторопи напоминали Тэа. Казалось, дочь наблюдала за матерью еще в утробе. Тётя Телма, сестра Теа, вечно охала: " Господи, Банни, ты просто вылитая мать! Без слёз смотреть не могу".
А Кейт - смуглая, коренастая и несколько зажатая, совсем не напоминала мать. Никто не называл ее миленькой, а вздумай она грызть ноготь, то выглядела бы и вовсе по-дурацки.
Кейт была уна зараза.
32 Black Rose
Едва переступив порог дома, она отчётливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она самым строгим тоном, на какой только была способна.
- Я здесь! – крикнула в ответ Банни.
Кейт бросила пиджак на диванчик в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване – задорные золотистые кудряшки и личико, выражающее саму невинность, блузка с открытыми плечами, чересчур лёгкая для этого времени года; а рядом с ней пристроился Минтц – сын их соседей.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни, болезненного вида паренёк с редкой светлой бородкой, которая напоминала Кейт лишайник. Он закончил школу два года назад, но не смог доучиться в колледже; его мать утверждала, что у него “тот самый японский недуг”.
- Что это за недуг? – как-то спросила Кейт.
На что миссис Минтц ответила:
- Тот самый, при котором молодёжь закрывается у себя в комнате и отказывается как-то устраивать свою жизнь.
Только Эдвард не закрывался в своей комнате, предпочитая ей застеклённую террасу, которая выходила на окна столовой дома Баттиста, он изо дня в день сидел в шезлонге, обхватив руками колени, и курил подозрительно крошечные сигареты.
Ну, что ж, по крайней мере, любовных историй можно не опасаться (слабостью Банни были футболисты). Но всё-таки правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, тебе нельзя никого приглашать, когда ты одна дома.
- Приглашать! – воскликнула Банни, от удивления округляя глаза; она подняла раскрытый блокнот, лежавший у неё на коленях. – У меня урок испанского!
- Да ладно?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я поговорила с папой, он сказал, что не против?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду местного наркомана. Однако Кейт не сказала этого вслух (по дипломатическим соображениям). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- И вы свободно говорите по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его пять семестров, - сказал он.
Она не знала, было ли это “мэм” сказано с сарказмом или на полном серьёзе. В любом случае, это раздражало – не такая уж она и старая.
- Иногда я даже думаю по-испански, - добавил Эдвард.
Это заставило Банни захихикать. Банни хихикала по любому поводу.
- Он уже многому научил меня? - сказала она.
Ещё одной раздражающей привычкой Банни было превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось издеваться над ней, делая вид, что она и правда считает их вопросами, поэтому она сказала:
- Откуда мне знать, меня ведь не было дома вместе с вами.
- Что? – спросил Эдвард.
- Просто не обращай внимание? - сказала ему Банни.
- Я каждый семестр получал “отлично” и “отлично с минусом”, - продолжил Эдвард, - кроме последнего курса, но это было не по моей вине. У меня был стресс.
- Что ж, - сказала Кейт, - Банни всё равно нельзя принимать гостей мужского пола, когда дома никого нет.
- Эй! Это унизительно! – вскричала Банни.
- Не повезло, - невозмутимо сказала Кейт. – Занимайтесь, я буду поблизости.
И она вышла из комнаты.
За её спиной она услышала, как Банни пробормотала:
- Un bitcho.
- Una bitch-AH, - нравоучительно поправил её Эдвард. (примечание переводчика – исп. “una bitcha – стерва”)
И они зашлись в приступе хохота.
Едва ли Банни была такой уж милой, какой её все считали.
Кейт никогда не могла понять, почему Банни вообще существовала. Их мать – хрупкая, молчаливая, с волосами цвета розового золота и такими же, как у Банни, огромными глазами в обрамлении пушистых ресниц – первые четырнадцать лет из жизни своей старшей дочери провела в различных “санаториях”, как их тогда называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт было сложно понять, как её родители могли пойти на это обдуманно. Но, может, это и не было обдуманным; может, это был порыв страсти. Но представить такое было ещё сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какое-то нарушение в сердце Теа Баттиста или, может, стало причиной этого нарушения, и она умерла до того, как Банни успела отпраздновать свой первый День Рождения. Кейт едва ли заметила какие-то перемены в том одиночестве, в котором она пребывала всю свою жизнь. А Банни вообще не помнила мать, хотя, некоторые из жестов Банни пугающе напоминали её – к примеру, высокомерно вздёрнутый подбородок или привычка грызть кончик указательного пальца. Будто бы она изучала их мать из утробы. Тётя Тельма, сестра Теа, постоянно говорила:
- О, Банни, клянусь, я каждый раз готова разрыдаться при виде тебя. Ты так похожа на свою бедную мать!
Кейт же, напротив, практически не походила на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она бы нелепо выглядела, если бы грызла палец, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была una bitcha.
33 Born Free
СТРОПТИВАЯ
Едва переступив порог дома, она услышала отчетливый мужской голос. “Банни” – строго позвала она.
“Я здесь” – откликнулась Банни.
Кейт бросила свой пиджак на стул в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: такая невинная овечка, с пышными, золотыми локонами, одетая не по сезону, в легкую блузку с открытыми плечами; рядом с ней сидел соседский парень Минц.
Это было что- то новенькое. Эдвард Минц был на пару лет старше Банни. Это был болезненного вида молодой человек с невзрачной бородкой, растущей в отдельных местах и напоминавшей Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать как то сказала, что у него “японская болезнь”. А когда Кейт спросила “Что за болезнь ” та ответила: “Это такая болезнь, когда молодые люди запираются у себя в комнате и не хотят ничего делать со своей жизнью”. Вот только Эдвард, похоже, местом своего заключения выбрал не свою комнату, а застекленную веранду, которая смотрела на окна столовой семьи Батиста, откуда было хорошо видно, как он изо дня в день сидел, обняв колени, на шезлонге и курил подозрительно крохотные сигареты.
Ну что ж, по крайней мере, роман им не грозит, за это можно не беспокоиться. (Банни нравились парни спортивного типа). Но в доме существовали правила, поэтому Кейт сказала: “Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома”.
“Каких гостей!” – воскликнула Банни, округлив в недоумении глаза. Она показала тетрадь, лежащую у нее на коленях. “У меня урок испанского!”
“Урок испанского?”
“Помнишь, я просила папу? Сеньора Макгиликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу и он согласился?” “Да, но…” - начала Кейт.
“Да, но он же не имел в виду какого то соседского торчка” - хотела сказать Кейт, но промолчала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: “Эдвард, вы разве говорите по-испански?”
“Да, мадам. Я учил испанский целых пять семестров”. Она не знала, сказал ли он это “мадам” серьезно или с издевкой. Так или иначе, ее это задело: не такая уж она и старая. “Иногда, я даже думаю на испанском” – добавил он.
Последняя фраза вызвала у Банни смех. Ее смешило абсолютно все. “Он меня уже многому научил?” - сказала она.
Одной из ее раздражающих привычек было превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт нравилось ее подкалывать, притворяясь, будто бы она и впрямь принимает их за вопросы, так что она ответила: “Откуда мне знать, меня же не было здесь с вами?”
“Что?” – спросил Эдвард, но Банни тут же ответила ему: “Можешь просто игнорировать ее?”.
“У меня были пятерки в каждом семестре”, - продолжил Эдвард, – “кроме последнего, но я в этом не виноват. У меня тогда был стресс”.
“И все-таки”, – сказала Кейт, - “Банни нельзя общаться с мужчинами, если дома никого нет”.
“Но это же унизительно!” – возмутилась Банни.
“Какая жалость” – сказала ей Кейт, “Ладно, продолжайте, я буду поблизости”. И она вышла.
Позади себя она услышала шепот Банни: “Ун бичо”
“Уна бич-А ”- поправил ее Эдвард поучительным тоном.
-----стерва (с англ.)-----
И они начали хихикать.
Банни была далеко не ангелом, каким ее все считали.
Кейт никогда толком не могла понять, почему Банни вообще существует. Их мать была хрупкой и болезненной женщиной, с невероятно красивыми волосами, цвета розового золота и такими же как у Банни сияющими глазами. Первые четырнадцать лет жизни Кейт, она провела во всевозможных, так называемых “санаториях”. Потом, совершенно неожиданно родилась Банни. Кейт сложно было представить, почему родители сочли эту идею хорошей. А может быть они и не думали об этом; может это был порыв бездумной страсти. Но представить себе это было еще сложней. Так или иначе, вторая беременность оставила свой след, возможно, став причиной порока сердца у Теи Батиста и она умерла еще до того, как Банни исполнился год. Кейт едва ли ощутила перемены после всех этих лет отсутствия матери в ее жизни. А Банни даже не помнила свою маму, хотя некоторые из ее жестов жутко походили на мамины. К примеру, то, как она поджимала подбородок или ее привычка мило грызть кончик указательного пальца. Как будто она изучила свою маму, будучи еще в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: “Ох, Банни! У меня слезы наворачиваются каждый раз, как вижу тебя. Ты так похожа на свою бедную мать!”
Кейт, напротив, даже близко не походила на мать. Она была темнокожей, крупной и грубоватой. Кейт выглядела бы нелепо, если бы грызла ногти, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна бича.
34 Bounty
ДЕВУШКА ВСЯ В МИНОРЕ
Из «Девушка вся в миноре», Энн Тайлер
Она едва вошла в дом, как услышала различимо мужской голос.
– Бани, – позвала она суровым тоном.
– Я здесь! – Пропела Банни.
Кэйт швырнула свой жакет на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на кушетке, с пышно вьющимися золотыми локонами, невинным выражением лица и в сползшей с плеч блузке, и без того, впрочем, не по сезону прозрачной; рядом с ней сидел юный Минц из соседней квартиры.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни – нездорового вида молодой человек с неопрятной песочного цвета растительностью на подбородке, которая казалась Кэйт похожей на лишайник. Он закончил среднюю школу два выпуска назад, но не набрал баллов для поступления в колледж; его мать заявляла, что у него «японская болезнь». «Что за болезнь такая?» – спросила Кэйт, и миссис Минц ответила: «Это, когда молодые люди запираются в своей спальне и отказываются от личной жизни». Отличие состояло в том, что Эдвард был привязан не к спальне, а застекленному крыльцу, выходящему к окну столовой семьи Баттистов, откуда все дни напролет его можно было видеть сидящим в шезлонге, обнявши колени и сосущим подозрительно крохотные сигаретки.
Ладненько: по крайней мере это не грозит романом. (Банни более питала слабость к типажу футболистов). Но, закон есть закон, и Кэйт сказала: «Банни, тебе же сказано, чтобы не устраивать вечеринки, когда ты одна дома».
– Вечеринки! – Вскричала Банни, в изумлении делая круглые глаза. Она потрясла в воздухе записной книжкой со спиральным корешком, до того лежавшей открытой у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– В самом деле?
– Я спросилась у папы, помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу и он дал добро? «Да, но . . .», – начала Кэйт.
Да. Но он, конечно же, не имел ввиду соседского юнца, потягивающего марихуану. Тем не менее, Кэйт не произнесла этого вслух (дипломатия, однако). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Эдвард, твой испанский настолько беглый?»
– Да, мэм, я проучился пять семестров, – ответил он. Она не разобрала до конца, было ли это «мэм» сказано серьезным тоном или таков был язык самоуверенного наглеца. Так или иначе, это раздражало – она не была еще настолько стара. Он добавил: «Иногда я даже думаю на испанском».
Это побудило Банни тихо хихикнуть. Банни хихикала на все на свете. «Он ведь уже так многому меня научил?», – тоном вопроса сказала она.
Еще одной досадной ее привычкой было облекать повествовательные предложения в форму вопросительных. Кэйт любила съязвить, притворяясь, что так и принимает их за настоящие вопросы, и она сказала: «я ничего об этом не знала, откуда мне знать, меня ведь не было дома тогда».
Эдвард переспросил: «Что?», и Банни сказала ему: «не обращай на нее внимания?»
– У меня каждый семестр были пятерки и пятерки с минусом по испанскому, кроме последнего года, и это было не по моей вине. Я переживал тогда некоторое потрясение.
– Ну, так вот, – сказала Кэйт, – Банни не позволяется приглашать мужчин, когда она остается в доме одна.
– О! Какая низость! – вскричала Банни.
– Везет, как утопленнику, – сказала ей Кэтти. – Продолжайте; я буду рядом. – И она ушла.
Позади себя она расслышала (по-испански) довольный шепот Банни: «Пúдор».
– Пи-дóр-ка, – наставительным тоном поправил ее Эдвард. И они сдержанно хихикнули.
Банни не была даже отдаленно так хороша, как люди о ней думали.
Кэйт никак не могла взять в толк почему Банни вообще есть на этом свете. Их мать — хрупкая, молчаливая, золотистая с розовым отливом блондинка, с такими же как у Банни глазами, похожими на звездочки — провела первые четырнадцать лет после ее рождения, принимая и выпроваживая «средства для расслабления», как она их называла. Затем, без всяких видимых причин, родилась Банни. Кэйт с большим трудом могла себе представить, чтобы ее родителям эта данность могла показаться удачной идеей. Возможно они и не думали вовсе; возможно это стало следствием безумной страсти. Но это-то было еще труднее вообразить. Так или иначе, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце Теа Батисты, а, может быть, она то и вызвала этот порок, и она не дожила до годовщины рождения Банни. Кэйт едва ли ощутила потерю того, чего и так не имела всю свою жизнь. А Банни даже и не помнила матери, хотя некоторые ее черты сверхъестественным образом были похожи — притворная застенчивость, скрытая в складках подбородка, например, а также ее привычка с изяществом покусывать кончик своего указательного пальца. Это выглядело так, как если бы она изучала свою мать еще будучи во чреве. Их тетка Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, я готова расплакаться, когда вижу тебя. Ты полная копия своей бедной матери».
Кэйт, в свою очередь, ни в малейшей степени не была похожа на их мать. Кэйт была темнокожей, широкой кости и нескладной. Она неприятно поражала взгляд постоянным вниманием к своему пальцу, и никому в голову не пришло хотя бы раз назвать ее милашкой.
Кэйт была нетрадиционной ориентации.
35 Brithness
Уксусная малышка
Отрывок из книги Энн Тайлер
Стоило войти в дом, как до нее отчетливо донесся мужской голос.
- Банни! - строго позвала она.
- Тут! - отозвалась Банни.
Бросив куртку на скамейку в холле, Кейт вошла в гостиную. Банни сидела на диване: с невинным личиком в обрамлении золотистых кудряшек, в блузке с оголенными плечами - совсем не по сезону; соседский мальчишка Минц сидел рядом.
Дело приняло новый оборот. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет. Молодой человек нездорового вида, с редкими бежевыми бакенбардами, напоминавшими Кейт лишайник. Он окончил школу еще два июня назад, но так и не смог поступить в колледж; как-то его мать сказала, что он подхватил «эту японскую болячку».
- Какую?- спросила Кейт, и миссис Минц ответила: - Ту, которая заставляет молодежь запираться в комнатах и отказываться жить своей жизнью.
Прямо в точку, за исключением того, что Эдвард казался привязанным не к своей комнате, а к застекленному крыльцу напротив окна столовой Баттистас. Там он, обхватив колени, дни и ночи просиживал на длинном кресле и курил подозрительные тонкие сигареты.
Так, хорошо: хотя бы романом тут не пахнет (Банни питала слабость к футболистам). Однако, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты знаешь, я тебя тут одну не развлекаться оставляю.
- Развлекаться?! - воскликнула Банни, и в ее округлившихся глазах отразилось недоумение. Она подняла лежавшую на ноуте раскрытую тетрадь. - У меня урок испанского!
- У тебя?!
- Помнишь, я просила у папы? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? Папа же мне разрешил?
- Да, но... – начала было Кейт.
Да, но тогда речь шла не о соседском мальчишке-куряге. Впрочем, вслух это Кейт (дипломатично) не произнесла. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, пять семестров учил, - ответил он. Кейт не знала, было ли это «мэм» сказано серьезно или с тонкой издевкой. В любом случае, это неприятно: она не настолько стара. А Эдвард продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни прыснула. Она смеялась над любым пустяком.
- Он уже столькому меня научил? - сказала она.
Еще одна раздражающая привычка: превращать утверждения в вопросы. В таких случаях Кейт нравилось подкалывать ее, притворяясь, будто принимает вопросы за настоящие. Поэтому она ответила:
- Откуда же мне знать? Меня с вами дома не была.
- Что? - не понял Эдвард, но Банни отмахнулась: - Забей.
- У меня по испанскому каждый семестр были только «отлично» или «отлично с минусом», - сказал Эдвард, - кроме последнего, но там я ни при чем. У меня был стресс.
- И все же, - сказала Кейт. - Банни не положено принимать гостей мужского пола, когда она дома одна.
- Нет! Это унизительно! - воскликнула Банни.
- Жизнь несправедлива, - сказала ей Кейт. - Продолжайте. Я рядом. - И вышла.
Кейт услышала, как Банни прошипела ей в спину по-испански: «Un bitcho» («Суко»).
- Unabitch-AH (Сук-А), - менторским тоном поправил ее Эдвард.
Оба издали смешок, замаскированный под кашель.
Банни была далеко не такой милой, как думали многие.
Кейт часто терялась в догадках, как Банни вообще могла существовать. Их мать – хрупкая, невзрачная блондинка с крашеными в розовый кончиками волос и сияющими как у Банни глазами – провела первые 14 лет жизни Кейт, экспериментируя с различными, так называемыми, «средствами расслабления». А потом вдруг появилась Банни. Кейт с трудом представляла, как ее родители решились поддержать эту идею. Может, они и не поддерживали; может, это просто было сиюминутным порывом, что представить еще сложнее. При любом раскладе, во время второй беременности проявилась, а может, она же и спровоцировала болезнь сердца Ти Баттисты, и та умерла, не успев отпраздновать даже первый день рождения Банни. Что до Кейт, то в ее жизни перемен не произошло, ведь и раньше матери постоянно не было рядом. А Банни ее даже не помнила, хотя некоторые их жесты были до жути похожими: например то, как Банни опускала подбородок или по привычке грызла кончик ногтя указательного пальца. Как будто она научилась этому еще у матери в утробе. Их тетка Тельма, сестра Ти, постоянно восклицала:
- Банни, клянусь, до слез больно видеть тебя! Если б ты не была копией своей бедной мамы…
Кейт же, напротив, совершенно на нее не походила. Она была темнокожей, ширококостной и неуклюжей. Ей бы и в голову не пришло грызть ногти, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
36 Bunny
Едва переступив порог дома, она отчётливо услышала мужской голос.
—Банни, — окликнула она как можно строже.
— Здесь! — раздалось в ответ.
Кейт бросила пальто на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни в нимбе из золотых кудряшек, с выражением обескураживающей невинности на лице, в лёгкой не по погоде кофточке с открытыми плечами, сидела на диване. Рядом с ней расположился соседский парень Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц, молодой человек болезненного вида, с подбородком, неровно заросшим светлой щетиной, напоминавшей Кейт лишай, был старше Банни на несколько лет. Он окончил школу в позапрошлом июне, но провалил экзамены в колледж. Его мать жаловалась, что он подхватил «эту японскую заразу». Кейт как-то поинтересовалась у неё, что это. Миссис Минтц рассказала, что это состояние, когда молодые люди запираются у себя в комнате, отказываясь и пальцем пошевельнуть ради собственной жизни. Но, кажется, Эдвард предпочитал своей комнате застеклённую веранду, выходящую на окна столовой семьи Батиста. Там его можно было видеть, сидящим целыми днями в шезлонге в обнимку с собственными коленями, курящего подозрительно крохотные сигареты.
Что ж, всё в порядке. По крайней мере, влюбиться Банни не грозит (она питала слабость к типам из футбольной команды). Но правило есть правило, поэтому Кейт строго произнесла:
— Банни, ты же знаешь, что тебе не положено развлекаться, когда ты одна.
— Развлекаться?! — воскликнула Банни, в недоумении округлив глаза. На её коленях лежал раскрытый блокнот с пружинным переплётом.
— У меня урок испанского!
— У тебя что?
— Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Мак-Гилликади сказала, что мне нужен наставник. Я спросила, и он сказал «ладно»?
— Да, но… — начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду обкуренного соседского придурка. Однако Кейт не произнесла этого вслух (ох уж эта дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мадам. Я учил его пять семестров, — ответил он.
Она не поняла, как отнести к обращению «мадам» — как к наглости с его стороны или серьёзно. В любом случае это её задело. До возраста «мадам» ей было ещё далеко.
— Я иногда даже думаю на испанском, — продолжил он.
При этих словах Банни хихикнула. У неё вызывало усмешку практически всё.
— Он меня уже многому научил, — добавила она с вопросительной интонацией.
У Банни была ещё одна привычка, которая вызывала раздражение — произносить утвердительные предложения вопросительно. Кейт любила подкалывать её, притворяясь, что действительно воспринимает её ответы как вопросы, поэтому она произнесла:
— Не знаю, да и откуда мне знать. Меня же с тобой дома не было.
— Что? — удивился Эдвард.
— Просто не обращай на неё внимания, — бросила Банни.
— У меня всегда был высший или почти высший балл по испанскому, — продолжил Эдвард, — кроме выпускного года, но тут я не виноват. У меня был сложный период.
— Что ж, — проговорила Кейт, — тем не менее, Банни не позволено принимать гостей мужского пола, когда больше никого нет дома.
— О, это так унизительно! — возмутилась Банни.
— Ничего не поделаешь, — бросила Кейт. — Продолжайте. Я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
За спиной она услышала, как Банни пробормотала по-испански:
— Un bitcho!
— Una bitch-AH (1), — поправил её Эдвард назидательным тоном.
Их накрыл приступ смеха, и они сдавленно захихикали.
Банни была совсем не такой милой, как некоторые о ней думали. Кейт до сих пор не понимала, как Банни вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая, молчаливая блондинка с розовато-пепельным оттенком волос, с такими же, как у Банни огромными лучистыми глазами, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, меняя так называемые «места отдыха». Затем неожиданно родилась Банни. Кейт с трудом представляла себе, как её родителям могло прийти в голову, что это хорошая мысль. Возможно, они об этом не думали; возможно, что всё решил случай и безумная страсть. Но представить это было ещё труднее. В любом случае во время второй беременности у Теа Батиста выявили какой-то порок сердца или, возможно, беременность дала толчок его развитию. Она не дожила и до первого дня рождения Банни. Это мало что изменило в жизни Кейт, поскольку она и так была полностью предоставлена самой себе. Банни совсем не помнила их мать, хотя иногда она казалось настолько на неё похожей, что становилось даже не по себе. Например, её привычка застенчиво опускать голову или мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, она изучила свою мать, ещё будучи у неё в утробе. Их тётка
Тельма, сестра Теа, частенько говаривала: «Ох, Банни, гляжу на тебя, и слёзы наворачиваются. Могу поклясться, ты просто вылитая твоя бедная мать!»
Кейт, с другой стороны, ни капельки не походила на мать. Она была смуглой, крепко сбитой и неуклюжей. Она бы выглядела глупо, покусывая палец, и никто никогда не назвал бы её милой.
Кейт была стервой.
Прим. переводчика:
(1) Стерва (в переводе с испанского).
37 Buzaika
Едва переступив порог дома, Кейт отчетливо услышала мужской голос. «Банни!» – строго крикнула она. «Я здесь!», – рявкнула сестра.
Кейт небрежно бросила куртку на скамью в прихожей и направилась в гостиную. На кушетке, с невинным выражением лица, сидела Банни. Она была не по сезону одета в блузку с открытыми плечами. Ее золотистые кудряшки торчали во все стороны. Рядом с ней сидел сын их соседей Минтцев.
Это что-то новенькое. Болезненного вида Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни. Клочки бледных волос, которые он называл усами, Кейт напоминали лишайник. Два года назад он закончил школу, но в колледж не поехал. По словам матери, Эдвард страдал «японской болезнью». «Что за болезнь?» – спросила Кейт. И миссис Минтц объяснила: «Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и ничего не хотят от жизни». Только Эдварда тянуло не в комнату, а в застекленную веранду дома семьи Баттиста, которая примыкала к столовой. Там он постоянно валялся на кушетке, обняв колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
К счастью, романом тут и не пахнет – Банни питает слабость к футболистам. Но правил никто не отменял, поэтому Кейт говорит:
– Банни, ты же знаешь, что свободное время у тебя не для развлечений.
– Какие развлечения?! – возмутилась Банни, округлив глаза. Она подняла с колен открытую тетрадь на кольцах. – Я занимаюсь испанским!
– Неужели?
– Ты что, забыла? Я спрашивала у папы. Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор. Папа был не против.
– Да, но … – начала Кейт. «Он уж точно не рассчитывал, что это будет какой-то соседский укурок», – подумала она, а вслух дипломатично обратилась к Эдварду:
– Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
–Да, мэм. Я его учил два с половиной года.
Кейт не знала, было ли обращение «мэм» нахальством или вежливостью. В любом случае, это было неприятно – она не такая уж старая.
– Я даже иногда думаю на испанском, – добавил он.
Тут Банни захихикала. Она вечно так делала.
– Он меня уже чему-то научил? – сказала она.
Еще одна ее дурацкая привычка – произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт же нравилось дразнить Банни, отвечая на такие якобы вопросы, поэтому она сказала:
– Ну мне-то откуда знать? Я только что пришла.
– Что? – не понял Эдвард.
– Не обращай внимания на нее? – ответила в своей манере Банни.
– У меня по испанскому каждый семестр было только «пять» или «пять с минусом», – сказал Эдвард. – Правда, в самый последний год я облажался, но это все из-за стресса.
– Тем не менее, Банни нельзя приглашать к себе молодых людей, когда она дома одна, – сказала Кейт.
– Ну что за унижение! – воскликнула Банни.
– Да уж, не повезло, – ответила Кейт. – Продолжайте. Я буду неподалеку. – И она вышла из комнаты.
– Ун стерво, – буркнула Банни ей вслед.
– УнА стерва, – с умным видом поправил ее Эдвард.
Они оба захохотали. Банни была далеко не такая милая, как про нее думали окружающие.
Как Банни вообще появилась на свет – для Кейт всегда было загадкой. До четырнадцатилетия Кейт их мать – хилая, невыразительная блондинка с розовыми прядями – занималась тем, что без конца моталась по всяким так называемым «местам отдыха». И вдруг родилась Банни. Кейт категорически не понимала, каким образом родители решили, что это хорошая идея. А, может быть, они даже не задумывались об этом. Или приняли решение в момент пылкой страсти. Но такое было еще менее вероятно. В общем, вторая беременность дала осложнения на сердце Теи Баттисты, а быть может, стала причиной болезни, и мать умерла еще до первого дня рождения младшей дочери. Смерть постоянно отсутствовавшей матери мало что изменила в жизни Кейт. Банни же ее вообще не помнила, хотя кое в чем жутко походила на Тею: например, тем, как чопорно приподнимала подбородок, или милой привычкой покусывать кончик указательного пальца. Она как будто узнала все о матери, находясь еще у нее в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, часто говорила: «Господи, Банни! Когда я смотрю на тебя, у меня разрывается сердце. До чего же ты похожа на мать!»
А вот с Кейт все было по-другому. Смуглую, неуклюжую и крупного телосложения Кейт никогда не называли «милой», да и покусывание пальца в ее исполнении выглядело бы нелепо.
Кейт была «уна стерва».
38 by Oksa
«Антидушечка», Энн Тайлер.
Едва войдя в дом, она отчетливо расслышала мужской голос.
— Банни?! — как можно суровее окликнула она сестру.
— Я здесь! — отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в зал. Банни сидела на диване: пышные золотистые кудряшки, ангельское личико и блуза, ниспадающая с плеча, одетая совсем не по сезону; рядом с Банни сидел соседский парнишка по фамилии Минц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был старше Банни лет на семь, нездорового вида юноша с кустистой светло-рыжей растительностью на лице, напоминающей Кейт лишайник. Вот уже два учебных года назад он закончил школу, но так и не поступил в колледж: его мать всё пеняла на какой-то «японский синдром».
— Что за «японский синдром»? — любопытствовала Кейт, и миссис Минц пояснила:
— Это когда молодые люди добровольно заточают себя в комнатах и отказываются жить, как все.
Только впечатление складывалось, что изолятором для Эдварда стала не его спальня, а застекленная веранда, окнами выходящая на столовую семейства Баттиста, откуда юношу можно было лицезреть день-деньской на шезлонге, обнимающим поджатые колени и дымящим какие-то подозрительно тонкие сигареты.
Ну, да ладно — хотя бы без риска любовной интрижки (Банни питала особую слабость к спортивным парням). Тем не менее правило есть правило, поэтому Кейт не смолчала:
— Банни, ты же знаешь, что гостей принимать не стоит, когда ты дома одна.
— Гостей?! — возмутилась Банни, изумленно выпучив глаза. Она подняла с колен открытый блокнот с перекидными листами:
— Я учу испанский!
— Да что ты?!
— Я спрашивала разрешения у папы, помнишь? Сеньора МакГилликади говорила, что мне нужен репетитор? Я у папы спрашивала? Он же согласился?
— Ну, да, только... — начала было Кейт.
«Только вряд ли на роль репетитора предполагался какой-нибудь соседский хмырь». Однако мысли свои Кейт не озвучила — дипломатия! Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— А ты, Эдвард, здорово по-испански шпаришь?
— Да, мадам. Изучал пять семестров, — ответил тот.
Кейт не поняла: «мадам» было сказано от большой дерзости или вежливости. В любом случае это раздражало — не такой уж и старой была Кейт.
Эдвард добавил:
— Иногда я даже думаю на испанском.
Ремарка немного рассмешила Банни. Банни, вообще, хихикала по любому поводу.
— Эдвард уже многому меня научил?
Другая докучливая черта Банни — превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила поддевать сестру, притворяясь, что восприняла ее утверждения как вопросы, поэтому она ответила:
— Я же не могу знать? Меня ж не было дома?
— В смысле? — смутился Эдвард.
— Забей на нее?! — одернула его Банни.
— У меня по испанскому все семестры — на отлично и пятерки с минусом, — оправдывался Эдвард, — кроме последнего года, и то не по моей вине — завал был.
— Понятно, только, — продолжила Кейт, — Банни не разрешено встречаться с мужчинами, когда она дома одна.
— Ой, хватит унижать меня! — завопила Банни.
— Жестокая судьба, — иронизировала Кейт. — Продолжайте, я тут неподалеку.
И вышла из зала, услышав, как сестра негромко выругалась ей вдогонку:
— Un bitcho!*
— Una bitch-AH, — назидательным тоном поправил Эдвард ученицу.
Оба так и прыснули со смеху. Банни была не так уж мила, как казалось людям...
Кейт не могла никак взять в толк, зачем Банни появилась на свет. Их мать, хрупкая хрестоматийная блондинка с неброской внешностью, но выразительными глазами, такими же, как у Банни, первые 14 лет после рождение Кейт только и делала, что меняла санатории и лечебницы. Потом вдруг появилась Банни. Кейт с трудом понимала, зачем родители решились на этот шаг. Может, они и не решались, а все вышло само собой — плод безумной страсти. Однако в подобное верилось еще меньше. Так или иначе, вторая беременность Теи Баттиста спровоцировала какую-то болезнь сердца, не дав ей дожить даже до первого дня рождения Банни. Для Кейт, привыкшей всю жизнь не видеть мать, вряд ли что-то поменялось с этой потерей. А Банни и вовсе не помнила Тею, хотя некоторые ее жесты странным образом повторяли материны, как под копирку: привычка застенчиво опускать подбородок, к примеру, или жеманно держать во рту кончик указательного пальца. Малышка будто подсмотрела всё это из утробы. Тетя Тельма, сестра Теи Баттиста, не уставала причитать: «Банни! Ради бога, не мучай меня. Как же ты похожа на мать-бедняжку!»
А вот Кейт на мать совсем не была похожа — смуглая, тучная и неуклюжая. Она бы странно смотрелась с пальчиком во рту, и никто не взялся бы назвать её милашкой.
Кейт была «антидушечкой».
* Un bitcho — ругается по-испански.
39 Castagna
Язвительная особа
Отрывок из романа Энн Тайлер «Язвительная особа»
Едва ступив на порог дома, она отчетливо услышала мужской голос.
- Бани, - позвала она самым строгим тоном.
- Я здесь! – пропела в ответ Бани.
Кейт швырнула свою куртку на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Бани сидела на диване вся в ореоле легких золотистых кудрей и с самым невинным выражением лица. На ней была не по сезону легкая блузочка с открытыми плечами; а рядом с ней сидел соседский парень Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездорового вида молодой человек с клочковатой растительностью на лице, которая напоминала Кейт лишайник, был на пару лет старше Бани. Он закончил школу в позапрошлом июне, но в колледж так и не уехал. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь». «Что это за болезнь?» – поинтересовалась Кейт. На что Миссис Минтц ответила: «Та, при которой молодые люди запираются в собственных спальнях и отказываются жить по-человечески».
Только вот Эдвард был больше привязан не к своей спальне, а к застекленной веранде, которая выходила на окна столовой семьи Батиста. День за днем он просиживал в шезлонге на этой веранде, обхватив руками колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Ну, ладно: по крайней мере, никакой опасности романа (Бани питала слабость к футболистам). И все же – правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Бани, ты ведь знаешь, что тебе не положено принимать гостей, когда ты одна дома.
- Принимать гостей! – воскликнула Бани, удивленно округлив глаза. Она показала Кейт перекидной блокнот, который до этого лежал у нее на коленях. – У меня занятие по испанскому!
- Правда?
- Ну, я же просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила папу и он согласился.
– Да, но…, - начала было Кейт.
Да, но он вряд ли имел ввиду какого-то соседского укурка. Однако вслух Кейт этого не сказала (Дипломатия!). Напротив, она обратилась к Эдварду:
- Вы, значит, очень хорошо знаете испанский, Эдвард?
- Да, мэм. Я изучал его пять семестров, - ответил он.
Однако Кейт не была уверена, что он обратился к ней «мэм» серьезно, а не из наглости. В любом случае, это раздражало: она была не настолько стара, чтобы ее звали «мэм». Затем он прибавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Это вызвало у Бани смешок. Бани хихикала по поводу и без.
- Он меня так многому научил? – сказала она.
Еще одной ее надоедливой привычкой была склонность превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось назло Бани реагировать на эти высказывания, как если бы это и впрямь были вопросы, поэтому она ответила:
- Откуда мне знать? Меня с тобой дома не было.
- Что? – удивился Эдвард. И Бани сказала ему:
- Просто игнорируй ее?
- У меня были пятерки и пятерки с минусом в каждом семестре, кроме выпускного года, - сказал Эдвард. – Но это было не по моей вине: я был под действием некоторого стресса.
- И все же, - произнесла Кейт, - Бани не положено принимать посетителей мужского пола, когда она дома одна.
- О, но это же унизительно! – воскликнула Бани.
- Не повезло тебе, - отозвалась Кейт. – Продолжайте, я буду неподалеку, - и вышла из комнаты.
За ее спиной послышался приглушенный голос Бани:
- Гадино.
- Гад-ИНА, - назидательным тоном поправил Эдвард.
Их охватил короткий приступ смеха.
Бани была совсем не такой милой, как многим казалось.
Кейт никогда не могла понять, почему Бани вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, неброская, с легким румянцем, золотистая блондинка с такими же, как у Бани сверкающими глазами – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных «домах отдыха», как их было принято называть. А затем вдруг родилась Бани. У Кейт в голове не укладывалось, как ее родители могли решить, что это хорошая идея. Может быть, они и не решали вовсе. Может быть, Бани стала результатом вспышки безумной страсти, хотя это представить было еще сложнее. В любом случае, вторая беременность выявила некие проблемы с сердцем у Теи Батиста, а может быть, стала их причиной, - и прежде, чем Бани исполнился год, Тея умерла. Для Кейт ничего не изменилось – мать и так почти постоянно отсутствовала. А Бани даже и не помнила свою маму, хотя некоторые их жесты были невероятно похожи – например, скромный кивок или привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она изучала привычки их матери, находясь в ее утробе. Их тетушка Тельма, сестра Теи, постоянно повторяла: «О, Бани! Клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда я тебя вижу. Разве ты не копия своей несчастной матери!»
Кейт, напротив, была ни капельки похожа на мать. Она была смуглой, широкой в кости и неуклюжей. Она бы выглядела нелепо, если бы ей пришло в голову грызть собственный палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была гадиной.
40 CatMatilda
Энн Тайлер
«Заноза»
Она едва переступила порог дома, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она своим самым суровым голосом.
- Здесь! – пропела Банни.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и прошла в зал. Банни сидела на диване: облако пушистых золотых кудрей вокруг ах!-такого-невинного-лица, блузка, спадающая с плеч, слишком легкая для этого времени года. Рядом с ней сидел соседский мальчишка по фамилии Минц.
Дело приняло неожиданный поворот. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, у него был нездоровый вид и пегие бежевые бакенбарды, которые напоминали Кейт лишай. Он окончил школу два лета назад, но не поступил в колледж. Его мать утверждала, что он страдает «той самой японской болезнью». Когда Кейт спросила ее, что это за болезнь, она ответила: «Это когда молодые люди запираются в своей спальне, отказываются выходить из нее и проживать свою жизнь». Только Эдвард, казалось, был привязан не к своей спальне, а к застекленной террасе, которая выходила на окно столовой Баттистов, и где его можно было наблюдать изо дня в день сидящим на шезлонге, обнимающим свои подогнутые колени и курящим подозрительно тонкие сигареты.
Ну, хорошо, по крайней мере, никакой опасности интрижки (слабостью Банни были футболисты). Но все же, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что тебе не полагается развлекаться, когда ты одна.
- Развлекаться! - вскликнула Банни, округляя глаза и придавая лицу изумленное выражение. Она начала размахивать открытым блокнотом на спирали, лежавшим на ее коленях:
- У меня урок испанского!
- Разве?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила отца, и он ответил, что все в порядке?
- Да, но… - начала Кейт…
Да, но, очевидно, он не имел в виду курильщика марихуаны, живущего по соседству. Однако, Кейт не произнесла этого вслух. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- А ты особенно свободно владеешь испанским, Эдвард?
- Да, сударыня, я изучал его пять семестров, - сказал он. Она не поняла, было ли это «сударыня» серьезным обращением, или выпадом самоуверенного нахала. В любом случае оно действовало на нервы; она не была настолько старой.
- Иногда я даже думаю на испанском, - продолжал он.
В этот момент Банни подавилась смешком. Банни хихикала по любому поводу.
- Он уже так многому научил меня? – сказала она.
У нее была еще одна надоедливая привычка – превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт обожала язвить ей в ответ, притворяясь, что она воспринимает сказанное действительно как вопрос, поэтому она сказала:
- Я не могу этого знать, не так ли? Я не была все это время в доме с вами.
- Что? – сказал Эдвард.
- Просто игнорируй ее? – ответила ему Банни.
- Я получал «А» или «А с минусом» по испанскому в каждом семестре, - сказал Эдвард, - за исключением выпускного класса, но это была не моя вина. У меня был стрессовый период.
- Хорошо, но все же, - сказала Кейт, - Банни не разрешается приглашать посетителей мужского пола, когда никого нет дома.
- Это унизительно! – вскричала Банни.
- Как не повезло! – ответила Кейт. - Продолжайте, я буду поблизости.
Она вышла. За спиной она услышала ворчание Банни: «Ун стерва».
- Ун-А стерва, - поправил ее Эдвард назидательным тоном.
Они покатились со смеху.
Банни была далеко не такой милашкой, как думали другие. Кейт даже никогда, собственно, не понимала, почему Банни вообще существовала. Их мать, хрупкая, сдержанная, розово-золотая блондинка с такими же, как у Банни, глазами-звездочками, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, посещая разнообразные «места для отдыха», как они назывались. Затем внезапно родилась Банни. Кейт было сложно представить, как родители могли принять такое решение. А может, они и не принимали никакого решения, и она была результатом глупой страсти. Но представить это было еще сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность вскрыла некий дефект в сердце Теи Баттисты, или, возможно, она стала причиной этого дефекта, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Смерть матери особенно ничего не изменил для Кейт – она всегда отсутствовала в ее жизни. Банни совсем не помнила их мать, хотя некоторые ее жесты были жутко похожими – скромный наклон головы, например, или привычка покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она изучала их мать, находясь еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, я не могу смотреть на тебя без слез! Ты точная копия твоей бедной матери!»
Кейт же была совсем не похожа на их мать: у нее была темная кожа, широкая кость, она была нескладной и неуклюжей. Она выглядела бы абсурдно, если бы покусывала палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была «уна стерва».
41 Cerbera
Едва она зашла в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - строго позвала она.
- Я здесь! - пропела та в ответ.
Кэйт бросила куртку в прихожей на банкетку и прошла в гостиную. Банни сидела на тахте, вся в золотых кудряшках, с очень невинным лицом, в блузке с полностью открытыми плечами, совсем не по погоде, а рядом Минц, сын соседей. Так, интересно. Этот Эдвард Минц был молодым человеком болезненного вида, на несколько лет старше Банни, с клочковатой пегой бороденкой, которая напоминала Кэйт лишайники. Он года два назад закончил школу, но так и не поступил в колледж. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь».
- Что это за болезнь? - как-то поинтересовалась Кэйт.
И миссис Минц пояснила:
- Это, когда молодые люди запираются у себя в спальне, и у них нет никаких сил жить дальше.
Правда, Эдвард, кажется, ограничил себя не спальней, а застекленной верандой. Кэйт из окна своей столовой часто видела его там. Он сидел дни напролет в шезлонге, обняв колени руками, и курил удивительно крошечные сигареты.
Ну, ладно. По крайней мере, романом здесь не пахнет. (Слабостью Банни были здоровяки с накаченной мускулатурой.) Но правило есть правило, поэтому Кэйт сказала:
- Банни, ты знаешь, недопустимо развлекаться, принимая гостей, когда ты дома одна.
- Развлекаться?! - Банни округлила глаза в недоумении. У неё на коленках лежала открытой тетрадь на пружинке. - У меня урок испанского!
- Да?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он сказал «хорошо»?
- Да, но..., - начала Кэйт, « но папа определенно имел в виду не соседа-тупицу.»
Однако не сказала этого.(Воспитание.) Она только спросила:
- Эдвард, а ты действительно разбираешься в испанском?
- Да, мэм, я занимался пять семестров.
Она не поняла, было ли обращение «мэм» насмешкой или уважением. В любом случае, оно резануло слух: она ведь ненамного старше.
Эдвард добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Её всё хиханьки да хаханьки.
- Он уже так многому меня научил? - Еще одна её отвратительная привычка: превращать утвердительные предложения в вопросы.
Кэйт нравилось поддразнивать её, притворяясь, будто она действительно услышала вопрос, поэтому ответила:
- Откуда я знаю, меня ведь не было дома с вами.
Эдвард воскликнул:
- Что?
- Проигнорируем её? - предложила ему Банни.
- У меня по испанскому были только отлично и отлично с минусом,- обиделся Эдвард, - за исключением последнего года, и то не по моей вине, это из-за стресса.
- Ладно, но Банни пока не разрешается принимать гостей мужского пола, когда она дома одна, - повторила Кэйт.
- Это унизительно! - крикнула Банни.
- Какая досада,- усмехнулась Кэйт. -Ладно, продолжайте. Я буду рядом.
И она вышла.
За спиной услышала шёпот Банни:
- Ун цербер.
- Уна цербер-А, - поправил её Эдвард поучающим тоном, и они дружно захихикали.
Банни и близко не была той милой, как думали о ней другие. Кэйт совершенно не понимала, зачем существует Банни. Их мать - хрупкая золотоволосая блондинка с нежно-розовой кожей, с таким же, как у Банни, лучистым взглядом, - проводила свою жизнь, как запомнилось Кэйт в первые её четырнадцать лет, в различных «зонах отдыха», как они это называли. Пока однажды не родилась Банни. Кэйт с трудом себе представляла, чтобы её родители оcознанно запланировали второго ребенка. А может и не планировали, может была та самая безумная страсть. Но это еще труднее представить. В любом случае, вторая беременность нанесла удар по здоровью Теа Батисты или, наоборот, выявила скрытый порок ее сердца; она умерла, не дожив и до первого дня рождения Банни. Что до Кэйт, то для неё ничего не поменялось: мать всегда отсутствовала в её жизни. А Банни никогда и не вспоминала, хотя некоторые её бессознательные жесты были такими же - например, чуть наклонять голову в нарочитом смущении или привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Она будто выучила эти повадки из утробы.
Их тётя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Ах, Банни, право, когда я тебя вижу, я всегда плачу. Ты просто копия своей бедной мамочки.»
Кэйт, напротив, совершено не похожа на мать: смуглая, ширококостная, неуклюжая. Было бы нелепо: начни она грызть палец; и никто никогда не называл её милой.
Кэйт - _уна цербера_.
42 Chapayev
Она едва переступила порог, когда отчетливо услышала мужской голос.
– Банни, – позвала она нарочито строгим тоном.
– Я тут! – крикнула Банни.
Бросив кофту на скамью в прихожей, Кейт вошла в гостиную. Банни сидела на диване. У нее густо вились золотистые волосы, на лице было выражение полнейшей невинности, а одета она была не по сезону – в легкую блузку с открытыми плечами; а рядом с Банни сидел Минц – парень из соседнего дома.
Это было что-то новенькое. Болезненного вида молодой человек – его звали Эдвард Минц – с редкой светло-каштановой бородкой, напоминающей лишайник, был старше Банни на несколько лет. Он окончил среднюю школу два июня назад, но так и не уехал в колледж; его мать утверждала, что у него «японская болезнь». «Что это за болезнь?» – спросила Кейт, и миссис Минц сказала: «Это болезнь, при которой молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются вести нормальную жизнь». Правда, Эдвард скорее был привязан не к своей комнате, а к застекленной веранде – она располагалась напротив окна столовой, принадлежащей Баттистам, – где он целыми днями сидел на кушетке и, обняв колени, курил подозрительно маленькие сигареты.
Ну что ж, во всяком случае, серьезных отношений наверняка не будет. (Больше всего Банни нравились футболисты). Тем не менее правила никто не отменял, и потому Кейт сказала:
– Банни, тебе же не разрешали развлекаться с гостями, пока ты одна дома.
– Развлекаться! – воскликнула Банни, округлив глаза и сделав удивленное лицо. Она взяла раскрытую тетрадку, которая лежала у нее на коленях. – Я вообще-то испанский учу!
– Испанский учишь?
– Я спрашивала папу об этом, помнишь? Сеньора Макгилликатти сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он уж точно не имел в виду какого-то торчка, живущего по соседству. Впрочем, Кейт не стала этого говорить. (Вежливость). Она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, разве ты хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, я учил испанский пять семестров, – сказал он. Кейт не могла понять, всерьез ли Эдвард употребил слово «мэм» или же он просто был выскочкой. В любом случае, ее раздражало это слово. Она была не такой уж и старой.
– Я иногда даже думаю на испанском, – добавил он.
Банни тихонько хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
– Он уже многому научил меня? – сказала Банни.
У нее была еще одна дурацкая привычка – произносить с вопросительной интонацией повествовательные предложения. Кейт сделала вид – ей вообще нравилось подыгрывать Банни, – что услышала настоящий вопрос, поэтому сказала:
– Я не могу этого знать, ведь я не была с тобой дома.
– Что? – спросил Эдвард.
– Просто игнорировать ее? – сказала ему Банни.
– У меня в каждом семестре были пятерки или пятерки с минусом по испанскому, – сказал Эдвард, – кроме выпускного класса, и тут уж не я виноват был. Просто нагрузка была большая.
– И все же, – сказала Кейт, – Банни не разрешается приглашать гостей мужского пола, если никого больше нет дома.
– Это просто издевательство! – воскликнула Банни.
– Да, ничего не поделаешь, – сказала ей Кейт. – Занимайтесь дальше. Я буду рядом.
Выходя из гостиной, Кейт услышала за спиной тихий голос Банни:
– Un bitcho. [bicha – англицизм в пуэрто-риканском варианте испанского; происходит от слова bitch (англ. сука).]
– Una bitch-AH, – наставительным тоном поправил ее Эдвард.
Они едва слышно расхохотались.
Банни вовсе не была милой девушкой, какой ее многие считали.
Кейт всё никак не могла понять, почему Банни вообще существовала. Первые четырнадцать лет жизни Кейт их мать (она была миниатюрная, хрупкая на вид блондинка с розоватыми волосами и такими же, как у Банни, длинными ресницами) провела, разъезжая по всяким «домам отдыха», как их тогда называли. А потом вдруг на свет появилась Банни. Кейт трудно было представить, как ее родителям могла прийти в голову такая идея. Возможно, Банни не была запланированным ребенком; возможно, это была всего-навсего безрассудная страсть. Но представить такое было еще труднее. Так или иначе, после второй беременности у Тии Баттисты обнаружили какое-то заболевание сердца, а может быть, беременность и послужила причиной заболевания, и Тия умерла, когда Банни не было еще и года. Для Кейт едва ли что-то изменилось – она и раньше почти никогда не виделась с матерью. А Банни даже не помнила свою мать, однако некоторые ее движения и жесты, как ни странно, были точь-в-точь как у матери – например, она слегка задирала подбородок, а еще у нее была очаровательная привычка покусывать кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она научилась этому у матери, пока находилась в ее утробе. Их тетя Тельма, сестра Тии, часто говорила: «Банни, клянусь, мне так грустно становится, когда я вижу тебя. Ну разве ты не копия своей несчастной матушки».
А вот Кейт, напротив, совсем не была похожа на мать. Кейт была смуглая, ширококостная и неуклюжая. Она выглядела бы нелепо, если бы кусала палец, и никто никогда не называл ее хорошенькой.
Кейт была una bitcha.
43 Clementina
Строптивая девчонка
Едва зайдя домой, Кейт отчётливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она сестру, выбрав самую суровую интонацию.
- Мы тут! - отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку в прихожей на скамейку и прошла в гостиную. Банни сидела на диване - как всегда воплощение невинности со своим милым личиком и озорными белокурыми кудряшками, в слишком лёгкой для нынешней погоды кофточке, спадающей с одного плеча; рядом с ней сидел парень из семьи Минц, проживающей по соседству.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, он вечно выглядел нездоровым, а из-за его светлой, растущей клочками бороды Кейт всегда казалось, что у него лишай. Два года назад он окончил школу, но на экзаменах в колледж провалился; его мама утверждала, что это из-за некоей «японской болезни».
- Что это за болезнь? - спросила тогда Кейт, и миссис Минц ответила, что это «когда молодые люди заточают себя в спальнях и отказываются жить нормальной жизнью».
Ну, всё в порядке - как минимум, Эдвард как ухажёр не представлял собой угрозы. (Банни постоянно сохла по парням-футболистам). Но правила есть правила, поэтому Кейт начала отчитывать сестру:
- Ты же знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
- Гостей? - Банни в удивлении округлила глаза и потрясла тетрадкой, которая до этого лежала у неё на коленях. - Вообще-то у меня занятие по испанскому!
- Серьёзно?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГиликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила разрешения у папы, и он сказал - хорошо.
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но под «репетитором» он точно не имел виду какого-то придурковатого соседского мальчишку, - хотела было сказать Кейт, но не сказала. (Из-за своей тактичности). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- А ты разве свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я проучился пять семестров, - ответил парень.
Кейт не поняла, было ли это «мэм» насмешкой или сказано абсолютно серьезно. Так или иначе, её это задело; не настолько же она стара.
Эдвард добавил:
- Я иногда даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Банни постоянно хихикала по любому поводу.
- Он меня уже много научил? - сказала она.
Ещё одной раздражающей привычкой Банни было произнесение повествовательных предложений с вопросительной интонацией. Кейт любила подтрунивать над Банни, делая вид, что всерьёз принимает их за вопросы, поэтому и сейчас она сказала:
- А я откуда знаю? Меня же не было, когда вы занимались.
- Что? - удивился Эдвард.
- Просто игнорируй её, - ответила Банни.
- У меня были только пятёрки и пятёрки с минусом во всех семестрах, - сказал Эдвард, - кроме последнего года. Но это было не моей вине. Просто тогда был тяжелый период.
- Это прекрасно, но тем менее, Банни не может принимать гостей мужского пола, пока дома никого, кроме неё, нет.
- О! это так унизительно! - вскричала Банни.
- Да, не везёт тебе, - ответила Кейт. - Продолжайте, я буду неподалёку.
Кейт вышла. За спиной она услышала бормотание Банни: «Ун стерво».
- Уна стерв-а, - невозмутимо поправил её Эдвард.
И они вдвоем зашлись в приступе хохота.
Банни на самом деле не была такой милашкой, какой её считали другие.
Кейт никогда не понимала, зачем вообще Банни существовала. Их мать - хрупкая, тихая, золотоволосая, с такими же лучистыми как у Банни глазами - первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в различных «базах отдыха», переезжая из одной в другую. Потом внезапно родилась Банни. Кейт всегда было тяжело представить, почему её родители могли посчитать рождение Банни хорошей идеей. Возможно, они не до конца всё обдумали; возможно, её зачатие было примером необдуманной страсти. Хотя последний вариант было бы сложнее представить. В любом случае, вторая беременность позволила обнаружить какой-то дефект в работе сердца Теи Баттиста, может быть, даже повлияла на его возникновение, и Теа умерла, когда Банни ещё не исполнилось и года.
В жизни Кейт, привыкшей к постоянному отсутствию матери, мало что изменилось. А Банни даже не помнила маму, только иногда некоторые её жесты вдруг жутко напоминали мамины - умение скромно отдёргивать назад голову, например, и ещё её привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Будто бы она научилась этому, будучи в чреве матери. Их тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, я хочу плакать, когда вижу тебя. Ты точная копия своей бедной мамы!»
Кейт же, наоборот, была не похожа на их мать. Она была смуглой, плотной, неуклюжей. Кейт выглядела бы глупо, попробуй она покусывать кончик пальца, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была «уна стерва».
44 Codger
ЭНН ТАЙЛЕР
«ДЕВУШКА СО СКВЕРНЫМ ХАРАКТЕРОМ»
Едва переступив порог дома, она отчётливо услышала мужской голос.
-Банни!
- Да, я тут, - игриво проворковала Банни в ответ на повелительный крик сестры.
Кейт бросила куртку на тумбочку в прихожей и вошла в гостиную. Банни кокетливо, с завитыми в локоны волосами и в явно не по сезону легкой широкой блузке, уютно устроилась на диване. Рядом примостился Минтц, парень из соседней квартиры.
Таких кавалеров у Банни ещё не было. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни и являл собой болезненного вида юношу с рыжеватой порослью на щеках. Школу он окончил два года назад, но провалил экзамены в колледж. Матушка его списывала это на некий «японский недуг» *. На вопрос Кейт о том, что же это за болезнь такая, миссис Минтц объяснила, что «это когда молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются от ведения нормального образа жизни». Вот только Эдвард скрывался не в спальне, а днями напролёт валялся с ногами на кушетке на застекленной веранде с видом на окна столовой дома семьи Батистов, покуривая подозрительно тонкие сигаретки.
Ну и ладно, по крайней мере об амурных делах и речи быть не может. (Банни была неравнодушна к парням крепкого, как у футболистов, телосложения). Но порядок есть порядок, и Кейт пришлось напомнить:
- Банни, я не разрешала тебе принимать гостей, когда остаёшься дома одна.
- Принимать гостей?! – возмутилась Банни, делая круглые невинные глаза. – Я готовлюсь к уроку испанского! – она помахала в воздухе тетрадкой, лежавшей до этого без дела у нее на коленях.
- Да что ты говоришь?
- Помнишь, что папа сказал, когда сеньора МакГилликуди посоветовала взять репетитора? Я тогда попросила папу, и он согласился.
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но он ни в коем случае не имел ввиду этого соседского хмыря-марафетчика. По законам дипломатии Кейт, конечно, не сказала этого вслух. Она повернулась лицом к
«Японский недуг» * - В конце 80-х годов прошлого века, когда Япония достигла наивысшего уровня экономического роста, наметилась тенденция к снижению качества университетского образования в стране. Позже эта тенденция распространится на большинство индустриально развитых стран мира.
Эдварду и спросила:
- Ты действительно прилично владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я пять семестров его изучал, -гордо ответил он.
Она не поняла, что означало это «мэм»: скрытую издевку или выражение искреннего уважения. В любом случае, подобное обращение вызывало раздражение.
- Иногда я даже думаю по-испански.
Тут Банни не удержалась и хихикнула. Она всегда хихикала – по поводу и без повода.
- Он многому меня уже научил? – с вопросительной интонацией сказала она.
Другой действующей на нервы привычкой Банни было произносить повествовательные предложения с нотками вопросительных. Кейт нравилось подкалывать её, притворяясь, что приняла фразу за вопрос.
- Ну откуда же мне знать, меня же не было дома.
- Что? – переспросил Эдвард.
- Да ничего, не парься? – опять с привычной интонацией ответила Банни.
- У меня по-испанскому всегда были отличные оценки, ну или почти отличные. Только на последнем курсе я съехал, да и то не по своей вине. Стресс меня достал, - сказал Эдвард.
- И всё же, - вступила Кейт, - Банни не разрешается общаться с юношами, когда дома никого нет.
- Но это так унизительно и обидно! – возмутилась Банни.
- Да, вот так! Продолжайте заниматься. Если что, я дома.
И Кейт направилась к выходу из гостиной.
- Сучка какой! – перепутав род испанского ругательства, в спину ей прошипела Банни.
- Не какОЙ, а какаЯ, - с учительскими нотками в голосе поправил её Эдвард.
И они тихонько захихикали.
На самом деле Банни была вовсе не такой уж милашкой, как казалось многим.
Кейт в принципе не понимала, зачем Банни вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая, невзрачная женщина с глазами-пуговками и вытравленными краской светлыми волосами, первые четырнадцать лет жизни Кейт с небольшими перерывами провела, как принято говорить, «на излечении». И вдруг, как-то внезапно, родилась Банни. Кейт и представить себе не могла, что её родители могут решиться на такое. Может, они и не планировали второго ребёнка. А может, её рождение стало результатом безумной страсти. Как бы то ни было, вторая беременность резко обозначила, а, может, и спровоцировала болезнь сердца Теа Батисты, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Смерть матери никак не отразилась на привычном образе жизни Кейт. А Банни так и вовсе не помнила мать, но некоторые её привычки были словно скопированы: поглаживание подбородка, например, или элегантное покусывание кончика указательного пальца. Казалось, будто Банни переняла эти манеры еще находясь в утробе матери. Их тётушка Тельма, сестра Теи, постоянно приговаривала:
- Банни, дорогая, не могу сдержать слез: как же ты похожа на мать!
Кейт в свою очередь совсем была не похожа на мать. Смуглая, широкая в кости, кажущаяся неуклюжей, она совсем не походила на ласковую и нежную натуру матери, ну а привычка покусывать пальчик и вовсе никак не вязалась с её внешностью.
Кейт и вправду была сучкой.
45 Cognac Girl
Строптивица
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва переступив порог, Катарина услышала в доме несомненно мужской голос и воскликнула как можно строже:
– Банни!
- Мы здесь! – певуче отозвалась Банни.
Кэт бросила куртку на скамью в холле и направилась прямиком в гостиную. На диване сидела Банни с преувеличенно невинным выражением лица, обрамленного роскошными золотыми локонами, и в не по сезону легком топе на одно плечико, а рядом с ней пристроился сын соседей, Минцев.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц - молодой человек болезненного вида на несколько лет старше Банни, с клочковатыми пегими усишками и бороденкой; каждый раз, когда Кэт его видела, ей казалось, что растительность расползаются по его лицу лишайными разводами. Он окончил школу два года назад, но поступить в колледж так и не собрался; его мать во всем винила «эту японскую хворь». Когда Кэт поинтересовалась, что за хворь такая, миссис Минц объяснила: “Ну, когда молодежь сидит безвылазно у себя по спальням и отказывается жить нормальной жизнью». Эдвард действительно изо дня в день сидел сиднем в шезлонге, подтянув колени к груди, но не в спальне, а на застекленной веранде, выходящей на окна столовой в доме Батиста, и покуривал сигаретки, подозрительно напоминавшие малым своим размером косячки.
Ну что ж, хоть тут обойдется без романа. (Банни питала слабость к широкоплечим парням мощного спортивного телосложения). Однако правило есть правило, и Кэт упрекнула сестру:
- Банни, ты же знаешь: никаких гостей, пока ты дома одна!
- Каких еще гостей?! – Глаза у Банни сразу сделались круглые-круглые и удивленно-обиженные. Она воздела кверху блокнотик на спиральке, который до этого держала открытым на коленях. – У меня урок испанского!
- Да что ты говоришь?!
- Я просила папу, помнишь? Сеньора Макджилликади сказала же, что мне нужен репетитор? А я спросила у папы, и он сказал, что ладно?
- Да, но... – начала было Кэт.
Да, папа действительно дал согласие – но уж никак не на укуренного сына соседей. Впрочем, Кэт решила не озвучивать этот комментарий (Будем же дипломатичны!). Но не удержалась - заметила Эдварду:
- Вот уж не знала, что ты большой спец по испанскому.
- Да, мэм, прослушал курс на пять семестров.
Кэт не смогла понять по его тону - это он так издевается или всерьез насчет «мэм»? В любом случае обидно – не такая уж она и старая.
Эдвард добавил:
- Я иногда даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Ей только палец покажи – уже смеется.
- Он хорошо объясняет? Я уже столько всего выучила?
Ее манера говорить с интонацией, превращающей утверждения в вопросы, тоже неизменно раздражала Кэт, которая в отместку притворялась, будто сестра действительно о чем-то спрашивает ее. Вот и сейчас она ответила:
- Откуда мне знать? Я же не присутствовала на вашем занятии.
- Что? – не понял Эдвард, а Банни шепнула ему:
- Не обращай внимания?
- У меня во всех семестрах было по испанскому или круглое «отлично», или «отлично» с минусом, - принялся объяснять Эдвард. – Только в выпускном классе оценку снизили, но тут нет моей вины – у меня был в тот период стресс.
- Как бы то ни было, - вернулась Кэт к больному вопросу, - Банни не разрешается приглашать в гости мужчин, когда она дома одна.
- Это унизительно! – воскликнула Банни.
- Увы! – ответила Кэт. – Продолжайте. Я буду поблизости.
И вышла из комнаты.
И еще успела услышать, как Банни пробормотала ей в спину:
- Un bitcho – «стервец».
- Una bitch-A – «стерва», женский род, - назидательно поправил Эдвард.
После чего оба фыркнули, пытаясь подавить приступ смеха.
Вопреки мнению окружающих, Банни была отнюдь не прелесть.
Кэт так и не поняла окончательно, с какой стати Банни появилась на свет. Первые четырнадцать лет жизни Катарины их мать, молчаливая хрупкая женщина с золотыми локонами, слегка отливающими в розовый цвет, и такими же, как у Банни, звездными глазами, практически не выписывалась из различных так называемых «реабилитационных центров». А потом вдруг, ни с того ни с сего, родилась Банни. Кэт даже не пыталась выяснить, из каких соображений родители решились на второго ребенка. Впрочем, очень может быть, ни на что они не решались, а случившееся стало результатом бездумной вспышки страсти. Но вторая беременность либо спровоцировала у Теа Батиста ускоренное развитие затаившейся до поры болезни сердца, либо непосредственно вызвала эту болезнь, и мать умерла, когда Банни не исполнилось еще даже года. Для Кэт практически ничего не поменялось: мамы и так не было рядом с ней на протяжении всей ее прежней жизни. А Банни маму вообще не помнит, хотя иногда до жути напоминает ее - даже жестами, например, манерой застенчиво прятать подбородок в воротник или привычкой мило прикусывать самый кончик указательного пальца, словно она еще до рождения старательно изучала и тщательно копировала маму. Их тетя Тельма, сестра Теа, каждый раз восклицала:
- Банни, когда я тебя вижу, с трудом удерживаюсь, чтоб не разрыдаться. Ты просто вылитая мама, земля ей пухом!
А вот Катарина, смуглокожая, ширококостная и нескладная, абсолютно ничем не походила на мать. Кэт смотрелась бы полной идиоткой с пальцем во рту, и никто ни разу не назвал ее «прелестью».
Кэт была una bitcha - стервоза.
46 daksy09
Колючка.
Энн Тайлер
Едва ступив на порог дома, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - строго позвала она.
- Я здесь! – пропела Банни.
Кейт сбросила куртку в прихожей и вошла в гостиную. Банни в легкой, не по сезону, блузке, оголявшей одно плечо, вся в облаке золотых кудряшек, с совершенно невинным видом сидела на тахте. Рядом с ней расположился соседский мальчик, сын Минцев.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, имел нездоровый вид и клочковатую поросль на подбородке, напоминавшую Кейт мох. Он окончил среднюю школу два года назад, но не смог уехать в колледж. Его мать заявила, что у него «японский синдром».
- Что это за синдром? – спросила как-то Кейт.
- Это когда молодые люди запирают себя в четырех стенах и отказываются жить нормальной жизнью. – отвечала миссис Минц.
Только Эдвард, похоже, заперся не в четырех стенах, а на застекленной веранде, которую было видно из окна столовой Батистов. Дни напролет он сидел в шезлонге, обнимая колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, по крайней мере, можно не бояться романтического увлечения - Банни предпочитала спортивный тип. Однако, правила есть правила:
- Банни, ты же знаешь, тебе запрещено принимать гостей, когда ты дома одна.
- Принимать гостей! – воскликнула Банни, озадачено округляя глаза. На коленях у нее лежал раскрытый блокнот. – У меня урок испанского!
- Что у тебя?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакДжилликудди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он согласился?
- Да, но … ,- начала было Кейт.
Да, но он точно не имел в виду какого-нибудь соседского любителя каннабиса. Озвучивать свою мысль Кейт дипломатично не стала. Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Ты свободно владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я прослушал пять семестров, – ответил он.
Она не поняла, было ли «мэм» наглой выходкой или он говорил не шутя. В любом случае, звучало неприятно – не настолько она стара. Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
После этих слов Банни хихикнула. Она над всем хихикала.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна раздражающая привычка – превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила дразнить ее, притворяясь, что принимает их за настоящие вопросы. И она сказала:
- Я не знаю, ведь меня же не было дома.
- Что? – спросил Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – ответила ему Банни.
- У меня были пятерки и пятерки с минусом по испанскому во всех семестрах кроме последнего года. – сказал Эдвард. – И то не по моей вине. Я пережил стресс.
- И тем не менее, – сказала Кейт. – Банни запрещено принимать посетителей мужского пола, когда она дома одна.
- О, как это унизительно! – воскликнула Банни.
- Вот несчастье-то, – ответила ей Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости.
И вышла.
За спиной раздался шепот Банни:
- Un гад.
- Una гадина, - наставительным тоном поправил ее Эдвард.
Их скрутило от хохота.
Банни была совсем не такой милой как о ней думали.
Кейт до сих пор не могла взять в толк, почему Банни вообще существует. Их мать, хрупкая и тихая, с белой кожей, золотыми волосами и с сияющими как у Банни глазами, первые 14 лет жизни Кейт провела, занимаясь «обустройством», как это называлось. Затем внезапно родилась Банни. Кейт не понимала, как такая идея пришла родителям в голову. Может это была не идея, а безумный порыв страсти. Хотя такое представить еще сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце Тии Батиста, или, может, явилась причиной этого порока. Она умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт едва ли что-то изменилось – в ее жизни и до этого присутствие матери не ощущалось. А Банни ее даже не помнила, хотя некоторыми привычками мистически напоминала – слегка прихватывать пальцами подбородок, например, и ее манера изящно покусывать кончик указательного пальца. Как-будто она изучила мать еще находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Тиа, всегда говорила: «Ах, Банни, клянусь, глядя на тебя, мне хочется плакать. Как же ты похожа на свою бедную матушку.»
Кейт, наоборот, на мать совсем не походила. Смуглая, крупная, неуклюжая. Она выглядела бы нелепо, покусывай она палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una гадина.
47 dillem
Едва переступив порог дома, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она самим строгим своим тоном.
- Я здесь! – крикнула Банни.
Кейт бросила жакет на скамейку в холле и прошла в гостиную. Банни сидела на кушетке в пене золотых кудрей, с эдаким невинным выражением лица, в блузке без рукавов, слишком легкой для этого времени года. Рядом с нею сидел сын Минцев, живших по соседству.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц – нездорового вида юноша, с пегими бакенбардами до самого подбородка, которые напоминали Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу уже два июня тому назад, но на экзаменах в колледж провалился. Его мать утверждала, что у сына «японский недуг». «Что это за болезнь?» - однажды спросила Кейт. Миссис Минц ответила: «Когда молодые люди запираются в своей комнате и отказываются выходить из нее в жизнь». Несмотря на это, Эдвард казался более привязанным не к своей комнате, а к застекленной веранде, окна которой находились напротив столовой семейства Баттиста. День за днем они могли видеть, как он сидит в шезлонге, обхватив руками колени и куря подозрительно маленькие сигареты.
Ладно, по крайней мере никакой опасности романа (слабостью Банни были футболисты). Но правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, тебе не разрешено развлекаться, когда нет взрослых.
- Развлекаться! – вскричала Бани, округлив от изумления глаза. Она подняла раскрытую тетрадь на пружинке. – Я учу испанский!
- В самом деле?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я спросила папу, и он согласился…
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он, конечно же, не имел в виду соседского мальчишку, увлекающегося травкой! Кейт не стала так говорить (дипломатия!). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я учил его пять семестров, - ответил тот. Она не знала, было ли «мэм» этого нахала произнесено с издевкой или всерьез. В любом случае это раздражало: она была не настолько стара. Он продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Банни хихикала по любому поводу.
- Он уже многому меня научил?
Еще одна дурацкая ее привычка – произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт нравилось поддразнивать ее, притворяясь, будто подумала, что та и впрямь задает вопрос, поэтому она сказала:
- Я не могу об этом знать, правда? Потому что меня не было дома с вами.
Эдвард спросил:
- Что?
И Банни ответила:
- Не обращай внимания?
- Я получал по испанскому пятерки и пятерки с минусом каждый семестр, - сказал Эдвард. – Кроме последнего класса, но это не моя вина. Я перенес стресс.
- Ладно, - сказала Кейт. – Но Банни не разрешается принимать в гостях мальчиков, когда она одна дома.
- О! Это так унизительно! – закричала Банни.
- Да, не повезло тебе, - заметила Кейт. – Занимайтесь, я буду неподалеку. – Она вышла.
И услышала, как за ее спиной Банни пробормотала по-испански:
- Cук.
- CукА, - поправил ее Эдвард назидательным тоном.
Они захихикали.
Банни и близко не была такой милой, как о ней думали.
Кейт никогда толком не понимала даже, почему Банни существует на свете. Их мать – хрупкая неяркая золотистая блондинка с такими же, как у Банни, выразительными глазами, провела первые 14 лет жизни Кейт, периодически меняя так называемые «санатории». Затем неожиданно родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как ее родители решились на это. Может быть, они вообще не думали, может быть, это случилось в порыве безумной страсти. Но это было еще труднее вообразить. Как бы то ни было, вторая беременность выявила неполадки в сердце Теа Баттисты, или, возможно, беременность стала причиной этих неполадок, и она умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт мало что изменилось по сравнению с прежним вечным отсутствием матери. А Банни даже ее не помнила, хотя некоторые ее жесты и мимика были до странности похожи на материнские: манера застенчиво морщить подбородок, например, или привычка очаровательно покусывать кончик указательного пальца. Как будто бы она усвоила привычки матери прямо в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теа, всегда повторяла:
- Ох, Банни, клянусь, один твой вид заставляет меня плакать. Ах, если бы ты не была копией своей бедной матери!
Кейт со своей стороны была нисколько не похожа на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она бы выглядела нелепо, вздумай она погрызть палец, и никому бы в голову не пришло назвать ее милой.
Кейт была сукой.
48 Dinah
Не успела она войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос. «Банни!» — позвала она как можно более суровым тоном.
«Я здесь», — пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на кушетке: вся в золотистых завитушках и в не по сезону легкой блузке, оголяющей плечи, но с абсолютно невинным выражением на лице. Рядом с ней сидел сын Минцев, их соседей.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был болезненным юношей, всего на несколько лет старше Банни. Его бледная выстриженная бородка напоминала Кейт лишайник. Он закончил школу два года назад, но так и не поступил в колледж. Его мать утверждала, что у него «эта японская болезнь». «Что за болезнь?» — спросила ее как-то Кейт. «Ну та самая, когда молодые люди закрываются у себя в комнате и отказываются жить своей жизнью». Правда, Эдвард был не столько привязан к своей комнате, сколько к застекленному крыльцу — как раз напротив столовой Баттиста, — где он постоянно сидел на кушетке, обхватив колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Ну хорошо — по крайней мере никакой романтики. (Банни предпочитала парней поспортивнее.) Но правила правилами, поэтому Кейт сказала: «Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты одна дома».
— Развлекаться! — возмущенно вскрикнула Банни, округлив глаза. Она показала на открытый блокнот, лежащий у нее на коленях. —У меня урок испанского!
— Правда?
—Помнишь, я спрашивала у отца? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился?
— Да, но... — начала Кейт.
Да, но при этом он наверняка не подозревал, что это будет соседский наркоман. Однако Кейт не хотела быть грубой, и оставила свои мысли при себе. Повернувшись к молодому человеку, она поинтересовалась: «А вы хорошо говорите по-испански, Эдвард?»
— Да, мадам. Я изучал его пять семестров. — сказал он. Кейт не поняла, был ли это сарказм или он говорил серьезно, но в любом случае ей не понравилось, что он назвал ее «мадам» — она еще не так стара. Затем он добавил: «Иногда я даже думаю на испанском!»
Это почему-то рассмешило Банни. Она готова была хихикать над чем угодно. «Он уже многому меня научил?» — добавила она.
Ее привычка произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией тоже очень раздражала Кейт. Чтобы подколоть сестру, она делала вид, что это действительно был вопрос. Поэтому она ответила: «Откуда мне знать — меня же здесь не было».
— Что? — не понял Эдвард. Но Банни успокоила его: «Не стоит обращать внимания?»
— За каждый семестр у меня были только отличные оценки, — продолжил Эдвард, — кроме последнего класса. Но я не виноват — у меня были проблемы.
— Хорошо, — сказала Кейт, — но все же Банни не может принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
— Это так унизительно! — воскликнула Банни.
— Ничего не поделаешь. — ответила Кейт. — Продолжайте. Я буду рядом.
Выйдя из комнаты, она услышала, как Банни пробубнила: «Un bitcho».
— Una bitch-AH, — поправил ее Эдвард поучительным тоном, и они принялись хихикать.
На самом деле Банни была не такой уж милой, как все думали.
Кейт даже не совсем понимала, зачем она вообще появилась на свет. Их мать была хрупкой, молчаливой женщиной с золотыми волосами и широко распахнутыми, как у Банни, глазами. Первые 14 лет жизни Кейт она то и делала, что посещала «другие места», как они это называли. Затем внезапно появилась Банни. Кейт никак не могла понять, с чего ее родители решили, что это хорошая идея. Возможно, они ничего не решали, и это просто был порыв страсти... Но этот вариант был еще менее вероятен. Как бы то ни было, после второй беременности врачи обнаружили в сердце Теи Баттиста какой-то дефект, и она умерла, не дожив до первого дня рождения дочери. Для Кейт отсутствие матери не стало чем-то новым, а Банни ее даже не знала. Хотя некоторые жесты младшей сестры были поразительно знакомыми — то, как она скромно опускала подбородок, или ее милая привычка покусывать кончик указательного пальца. Как будто, находясь в утробе матери, она все это время наблюдала за ней. Их тетя Тельма, сестра Теи, постоянно говорила: «О, Банни, я правда не могу смотреть на тебя без слез. Ты же вылитая копия своей бедной матери!»
Кейт же совсем не походила на их мать. Она была темнокожей, коренастой и грубоватой. Сложно было представить ее, грызущей свой пальчик. И никто никогда не называл ее «милой».
Кейт была una bitcha.
* Un bitcho — неудачная попытка сказать bitch (англ. — сука, стерва) на испанском. Так как данное слово может употребляться только в форме женского рода, более правильным будет вариант una bitcha.
49 Dodo
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва переступив порог, Кейт ясно услышала мужской голос. «Зайка!» – позвала она угрожающим тоном.
– Я здесь, – пропела Банни в ответ.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в пене золотых кудряшек, с ах-каким-невинным лицом, в летнем топе с голыми плечами, а рядом устроился соседский сынок Эдвард Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард был старше Банни на несколько лет, болезненно выглядел и носил клочкастую русую бороденку, напоминавшую Кейт лишайник. Два года назад он окончил школу, но провалил вступительные экзамены в колледж. Его мать утверждала, что у сына «японский синдром». Как-то Кейт поинтересовалась, что это за синдром такой, и миссис Минтц пояснила: «Это когда молодежь запирается в своих комнатах и отказывается жить настоящей жизнью». Несмотря на синдром, непохоже было, чтобы Эдвард торчал все время в спальне, скорее уж на застекленной веранде, выходящей на окна столовой семьи Баттиста. Там он изо дня в день сидел в шезлонге, обняв колени, и покуривая подозрительно крошечные сигаретки.
Ну что ж, неплохо. Хотя бы романтические отношения нам не грозят, не тот типаж. Банни всегда нравились спортивные парни. Но, закон есть закон, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе запрещено принимать гостей одной.
– Гостей! – воскликнула Банни, озадаченно округляя глаза. Она ткнула в открытую тетрадь, лежащую на коленях:
– У меня урок испанского!
– Чего у тебя!?
– Ты помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор? А я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но отец определенно не предполагал, что это будет соседский парень-наркоман. Кейт так не сказала, конечно. Вежливость, чтоб её. Вместо этого она повернулась к Минтцу и задала вопрос:
– Ты бегло говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, учил пять семестров, – последовал ответ. Кейт не поняла, сказал ли он «мэм» всерьез или прикалывался над ней. В любом случае, это раздражало, она не была столь уж стара. Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула, услышав это заявление. Её вообще всё вечно смешило. «Он меня уже многому научил?» - спросила она.
У Банни была дурацкая привычка произносить обычные фразы с вопросительной интонацией. Кейт нравилось дразнить её, делая вид, что принимает вопросы Банни всерьез, поэтому она ответила:
– Откуда мне знать, не так ли? Меня же тут с вами не было.
– Чего? – напрягся Эдвард.
– Просто не обращай на неё внимания? – бросила Банни.
– Я каждый семестр получал по испанскому только высшие оценки, – заявил Минтц, – кроме выпускного года, но тут я ни при чем. У меня были сложные обстоятельства.
– Допустим, – прервала его Кейт, – тем не менее, когда Банни одна дома, здесь не должно быть никаких мужчин.
– Ах! Это оскорбительно! – воскликнула Банни.
– Тяжкая твоя доля, - отозвалась Кейт. – Продолжайте, я буду рядом, – добавила она и вышла из комнаты.
– Ун сука, – услышала она за спиной шепот Банни.
– Уно су-КО, - поправил её Эдвард поучительным тоном, и они оба зашлись от смеха.
Банни вовсе не была такой милашкой, как люди думали о ней.
Кейт никогда до конца не понимала, как Зайка вообще появилась на свет. Их мать – слабая и тихая, с волосами цвета розового золота, с глазами-звёздами, как у Банни, – всё свое время проводила в так называемых «домах отдыха», постоянно переезжая из одного в другой. Так было, пока Кейт не исполнилось четырнадцать. А потом вдруг родилась Зайка. Кейт было сложно представить, как родители могли на это решиться. Может быть, они и не думали об этом, может быть Банни появилась в результате порыва безумной страсти. Но в это поверить было ещё трудней. Так или иначе, во вторую беременность у Теа Баттиста начались сложности с сердцем – то ли вскрылись старые проблемы, то ли возникли новые, – но умерла она раньше, чем Зайке исполнился год. Кейт почти не почувствовала изменений, ведь она привыкла к постоянному отсутствию матери, а Банни даже не помнила её. Некоторые жесты девочки были пугающе схожи с материнскими. Например, она так же скромно прятала подбородок или мило покусывала краешек указательного пальца. Все это выглядело почти так, как если бы она переняла манеры матери, ещё сидя в утробе. Тетя Тельма, сестра Теа, часто повторяла: «Ох, Зайка, честное слово, не могу на тебя смотреть без слез. И зачем ты так похожа на свою бедную мать?»
Зато Кейт, в свою очередь, нисколько не походила на неё. Она была смуглой, крупной и неуклюжей. Если бы Кейт стала грызть пальцы, то выглядела бы глупо, а милашкой её вообще никто никогда не называл.
Кейт была сукой, «уно суко».
50 drulic
Уже с порога она услышала доносившийся из глубины квартиры мужской голос. «Зайка?» — позвала она, стараясь звучать как можно более сурово.
— Я ту-ут! — нараспев отозвалась Зайка.
Кейт швырнула курточку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Зайка сидела на диване, ее золотистые локоны блестели, лицо невинное-невинное, не по сезону легкая блузка с открытыми плечами — а рядом с ней сидел парень, Минц из соседней квартиры.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Зайки: нездорового вида молодой человек с пробивавшейся местами светлой бородкой, которая казалась Кейт похожей на лишай. В позапрошлом июне он окончил в школу, но поступить в колледж ему не удалось; по убеждению его матери, у него была «эта японская болезнь». На вопрос Кейт, что это за такая болезнь, мисс Минц объяснила: «Ну когда подростки закрываются у себя в комнате и не хотят ничего предпринимать». Эдвард, правда, похоже, предпочитал отгораживаться от мира не в своей комнате, а на застекленной веранде напротив окна в столовую семьи Баттиста, — и целыми днями сидел там на кушетке, обняв колени руками и потягивая подозрительно миниатюрные сигареты
Ну, ладно: по крайней мере, романтических отношений здесь можно было не бояться. (Зайка скорее западала на футболистов.) Но правила есть правила, и Кейт сказала: «Зайка, ты же знаешь, что тебе не разрешают приводить гостей, когда дома никого нет».
— Гостей?! — воскликнула Зайка, выпучив глаза и изображая недоумение. Она приподняла лежавший у нее на коленях блокнот на пружине. — У меня занятие по испанскому!
— Правда?
— Я же спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я спросила папу, и он согласился.
— Ну да, но... — начала было Кейт.
Ну да, однако он явно имел в виду не какого-нибудь соседского укурка. Вслух Кейт этого не сказала. (Дипломатка...) Вместо этого она обернулась к Эдварду и спросила: «Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?»
— Да, мэм, у меня было пять семестров, — ответил он. Кейт не поняла, сказал он это «мэм» всерьез, или же выпендривался. Так или иначе, ей было неприятно: она еще слишком молода для такого обращения. — Иногда я даже думаю по-испански, — продолжил он.
Услышав это, Зайка хихикнула. Зайка вечно хихикала. — Он меня уже так многому научил? — сказала она.
Это была еще одна ее мерзкая привычка: повествовательные предложения она произносила как вопросы. Кейт нравилось поддевать ее — отвечать так, будто бы это действительно были вопросы, и она ответила: «Откуда мне знать, а? Ведь меня с тобой дома не было».
— Что? – спросил Эдвард, и Зайка сказала ему: «Не обращай на нее внимания».
— У меня каждый год была пятерка или пятерка с минусом по испанскому, — сказал Эдвард, — кроме последнего года, но там это было не по моей вине. Это было напряженное время для меня.
— Понятно, — сказала Кейт, — но Зайке всё равно нельзя приводить гостей противоположного пола, когда дома никого нет.
— Ой, ну это же унизительно! — вскричала Зайка.
— Ничего не поделаешь! — ответила Кейт. — Продолжайте, я буду здесь, — сказала она и вышла.
Ей было слышно, как у нее за спиной Зайка проворчала: «Уно сучко».
«Уна сучкА», — назидательным тоном поправил ее Эдвард.
И они зашлись в коротком приступе сдавленного смеха.
Зайка вовсе не была такой милашкой, какой ее все представляли.
Кейт даже не вполне понимала, откуда она такая взялась, эта Зайка. Их мать была хрупкой, скромной блондинкой с той же искоркой в глазах, что и у Зайки. Она одевалась в золотисто-розовых тонах и все те годы, пока Кейт не исполнилось 14 лет, то и дело жила в так называемых «домах отдыха». Потом вдруг родилась Зайка. Кейт трудно было представить, как родители решили на это пойти. А может, они ничего и не решали, может, это просто был порыв бездумной страсти. Но это было еще сложнее себе представить. Так или иначе, во время второй беременности у Теа Баттиста выявился или возник порок сердца, так что до первого дня рождения Зайки она не дожила. Кейт почти не почувствовала утраты — настолько она за всю жизнь привыкла к отсутствию матери. А Зайка и вовсе не помнила свою маму, хотя отдельные Зайкины жесты были до жути похожими — например, манера застенчиво поджимать подбородок, или привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, будто бы она внимательно изучала свою мать прямо из утробы. Тётя Тельма, сестра Теа, постоянно говорила: «Ах, Зайка, ей-Богу, не могу на тебя смотреть без слёз. Ты просто копия своей бедной покойной мамы!»
Зато Кейт была ничуть не похожа на мать. Кейт была смугловатой, крупной и неловкой. Если бы она начала покусывать палец, это выглядело бы совершенно дико, и никто никогда не называл ее милашкой.
Кейт была «уна сучка».
51 Ev Er
Отрывок из «Девушка с характером»,
автор Энн Тайлер
Едва перешагнув порог дома, она услышала приглушенный мужской голос.
– Банни,– строго позвала она.
– Я здесь! – откликнулась Банни.
Метнув свой пиджак на скамью в прихожей, Кейт поспешила в гостиную. Банни сидела на диване с видом пустышки: золотые локоны, приторно-наивное выражение лица и блузка с оголенным плечом, надетая явно не по сезону. Ее визави оказался сыном Минцов, соседей напротив.
Интересный поворот сюжета. Эдвард Минц, несколько лет старше Банни, был бледным молодым человеком со светлой порослью на подбородке, напоминавшей Кейт скорее мох на камне, чем бороду. Он окончил школу пару лет назад, но так и не уехал в колледж, что его мать оправдывала «той самой японской болезнью». «Что за напасть?» - спросила Кейт, и миссис Минц объяснила: «Такая, когда молодежь захлопывается в свои раковины и отказывается строить собственную жизнь». Возможно, если не брать в расчет то, что своей раковине Эдвард предпочел застекленную веранду, выходившую на окна столовой в доме семьи Батиста. Там его часто можно было наблюдать за раскуриванием подозрительно тонких сигарет и сидением на кушетке в обнимку с собственными коленями.
По крайней мере, романтикой тут точно не пахло, слишком он был далек от идеала Банни, которая вздыхала по футболистам. Как ни крути, правило есть правило, о чем Кейт поспешила напомнить:
–Банни, ты же знаешь: нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
–Принимать гостей! – изумленно повторила Банни и протянула блокнот на спирали, раскрытый до этого на ее коленях, - у меня урок испанского!
–Серьезно?
–Я спросила у папы, забыла? Сеньора МакГиликади сказала же, что без репетитора не обойтись? Я спросила у папы, и он разрешил же?
–Да, но ...- начала было Кейт.
Да, но он явно не прочил в репетиторы соседа-травокура. Эту мысль Кейт предпочла не высказывать из соображений дипломатии. Вместо этого она повернулась к Эдварду с вопросом:
–Неплохо владеете испанским, Эдвард?
–Да, мэм, пять семестров за плечами, – отрапортовал он.
Не совсем было ясно, что стояло за этим «мэм»: остроумие или серьезный настрой. В любом случае, обращение показалось Кейт неуместным, не настолько она была его старше.
–Иногда я даже думаю на испанском, – добавил Эдвард.
Последняя ремарка рассмешила Банни. Хотя Банни могло рассмешить что угодно.
–Он меня многому научил же? – сказала она.
Еще одна раздражающая привычка Банни -выдавать утвердительные предложения за вопросы, в ответ на которые Кейт по обыкновению язвила, притворяясь будто они действительно требовали ответа.
–Откуда мне знать, меня же здесь не было, – съехидничала Кейт.
–О чем вы? – не понял сарказма Эдвард.
–Пропусти мимо, ладно? – сказала ему Банни.
–У меня всегда были высокие баллы по испанскому, – похвастал Эдвард. – Кроме выпускного класса, но тут я не причем. У меня был затяжной стресс.
– И все-таки, – прервала Кейт. – Банни запрещено принимать посетителей мужского пола, когда никого нет дома.
–Это унизительно! – выкрикнула Банни.
–Не твой день. Продолжайте, я буду поблизости, - отозвалась Кейт и вышла из комнаты.
Вдогонку Кейт услышала ворчание Банни:
–Ун стерво.
–Уна стерва-а, – поправил Эдвард учительским тоном.
Затем донесся их сдавленный смех.
Бани отнюдь не была милой, как другие люди представляли ее себе.
Само появление Банни выходило за рамки понимания Кейт. Их мать - хрупкая, сдержанная, розовощекая блондинка с удивленными глазами, которые унаследовала Банни - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, то выписываясь, то вновь попадая в различные «заведения для восстановления сил», как их принято было называть. Затем будто ниоткуда появилась Банни. В голове Кейт никак не укладывалось, почему ее рождение показалось родителям хорошей идеей. Или не показалось, и появление Банни стало результатом беспечной страсти. Однако эта версия казалась Кейт еще более неправдоподобной. Во время второй беременности выявился, а, может, ею был вызван, какой-то недуг в сердце Теа Батиста, и первый свой день рождения Банни встречала уже без мамы. Кейт едва ли почувствовала разницу, потому что мать и так постоянно отсутствовала в ее жизни. Банни даже не запомнила свою мать, хотя инстинктивно повторяла некоторые ее жесты: например, привычку чопорно подпирать подбородок или мило покусывать кончик указательного пальца. Складывалось ощущение, будто она подробно изучила свою маму еще в утробе. Их тетушка Тельма, сестра Теи, всегда причитала: «Клянусь, Банни, сердце разрывается, когда смотрю на тебя. Ты так напоминаешь мне вашу бедняжку- мать!»
Кейт, наоборот, совсем не напоминала мать: ни цветом кожи, так как была темнее, ни фактурой (виной тому широкая кость), ни грацией. Если бы Кейт вздумалось погрызть палец, никто бы не назвал ее в тот момент милой.
Да, Кейт была «уна стерва».
52 ezhoks
Vinegar Girl
Едва войдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она самым строгим тоном.
- Что-о? - нараспев отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на тумбочку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване в слишком легкой для этого времени года блузе с открытыми плечами. Золотистая пена кудряшек окаймляла невинное личико. Рядом сидел соседский мальчишка Минц.
Такого еще не было. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, имел нездоровый вид и клочковатые русые бакенбарды, напоминавшие лишайник. Школу он закончил два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать говорила, что у него «эта японская болячка». На вопрос Кейт, что это за болячка, миссис Минц отвечала:
- Это когда молодые люди закрываются в своей комнате и не хотят жить нормальной жизнью.
Отличие было лишь в том, что Эдвард закрывался не в своей комнате, а на застекленном балкончике с видом на кухню Баттисты. Там изо дня в день он сидел в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Что ж, по крайней мере, влюбленность нам не грозит (Банни питала слабость к футболистам). Но, правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, если за тобой никто не следит, это еще не значит, что можно валять дурака.
- Валять дурака! - глаза Банни округлились от удивления. Она подняла и показала тетрадь, лежавшую на коленях. – Я испанским занимаюсь!
- Неужели?
- Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора МакГилликади говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он разрешил.
- Да, но… - начала Кейт.
Папа разрешил, но под словом «репетитор» вряд ли понимался соседский недоумок. Однако, Кейт этого не сказала (сохраняла дипломатичность). Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- У Вас беглый испанский, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его пять семестров.
Она не поняла, было ли это его «мэм» проявлением наглости или уважения. В любом случае, это раздражало: она была не столь стара. Он сказал:
- Иногда я даже думаю по-испански.
Это рассмешило Банни. Вечно ее все веселило.
- Он столькому меня научил? - заметила она.
Еще одной ее дурацкой привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт любила дразнить ее, притворяясь, будто и вправду думала, что это вопросы, поэтому она сказала:
- Где же мне знать, меня же не было с тобой дома.
Эдвард спросил:
- Что?
Банни ответила:
- Не обращай внимания?
- Каждый семестр я получал по испанскому пять или пять с минусом, - сказал Эдвард, - кроме старшего класса, но это не по моей вине. Я перенес стресс.
- Да, но все же, - сказала Кейт, - Банни нельзя приводить в дом мальчиков, когда никого нет дома.
- Это нечестно! – воскликнула Банни.
- Вот незадача, - сказала Кейт. - Продолжайте, я буду рядом. – И вышла из комнаты.
Банни прошептала ей в спину :
- Un bitcho.
- Una bitch-AH, - поправил ее Эдвард наставническим тоном.
И они сдавленно захихикали.
Банни была не такая уж паинька, как думали о ней другие.
Кейт никогда не понимала, как появилась Банни. Их мать – тихая, слабенькая блондинка с выкрашенными розовыми прядями и такими же как у Банни лучистыми глазами, провела первые 14 лет жизни Кейт в различных, как их тогда называли, «оздоровительных учреждениях». И вдруг родилась Банни. Кейт было тяжело представить, как ее родители додумались до этой идеи. Может и не додумались вовсе, а имел место порыв страсти, что было еще тяжелее представить. Так или иначе, вторая беременность обнаружила у Теа Баттисты сердечную недостаточность, или же привела к появлению этой недостаточности. Мать умерла, не дожив до первой годовщины Банни. Для Кейт мало что изменилось – всю жизнь мать где-то пропадала. Банни же мать даже не помнила, хотя некоторые ее жесты до странности напоминали жестикуляцию матери: например, складка на подбородке, привычка обгрызать ноготь на указательном пальце. Казалось, будто она изучила мать, еще находясь в утробе. Их тетушка Тельма, сестра матери, всегда говорила: «Банни, клянусь, как увижу тебя – слезы на глазах: вылитая мама!»
Кейт, напротив, ни капельки не была похожа на мать: смуглая, крупная, неповоротливая. Она бы выглядела глупо, грызя ногти, и никто не считал ее милой.
В общем, Una bitcha она была.
53 faeryreel
Первым, что она услышала, вернувшись домой, были отчётливые звуки мужского голоса.
– Банни, – как можно строже позвала она.
– Что? – откликнулась Банни.
Бросив пиджак на скамейку в прихожей, Кейт прошла в гостиную. Они сидели рядом: Банни – невинное личико в ореоле легкомысленных золотых кудрей и лёгкая, не по сезону, кофточка с открытыми плечами – и соседский мальчишка.
Неожиданный поворот. Эдвард Минтц, болезненного вида юноша, чей подбородок покрывала редкая светло-коричневая щетина, напоминавшая Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но так и не смог поступить в университет. Его мать утверждала, что он болен «этой японской болезнью».
– Что же это за болезнь? – поинтересовалась Кейт.
– При которой молодые люди запираются у себя в комнате, отказываясь вести нормальную жизнь, – ответила миссис Минтц.
Вот только Эдвард проводил время не у себя в комнате, а на застеклённой веранде, на которую выходило окно в столовой семьи Баттиста. Целыми днями он сидел там на диванчике, обхватив руками колени и одну за другой выкуривая подозрительно короткие сигареты.
Ладно, по крайней мере, романа между ними можно не опасаться. (Банни питала слабость к футболистам.) Но всё-таки правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя приглашать гостей, когда дома никого нет.
– Гостей! – сердито округлив глаза, воскликнула Банни. Она показала лежавшую у неё на коленях тетрадь на спирали:
– Вообще-то я занимаюсь испанским!
– Неужели?
– Ты же помнишь, что я спрашивала папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он разрешил?
– Да, но... – начала было Кейт.
Да, но он точно не имел в виду соседского мальчишку с пристрастием к травке. Впрочем, Кейт не произнесла этого вслух. (Дипломатия.) Она просто спросила Эдварда:
– Выходит, ты превосходно знаешь испанский?
– Да, мэ-эм. Я учил его пять семестров, – ответил он.
Кейт не поняла, решил он поиздеваться или назвал её «мэ-эм» всерьёз. Это раздражало в любом случае; к тому же она была не настолько его старше.
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
Это замечание вызвало у Банни лёгкий смешок. Её смешило абсолютно всё.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Банни всё время превращала повествовательные предложения в вопросы, и это тоже действовало на нервы. Кейт дразнила её, притворяясь, что действительно считает их вопросами. Вот и сейчас она сказала:
– Откуда мне знать? Меня-то с вами не было.
– Что? – не понял Эдвард.
– Просто не обращай внимания, – посоветовала ему Банни.
– Я по испанскому всегда получал A или A с минусом, – сказал Эдвард. – Кроме выпускного класса, но не я в этом виноват. У меня было нервное перенапряжение.
– Всё равно, – произнесла Кейт, – Банни запрещено в одиночестве принимать гостей мужского пола.
– Как же это унизительно! – воскликнула Банни.
– Что поделать, если не повезло, – сказала ей Кейт. – Занимайтесь; я буду рядом, – с этими словами она вышла из комнаты.
Она слышала, как Банни прошептала ей в спину:
– Un bitcho.
– Una bitch-AH, – назидательным тоном поправил её Эдвард.
Это вызвало у них приступ сдавленного смеха.
Банни не была и вполовину такой милой, какой казалась со стороны.
На самом деле Кейт никогда не понимала, как так вышло, что Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, бледная золотоволосая женщина с такими же, как у Банни, глазами в обрамлении длинных ресниц – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, переезжая из одного так называемого «учреждения для отдыха» в другое. И вдруг родилась Банни. Кейт не представляла, как её родители смогли до такого додуматься. Может быть, они даже и не думали, и Банни – плод внезапной страсти. Впрочем, вообразить последнее было ещё труднее. Так или иначе, во время второй беременности у Теи Баттиста обнаружили болезнь сердца (возможно, этой беременностью и вызванную), и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Для Кейт, привыкшей к отсутствию матери, с её смертью мало что изменилось. Банни же совсем не помнила мать, хотя во многом была просто сверхъестественно на неё похожа – взять хотя бы её привычку застенчиво морщить подбородок или изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Складывалось впечатление, что, находясь в утробе, она уже внимательно изучала мать. Сестра матери, тётя Тельма, всё время повторяла:
– Ах, Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я смотрю на тебя. Ты вылитая копия своей несчастной матери!
Кейт же совсем не была похожа на мать. Кейт была смуглая, крупная и неуклюжая. Она бы выглядела совершенно нелепо, грызя палец, и никому в голову бы не пришло назвать её милой.
Кейт была una bitcha.
54 Felix
Vinegar Girl by Tyler, Anne.
Уже с порога Кейт Баттиста услышала доносившийся из комнаты мужской голос.
– Банни, — позвала она сестру как можно строже, в ответ нежный голос пропел:
– Я здесь!
Кейт скинула пиджак на скамью в прихожей и заглянула в гостиную. Банни — златокудрая, с невинным личиком, в легкой не по сезону блузе с голыми плечами — сидела на диване, а рядом с ней расположился соседский парень Эдвард Минц.
Интересное кино. Эдвард — нездорового вида юноша с такой жидкой пегой бородкой, что, казалось, будто у него лишай — был немногим старше Банни. Он окончил школу два года назад, но дальнейшая учеба как-то не пошла, по словам матери, из-за «чертовой японской заразы». Кейт еще, помнится, не поняла тогда, и миссис Минц объяснила: «Это когда молодежь сидит по своим углам, будто им там клеем намазано, и совсем не думает о будущем». Вот только Эдвард, похоже, приклеился не к своей комнате, а к застекленной веранде, выходившей окно в окно на столовую дома Баттисты. В любое время дня и ночи можно было видеть, как он сидит в шезлонге, обхватив руками колени, и попыхивает подозрительно короткими папиросками.
Вряд ли, это было свидание. Банни всегда нравились крепкие спортивные парни. Но порядок есть порядок, поэтому Кейт напомнила сестре:
– Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе запрещено принимать гостей, когда никого нет дома.
– Принимать! — протянула Банни, деланно округляя глаза. Она показала на ученическую тетрадь, лежащую у нее на коленях:
– У меня сейчас урок испанского!
– Урок?
– Ну, да. Помнишь, я говорила папочке? Сеньора Макгилликади считает, что мне нужен репетитор? Я сказала папочке, и он ответил: прекрасно?
«Да, но…», — уже готова была возразить Кейт.
Да, но он не имел в виду балующегося травкой соседского недоумка. Кейт, конечно же, не сказала это вслух, а дипломатично промолчала. Она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты что, свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм, я изучал язык два с половиной года, — бодро отрапортовал наглый юнец. Кейт не стала вникать, пошутил Эдвард или был серьезен, но в любом случае, с обращением он явно перестарался: она вовсе не старуха. А тот тем временем невозмутимо добавил:
– Бывает, и думаю по-испански.
Услышав это, Банни подавилась коротким смешком. Она, вообще, часто хихикала — ее многое веселило.
– Он уже столькому меня научил? — сообщила Банни, успокоившись.
Еще одна «милая» привычка Банни: говорить с вопросом в голосе. Кейт нравилось дразнить сестру, делая вид, что она действительно считает, будто Банни спросила о чем-то. Вот и сейчас Кейт «удивилась»:
– Ну, откуда мне знать, ведь меня здесь с вами не было.
– Что? — переспросил Эдвард.
– Ничего, не обращай на нее внимания, и все? — вернула его к разговору Банни.
– У меня по испанскому всегда пятерки были, — снова оживился Эдвард. — Ну, кроме выпускного класса. Да я и не виноват вовсе. Просто, выдохся к концу учебы.
– Тем не менее, — пожала плечами Кейт, — Банни запрещено приглашать к себе мальчиков, когда никого нет дома.
– Это меня унижает! — возмутилась Банни.
– Бедняжка, — притворно вздохнула Кейт и уже другим тоном бросила, уходя: — продолжайте, голубки; я рядом.
– Un bitcho, – процедила ей в спину Банни.
– Una bitch-A, — поправил Эдвард с нажимом на последний слог; и как заправский учитель не торопясь объяснил: сука — женского рода.
И оба чуть не задохнулись от смеха.
Банни вовсе не была хорошей девочкой, какой ее все считали.
Кейт так и не смогла понять смысл появления Банни на свет. Теа Баттиста, их мать — хрупкая гламурная блондинка с такими же, как у Банни, широко распахнутыми глазами — первые четырнадцать лет жизни Кейт либо ложилась, либо выписывалась из какого-нибудь так называемого «санатория». А потом вдруг раз — и родилась Банни. Для Кейт осталось неразрешимой загадкой, почему ее родители посчитали эту затею хорошей. А может, они ничего такого и не считали; может, это был приступ всепоглощающей страсти. Хотя, в такое совсем уже слабо верилось. В любом случае, вторая беременность то ли выявила, то ли вызвала какой-то порок в сердце Теи, и она умерла, когда Банни не исполнилось еще и года. Для Кейт эта смерть мало что изменила, мать в ее жизни почти всегда отсутствовала. Что касается Банни, так она вовсе не помнила матери, хотя удивительно напоминала ее некоторыми повадками: когда застенчиво склоняла голову, например, или кокетливо покусывала самый кончик указательного пальца. Казалось, еще в утробе матери она усвоила все ее уроки. Их тетя Тельма, сестра Теи, любила повторять:
– Ах, Банни, истинный крест, смотрю на тебя и плачу. Ведь вылитая бедняжка-мать!
Зато Кейт совсем не походила на мать. Она была смуглой, крупной, нескладной. Она бы выглядела нелепо, если бы вдруг решила грызть палец. И никому никогда и ни за что не хотелось назвать ее «хорошей девочкой».
Кейт была именно una bitcha.
55 FoxyFry
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва переступив через порог, Кейт услышала приглушенный мужской голос.
- Банни, - прикрикнула она сурово.
- Я здесь! – пропела та в ответ.
Бросив куртку на скамью в прихожей, Кейт направилась в гостиную. Банни сидела на кушетке с самым невинным выражением лица, в обрамлении пышных золотистых кудрей, так же невинно струящихся по плечам, совсем неприкрытых легкой блузкой, слишком тонкой для этого времени года. Рядом с ней сидел соседский мальчишка Минцов.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек с редким рыжеватым пушком на подбородке, напоминавшем проплешины, был на несколько лет старше Банни. Два года назад он окончил старшую школу, но так и не поступил в колледж; его мать уверяла, что он страдал от «того японского недуга».
- Что за недуг? – спросила как-то Кейт.
- Тот самый, при котором юноши запираются в своей спальне и теряют интерес к жизни, - ответила миссис Минц.
Однако Эдвард, казалось, привязан не столько к своей спальне, сколько к остекленной веранде, которая выходила прямо на окна столовой дома Батиста. Именно там, на шезлонге, он просиживал день за днем, обхватив свои колени и затягиваясь подозрительно короткими сигаретами.
Что ж, по крайней мере, о влюбленности речь не идет. (Банни больше нравились спортивные ребята). И все же правило есть правило.
- Банни, ты же знаешь, ты не должна развлекаться, когда дома никого нет.
- Развлекаться! – воскликнула сестра, изумленно распахнув глаза. Она демонстративно подняла раскрытую тетрадь, лежащую на коленях. – У меня урок испанского!
- Неужели?
- Я спрашивала об этом папу, помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал «хорошо»?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он определенно не имел в виду соседского торчка. Кейт не сказала этого вслух. (Тактичность). Вместо этого она взглянула на Эдварда и спросила:
- Ты бегло говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его пять семестров.
Она не могла точно определить, было ли это «мэм» уважительным или нахальным. В любом случае, ее это задело: она не какая-нибудь старуха.
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он, отчего Банни сдавленно хихикнула. Она всегда хихикала, по поводу и без.
- Он уже многому меня научил? – вставила она.
Еще одна ее раздражающая привычка превращать утвердительные предложения в вопросительные. В таких случаях Кейт всегда язвила, притворяясь, будто правда воспринимает их как вопросы.
- Откуда мне знать, меня же не было здесь с тобой.
- Что? – не понял Эдвард.
- Не обращай внимания? – сказала ему Банни.
- У меня были только пятерки и пятерки с минусом по испанскому, - оправдывался Эдвард, - кроме последнего семестра, но в этом нет моей вины. В тот период я был подвержен сильному стрессу.
- И все же, - Кейт стояла на своем, - Банни запрещено приглашать парней, когда дома никого нет.
- Это унизительно! – прокричала та.
- Такова твоя доля, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. – И вышла. За спиной она услышала, как Банни прошептала «un sterva».
- «Una sterva», - поправил ее Эдвард назидательным тоном.
И они прыснули со смеху.
Банни вовсе не была той милашкой, какой ее считали окружающие.
Кейт даже никогда не понимала, почему ее сестра существует на этом свете. До тех пор, пока Кейт не исполнилось четырнадцать, их мать – тихая, хрупкая блондинка с большими искрящимися глазами, такими как у Банни, – почти все время проводила в различных «санаториях», как их принято было называть. А потом вдруг родилась Банни. Кейт трудно было поверить в то, что родители считали второго ребенка хорошей затеей. Может, они и не думали вовсе. Может, она стала результатом спонтанной страсти. Хотя в это поверить еще труднее. В любом случае, вторая беременность усугубила проблемы с сердцем Тэи Батиста, а может, послужила их причиной, и она умерла, даже не дожив до первого дня рождения Банни. В жизни Кейт мало что изменилось, она привыкла к постоянному отсутствию матери. А Банни даже не помнила ее, хотя некоторые ее жесты были до жути похожи: как она, задумавшись, поглаживала подбородок, например, или ее привычка изящно покусывать самый краешек ногтя на указательном пальце. Будто она тщательно изучала повадки матери из утробы. Их тетка Тельма, сестра Тэи, часто говорила: «Ах, Банни, как вижу тебя, так слезы на глаза наворачиваются. Ты же вылитая копия своей матери!»
Кейт, напротив, была полной противоположностью: смуглая, крупная и нескладная. Она бы выглядела весьма глупо, реши пожевать ноготь, и никто и никогда не называл ее «милашкой».
Кейт была «una sterva».
56 Ger IV
Ger IV
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Еще на пороге Кейт услышала мужской голос и строго крикнула в глубину дома:
- Банни!
- На месте! – отозвался девчоночий дискант.
Кейт швырнула куртку на стул в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване в летней полупрозрачной блузе, открывающей плечи, ее ангельское личико сияло в обрамлении воздушных золотых кудряшек. Рядом расположился соседский парень Минц.
Странно как-то получается. Эдвард Минц, юноша нездорового вида, по скулам клочки светлых волос (Кейт они напомнили мох), старше Банни на несколько лет. Окончил среднюю школу два года назад, но в колледж не поступил _по причине японской заразы_, как выразилась его мать. На вопрос Кейт, что за напасть такая, она ответила просто: _ это когда молодые люди запираются у себя в спальне и отказываются от всякого общения_. На самом деле, Эдвард обожал не только свою спальную комнату, но и застекленное крыльцо с тыльной стороны дома, как раз напротив окна их столовой. Там он днями просиживал на кушетке, обняв колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты. Все к лучшему: по крайней мере, как ухажер он не опасен. (Банни нравились спортивные парни).
Но правила есть правила, и Кейт отчеканила:
- Банни, тебе не следует приглашать гостей, когда ты остаешься одна.
- Приглашать гостей! – завопила Банни, округлив глаза в изумлении. Она демонстративно подняла раскрытую откидную тетрадь. – У меня урок испанского!
- Да что ты?
- Я у папы спрашивала, помнишь? Синьора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он согласился?
- Да, но… - начала было Кейт.
_Да, но он, конечно же, не имел в виду торчка – соседа_, подумала Кейт, но сказать не осмелилась (из деликатности) и обратилась к юноше:
- А ты лучший знаток испанского языка, Эдвард?
- Конечно, мэм. В течение пяти семестров* осваивал, - ответил Эдвард. Кейт не поняла, умничает он или серьезно обращается к ней _мэм_. В любом случае раздражает; она еще не в тех летах.
– Я иной раз думаю на испанском, - продолжал Эдвард.
Банни хихикнула. Банни всегда хихикала.
- Он меня уже многому научил? – сказала она, следуя дурацкой привычке подменять утвердительный тон вопросительным. Кейт обычно поддразнивала ее, делая вид, что так и понимает сказанное, поэтому ответила:
- Откуда мне знать? Меня здесь не было.
Эдвард насторожился:
- Что?
Банни его успокоила:
- Не обращай внимания?
- По испанскому я получал самые высокие оценки в каждом семестре. Разве что не в последнем классе, да и то не моя вина, – так достали.
- И все же, - продолжала Кейт. – Банни не может приглашать молодых людей, когда она одна.
- Но это унизительно! – Банни чуть не заплакала.
- Невезуха, - откликнулась Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.
Она вышла из гостиной. Только услышала сзади голос Банни:
- Ун стерво.
- Уна стерв-А, - Эдвард поправил тоном ментора. И они зашлись в тихом приступе смеха. Банни вовсе не отличалась скромностью, как принято было считать.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. В течение первых четырнадцати лет жизни Кейт ее мама, слабая, тихая женщина с волосами цвета розового золота и лучистыми глазами (как у Банни), практически не выходила из больниц. Их называли _домами отдыха_. И вдруг, совершенно неожиданно, она родила Банни. Кейт не могла представить, как ее родители отважились на такое. Может быть, они не отважились вовсе, а зачатие произошло в безумии страсти. Но вообразить такое еще трудней. В любом случае, вторая беременность либо дала осложнение на больное сердце Теа Баттисты, либо стала причиной этой болезни, и она умерла до того, как Банни исполнился один год. В жизни Кейт ничего не переменилось. Банни совсем не помнила мать, но в точности копировала некоторые ее жесты – скромно опускала голову, например, или грызла кончик
указательного пальца. Как будто она изучала привычки матери, еще находясь в утробе. Тетушка Телма, сестра Теа, повторяла без умолку:
- О, Банни, прими мое слово, я плачу, когда смотрю на тебя. Ты – копия своей бедной мамы!
Кейт, напротив, совсем не походила на мать. Смуглая, ширококостная, неуклюжая. Если б она грызла ногти, то выглядела бы совсем глупо. Никто не называл ее милой.
Кейт была _уна стерва_.
* В некоторых странах школьный учебный год разбит на два семестра, по 14-16 недель каждый.
57 Ginger
Едва переступив порог дома, Кейт отчетливо услышала мужской голос.
— Банни! — как можно строже позвала она.
— Я зде-е-есь! — нараспев ответила Банни.
Кинув курточку на скамью в прихожей, Кейт вошла в гостиную. Банни сидела на софе: на вид такой ангелочек с пушистыми кудряшками золотистого цвета и ах-каким-невинным выражением лица, на ней была тоненькая кофточка с открытыми плечами явно из летнего гардероба; рядом с ней сидел соседский парень по фамилии Минц.
Такого еше не случалось. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни: нездорового вида молодой человек с плешивой светло-русой бородкой, которая, по мнению Кейт, очень походила на лишайник. Он окончил школу в позапрошлом июне, но так и не поехал учиться в колледж; его мать утверждала, что всему виной была «японская хворь». Когда Кейт спросила, что это за хворь, миссис Минц ответила:«От нее молодые люди становятся затворниками, запираются в спальне и ничего не хотят делать в жизни». Однако вместо спальни Эдвард все время проводил на застекленной террасе, как раз напротив окон столовой в доме Батист, где изо дня в день он сидел в длинном кресле, обнимая колени, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Ну ладно, по крайней мере, дела амурные в расчет не шли. (Банни питала слабость к футболистам.) Тем не менее, правило никто не отменял, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты прекрасно знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна.
— Принимать гостей! — недоуменно воскликнула Банни, округляя глаза. Она приподняла с колен раскрытый блокнот. — Я занимаюсь испанским!
— Ты занимаешься?
— Помнишь, я спросила папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу и он разрешил?
— Да, но... — начала Кейт.
Да, но он, конечно же, не имел в виду какого-то соседского обкурыша. Однако Кейт не произнесла это в слух. (Из этических соображений.) Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
— А ты, Эдвард, свободно владеешь испанским?
— Да, мэм, у меня он был пять семестров.
Кейт не знала, сумничал ли он или назвал ее "мэм" из вежливости. Как бы то ни было, это обращение подействовало ей на нервы, не такая уж она старая.
— Иногда, я даже думаю по-испански, — прибавил он.
Услышав это, Банни тихонько хихикнула. Она все время хихикала.
— Он меня уже многому научил? — сказала Банни.
У нее была еще одна раздрожающая привычка разговаривать вопросами. Кейт нравилось дразнить Банни, притворяясь, что та и в самом деле ее о чем-то спрашивает, поэтому она ответила:
— Откуда мне знать, меня же здесь не было.
— Что? — не понял Эдвард.
— Не слушай ее? — посоветовала ему Банни.
— У меня по испанскому были только пятерки или пятерки с минусом, — продолжал Эдвард, — не считая последнего года, но тут уж не моя вина. Несладко мне тогда пришлось.
— Ну, и все-таки, Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда она дома одна.
— Это так унизительно! — возмутилась Банни.
— Что поделаешь! Продолжайте, я буду поблизости, - ответила Кейт и направилась к двери. Она слышала, как за ее спиной Банни пробормотала:
— Ун сукко.
— Уна сук-КА, — наставительно поправил ее Эдвард.
Последовал приглушенный взрыв хохота.
Банни не была тем ангелочком, каким казалась со стороны.
Для Кейт так и осталось загадкой, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать - рыжеватая блондинка с неброской внешностью, но выразительными глазами (точно такими же как у Банни) не отличалась крепким здоровьем и от рождения Кейт все четырнадцать лет ездила по так называемым "санаториям". И потом вдруг ни с того, ни с сего родилась Банни. Кейт с трудном представляла, как родителям в голову могла прийти мысль о ребенке. Может, никакой мысли и не было, и все случилось от бездумной страсти. Но последнее предположение относилось уже к разряду фантастики.
Как бы то ни было, вторая беременность вскрыла у Тии Батиста какой-то сердечный дефект или возможно послужила его причиной; и года не прошло со дня рождения Банни, как она умерла. Для Кейт мало что изменилось: мать и до этого отсутсвовала в ее жизни. А Банни даже не помнила ее, хотя повадками удивительно походила на мать: манерой держать голову или привычкой покусывать кончик указательного пальца. Казалось даже, что до рождения она специально изучала движения матери. Тетя Тельма, сестра Тии, всегда повторяла: «Ах, Банни, не могу смотреть на тебя без слез! Ты точная копия своей бедной матушки!»
Кейт же на мать совершенно не походила: смуглокожая, крупного телосложения, нескладная.
Она бы выглядела нелепо с пальцем у рта, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была "уна сукка".
58 Grzegorz Brzeczyszczykiewicz
Отрывок из романа Энн Тайлер «Девушка с характером»
Не успела Кейт войти в дом, как отчётливо услышала мужской голос.
— Банни! — позвала она так строго, как могла.
— Здесь! — воскликнула Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в коридоре и прошла в гостиную. Банни сидела на диване с распущенными золотыми кудрями и невинным личиком. Блузка с открытыми плечами была легка не по сезону. Рядом с ней устроился соседский парень по фамилии Минц.
Неожиданный поворот событий. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни и выглядел довольно болезненно, а его неравномерная бежевая бородка напоминала Кейт лишайник. Он закончил школу два года назад, но не смог поступить в колледж. Мать Эдварда была уверена, что у её сына «японская болезнь». «И что это за болезнь?», — как-то спросила Кейт, на что миссис Минц ответила: «Та самая, когда дети сидят у себя в комнате и никуда не ходят». Хотя Эдвард сидел не в комнате, а на застекленной веранде, смотревшей прямо на окно в столовой Баттиста. Там он изо дня в день обнимал коленки на шезлонге и курил подозрительно тонкие сигареты.
Хорошо, опасность миновала: роман исключён (Банни нравились атлетичные парни). Но правило есть правило, поэтому Кейт напомнила:
— Банни, тебе же нельзя развлекаться, когда никого нет дома.
— Развлекаться!? — воскликнула Банни, а её глаза округлились от изумления. На коленях она держала открытую записную книжку. — Да мы испанским занимаемся!
— Правда?
— Я папу спрашивала, помнишь? Сеньора МакГилликудди сказала — мне нужен репетитор? Я папу спросила, он сказал: «Да»?
— Да, но… — начала Кейт.
«Да, но он не имел в виду соседского дурачка». Конечно, она не стала заканчивать (в дипломатических целях). Вместо этого Кейт повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты так хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мээм, пять семестров учил, — ответил он. Кейт так и не поняла, нахальничал он или говорил серьёзно. В любом случае, звучало раздражающе: она была еще молода для таких обращений. — Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она постоянно хихикала.
— Он уже так многому меня научил? — сказала она.
Другая раздражающая привычка — превращать утверждения в вопросы. Чтобы уколоть сестру, Кейт часто вела себя, как будто Банни на самом деле спрашивает.
— Понятия не имею, меня с вами не было.
— Что-что? — спросил Эдвард.
— Да ну её? — сказала Банни.
— У меня всегда было пять или пять с минусом по испанскому, — заявил Эдвард. — Кроме старших классов, но тут не я виноват. Слишком много всего навалилось.
— Хорошо, но всё же, — сказала Кейт, — Банни нельзя пускать к себе мальчиков, когда никого нет дома.
— Это унизительно! — воскликнула Банни.
— Как жаль, — спокойно ответила Кейт. — Продолжайте, я буду рядом. — И она вышла.
За спиной Кейт услышала шёпот Банни:
— Вот сучка… Ун бичо?
— Уна бичА, — поправил Эдвард поучительным тоном.
И они принялись хихикать.
Банни была совсем не такой милой, как все думали.
Кейт даже не понимала, почему она появилась на свет. Их мать — хрупкая, ослабленная женщина с розово-золотистыми волосами и глазами-звёздочками, как у Банни — до четырнадцатилетия Кейт отдыхала на больничной кушетке. И тут нежданно-негаданно родилась Банни. Кейт было трудно представить, чтобы её родители осознанно пошли на это. Конечно, может, это и была минутная страсть, но представить это было ещё сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность пробудила дефекты в сердце Теи Баттисты, а может, стала их причиной. Она не дожила до первого дня рождения Банни. Для Кейт толком ничего не изменилось — всё равно матери вечно не было рядом. А Банни даже не помнила маму, хотя некоторые её жесты были точь-в-точь такими же: она тоже скромно прятала подбородок и мило покусывала кончик указательного пальца. Будто бы изучала мать из утробы. Их тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Банни, у меня глаза на мокром месте, когда тебя вижу. Ну разве не копия бедной мамы?».
Кейт же была совсем не похожа на мать: тёмная, неуклюжая, с широкой костью. Она бы смотрелась глупо, если бы принялась грызть палец, и никто никогда не называл её милой.
Она была «уна бича».
59 gtm
Едва она ступила на порог, как тут же ясно услышала мужской голос.
— Зайка, — сурово позвала она.
— Сюда, — откликнулась Зайка.
Кейт бросила куртку на банкетку и зашла в гостиную. Зайка сидела на диване: белокурый ангелочек с невиннейшим выражением лица, лёгкая, совсем не по погоде блуза оголяет плечи, — а рядышком примостился соседский паренёк из семьи Минц.
Вот так новость. Эдвард Минц — болезненного вида юноша на несколько лет старше Зайки, обладатель клочковатой куцей бородёнки, которая, по мнению Кейт, куда больше походила на лишайник. Он окончил школу два года назад, но всё никак не мог поступить в колледж. Его мать объясняла, что всё из-за «той самой японской болезни». «Что ещё за болезнь такая?» — интересовалась Кейт, а миссис Минц отвечала: «При которой молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются контактировать со внешним миром, пуская свою жизнь под откос». Вот только Эдвард не запирался у себя в комнате, а проводил большую часть времени на застеклённой веранде, которая выходила прямиком к окнам столовой семьи Баттиста. Он день за днём просиживал на кушетке, обняв колени и попыхивая подозрительно крохотными сигаретками.
Так, всё хорошо: в конце концов, у них тут не любовное свидание. (Зайкина слабость — накачанные парни). Но всё же правила есть правила, поэтому Кейт напомнила: «Зайка, ты ведь знаешь, что никаких гостей, пока ты одна дома».
— Гостей? — воскликнула Зайка, удивлённо округлив глаза. Она подняла с коленей тетрадку и помахала ею: — У меня урок испанского.
— Правда?
— Я же спрашивала у папы, разве не помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор, я рассказала всё папе, а он мне — «без проблем»?
— Верно, но... — начала было Кейт.
Верно-то верно, вот только он вовсе не имел в виду их соседа-укурка. Конечно, Кейт не произнесла бы вслух такие слова. (Ведь она тактична). Поэтому она обратилась к Эдварду:
— Ты разве хорошо владеешь испанским?
— Да, мэм. Два с половиной года учил.
Сложно было понять, серьёзно ли он с этим «мэм» или просто выпендривается. Как бы там ни было Кейт сделалось не по себе: ведь она не настолько стара, чтобы обращаться к ней «мэм».
— Иногда я даже думаю на испанском, — продолжал тем временем юноша.
У Зайки вырвался смешок. Её вообще что угодно могло насмешить.
— Он уже многому научил меня?
Ещё одна её ужасная привычка: обращать все утверждения в вопросы. Кейт любила подкалывать Зайку, притворяясь, что и правда приняла сказанное за вопрос.
— Откуда же мне знать? Ведь меня не было дома.
— Чего? — встрял Эдвард.
— Просто не обращай внимания? — объяснила ему Зайка.
— У меня по испанскому всегда было пять и пять с минусом, — продолжил юноша, — правда, в последний год не сложилось. Но не по моей вине. Всё из-за стрессов.
— Ясно, — проговорила Кейт. — И всё же мы не разрешаем Зайке приглашать к себе парней, когда никого нет дома.
— Это унизительно! — вскинулась Зайка.
— Сочувствую, — ответила Кейт. — Что ж, продолжайте. Если что, я тут поблизости.
И с тем она вышла из комнаты. Краем уха она успела уловить шепоток Зайки: "Ун стервозо".
— Уна стер-ВА, — поучительным тоном поправил её Эдвард.
Затем оба сдавленно захихикали.
Зайка вовсе не была примерной девочкой, какой казалась многим.
Кейт до сих пор не понимала, почему Зайка вообще появилась на свет. В самом-то деле. Их мать — неброская хрупкая блондинка c сияющими глазами, как у Зайки, любительница розовых и золотых оттенков — первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в разъездах, как она выражалась, «по долгу службы». И вдруг, ни с того ни с сего, появилась Зайка. Кейт даже вообразить не могла, каким образом родители додумались до такой «блестящей» идеи. Вполне возможно, что они и вовсе не думали и за них всё решил момент бурной страсти. Впрочем, предположение с бурной страстью казалось совсем нелепым. Как бы ни было, вторая беременность выявила у Теи Баттисты проблемы с сердцем — хотя, может, они и появились из-за неё, — и мать умерла ещё до первого дня рождения Зайки. Кейт, привыкшая к постоянной разлуке, почти не ощутила утраты. Зайка же и вовсе не помнила матери, хотя невероятным образом копировала многие её жесты, например: так же застенчиво опускала подбородок и так же покусывала кончик указательного пальца. Складывалось впечатление, что все эти привычки она переняла ещё в утробе. Тётушка Тельма, сестра Теи, неустанно повторяла: «Ох, Зайка, я сейчас расплачусь: ты вся в маму — один в один».
В отличие от сестры, Кейт ни капли не походила на мать: смуглая, крепкая, неповоротливая. Вздумай она погрызть пальчик, то смотрелась бы как минимум нелепо, и уж точно никому в голову не приходило называть её милашкой.
Кейт была настоящей уна стервой.
60 Herundo
Стоило ей войти в дом, как она четко услышала мужской голос.
- Банни, - произнесла она так строго, как только могла.
- Я здесь, - пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в зал. Облако золотых кудрей, невинное лицо и открытая не по сезону блузка, - это была Банни, она сидела на диване, соседский парень по фамилии Минц сидел рядом.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц – молодой человек на несколько лет старше Банни - у него был нездоровый вид, а его светлая клочковатая борода напоминала Кейт лишайник. Он выпустился из школы позапрошлым летом, но колледж так и не закончил; его мать сетовала на «ту самую японскую болезнь». Кейт как-то поинтересовалась, что это за болезнь, и миссис Минц сказала: «При ней молодые люди закрываются у себя в спальне и отказываются жить нормальной жизнью». Разница в том, что Эдвард спрятался не у себя в спальне, а на остекленной террасе, которая выходила окнами на столовую в доме семьи Баттиста. Изо дня в день его можно было наблюдать там, он сидел в шезлонге, обняв колени, и курил подозрительные сигареты.
Ну, это хотя бы не роман. (Слабостью Банни были футболисты). Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, никаких развлечений, когда ты одна.
- Развлечений! - вскрикнула Банни, и ее глаза округлились от изумления. Она показала тетрадь на спирали. – У меня урок испанского!
- У тебя?
- Помнишь, я просила папу? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужно с кем-то позаниматься. Я спросила папу, он разрешил.
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он, конечно, не имел в виду соседского парня, который курит марихуану. Хотя Кейт об этом не сказала. (Это все дипломатия). А вместо этого спросила, повернувшись к Эдварду:
- Ты хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его пять семестров, - сказал он. А Кейт так и не поняла, было ли его «мэм» издевательским или серьезным. В любом случае было неприятно; не такая уж она и старая. А он продолжал:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. У нее все вызывало смешок.
- Он уже столько мне объяснил? - сказала она.
Еще одной раздражающей привычкой была ее способность превращать утверждения в вопросы. Кейт любила ее подколоть и ответить, как будто это и вправду был вопрос, поэтому она сказала:
- Я не могу этого знать, меня ведь с вами не было.
- Что? – переспросил Эдвард.
- Просто не обращай на нее внимания? – заявила Банни.
- У меня в каждом семестре было пять, ну, пять с минусом, - сообщил Эдвард. - За исключением выпускного класса, но я не виноват. У меня был стресс.
- Достаточно, - отрезала Кейт. - Банни запрещено принимать посетителей мужского пола, если никого нет дома.
- Это унизительно! – воскликнула Банни.
- Как все сложно! – заметила Кейт. - Продолжайте, я буду рядом. И вышла.
Она услышала, как за ее спиной Банни прошипела:
_ Эль ссучино.
- Ла ссучина, - методично исправил Эдвард.
И они судорожно захихикали.
Банни и близко не была такой милой, какой зачастую казалась.
Кейт не очень понимала, как вообще Банни появилась на свет. Их мать была хрупкой, тихой блондинкой с розовым золотом волос и такой же искоркой в глазах, как у Банни. Первые пятнадцать лет жизни Кейт ее мать провела «давая себе возможность отдохнуть», как она это называла. А потом однажды родилась Банни. Старшей дочери было сложно осознать, почему родители сочли это хорошей идеей. Или не сочли? Может быть, это был результат безумной страсти? Хотя верилось с трудом. В любом случае вторая беременность выявила повреждение в сердце Теи Баттисты, а может быть и стала причиной этого повреждения. Она умерла, не дождавшись первого дня рождения Банни. Для Кейт, которая привыкла к отсутствию матери, едва ли что-то изменилось. Но, не смотря на то, что Банни мать даже не помнила, было в ее движениях жуткое сходство с матерью: в сдержанной складке, которая на мгновение появлялась на подбородке, в привычке изящно покусывать указательный палец. Как будто она переняла все еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда повторяла: «Клянусь, Банни, глядя на тебя мне хочется плакать. Ты просто копия своей бедной матери!»
Кейт была совсем другой, она ничем не походила на свою мать: темнокожая, крупная и неуклюжая. Она бы выглядела нелепо, если бы надумала грызть пальцы. И никому бы в голову не пришло назвать ее милой.
Кейт была «ла ссучина».
61 Hilda
Не успела Кейт войти в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
– Банни, – позвала она своим самым строгим тоном.
– Я здесь, – крикнула Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в коридоре и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в пене золотых кудряшек, с самым невинным выражением лица и в блузке с открытыми плечами, явно не по сезону, а рядом с ней сидел мальчишка Минцев, их сосед.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, чахлый молодой человек с растущей на подбородке неравномерно бежевой бородой, что напоминало Кейт лишай. Он окончил школу два года назад, но в колледж так и не попал; его мать говорила, что у него «эта японская болезнь». «Что же это за болезнь?» – как-то спросила Кейт, и миссис Минц ответила: «Та, когда молодые люди запираются у себя в спальне и отказываются от жизни». Хотя Эдвард, кажется, запирался не в спальне, а на застекленной веранде, которая выходила на окно столовой семьи Баттиста, откуда изо дня в день можно было наблюдать, как он сидит в шезлонге, обняв свои колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Ну что ж, по крайней мере, романтики здесь не предвидится. (Слабостью Банни были футболисты.) Однако, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты ведь знаешь, ты не должна приглашать приятелей, когда дома никого нет.
– Приятелей! – вскрикнула Банни, делая круглые, изумленные глаза. Она продемонстрировала блокнот на пружине, который лежал открытым у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– Что у тебя?
– Я спросила папу, помнишь? Сеньора МакГилликади говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он согласился.
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он, уж конечно, не имел в виду соседского мальчишку, любителя травки. Кейт, однако, так не сказала. (Чувство такта.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– А ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, я учил его пять семестров, – ответил он. Кейт не поняла, было «мэм» наглостью или он это серьезно. В любом случае, неприятно, она вовсе не такая старая. Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю на испанском.
Услышав это, Банни хихикнула. Банни хихикала по любому поводу.
– Он уже очень многому меня научил? – сказала она.
Другой раздражающей привычкой сестры было произносить повествовательные предложения как вопросительные. Кейт нравилось поддразнивать ее и делать вид, что она действительно принимает их за вопросы, поэтому она ответила:
– Ну мне-то откуда это знать, меня ведь здесь не было.
Эдвард спросил:
– Что?
И Банни ответила:
– Не обращай внимания?
– По испанскому у меня всегда было пять или пять с минусом, – сказал Эдвард, – кроме последнего года, но это не моя вина. У меня тогда случилось переутомление.
– Хорошо, и все же, – повторила Кейт, – Банни запрещено приглашать молодых людей, когда она одна.
– О! Это унизительно! – вскричала Банни.
– Ничего не поделаешь, – ответила Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. И она вышла.
Кейт слышала, как Банни пробурчала ей в спину:
– Un bitcho.
– Una bitch-AH*, – наставительно поправил Эдвард.
Они вдвоем принялись приглушенно смеяться.
На самом деле Банни была далеко не так мила, как все думали.
Кейт никогда до конца не понимала, как Банни вообще появилась. Их мать – болезненная, слабая розово-золотистая блондинка с такими же, как у Банни, лучистыми глазами – первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в разных «домах отдыха», как их называли. Потом неожиданно родилась Банни. Кейт было трудно представить, как ее родители могли подумать, что это хорошая идея. А может, они и не думали, может, это было делом безрассудной страсти. Но вообразить такое было еще труднее. Как бы там ни было, вторая беременность выявила какой-то дефект в сердце Теи Баттисты, а может, и спровоцировала этот дефект, и она умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт смерть матери мало чем отличалась от ее постоянного отсутствия, которое она знала всю свою жизнь. А Банни даже не помнила их матери, однако в ее манерах угадывалось непостижимое сходство с ней - то, как она застенчиво опускала подбородок, например, или ее привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто бы она изучала мать, находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, постоянно твердила: «О, Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда я тебя вижу. Ну разве ты не копия своей бедной матери!»
Кейт, напротив, нисколько не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и нескладной. Она бы выглядела нелепо, если бы вздумала грызть палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
*Банни и Эдвард путают исп. bicho, bicha и англ. bitch (ж. бран. стерва).
62 izabella
Едва ступив на порог дома, она услышала в отдалении мужской голос и как можно суровее окликнула сестру:"Банни!"
"Здесь!" - пропела Банни.
Кэйт, сдернув с себя жакет, бросила его на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на тахте, ее легкомысленные золотистые кудряшки, невинное выражение лица, легкая ( не по сезону) блузка, приоткрывающая плечо, будто бы предназначались для взглядов соседского парня Минца, который находился рядом.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек, был на несколько лет старше Банни. Его усы цвета беж, частично заползающие на подбородок, напоминали лишайник. Два года тому назад он закончил школу, но не поступил в колледж. Его мать была уверена, что у сына "та самая японская болезнь". "Что это за болезнь?" - как-то поинтересовалась Кэйт, и миссис Минц ответила:"Это когда молодые люди запираются в спальнях, отказываясь жить по общечеловеческим нормам". Но, казалось, что Эдвард был привязан не к спальне, а к застекленной веранде, которую можно было видеть из окна столовой семейства Баттиста. Денно и нощно он сидел там в обнимку со своими коленями и курил подозрительно крошечные сигареты.
Ну, ладно:по крайней мере, нет опасности романа (Банни питала слабость к парням спортивного типа). Все же, правило есть правило, поэтому Кэйт сказала:"Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома".
"Принимать гостей!"- воскликнула та, смущаясь и округляя глаза. У нее на коленях лежал открытый ноутбук.- "У меня урок испанского!"
"Да ну?"
"Помнишь, я спрашивала папу? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я тогда спросила папу, и он разрешил". "Да, но..." - начала было Кэйт.
Да, но он, конечно же, не имел в виду соседского придурка в качестве репетитора. Однако, вслух, она это не сказала (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:"Вы бегло говорите по-испански, да, Эдвард?"
"Да, мадам, я изучал его в течение пяти семестров," - ответил тот. А она не знала, как относиться к этому "мадам". Сказано с наглостью или серьезно? В любом случае, это раздражало. Она не была такой уж старой. Парень продолжил;"Иногда, я даже думаю по-испански".
При этих его словах Банни слегка хихикнула. Ей нравилось хихикать по поводу и без. "Он меня уже многому научил?" - воскликнула она.
Еще одна привычка Банни, которая раздражала Кэйт, была ее манера превращать восклицательные предложения в вопросительные. А Кэйт, в свою очередь, нравилось подкалывать собеседницу, отвечая на них, как на настоящие вопросы, поэтому она сказала:"Откуда мне знать, меня же не было с тобой в доме".
Эдвард сказал:"Что?" А Банни пояснила:"Просто игнорируй ее?"
"У меня было 5 или 5 с минусом по испанскому в каждом семестре. Кроме последнего года, но это не моя вина. Я тогда переживал стресс".
"Но все же, - опять сказала Кэйт, - Банни не разрешено приводить в дом гостей мужского пола, когда она одна".
"Но это же унизительно!" - закричала Банни.
"Надо же, как не повезло, - ответила Кэйт. - Продолжайте. Я буду поблизости". И она вышла.
И услышала, как Банни за ее спиной пробормотала на корявом испанском:"Змей."
"Змея," - назидательно поправил ее Эдвард.
Они оба прыснули от смеха.
Банни совсем не была такой паинькой, как о ней думали люди.
Кэйт никогда до конца не понимала, как получилось, что Банни появилась на свет. Их мать - болезненная, сдержанная золотистая с розовым отливом блондинка, с такими же, как у Банни, глазами - звездочками, первые четырнадцать лет жизни старшей дочери работала регистратором в "заведениях для отдыха", как они назывались. Затем неожиданно родилась Банни. Кэйт трудно было понять, как эта идея пришла в голову ее родителям. А может, у них не было никакой идеи. Может, это был случай бездумной страсти. Но такой вариант еще труднее было представить. В любом случае, вторая беременность плохо отразилась на здоровье Теи Баттиста, у нее обнаружилась какая-то болезнь сердца, и она умерла, не дожив до первого дня рождения своей младшей дочери. С ее уходом едва ли что-либо изменилось для Кэйт. А Банни так и вовсе не помнила свою мать, хотя некоторые ее жесты и черты подозрительно походили на материнские, например, четкая посадка подбородка, а также привычка изящно прикусывать кончик указательного пальца. Будто бы она изучала свою мать изнутри. Их тетя Тельма, сестра Теи, любила приговаривать:"Банни, клянусь, глядя на тебя мне хочется плакать. Ты просто вылитая мамочка!"
С другой стороны, Кэйт совсем не была похожа на мать. Она была темнокожей, ширококостной и простой, как деревенская баба. Было бы странно видеть ее с пальцем во рту, грызущей ноготь. Никому никогда даже в голову не приходило назвать ее симпатичной.
Кэйт была змеей.
*
63 JaneTheDestroyer
Едва переступив порог, она услышала отчётливый мужской голос.
- Банни, - позвала она максимально строго.
- Я здесь! - пропела Банни.
Кейт кинула куртку на скамейку в прихожей и направилась в жилую комнату. Банни сидела на кушетке. Залаченные золотистые кудряшки, "я-вся-такая-невинность" личико и не по сезону лёгенькая блузка, оголявшая плечики; рядом с ней сидел соседский мальчик из семейства Минц.
Новый поворот. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Потрёпанный паренёк, с клокатыми светлыми усами, больше напоминавшие Кейт лишайник. Два года назад он закончил среднюю школу, а в колледж так и не поступил; его мамаша утверждает, что у него "Китайская болезнь". "Что это за болезнь?" - спросила Кейт, а Миссис Минц сказала: "А это когда молодёжь закрывается в своих спальнях и отказывается продолжать свои жизни". Кроме этого, казалось, Эдвард прирос не только к своей спальне, но и к кушетке со стеклянной отделкой, стоявшей у окна в столовой семьи Баттиста. Сутками на пролёт он мог сидеть на длинном диванчике, обняв свои колени и покуривая подозрительно крошечные сигаретки.
Ну, всё путём: по крайней мере, возможность романа - исключена. (Слабость Банни - футбол). Однако правило - есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, когда ты одна, тебе нельзя приводить кого бы там ни было в гости.
- В гости! - закричала Банни, округлив глаза и озверев. Она подняла вверх свою тетрадь на кольцах, что лежала открытой на её колене.
- Я испанским занимаюсь!
- Да ладно?
- Я просила папеньку, забыла? Синьора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила папу, он согласился!?
- Да, но... - начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду, что следует приводить тупоголового соседского мальчика. Однако этого Кейт не сказала. Дипломатия. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Вы бегло разговариваете по-испански, Эдвард?
- Да, мадам. Пять семестров отзанимался, - сказал он.
Она не знала, самоуверенно или серьёзно было сказано "мадам". В любом случае, это раздражало; она не настолько стара. Он сказал:
- Порой я даже думаю на испанском.
От этого Банни украдкой засмеялась. Банни надо всем посмеивалась.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
Ещё одной надоедливой привычкой было перевёртывание утверждений в вопросы. Кейт любила подкалывать её, притворяясь, что действительно принимала их за вопросы, поэтому она сказала:
- А мне по чём знать, а? Ведь меня не было с тобой.
Эдвард сказал:
- Что?
И Банни сказала ему:
- Просто игнорируй её?
- В каждом семестре получал "отлично" или почти "отлично" за испанский, - сказал Эдвард, - за исключением последнего года, и то по своей глупости. Стресс у меня был.
- Ну, тем не менее, - сказала Кейт, - Банни запрещено приводить мальчиков, когда никого нет дома.
- Ох! Это же унизительно! - прокричала Банни.
- Не повезло, - сказала ей Кейт, - Продолжайте; я буду по-близости. И она ушла.
За спиной она услышала бормотание Банни: "Стерво".
- Стер-ВА, - методично поправил её Эдвард.
На некоторое время их охватил приступ злобных смешков. Люди считали Банни душкой; на деле, дела обстояли иначе.
Кейт никогда и не понимала, зачем Банни появилась на свет. Их мамаша - нравственно неустойчивая амёбная блондинка с розовыми прядями и поросячьими глазками - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, шляясь по различным, так называемым, "местам отдыха". А потом, на тебе, Банни родилась. Кейт и представить было сложно, что родители посчитали это хорошей идеей. Может, они и не считали ничего; может, она - плод лишённой разума страсти. Но это ещё сложнее поддавалось воображению. Как бы там ни было, вторая беременность выявила некий порок в душе Теи Баттисты или, возможно, стало его причиной; словом, она умерла до первого дня рождения Банни. Для Кейт это не было значительной переменой, ведь такой она и знала свою жизнь. А Банни даже не помнила свою мать, хотя некоторые жесты Банни имели странное сходство с её матерью: складка на подбородке, к примеру, или привычка аккуратненько обгрызать кончик указательного пальца. Казалось, будто она в утробе этому научилась. Их тётя Тельма, Сестра Теи, всегда говорила: "Ох, Банни, клянусь, на тебя без слёз не взглянешь. Копия своей бедной мамочки!"
Кейт, с другой стороны, не имела ни малейшего сходства с матерью. Кейт была смуглой, кость - широкая, неуклюжая. Она бы смотрелась абсурдно, покусывая пальцы, да и никто бы не назвал её милашкой.
Кейт была стервой.
64 Jie-jie
Vinegar Girl
Не успела она ступить за порог как услышала – без сомнения - мужской голос. «Банни», - самым суровым тоном позвала она.
- Я здесь! – пропела Банни.
Бросив куртку в прихожей, Кейт направилась в гостиную. Там, на кушетке, расположилась Банни – слишком невинное личико в облаке золотых волос, слишком легкая кофточка с открытыми плечами; а рядом с ней Минтц, соседский парень.
Это было что-то новенькое: Эдвард Минтц, несколькими годами старше Банни, был молодым человеком болезненного вида, с невнятной светлой бороденкой, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил школу два года назад, но в колледж так и не поступил; его мать жаловалась, что у него «та самая японская болезнь». «Что за болезнь?» - поинтересовалась тогда Кейт, и миссис Минтц ответила: – «Ну, знаете, когда молодые люди запираются в своих комнатах и не хотят ничем в жизни заниматься». Эдвард, казалось, запер себя не столько в своей комнате, сколько в эркере, окно которого выходило на столовую семьи Баттиста. Там его и можно было видеть изо дня в день - сидит в шезлонге, обхватив колени, и курит подозрительно тонкие сигаретки.
Что ж: по крайней мере никакой любовной опасности он не представлял. (Слабостью Банни были ребята спортивного типа). Но правила есть правила, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что приглашать гостей по собственному почину тебе не полагается.
- Каких гостей! – вскричала Банни, возмущенно округляя глаза. На коленях у неё лежала раскрытая тетрадь на спирали. – Я занимаюсь испанским.
- Правда?
- Я же спрашивала Папа, ты помнишь? Сеньора Макгилликади говорила, что мне нужен репетитор? И я спросила, и Папа сказал «да»?
- Да, но… - начала было Кейт.
-
Да, но вряд ли он имел в виду какого-нибудь соседского любителя травки. Правда, вслух Кейт этого не высказала (дипломатия!) Напротив, повернувшись к Эдварду она спросила:
- А ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его в течение пяти семестров, - отозвался тот. Непонятно, было это «мэм» сказано с насмешкой или всерьёз. Но в любом случае вызывало раздражение; не такая уж она древняя. Он продолжил:
- Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она всегда хихикала.
- Он уже многому научил меня?
Ещё одна дурацкая привычка – произносить обычные фразы с вопросительной интонацией. Кейт любила подколоть Банни, делая вид, что принимает эти вопросы за чистую монету, поэтому она ответила:
- А я откуда знаю? Меня тут не было.
- Что? – не понял Эдвард, а Банни шепнула: - «Просто не обращай внимания?»
- У меня в каждом семестре по испанскому были пятерки, или пятерки с минусом, - сказал Эдвард, - кроме выпускного года, но в этом я не виноват. Тогда у меня был стресс.
- Хорошо, но тем не менее, - не сдавалась Кейт, - Банни не позволено принимать гостей мужского пола, когда дома никого нет.
- Это так унизительно! – взвилась Банни.
- Жизнь вообще – боль, - ответила ей Кейт. – Но продолжайте. Я буду поблизости, – и направилась к выходу.
Она слышала, как за её спиной Банни пробормотала: - Эль сукко.
- Ла суккА, - поправил её Эдвард назидательным тоном.
И оба сдавленно захихикали.
Банни была совсем не такой миленькой, какой она казалась другим людям.
Кейт вообще не понимала, как она на свет-то появилась. Их мать – хрупкая, слабая, золотисто-розовая блондинка с такими же, как у Банни, лучистыми глазами – первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, переезжая из санатория в санаторий, как все это красиво называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт трудно было представить, почему родители сочли это хорошей идеей. А может, они так и не считали? Может, это был приступ безумной страсти? Но представить такое было ещё труднее. Как бы там ни было, вторая беременность вытащила на свет божий какой-то изъян в сердце Теа Баттисты, а может сама и послужила его причиной, и та умерла ещё до первого дня рождения Банни. Для Кейт, которая всю жизнь провела в постоянном отсутствии матери, эта потеря почти ничего не изменила. А Банни Теа вообще не помнила, хотя некоторые её жесты были невероятно похожими на материнские – манера деланно-скромно опускать подбородок или привычка очаровательно покусывать кончик указательного пальца. Как будто она переняла их ещё в утробе матери. Их тётя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: – «Ах, Банни, просто слёзы наворачиваются, когда я вижу тебя! Ведь ты копия своей бедной матушки!»
А вот Кейт свою матушку ничем не напоминала. Кейт была смуглой, широкой в кости и неграциозной. Вздумай она грызть палец – выглядела бы полной дурой. Никто и никогда в жизни не называл её миленькой. Кейт была ла сукка.
65 JulesV
Отрывок из новеллы Анны Тайлер «Уксусная девушка»
Едва она зашла в дом, как услышала голос, явно принадлежащий мужчине.
- Банни, - позвала она самым суровым тоном, на который только была способна.
- Я тут! – пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в коридоре и направилась в гостиную. Банни сидела на диване, ее нарочито невинное личико было обрамлено золотистыми кудряшками, а ее блузка с открытыми плечами была очень уж легка для этого времени года. Сын их соседей по фамилии Минц сидел рядом с ней.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, это был нездорового вида молодой человек с неаккуратно остриженными светлыми бакенбардами до подбородка, которые напомнили Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но не смог поступить в колледж. Его мать заявляла, что ее сынок страдал «той самой японской болячкой». Кейт тогда ее спросила, что это за болезнь такая, на что получила ответ миссис Минц, что японская болезнь - «это когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются что-либо делать со своей жизнью». В случае с Эдвардом можно было сказать, что он ограничил себя не стенами спальни, а застекленными панелями веранды, которая выходила на окно в столовую в доме семьи Баттиста, где изо дня в день он сидел в шезлонге, обхватив колени и дымя подозрительно тонкими сигаретами.
Тогда ладно, в этом случае, по крайней мере, нет опасности романчика между ними (слабостью Банни были крепкие атлеты). Тем не менее, правило было правилом, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что тебе не следует развлекаться, когда ты остаешься одна.
- Развлекаться?! – взвизгнула Банни, глядя широко открытыми и в высшей степени удивленными глазами. Она помахала тетрадкой на спирали, которая до этого лежала открытой у нее на коленях. – Я выполняю задание по испанскому языку!
- Да неужели?
- Я же спрашивала об этом отца, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я попросила об этом папу, и он дал согласие!
- Да, но…- начала Кейт.
Это все верно, но он определенно не имел в виду некоторых глуповатых соседских мальчишек. Хотя вслух этого Кейт это не сказала (дипломатия, видите ли). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
-Вы очень сильны в знании испанского языка, Эдвард?
-Да, сударыня, я изучал испанский целых пять семестров, - ответил он. Кейт не знала, было ли обращение «сударыня» нахальным выпадом мальчишки или же вежливостью. Как бы то оно ни было, это раздражало ее, ведь она не было настолько старой, чтоб юнцы обращались к ней «сударыня». Эдвард добавил:
- Я так хорошо знаю язык, что иногда даже думаю на испанском.
Эта реплика вызвала смешки Банни. Банни хихикала надо всеми и вся.
- Эдвард уже так многому меня научил? – сказала она.
Ох уж эта ее несносная привычка делать из утвердительных предложений вопросы! Кейт любила дразнить Банни, делая вид, что воспринимает ее реплики как настоящие, серьезные вопросы, поэтому она ответила:
- Понятия не имею, да и как я могу знать ответ на этот вопрос, если меня не было с вами дома?
Эдвард заморгал:
- Что?
На что Банни кинула:
- Не обращай на нее внимания.
- Я получал отличные и почти отличные оценки по испанскому языку по итогам каждого семестра, - сказал Эдвард,- за исключением выпускного класса, и это было вовсе не моей виной, просто на меня свалились сильная нервная нагрузка.
- Даже если это так, - сказала Кейт, -Банни все равно не разрешается принимать посетителей мужского пола, пока никого нет дома.
- Это же унизительно! – заверещала Банни.
- Такова твоя горькая доля, - сказала ей Кейт, - продолжайте заниматься, я буду рядом. И Кейт вышла.
Позади себя она услышала бормотание Банни: «Ун сучка!»
- «Уна сучко», - поправил ее Эдвард в назидательной манере.
И оба стали истерично хихикать.
Банни не была и наполовину так мила, как думали окружающие ее люди.
Кейт никогда не могла понять смысла существования Банни. Их мать-хрупкая, молчаливая, кисейная блондинка с такими же круглыми глазами, как у Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт регулярно оставалась в так называемых «учреждениях для успокоения». И тут внезапно в их жизни появилась Банни. Кейт с трудом могла представить, как ее родители решили, что это была отличная идея. Может, они вовсе и не планировали Банни, это был порыв безумной страсти. Но это было еще труднее себе представить. Как бы оно ни было, вторая беременность помогла обнаружить порок в сердце Теи Баттисты, или, возможно, сама послужила причиной порока, и их мать умерла до первого дня рождения Банни. Так как она постоянно отсутствовала дома, находясь в лечебницах, то ее смерь почти не поменяла ничего в жизни Кейт. А Банни даже и не помнила свою мать, хотя отчасти она удивительно походила на нее, например, небольшой складкой под подбородком, или привычкой аккуратно прикусывать самый кончик указательного пальца. Эти моменты так неожиданно проявлялись, будто Банни изучала свою мать еще будучи в ее утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, часто повторялась: «О, Банни, я клянусь, что когда смотрю на тебя, то хочу расплакаться. Ты просто копия своей бедной матери!»
Кейт, с другой стороны, совершенно не походила на свою родительницу. Она была смуглой, довольно крупной и неуклюжей. Было бы абсурдом представлять ее, грызущей указательный палец, да и никому в голову не пришло бы назвать ее милой.
Кейт была настоящей «Уна сучко».
66 juliako
Девушка с характером
Войдя в дом, Кейт отчетливо услышала чей-то мужской голос. – Банни, - позвала она строго.
- Я дома – промурлыкала Банни.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни восседала на кушетке, вся в пышных золотых локонах и откровенной, не по сезону легкой блузке, с выражением святой невинности на лице. Рядом с ней примостился соседский парень Минц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Тщедушный молодой человек с белесой клочковатой бородкой, похожей на лишайник. Он окончил школу два года назад, но так и не отважился поступить в колледж. Как утверждает его мамаша, у него «та самая японская болезнь». Когда Кейт спросила, что это за болезнь, миссис Минц объяснила: «Это когда молодые люди запираются в своих спальнях и не хотят жить дальше». Хотя было вполне очевидно, что Эдвард был прикован не к своей спальне, а к застекленному крыльцу напротив окна столовой семьи Баттиста. Оттуда было видно, как он все дни напролет возлегает в шезлонге, поглаживая свои колени и с подозрительным видом куря тонкие сигареты.
Ну, ладно, по крайней мере, романом здесь не пахнет. (Банни млела от футболистов). Однако правило есть правило. - Банни, ты знаешь, что тебе не следует развлекаться, когда ты одна дома, - напомнила Кейт.
- Развлекаться! - закричала Банни, округлив глаза от возмущения. На коленях у нее лежал открытый блокнот. - Да я испанский учу!
- В самом деле?
- Я просила папу, помнишь? Сеньора МакДжиликадди сказала, что мне нужен репетитор. Вот я и попросила папу, и он согласился. – Да, но… - начала было Кейт.
Да, но уж точно он не имел в виду какого-то соседского придурка. Но Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила, - Так ты силен в испанском, Эдвард?
- Да, мэм. Я проучился пять семестров. Кейт не могла понять, «мэм» было издевкой или он сказал это на полном серьезе. В любом случае это раздражало. Для мэм она была еще молода.
– Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Тут Банни захихикала. Она была хохотушка. – Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна досадная привычка превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт любила поддевать ее тем, что делала вид, будто это действительно вопросы. Поэтому она сказала, - Откуда я могу знать, я же не была дома с тобой.
- Что? – возмутился Эдвард. На что Банни сказала, – Не обращай на нее внимания?
- Да у меня высшая оценка по испанскому за все семестры, - сказал Эдвард. – Кроме последнего года, и то не по моей вине. У меня был стресс.
- Все же, - продолжала Кейт, - Банни не разрешают принимать гостей мужского пола, когда она одна дома.
- Боже, какое унижение! – закричала Банни.
- Да, не повезло, - сказала Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. С этими словами она вышла из комнаты.
Банни пробормотала ей вслед «Un bitcho».
- Una bitch-AH – поправил ее Эдвард назидательным тоном.
Они оба прыснули со смеху.
Банни отнюдь не была такой душкой, какой она представлялась другим людям.
Кейт всегда казалось странным, что Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, тихая, изящная блондинка с такими же красивыми глазами, как у Банни – провела первые четырнадцать лет после рождения Кейт в различных домах отдыха. И вдруг рождается Банни. Кейт трудно было понять, как ее родители могли пойти на такое. О чем они вообще думали? Возможно, совсем не думали. Возможно, это была безрассудная страсть, что было еще труднее вообразить. В любом случае, вторая беременность привела к какому-то повреждению сердца Теи Баттисты, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. В жизни Кейт это практически ничего не изменило, поскольку матери никогда не было рядом. А Банни даже не помнит ее, хотя некоторые ее жесты жутко напоминают материнские – то, как она чопорно поджимает подбородок, например, и ее очаровательная привычка покусывать указательный палец. Казалось, она изучила свою мать, будучи у нее в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, часто говорила, - О, Банни, я сейчас заплачу. Ты просто вылитая мамочка!
Кейт, напротив, была ни капли не похожа на мать. У нее была темная кожа и широкая кость. И ей недоставало изящества. Покусывание пальца вообще выглядело бы полным абсурдом. И уж душкой ее точно не назовешь.
Кейт была una bitcha.
67 JuliaT
Энн Тайлер 'Vinegar Girl'
Кейт услышала отчетливый мужской голос, едва войдя в дом.
- Банни! - позвала девушка с нарочитой строгостью.
- Я тут! - пропела в ответ сестра.
Кейт бросила куртку на скамью в коридоре и зашла в комнату. Банни сидела на тахте: пушистая копна золотистых кудрей, лицо - сама невинность и слишком легкая для этого времени года кофточка с отрытыми плечами.
Вот тебе новости: рядом с ней устроился соседский паренек Эдвард Минц - молодой человек, на несколько лет старше Банни, с каким-то нездоровым видом и клочковатой бороденкой цвета беж, напоминавшей Кейт лишайник. Он окончил школу позапрошлым летом, но не пошел в колледж. Как утверждала его мать, у Эдварда "японский синдром".*
- Что за синдром? - поинтересовалась однажды Кейт.
- Да тот самый, когда молодежь запирается в спальне и не желает жить дальше, - пояснила миссис Минц.
Вот только Эдвард, похоже, больше тяготел не к спальне, а к застекленной веранде, выходившей к окнам столовой в доме Банни и Кейт. Изо дня в день можно было видеть, как он сидит там на кушетке, обхватив колени, и курит подозрительно маленькие сигареты.
Так, ладно: хотя бы романа здесь не предвидится, у Банни слабость к парням покрепче, подумалось Кейт.
Однако правил никто не отменял, и она заявила:
-Банни, никаких гостей, когда ты дома одна, сама ведь знаешь.
- Причем тут гости! - воскликнула сестра, округлив от изумления глаза.
Она приподняла блокнот, лежавший открытым у нее на коленях:
- У меня урок испанского!
- Да неужели?
- Я спрашивалась у папы, помнишь? Я еще сказала, что сеньора Мак-Гилликади посоветовала взять мне репетитора? И папа тогда ответил "ладно"?
- Да, но...- начала было Кейт.
В голове пронеслось - речь уж точно не шла о каком-то соседе-торчке. Однако из чувства такта Кейт этого не сказала. Она обернулась к парню и спросила:
- Ты что, свободно владеешь испанским, Эдвард?
- Так точно, мэм, отучился пять семестров, - ответил тот.
Было непонятно, издевается ли он или говорит всерьез, но обращение "мэм" вызвало у Кейт досаду - она же не настолько старая.
- Временами я даже думаю на испанском, - добавил Эдвард.
При этих словах Банни прыснула со смеху. Ей палец покажи, будет хихикать.
- Сколькому же он меня научил? - не то спросила, не то сообщила она.
Одной из ее дурацких привычек было менять утвердительные предложения на вопросительные. Кейт любила позлить Банни, притворяясь, что на самом деле принимает фразы за вопросы. Поэтому она сказала:
- Откуда мне знать, меня-то с вами не было.
- Чего? - не понял Эдвард.
- Да не обращай внимания, - бросила Банни, причем снова с вопросом в голосе.
- Я был отличником по испанскому, - продолжал Эдвард. - Только в выпускном классе скатился, и то не по своей вине - сказался стресс.
- Все равно, Банни запрещено приводить парней, когда в доме никого, - не уступала Кейт.
- Это же унизительно! - запротестовала сестра.
- Да, не везет тебе, - отозвалась Кейт. - Ладно, продолжайте, я буду рядом, - и с этими словами вышла из комнаты.
Уже за спиной она услышала шепот Банни на корявом испанском:
- Стервозито.**
- Женского рода, "стервозит-а-а", - назидательно поправил Эдвард, после чего оба зашлись от сдавленного хохота.
Банни вовсе не была такой милашкой, как думали другие.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать - хрупкая и тихая блондинка, с такими же выразительными, как у Банни, глазами, первые четырнадцать лет жизни Кейт то и дело пропадала в разных "заведениях для отдыха", как их называли. Затем вдруг появилась младшая сестра. Кейт не могла представить, с чего родители надумали завести второго ребенка. А может, они и не думали, а просто поддались порыву безрассудной страсти, но такой вариант было еще сложнее вообразить. Так или иначе, во время второй беременности или из-за нее у Теи Баттисты проявился порок сердца, от которого она и умерла, когда Банни не исполнилось еще и года. Для Кейт, уже привыкшей к постоянному отсутствию матери, это едва ли что-то изменило. Банни же вовсе не помнила мать, хотя некоторыми манерами невероятно походила на нее - тот же застенчивый наклон головы и привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она наблюдала за ней еще из утробы. Сестра Теи, тетя Тельма все время твердила, что при виде Банни ей хочется плакать, и что та просто копия их бедной матери.
А вот Кейт, напротив, не имела ни малейшего сходства с той, кто подарила ей жизнь. Она была смугла, широка в кости и неуклюжа. Вздумай Кейт кусать себя за палец, это смотрелось бы нелепо, да и милой ее никогда не называли.
Словом, Кейт была "стервозита".
Примечания:
*Синдром Хикикомори - термин, введенный японским психологом Тамаки Саито. Синдром заключается в нежелании молодых людей выходить на улицу и контактировать с обществом.
**использованы слова bitcho/bitcha - от английского bitch – стерва, переделанного на испанский манер. На самом деле их в испанском нет.
68 JUMA
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Перевод JUMA
Едва вступив за порог дома, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни – строго позвала она.
- Здесь – отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку и вошла в зал. Бани сидела на диване; густые золотистые локоны и такое невинным личико, одежда явно не по сезону – легкая блуза без верха; рядом с ней сидел Минц – мальчик из соседней квартиры.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц на несколько лет старше Банни, нездоровый на вид молодой человек с неровными бежевыми бакенбардами до подбородка. Кейт они напоминали лишай. Два года назад он окончил старшую школу и не смог поступить в колледж; его мама утверждала, что у него «та самая японская болезнь». На вопрос Кейт, что это за болезнь, Миссис Минц ответила – «Это когда молодые люди запираются в своей спальне и больше не хотят жить». Кроме того Эдвард не ограничивался своей спальней и его видели на застекленной лоджии напротив столовой Баттиста, где он целыми днями сидел в шезлонге обняв колени и с подозрительно маленькой сигаретой во рту.
Ладно. По крайней мере, любовного романа нет. (Слабость Банни - парни с типажом футболиста). Все-таки привычка есть привычка - подумала Кейт и сказала.
- Бенни, ты же знаешь, что тебе не положено принимать гостей по собственному желанию.
- Принимать гостей! – воскликнула она, изумленно округлив глаза, и показала раскрытый на колене блокнот с листами, скрепленными с обложкой пружиной. – Я занимаюсь испанским!
- Неужели?
- Я просила папу, помнишь? Сеньора Мак Гилликадди говорила же, что мне нужен репетитор? И я ведь спрашивала папу и он одобрил?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, он все-таки имел в виду не какого-то туповатого соседского мальчика, подумала Кейт. Но, соблюдая приличия, вслух не сказала. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила - Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэ-эм, я прошел пять семестров. – ответил он. Она не поняла - это «мэ-эм» - такая небрежность или серьезно? В любом случае неприятно; она вовсе не стара. Он продолжил – Иногда, я даже думаю на испанском.
При этих словах Банни захихикала. Она хихикала над всем. - И как многому он меня уже научил?
Еще одна ее надоедливая привычка – говорить утвердительные предложения вопросительным тоном. Кейт любила подколоть ее, прикидываясь, что и поняла это как вопрос, поэтому сказала – Как знать, меня ведь не было дома.
На вопрос Эдварда «Что?» Банни ответила – Ну, не обращай внимания?
- Я каждый семестр получал по испанскому или «отлично» или «хорошо» – сказал Эдвард.
– кроме последнего года учебы, и то не по моей вине. Я переживал стресс.
- И все равно – сказала Кейт – Банни запрещается принимать взрослых гостей, когда она остается дома одна.
- О! Это унизительно! – закричала Банни.
- Вот незадача. Продолжайте; я буду рядом – ответила Кейт и, выходя из комнаты, услышала голос Банни сзади – Вот _Un bitcho_. ---сноска---
- _Una bitch_. А-а, – учительским тоном подправил ее Эдвард. И они захихикали.
Банни не была такой уж милашкой, как о ней думали другие.
Кейт вообще не понимала, почему Банни появилась на свет. Их мать, болезненная, молчаливая, золотоволосая с розовым оттенком блондинка и такими же, как у Банни лучистыми глазами – первые четырнадцать лет жизни Кейт потратила на то, чтобы отметиться на всякого рода, как они говорили, «посиделках». И вдруг родилась Банни. Кейт и представить не могла, почему родители решили, что это хорошая идея. А может они ничего и не решали – и это всего лишь, результат безумной страсти. Но представить такое еще труднее. Во всяком случае, вторая беременность выявила у Теи Баттисты признаки порока сердца, или, скорее всего, стала его причиной и она умерла перед первым днем рождения Банни. Кейт, для которой отсутствие матери прошло через всю жизнь, ее кончина едва ли стала заметной. А Банни даже и не помнила свою мать, хотя некоторые ее жесты необъяснимо похожи – например, незначительная выпуклость на подбородке и привычка красиво покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто научилась всему, еще пребывая в утробе. Тетя Тэльма, сестра Теи, всегда говорила – «Ох, Банни. Клянусь, как увижу тебя, так сразу плачу. Ты ведь копия твоей несчастной матери!».
Кейт – смуглая, крупного телосложения и неуклюжая, наоборот, совсем не походила на свою мать. Когда она покусывала палец, выглядело это нелепо, и никто и никогда не называл ее милашкой.
Кейт была _una bitcha_.
---сноска--- Un bitcho – гадина, сволочь (от исп. Bicho)
69 justice
Строптивая девчонка
Отрывок из романа Энн Тайлер Строптивая девчонка
Она едва переступила порог дома, как вдруг услышала ясный мужской голос.
–Банни - крикнула она своим самым строгим тоном.
-Я здесь - донесся ответ.
Кейт бросила куртку на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване с таким невинным лицом, с золотыми локонами, на ней была блузка с открытыми плечами, слишком легкая для сезона. А рядом с ней сидел Минц, парень живущий с семьей по соседству.
Это был неожиданный поворот событий. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, парень с нездоровым внешним видом, усами, бежевыми пятнами на подбородке, напоминающими лишай. Он закончил старшую школу два года назад, но провалил вступительные экзамены в колледж. Его мать утверждала, что он болен. «Чем он болен?» - поинтересовалась Кейт. «У него та японская болезнь» - ответила миссис Минц. «Какая такая болезнь?» - спросила она, на что мать парня ответила: «Та болезнь, при которой молодые люди запираются в своей комнате и отказываются выходить из дома и жить реальной жизнью». За исключением того, что казалось он проводит свои будни не в спальне, а на застекленном балконе, который смотрит на окно в столовой Баттистов, где Кейт из-за дня в день видела, как он лежал на складном кресле поджав колени и курил подозрительно тонкие сигареты.
Так, все хорошо, по крайней мере можно не беспокоится что у них роман. Слабостью Банни были футболисты. Но правило на то и правило, чтобы ему следовать.
- Банни ты помнишь, что тебе не разрешают развлекаться с кем-то, когда ты одна дома?
- Развлекаться? - закричала Банни, выторочив в недоумении глаза. Она показала открытую тетрадь на спирали, лежащую на ее коленях. У меня урок испанского!
- У тебя?
- Я говорила с папой, помнишь? Сеньора Мак-Гилликади сказала, что мне нужен репетитор. И я спросила у папы разрешения. Он согласился. Помню, но ….
Да, но это не значит, что им должен стать соседский парень, балующийся травкой. Но Кейт не произнесла это в слух (из-за чувства тактичности). Вместо этого она обратилась к Эдварду. Ты действительно так хорошо владеешь испанским?
- Да, мэм. Я изучал испанский пять семестров, иногда я даже думаю на испанском - ответил он. Кейт не была уверенна, стоит ли считать обращение мэм хамством ведь она была не так уж стара. В любом случае это задело ее.
Банни засмеялась, хотя она всегда над чем-то хихикала. Он уже многому меня научил? - сказала она в своей любимой манере.
У Банни была раздражающая привычка переделывать повествовательные предложения в вопросительные.
Кейт же в ответ любила подкалывать сестру делая вид, что это действительно был вопрос. Так она поступила и сейчас.
-Я не могу этого знать, меня же не было с вами все это время.
- Что? спросил Эдвард
На что Банни ответила - ты можешь просто игнорировать ее?
- Каждый семестр я получал пятерку или пятерку с минусом по испанскому, кроме выпускного класса. Но эта была не моя вина. Тогда у меня был стресс.
- Хорошо, сказала Кейт, но мы не разрешаем Банни принимать гостей мужского пола, когда она одна дома.
- Ох! какое же это унижение! - вскрикнула Банни.
-Везет как утопленнику - ответила ей Кейт. Продолжайте занимается, я буду рядом. И она вышла из комнаты.
За дверью она услышала, как Банни прошептала на испанском. - Un bitcho (пер с исп. Какой стерво)
- Una bitch-AH (пер с исп. какая стерва)- исправил ее Эдвард поучительном тоном.
После чего у них случился небольшой приступ истерического смеха.
Банни совсем не была милой девушкой какой считали ее окружающие.
Кейт не совсем понимала, как вообще возможно появление на свет ее младшей сестры. Их мать не отличалась крепким здоровьем, она была хрупкой, слабой женщиной. У нее были светлые волосы с розово-золотым оттенком, а ее глаза словно звездочки были такие же как у Банни. Первые четырнадцать лет жизни Кейт, ее мать провела в поисках так называемых "возможностей для отдыха". Тогда внезапно и появилась Банни. Кейт было трудно представить почему ее родители посчитали это хорошей идеей. Может быть, они и не планировали появление второго ребенка, а их внезапно охватила безудержная страсть, последствия которой они не обдумали. Но это было еще сложнее представить. В любом случае, вторая беременность сказалась на здоровье Теи Баттисты, возможно это и стало причиной обнаруженных проблем с сердцем, и она умерла, недожив до первого дня рождения Банни. Потеря матери стала переломным моментом для Кейт, эту потерю она ощущала всю свою жизнь, а Банни даже не помнила ее. Хотя некоторые черты удивительно напоминали мать – небольшая складка на подбородке, или, например, ее привычка так красиво грызть ноготь указательного пальца. Словно она изучила мать изнутри, когда находилась в ее чреве. Тетя Тельма, сестра покойной, всегда говорила: «О, Банни, честное слово, я не могу без слез смотреть на тебя, ты просто точная копия своей бедной матери!»
Кейт напротив ни капли не была похожа на мать. Она была смуглой, крупного телосложения, когда грызла ноготь, никто не называл ее милой.
Кейт как сказали бы испанцы una bitcha (пер с исп. стерва).
70 karlos
Строптивица
Энн Тайлер
Едва войдя в дом, она услышала определенно мужской голос.
- Банни, - позвала она своим самым строгим тоном.
- Я здесь! – откликнулась Банни.
Кейт бросила жакет на скамейку в холле и вошла в гостиную. Банни сидела на кушетке: пышные золотые локоны, абсолютно невинное выражение лица и блузка с открытыми плечами, слишком легкая для этого времени года. Минц, соседский парень сидел рядом с ней.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни: молодой человек нездорового вида со светлой бородкой, растущей редкими кустиками на щеках, которые напомнили Кейти лишайник. Два года назад он закончил школу, но не смог поступить в колледж. Его мать твердила, что у него «японская болезнь». «Что это за болезнь?» - спросила Кейт и миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются в своих спальнях и отстраняются от жизни». Только Эдвард был привязан не к спальне, а к застекленной веранде, которая выходила на окна столовой семейства Батисты, где изо дня в день его можно было видеть сидящим в шезлонге, обнимающим колени и курящим подозрительно маленькие сигаретки.
Ну что ж, хорошо: по крайней мере, никакой опасности романтической связи. (Банни предпочитала типаж футболиста). Но правило по-прежнему оставалось правилом:
- Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, когда остаешься дома одна.
- Гостей? – воскликнула Банни, округлив глаза и придав им растерянный вид. Она подняла тетрадь, лежавшую открытой на ее коленях.
- У меня урок испанского!
- У тебя что?
- Я спросила папу, помнишь? Сеньора Мак-Гилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он ответил - прекрасно?
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но она не была уверена, что при этом имелся в виду соседский торчок. Тем не менее, Кейт не произнесла это вслух. (Дипломатично.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты и правда свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, учил пять семестров, - ответил он. Она не поняла, было ли это «мэм» хамством или всерьез. В любом случае, это раздражало, она была не настолько старой. Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Это заставило Банни хихикнуть. Банни хихикала над чем угодно.
- Он уже так многому меня научил? – сказала она.
Другой ее надоедливой привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт любила поддевать ее, делая вид, что это и вправду вопросы, поэтому ответила:
- Откуда мне знать, я же не сидела с вами дома.
- Что? – спросил Эдвард и Банни ему сказала:
- Просто не обращай на нее внимание?
- У меня были «пять» и «пять» с минусом по испанскому каждый семестр, - сказал Эдвард, - кроме последнего года, и то не по моей вине. У меня был стресс.
- Хорошо, - сказала Кейт, - но Банни по-прежнему нельзя принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно! – воскликнула Банни.
- Невезуха, - подтвердила Кейт, - Продолжайте, я буду рядом.
И вышла. За спиной она услышала шепот Банни:
- Un bitcho.*
- Una bitch-аа, *- поправил ее наставническим тоном Эдвард.
Оба прыснули от смеха.
Банни была отнюдь не такой милой, как это полагали другие.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, тихая, розово-золотистая блондинка с такими же как у Банни лучистыми глазами – потратила первые четырнадцать лет жизни Кейт, посещая различные «места отдыха», как она их называла. Потом вдруг на свет появилась Банни. Кейт было сложно представить, каким образом ее родители сочли это хорошей затеей. Может быть они и не считали так, возможно, это была просто минута безумной страсти.
Но представить это было еще сложнее. Во всяком случае, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце Тиа Батисты, или, вероятно, сама по себе стала причиной болезни, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Для Кейт это вряд ли что изменило, так как отсутствие внимания она ощущала всю свою жизнь. Но Банни даже не помнила мать, хотя в некоторых чертах они были до жути похожи – например, то, как она скромно склоняла подбородок, или привычка очаровательно грызть кончик указательного пальца. Это выглядело так, как если бы она училась этому у матери еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Тии, всегда говорила: «О, Банни, честное слово, когда я вижу тебя, мне хочется плакать. Ты так похожа на свою бедную мать!»
С другой стороны, Кейт вообще не была похожа на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и нескладной. Она выглядела бы абсурдно, грызя палец, и никто ее ни разу не назвал милой.
Кейт была una bitcha.
---
*Эдвард поправляет род жарг. «сука» на испанский манер - с мужского на женский.
71 KarmaPilot
Едкая девушка
Отрывок из 'Едкой девушки' Энн Тайлер.
С порога она услышала отдаленный мужской голос. «Банни»,- позвала она в свойственной себе властной манере.
«Я здесь!» откликнулась Банни.
Кейт бросила пиджак на скамейку в прихожей и вошла в комнату. Банни со своими пышными золотыми кудряшками и невинным выражением лица сидела на диване, на нее была накинута слишком легкая блузка с открытыми плечами; рядом сидел соседский паренек Минтц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц – болезненного вида юноша с редкой порослью бежевых бакенбард, которые напоминали Кейт лишай, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но не поступил в колледж; его мать твердила, что у него «та самая японская болезнь». «Что за болезнь?» спросила Кейт и миссис Минтц ответила «та, при которой молодые люди запираются в спальнях и не хотят жить дальше». Но Эдвард, похоже, был привязан не к спальне, а к выходящей на окно столовой семьи Батишта стеклянной веранде, где он мог сидеть днями на кушетке, обхватив колени руками и куря подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, хорошо: по крайней мере, это точно были не романтические чувства (Банни западала на футболистов). Но правила есть правила, поэтому Кейт сказала «Банни, ты же знаешь, что тебе не стоит веселиться в одиночку».
«Веселиться!» воскликнула Банни, вопросительно округлив глаза. Она подняла блокнот на спирали, который лежал у нее на коленях. «Я учу испанский!»
«Правда?»
«Я спрашивала разрешение у Папа, помнишь? Сеньора МакГилликадди посоветовала найти репетитора? И я спросила Папа, а он ответил, что можно?» «Да, но…» начала Кейт.
Да, но он говорил точно не о соседском раздолбае. Вслух этого Кейт, конечно, не произнесла. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила «Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?»
«Да, мэм, учил его пять полугодий» ответил он. Она не поняла, была ли эта «мэм» тонкой издевкой, или он говорил серьезно. В любом случае, это было неприятно; она была не настолько старой. Потом он добавил «Иногда я даже думаю на испанском»
Банни прыснула от смеха. Банни хихикала надо всем. «Он меня уже столько всему научил?» сказала она.
У нее была еще одна неприятная привычка превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось подкалывать ее, делая вид, что это действительно вопросы, поэтому она сказала «Откуда же мне знать, ведь меня с вами не было».
Эдвард произнес «Чего?», Банни ответила «Не обращай на нее внимания?»
«По испанскому у меня всегда выходило пять или пять с минусом» сказал Эдвард «кроме выпускного класса, но и в том нет моей вины. Я был в депрессии».
«Хорошо, но» сказала Кейт «Банни все равно запрещено принимать посетителей мужского пола, когда дома никого нет».
«Ах! Это унизительно!» воскликнула Банни.
«Не повезло» согласилась Кейт «Продолжайте; я буду поблизости» и вышла из комнаты.
За спиной она услышала, как Банни сквозь зубы процедила «Вот эл дрянь».
«ЭлЬ дрянь» поправил ее Эдвард поучающим тоном.
Они прыснули от смеха.
Банни была далеко не такой милой, какой казалась окружающим.
Кейт не понимала, зачем вообще Банни появилась на свет. Их мать – хрупкая, сдержанная, нежная женщина с золотистыми волосами и такими же искристыми глазами, как у Банни – первые 14 лет жизни Кейт перебиралась, как она говорила, из одного «временного пристанища» в другое. И тут, как гром среди ясного неба, родилась Банни. Кейт сомневалась, что родители приняли взвешенное решение. Возможно, они вообще ничего не решали; возможно, неуправляемая страсть все решила за них. Но в это было еще сложнее поверить. Так или иначе, вторая беременность пролила свет на некоторые проблемы с сердцем Теи Батишты, а возможно и вызвала эти проблемы, и до первого дня рождения Банни она не дожила. Для Кейт, на которую мать и так не обращала никакого внимания, особо ничего не изменилось. Но Банни даже не помнила их мать, хотя некоторые жесты Банни были странным образом похожи на мамины – например, когда она с притворной застенчивостью опускала подбородок, или очаровательно прикусывала кончик указательного пальца. Казалось, она успела изучить мать еще в утробе. Тетя Тельма, систра Теи, постоянно восклицала «Ох, Банни, Богом клянусь, при взгляде на тебя слезы наворачиваются. Ты просто вылитая бедняжка-мать!»
Кейт же была полной противоположностью матери. Кейт была смуглой, ширококостной и неотесанной. Она бы выглядело глупо, если бы начала прикусывать палец, и никто и никогда не считал ее милой.
Кейт была та еще эль дрянь.
72 Karoline
Девушка – уксус
Едва войдя в дом, она уловила мужской голос.
- Банни! - хлестко позвала девушка.
- Я здесь! – прозвучало в ответ.
В холле Кейт бросила куртку на скамью и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: голова в золотых кудряшках, невинное личико, легкая блузка – явно не по сезону, а рядом восседал соседский парень из семейки Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, выглядел болезненно, а баки, покрывающие пятнами его щеки, напоминали Кейт лишай. Он окончил школу 2 года назад, но так и не поступил в колледж. По словам его матери, всему виной эта «японская хворь».
- И что это за болезнь такая? – поинтересовалась Кейт.
- Та, при которой молодые люди запираются в комнатах, теряя интерес к жизни.
Все бы хорошо, только убежищем Эдвард избрал не свою комнату, а застекленную веранду, которая находилась как раз напротив окна столовой семьи Баттиста. В итоге, дни напролет его видели сидящим в шезлонге, с коленями, прижатыми к груди, и курящим подозрительно тоненькие сигареты.
Ладно, по крайней мере, романа тут можно не ожидать: слабостью Банни были исключительно качки. Но запрет был нарушен, и Кейт не преминула заметить: «Тебе же запрещено принимать гостей, когда никого нет дома!»
- Гостей? – глаза Банни округлились от негодования, и она показала тетрадку, лежащую на коленях. – У меня урок испанского!
- Что?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгиликади сказала, что мне нужны дополнительные занятия. И папа согласился!
- Да, но… - начала было Кейт, но так и не сказала, что папа, конечно же, не имел в виду соседского укуренного подростка. Обернувшись к Эдварду, она поинтересовалась:
- А ты особенно хорош в испанском?
- Да, мэм, я изучал его два с половиной года.
Девушка так и не поняла: серьезно он с этим «мэм» или просто решил поддеть, но это взбесило – не так уж намного она была старше.
- А иногда я даже думаю по-испански!
Услышав это, Банни хмыкнула. Хотя хмыкала она по любому поводу. – Он уже многому меня научил, правда ведь?
А вот и еще одна ее раздражающая привычка: произносить утверждение как вопрос. Кейт нравилось над ней подшучивать, принимая вопросы за чистую монету.
– Да откуда же мне знать? Меня же не было на занятиях!
- Чего? – не понял Эдвард.
- Не обращай на неё внимания! – сказала Банни.
- Я получал пятерки и пятерки с минусом, - продолжил парень, - за исключением последнего года, но это не моя вина – стресс.
- Всё равно, - заметила Кейт, - Банни нельзя приглашать мальчиков домой, если никого нет.
- О, да это просто унизительно, – воскликнула девочка.
- Не повезло тебе, - парировала Кейт, - продолжайте, я буду поблизости, - и вышла из комнаты. А вслед услышала шепот Банни: «Стервь!»
- Стерва, - поправил ее Эдвард назидательным тоном. И оба зашлись от смеха. Даа, Банни была совсем не такой милой девочкой, какой казалась окружающим.
Кейт так и не поняла, как вообще сестренка появилась на свет. Их мать – хрупкая, молчаливая, с бело-розовыми волосами и круглыми, как у Банни, глазами - провела первые 14 лет жизни Кейт в разнообразных клиниках. Потом раз - и родилась Банни. Почему родители решили, что это хорошая идея? Хотя, быть может, мыслительный процесс тут не участвовал, а все дело в порыве страсти? Но это было еще сложнее представить. В любом случае, вторая беременность или выявила болезнь сердца у Теи Баттисты, или спровоцировала ее, но она не дожила и до первого дня рождения Банни. Для Кейт, которая и так привыкла к ее отсутствию, ничего не изменилось. А Банни маму не помнила. Хотя некоторые особенности ее внешности, жесты, повадки были точной копией: ямочка на подбородке, манера мило грызть ноготь указательного пальца – как будто она наблюдала за мамой еще находясь в животе. А тетя Тельма – сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни! При взгляде на тебя мне хочется плакать! Вылитая мама!»
Кейт же совершенно не походила на мать – была смуглолицей, крупной и неуклюжей. Она бы выглядела нелепо грызущей ноготь. И никто, и никогда не называл ее милой.
Кейт действительно была стервой!
73 KathyB
Строптивая девчонка –
отрывок из одноименного романа Энн Тайлер
Не успела она войти в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
– Банни! – строжайшим тоном позвала она.
– Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване с невинным, как у ребенка, лицом, пышные золотые кудри ниспадали на плечи, едва прикрытые блузой – слишком лёгкой для этого времени года; а рядом с ней сидел их сосед – парень из семьи Минтц.
Это уже что-то новенькое. Эдвард Минтц был болезненного вида молодой человек, на несколько лет старше Банни. Кейт обратила внимание на его бородку: клочковатая, рыжего оттенка она, казалось, была выедена лишаем. В поза-позапрошлом июне Эдвард окончил школу, но в колледж так и не поступил: его мать утверждала, что у него «та японская болезнь». Кейт однажды поинтересовалась у миссис Минтц, что это за болезнь такая, и та ей объяснила: «Это когда молодые люди закрываются в своей спальне и отказываются жить дальше». Да, но вот только Эдвард, казалось, закрывается не столько в спальне, сколько на застекленном крыльце, как раз напротив окна в столовую Баттисты, откуда можно было видеть, как он дни напролет сидит на тахте и курит подозрительно тонкие сигареты.
Ну хорошо, в конце концов, романом тут и не пахнет. (Банни питала слабость к футбольным игрокам.) Но правила есть правила, и Кейт напомнила сестре о них:
–Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя приводить мальчиков, когда ты одна дома.
– Приводить мальчиков! – с изумленными, широко раскрытыми глазами воскликнула Банни. Она подняла лежащий на коленях блокнот со спиралью. – У меня вообще-то урок испанского!
– Да ладно?
– Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал, что хорошо?
– Да, но… – начала Кейт.
«Да, но конечно он не имел ввиду какого-то чудаковатого соседского мальчишку». Разумеется, Кейт из дипломатических соображений этого не сказала. Она лишь повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты что же, свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм, я проучился пять семестров.
Кейт не поняла, было ли это «мэм» сказано с дерзостью или серьезно. В любом случае, такое обращение выводило ее из себя: она еще не настолько старая.
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
После этих слов Банни хихикнула. Она вообще хихикала из-за всякой мелочи.
– Он уже так многому меня научил? – сказала она.
У Банни была еще одна раздражающая привычка: превращать повествовательные предложения в вопросительные. А Кейт любила подколоть ее, прикидываясь, будто бы она действительно думала, что это был вопрос:
– Откуда мне знать, меня же здесь не было.
Эдвард не понял: «Что?», – «Не обращай на нее внимания?» – сказала Банни.
– Каждый семестр я получал пять или пять с минусом по испанскому, – продолжил Эдвард. – Кроме старшего курса, но это была не моя вина. Я переживал кое-какой стресс.
– Но все же, - сказала Кейт. – Банни нельзя приводить особей мужского пола, когда никого нет дома.
– Это же унизительно! – вскрикнула Банни.
– Жизнь жестока. Продолжайте, я буду здесь, – ответила Кейт и ушла.
Сзади она услышала, как Банни пробормотала:
– Un bitcho*.
– Una bitch-A** , – поучительным тоном поправил ее Эдвард, после чего послышались сдавленные смешки.
Банни и близко не была такой милой девчонкой, какой ее считали другие.
Кейт даже до конца не понимала, почему Банни существовала вообще. Их мать – хрупкая, неприметная блондинка с розовыми прядями и такими же сверкающими глазами, как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в так называемых «местах для отдыха». И вдруг, родилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, как родители могли посчитать, что это было хорошей идеей. А может они и вовсе не думали об этом; может это был результат бездумной страсти, что было даже сложнее представить. Как бы там ни было, вторая беременность вскрыла некий сбой в работе сердца Теи Баттисты (или вызвала этот сбой), и она умерла прежде, чем Банни исполнился год. Для Кейт, которая почти не ощущала присутствия матери в своей жизни, практически ничего не поменялось. А Банни даже ее и не помнила. Хотя, стоит отметить, что некоторые жесты Банни были необъяснимым образом схожи с жестами ее матери: то, как она скромно прижимала подбородок или же мило легонько покусывала кончик указательного пальца. Кажется, будто она изучила свою мать еще в утробе. Из-за этих жестов их тетя Тельма, сестра Теи, постоянно причитала: «Ах, Банни, у меня слезы на глаза наворачиваются всякий раз, когда я тебя вижу! Ах, ты же копия своей бедной матери!»
Кейт, в свою очередь, была ну ни капли не похожа на мать. Темнокожая, плотная и неуклюжая – эдакая деревенщина. Если бы она стала грызть свой палец, это выглядело бы нелепо, и никто бы точно не назвал ее милой.
Кейт была una bitcha.
_________________
*Сучка (англ.) Героиня использует английское слово на испанский манер, добавив к нему артикль «Un» и окончание –o, что указывает на мужской род
**Эдвард поправил Банни, заменив показатели мужского рода на показатели женского (артикль «Una» и окончание -а)
74 kristi
Не успела она войти в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
- Банни! – позвала она со всей строгостью, на какую была способна.
- Я здесь, - пропела Банни.
Кейт сбросила пальто и вошла в гостиную. Банни сидела на софе. Сама невинность с воздушными золотыми локонами одетая в не по сезону легкую блузку на одно плечо. Рядом с ней пристроился соседский парень по фамилии Минтс.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтс был на несколько лет старше Банни, нездорового вида молодой человек с редкой рыжеватой растительностью на лице. Он уже два года как закончил среднюю школу, но провалил вступительные экзамены в университет. Его мать утверждала, что всему виной тот самый «японский синдром».
- Что это за синдром такой? – поинтересовалась как-то Кейт.
На что Миссис Минтс ответила:
- Это, когда подростки закрываются в своих комнатах и кончают жизнь самоубийством, отказываясь решать свои проблемы.
Только Эдвард не закрывался в комнате, а целыми днями просиживал на кушетке на застекленной террасе, окна которой выходили на столовую Баттистов. Он так и сидел, обхватив колени и куря подозрительно тонкие сигареты.
Ну ладно, по крайней мере, романом тут и не пахнет. (Слабостью Банни были парни в стиле футболистов). Тем не менее, правила есть правила, и Кейт сказала:
- Банни, мы договаривались, что ты не будешь развлекаться, пока находишься дома одна.
- Развлекаться! – выпучив глаза, возмутилась Банни, и потрясла открытым блокнотом, который лежал у нее на коленях.
- Я занимаюсь испанским!
- Неужели?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгиликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы? И он согласился?
- Да, но... - начала было Кейт. “Наверняка, он не имел ввиду соседского придурковатого мальчишку”, - подумала она, но промолчала. (Воспитание взяло верх). Вместо этого, Кейт повернулась к Эдварду и спросила:
- Значит ты прекрасно владеешь испанским языком, Эдвард?
- Да, мэм. Я отучился два с половиной года, - ответил он. Интересно, это пресловутое мэм было сказано с издевкой или серьезно? В любом случае, это раздражало. Рановато ещё для мэм.
- Иногда я даже думаю по-испански, - добавил он.
Банни хихикнула. Банни вообще постоянно хихикала.
- Он же многому меня уже научил? - произнесла она.
Ох уже эта дурацкая привычка Банни превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось её дразнить, делая вид, что она действительно думает, что ей задали вопрос. И ответила:
- Откуда мне знать? Меня же здесь не было.
- Не понял? - сказал Эдвард.
- Не обращай внимания?
- У меня отлично по испанскому почти в каждом полугодии, - продолжил Эдвард, - за исключением выпускного класса, но не по моей вине. У меня была своего рода депрессия.
- Допустим, но всё же… - возразила Кейт, - Банни запрещено принимать посетителей мужского пола, когда она дома одна.
- А вот уже унизительно! - возмутилась Банни.
- Ничего не поделаешь, - парировала Кейт. - Продолжайте. Я буду поблизости.
И она вышла из комнаты.
Уходя, она расслышала как Банни прошептала:
- Un сучка.
- Un-aа сучка, - исправил её Эдвард поучительным тоном.
Они прыснули, давясь от смеха.
Банни была не такой уж и милашкой какой казалась.
Для Кейт до сих пор оставалось загадкой как Банни вообще появилась на свет. Их мать - хрупкая, покорная, блондинка в стиле барби с кукольными ресницами - провела первые четырнадцать лет Кейт в так называемых "санаториях". Вдруг, откуда ни возьмись, на свет появилась Банни. Сложно было представить как родители Кейт додумались до такого. А может они и не задумывались, может, это был плод их безумной страсти. Но это было ещё сложнее представить. Во всяком случае, во время второй беременности у Теи Баттиста обнаружили дефект сердца, ну или этот дефект был вызван самой беременностью, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Кейт, которая привыкла к отсутствию матери на протяжении всей своей жизни, едва ли ощутила её потерю. А Банни даже не помнила мать, хотя многие её черты и повадки напоминали материнские - взять к примеру такой же плавный изгиб подбородка или её милую привычку покусывать кончик указательного пальца. Казалось, будто она как следует изучила мать, ещё находясь в её утробе. Тётя Тельма, мамина сестра, каждый раз завидев Банни, повторяла: "Ах, Банни, клянусь Богом, слёзы наворачиваются, когда смотрю на тебя, так ты похожа на твою несчастную мать!"
Кейт же была полной противоположностью матери. Смуглая, с широкой костью и неуклюжая, она выглядела бы совершенно нелепо, грызя палец. И никто никогда не называл её милой.
Кейт звали una сучка.
75 KsenPen
Девица с перчинкой
Отрывок из «Девицы с перчинкой», авт. Энн Тайлер
И шагу не ступив через порог дома, Кейт отчётливо услышала мужской голос. "Банни!" - прокричала она тоном построже.
«Здесь я!» - звоном отозвалась сестра.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и зашла в гостиную. Банни сидела на софе: бесхитростное лицо в облаке из золотых кудрей, не по сезону лёгкая блуза с декольте, - а рядом с ней Минтц – парнишка, живущий по соседству.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни, нездорового вида молодой человек с кусками прорезающейся растительностью на лице, которая Кейт напоминала лишайник. Он окончил школу поза-позапрошлым июнем, но так и не направился в колледж; его мать говорила, он страдает «этим японским недугом». «Что же это за недуг?» - спросила Кейт, и миссис Минтц ответила: "Это когда молодёжь запирается в четырёх стенах своих спален и отказывается включаться в жизнь". Было только одно отличие: Эдвард был привязан не к своей комнате, а к остеклённому крыльцу, выходившему на окно столовой в доме Баттиста, где изо дня в день он сидел, обняв колени, на кушетке, покуривая странно коротенькие сигаретки.
Ну и ладно: любовью здесь и не пахло. (У Банни был свой типаж: мальчики из футбольной команды.) Но правила есть правила, и Кейт сказала: «Банни, ты знаешь, тебе нельзя заниматься глупостями без ведома отца".
«Глупостями!» - воскликнула Банни, округляя ошарашенные глаза. На коленях у неё лежал раскрытый блокнот. «У меня занятие по испанскому языку!»
«Неужели?»
«Я просила папá, помнишь? Сеньора МакГилликадди говорила, мне нужен репетитор? И я спросила папá и он сказал «добро»?» «Да, но…» - начала, было, Кейт.
Да, но он уж точно не подозревал, что это будет мальчишка-травокур по соседству. Кейт этого не сказала – дипломатия. Она обернулась к Эдварду и спросила: «Так ты у нас знаток испанского?
«Да, мэм. У меня было пять семестров,» - был ответ. Мэм? Что это? - умничает или всерьёз? В любом случае это было слишком: не такая уж она и старая. Он добавил: «Иногда я даже думаю на испанском».
На это Банни захихикала. У Банни что угодно могло спровоцировать гигиканье. «Он уже так многому меня научил?» - сказала она.
Ещё одна надоедливая привычка была у неё: Банни произносила утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт любила уколоть её, притворяясь, что и понимала их как вопросы, так что она сказала: «Откуда мне знать, меня не было с тобой в доме».
Эдвард: «Что?» А Банни ему: «Не обращай на неё внимания?»
«Каждый семестр у меня было 5 или 5 с минусом по испанскому, - сказал Эдвард, - за исключением последнего года, но в том была не моя вина. Я кое-что переживал тогда».
«И всё же, - сказала Кейт, - Банни не разрешается приводить парней, когда дома никого нет».
«Боже, какой позор!» - воскликнула Банни.
«Не везёт, - сказала сестра. – Продолжайте, я буду неподалёку». И ушла.
Она услышала, как Банни прошипела за спиной: «Ун сучо».
«Уна сучА,» - менторским тоном поправил её Эдвард.
Они подавили смешки.
Банни была не такой уж милой девочкой, как думали другие.
Кейт не понимала даже, как Банни могла появиться на свет. Их мать – слабая, молчаливая розовато-золотистая блондинка с такими же глазами-звёздочками, как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в разъездах по так называемым «домам отдыха». Потом вдруг родилась Банни. Кейт не могла себе представить, что думали в этот момент родители. Быть может, они совсем ни о чём не думали, быть может, это был момент безрассудной страсти. Но такое себе представить было ещё труднее. Как бы там ни было, вторая беременность обнаружила дефект в работе сердца Теи Баттисты , если не спровоцировала его, и она умерла, до того как Банни исполнился год. Для Кейт это не стало шоком: она и при жизни никогда не видела мать. Банни даже не помнила её, хотя некоторые её жесты были удивительно похожи на мать: то, как она застенчиво прятала подбородок или то, как она очаровательно кусала ноготь на самом кончике указательного пальца. Казалось, что она наблюдала за матерью из утробы. Их тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ах, Банни, клянусь, у меня слёзы наворачиваются на глаза при виде тебя. Ты так похожа на свою бедную матушку!»
Кейт, с другой стороны, ничего не взяла от матери. Кейт была смуглой, ширококостной и неловкой. Она бы выглядела глупо, погрызывая пальчик. Никто и никогда не называл её милой девочкой.
Кейт была «уна суча».
76 Labour of Love
Едва зайдя домой, она отчётливо услышала мужской голос.
– Банни! – как можно суровее позвала она.
– Я здесь! – откликнулась Банни.
Кейт бросила жакет на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни – невинное личико, облако пушистых кудряшек и не по сезону тоненькая блузка, открывавшая плечико – сидела на диване, а рядом сидел соседский парень Минтц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездорового вида юноша со светлой клочковатой порослью на подбородке, напоминавшей Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но в колледж не поступил. Его мать уверяла, что у него «эта японская болезнь». Когда Кейт спросила, что же это за болезнь, миссис Минтц ответила: «Ну та, когда молодые люди запираются в спальне и не хотят ничего делать». Только Эдвард окопался не в спальне, а на застеклённой веранде, которая выходила на окно столовой семьи Баттиста. Там он дни напролёт просиживал в шезлонге, обхватив руками колени, и курил подозрительно маленькие сигареты.
Ладно, всё нормально: уж влюблённости точно можно не опасаться – Банни была неравнодушна к спортивным парням. Но правило есть правило, и Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь: никаких гостей, когда ты дома одна.
– Гостей?! – вскричала Банни, глядя на Кейт круглыми от удивления глазами. Она подняла и показала открытую тетрадь, лежавшую у неё на коленях. – Это испанский!
– Что?
– Ну помнишь, я спрашивала папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор, и я спросила папу, и он сказал ладно?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он точно не думал, что репетитором будет сосед-травокур. Этого Кейт, конечно, не сказала (из чувства такта). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, ты так хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, я его учил два с половиной года в школе.
Кейт не поняла, было это «мэм» сказано с издёвкой или всерьёз. Её это в любом случае раздражало – не такая она и старая.
Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Впрочем, Банни над всем хихикала.
– Я уже столько узнала? – сказала она.
Была у Банни ещё одна противная привычка: она произносила утвердительные предложения так, словно это были вопросы. Кейт нравилось подкалывать её, притворяясь, что она действительно восприняла её фразу как вопрос, и она сказала:
– Откуда мне знать, меня же тут с вами не было.
– Что? – спросил Эдвард, а Банни сказала:
– Не обращай на неё внимания?
Эдвард продолжил:
– У меня в каждом семестре было пять или пять с минусом, кроме выпускного класса. Я не виноват. У меня был стресс.
– Всё равно, – сказала Кейт, – Банни нельзя принимать гостей-мужчин, когда дома больше никого нет.
– Ну, знаешь ли! – вскричала Банни. – Это издевательство!
– Да, жизнь несправедлива, – ответила Кейт. – Ладно, продолжайте. Я тут рядом.
Она вышла из комнаты и услышала, как у неё за спиной Банни пробормотала:
– Un bitcho.
– Una bitchа*, – тоном наставника поправил её Эдвард.
И оба прыснули со смеху.
Банни была вовсе не такая милашка, как думали люди.
Кейт не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, тихая, нежная блондинка с глазами-звёздочками (такими же, как у Банни) – провела, с перерывами, первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных «домах отдыха». А потом ни с того ни с сего родилась Банни. Кейт не понимала, как родители вообще могли подумать, что это удачная мысль. А может, они и не думали, и всему виной вспышка неосторожной страсти. Хотя это вообразить было ещё труднее. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттисты обнаружили какую-то патологию в сердце – или беременность и вызвала эту патологию – и она умерла ещё до того, как Банни исполнился год. Кейт особой разницы не заметила, а Банни и вовсе не помнила мать, хотя некоторые её жесты были до боли знакомы – к примеру, то, как она скромно опускала голову, или её привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Словно она изучила мать, находясь в утробе. Тётя Тельма, сестра Теи, всё время повторяла: «Нет, Банни, ты просто вылитая мать! Смотрю и плакать хочется. Бедняжка Тея!»
А вот Кейт на мать была ничуть не похожа. Кейт была смуглая, ширококостная и неуклюжая. Если бы она начала грызть палец, то выглядела бы по-дурацки, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была una bitcha.
----сноска----
* Искажённое на испанский манер английское bitch – стерва, сучка. В испанском артикль un и окончание -о – показатели мужского рода, артикль una и окончание -а – женского.
77 Leeroy Jenkins
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tylerе
Не успела Кейт войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
— Банни! — грозно позвала она.
— Я тут, — ответ не заставил ждать.
Бросив пиджак на банкетку в холле, Кейт направилась в гостиную. Банни сидела на диване — пена золотых кудряшек, деланно невинное личико и блуза с открытыми плечами, слишком лёгкая для этого времени года. Минтц, юноша, живущий по соседству, сидел рядом с ней.
События принимали новый поворот. Старше Банни на несколько лет, Эдвард Минтц являл собой нездорового на вид молодого человека с лицевой растительностью таких оттенков бежевого, что Кейт она напоминала лишайник. Он окончил школу два года назад, но в университет не поехал. Его мама винила «ту самую японскую болезнь». Когда Кейт спросила, какую именно, миссис Минтц объяснила, что ту, при которой подростки заточают себя в четырёх стенах и отказываются что-то делать со своей жизнью. Однако Эдвард предпочитал стенам застеклённую веранду, откуда было видно окно столовой дома Баттиста. День за днём он сидел там, обняв колени, и курил странные тонкие сигареты.
По крайней мере, романтические отношения ему не светят — Банни питала слабость к спортивным мальчикам. И всё-таки правило есть правило, а потому Кейт напомнила, что сестре не следовало приглашать гостей, когда дома больше никого нет.
— Гостей? — в недоумении Банни округлила глаза и подняла тетрадь, лежавшую открытой у неё на коленях. — У меня урок испанского.
— Да ладно.
— Помнишь, я просила па? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я попросила па, а он согласился.
— Да, но… — начала Кейт. Он точно не имел ввиду укуренного соседа. Этого она не озвучила (дипломатия такая дипломатия) и обратилась к юноше. — Вы хорошо владеете испанским, Эдвард?
— Да, мадам, учил его пять семестров, — ответил тот. Кейт не знала, было ли его «мадам» желанием выпендриться, или он говорил серьёзно. В любом случае это обращение раздражало с закономерностью, с какой любую девушку раздражает обращение «женщина». Эдвард продолжил, — Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
— Он ведь уже столькому меня научил? — добавила она.
Произносить повествовательные предложения с интонацией вопроса было ещё одной дурацкой привычкой Банни. В отместку Кейт притворялась, что действительно слышала вопрос. Потому сейчас она ответила:
— Не знаю. Была бы тут — знала бы.
Эдвард напрягся, и Банни поспешила успокоить его своим вопросительным «забей».
— Я каждый семестр получал «отлично» или «отлично с минусом», — стал оправдываться Эдвард. — Кроме последнего года. И то не по своей вине — у меня был стресс.
— Ладно, — согласилась Кейт. — И всё же Банни запрещено принимать парней, когда она дома одна.
— Это унизительно! — возмутилась та.
— Что поделать, — ответила Кейт. — Продолжайте, я буду неподалёку.
И Кейт вышла из комнаты. Она ещё услышала злобное «un bitcho», произнесенное Банни. «Una bitch—AH (1),» — назидательно исправил Эдвард, и они оба стали давиться от смеха.
Банни и близко не была тем милым ангелом, которого видели в ней окружающие.
Кейт никогда не понимала, зачем вообще Банни появилась на свет. Их мать — хрупкая невзрачная блондинка с глазами, как у героини аниме — провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, разъезжая по «домам отдыха», как они тогда назывались. А потом вдруг появилась Банни. Кейт было сложно представить, как её родители на это решились. Возможно, решаться было поздно, потому что ребёнок стал результатом бездумной страсти. Но представить такое было ещё сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность если не стала причиной, то обнаружила у Теа Батисты порок сердца, и та скончалась, не успев отпраздновать первый год рождения дочери.
Кейт привыкла к постоянному отсутствию матери и утраты особо не почувствовала. Что касается Банни, мамы она, конечно, совсем не помнит, хотя непонятным образом повторяет некоторые её движения, как будто, находясь в утробе, тщательно изучила, как, например, опускать голову в жесте скромности или покусывать самый кончик указательного пальца так, чтобы это казалось милым. Их тётя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Право слово, Банни, на тебя невозможно взглянуть, не прослезившись. Ты же воплощение своей бедной матери!»
Кейт была другой. «Воплощением матери» её уж точно бы никто не назвал, а смуглая кожа, широкая кость и общая неуклюжесть не оставляли шансов даже на «подобие». Реши Кейт погрызть палец, её бы подняли на смех, настолько нелепо бы это выглядело.
Кейт была «una bitcha».
(1) стерва (исп.)
78 Legree
Мужской голос слышно было с самого порога.
— Банни! — грозно окликнула она.
— Туточки! — раздалось из глубины дома.
Кейт сбросила пиджак и промаршировала в гостиную. Там, на диванчике, восседала Банни, — сама невинность в облачке золотистых кудрей и блузке, не по сезону оголяющей плечи. Рядом с ней расположился соседушка Эдуардушка. Вот так сюрприз.
Эдуард Минц был немного старше Банни, вид имел нездоровый, а кустистая рябая растительность на лице походила скорее на лишай, чем на бороду, по крайней мере, так казалось Кейт. Два июня назад парень окончил школу, в университет не поступил, помешала «болезнь японская» заморская.
— Что за болезнь такая? — поинтересовалась однажды Кейт.
— Это, — пояснила его матушка, — когда человек замыкается в стенах своей комнаты и не знает как жить дальше.
Эдуарда, однако ж, замкнуло в стенах веранды с видом на гостиную Батистасов. День за днем он просиживал на кушетке, обхватив руками колени и потягивая какие-то подозрительно короткие сигареты.
Ну и пусть его, зато шуры-муры исключены. Банни спортсменов любит.
Как бы то ни было, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты, наверно, забыла: никаких гостей, если ты дома одна.
— Какие гости! — вытаращила глаза Банни и демонстративно подняла с коленей тетрадь.
— У меня урок испанского!
— Серьезно?
— Помнишь, сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я у папы спрашивала..? И он согласился нанять..?
— Да, но...., — начала Кейт, «...но не этого же растамана», — хотела продолжить она, однако вслух произнесла:
— Не знала, что вы сильны в испанском, Эдуард.
— Да, мэм, пять семестров за плечами.
Кейт не поняла, издевается он или мэмкает ей на полном серьезе, в любом случае это было неприятно и незаслуженно, не такая она и старая.
— Временами я даже думаю по-испански, — добавил Эдуард.
Банни хихикнула. Этой только повод дай.
— Знаешь сколькому он меня научил..? — сказала Банни.
Дурацкая привычка (кабы одна) — говорить вопросами. Кейт не упускала возможности подколоть сестру, отвечая на такие невопросы:
— В следующий раз приду пораньше, послушаю и узнаю.
— Что? — спросил Эдуард.
— Забей? — бросила ему Банни.
— По испанскому у меня были одни пятерки и пятерки с минусами, — продолжил новоиспеченный репетитор, — кроме выпускного класса, и то не по моей вине, из-за стресса.
— Допустим, — произнесла Кейт. — Но это не отменяет того, что Банни запрещено приглашать мальчиков, когда в доме больше никого нет.
— Позорище! — возмутилась Банни.
— Се ля ви, — ответила Кейт. — Продолжайте занятие, я буду рядом, — и она вышла из комнаты.
— Ун стерво, — прошипела Банни ей вслед.
— УнА стервОЗА, — менторским тоном исправил ее Эдуард и оба сдавленно прыснули.
Банни была далеко не такой лапочкой, какой считали ее окружающие.
А каким чудом она появилась на свет не понимала даже Кейт.
Их мать, хрупкая блондинка с розовато-золотистыми локонами и такими же как у Банни глазами с рисунком звезд, все четырнадцать лет после рождения Кейт провела в «закрытых лечебницах». А потом бац — родилась Банни. О чем думали родители, и думали ли они о чем-то вообще, принимая такое решение, Кейт не представляла. Может, ни о чем и не думали, а может, поддались порыву сиюминутной страсти. Что уж совсем из разряда фантастики. Как бы то ни было, вторая беременность спровоцировала, либо усугубила болезнь сердца, и еще до того, как Банни исполнился годик, Теа Батиста умерла. Для Кейт ничего не изменилось, мать и раньше отсутствовала в ее жизни. Банни и вовсе не помнила ее, хотя некоторые повадки и были столь поразительно похожи на материнские — едва заметный наклон головы, привычка мило закусывать указательный палец. Казалось, она изучила их еще в утробе. Тетушка Тельма, родная сестра Теа, любила повторять: «Ах, Банни, ты надрываешь мне сердце. Ну просто вылитая бедняжка мать.»
Зато Кейт, смуглая, крепо сбитая, была ее полной противоположностью. Закуси она указательный пальчик, никому бы и в голову не пришло назвать ее милой.
Кейт была «уна стервоза».
79 Leighen
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Еще на пороге Кейт отчетливо услышала мужской голос.
— Банни! — строго позвала она.
— Я здесь! — пропела Банни в ответ.
Бросив куртку на скамью в прихожей, Кейт прошла в гостиную и увидела сестру: облако золотистых локонов, взгляд невинной лани и блузка с открытыми плечами, слишком легкая для этого времени года. На диване рядом с ней сидел соседский мальчишка, сын Минцев.
Вот это новость. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Нездоровый вид парня усугубляла бесцветная бородка, клочками покрывавшая его подбородок подобно лишайнику. Он окончил школу в позапрошлом году, но так и не поступил в колледж. Миссис Минц утверждала, ее сын подхватил «японскую болезнь». «А что это?» — однажды поинтересовалась Кейт. «Это когда молодые люди запираются у себя в комнате и ставят крест на своем будущем», — ответила его мать. Эдвард, однако, убивал время не в комнате, а на застекленном крыльце. Из окон гостиной дома Баттиста было видно, как дни напролет он полулежит в шезлонге, обхватив колени, и курит сигаретки, подозрительно похожие на косяки.
Что ж, по крайней мере, за честь Банни можно было не опасаться, — ей нравились парни из футбольной команды. И все же, правил никто не отменял, поэтому Кейт сказала:
— Банни, тебе не положено развлекаться, когда никого нет дома.
— Развлекаться?! — возмутилась Банни, округлив глаза. — У меня урок испанского! — и она продемонстрировала блокнот на пружине, лежавший у нее на коленях.
— Неужели?
— Я спрашивала разрешения у Папа, помнишь? Сеньора Макгиликадди считает, что мне нужен репетитор? И я попросила Папа, и он согласился?
— Да, но… — начала Кейт.
«Да, но вряд ли он имел в виду мальчишку-марихуанщика из дома по соседству». Вслух, однако, Кейт этого не сказала. (Чувство такта было ей не чуждо). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— А ты, значит, силен в испанском?
— Да, мэм, я изучал его два с половиной года, — ответил Эдвард.
«Мэм»? Это он всерьез или с издевкой? Кейт не поняла, но почувствовала себя уязвленной: не так уж она стара.
— Иногда я даже думаю на испанском, — добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Она вообще постоянно хихикала.
— Он уже многому меня научил? — заявила она.
У Банни была отвратительная привычка говорить с вопросительной интонацией. Чтобы досадить сестре, Кейт притворялась, что и вправду считает ее утверждения вопросами, поэтому сказала:
— Откуда мне знать, я же только вошла.
— Что? — не понял Эдвард.
— Не обращай внимания? — сказала ему Банни.
— В каждом полугодии я получал высшую оценку, иногда с минусом, — сообщил Эдвард. — Выпускной класс не в счет, — у меня был тяжелый период.
— И все же, — произнесла Кейт, — Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда кроме нее никого нет дома.
— Это унизительно! — вскричала Банни.
— Что поделать, — пожала плечами Кейт. — Продолжайте. Я буду неподалеку, — и вышла из комнаты.
— Ун мегерро, — прошипела Банни ей вслед.
— Уна мегерр-А, — поправил ее Эдвард назидательным тоном, и они прыснули со смеху.
Банни была отнюдь не так мила, как думали окружающие.
По правде сказать, Кейт недоумевала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать — хрупкая женщина со светлыми, золотисто-розовыми волосами и широко распахнутыми, словно от удивления, глазами, в точности как у Банни, — не отличалась крепким здоровьем. В первые четырнадцать лет своей жизни Кейт видела ее лишь в те редкие минуты, когда она не «отдыхала» в очередном оздоровительном учреждении. А потом вдруг родилась Банни. Кейт не верилось, что родители осознанно приняли такое решение. Возможно, это было и не решение, а минутный порыв. Но представить такое было еще труднее. Как бы там ни было, сердечный недуг, то ли усугубившийся, то ли возникший во время второй беременности, унес жизнь Теа Баттиста раньше, чем Банни исполнился год. В жизни Кейт с ее уходом мало что изменилось, а Банни совсем не помнила мать, и все же с пугающей точностью копировала некоторые ее жесты. Застенчиво прятала подбородок или очаровательно покусывала кончик указательного пальца. Казалось, она изучила повадки матери еще в утробе. «Ах, Банни, гляжу на тебя, и слезы наворачиваются!» — восклицала тетя Телма, сестра Теа. ¬— «Ты же копия своей бедняжки матери!»
А вот Кейт совсем не походила на мать. Смуглая, ширококостная, неуклюжая, она выглядела бы нелепо, покусывая ноготь. И никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна мегерра.
80 leni
Едва войдя в дом, Кейт услышала резкий мужской голос.
- Банни, - как можно строже окликнула она, и бросив свою куртку на скамейку в прихожей, вошла в комнату. Банни сидела на диване - золотистые пушистые кудри, невинное выражение лица и легкая не по погоде блуза, сползшая с плеча. Рядом с ней сидел соседский паренек Минц.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был несколько старше Банни, выглядел болезненно, а его неровно бритые бакенбрады ассоциировались у Кейт с лишаем. Окончив школу позапрошлым летом, он так и не смог поступить в колледж. Его мать утверждала, что у него “японский недуг”.
- Что за недуг такой?, - спрашивала Кейт ее.
А миссис Минц отвечала:
- Ну когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются проживать жизнь.
- Только вот Эдвард запирался не в своей комнате, а жил на остекленной веранде, выходящей как раз на окно столовой дома Батиста. И день ото дня его можно было видеть развалившимся на шезлонге, курящего до неприличия тонкие сигареты.
Так, спокойно. Опасности романа тут нет (слабостью Банни были футболисты). Но правила есть правила, и Кейт напомнила:
- Банни, ты же не забыла, что одна ты не можешь развлекаться.
- Развлекаться! - вскричала Банни, вытаращив глаза. Она приподняла с колен открытый ноутбук.
- Вообще-то я занимаюсь испанским!
Ну да, только вот соседский тупица для этого не нужен. Кейт дипломатично этого не произнесла. Она просто повернулась к Эдварду и спросила:
- Неужели у тебя прекрасный испанский?
- Да, мэм. Пять семестров, - ответил он. Не важно, было ли это “мэм” наглостью или сказано в серьез, но оно раздражало. Все-таки она не на много старше. А он продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Это рассмешило Банни. Ее вообще смешило все.
- Он меня уже многому научил? - прохихикала она.
Одной из ее раздражающих привычек было произносить утверждения с вопросительной интонацией. Кейт же нравилось доставать ее, притворяясь, что это действительно вопросы. Поэтому она ответила:
- Мне-то откуда знать? Меня же не было здесь рядом с тобой.
- У меня было А или А- (*) за каждый сесместр испанского, - встрял Эдвард. - За исключением последнего года, и то, это было не по моей вине. У меня тогда был стресс.
- Так, послушай, - прервала его Кейт. - Банни не разрешено приводить мальчиков, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно!, - вскричала Банни.
- Невезуха, - бросила Кейт ей. - Продолжайте, я буду рядом, - и она вышла из комнаты, услышав за своей спиной шипение Банни:
- Un bitcho. (**)
- Una bitch-АН, - наставительным тоном поправил ее Эдвард. И они подавились смешком.
Банни была вовсе не так мила, как думали некоторые.
Кейт совсем не понимала, зачем та появилась на свет. Их мать - болезненная, тихая, золотистая блондинка со светящимися, как и у Банни, глазами - провела в поисках мест для отдыха все первые четырнадцать лет жизни Кейт. И вдруг внезапно родилась Банни. Кейт никак не могла представить, что ее родители считали это рождение удачной затеей. Хотя может они так и не считали. А просто приняли результат необдуманной страсти. Но представить такое было уже совсем не возможно. При любом раскладе, вторая беременность проявила дефекты в работе сердца Тэи Батиста, а может и стала их причиной. И Тэя умерла не дожив и до первого Дня рождения Банни. В жизнь Кейт, полную отсутсвтием материнского внимания, это не привнесло особых изменений. Ну а Банни же и вовсе не помнила матери. Зато черты их лиц были до странности похожими - например, аккуратный изгиб скул. Или то как Банни ласково покусывает кончик указательного пальца. Буд-то она изучила их мать находясь еще в утробе. Их тетка Тельма, сестра Тэи, всегда не могла удержатсья:
- О, Банни! Клянусь, сердце разрывается видеть тебя! Ты ли не копия своей бедняжки матери!
Кейт же, напротив, совсем не была похожа на мать. Она была смуглая, ширококостная, грубоватая. И, грызя свой палец, выглядела бы нелепо. Ник-то ни разу не назвал ее милой.
Кейт всегда была una bitcha.
(*) A - наивысшая оценка американской системы. Соотвествует 5 российской системы оценок.
(**) Un bitcho - неправильно произнесенное по испански una bitcha - сучка.
81 leonor
Не успела она войти в дом, как чётко различила мужской голос.
− Банни, − позвала она самым суровым тоном, на который была способна.
− Туточки! − откликнулась та.
Кейт закинула пиджак на скамью в коридоре и прошла в гостиную. В кресле расположилась Банни: облако золотисто-кудрявых волос, ангельски невинное личико и не по сезону лёгкая блуза, приспущенная с плеча. Подле неё сидел живший по соседству мальчишка Минцев.
Вот уж интересный поворот событий. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Он имел нездоровый вид, а его блёклые неказистые усики напоминали Кейт лишайник. Два года назад он получил полное среднее образование, но в колледж не поступил. Мать Эдварда твердила, что у него «японский синдром». «Это что же за синдром такой», − спросила однажды Кейт. «Да такой, − отвечала миссис Минц, − когда молодые перспективные люди превращают свою спальню в бастион и отказываются жить во внешнем мире». Только казалось, Эдвард привязан был не к своей спальне, а к застеклённой террасе с видом на столовую Баттистов. Там он и просиживал дни на шезлонге, обняв колени и покуривая какие-то странные миниатюрные сигареты.
Что ж, по крайней мере романом тут и не пахло: Банни предпочитала атлетический тип телосложения. Однако уговор никто не отменял, так что Кейт сказала:
− Банни, ты же знаешь. Никаких развлечений, когда дома никого.
− «Развлечений?!» − округлив глаза, вскрикнула та, вслед за чем подняла с колен раскрытую тетрадку. − У меня урок испанского!
− В самом деле?
− Я же спрашивала у papa, забыла? Сеньора МакГилликадди сказала, мне нужен частный учитель? А я спросила у papa, и он согласился?..
− Да, но… − начала было Кейт.
«Да, но он точно не думал, что им станет какой-то сомнительный соседский мальчик.» Из соображений дипломатии, однако же, она этого не озвучила. Лишь обратилась к парню:
− Так значит, Эдвард, вы очень хороши в испанском?
− Да, мэм, пять семестров учил, − Кейт понятия не имела, носило это «мэм» уважительный или издевательский оттенок. В любом случае, её это задело: не настолько она была стара.
− Порой я даже думаю на испанском, − заметил он.
Банни тут же хихикнула (любимое её занятие): − Он меня уже столькому научил?..
В ней также раздражала эта привычка делать из утвердительных предложений вопросы. Кейт нравилось поддевать её тем, будто бы она и вправду думала, что её о чём-то спрашивают:
− Откуда же мне знать, меня ведь дома с тобой не было, так?
− Чего? − не понял Эдвард, на что Банни сказала: − Не обращай внимания?..
− У меня по испанскому пять или пять с минусом во всех семестрах, − поделился парень, − за исключением последнего. Но это не по моей вине случилось. Тяжёлый период был.
− И всё же Банни запрещено видеться с лицами мужского пола, когда в доме никого нет.
− Какое унижение! − воскликнула девушка.
− Да уж, не повезло тебе. Продолжайте, я буду неподалёку, − на этом Кейт вышла из комнаты. Краем уха она услышала тихий комментарий Банни:
− Уно стерво.
− УнА стерВА, − поправил Эдвард наставительным тоном.
Оба покатились со смеху.
Банни совсем не была тем милым существом, каким её считали другие.
Кейт всё никак не могла понять, как Банни вообще появилась на свет. Их мать − хрупкая фарфоровая блондинка с золотыми волосами, сиявшими, как у Банни, глазами и бледно-розовой кожей − провела первые 14 лет жизни Кейт, проходя одну «оздоровительную программу» (так они назывались) за другой. Затем вдруг родилась Банни. Кейт с трудом представляла себе, что родители на каком-то этапе действительно решили, что так будет лучше. А может, ничего они и не решали. Может, то была вспышка неконтролируемой страсти − хотя такое было ещё сложнее представить. Как бы там ни было, вторая беременность Теа Баттисты то ли пробудила какой-то дефект в её сердце, то ли вызвала новый: она умерла, когда Банни не исполнилось и года. Никакой разницы привыкшая к её постоянному отсутствию Кейт не почувствовала. Банни же и вовсе не знала свою мать. Однако кое-какими деталями она до дрожи её напоминала. Эта манера степенно держать подбородок, к примеру; привычка обкусывать краешек указательного пальца самым милым образом... Казалось, она изучила родительницу ещё в зародышевом состоянии. Тётушка Тельма, сестра Теа, вечно причитала: «О Банни, детка, каждый раз когда вижу тебя, слёзы так и набегают на глаза. Как же ты похожа на свою бедную мать!»
Кейт, в свою очередь, мать ничем не напоминала. У неё была смуглая кожа и несуразное телосложение. Если бы она принялась кусать себе ногти, выглядело бы это нелепо; милой её никогда не называли.
«Уна стерва» − подходящее определение для Кейт.
82 Linn
Отрывок из книги Анны Тайлер «Стерва»
Ещё с порога она отчётливо услышала чей-то мужской голос в доме.
- Банни! – позвала она как можно строже.
- Я здесь, – откликнулась та.
Бросив пальто на скамью у входа, Кейт вошла в гостиную. В обрамлении копны золотых кудряшек, Банни сидела на диване с видом самой невинности на лице; тонкая не по погоде блузка чуть спадала с её плеча. Рядом – этот соседский мальчишка Минтц.
«Что-то новенькое…» - промелькнуло у Кейт.
Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни. Его нездоровая бледность сразу бросалась в глаза при встрече. А ещё, пожалуй, - нелепая бородка: рыжеватая, местами с прогалинами, которая всегда напоминала Кейт пучки пожелтевшего мха. Кейт знала, что он окончил школу ещё два года назад, поэтому казалось странным, что до сих пор он так и не уехал в колледж. Его мать была уверена, что «мальчик подцепил эту японскую болезнь».
- Японскую болезнь? А что это? – поинтересовалась Кейт.
- Ну, это когда молодёжь запирается у себя в комнате и больше ничем не интересуется, – пояснила миссис Минтц.
Хотя Эдвард, кажется, решил запереться на застеклённой террасе своего дома, где в любой день семейство Баттиста могло видеть его из окна своей столовой. Дни напролёт он сидел там в шезлонге, сжавшись, как от холода, и покуривая странного вида сигареты.
«Что ж, всё не так и плохо, – с облегчением подумала Кейт. – По крайней мере, тут нам ничего не грозит: вряд ли Банни может увлечься таким». (Слабостью Банни всегда были крутые парни типа игроков местной футбольной команды.) Но правило есть правило, поэтому Кейт строго сказала, обращаясь к Банни:
- Ты же знаешь, тебе нельзя приглашать друзей, если дома никого нет.
- Приглашать друзей?! – воскликнула Банни, картинно округлив глаза. И, показывая на открытый перед ней блокнот, заявила: - У меня урок испанского, не видишь?
- Урок испанского?
- Ну, да. Я говорила об этом с папой, помнишь? Сеньора Мак-Гилликади сказала, что мне нужно найти вроде учителя? Я спросила папу, если можно, и он ведь согласился?
- Да, но… - начала было Кейт. «Да, но, говоря это, он точно не имел в виду этого соседского любителя травки», - подумала Кейт, но промолчала (из вежливости). Вместо этого она спросила:
- Ты такой специалист в испанском, Эдвард?
- Да, мэм. Я в школе его учил - пять семестров.
Несмотря на уверенный ответ, Кейт нахмурилась: она не могла понять, было ли его «мэм» проявлением уважения или скорее насмешкой с его стороны. В любом случае это было обидно… Да она и не старуха вовсе!
Видя, что Кейт молчит, он добавил с едва заметной ухмылкой:
- Испанский мне почти как родной.
Услышав последнее, Банни сдавленно хихикнула. (Надо сказать, Банни смеялась по любому поводу.)
- Эдвард уже многому меня научил? – умилённо вставила она.
Говорить вопросами было ещё одной неприятной привычкой Банни. В отместку, Кейт отвечала так, как будто её и вправду о чем-то спросили, чем совершенно выводила Банни из себя. Следуя традиции, Кейт и на этот раз сказала:
- Откуда же мне знать - меня здесь не было.
- Что вы… - начал было Эдвард, но Банни прошептала:
- Да ну её?
- Чтобы вы знали, - всё же вернулся к теме Эдвард, - по испанскому у меня всегда были только высокие оценки. Ну, кроме выпускного класса… Но тогда это было из-за стресса.
- Пусть так, - согласилась Кейт. - Это ничего не меняет: Банни не разрешено приглашать молодых людей домой, когда она одна.
- Как же это унизительно! – взвыла Банни.
- И не говори. Сочувствую, – холодно произнесла Кейт и направилась к двери. – Можешь ныть дальше. Если что – я дома.
Уже выходя из комнаты, Кейт расслышала негромкое «эль стерва», брошенное Банни ей вслед.
- Ла стерва, – менторским тоном поправил её Эдвард - и оба разразились приглушённым смехом.
Определённо, Банни была далеко не ангел, как о ней думали.
И если уж говорить о Банни, то Кейт в принципе не понимала, как та смогла появиться на свет. Их мать была хрупкой, тихой женщиной. Кейт помнила её золотистые волосы с розоватым отливом и такие же, как у Банни, глаза: по-детски лучистые, с длинными ресницами. А ещё помнила, что до четырнадцати лет она очень редко её видела: почти все время та проводила в своего рода «домах отдыха» - так их тогда называли. А потом как-то неожиданно появилась Банни. И Кейт не могла себе представить: о чём думали её родители, решившись на второго ребёнка? Или они вообще ни о чём не думали, и виной всему была вспышка безумной страсти? Но представить себе такое было ещё труднее. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттиста выявили порок сердца, а может сама беременность и стала его причиной – трудно сказать, только Банни не было и года, когда их мать умерла. Её смерть, однако, мало что изменила в жизни Кейт: и прежде пустое место так и осталось пустым. Банни же совсем не помнила своей матери, хотя в каких-то мелочах была невероятно на неё похожа. Похожа сдержанной формой своего небольшого подбородка или, вот например, привычкой мило грызть кончик указательного пальца - как будто ещё до своего рождения Банни тщательно изучила всю её изнутри. Именно поэтому тётя Тельма, сестра их матери, каждый раз при встрече восклицала, утирая слёзы:
- Ах, Банни, ты разрываешь мне сердце! Просто вылитая копия своей бедной мамы!
Кейт же была полной противоположностью своей матери: смуглая кожа, широкая кость, никакой изящности. Она выглядела бы глупо, реши она «погрызть пальчик», как Банни. И уж точно никто и никогда не называл её милой.
Кейт была «ла стерва».
83 Lisa
Не успела Кейт ступить на порог, как из дома донесся явно мужской голос.
- Банни, - позвала она, своим самым суровым тоном.
- Я здесь, - отозвалась Банни.
Кейт швырнула куртку на скамью в прихожей и влетела в гостиную. Банни сидела на диване: невинная мордашка в обрамлении пышных золотистых кудряшек и легкая блузка с открытыми плечами, совсем не по сезону, а рядом расположился сынок Минцев из соседнего дома.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Выглядел он не совсем здоровым, и Кейт всегда казалось, что редкая бежевая поросль на его подбородке напоминает лишайник. Школу он закончил два года назад, но в колледж поступить даже не пытался. Его мать упомянула как-то, что у него эта «японская болезнь», а когда Кейт поинтересовалась, что это за болезнь такая, то миссис Минц объяснила, что молодые люди, которые болеют ей, просто запираются у себя в комнатах и прячутся от жизни. Вот только прятался Эдвард не у себя в комнате, а на застекленной веранде, с которой было видно окно их столовой. Он день за днем сидел там, в шезлонге, обхватив колени руками, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Хотя, можно не бояться, что Банни западет на него. (Не её тип – ей футболисты нравились.) Но правила есть правила, и потому Кейт заявила:
- Банни, ты же помнишь, что тебе нельзя приглашать гостей, если ты одна дома.
- Гостей, - воскликнула Банни, и её глаза сделались круглыми от удивления. Она показала на открытый блокнотик на спирали, который лежал у неё на коленях:
- У меня урок испанского.
- Неужели?
- Я у папы спрашивала, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы, и он разрешил.
- Да, но…- начала Кейт.
Да, но папа, конечно, имел в виду, не обкуренного соседского мальчишку. В слух Кейт этого дипломатично не произнесла, но, повернувшись к Эдварду, спросила:
- А ты хорошо знаешь испанский?
- Да, мэм, я его целых пять семестров изучал.
Кейт не поняла, издевается он или серьезно, но, в любом случае, это «мэм» её разозлило. Не такая она уж и старая.
Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Её смешило абсолютно все.
- Он многому меня научил? – сказала она.
Еще одной раздражающей привычкой Банни было превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось подкалывать её, подробно на них отвечая. Потому сейчас она заявила:
- Откуда мне знать, ведь меня дома не было.
- Что? – спросил Эдвард, но Банни сказала:
- Не обращай внимания.
- У меня были только отличные оценки по испанскому в каждом семестре, - заявил он, - кроме выпускных классов, но то не по моей вине. Просто я пережил стресс.
- Но все же, - сообщила Кейт, - Банни запрещено приглашать в гости парней, когда больше никого нет дома.
- Это унизительно! – возмутилась та.
- Жизнь вообще несправедливая штука, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду неподалеку.
Она вышла из комнаты и услышала, как за её спиной Банни промурлыкала:
- Un bitcho.
- Una bitch-AH, - исправил её Эдвард учительским тоном, и они оба фыркнули.
Банни и близко не была такой милой, как все её считали.
Кейт никогда не понимала, как Банни вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая и сдержанная блондинка, с золотисто-розовыми волосами, и такими же блестящими глазами, как у Банни первые четырнадцать лет жизни Кейт пропадала в так называемых «местах отдыха». И вдруг, внезапно, родилась Банни. Кейт не могла себе представить, чтобы её родители сознательно приняли такое решение. Хотя, может, и не сознательно, а просто случилась минута безумной страсти. Представить себе такое было еще труднее. В любом случае, вторая беременность выявила у Теа Баттиста проблемы с сердцем, а может, и сама оказалась их причиной. Она умерла задолго до первого дня рождения Банни. Для Кейт почти ничего не изменилось, потому что она давно привыкла к отсутствию матери. Банни же её вообще не помнила, но некоторые их жесты были невероятно похожи: она так же скромно опускала подбородок или очаровательно покусывала кончик указательного пальца. Казалось, она изучила свою мать еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теа, всегда повторяла:
- О, Банни, когда я тебя вижу, слезы на глаза наворачиваются. Ты просто копия своей бедной матери!
Кейт, напротив, совсем не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Если бы она грызла пальцы, это выглядело бы нелепо, и милой её никто не называл.
Кейт была una bitcha.
84 Lola
Едва переступив порог дома, она услышала явный мужской голос.
˗ Банни! ˗ позвала она как можно строже.
˗ Я здесь! ˗ отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: золотистые кудряшки, невинное личико, блузка с открытыми плечами - совсем не по сезону; а рядом с ней ˗ соседский парень из семьи Минцев.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был на пару лет старше, болезненного вида молодой человек с клочковатой светло-русой бороденкой, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил школу в позапрошлом июне, но в колледж поступить не смог. Его мать утверждала, что у него "этот японский синдром". "Что это за синдром?" ˗ как-то спросила Кейт, и миссис Минц ответила: "Это когда молодые люди запираются у себя в спальнях и отказываются жить своей жизнью". Правда, Эдвард, казалось, был скорее привязан не к своей спальне, а к застекленной веранде, которая выходила к окнам гостиной семьи Батиста. Изо дня в день можно было видеть, как он сидит там в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно тонкие сигаретки.
Ну что ж, по крайней мере, роман здесь не грозит. (Слабостью Банни были бейсболисты). Но правила есть правила, и Кейт сказала:
˗ Банни, ты ведь знаешь ˗ никаких развлечений, пока ты одна дома.
˗ Какие еще развлечения! ˗ воскликнула Банни, делая очень круглые и озадаченные глаза. Она подняла блокнот на спирали, который лежал открытым у нее на коленях. ˗ У меня тут урок испанского!
˗ Неужели?
˗ Я просила папу, помнишь? Сеньора Макгилликади говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он согласился?
˗ Да, но... ˗ начала Кейт.
Да, но он определенно не имел в виду соседа-укурка. Но Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
˗ А ты так хорошо знаешь испанский, Эдвард?
˗ Да, мэм, я занимался пять семестров, ˗ сказал он. Кейт не поняла, сказал ли он "мэм" серьезно или с издевкой. В любом случае, это раздражало: она ешё не такая старая.
Он произнес:
˗ Иногда я даже думаю на испанском.
В ответ на это Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
˗ Он уже многому меня научил? ˗ сказала она.
Еще одна выводящая из себя привычка Банни: она произносила утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт нравилось поддевать ее, притворяясь, что она всерьез принимает эти фразы за вопросы, поэтому она сказала:
˗ Ну откуда же мне знать, я ведь при этом не присутствовала.
˗ Чего? ˗ переспросил Эдвард.
˗ Просто не обращай внимания? ˗ ответила Банни.
˗ Я получал А или А с минусом по испанскому за каждый семестр, ˗ сказал Эдвард, ˗ кроме последнего, но это вышло не по моей вине. У меня тогда был непростой период.
˗ В любом случае, ˗ произнесла Кейт, ˗ Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда она одна дома.
˗ О! Это унизительно! ˗ воскликнула Банни.
˗ Что поделать! Продолжайте заниматься; я буду неподалеку, ˗ произнесла в ответ Кейт.
Она услышала, как Банни за ее спиной пробормотала:
˗ Эль суко.
˗ Ла сука, ˗ поправил ее Эдвард наставническим тоном. Оба прыснули, давясь от смеха.
Банни вовсе не была такой милой, какой считали ее другие.
Кейт никогда по-настоящему не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать ˗ хрупкая, тихая, с золотистыми волосами и такими же как у Банни лучистыми глазами; первые четырнадцать лет жизни Кейт она провела, кочуя по всяческим так называемым "зонам отдыха". И вдруг родилась Банни. Кейт с трудом могла представить, как ее родители могли до такого додуматься. А может они и не думали вовсе, и это было последствием внезапной вспышки страсти. Но такое представить было еще сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какой-то недуг в сердце Теи Батиста, а может быть стала его причиной, и она скончалась еще до первого дня рождения Банни. Для Кейт едва ли что-то изменилось: за свою жизнь она привыкла к постоянному отсутствию матери. А Банни ее вообще не помнила, хотя некоторые ее черты были невероятно похожи на мамины, к примеру, маленький подбородок или трогательная привычка покусывать кончик указательного пальца. Казалось, она изучила манеры матери изнутри ее утробы. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: "Банни, ей-богу, при виде тебя у меня слезы на глаза наворачиваются: ты просто копия своей бедной мамы!".
Кейт, напротив, на мать была совсем не похожа: со смуглой кожей, ширококостная, неуклюжая. Она бы смотрелась нелепо, вздумай она грызть пальцы, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была "ла сука".
85 LV
Только она успела войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
– Банни? – позвала она строго.
– Я здесь! – раздался ответ.
Кейт бросила пиджак на скамью в прихожей и шагнула в гостиную. Банни расположилась на диване – невинное личико обрамлено пеной золотых локонов, легкая не по сезону блуза обнажает плечи, – а рядом Минц, соседский парень. Прямо сказать, неожиданный поворот событий.
Эдвард Минц на несколько лет старше Банни. Это нездорового вида юноша с клочковатой блеклой бородкой, напоминающей лишайник. Он окончил школу два года назад, но провалил экзамены в колледж. Как утверждала его мать, всему виной «японская болезнь». На расспросы Кейт она как-то раз пояснила, что молодые люди, страдающие этим недугом, запираются в спальне и пускают жизнь на самотек. Первое, впрочем, к Минцу не относилось: его явно притягивала не спальня, а застекленная веранда, расположенная аккурат напротив окна гостиной семейства Баттиста. Здесь он часами просиживал в шезлонге, обхватив руками колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Что ж, по крайней мере, роман этим двоим им не грозит (слабость Банни – мускулистые типы). Тем не менее, правила есть правила, поэтому Кейт не удержалась от замечания.
– Банни, ты разве забыла, что тебе не положено развлекаться в мое отсутствие?
– Развлекаться? – Банни изумленно округлила глаза и схватила с колен раскрытый блокнот на пружине. – У меня урок испанского!
– Неужели?
– Я просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди ведь говорила, что мне нужен репетитор? А я объяснила папе, и он сказал: «Не вопрос»?
– Да, но... – начала было Кейт.
...но он явно не имел в виду любителя травки, живущего по соседству. Об этом, однако, Кейт дипломатично умолчала. Повернувшись к Эдварду, она спросила:
– Вы хорошо владеете испанским?
– Да, мэм, пять семестров учил.
Кейт не очень поняла, было ли это самое «мэм» сказано с оттенком нахальства или серьезно. В любом случае, звучало раздражающе – не настолько уж она стара.
– Я иногда даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
Услышав это признание, Банни прыснула. Ей всегда лишь бы похихикать над чем-нибудь.
– Эдвард меня уже многому научил? – сообщила она.
Вот еще одна ее несносная привычка – делать из утвердительных предложений вопросительные. Кейт любила уколоть Банни, притворившись, что не улавливает истинного смысла ее пассажей.
– Понятия не имею, меня же не было дома.
– Что? – переспросил Эдвард.
– Внимания на нее не обращай? – ответила Банни.
– У меня всегда было «отлично» по испанскому, – продолжил Эдвард. – За исключением последнего семестра, и то не по моей вине. Просто был стрессовый период.
– Ну что ж, – вздохнула Кейт, – Банни все равно запрещено приводить гостей мужского пола, когда никого нет дома.
– Да это унизительно! – взорвалась Банни.
– Такая твоя участь, – парировала Кейт. – Продолжайте. Я рядом, – и вышла из комнаты.
За спиной она услышала бормотание Банни:
– Уно стервозо.
– Уна стервоза, – поправил ее Эдвард поучительным тоном. Оба не могли удержаться от смеха. Определенно, Банни не такая милая, какой ее видят окружающие.
История ее появления на свет всегда казалась Кейт невероятной. Их мать – хрупкая и болезненная белокурая женщина с такими же, как у Банни, лучистыми глазами – старшей дочерью толком не занималась, разъезжая до ее 14-летия по «рекреационным заведениям», как их тогда называли. Потом неожиданно родилась Банни. У Кейт не укладывалось в голове, как могли родители посчитать удачной мысль о втором ребенке. Быть может, ни о каких планах и речи не шло, все решила бездумная страсть. Но в это было еще труднее поверить. Во всяком случае, во время второй беременности у Теа Баттиста обнаружились проблемы с сердцем, так что она не прожила и года после рождения младшей дочери. В жизни Кейт, привыкшей к постоянному отсутствию родительницы, едва ли что-то изменилось. Банни же вовсе не помнила матери, хотя некоторыми жестами была на нее удивительно похожа, например, манерой напускать на себя смиренный вид, приопустив подбородок, или привычкой кокетливо покусывать кончик указательного пальца. Можно было подумать, она изучала повадки матери, находясь в ее утробе. Тетя Тельма, сестра Теа, вечно причитала: «Ах, Банни, клянусь, не могу сдержать слез, глядя на тебя. Ты точная копия своей бедной мамочки!»
А Кейт совсем на нее не похожа – смуглая, широкая в кости, неловкая. Вздумай она грызть пальцы, зрелище получилось бы нелепое, а назвать ее милой никому и в голову не придет. Стервоза – это точно про Кейт.
86 Madeira
Едва Кейт зашла в дом, как отчётливо услышала мужской голос. «Банни!» – позвала она своим самым строгим тоном.
- Я здесь! – отозвалась сестра.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: пушистая копна золотых кудрей, легкая не по сезону кофточка, обнажающая плечо, и лицо – ну такое наивное. Рядом с девчонкой расположился соседский парень, Эдвард Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард, болезненного вида юноша c клокастой тусклой бородкой, напоминающей лишайник, был старше Банни на несколько лет.
Он закончил школу 2 года назад, но в колледж поступить не смог. Его мать твердила, что сын страдает какой-то «японской болезнью».
- Так что это за болезнь? – однажды спросила Кейт.
- Это когда молодые люди запираются у себя в комнатах и отказываются жить дальше, - ответила миссис Минц. Однако же, её сын предпочел уединиться вовсе не в стенах своей спальни. Окна столовой семьи Баттиста выходили на застеклённое крыльцо Минцев, где и заточил себя Эдвард. День за днём можно было наблюдать, как он сидит в шезлонге, обхватив колени, и покуривает подозрительные папироски.
Ну что ж, романа между ними можно не опасаться (слабостью Банни были футболисты). И всё же, правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, ты ведь знаешь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты одна дома.
- Развлекаться?! – воскликнула сестра, округлив изумлённо глаза. – Она показала открытый блокнот на спирали, лежащий на её коленях. – Я занимаюсь испанским!
- Чем?
- Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я поговорила с папой, и он мне разрешил?
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но он точно не имел ввиду какого-то соседского придурка. Из дипломатических соображений Кейт решила не озвучивать эту мысль, а повернулась к парню и спросила: «Эдвард, ты свободно владеешь испанским?»
- Да, мэм, я занимался 5 семестров, - ответил он. Кейт покоробило это «мэм», сказанное то ли всерьёз, то ли с издёвкой. Она не настолько стара, чтобы её так называли.
- Иногда я даже думаю на испанском, - продолжил сосед.
Услышав эти слова, Банни хихикнула. Глупо хихикать она могла над чем угодно.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
Была у Банни раздражающая привычка сообщать о чём-либо с вопросительной интонацией.
Кейт нравилось дразнить сестру, притворяясь, будто ей действительно задали вопрос. Поэтому она сказала: «Откуда мне знать, меня ведь не было с вами дома».
- Что? – спросил Эдвард.
- Не обращай на неё внимания? - ответила ему Банни.
- У меня всегда было 5 или 5 с минусом по испанскому, - стал объяснять Эдвард, - кроме выпускного класса, но в этом не моя вина. У меня был стресс.
- И тем не менее, - сказала Кейт, - Банни не разрешается приводить в гости мужчин, когда больше никого нет дома.
- Но это же унизительно! – закричала Банни.
- Да, не повезло тебе, – ответила Кейт. – Продолжайте заниматься, я буду рядом, – и демонстративно вышла из комнаты.
Вдогонку она услышала бормотание Банни:
- Уно стерво.
- УнА стервА, - поправил её Эдвард назидательным голосом, и они вдвоём прыснули со смеху.
Банни даже близко не была такой милой, какой её считали другие.
Кейт никогда не могла понять, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать была болезненной молчаливой женщиной с золотисто-розовыми волосами и лучистыми глазами, такими же, как у Банни. Первые четырнадцать лет жизни Кейт мать провела, скитаясь по так называемым «спецсанаториям».
А потом неожиданно родилась Банни. Кейт было трудно представить, как могли её родители решиться на это. Хотя, быть может, они и не решали ничего, а всему виной стала умопомрачительная страсть. Но вообразить такой ход событий было ещё труднее.
Как бы то ни было, но во время второй беременности у Теа Баттисты был обнаружен порок сердца, возможно вызванный как раз этой беременностью. Женщина не дожила до первого дня рождения младшей дочери. Для Кейт, которая очень редко виделась с матерью, её смерть мало что изменила. А младшая сестра и вовсе не помнила маму, хотя некоторыми чертами и повадками была до боли на неё похожа. Например, её манера скромно поджимать подбородок, или привычка изящно грызть кончик указательного пальца – казалось, будто всему этому она научилась в утробе матери. Тётя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Ах, Банни! Клянусь, я не могу смотреть на тебя без слез. Ты просто копия своей бедной матери!»
Кейт же, напротив, была совсем не похожа на мать: смуглая, ширококостная и неуклюжая. Она бы выглядела нелепо, приди ей в голову грызть палец. И никто никогда не называл её милой.
Кейт была «уна стерва».
87 Maiya
‘Vinegar Girl’ Tyler, Anne.
Едва войдя в дом, Кейт услышала незнакомый мужской голос.
- Банни! - крикнула она строго.
- Я здесь, - нараспев отозвалась Банни.
Кейт оставила жакет на скамье в прихожей и поспешила в гостиную. Сестра сидела на диване – сама невинность в облаке золотых кудрей, одета в блузку с открытыми плечами, слишком лёгкую для этого времени года. Рядом с ней сидел Минц - молодой человек из дома напротив.
Хм, что-то новенькое!
Эдвард Минц - болезненного вида юноша на несколько лет старше Банни. Его подбородок покрывает редкая светлая щетина, вид которой, напомнил Кейт лишай. Уже второе лето, как он окончил школу и завалил приём в колледж. Его мать рассказывает всем, что у Эдварда «японская болезнь».
«Что за болезнь такая?» – спросила Кейт, и миссис Минц объяснила: «Молодые люди закрываются в своих спальнях и отказываются жить нормальной жизнью, как все». Наверное, так оно и было, за исключением привязанности к спальне. Похоже, Эдвард, предпочитал застеклённую веранду, расположенную напротив окна столовой в доме семьи Батиста. В любое время дня его можно было увидеть на веранде, где он сидел в кресле, обхватив колени руками, и покуривал подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, во всяком случае, не роман (слабость Банни – спортивные ребята). Но отступать от правил не стоит, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты прекрасно знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты дома одна.
- Гостей! – округляя глаза, возмутилась Банни. Она подняла с колен и потрясла большой открытой тетрадью. – У меня урок испанского!
- Урок?
- Ну, помнишь, я говорила папе, что сеньора Мак-Гилликади считает - мне нужен репетитор. И я спрашивала папу, и он сказал «прекрасно»?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но папа, конечно же, не имел в виду обкуренного соседа. Вслух она ничего не сказала (надо быть дипломатичной) и, повернувшись к Эдварду, поинтересовалась:
- Так ты бегло говоришь на испанском?
- Да, мэм. Изучал пять семестров.
Кейт разозлило такое обращение. Он шутит или всерьёз? В любом случае, до «мэм» ей ещё далеко.
- Иногда я даже на испанском думаю, - добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
- Он уже столькому меня научил?
За Банни водится дурацкая привычка превращать утвердительные предложения в вопросительные, а Кейт нравится дразнить её, притворяясь, будто принимает их за настоящие вопросы:
- Откуда я знаю? Меня же с вами не было.
- Не понял, – произнёс Эдвард.
- Просто не обращай внимания, а? – ответила Банни.
- По испанскому я всегда получал высокие оценки, кроме последнего семестра, но тут дело не во мне. Были проблемы.
- Всё это замечательно. Только вот Банни не разрешается приглашать мужчин, если в доме никого больше нет.
- Не позорь меня! – обиженно воскликнула Банни.
- Не везёт, так не везёт, - Кейт пожала плечами. – Ну, продолжайте. Я буду рядом, - и вышла.
- Un bitcho, - Банни прошипела ей в спину.
- Una bitch-AH, - назидательно поправил Эдвард.
Парочка, не сдержавшись, прыснула. Банни вовсе не была милой и ласковой, как думали некоторые, глядя на неё.
Кейт часто задавалась вопросом, как вообще могло случиться, что Банни появилась на свет. Их мама - хрупкая, нежная, золотисто-розовая блондинка, с такими же как у Банни сияющими глазами - провела первые 14 лет жизни Кейт, порхая с одного курорта на другой. И вдруг неожиданно родилась Банни. Кейт даже представить не могла, чтобы родители хотели ещё одного ребёнка. Может быть, это произошло случайно. А может Банни - плод безумной страсти, что представить ещё трудней. Как бы там ни было, но вторая беременность разбудила смертельную болезнь в сердце Теи Батиста или же стала её причиной. Не дожив до первого дня рождения Банни, мама умерла. Однако в жизни Кейт едва ли что-то изменилось, на смену одному отсутствию пришло другое. А младшая сестра и вовсе не знала матери, но некоторыми жестами была невероятно похожа на неё: то же движение подбородка, та же привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, она изучила мать, пока находилась внутри неё. Вот и сестра Теи, тётушка Тельма, часто повторяла: «Клянусь, Банни, глядя на тебя, я плачу – до чего ж ты похожа на свою бедную мать!»
Кейт же, напротив, нисколько не походила на мать, была смуглой, широкой в кости и нескладной. Грызи она палец, то выглядела бы ужасно глупо. Никто и никогда не называл её милой.
Кейт была una bitcha.
88 March
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва она зашла в дом, как услышала отчётливый мужской голос.
– Банни, – как можно строже позвала она.
– Я здесь! – крикнула Банни.
Кейт бросила свою куртку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване – лёгкие как пена золотистые кудряшки, невиннейшее личико и кофточка с открытыми плечами, чересчур фривольная и неуместная; рядышком примостился соседский мальчишка по фамилии Минтц.
А вот это было уже кое-что новенькое. Эдвард Минтц, на несколько лет старше Банни, был нездорового вида юнцом с подбородком, испещрённым пятнами прораставшей щетины желтоватого цвета, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил среднюю школу два года назад, однако провалился на вступительных экзаменах в колледж; его мать заявила, что у него «эта японская болезнь». «Что ещё за болезнь?» – спросила Кейт, и миссис Минтц сказала: «Ну это когда молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются жить нормальной жизнью». За исключением того, что Эдвард, похоже, испытывал привязанность вовсе не к своей спальне, а к застеклённой веранде, выходившей на окно столовой семьи Баттиста, день за днём его можно было видеть там сидящим в шезлонге, обхватив рукой колени и покуривая подозрительно крошечные сигареты.
Ну что же: по крайней мере, нет опасности возникновения романтических отношений. (Банни питала слабость к парням, похожим на футболистов.) И всё же правило есть правило, и Кейт сказала:
– Банни, тебе не следовало звать гостей, когда ты дома одна.
– Он не гость! – воскликнула Банни, изумлённо округлив глаза. Она показала блокнот на спирали, лежавший открытым у неё на коленях. – Я беру у него урок испанского!
– Да неужели?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он сказал, что согласен.
– Да, но… – начала Кейт.
Всё так, но он уж точно не предполагал, что это будет соседский болван. Кейт, конечно же, не сказала этого вслух. (Дипломатичность). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты свободно владеешь испанским, Эдвард?
– Да, мэм, я учил его в течение пяти семестров, – сказал он. Она не поняла, было ли это «мэм» дерзостью или всерьёз. Всё равно это раздражало; ей ведь не сто лет.
– Иногда я даже думаю на испанском, – сказал он.
При этих словах Банни издала смешок. Банни смеялась над чем угодно.
– Он уже научил меня многому? – сказала она.
Ещё одной раздражающей привычкой Бани было переиначивание повествовательных предложений в вопросы. Кейт нравилось подкалывать её, притворяясь, будто она подумала, что это действительно были вопросы, и она сказала:
– Откуда мне знать, меня же не было здесь с вами.
– Чего? – сказал Эдвард.
– Просто не обращай на неё внимания? – сказала ему Банни.
– Я получал «отлично» или «отлично» с минусом по испанскому каждый семестр, – сказал Эдвард. – Кроме последнего года, но это была не моя вина. Я немного перенапрягся.
– Ну ладно, и всё-таки Банни нельзя встречаться с мальчиками, когда дома больше никого нет.
– О! Это унизительно! – вскричала Банни.
– Да уж не повезло, – сказала ей Кейт. – Продолжайте; я буду неподалёку.
И она вышла из комнаты.
За спиной она услышала, как Банни пробормотала:
– Ун стерво.
– Уна стервА, – наставительно поправил её Эдвард.
И они оба скорчились в приступе сдавленного хохота.
Банни и близко не была такой очаровательной, какой её считали окружающие.
Кейт никогда толком не могла уяснить, зачем, собственно, Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, молчаливая, словно сотканная из роз и золота блондинка, с такими же как у Банни похожими на звёзды глазами, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, практически не покидая различные «базы отдыха», как их называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, как её родителям пришло в голову, что это хорошая идея. А может ничего и не приходило; может быть, всё дело было в бессмысленной страсти. Но представить это было ещё труднее. В любом случае, вторая беременность выявила некий порок в сердце Теа Баттиста, или, возможно, стала причиной этого порока, и она умерла до того, как Банни исполнился год. Для Кейт, привыкшей к почти постоянному её отсутствию, едва ли что-то изменилось. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые жесты Банни были загадочным образом схожи с материнскими –манера притворно-застенчиво прятать подбородок, к примеру, или её привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Почти как если бы она изучала мать, находясь в её утробе. Их тётка Телма, сестра Теа, всегда говорила: «Ох, Банни, клянусь, как увижу тебя, чуть не плачу. Ты же вылитый портрет твоей бедной мамы!».
Кейт же ни в малейшей степени не походила на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Грызя палец, она выглядела бы нелепо, и никто не счёл бы её очаровательной.
Кейт была уна стерва.
89 MarS
Едва зайдя в дом, она услышала отчётливый мужской голос.
– Банни! – как можно строже позвала она.
– Я здесь! – послышалось в ответ.
Кейт бросила пиджак на банкетку в прихожей и пошла в гостиную. Банни, златокудрое невинное дитя, сидела на диване, одетая в не по сезону лёгкую блузку с открытыми плечами. Рядом с ней расположился соседский парень по фамилии Минтц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездорового вида молодой человек с островками рыжеватой бородки, которая напоминала Кейт лишай, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу два июня назад, но отказался ехать в колледж. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь*».
– Что за болезнь? – спросила Кейт, и миссис Минтц ответила, что «это та самая болезнь, когда молодежь запирается у себя в спальне и отказывается что-либо делать». С той лишь разницей, что Эдвард не заперся в своей спальне, а обосновался на застеклённой веранде, откуда была видна столовая семьи Баттиста. Там он день и ночь просиживал в шезлонге, поджав колени и куря подозрительно крошечные сигаретки.
Что ж, хорошо, по крайней мере не влюбится. (Банни питала слабость к парням поспортивнее). Но правило есть правило, так что Кейт сказала:
– Банни, помнишь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты дома одна?
– Развлекаться?! – вспылила Банни, округляя глаза и смущаясь одновременно. На коленях у неё лежал раскрытый блокнот «на пружинках». – У меня урок испанского!
– У тебя что?
– Я папу просила, помнишь? Ведь сеньора МасГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Папа же разрешил?
– Да, но… - Кейт осеклась на полуслове.
Да, но он определённо не имел в виду соседа-наркомана. Вслух она этого не сказала. (Дипломатия превыше всего). Вместо этого она спросила, повернувшись к Эдварду:
– Ты, правда, бегло говоришь по-испански?
– Да, мэм, я отучился два с половиной года, - последовал ответ. И это его «мэм»: он серьёзно или издевается? В любом случае неприятно, она же не старуха какая-то. – Иногда я даже думаю по-испански, - добавил он.
Банни прыснула. Её вообще всё смешило.
– Он меня уже многому научил? – сказала она.
У неё была дурная привычка всё время превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось дразнить её, притворяясь, что принимает их за настоящие вопросы, так что она ответила:
– Откуда мне знать, меня же не было дома.
– Что? – не понял Эдвард, на что Банни бросила: – Забей!
– У меня были только пятёрки и пятёрки с минусом по-испанскому каждый семестр, - продолжил Эдвард, - кроме выпускного класса, да и это не моя вина. У меня был стресс.
– Тем не менее, - уточнила Кейт, - Банни не дозволяется принимать гостей-мужчин, если она одна дома.
– Это унизительно! – раскричалась Банни.
– Не судьба, - осадила её Кейт, - Продолжайте. Я буду рядом. И она ушла.
За её спиной Банни прошептала: – Ун гадюко.
– Уна гадюка, - учительским тоном поправил её Эдвард.
Они тихо заржали.
Банни была вовсе не такая уж белая и пушистая, как о ней все думали.
Кейт никогда не понимала, зачем Банни вообще нужна. Их мать – тихое хрупкое создание с золотисто-розовыми волосами и длинными ресницами, которые Банни и унаследовала, – провела первые 14 лет жизни Кейт, меняя так называемые «условия отдыха». В один прекрасный день родилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, почему родители не были против. Может, они и не были, а может, это был акт безумной страсти. Но в это поверить ещё сложнее. В любом случае, вторая беременность породила дефект в сердце Теи Баттисты, и она умерла, когда Банни ещё и года не исполнилось. Для Кейт же ничего не изменилось: её одиночество никуда не делось. А Банни даже не помнила их мать, хотя некоторые жесты и черты были точь-в-точь её, как например, ямочка на подбородке или привычка нежно покусывать самый кончик указательного пальца. Создавалось ощущение, что она изучила мать ещё будучи в утробе. Их тётя Тельма, сестра Теи, всегда повторяла:
– О, Банни, клянусь, не могу сдержать слёз, когда вижу тебя. Ты так похожа на свою бедную мать.
Кейт же, напротив, на неё совсем не походила. Она была темнокожа, широка в кости и неуклюжа. Вздумай она грызть ногти, это выглядело бы нелепо, и никто не назвал бы её милой.
Кейт была уна гадюка.
* Возможно, имеется в виду тайдзин кёфусё – болезнь боязни межличностных отношений, японский культурно-обусловленный синдром.
90 martasha093
Едва переступив порог дома, она услышала отчетливый мужской голос.
- Банни! – позвала она как можно суровее.
- Я здесь! – пропела Банни.
Кейт сбросила свою куртку на скамью в прихожей и прошла в комнату. На диване в легкой не по сезону кофточке с открытым плечом расположилась Банни – сама невинность в облаке золотистых кудряшек; рядом с ней сидел Минц – соседский мальчишка.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Болезненный парень с редкой светлой бородкой, которая Кейт напоминала лишайник. Эдвард закончил школу позапрошлым летом, но не смог поступить в колледж; его мать заявила, что у мальчика «та самая японская болезнь». Когда Кейт поинтересовалась, что это за заболевание, женщина ответила: «Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются устраивать свою жизнь». Но, видимо, Эдвард вместо своей комнаты облюбовал застекленную террасу прямо напротив окна их столовой и сидел на шезлонге с утра до вечера, обняв колени и покуривая подозрительно крошечные сигаретки.
Ну, по крайней мере, романом здесь не пахнет (Банни имела слабость к футболистам). И все же, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты ведь знаешь, что не должна развлекаться подобным образом, когда сидишь одна дома.
- Развлекаться! – воскликнула Банни, округлив глаза. Она указала на блокнот со спиралью, открытый у нее на коленях. – У меня урок испанского!
- Что?
- Я спрашивала Папа, помнишь? Сеньора МакГилликуди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила разрешения у Папа, и он согласился?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду малолетнего любителя травки по соседству. Впрочем, Кейт не произнесла это вслух (дань дипломатии). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я изучал его пять семестров, - ответил он.
Кейт не поняла, было ли это «мэм» проявлением нахальства или же парень говорил серьезно. Хотя раздражает в любом случае – не так уж она и стара.
- Порой я даже думаю на испанском, - добавил он.
Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
- Он уже столькому меня научил? – произнесла она.
Еще одна дурацкая привычка Банни – превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт любила поддразнивать ее, притворяясь, что действительно воспринимает их в качестве вопросов, поэтому ответила:
- Понятия не имею, меня ведь в доме не было.
Эдвард переспросил, и Банни сказала:
- Просто не обращай внимания?
- По испанскому у меня были оценки «А» или «А» с минусом каждый семестр, - сообщил Эдвард, - за исключением последнего года, и то не по моей вине. Я подвергся воздействию стресса.
- И тем не менее, Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда дома больше никого нет.
- Это унизительно! – вскричала Банни.
- Что поделать, - ответила Кейт. - Продолжайте, я буду поблизости, - сказала она и вышла из комнаты.
Кейт услышала, как за ее спиной Банни пробормотала:
- Уно церберо.
- УнА церберА, - наставительным тоном поправил ее Эдвард, и оба зашлись в глупом хихиканье.
Банни не такая уж милая, как представляется другим.
Кейт никогда до конца не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, бесцветная блондинка с таким же блестящими, как у Банни, глазами – первые четырнадцать лет жизни старшей дочери провела в определенного рода «заведениях», как их тогда называли. Затем, неожиданно для Кейт, родилась Банни. Кейт было трудно представить, что родители сочли это хорошей идеей. Может быть, они и не сочли; может быть, они поддались безрассудной страсти. Но в такое поверить еще сложнее. В любом случае, вторая беременность выявила какой-то дефект в сердце Теа Баттисты или, возможно, сама его и вызвала, и Теа умерла до того, как Банни исполнился год. В жизни Кейт, привыкшей к отсутствию матери, ее смерть практически ничего не изменила. Хотя Банни своей матери не помнила, она странным образом воспроизводила некоторые ее жесты – с притворной застенчивостью прикрывала подбородок или кокетливо покусывала кончик указательного пальца. Как будто Банни сумела изучить свою мать, будучи в ее утробе. Тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «О, Банни, честное слово, смотрю на тебя и не могу сдержать слез. Ну просто копия своей бедной матери!»
Кейт, напротив, была ни капельки на нее не похожа. Смуглая, неуклюжая, с широкой костью. Если бы она вздумала грызть свой палец, то выглядела бы совершенно нелепо, и ни один человек не назвал бы ее «милой».
Одним словом, уна цербера.
91 mavlentiy
Едва переступив порог, она услышала мужской голос и строго позвала:
- Банни!
- Я тут! – откликнулась та.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни с невозмутимым выражением лица сидела на диване. На ней была слишком легкая блузка, и золотые локоны спадали на обнаженные плечи. Рядом сидел соседский парень по фамилии Минц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек с плешивой бородкой, был всего на несколько лет старше Банни. Два года назад он окончил школу, но не сумел поступить в колледж; мать утверждала, что у него «японская болезнь».
- Что это такое? – спросила Кейт, и миссис Минц объяснила:
- Это болезнь, из-за которой молодые люди запираются в своих комнатах и теряют всякий интерес к жизни.
Всё было так, только Эдвард запирался не в спальне, а на застекленном балконе, откуда было видно окна гостиной семьи Баттиста. День за днем он просиживал на кушетке, обхватив колени руками и выкуривая подозрительно тонкие сигареты.
Ладно, можно не бояться: это не романтическая встреча. (Банни обращает внимание только на футболистов). Тем не менее, правилам надо следовать:
- Банни, ты же знаешь, что мы можем принимать гостей, только если дома есть кто-то из старших.
- Гостей! - вскрикнула Банни, округлив глаза в недоумении. У нее на коленях лежала тетрадь на пружине. – Я учу испанский!
- Да ладно?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди посоветовала нанять учителя? Я спросила у папы, и он разрешил?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду соседского мальчишку, балующегося травкой. Кейт не произнесла это вслух. (Тактичность же). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его два с половиной года, - ответил он. Кей не поняла, насмехается он или говорит серьезно, обращаясь к ней «мэм». В любом случае, это неприятно: ей не так уж много лет. Он продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни засмеялась. Она смеялась надо всем.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна противная привычка сестры – превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила подкалывать Банни, отвечая на ее высказывания так, будто это действительно были вопросы. Поэтому она произнесла:
- Откуда же мне знать, меня не было дома вместе с вами.
- Что? – спросил Эдвард, на что Банни ответила:
- Не обращай внимания?
- У меня были только отличные оценки по испанскому, - сказал Эдвард, – за исключением выпускного класса, но тут я не виноват. Я испытывал сильный стресс.
- Тем не менее, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей мужского пола, если дома больше никого нет.
- Эй, не позорь меня! – закричала Банни.
- Ну, что поделаешь, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
За спиной Кейт услышала шепот Банни:
- Уно стерво.
- Уна стерва, - исправил Эдвард учительским тоном.
Оба начали хохотать.
Банни считали милой девушкой, но на самом деле она такой не была.
Кейт не до конца понимала, как Банни вообще родилась. Их мать: хрупкая, невзрачная женщина с волосами цвета розового золота и большими выразительными глазами, которые унаследовала Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в так называемых «домах отдыха». И вдруг родилась Банни. Кейт с трудом могла представить, как родители додумались до такого. Может быть, они и не думали об этом, и Банни родилась в результате легкомысленной страсти. Но это еще тяжелее представить. Так или иначе, вторая беременность раскрыла некий изъян в сердце матери, а возможно и послужила его причиной, и Теа Баттиста умерла, не дожив до первого дня рождения своей дочери. Кейт же почти не заметила разницы, ведь мать отсутствовала почти всю ее жизнь. Банни не помнила мать, хотя некоторые жесты были точь-в-точь как у нее: движения подбородка или привычка покусывать кончик указательного пальца. Складывалось ощущение, что она изучила мать изнутри. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
- Банни, глядя на тебя, хочется плакать. Ты так похожа на свою мамочку!
С другой стороны крупная и неуклюжая Кейт, обладательница смуглой кожи, ни капли не походила на мать. Она бы выглядела нелепо, попытавшись погрызть палец, и никто не никогда не называл ее милой.
Кейт – уна стерва.
92 Molly
Едва она вошла в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
– Банни, – строго позвала она.
– Я здесь! – крикнула Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. На диване сидела Банни с пышными золотистыми локонами и выражением лица в стиле «ах, какая я невинная». На ней была блузка с открытыми плечами, слишком легкая для этой поры года. А рядом сидел мальчишка Минцев, живущих по соседству.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, болезненного вида молодой человек с редкой светлой бородкой, напоминающей лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу два года назад, но так и не смог поступить в колледж. Его мать утверждала, что у мальчика «эта японская болезнь». «Что за болезнь?» – спросила ее как-то Кейт. «Ну, та самая, когда молодежь запирается у себя в комнате и отказывается выходить на люди», – отвечала миссис Минц. Однако казалось, что Эдвард был привязан не столько к своей комнате, сколько к застекленной веранде, обращенной к столовой Баттистов. День за днем он сидел на кушетке, обхватив колени, и курил подозрительные маленькие сигареты.
Ладно, по крайней мере, роман не грозит. (Банни питала слабость к футболистам.) Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
– Принимать гостей?! – возмутилась Банни, округлив глаза от удивления. Она протянула открытую тетрадь на спирали, которая лежала у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– В самом деле?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он, конечно же, не имел в виду какого-то соседского наркомана. Однако Кейт не произнесла это вслух. (Дипломатия, что поделать.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, ты так свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм, я учил его пять семестров. – Она не поняла, было ли это «мэм» пижонством или всерьез. В любом случае оно раздражало – Кейт не была такой старой.
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
После этих слов Банни хихикнула. Она всегда хихикала.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одной раздражающей привычкой Банни было произношение повествовательных предложений с вопросительной интонацией. Кейт любила ее подкалывать, притворяясь, что это на самом деле вопросы:
– Откуда я знаю, меня ведь здесь не было.
– Что? – не понял Эдвард, а Банни ответила: «Не обращай внимания?»
– Во всех семестрах по испанскому я получал высшие оценки, иногда с минусом, – продолжил Эдвард, – кроме последнего года, и в этом я не виноват. У меня был стресс.
– И все-таки, – настаивала Кейт, – Банни не разрешается принимать гостей мужского пола, когда никого больше нет дома.
– Как же это унизительно! – воскликнула Банни.
– Не повезло, – заметила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.
Она вышла из гостиной, услышав, как Банни пробормотала ей вслед: «Ун стерво».
– Уна стервА, – исправил Эдвард поучительным тоном.
Они засмеялись сдавленным смехом.
Банни совсем не была такой милой, как о ней думали.
Кейт не могла понять, почему вообще Банни появилась на свет. Их мать – хрупкая, неяркая, розово-золотистая блондинка с такими же глазами-бусинками, как у Банни, – первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, сдавая и получая под расписку разные так называемые «средства для отдыха». Тогда как-то сразу и родилась Банни. Кейт трудно было представить, почему ее родители решили завести еще одного ребенка. А может они не планировали, может это было проявление беспечной страсти. Что совсем не укладывалось в голове. Как бы там ни было, вторая беременность выявила или, возможно, вызвала порок сердца Теи Баттисты и она умерла раньше, чем Банни исполнился год. Кейт почти не заметила изменений из-за отсутствия той, кого она редко видела на протяжении всей своей жизни. А Банни и вовсе не помнила мать, хотя некоторые их жесты были поразительно похожи. Например, притворно застенчивая манера опускать подбородок и привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Как будто Банни изучала мать из утробы. Тетушка Тельма, сестра Теи, постоянно говорила: «Ох, Банни, клянусь, когда я тебя вижу, мне хочется плакать. Ты же копия своей бедной матери!»
Смуглая, ширококостная и неуклюжая Кейт, напротив, ни капли не была похожа на мать. Она бы выглядела нелепо, кусая палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была «уна стерва».
93 Nadiya
Не успела Кейт переступить порог дома, как отчетливо уловила мужской голос.
- Банни! – крикнула она со всей строгостью, на которую только была способна.
- Да здесь я, - отозвалась Банни.
Бросив куртку на банкетку в прихожей, Кейт влетела в гостиную. Банни - вся в игривых золотых кудряшках и с ангельским выражением на лице - сидела на диване. Она была одета в не по сезону легкую кофточку с открытыми плечами. Рядом сидел Эдвард, соседский парень.
Этого еще не хватало! Эдвард Минц – болезненного вида юноша - был на несколько лет старше Банни. Его светлые бакенбарды, жидкие и клочковатые, выглядели так, будто лицо поросло лишайником. Эдвард кончил школу еще два года назад, но дальше учиться не стал. «Виной всему - проклятая «японская болезнь», - объяснила тогда его мать. «А что это?» - поинтересовалась Кейт. «Это когда подросток вбивает себе в голову, что дальше жить – нет смысла, и не хочет выходить из своей комнаты», - ответила миссис Минц. Судя по всему, местом заточения Эдварду служила застекленная веранда дома, как раз напротив окон Баттистов. Из столовой можно было наблюдать, как он целыми днями сидит на кушетке, обхватив колени руками, или курит подозрительно мелкие сигареты.
У Кейт отлегло от сердца. По крайней мере, как ухажер Эдвард безобиден: Банни питала слабость к парням спортивного телосложения.
- Банни, мы же договорились: когда ты дома одна - никаких приятелей! – возмущенно сказала Кейт, чтобы расставить все точки над «и».
- А где ты видишь приятелей? – спросила Банни, недоуменно округлив глаза и демонстрируя Кейт лежащий на коленях открытый блокнот. – Эдвард занимается со мной испанским!
- Испанским?
- Помнишь, я говорила папе, что сеньора Мак-Гилликадди рекомендовала мне нанять репетитора. Папа разрешил.
- Да, но… - Кейт осеклась. Не могла же она сказать, что отцу и в голову не пришло, что это будет соседский шалопай. Кейт повернулась к Эдварду:
- Эдвард, вы в самом деле хорошо говорите по-испански?
- Да, мадам. Я изучал его два с половиной года.
Это «мадам» больно резануло слух. Бахвальство? Или знак уважения? Как бы то ни было, Кейт считала, что для такого обращения она еще слишком молода.
- Иногда я даже думаю по-испански, - сказал Эдвард.
Его слова вызвали у Банни смешок. Она вообще часто хихикала, по поводу и без.
- Эдвард уже многому меня научил? – вопросительно произнесла Банни. Эта дурацкая привычка переиначивать обычную фразу в вопрос ужасно бесила Кейт. И чтобы позлить сестру, Кейт зачастую делала вид, что и в самом деле считает нужным ответить.
- Откуда я знаю. Меня же здесь не было, - прикинулась она.
- Что? – не понял Эдвард.
- Да Кейт шутит?– объяснила ему Банни в своей манере.
- У меня всегда были пятерки по испанскому, - продолжил Эдвард, - кроме последнего класса. Да и то, виной всему – стресс.
- Ладно, - сказала Кейт. – Только одно условие: мы запрещаем Банни приглашать парней, когда дома нет никого кроме нее.
- Но это же унизительно! – заверещала Банни.
- Се ля ви! – вздохнула Кейт. – Продолжайте заниматься. Я рядом, если что, - и вышла из комнаты.
- Un bitcho, - пробормотала Банни ей вслед.
- Unа bitch-AH, - поправил Эдвард.
Они прыснули со смеху.
В жизни Банни вовсе не была таким уж ангелочком, каким казалась.
Для Кейт так и осталось загадкой, как Банни вообще умудрилась появиться на свет. Их мать – ослабленная, хрупкая блондинка с розово-золотистым отливом волос и лучистыми, как и у Банни, глазами-звездочками – с самого рождения Кейт моталась по так называемым «учреждениям для отдыха». А когда Кейт стукнуло четырнадцать, внезапно случилась Банни. Кейт даже представить не могла, как родители пошли на это. Скорей всего, они и сами не ожидали: не сдержались в порыве безумной страсти. Хотя предположить такое было еще труднее. Как бы там ни было, во время второй беременности у Теи Баттисты выявили болезнь сердца, а может, сама беременность привела к этой болезни - Тея умерла, когда Банни не было еще и года. Для Кейт, привыкшей к постоянному отсутствию матери, ничего особо не изменилось. Банни матери вообще не помнила, хотя порой была ее копией. К примеру, как и Тея, она застенчиво морщила подбородок или так же трогательно покусывала кончик указательного пальца. Казалось, что этому она научилась еще в утробе. Тельма, сестра матери, всегда говорила: «Банни, бог свидетель, смотрю на тебя – и слезы наворачиваются. Вылитая мать!»
Кейт ни капельки не походила на мать. Она была смуглой, костистой и неуклюжей. Трудно было представить себе зрелище нелепее, чем покусывающая палец Кейт. Ни разу в жизни никто не назвал ее хорошенькой.
Кейт была unа bitcha.
94 nadya_kay
Едва переступив порог дома, она отчетливо услышала мужской голос. «Банни», – ее окрик не сулил ничего хорошего.
«Сюда!» – громко отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на пуфик в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на кушетке: сама невинность в золотистых кудряшках, в оголяющей плечи кофточке, слишком легкой для такой погоды; а возле нее примостился Минц-младший, сын их соседей.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, нездорового вида юноша, чьи редкие пучки белесой щетины напоминали Кейт лишай. В позапрошлом году он окончил среднюю школу, но в колледж так и не поступил; его мамаша твердила, у ее мальчика «таки японское расстройство». «Какое-какое расстройство?», – не выдержала Кейт, и миссис Минц изрекла: «А такое – молодые люди запираются от всего мира у себя в комнате и не желают думать, что с ними будет дальше». Только Эдвард перенес границы затворничества из комнаты на остекленную веранду, как раз напротив окна столовой Батисты, и изо дня в день можно было наблюдать: вон он сидит в шезлонге, обняв колени, покуривая дамские сигаретки.
Ну ладно, по крайней мере, интрижка исключена. (Банни питала слабость к ребятам покрепче.) Однако правило есть правило, а посему Кейт сказала: «Банни, ты прекрасно знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты дома одна».
«Гостей!» – воскликнула Банни, растерянно округлив глаза. Она показала раскрытый блокнот «на пружинках», который лежал у нее на коленях: «Вообще-то у меня урок испанского!»
«Неужели?»
«Я спрашивала Papa*, помнишь? Сеньора Макгилликадди посоветовала нанять репетитора? Я поговорила с Papa, и он согласился?» «Да, но …», – начала было Кейт.
Да, но вряд ли он имел в виду малахольного соседского юнца. Вслух Кейт этого не произнесла. (Сдержалась.) Вместо этого она обратилась к Эдварду: «Ты никак преуспел в испанском, Эдвард?»
«Да, мэм, я учил его пять семестров», – последовал ответ. Она не знала, было ли это «мэм» хамоватым или учтивым. В любом случае это раздражало; не такая уж она древняя. Эдвард добавил: «Иногда я даже думаю по-испански».
Это заставило Банни хихикнуть. Банни хихикала по любому поводу. «Он уже многому меня научил?» – сказала она.
Еще одна утомительная привычка – проговаривать утверждения, словно это вопросы. Кейт нравилось доставать Банни, поэтому она принималась на них отвечать, не устояла и сейчас: «Откуда мне знать, меня ж тут с вами не было».
«В смысле?» – не понял Эдвард, но Банни прервала его: «Просто не обращай на нее внимания?»
«У меня всегда были пятерки или пятерки с минусом, – продолжал Эдвард, – за исключением выпускного класса, но это не по моей вине. Тогда я переутомился».
«Понятно, и, тем не менее, – сказала Кейт, – никаких мужчин, когда Банни дома одна».
«Это же унизительно!» – Банни была готова расплакаться.
«Бедолага», – протянула Кейт. «Можете продолжать. Я буду рядом». И она вышла.
За ее спиной послышалось бормотанье Банни: «Un bitcho»**.
«Una bitch-AH»***, – поучительным тоном поправил ее Эдвард.
Их затрясло от беззвучного смеха.
Банни вовсе не такая милая, как о ней думают.
Кейт не раз задавалась вопросом, почему Банни появилась на свет. Их мать – болезненно хрупкая блондинка с розово-золотыми волосами и с такими же, как у Банни глазами, от зрачков которых разбегались лучики, – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в лечебницах, меняя их, одну на другую. Потом неожиданно родилась Банни. Кейт даже вообразить не могла, что родители решатся на такой шаг. А может они не решались; может это был порыв безумной страсти. Хотя представить последнее было ещё сложней. Как бы то ни было, вторая беременность выявила у Теи Батисты порок сердца, а может сама стала причиной порока, из-за которого Батиста скончалась, не дожив до первого дня рождения Банни. С потерей матери жизнь Кейт почти не изменилась – смириться с ее отсутствием пришлось еще в детстве. Банни же вовсе не помнила мать, но каким-то непостижимым образом переняла ее черты – едва заметный наклон головы, например, или привычку умильно покусывать кончик указательного пальца. Можно было подумать, она впитала повадки матери, будучи в ее чреве. Их тетка Тельма, сестра Теи, все время повторяла: «Ох, Банни, у меня слезы наворачиваются, когда я смотрю на тебя. Ты точная копия своей бедной матери».
В свою очередь Кейт ни капельки не походила на мать. Кейт была смуглой, широкой в кости и неуклюжей. Она бы выглядела по-дурацки, вздумай грызть ногти, и никто ни разу не назвал ее милой.
Кейт была «una bitcha».
*Papa – папа, отец (исп.);
**Un bitcho – чокнутый (сленг);
***Una bitch-ah – чокнутая (сленг).
95 Natalia P.
" Гадина"
Анн Тайлер
Войдя в дом, она ещё с порога услышала отчётливый мужской голос
- Банни!- позвала она строго.
- Я здесь,- откликнулась Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и направилась в гостиную. На кушетке сидела Банни; пышные золотые локоны обрамляли ангельское личико, блузка с открытыми плечами явно была слишком лёгкой для этого времени года. Рядом с Банни расположился юноша- сын соседей Минцов.
Так, что-то новенькое. Эдвард Минц на несколько лет старше Банни - болезненного вида молодой человек, с торчащими клочками светлыми бакенбардами, которые напомнили Кейт мох. Два года назад он закончил школу, но в колледж так и не поступил. Его мать считала, что всему виной " японская болезнь". И когда Кейт поинтересовалась, что же это за болезнь такая. Миссис Минц объяснила:
- Молодые люди запираются в своей комнате и не хотят иметь никаких дел с внешним миром.
Но как-то не похоже было, что Эдвард привязан к своей комнате. Его частенько видели на застеклённой веранде, которая выходила прямо на окна столовой Баттисов. Целыми днями он сидел, забравшись с ногами в кресло и курил подозрительно тонкие сигареты.
Отлично, по крайней мере никакого намёка на романтические отношения.( Слабостью Банни были футболисты). Однако, правила есть правила, поэтому Кейт напомнила:
- Банни, ты же знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
- Принимать гостей!- возмутилась Банни, округлив глаза и несколько смутившись.- Я занимаюсь испанским!
- Испанским?
- Разве не помнишь? Я просила папу. Сеньора Мак Гилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я сказала папе, и он согласился.
Да,но.....- начала Кейт.
Да, но наверняка он имел в виду не этого круглоголового соседского парнишку. Однако, вслух она это не произнесла.( Дипломатия).
Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Вы свободно владеете испанским?
-Да, мадам. Я изучал его пять семестров.
Она не знала, воспринимать" мадам" как оскорбление или он назвал её так вполне серьёзно. Но всё-равно обидно; она ведь ещё совсем не старая.
Эдвард продолжал:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни захихикала. Её забавляло решительно всё.
- Он ведь уже многому меня научил?- сказала она.
У Банни имелась ещё одна раздражающая Кейт привычка: превращать повествовательные предложения в вопросы. И чтобы позлить Банни, Кейт притворилась, что приняла её слова за вопрос.
- А я откуда знаю? Меня ведь дома не было .
-Что?- не понял Эдвард.
- Не обращай на неё внимание,- сказала ему Банни.
- У меня было отлично или почти отлично каждый семестр,- продолжал Эдвард- только в последнем классе не очень. Но я здесь ни при чём. Это всё стресс.
- Однако, - настаивала Кейт,- Банни не дозволяется принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- Это унизительно,- закричала Банни.
- Ничего не поделаешь,- сказала Кейт,- продолжайте, я буду поблизости.
И она вышла.
-Гад,- бросила ей в спину Банни.
- Гад-и-НА,- поправил её Эдвард назидательным тоном.
И они расхохотались.
Банни - не такая уж и паинька, какой считали её другие.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать- хрупкая, тихая блондинка с розово-золотыми волосами, с такими же как у Банни лучистыми глазами- первые пятнадцать лет жизни Кейт только и делала, что посещала так называемые " места отдыха". А потом вдруг, совсем неожиданно родилась Банни. Кейт сложно было представить, почему её родители вдруг решили, что это хорошая идея. А может они и не решали ничего, может это просто была безумная страсть. Но всё равно это сложно представить. Во всяком случае, вторая беременность выявила какую -то проблему с сердцем у Теи Баттисты, а возможно и спровоцировала эту проблему, Банни не исполнилось и года, когда Тея умерла. Кейт тяжело переносила отсутствие человека, которого она знала всю свою жизнь. А Банни даже не помнила их мать, хотя некоторыми манерами и чертами она походила на неё: едва заметный второй подбородок и привычка грызть самый кончик указательного пальца. Казалось, что она изучила их мать ещё в утробе. Их тётя Тельма, сестра Теи постоянно говорила:
- Ах, Банни, клянусь , каждый раз ,когда я вижу тебя. слёзы наворачиваются у меня на глаза. Как ты похожа на свою бедную мать!
Кейт же, напротив, вообще не походила на мать. Смуглая, широко-костная и неуклюжая, она довольно глупо смотрелась, когда грызла палец, и никто и никогда не называл её очаровательной.
Кейт была гадиной.
96 Natalie
Едва ступив на порог дома, Кейт расслышала в гостиной мужской голос.
- Банни! – позвала она как можно строже.
– Я здесь! – донесся звонкий девичий голос.
Кейт бросила куртку на банкетку и прошла в комнату. На диване сидела Банни, сама невинность: миленькое личико утопало в пышном облаке золотистых кудряшек, блузка, открывавшая плечи, была слишком уж легкой для этого времени года, а рядом устроился Эдвард, соседский парнишка.
Вот это поворот!
Эдвард Минц, болезненного вида паренек, был чуть постарше Банни; на подбордке у него уже проклюнулись первые светлые волосенки, которые, как казалось Кейт, сильно смахивали на лишайник. Он окончил школу пару лет назад, но в колледж так и не поступил; его мать объясняла это тем, что он «хикка».
– Хи… Кто? – переспросила как-то Кейт.
- Хикка, - пояснила миссис Минц, - так в Японии называют тех, кто замыкается от общения, и не высовывает носа дальше своей комнаты.
Впрочем, Эдвард не сидел у себя в комнате, а облюбовал веранду – ее окна как раз выходили на столовую дома Батистов – и целыми днями сидел там в шезлонге, обхватив колени и покуривая какие-то подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, так даже лучше: по крайней мере, можно не опасаться того, что они начнут встречаться - спортивные парни нравились Банни куда больше. И всё же, правил никто пока не отменял, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что свободное время дано тебе не для того, чтобы тратить его на пустую болтовню!
Банни округлила глаза:
- Болтовню?!
- У меня, между прочим, урок испанского! - показала она открытый блокнот, лежавший на ноутбуке.
– О, серьезно?
- Припоминаешь, сеньора Макгилликади посоветовала мне заниматься с репетитором? Я поговорила об этом с папой - он согласился нанять?
- Помню, но… - заспорила, было, Кейт. «...Но не прыщавого же соседского болвана нанимать!» – закончила фразу она уже мысленно: Минц все же сосед, и слова придется выбирать.
– Хорошо говорите по-испански, Эдвард? – обратилась она к парню.
- Да, я изучал испанский два с половиной года, мадам, - прозвучало в ответ.
Тут Кейт даже растерялась: «Мадам?!... Он что, смеется надо мной?» Так или иначе, ее это обращение задело: она ведь еще совсем молода!
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил Эдвард.
Банни прыснула. Впрочем, ее смешило все подряд.
- Мы уже далеко продвинулись? - произнесла она.
О, вот и еще одна ее дурацкая привычка: произносить утвердительные фразы с вопросительной интонацией! Тут уж Кейт не могла не отыграться – она частенько так делала, притворяясь, будто Банни действительно задала вопрос – и ответила:
- Откуда мне знать? Я свечку не держала.
– Простите? – не понял шутки Эдвард.
– Ничего, просто забей? – вмешалась Банни.
- У меня в каждом семестре по испанскому итоговыми выходили «пятерки». Иногда, правда, с минусом, - стал оправдываться Эдвард. - Ну… Кроме выпускного года - он выдался для меня тяжелым.
- И все-таки, - упрямо стояла на своем Кейт, - мы не разрешаем Банни водить в гости парней, пока она дома одна.
– Я и сама могу решить, кого и когда мне водить! – запротестовала Банни.
– Даже не пытайся! – отрезала Кейт.
– Что ж, - сказала она, уже уходя из комнаты, - оставляю вас наедине. Нужен будет мой совет – зовите, я буду у себя.
– Сучок! - донеслось из гостиной злобное шипение Банни на испанском.
- Суч-ка, - наставительно ответил по-испански Эдвард.
И захихикали. Да, за ангельским личиком Банни скрывался отнюдь не ангельский характер! И в кого только она такая уродилась?..
Их мать – хрупкая, молчаливая женщина, золотистые локоны и лучистый взгляд которой унаследовала Банни – постоянно пропадала по многочисленным «санаториям», как сама их называла, оставляя Кейт на нянек и воспитателей.
И вот появилась Банни. Кейт так и не смогла себе объяснить, почему ее родители решились родить второго ребенка. Да и решали ли они что-либо? А может, Банни и вовсе дитя курортного романа? Нет, чушь какая-то!
Как бы то ни было, пока Теа Батиста готовилась к рождению дочери, врачи обнаружили у нее серьезные проблемы с сердцем (как знать - может, как раз из-за беременности они и возникли?), и, не прожив и года, она умерла. Кейт не ощутила, чтобы смерть матери стала для нее переломным моментом: та и при жизни не слишком баловала ее вниманием и заботой. Банни же не помнила мать вовсе, что, правда, не мешало ей иногда изумлять родственников поразительной схожестью с ней: то склонит голову совсем как Теа, то принимается кокетливо покусывать пальчик - да так точно, будто впитала это вместе с грудным молоком! Тетушка Тельма, сестра Теа, глядя на это, начинала причитать: «Банни, детка! Смотрю на тебя – и слезы сами льются из глаз: ты так похожа на мать!»
Кейт же такого умиления у тетушки не вызывала: она была почти полной противоположностью Теа - смуглая кожа, тяжелая походка да и фигуру ее никак не назовешь миниатюрной. С такой внешностью не очень-то пококетничаешь… И уж точно никому в голову не придет назвать ее милой. Зато сучкой – сколько угодно!
97 Ni4k@
Едва она вошла в дом, как отчетливо услышала чей-то мужской голос.
– Банни! – окликнула она сурово.
- Я тут! - пропела Банни в ответ.
Кейт стянула с себя пиджак, швырнула его на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. От ее невинного лица в облаке золотистых кудряшек веяло непорочностью ангела, а ее земное происхождение выдавала лишь кокетливо приспущенная с одного плеча блузка, материал которой, однако, вызывал сомнения в его существовании. А рядом с ней – вот так поворот! - сидел сын соседей, Эдвард Минц.
Это был чахлого вида молодой человек несколькими годами старше Банни. Бледный цвет его лица дополняла «поэтическая» небритость, светлые клочковатые поросли которой каждый раз вызывали в воображении Кейт устойчивую ассоциацию с лишайником. Он окончил школу еще позапрошлым летом, но так и не поступил в колледж. Его мать считала, что он болен некой «японской болезнью».
- Что за болезнь такая? –спрашивала ее Кейт, на что миссис Минц отвечала:
- Та, при которой молодые люди становятся отшельниками, запираются в собственной спальне и отказываются как-либо устраивать свою дальнейшую жизнь.
Все было верно за исключением того, что Эдвард был так привязан вовсе не к своей спальне, а к застекленному крыльцу, где день за днем, обняв колени, он просиживал в шезлонге, покуривая подозрительно маленького размера сигаретки, как раз напротив окон столовой комнаты семьи Баттиста.
Ну, ладно, по крайней мере, можно не бояться, что Банни может им увлечься. (Банни питала слабость к мужчинам со спортивной фигурой). И все же, правило есть правило, и Кейт сказала для острастки:
- Банни, ты же знаешь, тебе не позволено развлекать гостей, когда ты дома одна.
- Что значит развлекать?! – воскликнула Банни, и глаза ее округлились от возмущения. Она схватила тетрадку на спирали, которая была раскрыта у нее на коленях. – Вообще-то, у меня урок испанского!
- Правда?
- Я попросила папу, помнишь? Ты помнишь, как señora* МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И потом я попросила папу, и он разрешил?
- Да, но…. – начала было возражать Кейт.
«Да, но он, конечно же, не предполагал в качестве репетитора какого-то пустоголового соседского мальчишку», - подумала Кейт, однако не стала говорить об этом вслух. (Дипломатия, куда уж без нее!) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Так ты у нас, оказывается, знаток испанского, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его в течение пяти семестров, - ответил он. Кейт не могла понять, то ли счесть это его «мэм» наглой насмешкой, то ли следствием уважительной серьезности. В любом случае, слышать такое в свой адрес ей было досадно: она не была настолько старше него.
Тут он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском. При этих его словах Банни радостно хихикнула и сказала:
- Он уже так многому научил меня, правда?
Еще одна ужасная привычка Банни – превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось поддевать ее, сделав вид, что это действительно были вопросы, нуждавшиеся в ответах, поэтому она резюмировала:
- Откуда мне знать, меня же с вами дома не было.
- Что? - сразу вспыхнул Эдвард.
- Просто не обращай внимания, - попыталась успокоить его Банни.
- Да у меня по испанскому в каждом семестре была пятерка или пять с минусом, - продолжал возмущаться Эдвард, - кроме последнего года, да и то не по моей вине, просто я тогда пережил сильный стресс.
- Ну, и все же, - продолжила Кейт, - Банни не разрешается принимать мужчин в гости, когда дома больше никого нет.
- О! Как это унизительно! – закричала Банни.
- Какая досада... Впрочем, продолжайте, я буду поблизости, - подытожила Кейт и вышла из комнаты.
Выходя она услышала краем уха у себя за спиной, как Банни прошипела что-то вроде «сучерро» на испанский манер.
- Не «сучеррО», а «сучеррА», - поправил ее Эдвард назидательным тоном,* – и они оба прыснули от смеха.
Банни вовсе не была такой такой милашкой, какой она казалась на первый взгляд.
Кейт никогда толком не понимала, зачем Банни вообще появилась на свет. Их мать была блондинкой хрупкого телосложения, с нежной розовой кожей, золотистыми волосами и – совсем как у Банни - сияющими, как звезды, глазами. Первые 14 лет жизни старшей дочери она провела в перемещениях между так называемыми «местами отдыха». Затем ни с того ни с сего родилась Банни. Кейт никак не могла представить, как подобное могло прийти в голову ее родителям. Возможно, ни о чем таком они и не думали, и, вероятно, это стало последствием бездумного порыва страсти. Однако этот вариант выглядел еще менее правдоподобным. Как бы то ни было, вторая беременность послужила причиной выявления у Теа Баттиста (так звали мать Кейт) проблем с сердцем, и она умерла, не дожив даже до первого дня Рождения Банни. В жизни Кейт это мало что изменило, так как с самого начала ее мать не принимала в ней никакого участия. А Банни так и вообще мать не помнила, хотя именно Банни сверхъестественным образом походила на нее и жестами, и мимикой. Например, манерой скромно прятать свой подбородок или очаровательно покусывать кончик указательного пальца. Все выглядело так, как будто она, еще будучи в утробе, изучала свою мать изнутри. Их тетя Тельма, родная сестра Теи, всегда говорила: «Ох, Банни, клянусь, я готова расплакаться, когда вижу тебя! Ты просто копия твоей бедной матушки!»
Что касается Кейт, она, напротив, ни капли не походила на мать. И представить ее, темноволосую, ширококостную и неуклюжую, кокетливо покусывающей пальчик, было бы смешно и нелепо. Никто и никогда не называл ее милашкой.
Кейт была той еще «сучеррой».
--------------------------------------------------
* Уважительная форма обращения к замужней женщине в испаноязычных странах. – Прим. переводчика.
** В испанском языке существительные мужского рода обычно имеют окончание «–о», а женского – «-а». – Прим. переводчика.
98 NightKnight
Уксусная девушка
Едва зайдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни,- позвала она строго.
- Я здесь!- Пропела Банни в ответ.
Кейт бросила куртку на скамейку и вошла в гостиную, вся в завитых кудряшках и с таким невинным лицом. На ней была одета блузка с открытыми плечами, не по сезону легкая. И рядом с ней сидел соседский парень Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был молодой человек болезненного вида c усеянным бежевыми пятнами в виде бакенбард подбородком, которые больше всего напоминали Кейти лишай. Пару лет назад он окончил школу, но провалил вступительные экзамены в колледж. Его мать все время жаловалась на «эту японскую болезнь». На вопрос Кейт, о том, что это такое, миссис Минц отвечала следующее: «Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются выходить и радоваться жизни».
Оказалось, Эдвард ограничился не только собственной спальней, но и остекленной верандой, что выходила прямо к окнам столовой дома семьи Батиста, где можно было видеть, как он сидит изо дня в день на стуле, лениво обхватив колени, и курит подозрительные маленькие сигареты.
Что ж, по крайней мере, никакой опасной романтики (вообще Банни испытывала слабость к футболистам). Однако правила есть правила.
- Банни, ты же знаешь, что тебе не полагается развлекаться, когда ты одна, - сказала Кейт.
- Развлекаться? – В смущении округлив глаза, воскликнула Банни. На коленях она держала раскрытый блокнот со спиралями. - У меня урок испанского!
- У тебя?
- Я спрашивала Папа, помнишь? Сеньора МакГилликуди сказала, что мне нужен учитель? Я спросила Папа, и он сказал, хорошо?
- Да, но… - начала Кейт.
Но он определенно не имел в виду парня-соседа, курящего травку. Однако Кейт не произнесла этого вслух. (Дипломатия). Она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты так свободно владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мадам. У меня было пять семестров, - ответил он. Она не знала, назвал он ее «мадам» всерьез, или просто был самоуверенным наглецом. В любом случаем, это раздражало; она не была настолько стара. – Иногда я даже думаю по-испански.
Это заставило Банни слегка хихикнуть. Банни хихикала надо всем.
-Он уже многому успел меня научить? – Произнесла она.
Еще одной ее надоедливой привычкой была манера превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось досаждать ей, говоря, что ей казалось, будто бы Банни спрашивает.
- Я не знала. Если бы была дома с тобой, то мне было бы известно.
- Что? – Спросил Эдвард.
- Не обращай внимания? – Предложила Банни.
- За каждый семестр у меня 5 или 5 с минусом по испанскому, - сказал Эдвард, - кроме последнего года учебы. Не по моей вине. У меня был стресс.
- А у нас он еще не прошел, - сказала Кейт. – Банни нельзя принимать у себя мужчин, когда никого нет дома.
- Это унизительно! – Возмутилась Банни.
- Какая досада, - сказала Кейт. - Продолжайте. Я буду рядом.
И она вышла из гостиной.
Сзади она услышала, как Банни бормочет: «Un bitcho».
-Una bitch-AH, - поправил ее Эдвард тоном учителя. Оба тихонько заржали.
Банни не была такой милашкой, какой ее себе представляли окружающие.
Кейт даже не совсем хорошо понимала, как Банни вообще появилась на свет. Их мать была хрупкой молчаливой блондинкой розоватым оттенком волос. Первые четырнадцать лет из жизни Кейт она провела, переходя из одного в другое, так называемые «места отдыха». Затем, вдруг, родилась Банни.
Кейт сложно было понять, почему ее рождение родители считали хорошей идеей. А может быть, они так не считали, и это стало результатом безумной страсти. Но такое представлялось с трудом.
Во всяком случае, вторая беременность плохо отразилась на легком пороке сердце Тея Батиста, а может и стала причиной болезни. Она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни.
С отсутствием человека, которого Кейт знала все время, в ее жизни наступила нелегкая перемена.
Банни нисколько не походила на мать. Хотя некоторые из ее внешних черт были невероятно общими - складка на подбородке, что придавала ей вид скромницы, например, или ее привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Все это выглядело так, будто она изучала мать, находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, постоянно говорила: «Банни! Мне всегда хочется плакать, когда я вижу тебя! Если бы ты не была так похожа на свою бедную маму!»
Кейт же напротив, была внешне совсем не похожа на мать. Темнокожая, широкая в кости и неуклюжая. Она выглядела бы нелепо, если бы стала грызть ногти. И никто никогда не называл ее милой.
Она была una bitcha.
99 NightWitch
Строптивая девчонка
Едва войдя в дом, она отчётливо услышала мужской голос.
— Банни! — Как можно строже позвала она.
— Я здесь! — Крикнула в ответ Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване — невинное личико в ореоле золотистых кудрей, лёгкая не по сезону блуза, обнажающая плечи; а рядом — соседский парень Минц.
Что-то новенькое. Эдвард Минц — болезненного вида молодой человек с растущей клочками, похожей на лишайник бежевой бородкой — был на несколько лет старше Банни. Школу он окончил два года назад, но в колледж так и не поступил; его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь».
— И что же это за болезнь такая? — Как-то раз спросила её Кейт.
На что миссис Минц ответила,
— Та самая, при которой молодые люди всё время сидят у себя в комнате и отказываются вести полноценную жизнь.
Однако казалось, что Эдвард привязан к своей комнате не больше, чем к застеклённой террасе, которая находилась напротив окна столовой, принадлежавшей семье Баттиста, и изо дня в день можно было наблюдать, как свесив ноги, он сидит в шезлонге и курит подозрительно крошечные сигареты.
Ладно, всё в порядке: по крайней мере, насчёт интрижки можно не опасаться (Банни нравились парни, похожие на футболистов). Тем не менее, правило есть правило, поэтому Кейт сказала,
— Банни, ты же знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты дома одна.
— Принимать гостей! — Изумлённо округлив глаза, вскрикнула Банни и подняла с колен открытый блокнот на пружине. — Да я испанским занимаюсь!
— Да неужели?
— Я спросила разрешения у папы, помнишь? Синьора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила папу и он согласился.
— Да, но… — Начала Кейт.
Да, но он, конечно же, не имел в виду соседа-травокура. Однако Кейт этого говорить не стала. (Чувство такта, знаете ли). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила,
— Ты и правда хорошо знаешь испанский?
— Да, мэм, изучал его пять семестров. — Она не поняла, всерьёз он назвал её «мэм» или съехидничал. В любом случае, это раздражало — не такая уж она и старая. — Иногда я даже думаю на испанском, — добавил он.
При этих словах Банни хихикнула. Кстати, хихикала она по любому поводу.
— Он уже многому меня научил?
Была у неё и другая раздражающая привычка — произносить повествовательные предложения с вопросительной интонацией. Кейт нравилось её поддразнивать и притворяться, будто Банни действительно спрашивает, поэтому она сказала,
— Откуда мне знать, меня же тут с вами не было.
— Что? — Спросил Эдвард.
— Не обращай внимания, — ответила Банни.
— В каждом семестре у меня по испанскому был высший балл, иногда с минусом, — продолжал Эдвард, — кроме выпускного класса, и то это случилось не по моей вине. Я пережил стресс.
— И тем не менее, — возразила Кейт, — мужчинам нельзя к нам приходить, когда Банни дома одна.
— Как это унизительно! — Воскликнула Банни.
— Вот уж не повезло, бедняжка, — съязвила Кейт. — Продолжайте. Я буду рядом. — И вышла.
И тут же услышала, как Банни прошептала ей вслед.
— Un bitcho.
— Una bitcha, (*) — назидательным тоном поправил её Эдвард.
И оба зашлись в приступе смеха.
Банни и близко не была такой милой, как о ней думали другие.
Кейт никак не могла понять, как так случилось, что Банни появилась на свет. Их мать — хрупкая, с волосами розового золота блондинка и с такими же как у Банни потрясающими глазами — первые четырнадцать лет из жизни Кейт провела в так называемых "местах отдыха". А потом неожиданно родилась Банни. Кейт было трудно представить, с чего вдруг родители решили, что это хорошая идея. А может, они ничего и не решали; может, это случилось в результате безумной страсти. Хотя это представить было ещё труднее. В любом случае, вторая беременность выявила у Тии Баттиста порок сердца, или, возможно, стала его причиной, и она умерла ещё до того, как Банни исполнился год. Для Кейт это мало чем отличалось от постоянного отсутствия матери. А Банни так и вовсе мать не помнила, хотя некоторые из её жестов были странно похожи на жесты Тии — как она застенчиво опускала подбородок или, к примеру, привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Словно ещё находясь в утробе, она изучала привычки матери.
Их тётя Тельма, сестра Тии, любила повторять,
— Клянусь, Банни, при виде тебя у меня слезы наворачиваются на глаза! Ты же копия своей покойной матушки!
Кейт, напротив, совсем не была похожа на мать — смуглая кожа, ширококостная, нескладная фигура. Она бы выглядела глупо, если бы стала грызть палец. И уж конечно, никто и никогда не называл её милой.
Кейт была una bitcha.
(*) Сука, стерва (итал.). — Прим. пер.
100 No name
Гадина
Едва ступив на порог, она ясно услышала мужской голос.
– Банни, – крикнула она так сердито, как только могла.
– Я тут, – откликнулась Банни.
В холле Кейт бросила куртку на скамейку и направилась в гостиную. Банни сидела на диване: вся в ажуре золотистых завитков, с лицом самой невинности, в лёгкой блузе, не покрывающей плеч и надетой явно не по сезону. Рядом с ней сидел соседский мальчишка Минтц.
Вот он – новый поворот. Эдвард Минтц был старше Банни на несколько лет. Вид у парня был нездоровый, а его светлая бородка, росшая клочками, напоминала Кейт лишайник. Он окончил школу позапрошлым летом, но с колледжем как-то не сложилось; по утверждению матери, его одолела «та самая японская болезнь».
– Что это за болезнь? – спросила тогда Кейт, а миссис Минтц ответила:
– Это когда молодежь запирается в спальнях, не желая взять свою жизнь в руки.
Разве только Эдвард капитально обосновался, по-видимому, не в спальне, а на застекленном крыльце, на которое выходили окна столовой Баттистов, где целые дни напролёт он просиживал на шезлонге, обхватив колени и куря подозрительно тонюсенькие сигареты.
Ну ладно: романтикой, по крайней мере, тут и не пахнет. (Не футболист, значит не типаж Банни). Но все-таки правила есть правила, и Кейт заметила:
– Банни, ты же знаешь, во время домашней работы развлечения не положены.
– Развлечения! – воскликнула Банни, округлив глаза и напустив на себя изумленный вид. Она схватила с колен раскрытый блокнот на пружинке.
– Я занимаюсь испанским!
– Серьезно?
– Я спрашивала отца, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? А я спросила отца, и он согласился?
– Да, но…,– начала Кейт.
Да, но он, конечно, никак не имел в виду, что это будет какой-то обкуренный соседский мальчишка. Впрочем, вслух Кейт этого не произнесла. (Надо же сохранять тактичность.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты так хорошо знаешь испанский, Эдвард?
– Да, мэм, корпел пять семестров, – ответил он. Она не поняла, всерьёз ли он назвал её «мэм» или решил поумничать. В любом случае, это было неприятно, не в том же она ещё возрасте. Он добавил:
– А иногда я даже думаю на испанском.
После этой фразы Банни захихикала. У неё вызывало смех всё на свете.
– Он меня уже так многому научил? – сказала она.
Ещё одна дурацкая привычка: она постоянно придавала утверждениям вопросительную интонацию. Кейт частенько её подкалывала, делая вид, будто подумала, что действительно услышала вопрос, и она ответила:
– Откуда мне знать, меня же здесь не было.
Эдвард сказал:
– Чего-чего?
Банни ответила:
– Просто не обращай внимания?
– По испанскому во всех семестрах я получал самые высокие оценки, – сказал Эдвард. – Ну не считая последнего года, но я тут не виноват. Не мог справиться со стрессом.
– И тем не менее, – заметила Кейт. – Когда дома никого нет, Банни нельзя находиться в компании лиц мужского пола.
– Ой, как стыдно! – воскликнула Банни.
– Вот незадача, – сказала ей Кейт. – Продолжайте, я буду в другой комнате.
И она вышла.
За спиной она услышала шёпот Банни:
– Ун гадюко.
– Уна гадюк-А, – назидательно поправил её Эдвард.
Они зашлись приступом хохота.
Банни и на каплю не была такой милой, какой её считали.
Кейт не вполне понимала, как её вообще земля носит. Их мать – хрупкая, сдержанная, с золотисто-розовым оттенком волос и такими же лучами ресниц, как у Банни – первые четырнадцать лет жизни Кейт занималась тем, что вселялась в так называемые «дома отдыха» и выселялась из них. А потом неожиданно родилась Банни. Кейт едва ли могла себе представить, как родители посчитали такую затею удачной. А может, они и вовсе так не посчитали, и всё это – результат бездумной страсти. Но это представить себе было ещё сложнее. Как бы то ни было, во время второй беременности выяснилось, что у Теа Баттисты порок сердца, возможно, из-за неё он и возник, и мать умерла еще до того, как Банни исполнился год. Кейт никаких перемен не ощутила, жизнь текла, как и прежде. А Банни даже не помнит мать, хотя кое-что она делает точь-в-точь, как она – например, так же чопорно вжимает подбородок или изящно покусывает кончик указательного пальца. Кажется, будто она, сидя в утробе, изучала поведение матери. Их тётя Телма, сестра Теа, поговаривала:
– Банни-Банни, честное слово, не могу смотреть на тебя без слёз. Ну разве ты не копия своей несчастной матери!
Кейт же, напротив, ни капли не походила на мать. У неё была тёмная кожа, широкая кость и неуклюжая походка. Покусывай она палец – все попадали бы со смеху, и никто в жизни не называл её милой.
Кейт – уна гадюка.
101 NTatiana
Мисс Уксус
из 'Мисс Уксус' Тайлер, Энн.
Она едва вошла в дом, как услышала отчетливый мужской голос. “Банни,” громко и строго произнесла она.
“Я здесь!” пропела Банни.
Кейт небрежно бросила куртку на кушетку и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в мелких золотых кудряшках с невинным личиком и в блузке с открытыми плечами абсолютно не по сезону; и рядом с ней Минц, соседский паренек.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, не отличающийся здоровьем юноша с неровными коричневатыми усиками, будто лишайник, как казалось Кейт. Он закончил школу два лета назад, но не уехал в колледж; его мать утверждала, что у него “тот самый японский недуг.” “Что за недуг?” спрашивала Кейт, и миссис Минц отвечала, “Из-за него молодые люди закрываются в своих спальнях и отказываются жить своей жизнью дальше.” Тем не менее Эдварда чаще замечали сидящим не в его спальне, а на застекленной веранде, выходившей на окна столовой Баттистов, где день за днем он сидел на кушетке, обнимая колени и мрачно покуривая тоненькие сигареты.
Что ж, хорошо: по крайней мере, ничего серьезного (Банни питала слабость к футболистам). Тем не менее, правило есть правило, поэтому Кейт сказала, “Банни, ты же знаешь, никаких развлечений, когда ты одна.”
“Развлечения!” воскликнула Банни, сделав большие удивленные глаза. Она помахала блокнотом на пружине, который лежал открытым у нее на коленях . “У меня урок испанского!”
“Да неужели?”
“Я спрашивала папулю, помнишь? Сеньора МакГилликадди говорила, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал, все в порядке?” “Да, но . . .” начала было Кейт.
Да, Но он точно не имел ввиду какого-то соседского бездельника. Впрочем, Кейт не сказала этого (Дипломатично.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила “Ты действительно прекрасно знаешь испанский, Эдвард?”
“Да, мэм, в течение пяти семестров у меня были занятия,” ответил он. Она не знала, было ли это “мэм” издевкой или нет. В любом случае, было неприятно; она все же не настолько старше. Он продолжил, “Иногда я даже думаю на испанском.”
На этой фразе Банни захихикала. Она над всем хихикала. “Как многому он меня научил?” сказала она.
Еще одна неприятная привычка превращать повествовательные предложения в вопросы. Кейт захотелось подколоть ее, притворившись, что она поняла это как вопрос, поэтому сказала, “Ну, откуда же я это могу знать, меня ведь не было в этом доме с тобой.”
“Чего?” переспросил Эдвард и Банни отозвалась,
“Просто игнорируй?”
“У меня были только пятерки и пятерки с минусом каждый семестр,” сказал Эдвард, “только в последний год нет, но это не по моей вине. У меня был стресс.”
“Да, но все же,” продолжила Кейт, “Банни не позволяется принимать гостей-мужчин, когда никого дома нет.”
“Ох! Как унизительно!” воскликнула Банни.
“Да, не повезло,” ответила ей Кейт. “Продолжайте; я буду рядом.” И она вышла.
За спиной она услышала, как Банни пробормотала, “Un bitcho”.
“Una bitch-AH,” покровительственно поправил ее Эдвард.
Они захихикали.
Банни вовсе не была такой милой, как другие думали о ней.
Кейт даже не совсем понимала, почему Банни существует. Их мать — тоненькая, слабая, розовощекая блондинка, от которой Банни унаследовала глаза-звездочки — провела первые четырнадцать лет жизни Кейт живя в разных “домах отдыха,” как их называли. Потом как-то так получилось, что родилась Банни. Кейт было трудно вообразить, как ее родители решили, что это хорошая идея. Может, они и не решали; может, это был необдуманный шаг. Хотя, представить это еще трудней. В любом случае, вторая беременность выявила проблемы с сердцем Теи Баттисты, или же, возможно, причинила их, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Кейт не почувствовала перемен, так или иначе мать все равно отсутствовала в ее жизни. А Банни даже не помнила матери, хотя некоторые ее жесты были до боли одинаковы—небольшая ямочка на подбородке, например, и ее привычка мило пожевывать самый кончик указательного пальца. Кейт будто иногда изучала собственную мать с самого ее рождения. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила, “Ох, Банни, клянусь, я плачу, когда смотрю на тебя. Так похожа на свою бедную матушку!”
Кейт, напротив, наименьшим образом походила на мать. Она была смуглой, довольно широкой и неуклюжей. Она выглядела бы нелепо, грызя свой палец, и никто не называл ее милой. Да, Кейт была занудой.
*исп. искаж. зануда
**исп. зануда
102 old mariner
Язва
Из произведения Энн Тэйлор “Язва”
Не успела она войти в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
- Банни! - окликнула она самым строгим тоном.
- Я здеее-сь! - протянула Банни
Кейт бросила куртку на кушетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: невинное личико в обрамлении золотистых кудряшек и слишком легкая, явно не по сезону, блузка с открытыми плечами. Рядом с ней сидел парень – сын Минтцев, их соседей.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни – у него был нездоровый вид и жиденькие светлые баки до подбородка, Кейт они напоминали лишайник. Он закончил школу два года назад, но так и не уехал в колледж. Его мать утверждала, что у него «японская болезнь».
- И что же это за болезнь? - как-то спросила ее Кейт.
- Это когда молодые люди закрываются в спальне и отказываются начинать самостоятельную жизнь.
Правда Эдвард предпочитал не спальню, а застекленную веранду напротив окон столовой Батистов - он день и ночь сидел там в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Ну ладно, хоть романом это не грозит. (Слабость Банни- футболисты). Все равно: правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь: тебе нельзя развлекаться, когда ты одна.
- Развлекаться?! – воскликнула Банни, сделав круглые глаза от удивления, и подняла блокнот на пружинках, который лежал у нее на коленях, - У меня урок испанского!
- Да неужели?
- Я спрашивала папу, помнишь? Синьора МакГиликудди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу и он разрешил?
- Да, но.. – возразила Кейт.
Да, но он точно не имел в виду какого-то соседского накурыша. Этого Кейт, правда, не сказала (проявила дипломатию). Вместо этого она повернулась в Эдварду и спросила:
- Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его пять семестров.
Она не поняла, к чему было это “мэм” – издевается он или серьезно. В любом случае ее это покоробило – не такая уж она старая. А он сказал:
- Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она вообще хихикала по любому поводу.
- Он уже столькому меня научил? – сказала она.
Очередная раздражающая привычка Банни – превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось подкалывать ее и действительно отвечать на них, поэтому она сказала:
- Ну откуда же мне знать, меня же с вами не было.
- Что? – спросил Эдвард
- Забей на нее? – сказала ему Банни
- У меня была пятерка или пятерка с минусом по испанскому в каждом семестре, – сказал Эдвард, - кроме выпускного класса, но тут я не виноват – у меня был стресс.
- Ну все равно, - сказала Кейт – Банни нельзя принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- Ох, это так унизительно! – воскликнула Банни.
- Не повезло тебе, - сказала Кейт – но не унывай, я рядом! - и вышла из комнаты.
Она услышала, как Банни пробормотала ей в спину:
- Un suko.
- Una suka – поправил ее Эдвард назидательным тоном.
И оба захихикали, давясь от смеха.
Банни была далеко не такая милая, как многие думали.
Кейт никак не могла понять, как Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая тихая блондинка с такими же как у Банни лучистыми глазами, практически безвылазно провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных так называемых «домах отдыха». И вдруг внезапно родилась Банни. Кейт не могла представить, как родители до этого додумались. Может быть они и не думали. Может быть это был порыв страсти. Хотя представить такое ей было еще труднее. Так или иначе, вторая беременность вызвала осложнение какой-то болезни сердца, которой страдала Теа Батиста, или, может быть, стала причиной этой болезни, и она умерла, не дожив и до первого дня рождения Банни. Для Кейт почти ничего не изменилось – мать и так отсутствовала всю ее жизнь. Банни вообще не помнила матери, однако до жути напоминала ее некоторыми жестами – так же чопорно задирала подбородок, например, или покусывала кончик указательного пальца. Как будто она наблюдала за матерью из утробы. Их тетка Тельма, сестра Теа, постоянно твердила: «Ах, Банни! Клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда я тебя вижу. Ты – просто вылитая мамочка!»
Кейт, напротив, была ни капли не похожа на мать. Кейт была смуглая, крупная и неуклюжая. Она смотрелась бы нелепо, если бы начала покусывать палец. И уж ее-то никто не называл милой.
Кейт была «una suka».
103 Olga
Не успела она войти в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
- Банни! – позвала она так строго, как только могла.
- Я здесь! – пропела в ответ Банни.
Кейт швырнула куртку на скамеечку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. Прелестное создание с пышными золотыми кудрями, сама невинность, одета не по погоде в слишком легкую блузу с открытыми плечами, и рядом с ней – Минтц, соседский юнец .
Неожиданный поворот! Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни, выглядел он болезненно, а его клочковатая бежевая бородка напоминала Кейт лишайник. Окончив школу два июня назад, он не уехал учиться в колледж, и его мать заявила, что «мальчик страдает этой японской болезнью».
- Что за болезнь? – спросила её тогда Кейт, и миссис Минтц ответила:
- Болезнь, которая заставляет молодых людей запираться у себя в спальнях и отказываться жить своей жизнью.
Возможно, миссис Минтц говорила правду, вот только Эдвард вовсе не прятался в спальне, а предпочитал проводить время на застекленном крыльце, обращенном к окну столовой семьи Баттиста, и всем было прекрасно видно, как дни и ночи напролет юноша, обняв колени, сидит в шезлонге и покуривает подозрительно крошечные сигареты.
Ну, что ж, по крайней мере, романа можно не опасаться, ведь Банни питала слабость к широкоплечим футболистам. Но правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты должна была спросить разрешения, прежде чем развлекаться!
- Развлекаться! – вскрикнула Банни, уставившись на сестру круглыми, полными изумления, глазами. Она схватила толстую тетрадь, лежавшую неё на коленях. – Мы вообще-то испанским занимаемся!
- Серьезно?
- Я спрашивала папу, ты же помнишь! Сеньора МакДжилликадди сказала, что мне нужен репетитор, и папа разрешил пригласить учителя!!!
- Да, но.. – начала Кейт..
Очевидно, папа не имел в виду соседского любителя травки. Вслух Кейт этого не сказала (дипломатия, разумеется), напротив, она взглянула на Эдварда и спросила:
- Вы, должно быть, бегло говорите по-испански, Эдвард?
- Да, мадам, я изучал испанский пять семестров.
Кейт не поняла, «мадам» - это издевка или все-таки серьезно? В любом случае, ей было неприятно, не настолько она взрослая
- Я иногда даже думаю по-испански, - сказал он, и Банни хихикнула, его слова показались ей забавными. Банни все смешило.
- Он уже многому меня научил?
Произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией было еще одной раздражающей привычкой Банни. Кэйт любила подкалывать её, притворяясь, будто на самом деле принимает слова Банни за вопрос.
- Откуда мне знать, я же не была с Вами, пока вы занимались.
- Что? – удивился Эдвард
- Просто не обращай на неё внимания? – сказала ему Банни.
- Я получал отличные отметки по испанскому каждый семестр, вот только последний год был не слишком успешным, но не по моей вине. Просто у меня был очень нелегкий период в жизни.
- Тем не менее, - сказала Кейт, - Банни не дозволено оставаться с мужчинами наедине!
- Это же просто унизительно!! – вскрикнула Банни.
- Ничего не поделаешь, - сказала ей Кейт. – Можете продолжать, я буду рядом. И она вышла.
Кейт услышала, как за её спиной Бании пробормотала, произнося слова на испанский манер: «Ун стерво…»
- Уна стерв-А, - поправил её Эдвард назидательно.
И оба заржали.
Окружающие считали Банни милой, однако это было далеко не так.
Кейт никак не могла понять, почему Банни вообще существует на свете. Их мать была хрупкая, молчаливая блондинка с золотыми волосами, розовой кожей и глазами, окаймленными роскошными ресницами, которые от неё унаследовала Банни. Первые 14 лет жизни Кейт её мать была занята только тем, что беспрестанно меняла так называемые «_места для отдыха_». И вдруг родилась Банни.
Кейт не могла представить, как родители решились на второго ребенка. Впрочем, возможно это и не был осознанный шаг, просто последствия страстной ночи. Однако представить это было еще сложнее. Трудно сказать, стала ли вторая беременность причиной болезни Теа Баттиста или только выявила скрытые ранее пороки в сердце, однако до первого дня рождения Банни Теа не дожила. Едва ли многое изменилось в жизни Кейт, росшей практически без матери. А что касается Банни, то она, хоть и не помнила мать, многое переняла от неё, например, привычку очаровательно покусывать кончик указательного пальца, и сдержанно поджимать подбородок. Казалось, она научилась этому во чреве матери. Тетя Тельма, сестра Теи, повторяла:
- Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда я вижу тебя. Ты вылитая копия бедной Теа!
Кейт была совершенно не похожа на мать: смуглая кожа, широкая кость и полное отсутствие грации. Она выглядела бы смешной, грызя палец, никому и в голову не приходило называть её милой. Кейт была «уна стерва».
104 olgagon
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва Кейт вошла в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
— Банни! – позвала она сестру тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
— Я здесь! – крикнула та в ответ.
Кейт швырнула куртку на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, младенчески невинное личико в ореоле золотых локонов и легкая не по сезону кофточка с открытыми плечами; рядом с ней расположился соседский парень по фамилии Минц.
Это что-то новенькое! Эдвард Минц был болезненного вида молодой человек на несколько лет старше Банни, с жидкой и светлой клочковатой бороденкой, своим видом напоминавшей лишай. Он окончил школу два лета назад, но в колледж так и не отправился. Его мать утверждала, что у него «японская болезнь». «Что это за болезнь?» — как-то поинтересовалась Кейт, и миссис Минц ответила так: «Это когда молодые люди запираются у себя комнате, махнув рукой на свою жизнь.» Только Эдвард пропадал не в своей комнате, а на застекленной веранде, на которую как раз открывался вид из окна столовой в доме Баттиста. Целыми днями можно было наблюдать, как он сидит там на шезлонге, обхватив колени руками и куря подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, в этого хотя бы не влюбится. (Банни питала слабость к мужчинам атлетического телосложения.) Однако правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты же знаешь: ты не можешь принимать гостей, когда никого нет дома.
— Принимать гостей! – воскликнула Банни, изо всех сил округляя глаза и выражая ими крайнюю степень изумления. Она показала открытую тетрадь на пружине, лежавшую у нее на коленях. – Мы занимаемся испанским!
— Да ну?
— Я же просила отца, помнишь? Синьора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я сказала об этом папе, и он согласился?
— Да, но…— начала Кейт.
Да, но он же не имел в виду какого-то наркомана с соседнего двора! Однако вслух Кейт этого не сказала. (Дипломатия!) Вместо этого она повернулась к юноше и спросила:
— Вы так хорошо владеете испанским языком, Эдвард?
— Да, мэм. Я изучал его пять семестров, — ответил он.
«Мэм»? Что это – он насмехается или говорит всерьез? В любом случае, это ее задело: не такая уж она старая.
— Я иногда даже думаю по-испански, — добавил он.
При этих словах Банни хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
— Он уже так многому меня научил? — сказала она.
Это была еще одна из ее утомительных привычек – превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт нравилось дразнить сестру, делая вид, что она действительно принимает их за вопросы, вот и сейчас она сказала:
— Откуда я знаю, меня же здесь не было.
— Что? – спросил Эдвард, а Банни ответила ему:
— Не обращай внимания?
— У меня по испанскому всегда были пятерки или пятерки с минусом, — заметил Эдвард. – Кроме последнего года, но тут уж я не виноват. Мне тогда приходилось несладко.
— Тем не менее, — сказала Кейт. – Банни запрещено принимать мужчин, когда она дома одна.
— О! Это так унизительно! – закричала Банни.
— Ничем не могу помочь, — отрезала Кейт. – Можете продолжать, я буду здесь неподалеку.
И она вышла из комнаты.
Кейт слышала, как у нее за спиной Банни глухо проворчала: «Ун паскудо».
— Уна паскуда, — поправил ее Эдвард нарочито серьезным голосом.
Они прыснули со смеху.
Банни совсем не была так мила, как думали о ней люди.
Кейт не вполне понимала, почему Банни вообще существовала на этом свете. Первые четырнадцать лет жизни Кейт их мать – хрупкая, неброская, золотисто-розовая блондинка с такими же, как у Банни, сияющими глазами — провела в различных «санаториях», так это называлось. Затем вдруг на свет появилась Банни. Кейт не могла себе даже представить, как ее родители решились на этот шаг. Хотя возможно, они и не решались ни на что; просто потеряли голову, вот и все. Правда, это представить было еще труднее. Как бы там ни было, но вторая беременность выявила какие-то проблемы с сердцем у Теа Баттиста, а, может, она вызвала их. Мать умерла, когда Банни не исполнилось и года. Для Кейт мало что изменилось, мать и так отсутствовала всю ее жизнь. Банни не помнила ее совсем, хотя некоторые жесты девочки были невероятно похожи на материнские: например, ее привычка скромно опускать подбородок или мило покусывать самый кончик указательного пальца. Словно она следила за мамой из утробы. Тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, я не могу глядеть на тебя без слез, ты просто копия своей бедной матушки!»
Кейт же совсем не походила на мать. Она была смуглой, широкой в кости и неуклюжей. Если бы ей вздумалось грызть свой палец, это выглядело бы нелепо, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была «уна паскуда».
105 Ollem
Она уже с порога явно расслышала мужской голос. И как можно суровее произнесла:
– Банни!
– Я тут! – пропела Банни.
Бросив куртку на лавочку в прихожей, Кэйт прошла в гостиную. Банни восседала на диване: личико в ореоле золотых кудряшек, взгляд – сама невинность, блузочка с открытым плечом и не по погоде тонка, а рядом один из сыновей Минтсов из соседнего дома.
Вот так новости. Эдвард Минтс был значительно старше Банни, нездорового вида и с непонятной растительностью на лице, с точки зрения Кэйт, напоминающей лишайник. Школу закончил еще позапрошлым летом, а поступить в колледж все никак не мог. Мамаша его утверждала, что мальчик страдает от японской болезни.
– И что ж за болезнь такая? – поинтересовалась как-то Кэйт.
– Это когда молодые люди месяцами не выходят из своей комнаты, не хотят больше жить… – пояснила миссис Минтс.
Вот только Эдвард проводил время не в своей комнате, а на застекленной террасе. Из окна их столовой было прекрасно видно, как он сидит в шезлонге, обхватив колени, и курит подозрительного размера самокрутки.
Ну ладно. По крайне мере, романа не ожидается (Банни питает слабость к спортивному телосложению). Как бы то ни было, правило есть правило.
– Банни, ты же знаешь, что нельзя водить мальчиков, когда дома никого нет, – произнесла Кэйт.
– Мальчиков?! – возмутилась Банни, удивленно вытаращив глаза. – У меня урок испанского!
В доказательство она потрясла открытым блокнотиком, который лежал у нее на коленях.
– Неужели?
– Папа мне разрешил? Сеньора сказала, мне нужен репетитор? А я у папы спросила, и он сказал «да»?
– Да, но… – начала было Кэйт.
Да, но вряд ли сеньора имела ввиду соседского наркомана. Вслух Кэйт этого не сказала (тоньше нужно действовать). Она только повернулась к Эдварду и спросила:
– Вы хорошо владеете испанским, Эдвард?
– Да, мэм. Я изучал испанский в течение пяти семестров.
Непонятно, «мэм» для выпендрежа или серьезно. Но в любом случае обидно. Не настолько она старая.
– Я иногда даже думаю на испанском.
Тут Банни хихикнула. Она по любому поводу хихикала.
– Он меня многому уже научил? – вставила она.
У нее была дурацкая привычка произносить утвердительные предложения как вопросы. Кейт любила ее дразнить, всерьез на них отвечая.
– Я понятия не имею, меня тут не было, – сказала она.
– Чего? – не понял Эдвард.
– Не обращай внимания? – сказала Банни.
– И в каждом семестре я получал «А» или «А» с минусом, – продолжил Эдвард, – кроме последнего года. Но тут не моя вина. Я тогда переживал тяжелые времена.
– Замечательно, но Банни все равно нельзя принимать молодых людей, когда дома никого нет.
– Ох! Как это унизительно! – воскликнула Банни.
– Такая жизнь, – ответила Кейт. – Вы продолжайте занятие, а я буду поблизости.
Она вышла из комнаты. Выходя, услышала, как Банни прошептала:
– Ун стервоза.
– Уна стервоза, – учительским тоном поправил Эдвард.
И оба прыснули. Банни совсем не такая милая девочка, как все думают.
Как ее вообще угораздило родиться, Кейт так до конца и не поняла. Их мама, хрупкая блондинка с нежно-розовым цветом лица, золотыми волосами и глазищами в пол-лица, точь-в-точь как у Банни, практически не вылезала из съемных номеров и тому подобных заведений, поэтому первые четырнадцать лет своей жизни Кейт ее почти не видела. А потом вдруг родилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, почему бабушка с дедушкой эту идею поддержали. Возможно, их никто не спросил, слишком велика была страсть. Тоже маловероятно. Как бы там ни было, после второй беременности у Теи Батисты обнаружилась (а может быть, развилась) некая сердечная патология, и она скончалась, не дожив до первого дня рождения Банни. Кейт и до того маму не видела, поэтому особой разницы не заметила. А Банни, хотя не помнила мать, иногда мистическим образом копировала ее жесты – так же скромно поджимала губки и изящно покусывала кончик указательного пальца. Словно, пока сидела в утробе, научилась. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
– Ох, Банни! Вот вижу тебя, и слезы наворачиваются! До чего же ты похожа на твою несчастную маму!
А Кейт на мать ни капли не походила. Она была смуглая, ширококостная и неуклюжая. Если бы она стала грызть палец, это смотрелось бы нелепо. И милой девочкой ее никто никогда не называл.
Она была настоящая уна стервоза.
106 Pandora
Вредная девчонка
отрывок из романа Энн Тайлер "Вредная девчонка"
Едва войдя в дом, Кейт отчётливо услышала мужской голос.
– Банни? – окликнула она строгим тоном.
– Я здесь! – отозвалась девушка.
Кейт бросила куртку на банкетку и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: взбитые золотые кудри, невинное выражение лица и блузка с открытыми плечами – совсем не по погоде. Рядом сидел мальчишка Минц, сосед.
Вот это поворот. Эдвард Минц, парень с нездоровой внешностью и лохматой светлой бородкой (она напомнила Кейт лишайник), был старше Банни на несколько лет. Два года назад Эдвард окончил школу, но в колледж не поступил; мать жаловалась, что у него «эта японская болячка». «Что за болячка?» – поинтересовалась Кейт. «Это когда подростки запираются в своих спальнях, потому что не хотят как-то устроиться в жизни» – ответила тогда миссис Минц. Вообще-то, Эдвард был привязан не столько к своей спальне, сколько к застеклённому балкону, выходившему на окно столовой в доме Баттиста. Там его изо дня в день можно было видеть сидящим на шезлонге – обняв колени, он курил подозрительно маленькие сигареты.
Ну да ладно: по крайней мере, никакой романтики (слабостью Банни были футболисты). Однако, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, не следует принимать гостей, когда ты одна дома.
– Принимать гостей? – воскликнула та, удивлённо распахнув глаза. Она показала открытый блокнот на пружине, который лежал у неё на коленях: –У меня урок испанского!
– Неужели?
– Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Мак-Гилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И тогда я просила папу, а он сказал "хорошо"?
– Да, но...– начала Кейт.
Да, но он явно не имел в виду соседского наркомана. Хотя Кейт так не сказала. Дипломатия. Вместо этого, она повернулась к парню и спросила:
– Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мадам, я учил его пять семестров, – ответил он. "Мадам" – он хамит или серьёзно? Непонятно. В любом случае, это раздражало – ведь она ещё не настолько старая. – Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
Эта фраза заставила Банни хихикнуть. Она вообще над всем хихикала.
– Он уже так многому меня научил? – сказала Банни.
Ещё одной раздражающей привычкой девушки было произнесение повествовательных предложений с вопросительной интонацией. Кейт нравилось дразнить её – прикидываться, что действительно приняла фразу за вопрос, – поэтому она сказала:
– Откуда мне знать, меня ведь не было с вами.
– Что? – спросил Эдвард, а Банни сказала ему:
– Не обращай внимания на неё?
– Я получал "пять" или "пять с минусом" каждый семестр, – продолжил Эдвард, – кроме двух последних, но я не виноват. Это был такой стресс!
– Вообще-то, – сказала Кейт, – Банни не разрешается приводить мальчиков, когда она одна дома.
– О, да ты издеваешься! – воскликнула Банни.
– Не везёт, так не везёт, – ответила Кейт, – Продолжайте заниматься. Я буду поблизости, – и вышла.
Она услышала, как за спиной Банни прошептала: «Un bitcho*».
«Una bitch-A**,» – поправил её «учитель» Эдвард.
Оба захихикали.
Банни вовсе не была такой милой, как о ней думали.
У Кейт не укладывалось в голове, почему она вообще появилась на свет. Мать девушек была хрупкой и имела неброскую внешность: светлые волосы с розово-золотым оттенком, блестящие глаза, которые унаследовала Банни. Первые четырнадцать лет жизни Кейт мама занималась подсчётом так называемых "возможностей спокойного отдыха". Потом вдруг родилась Банни. Кейт было сложно понять, почему родители решили, что это хорошая идея. Может, они и не решали; может, так вышло случайно. Но тогда ещё сложнее понять. Так или иначе, вторая беременность выявила (а может, и вызвала) проблемы с сердцем Теи Баттиста. Она умерла до того, как Банни исполнился год. Для Кейт жизнь не слишком изменилась – она почти не знала мать. А Банни даже не помнила её, хотя что-то в ней было точно таким же – например, складка под подбородком, придающая лицу притворно-застенчивое выражение, или привычка кокетливо покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто бы она изучала свою мать, находясь ещё в утробе. Тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, глядя на тебя, мне хочется плакать. Ты так похожа на свою несчастную мать!»
В отличие от Кейт, которая была темнокожей, неуклюжей и ширококостной. Выглядело бы нелепо, примись она покусывать палец. И уж тем более никто не называл её милой.
Кейт была una bitcha**.
* un bitcho (сленг, исп., м. р.) – от английского bitch – (груб.) «дрянь, сука».
** una bitcha (сленг, исп., ж. р.) – то же, что и un bitcho.
107 Peony
Едва она вошла в дом, как явственно услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она как можно строже.
- Я здесь, - крикнула Банни.
Кейт бросила пиджак на скамью у входа и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: вся в золотистых кудряшках, лицо – сама невинность, а кофточка – с открытыми плечами, да и лёгкая не по сезону; рядом с ней сидел сын ближайших соседей Минц-младший.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни; это был молодой человек нездорового вида с клочковатой светло-коричневой бородёнкой, которая переходила в бакенбарды и напоминала Кейт лишай. Он закончил школу два года назад, но не отправился в колледж; его мать утверждала, что у него «та японская болезнь».
- Какая это?
- Такая, когда молодые люди закрываются в своих комнатах и отказываются продолжать нормальную жизнь.
Только вот Эдвард, кажется, был привязан не к своей комнате, а к застеклённой веранде, выходившей прямо на столовую семьи Баттиста, из окна которой можно было увидеть, как день изо дня он сидит в шезлонге, обнимая свои колени, и курит подозрительно тонкие сигареты.
Ну, хорошо: по крайней мере, никакой опасности романтических чувств. Банни млела от крепких парней из бейсбольных команд. Однако правило есть правило, поэтому Кейт заявила:
- Банни, ты же знаешь, ты не должна принимать гостей, когда ты одна.
- Принимать гостей! – воскликнула Банни, удивлённо округляя глаза. Она схватила с колен блокнот со спиралью. – У меня урок испанского!
- Да что ты?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, а он сказал ладно?
- Да, но… - начала было Кейт.
Да, но он точно не имел в виду соседского торчка. Но Кейт этого не сказала (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его пять семестров, - ответил он.
Она не знала, было ли это «мэм» сказано с издёвкой или всерьёз. В любом случае, это раздражало; не так уж она и стара.
Он продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
От этой фразы Банни захихикала. Банни хихикала по любому поводу.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Ещё одна раздражающая привычка Банни – делать из утвердительных предложений вопросительные. Кейт любила поддразнить её, притворяясь, что действительно принимает их за вопросы, поэтому сказала:
- Я ведь не могу этого знать, так ведь, я же не была с тобой дома.
Эдвард не понял:
- Что?
А Банни ответила ему:
- Просто не обращай внимания.
- У меня были только А или А с минусом за каждый семестр, - продолжил Эдвард. – Кроме последнего года, но не по моей вине. У меня был стресс.
- Хорошо, и всё-таки, - продолжила Кейт, - Банни не разрешается принимать мужчин, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно! – закричала Банни.
- Вот невезуха! – парировала Кейт. – Продолжайте. Я буду поблизости.
И она вышла из комнаты.
За спиной она услышала шёпот Банни:
- Ун сучко.
-Уна сучка-А! – поправил её Эдвард учительским тоном.
Оба покатились со смеху.
Банни была далеко не так мила, как казалось людям.
Кейт никогда не могла понять самого факта существования Банни. Их мать – хрупкая, неброская, вся розово-золотистая, с теми же блестящими глазами, как и у Банни, - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, разъезжая по разным «учреждениям для восстановления сил», как их называли. Потом неожиданно родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родители могли посчитать эту идею хорошей. Возможно, они и не считали ничего; возможно, это был плод безрассудной страсти. Впрочем, представить этот вариант было ещё труднее. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттисты обнаружилась болезнь сердца, или беременность спровоцировала её, и она умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт это было незначительной переменой: её мать и до этого постоянно отсутствовала. А Банни даже не помнила их мать, хотя некоторые её жесты невероятно точно повторяли жесты матери: то, как она скромно подбирала под себя подбородок, например, или привычка мило посасывать кончик указательного пальца. Словно она изучала свои мать из чрева. Их тётка Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
- О, Банни, поверишь ли, как только вижу тебя, готова расплакаться. Разве ты не копия твоей несчастной матери!
Кейт, с другой стороны, ничем не походила на мать. Кейт была смуглой, крупной и неловкой. Если бы она грызла палец, то смотрелась бы нелепо, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была уна сучка.
108 Polina G
Vinegar girl
Ann Tyler
Острая Штучка
Автор Энн Тайлер
Перевод: Polina G
Не успела она войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она как можно строже.
- Я здесь! - проворковала Банни.
Кейт сбросила пиджак на кушетку в коридоре и прошла в гостиную. Банни, с выражением невинности на лице, обрамленном пушистыми золотистыми локонами, и в не по сезону легкой блузке со спущенным плечиком, сидела на диване. Соседский парень Минц сидел рядом с ней.
Это было уже что-то новое. Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек со светлой, редкой, напоминающей лишайник порослью на лице, был старше Банни на несколько лет. Он закончил школу два года назад, но так и не попытался поступить в университет. Его мать считала, что у него «эта японская болезнь». «Что за болезнь?» спросила как–то Кейт. На что миссис Минц ответила: «Та, при которой молодые люди запираются в комнате и отказываются участвовать в жизни.» Только в случае с Эдвардом, он, похоже, ограничивал себя не своей спальней, а территорией застекленной веранды, которая выходила на окна столовой дома семьи Баттиста, и где изо дня в день его можно было видеть сидящим в шезлонге, обняв колени, и курящим подозрительно тонкие сигареты.
Ну что же, по крайней мере, нет риска, что Банни закрутит с ним роман. Да и ее слабостью были футболисты. Но правило оставалось правилом, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты ведь знаешь, что тебе не разрешено принимать гостей, когда ты дома одна.
- Принимать гостей! - Воскликнула Банни, удивленно округляя глаза. Она приподняла лежавшую на коленках тетрадь. - У меня урок испанского!
- Неужели?
- Помнишь, я спрашивала папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он согласился?
- Да, но… - Начала было Кейт. Да, но он, скорее всего, не имел ввиду обкуренного соседского парня. Вслух Кейт этого не произнесла: нужно быть дипломатичной. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: - А ты что, Эдвард, свободно владеешь испанским?
- Да, мэм, я прошел пять семестров. - Ответил он. И она не знала, воспринимать его «мэм», как наигранную вежливость или всерьез. В любом случае, он действовал на нервы: она же не была старухой. А он добавил, - Иногда я даже думаю на испанском.
В ответ на это Банни хихикнула. Стоит отметить, что Банни хихикала в ответ на все подряд.
- Он уже так многому меня научил? - Произнесла она.
Превращать утвердительные предложения в вопросительные было еще одной действующей на нервы привычкой Банни, и Кейт любила поддевать ее, притворяясь, что она и в самом деле воспринимала их как вопросы, поэтому она сказала, - Откуда мне знать, меня же здесь не было.
Эдвард на это сказал только: «Что?», и получил инструкцию «Не обращай не нее внимания.» от Банни.
- У меня была пятерка или пятерка с минусом по испанскому в каждом семестре. - Сообщил он. - Кроме последнего года школы. Но это не по моей вине. У меня тогда был сильный стресс.
- Не важно, - ответила Кейт, - Банни не разрешено принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- Что ты меня позоришь! - Возмутилась Банни.
- Что ж, не везет. - Отреагировала Кейт. – Ну, продолжайте! Я тут рядом буду. - С этими словами она вышла.
За спиной она услышала, как Банни прошипела, - Ун1 сука.
- Уна2 сука. - Учительским тоном поправил ее Эдвард, что вызвало взрыв подавленного смеха.
Банни совсем не была той милашкой, какой воспринимали ее окружающие.
Кейт было не понятно, как Банни вообще могла появиться на свет. Их мать, слабая, бессловесная, розово-желтая блондинка, с такими же, как у Банни, светящимися глазами, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных «местах отдыха», как их называли. И вдруг неожиданно на свет появилась Банни. Кейт сложно было представить, как такое могло показаться подходящей идеей ее родителям. Может быть, они не задумывались, а может быть, беременность оказалась той случайностью, какие бывают в момент страсти, хотя это представить было еще сложнее. В любом случае, именно во время второй беременности у Теи Баттисты были обнаружены проблемы с сердцем, которые, возможно, и были вызваны беременностью. Она скончалась до того, как Банни исполнился год. Для Кейт такое развитие событий практически ничего не изменило, ведь мать все равно отсутствовала почти всю ее жизнь. А Банни вообще не помнила мать, хотя некоторые жесты девочки невероятно напоминали о ней: например, то, как застенчиво она наклоняла подбородок, или ее привычка покусывать кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, что она изучала мать еще в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, часто говорила: «Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я тебя вижу. Как же ты похожа на вашу бедняжку-маму!»
В отличие от сестры, Кейт совершенно не была похожа на мать. Она была темнокожей, крупной и нескладной. И если бы она начала покусывать палец, то выглядела бы абсурдно. Никто никогда не назвал бы ее милашкой.
Кейт была настоящая «уна2 сука».
1 ун - транслитерация в кириллице неопределенного артикля мужского рода un в испанском языке.
2 уна - транслитерация в кириллице неопределенного артикля женского рода una в испанском языке.
109 Polins
Не успела она зайти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! – как можно строже позвала она.
- Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и зашла в гостиную. Банни сидела на диване. О, какой невинный у нее был вид: золотистые локоны, слишком легкая блузка, открывающая плечи. Рядом с ней сидел Минц, мальчишка из семьи по соседству.
Это что-то новенькое.
Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Болезненного вида молодой человек со светлыми бакенбардами, которые напоминали Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но не стал поступать в колледж. По словам матери у него была «японская болезнь».
- Что это за болезнь? – спросила Кейт, и миссис Минц ответила:
- Это когда молодые люди запираются в спальне и отказываются жить своей жизнью.
Так оно и было, за исключением того, что Эдвард проводил свое время не в спальне, а на застекленной веранде, выходившей на окно обеденной комнаты дома Баттиста, где день за днем сидел без дела, обхватив колени, и курил подозрительно маленькие сигары.
Что ж, хорошо, по крайней мере, романа можно не опасаться (слабостью Банни были футболисты). Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей, когда ты дома одна.
- Гостей! - воскликнула Банни, недоуменно округлив глаза. Она показала свернутую тетрадь, лежавшую у нее на коленях. – У меня урок испанского!
- Да?
- Помнишь, я просила папу? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен учитель. Я попросила папу, и он согласился.
- Да, но… - начала Кейт.
Но он определенно не представлял в этой роли тупоголового соседского мальчишку. Однако вслух Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты так хорошо знаешь испанский?
- Да, мэм. Я изучал его пять семестров.
Она не поняла, считать ли «мэм» насмешкой, или он говорил всерьез. В любом случае это раздражало, она еще не настолько стара.
Он сказал:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Она всегда хихикала.
- Он меня уже многому научил?
Еще одной ее раздражающей привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось дразнить ее, притворяясь, что она подумала, будто Банни действительно задала вопрос, поэтому сказала:
- Не знаю, меня же здесь с вами не было.
Эдвард спросил:
- Что? - и Банни ответила:
– Не обращай внимания.
- Я получал пять или пять с минусом по испанскому в каждом семестре, - сказал Эдвард. - За исключением выпускного года, но в этом не было моей вины. У меня были трудности.
- Но все-таки, - сказала Кейт, - Банни не разрешается приводить в гости мальчиков, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно! - воскликнула Банни.
- Не повезло тебе, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом. - И она вышла из комнаты, услышав, как за ее спиной Банни прошептала:
- Un cтерво.
- Una стерва, – поучительно поправил ее Эдвард. Они зашлись в приступе смеха. Банни была далеко не такой милой, как всем казалось.
Кейт даже не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая, молчаливая, розовощекая блондинка с глазами, похожими на звезды, совсем как у Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных так называемых «домах отдыха». А потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, почему родители решили, что это хорошая идея.
Может быть, они и не решали, может, все произошло из-за бездумной страсти. Но представить это было еще труднее.
В любом случае, вторая беременность обнаружила, у Теа Баттиста проблемы с сердцем, а может быть, стала причиной этих проблем. И она умерла, когда Банни еще не было и года.
Для Кейт ничего не изменилось, всю ее жизнь матери и так не было рядом. А Банни даже ее не помнила, хотя порой до жути похоже повторяла ее жесты. Например, так же чопорно вздергивала подбородок и так же мило грызла кончик указательного пальца. Как будто она наблюдала за матерью еще в утробе. Тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «О Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я тебя вижу. Ты точная копия своей бедной матери!»
Кейт, наоборот, ничуть не походила на мать. Она была смуглой, крупной и неуклюжей. Она выглядела бы нелепо, если бы стала грызть пальцы, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была стервой.
110 Proja
Едва переступив порог дома, Кейт совершенно отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! – строго окликнула она
- Я здесь! – последовал немедленный отклик.
Кейт оставила куртку на кушетке в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване. Копна золотых локонов, само воплощение невинности, в блузке с открытыми плечами, наряде явно не по сезону. А рядом с ней парнишка из семьи Минц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет, чахлый юноша с плешивой блеклой бороденкой. Он закончил школу два года назад, но в колледж так и не поступил; его мать заявила, что у него та самая «японская болезнь». Когда Кейт поинтересовалась, о чем речь, миссис Минц ответила: «Когда ребята запираются у себя в комнате и не хотят больше жить». Правда, Эдвард своей спальне явно предпочитал остекленную веранду, с которой открывался отличный вид на окна столовой дома Баттиста. Дни напролет он проводил в шезлонге, обняв колени и покуривая подозрительно маленькие сигаретки.
Что ж, вот и славно, по крайней мере, романа здесь не предвидится: Банни всегда нравились спортивные мальчики. Но правила есть правила, и Кейт продолжила:
- Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе запрещено звать гостей, когда никого нет дома.
- Гостей! - воскликнула та, широко распахнув глаза и разыгрывая святое негодование. На коленях у нее лежал открытый блокнот на пружинке. - У меня урок испанского!
- Да неужели?
- Помнишь, я об этом просила папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор, а папа разрешил?
- Да, но…, - осеклась Кейт.
Да, но вряд ли он имел в виду соседского любителя травки. Конечно, Кейт не сказала этого вслух, не позволило воспитание. Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- И хорошо ты говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, учил его пять семестров, - ответил он.
Кейт не поняла, было ли обращение "мэм" проявлением дерзости или уважения, но, в любом случае оно резало ухо: не такая уж она и старая.
- Иногда я даже думаю по-испански, - продолжил Эдвард.
Банни хихикнула. Ее постоянно что-то смешило.
- Он меня уже многому научил? – проговорила она.
Что за отвратительная привычка произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией! Кейт любила ее за это подразнить и потому сделала вид, что отвечает на заданный вопрос:
- Этого я знать никак не могу, я только что пришла.
- Что? – не понял Эдвард.
- Не обращай внимания? – ответила ему Банни.
- На экзаменах по испанскому я получал только отличные отметки, - продолжал молодой человек, - кроме последнего курса, и то не по моей вине. Это все из-за стресса.
- Ну, так или иначе, Банни нельзя приглашать в гости молодых людей, когда никого нет дома.
- Это издевательство! – воскликнула Банни.
- Ничего не поделаешь, - ответила Кейт, - Продолжайте, я буду неподалеку, если что.
И, покидая комнату, услышала за спиной шёпот Банни:
- Ун бичо*.
- Уна бича**, - назидательно поправил Эдвард.
Оба сдавленно захихикали.
На самом деле, Банни была далеко не такой милашкой, какой казалась со стороны.
Для Кейт оставалось загадкой, почему сестра вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая молчаливая блондинка с такими же лучистыми, как и у Банни, глазами, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, разъезжая по гостиницам в своё удовольствие. А потом неожиданно родилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, почему родители решились на это. Возможно, это было вовсе не решением, а лишь случайностью, результатом беспечной страсти. Но в это поверить еще трудней. В любом случае, вторая беременность выявила некоторые неполадки с сердцем Теа Баттисты, либо стала их причиной, в результате чего она скончалась, когда младшей не исполнилось и года. Это обстоятельство мало что изменило в жизни Кейт, поскольку ей было не привыкать к маминому отсутствию. А Банни мать не помнила вовсе, но в чем-то фантастически ее напоминала – та же манера скромно поджимать подбородок или, например, милая привычка покусывать кончик указательного пальца. Как будто переняла эти повадки еще в утробе матери. Их тетушка Тельма, мамина сестра, постоянно повторяла: «Банни, ей-Богу, взгляну на тебя – и слезы наворачиваются. Ну, точная копия вашей бедняжки матери!»
Кейт же, напротив, была совсем иной: смуглой, крупной и неуклюжей. И выглядела бы просто смехотворно с пальцем во рту. И никто никогда не называл ее милой.
Кейт была «уна бича».
*un bitcho (исп.) (груб., муж.род) – сука
**una bitcha (исп.) (груб., жен. род) – сука
111 Prosto-Filin
Едва переступив порог, Кейт отчетливо услышала мужской голос.
– Банни! – позвала она, как можно суровее.
– Я здесь! – пропела в ответ сестрица.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Мелкие золотые кудряшки, невинное личико, чересчур легкая блузка с открытыми плечами – Банни сидела на диване, рядом с ней соседский парнишка Минц.
Вот так новость! Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек на пару лет старше Банни, носил русую клочковатую бородку, напоминавшую Кейт лишайник. Два года назад он окончил среднюю школу, но в колледж не уехал из-за болезни, которую его мать называла Японской. «Что за болезнь такая?» – спросила однажды Кейт, а миссис Минц ответила: «Это когда молодые сидят у себя в комнате и отрешаются от жизни». Вот только Эдвард устроился не у себя комнате, а на застекленной террасе, которая выходит на гостиную Баттиста, день-деньской просиживал там в шезлонге, обхватив руками колени, и курил подозрительно тонкие сигаретки».
Одно хорошо: романом тут не пахло: Банни-то западает на футболистов. Только правило есть правило, поэтому Кейт напомнила:
– Банни, без присмотра тебе развлекаться запрещено.
– А кто развлекается?! – вскричала Банни, сделав круглые глаза, и продемонстрировала раскрытый пружинный блокнот. – У меня урок испанского!
– Неужели?
– Я же у папы спрашивала, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он разрешил?
– Да, но ведь… – начала Кейт.
Но ведь он явно имел в виду не придурковатого соседского парнишку. Вслух Кейт это не сказала: куда же без дипломатии? Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, ты силен в испанском?
– Да, мэм, я изучал его пять семестров, – ответвил Минц. Кейт не поняла, уважительно он говорит «мэм» или подначивает. Так или иначе, это раздражало: для мэм она была слишком молода. – Порой я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Банни хихикала над всем.
– Этому он меня уже научил? – проговорила она.
Вот еще одна неприятная привычка – утверждения Банни превращала в вопросы. Кейт с удовольствием подкалывала ее, делая вид, что приняла фразу за вопрос. Вот и сейчас сказала:
– Откуда мне знать? Меня же с вами не было.
– Что такое? – вскинулся Эдвард.
– Не обращай на нее внимания, – посоветовала Банни.
– По испанскому мне каждый семестр выставляли пятерки или пятерки с минусом, – заявил Эдвард. – Кроме выпускного класса, но тут я не виноват. В тот год я стресс пережил.
– Ясно, только Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда дома больше никого нет, – напомнила Кейт.
– Это унизительно! – закричала Банни.
– Невезуха, – отозвалась Кейт. – Продолжайте, я буду рядом, – пообещала она и вышла из гостиной, услышав, как Банни буркнула:
– Уно стервь!
– Уна СтервА! – наставительно поправил Эдвард.
Оба захихикали.
Считавшие Банни милой крошкой сильно ошибались.
Кейт вообще не понимала, почему Банни существует. Первые четырнадцать лет жизни Кейт их мама, хрупкая, нежная, золотисто-розовая блондинка с лучистыми, как у Банни, глазами, кочевала по так называемым «домам отдыха». Потом вдруг родилась Банни. Кейт не представляла, как ее родители решились на подобный шаг. Может, это случайность, может, они потеряли голову от страсти? Нет, в такое верилось еще меньше. В любом случае, вторая беременность выявила у Теи Баттисты сердечную патологию, либо даже вызвала ее. Тея умерла, когда Банни не исполнилось и года. Для Кейт почти ничего не изменилось: она привыкла, что Теи нет рядом. Банни же мать вообще не помнила, хотя мимика и отдельные жесты были пугающе-материнскими – она так же кротко опускала подбородочек, так же изящно грызла кончик указательного пальца. Неужели Банни наблюдала за матерью из чрева? Тетя Тельма, сестра Теи, повторяла: «Ах, Банни, гляжу на тебя, и сердце разрывается! Ты копия своей бедной матери!»
Кейт, напротив, мать не напоминала совершенно. Смуглая, ширококостная, нескладная – как уж тут изящно грызть палец?! Милой крошкой Кейт в жизни не называли.
Кейт была уна стерва.
112 Psheno
Еще с порога Кейт отчетливо услышала в доме мужской голос.
- Банни, - позвала она как можно строже.
- Я здесь! – пропела Банни из глубины дома.
Кейт повесила куртку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване в ореоле золотых кудряшек и легкой кофточке с открытыми плечами и изображала саму невинность, а рядом сидел Минц, соседский парень.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, болезненного вида юноша с пегой бороденкой, напоминавшей лишай. Он окончил среднюю школу в позапрошлом июне, но в колледж не уехал. Его мать уверяла, что виной «эта японская болезнь». Кейт как-то спросила у нее, что это за болезнь, и миссис Минц ответила: «Когда молодые люди запираются в спальнях и отказываются менять свою жизнь». Правда, Эдвард явно больше торчал не в спальне, а на застекленной веранде напротив окна столовой дома Баттиста, где изо дня в день сидел в шезлонге, обняв колени, и курил подозрительно мелкие сигаретки.
Так, ладно, по крайней мере, романом здесь не пахнет (Банни питала слабость только к футболистам). Но правила никто не отменял, так что Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, нельзя приглашать гостей, когда ты дома одна.
- Гостей! – воскликнула Банни, делая круглые глаза. Она продемонстрировала раскрытый на коленях блокнот на пружинках. – У меня урок испанского!
- Да ну?
- Я спрашивала у папы, не помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он сказал: «Ладно»?
- Да, но… - начала Кейт
Да, но он вряд ли имел в виду торчка-соседа. Кейт не стала это говорить. (Тактичность). Просто повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты правда хорошо знаешь испанский, Эдвард?
- Да, мэм. Я учил его два с половиной года, – ответил он. Кейт не поняла, почему он сказал «мэм» - всерьез или чтобы ее побесить. Неприятно было в любом случае – ей не так много лет. Эдвард продолжал: - Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Банни хихикала по любому поводу.
- Он уже так многому меня научил? - сказала она.
Ее манера превращать утвердительные предложения в вопросительные тоже раздражала.
Кейт нравилось дразнить сестру и прикидываться, будто действительно приняла фразу за вопрос, так что она ответила:
- Откуда мне знать, меня же с вами не было.
- Что? - не понял Эдвард.
- Не слушай ее? - сказала ему Банни.
- У меня по испанскому было пять или пять с минусом за каждый семестр, – сообщил Эдвард. - Кроме последнего года, но тут я не виноват. У меня был стресс.
- Все равно, - сказала Кейт, - Банни нельзя приглашать парней, когда никого нет больше дома.
- Это унизительно! – заверещала Банни.
- Что поделать, – ответила Кейт. – Ладно,
занимайтесь, я буду недалеко. – И вышла.
Она услышала, как Банни буркнула ей в спину: «Un stervo».
- Una sterv_a_, - наставительно поправил Эдвард. Оба прыснули.
Банни была совсем не такая милая, как о ней думали.
Кейт никогда толком не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с такими же кукольными глазками как у Банни, первые четырнадцать лет жизни Кейт только и делала, что уезжала и возвращалась из так называемых «домов отдыха». Затем неожиданно родилась Банни. Трудно представить, чтобы родители решили, что так будет лучше. Может, и не решили, может, у них была минута бездумной страсти. Хотя в это верилось еще меньше.
Во всяком случае, из-за второй беременности возникли или усугубились какие-то неполадки в сердце, и Тея Баттиста умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт мало что изменилось, она и так почти не видела мать. Банни же ее совсем не знала, хотя временами поразительно ее напоминала – формой подбородка, привычкой забавно покусывать самый кончик указательного пальца. Словно еще до рождения успела изучить мать изнутри и все перенять.
Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ах, Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда гляжу на тебя. Ей-богу, вылитая бедняжка мать!»
Кейт, напротив, ни капельки не походила на мать. Она была смуглая, коренастая и неловкая. Она бы выглядела нелепо, если бы грызла палец, и никто никогда не называл ее забавной.
Такова была Кейт. Una sterva.
113 qelinor
Едва она зашла в дом, как услышала явно мужской голос.
- Банни! – прикрикнула она как можно строже.
- Мы здесь! – пропела в ответ Банни.
Кейт сбросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни пристроилась на диване: сама невинность в облачке золотистых кудрей, не по погоде легкая блузка приспущена с плеча; а рядом – мальчишка соседей, Минцев.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц – болезненного вида юноша на несколько лет старше Банни, с неровной бежевой порослью на подбородке, похожей, по мнению Кейт, на лишайник. В позапрошлом июне он окончил старшую школу, но в колледж так и не поступил; его мать утверждала, что у него «эта японская болезнь». «Что еще за болезнь?» - спросила как-то Кейт, и миссис Минц ответила: «Когда молодые люди запираются в спальне и отказываются заниматься своей жизнью».
Только Эдвард вместо спальни предпочитал застекленное крыльцо напротив окна столовой семейства Баттиста, где он дни напролет просиживал в шезлонге, обняв колени и куря подозрительно тонкие сигареты.
Ну и ладно: хотя бы роман им не грозит (Банни предпочитала типаж футболистов). Но правило есть правило, и Кейт напомнила о нем:
- Банни, ты же знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна.
- Гостей, скажешь тоже! – воскликнула Банни и округлила глаза в изумлении. Она помахала блокнотом на спирали, что лежал у нее на коленях. – У меня занятия по испанскому!
- Какие занятия?
- Ну помнишь же, я спрашивала папу? Сеньора Макгилликадди говорила, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он согласился?
- Да, но… - начала было Кейт. Да, но он вряд ли имел в виду соседского мальчишку-наркомана. Ничего этого Кейт вслух не сказала – дипломатия. Вместо того она развернулась к Эдварду:
- Вы так хорошо говорите по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, пять семестров занимался, - ответил тот. Она не поняла, зачем он ее назвал «мэм» - умничал или всерьез, но все равно разозлилась; она еще не настолько старая. – Иногда я даже думаю на испанском.
Тут Банни хихикнула. Она постоянно хихикала.
- Он меня уже многому научил? – добавила она.
Другая ее привычка, не менее раздражающая: постоянно произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт поддевала ее, делая вид, что принимает ее слова за настоящий вопрос, а потому ответила:
- Откуда мне знать, ведь меня с вами дома не было.
- Чего? – удивился Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – обратилась к нему Банни.
- Я в каждом семестре по испанскому языку получал только высшие отметки, - заявил Эдвард, - кроме последнего года, и то не по своей вине. Я тогда переживал большой стресс.
- И все же, - не уступала Кейт, - Банни нельзя принимать мужчин, когда дома больше никого нет.
- Но это же унизительно! – воскликнула Банни.
- Какое несчастье, - ответила ей Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
За спиной Банни прошептала: «ме герра».
- Ми-и герра, - поправил ее Эдвард назидательно.
И они зашлись в приступе смешков и хихиканья.
Банни отнюдь не была такой милашкой, как казалось со стороны.
Кейт вообще не понимала, зачем Банни появилась на свет. Их мать, хрупкая, тихая классическая – розовое с золотом - блондинка с такими же лучистыми глазами, как у Банни, провела первые четырнадцать лет жизни старшей дочери, разъезжая по разным «домам отдыха». А потом вдруг родилась Банни. Кейт не могла даже вообразить, как родителям пришла в голову эта затея. А может, они и не задумывались; может, просто поддались безрассудной страсти, что представить еще труднее. В любом случае, вторая беременность обострила – или вызвала – какой-то порок сердца Теа Баттисты, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Кейт и так всю жизнь почти не видела матери и потому перемен не ощутила, а Банни ее даже не помнила, хотя некоторые жесты девочки были знакомы до дрожи – скромный наклон подбородка, например, или очаровательная привычка покусывать самый кончик указательного пальца. Словно она следила за матерью еще из утробы. Тетушка Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Ох, Банни, честное слово, как гляну на тебя, сразу слезы наворачиваются. Ну вылитая покойная матушка!»
В свою очередь Кейт нисколько не походила на мать. Она уродилась смуглая, крупная и угловатая. С пальцем во рту она смотрелась бы по-дурацки, и никто никогда не назвал бы ее милой.
Одним словом, «ми-герра».
114 Qwerty
Едва ступив на порог дома, она отчетливо расслышала мужской голос.
– Банни, – строгим тоном позвала она.
– Здесь! – крикнула Банни в ответ.
Кейт бросила жакет на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване – копна золотистых кудрей, абсолютно невинное личико, блузка с открытым плечом, слишком легкая для этого времени года. Рядом сидел соседский мальчишка Минц.
Вот так сюрприз. Эдуард Минц был несколькими годами старше Банни, имел нездоровый внешний вид, а неровная серая щетина на его подбородке напоминала Кейт лишайник. Он окончил старшую школу два года назад, но в колледж не уехал. Его мать утверждала, что у него «этот японский недуг».
– Что еще за недуг? – как-то поинтересовалась Кейт, на что миссис Минц ответила:
– Тот, при котором молодежь запирается в четырех стенах и отказывается жить реальной жизнью.
За одним исключением – Эдуарда влекла не своя комната, а застекленная веранда, что просматривалась из окна столовой семьи Баттиста. Дни напролет он просиживал в шезлонге, обхватив колени руками, покуривая подозрительно маленькие сигаретки.
Что ж, ладно, по крайне мере речь не идет о романтическом увлечении – слабостью Банни были футболисты. Однако, правило есть правило, так что Кейт сказала:
– Банни, тебе ведь известно – когда ты одна дома, речи не может быть о развлечениях.
– Развлечениях?! – воскликнула Банни, изумленно округляя глаза, и подняла толстую тетрадь, которая лежала открытой у нее на коленях. – Я занимаюсь испанским!
– Неужели?
– Я просила папу, помнишь? Когда сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я попросила папу, и он согласился?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он совершенно точно не имел в виду какого-то обкуренного соседского мальчишку. Впрочем, этого Кейт не произнесла из вежливости. Взамен она обернулась к Эдуарду и спросила:
– Ты свободно владеешь испанским?
– Да, мэм. Я окончил пять семестров, – ответил он. Так и не поняв, было ли это «мэм» насмешливым или учтивым, она почувствовала раздражение – еще рано записывать ее в старухи.
– Иногда я даже думаю на испанском, – сказал он.
Это вызвало у Банни смешок. Банни хихикала по любому поводу.
– Он ведь уже научил меня многому?
Еще одной ее раздражающей привычкой было обращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт захотелось поддеть ее, поэтому в том же тоне она ответила:
– Меня в это время дома не было, так откуда мне знать?
– Чего? – произнес Эдуард, а Банни сказала:
– Можешь не обращать на нее внимания?
– У меня всегда было «пять» или «пять с минусом» по испанскому, – продолжил Эдуард, – кроме выпускного класса, но это все из-за стресса.
– И все же, – вновь начала Кейт, – Банни не разрешается принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
– Это унизительно! – воскликнула Банни.
– Вот незадача, – отрезала Кейт, выходя из комнаты. – Продолжайте, я буду поблизости.
За спиной она услышала бормотание Банни: «Стервозо».
«СтервозА», – поправил ее Эдуард наставительным тоном, и оба зашлись в сдавленном смехе.
Банни была далеко не так мила, как многие считали.
Кейт не вполне понимала, почему вообще Банни появилась на свет. Их мать – хрупкая, молчаливая, эффектная блондинка с такими же как у Банни выразительными глазами – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в так называемых «домах отдыха». А потом вдруг родилась Банни. Кейт с трудом могла себе представить, как родители могли посчитать эту идею хорошей. А может, все получилось неосознанно, может, это была случайная бездумная вспышка страсти. Но представить такое было еще труднее. Как бы то ни было, вторая беременность выявила какой-то порок сердца у Теа Баттисты, или, возможно, стала его причиной, и она умерла прежде, чем Банни исполнился год. Ее отсутствие, уже ставшее привычным, практически не внесло перемен в жизнь Кейт. А Банни и вовсе не помнила мать, хотя некоторые их жесты были до ужаса похожи – например, деланно-застенчивый наклон головы, и ее привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Возникало ощущение, что она научилась этому еще в чреве матери. Их тетушка Тельма, сестра Теа, всегда говорила:
– Ох, Банни, клянусь, не могу без слез смотреть на тебя. Ты ведь вылитая копия своей бедняжки матери!
Кейт же, напротив, была ни капли не похожа на мать – нескладная, смуглокожая, широкая в кости. Она бы выглядела нелепо, покусывая палец, и милой ее никто никогда не называл.
Кейт была стервозой.
115 Ritta
Едва открыв дверь, она услышала мужской – вне всякого сомнения – голос.
- Банни! – рявкнула она.
- Тута! – певуче откликнулась Банни.
Кейт швырнула куртку на скамью под вешалкой и вошла в гостиную. Бани, обрамленная воздушно-пенными золотистыми кудряшками, в кофточке с голыми плечами, слишком легкой для нынешней погоды, сидела на диване и невинно хлопала глазками; рядом с ней примостился соседский мальчишка Эдвард Минц.
Интересное кино. Эдвард, хлипкий молодой человек с блеклой кустистой бороденкой, напоминавшей Кейт лишайник, был на пару лет старше Банни. Он окончил школу два года назад, но в колледж, вопреки ожиданиям, так и не уехал – «всё из-за той японской заразы», как утверждала его мама.
- Какой заразы? – поинтересовалась Кейт невзначай.
- Той самой, - ответила миссис Минц, - из-за которой молодые люди запираются в спальнях и отказываются жить полной жизнью.
Однако Эдварда, по-видимому, прельстила не спальня, а застекленная терраса, что выходила прямо на окна столовой семьи Баттистов. На этой террасе он и просиживал день-деньской в шезлонге, обхватив колени и куря подозрительно крошечные сигареты.
Ладно, ничего страшного; по крайней мере, это не любовь. (Банни питала слабость к футболистам). Но правила есть правила.
- Банни, - сказала Кейт, - ты прекрасно знаешь, тебе запрещено принимать гостей и развлекаться, когда ты остаешься дома одна.
- Развлекаться! – изумленно возопила Банни, закатывая глаза. – Да у меня урок испанского! – Она схватила лежащий на коленях блокнот и потрясла им в воздухе.
- Неужели?
- Я просила папу, помнишь? Синьора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он сказал «хорошо»?
- Да, но…, - начала было Кейт и осеклась.
«Да, но он, конечно же, не имел в виду соседского мальчишку-укурка!» - хотелось ей заявить, но она тактично промолчала (дипломатия!) и повернулась к молодому человеку:
- Ты на самом деле свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, я учил испанский пять семестров, мэм, - отозвался он. Издевался он этим «мэм» или проявлял учтивость – трудно сказать, но Кейт все равно покоробило – рано ее в старухи-то записывать.
- Иногда я даже думаю по-испански, - добавил новоявленный репетитор.
Банни сдержанно хихикнула. Но Банни палец покажи – она захихикает.
- Он уже многому меня научил? - похвасталась она.
Эта раздражающая манера обращать повествовательные предложения в вопросительные также выводила Кейт из себя. В отместку она подкалывала Банни, притворяясь, что принимает ее вопрос за чистую монету. Вот и на этот раз не удержалась, съязвила:
- Откуда же мне знать, меня же с вами дома не было.
- Чего? – опешил Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – отмахнулась Банни.
- По испанскому я всегда получал только отличные оценки, - продолжал Эдвард, - кроме выпускного класса, но это не моя вина. У меня был стресс.
- Понятно. И все же Банни не разрешается принимать молодых людей, когда она дома одна.
- Это несправедливо! – завопила Банни.
- Ничего не попишешь, - пожала плечами Кейт. – Занимайтесь. Я – рядом.
И она вышла из комнаты.
- Ун кретино, - буркнула ей в спину Банни.
- Уна кретина-х, - выразительно хмыкнув, поправил ее Эдвард назидательным тоном.
Парочка затряслась в пароксизме еле сдерживаемого смеха.
Не такая уж Банни и прелесть, как думают все вокруг.
Вообще-то, существование Банни всегда оставалось для Кейт загадкой. Их мама – хрупкая молчаливая блондинка с волосами цвета «розовое золото» и с такими же, как и у Банни, лучезарными глазами все четырнадцать лет, сколько Кейт себя помнила, провела, кочуя из одного так называемого «места отдохновения» в другое. И вдруг – ни с того ни с сего – на свет появилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, как родители на подобное решились. А, может, ни на что они и не решались, а просто поддались умопомрачительной страсти. Хотя в это Кейт совершенно не верила. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттиста обнаружили порок сердца, или, что вполне вероятно, именно вторая беременность этот самый порок и вызвала, и Тея умерла, не дожив до первого дня рождения дочери. Впрочем, для Кейт мало что изменилось – мать она и так почти никогда не видела. А вот Банни ее даже и не помнила, хотя некоторыми чертами – остро вздернутым подбородком или, например, привычкой изящно покусывать кончик указательного пальца - повторяла ее столь явно, что окружающих охватывал мистический ужас. Похоже, в утробе Банни зря времени не теряла, и кропотливо изучала родительницу. Тетя Тельма, сестра Теи, не уставала повторять:
- О, Банни, Небо свидетель - гляжу на тебя, и слезы наворачиваются. Ты просто копия своей бедной мамочки!
Кейт же, напротив, ничем не походила на мать. Смуглая, ширококостная, неуклюжая. Вздумай она погрызть ногти, ее бы подняли на смех, и никто на всем белом свете никогда не называл ее «прелестью».
«Уна кретина» - вот она кто.
116 rookie-crookie
Из «Девочки с характером» (Энн Тайлер)
Едва она вошла в дом, как явственно раздался требовательный мужской голос:
— Банни!
— Я тут! – прокричала Банни в ответ.
Кейт бросила пиджак на скамейку в передней и прошла в гостиную. Банни сидела на диване – «сама невинность» с этими ее невесомыми золотистыми кудряшками, в совсем не по погоде легкой блузочке, открывающей плечи. По соседству примостился соседский мальчишка Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц – нездорового вида юнец с клочковатой белесой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник — был несколькими годами старше Банни. Он окончил школу два июня тому назад, но провалился с поступлением в колледж. Его мать утверждала, что у него «эта японская зараза». Кейт как-то поинтересовалась у миссис Минц, что это за зараза такая, на что та ей ответила: «Такая, из-за которой молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются жить дальше». Однако Эдвард казался прикованным не столько к свой спальне, сколько к шезлонгу на своей застекленной веранде, из которой хорошо просматривалось все, что происходит за окном столовой в доме Баттиста. Там он просиживал дни напролет, обнимая коленки и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Так, ладно: по крайней мере, возможность романтического увлечения исключена (Банни питала слабость к футболистам, Эдвард — явно не тот тип). И все же, правила есть правила:
— Банни, ты ведь знаешь, что не должна принимать гостей в отсутствие старших.
— Принимать гостей?! — воскликнула Банни, изумленно округлив глаза. На коленях у нее лежал открытый блокнот. — Я занимаюсь испанским!
— Да ну?
— Я же просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я попросила папу, а он сказал мне: «Хорошо»?
— Да, только… — начала было Кейт.
Да, только под репетитором папа точно не имел в виду придурочного соседа. Но Кейт не сказала этого вслух. (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— Вы, должно быть, исключительно сильны в испанском, Эдвард?
— Да, мэм. Я изучал его пять семестров, — сказал он. Кейт такое обращение озадачило: что это? Нахальство или почтение к возрасту? В любом случае, от «мэм» ее передернуло — она еще не настолько стара. Он продолжил:
— Иногда я даже думаю по-испански.
Банни захихикала. Банни хихикала постоянно, над всем подряд.
— Он уже многому меня научил? — произнесла она.
У Банни была дурацкая привычка превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось подкалывать ее, притворяясь, будто эти вопросы действительно требуют ответа:
— Вот уж не знаю, ведь меня с вами здесь не было, правда?
— Что? — переспросил Эдвард.
— Просто не обращай на нее внимания, — ответила ему Банни.
— По испанскому у меня всегда стояло «отлично» или «отлично с минусом», — не унимался Эдвард. — Кроме последнего учебного года, и это было не по моей вине. Я переживал кое-какое потрясение…
— Отлично, и все же Банни не позволено принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома, — отрезала Кейт.
— Это унизительно! — запротестовала Банни.
— Что поделать. Продолжайте. Я буду тут, поблизости, — сказала Кейт и вышла.
Удаляясь, она услышала, как Банни шепчет ей в спину: «Ун мегеро».
— «Уна мегер-А», — поправил Эдвард назидательным тоном.
И они оба скорчились от с трудом сдерживаемого смеха.
Банни на самом деле была далеко не такой милашкой, какой все ее считали.
У Кейт никогда до конца не укладывался в голове сам факт существования Банни. Их мать — хрупкая, безмолвная златовласка с такими же, как у Банни, будто звездочки-сноски, глазами — первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в разнообразных «курортно-оздоровительных заведениях» (так их называли). Затем, как-то сразу родилась Банни. Кейт было сложно представить, как родители могли счесть эту затею хорошей. Может, они и не и не думали об этом. Может, всему виной легкомысленная страсть. Но такое вообразить еще сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце Теи Баттисты или, возможно, стала его причиной, и та не дожила даже до первого дня рождения Банни. Уход матери для Кейт мало отличался от ее вечного прижизненного отсутствия. Банни же не помнила мать вовсе, но некоторые ее черты сверхъестественным образом напоминали Тею: например, притворно серьезная складка на подбородке или привычка очаровательно прикусывать кончик указательного пальца. Выглядело это так, словно она обучилась всему этому во чреве. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Банни, клянусь, глядя на тебя, мне хочется плакать. Ты же точная копия своей бедной мамы!»
Кейт наоборот была ни капельки не похожа на мать, — смуглая, ширококостная, неуклюжая; прикусывание указательного пальца в ее исполнении выглядело бы скорее как обгладывание, и никому бы в голову не пришло назвать ее милашкой.
Кейт была уна мегера.
117 sarda_pazza
Едва войдя в дом, Кейт отчетливо услышала мужской голос. «Банни!» – закричала она как можно строже.
«Я тут!» – певуче ответила Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни, внешне чистый ангел с копной золотистых кудряшек, сидела на диване. На ней была надета слишком легкая для этого времени года блузка с открытыми плечами; рядом с ней сидел соседский парень по фамилии Минц.
Вот так новость! Эдвард Минц, болезненный с виду молодой человек, был на несколько лет старше Банни; его редкая светлая бородка казалось Кейт похожей на лишайник. Он закончил школу два года назад, но в колледж так и не уехал; его мать утверждала, что Эдвард страдает от «этой японской болезни». «Что это за болезнь?» – спросила Кейт, а миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди не выходят из своих комнат и отказываются жить нормальной жизнью». Только вот Эдвард казался прикованным не к своей комнате, а к остекленной веранде, выходившей на окно столовой Баттиста: чуть ли не каждый день можно было видеть, как он сидит в шезлонге, обхватив колени, и курит подозрительно тонкие сигаретки.
Ну хорошо: по крайней мере, романом тут и не пахнет. (Банни питала слабость к футболистам.) И все-таки, правило есть правило, поэтому Кейт сказала: «Банни, ты же знаешь, что тебе не стоит принимать гостей, когда ты одна дома».
«Принимать гостей!» – вскричала Банни, округлив глаза в притворном удивлении. Она приподняла открытую тетрадь, которая лежала у нее на коленях: «Я учу испанский!».
– В самом деле?
– Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Мак-Джилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал «ладно»?
«Да, но . . .» – начала Кейт.
Да, но, конечно, он не имел в виду обкуренного соседского парня. Однако этого Кейт не сказала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к юноше и спросила: «А у тебя какие-то особые познания в испанском, Эдвард?».
«Да, мэм, я изучал его в течение пять семестров,» – ответил Эдвард. Кейт не знала, назвал ли он ее «мэм», чтобы показаться умнее, или всерьез. В любом случае, ей это не понравилось; не такой уж она была и старой. Он сказал: «Иногда я даже думаю на испанском».
Тут Банни хихикнула. Банни все время хихикала. «Он меня уже так многому научил?» – сказала она.
Была у Банни и такая раздражающая привычка: утвердительные предложения она произносила как вопросы. Кейт нравилось подкалывать ее, притворяясь, что она действительно воспринимает утверждения сестры как вопросы, поэтому она сказала: «Откуда мне знать, меня же не было дома».
Эдвард спросил: «Что?», а Банни ему ответила: «Просто не обращай на нее внимание?».
«По испанскому у меня во всех семестрах оценка «А» или «А с минусом», – сказал Эдвард, – кроме выпускного класса, но это уже не моя вина. Я находился в состоянии стресса».
«И все-таки, – сказала Кейт, – Банни не разрешается принимать мужчин, когда дома больше никого нет».
«О! Это унизительно!» – вскричала Банни.
«Не повезло тебе, – сказала Кейт. – Продолжайте; я буду неподалеку». И она вышла из комнаты.
За спиной она услышала шепот Банни: «Ун стерва».
«Уна стерва,» – Эдвард назидательно произнес слово с правильным испанским артиклем.
И они захлебнулись смехом.
Банни была совсем не такой милой, как все думали.
Кейт не могла взять в голову, как Банни вообще появилась на свет. Их мать—хрупкая, неброская блондинка с такими же большими глазами, как у Банни, —в первые четырнадцать лет жизни Кейт в основном пребывала в различных «санаториях», как их называли. И вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, почему ее родители сочли это хорошей идеей. Может быть, они ни о чем не думали; может быть, их охватила безумная страсть. Но это было еще сложнее себе представить. В любом случае, вторая беременность выявила некий дефект в сердце Теа Баттиста, или, возможно, стала его причиной, и она умерла, когда Банни не было еще и года. Для Кейт мало что изменилось: за свою жизнь она свыклась с отсутствием матери. А Банни мать даже не помнила, хотя странным образом напоминала её некоторыми своими жестами: застенчиво опуская подбородок, например, или мило покусывая самый кончик указательного пальца. Казалось, будто она изучала мать, находясь в ее матке. Их тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются на глаза, когда я тебя вижу. Ты просто копия своей бедной мамы!».
А Кейт была совсем не похожа на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Грызя палец, она выглядела бы смешно, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была стервой.
118 Satakora
Едва войдя в дом, она услышала отчетливый мужской голос.
- Банни! – строго позвала она.
- Я здесь! - звонко отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване в кофте, обнажающей плечи, надетой явно не по сезону, а пышные золотистые кудри спадали на ее невинное личико. Минц, соседский парень, сидел рядом с ней.
Какая неожиданность. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Выглядел он в целом неважно, а неоднородные пучки светлой щетины на его подбородке и вовсе напоминали Кейт лишай. Он окончил школу два года назад, но завалил вступительные в колледж; его мать заявила, что у него “тот самый японский недуг”. - “Что еще за недуг?" - спросила Кейт, - "Это когда молодежь запирается в своих комнатах и не желает что-либо делать в этой жизни", – пояснила миссис Минц. Разница была только в том, что Эдвард засел не в своей комнате, а на застекленной веранде, выходящей фасадом на окна гостиной дома семьи Батисты, и день за днем он сидел в шезлонге, обхватив ноги, и покуривая подозрительно тонкие сигареты.
Так, ладно, по крайней мере, у них точно не роман. Банни сходила с ума от мужчин со спортивным телосложением. Оценив ситуацию, Кейт строго сказала:
- Банни, ты в курсе, что ты не можешь прохлаждаться, когда пожелаешь?
- Прохлаждаться? – Банни изумленно уставилась на Кейт. На ее коленях лежала раскрытая тетрадь, – Да у меня урок испанского!
- Правда?
- Я же спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я попросила папу помочь мне в этом, и он сказал: “хорошо!”
- Да, но… - начала Кейт.
«Да, но он явно не имел в виду дубоголового соседского мальчишку», – подумала про себя Кейт, но вслух произнесла:
- Вы свободно говорите на испанском, Эдвард?
- Да, мадам! Я изучал испанский в течение пяти семестров! - сказал он. Кейт не поняла, на полном серьезе он назвал ее «мадам» или с издевкой. В любом случае это звучало неприятно: до «мадам» ей было еще далеко. - Я иногда даже думаю на испанском, – продолжал Эдвард.
Банни захихикала. Ее вообще смешило все без исключения.
– Он уже многому смог меня научить! – сказала она.
Кейт иногда включала зануду и утверждение воспринимала как вопрос. Она любила подшучивать над Банни, притворяясь, будто та на самом деле о чем-то ее спрашивает:
- Не знаю, меня же не было с вами дома все это время.
- Чего? – не понял Эдвард.
- Не слушай ее, - сказала Банни.
- Между прочим, у меня по испанскому в каждом семестре было пять или пять с минусом, – возмутился Эдвард, - кроме последнего курса, но я в этом не виноват, в тот период я боролся со стрессом.
- Который видимо он у тебя до сих пор, – сказала Кейт, - Банни не разрешено принимать у себя молодых людей, когда дома нет никого из взрослых.
- Это унизительно! – всхлипнула Банни.
- Не повезло тебе, - сказала Кейт. – Продолжайте, я буду неподалеку. – И она вышла.
- Ун стервозо! - прошипела ей Банни вдогонку.
- Уна стервозина, - педагогично поправил ее Эдвард.
Они зашлись в приступе смеха.
Банни была далеко не такой милой, какой ее считали окружающие.
Кейт так и не поняла, при каких обстоятельствах Банни появилась на свет. На протяжении первых 14 лет жизни Кейт, их мать, хрупкая привлекательная блондинка, с бездонными, как у Банни, глазами, только и делала, что посещала различные, как она говорила, «базы отдыха». А потом вдруг внезапно родилась Банни. Кейт недоумевала, почему ее родители посчитали это нормальным. А может, они и не считали. Может у них это вообще случилось в порыве нахлынувшей страсти. Но в это верилось с еще большим трудом. Как бы то ни было, из-за второй беременности у Теи Батисты обнаружился порок сердца, что видимо и привело к сердечной недостаточности, и она умерла еще до первого дня рождения Банни. Для Кейт почти ничего не изменилось: она и так всю свою жизнь провела в одиночестве. А Банни и вовсе не помнила свою мать, но, не смотря на это, некоторые их жесты были удивительным образом схожи – к примеру, застенчивое потирание подбородка или привычка аккуратно обкусывать кончик ногтя на указательном пальце. Выглядело это так, будто бы Банни изучала привычки своей матери, находясь еще в утробе. Сестра Теи, тетя Тельма, всегда восклицала: Банни, дорогая, у меня слезы наворачиваются на глаза: как же ты похожа на свою несчастную мать!
Кейт же никаким образом не была похожа на свою мать. Она была смуглой, коренастой и совершенно нескладной. Грызя свои ногти, она выглядела бы нелепо, а милой ее вообще никто и никогда не называл.
Кейт была той еще стервозиной.
119 SayShe
Едва она вошла в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - строго позвала она.
- Я здесь! - пропела Банни.
Кэйт бросила пиджак на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в золотых кудрях и с самым невинным лицом, блуза, легкая не по сезону, оголяла плечи. Соседский мальчик из семьи Минцев сидел рядом.
Дело принимало новый оборот. Эдвард Минц, болезненного вида молодой человек, был на несколько лет старше Банни. Его светлая клокастая растительность на подбородке напоминала Кейт лишай. Уже два лета прошло, как он окончил школу и не смог уехать в колледж. Его мать винила во всем «эту японскую болезнь».
- Что за болезнь? - спросила Кэйт, а миссис Минц ответила:
- Болезнь, от которой молодые люди закрываются в своих спальнях и отказываются заниматься своими жизнями.
Только вот Эдвард был привязан скорее не к своей спальне, а к застекленной веранде, выходящей на окна столовой Баттистов. День за днем можно было наблюдать, как он сидит там, обняв колени, и курит до неприличия тонкие сигареты.
Ну что же, по крайней мере влюбленность можно исключить (Банни питала особую слабость к спортивным парням). Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты ведь знаешь, тебе нельзя принимать гостей, когда ты одна.
- Гости! - вскрикнула Банни, удивленно округляя глаза. - У меня урок испанского!
- Серьезно?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен учитель? Я спросила папу, и он одобрил?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он точно не имел ввиду придурковатого соседского мальчика. Как бы то ни было, Кэйт свою мысль не озвучила. (Приличия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Вы правда хороши в испанском, Эдвард?
- Да, мэ-эм. Я отучился пять семестров, - ответил он. Она не поняла, было ли это «мэ-эм» сказано всерьез или как издевка. В любом случае, это раздражало. Ей еще не так много лет. Он добавил:
- Иногда я даже думаю по-испански.
После этих слов Банни хихикнула. Банни хихикала над всем.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
Еще одна раздражающая привычка Банни - превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт нравилось подтрунивать над Банни, притворяясь, что она действительно поняла это как вопрос, поэтому Кейт ответила:
- Я не могу этого знать, так ведь? Потому что меня тут не было.
Эдвард спросил:
- Что?
А Банни ответила:
- Просто не будем обращать внимания?
- Каждый семестр я получал за испанский пять или пять с минусом, - сказал Эдвард. - За исключением последнего года, и то не по моей вине. Это все стресс.
- И все же, - сказала Кейт, - Банни запрещено впускать в дом мужчин, когда она одна.
- О! Какое оскорбление! - вскрикнула Банни.
- Вот несчастье, - сдалась Кейт. - Занимайтесь, я буду поблизости.
И демонстративно вышла из комнаты.
Она услышала, как Банни за ее спиной прошептала:
- Ун стерво.
- Уна стерв-А, - наставительно поправил Эдвард.
Оба захихикали.
Банни и в половину не была такой милой, какой ее видели люди.
Кейт никогда до конца не понимала, почему Банни вообще появилась. Их мама — хрупкая, болезненная блондинка с золотисто-розовым отливом волос и глазами, широко раскрытыми, как у Банни, - первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, перемещаясь из дома в, так называемые, «дома отдыха» и обратно. Потом неожиданно родилась Банни. Кейт было сложно представить, как родители пришли к выводу, что это хорошая идея. А может, это не их решение, возможно, это был плод бездумной страсти. Но такое представить было еще сложнее. Так или иначе, вторая беременность обнажила сердечное недомогание Теи Баттисты, или, возможно, стала его причиной. Мама умерла до первого дня рождения Банни. Ее уход вряд ли что-то изменил в жизни Кейт. Банни же совсем не помнила мать, хотя имела до жути похожие повадки: например, скромно опускать подбородок или изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Складывалось впечатление, будто она изучала маму прямо из утробы. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда повторяла:
- Ах, Банни, клянусь, глядя на тебя, невозможно сдержать слез. Разве ты не копия своей бедной матери!
Кейт, в свою очередь, совсем не была похожа на мать. Смуглая, коренастая, неуклюжая. Она выглядела бы нелепо с пальцем во рту. Никто никогда не называл ее милой.
Она была уна стрева.
120 Schatten
Едва переступив порог дома, она услышала отчетливый мужской голос.
- Банни, - позвала она самым жестким тоном, на который была способна.
- Я здесь! - пропела Банни в ответ.
Швырнув куртку на сиденье в холле, Кейт прошла в гостиную. Банни сидела на диване. Воздушные золотистые кудряшки, невинное личико, легкая не по сезону блузка, сползшая с одного плеча. Рядом с ней - соседский паренек Минц.
Вот это было неожиданностью. Эдвард Минц - молодой человек несколько старше Банни, имел болезненный вид и неровно выбритую линялую бородку, по мнению Кейт, больше похожую на лишай. Два года назад он закончил среднюю школу, но так и не смог перейти в колледж; его мать утверждала, что он "подцепил эту японскую болезнь". Кейт тогда спросила ее, что это за болезнь. "Молодежь закрывается в спальне и видеть не желает белый свет!" - объяснила миссис Минц. Эдвард, впрочем, не запирался в спальне, а просиживал день за днем на застекленной веранде, выходившей на окно столовой семейства Баттиста. Обычно там и можно было его увидеть - обняв колени, он сидел в шезлонге и курил подозрительно тоненькие сигареты.
Ну что ж, по крайней мере, романом тут не пахло (слабостью Банни были футбольные качки). Однако правила есть правила.
- Банни, ты ведь прекрасно знаешь, что не следует принимать гостей в одиночку, - сказала Кейт.
- Гостей? - Банни округлила глаза. Кейт заметила у нее на коленях тетрадь на пружине. - Мы занимаемся испанским!
- Неужели?
- Помнишь, я как-то спрашивала папу? Сеньора МакГилликади еще говорила, что мне нужен репетитор, и я спросила папу, и он сказал "хорошо", помнишь?
- Да, но...
Да, но вряд ли он предполагал, что "репетитор" - придурковатый соседский юнец. Вслух, конечно, Кейт этого не сказала из дипломатических соображений. Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Вы так хорошо говорите по-испански?
- Да, мэм, учил два с половиной года, - ответил тот.
"Мэм"? Это он серьезно или умничает? В любом случае, Кейт это рассердило - она явно не настолько стара, чтобы зваться "мэм".
- Знаете, иногда я даже думаю по-испански, - продолжал Эдвард.
Банни, никогда не упускавшая случая похихикать, издала смешок.
- Он уже столькому меня научил? - произнесла она вопросительным тоном.
За эту дурацкую привычку превращать нейтральные предложения в вопросы Кейт любила подразнить ее, отвечая на них.
- Откуда же мне знать, меня ведь не было все это время.
- А? - не понял Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? - шепнула Банни.
- За все семестры я получал по испанскому одни пятерки, ну или пятерки с минусом, - стал рассказывать Эдвард. - За исключением только последнего года. Но я не виноват, сказался стресс.
- Понятно. И все же Банни не разрешается приглашать мужчин, когда никого нет дома.
- Да это же унизительно! - вознегодовала Банни.
- Ничем не могу помочь. Ну продолжайте, я буду поблизости, - и Кейт вышла из комнаты. Краем уха она услышала, как Банни пробурчала ей вслед "Un bitcho".
- Una bitch-AH*, - поправил ее Эдвард менторским тоном. Оба прыснули. В действительности Банни была вовсе не такой милашкой, какой представлялась окружающим.
Кейт никогда не могла понять, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать была хрупкой, тихой женщиной со светлыми, чуть розоватыми волосами и такими же, как у Банни, глазами-звездочками. Первые четырнадцать лет жизни Кейт она постоянно посещала различные "заведения для отдыха", как она их называла. А затем родилась Банни. Кейт и представить себе не могла, как родителям пришла в голову такая мысль. Может, конечно, такая мысль им вовсе не приходила, а все дело было в бездумной страсти, но этот вариант казался еще маловероятнее. Так или иначе, во время второй беременности у Теи Батиста обнаружились проблемы с сердцем (либо, что возможно, появились именно из-за нее), и не исполнилось Банни и года, как мать умерла. По сути для Кейт мало что переменилось - Теи все равно никогда не было дома. Банни же, не помнившая матери, тем не менее поразительно ее напоминала - от манеры скромно опускать подбородок до привычки мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, она изучала мать в мельчайших деталях, еще будучи в ее животе. Их тетя Тельма, сестра Теи, частенько повторяла: " Банни, детка, ты прямо-таки живая копия своей бедняжки матери! Просто слезы наворачиваются!"
Кейт же была полной противоположно стью матери - смуглая, крепко сложенная и неуклюжая. Вздумай она грызть палец на виду у всех, это выглядело бы смехотворно. Никому и никогда не пришло бы в голову назвать ее милой.
Кейт была una bitcha.
*Una bitcha - груб тварь
121 shushulyator
Не успела она войти в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! – позвала она как можно строже.
- Я тут! – откликнулась Банни.
Кейт бросила куртку на банкетку в прихожей и вошла в гостиную. На диване сидела Банни: детские невинные глаза в пене золотых кудряшек и - не по-детски открытая блузка, слишком уж легкая для этого времени года. А рядом с ней сидел сын Минцев из соседнего дома.
Это было что-то новенькое. На несколько лет старше Банни, Эдвард Минц был болезненного вида молодым человеком с бледной клочковатой растительностью на подбородке, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил школу в июне позапрошлого года, но так и не уехал в колледж. Его мать утверждала, что он подхватил «эту японскую болезнь». Кейт раньше не слышала про такую, и миссис Минц объяснила ей: «Это болезнь, которая лишает подростков желания выходить из своей комнаты и заниматься своей жизнью». Вот только Эдвард, видимо, выбрал местом своего заточения не комнату, а застекленную террасу, выходившую на дом Батиста. Через окно их столовой можно было изо дня в день наблюдать, как он сидит в шезлонге, обхватив руками колени, и курит подозрительно маленькие сигареты.
Ну, уже хорошо: по крайней мере, романтика тут не грозит (слабостью Банни были футболисты). Тем не менее, правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты знаешь, что тебе не разрешено принимать гостей, когда ты одна дома.
- Принимать гостей?! – воскликнула Банни, ошеломленно округлив глаза. Она подняла толстую тетрадь, которая лежала раскрытой у нее на коленях. – У нас урок испанского!
- Урок испанского?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГиликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он разрешил?
- Да, но… - начала было Кейт.
«Да, но он точно не предполагал, что это будет какой-то соседский наркоман». Однако Кейт не произнесла этого вслух – здесь требовалась более тонкая игра. Она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мадам, я учил его 5 семестров, – сказал он.
Она не могла определить, было ли это «мадам» насмешкой, или он так к ней обратился на полном серьезе. Это раздражало в любом случае – она не была настолько старой. Он продолжил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
В ответ Банни хихикнула. Банни хихикала по поводу и без.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одной дурацкой привычкой Банни было произносить любую фразу с вопросительной интонацией. Кейт любила дразнить ее, делая вид, что она действительно приняла ее слова за вопрос, поэтому она сказала:
- Откуда мне знать, меня же здесь не было?
- Что? – не понял Эдвард.
Банни ответила:
- Не обращай внимания?
- У меня была пятерка или пятерка с минусом за каждый семестр, - сказал Эдвард. – Кроме выпускного класса, но это была не моя вина. Я переживал кое-какой стресс.
- Хорошо, но, тем не менее, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей, когда взрослых нет дома.
- О-оо! Ты меня позоришь! – воскликнула Банни.
- Такая твоя доля, - ответила Кейт. – Продолжайте. Я буду неподалеку.
И она вышла.
Из-за спины до нее донесся шепот Банни: «Ун сука».
- УнА сука, - поправил ее Эдвард наставительным тоном.
Они приглушенно засмеялись.
Банни и близко не была той милашкой, какой ее считали окружающие.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать - тихая хрупкая блондинка с розово-золотистым отливом в волосах и с такими же, как у Банни, глазами-звездочками – провела все первые четырнадцать лет жизни Кейт, поправляя свое здоровье то в одном «доме отдыха», то в другом. А потом, как гром среди ясного неба, родилась Банни. Кейт было сложно представить, каким образом родители пришли к этому решению. Возможно, они и не приходили, возможно, это был случай безумной страсти. Но этот вариант был еще более невероятным. Так или иначе, вторая беременность выявила какой-то дефект в сердце Теи Батиста, а может быть, и вызвала этот дефект, и она не дожила до первого дня рождения Банни. Кейт практически не почувствовала перемены – за свою жизнь она привыкла к постоянному отсутствию Теи. А Банни даже не помнила мать, хотя в некоторых своих привычках она словно копировала ее – застенчиво прижимая к шее подбородок или изящно покусывая кончик указательного пальца. Было трудно отделаться от мысли, что Банни изучала их мать из утробы. Их тетя Тельма, сестра Теи, постоянно говорила:
- Ох, Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я вижу тебя. До чего же ты похожа на свою бедную мать!
У Кейт, напротив, с матерью не было ничего общего. Она была смуглой, крупной и нескладной. Если бы она вздумала грызть свой палец, вышло бы нелепо, и ни разу в жизни ее не называли милашкой.
Кейт была «уна сука».
122 sledge
Строптивая девчонка
(отрывок из произведения Энн Тайлер «Строптивая девчонка»)
Едва переступив порог дома, она услышала четкий мужской голос. Она позвала как можно более строго:
- Банни?
- Здесь я! – прокричала Банни.
Оставив куртку на скамейке, Кейт прошла из холла в гостиную. На диване восседала Банни с игривыми золотистыми кудрями и с выражением лица как у «невинной овечки». На ней была легкая кофточка с открытыми плечами – совсем не по сезону. Рядом сидел соседский паренек по фамилии Минц.
Что-то новенькое, подумала Кейт. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни и вид имел нездоровый. Плешины в его бежевой бороденке напоминали лишай. Этот молодой человек в позапрошлом году окончил среднюю школу, но не смог пойти в колледж. Его мама рассказала, что у него «та японская болезнь».
- Что это за болезнь? – спросила тогда Кейт, и миссис Минц ответила:
- Когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются идти дальше по дороге жизни.
Это было похоже на правду, хотя Эдвард выбрал себе пристанище не в комнате, а на застекленной веранде – напротив окна столовой в доме Баттистов. День за днем он просиживал в шезлонге, поджав колени, и настороженно курил маленькие сигареты.
По крайней мере, это не свидание – так решила Кейт, потому что Банни больше питала слабость к футболистам. Но правило это всё-таки правило, и поэтому Кейт сказала:
- Банни, тебе ведь запретили устраивать вечеринки, когда ты дома одна.
- Какие вечеринки?! – воскликнула Банни в недоумении, округлив глаза. Она показала блокнот, лежавший у нее на коленях:
- Я учу испанский!
- Вот как?
- Я спрашивала у святого отца, помнишь? Сеньора Макгилликадди посоветовала найти учителя, и он сказал, что это отличная идея.
-Да, но… - начала было Кейт, но не договорила.
Святой отец конечно же имел в виду не какого-то сомнительного соседского пацана. Кейт этого не произнесла по соображениям дипломатичности. Вместо этого, она обратилась к Эдварду с вопросом:
- Ты очень хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм. Два с половиной года учил. – ответил тот. Кейт не поняла, всерьез ли он назвал ее «мэм» или это была насмешка. Так или иначе, звучало это неприятно. Ведь она была еще не настолько старой. Он прибавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула – она хихикала по любому поводу.
- Он уже многому меня научил? – спросила она.
У нее была еще одна нудная привычка: произносить утвердительные фразы вопросительным тоном. Кейт в таких случаях обычно дразнила сестру, притворяясь, будто думает, что это действительно вопросы. Она ответила:
- Откуда же мне знать? Меня ведь не было дома. Хотелось бы узнать.
- Что? – не понял Эдвард.
- Просто не обращаешь внимания? – сказала ему Банни вопросительно.
- В школе у меня по испанскому всегда было «отлично», иногда с минусом, – сказал Эдвард, - Не считая последнего года. И то, это не моя вина – я испытал сильный стресс.
- Что ж, тем не менее, - сказала Кейт, - Банни не разрешается приглашать в гости мальчиков, когда дома нет взрослых.
- Ох, это позор! – возопила Банни.
- Такова судьба, - сказала Кейт твердо. – Можете продолжать. Я буду неподалеку.
И вышла из комнаты. Банни прошептала ей вслед: «Idiota». Эдвард наставительным тоном поправил ее: «La Idiota». Оба они прыснули, давясь от смеха.
Люди думали, что Банни очень милая девочка, не подозревая, насколько они ошибаются.
Кейт не вполне понимала, как Банни вообще могла появиться на свет. Мать их была глуховата и имела слабое здоровье. Она была блондинкой с розово-золотистого оттенка волосами, с глазами, как у Банни – похожими на звездочки. Она регулярно пребывала в так называемых «домах отдыха». Потом, когда Кейт исполнилось уже четырнадцать, вдруг родилась Банни. И Кейт не могла взять в толк, как ее родители додумались до такого. Может быть, они вообще ни о чем не думали, предаваясь сиюминутной страсти. Но последнее представить себе было еще труднее.
Так или иначе, вторая беременность обнаружила у Теи Баттиста порок сердца, или, возможно, стала его причиной. Тея ушла из жизни, когда Банни еще не исполнилось и года.
Жизнь Кейт после этого переменилась не очень сильно, потому что девушка и так не была избалована вниманием. Что касается Банни, то та даже не помнила матери, однако некоторыми чертами поразительно была на нее похожа. Например, маленькой складкой на подбородке, а также привычкой мило покусывать кончик указательного пальца. Словно переняла эти черты, находясь еще в материнской утробе. Их тетушка по имени Тельма, сестра Теи, говаривала: «Ох, Банни, клянусь Богом, мне хочется плакать, когда я смотрю на тебя. Ты просто копия своей бедной мамы».
Что же касается Кейт, то она была совсем другая: смуглая, кряжистая и неуклюжая. Если бы она кусала свой палец, это выглядело бы смешно. Никто никогда не называл ее милой.
Кейт была La Idiota.
123 SLN
Энн Тайлер
Строптивица (Vinegar Girl)
Кейт услышала отчётливый мужской голос, едва переступив порог дома.
– Банни! – со всей строгостью в голосе крикнула она.
– Я здесь! – жизнерадостно отозвалась сестра.
Кейт бросила куртку на скамейке в холле и поспешила в гостиную. Банни сидела на диване. Настоящая зайка(1): пушистые золотые локоны, мордашка вся такая невинная. А блузочка-то без рукавов, не по сезону лёгкая. И соседский парень сидит рядышком. По-соседски.
Это что-то новенькое! Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Сын соседей, молодой человек нездорового вида с полоской блёклой растительности на подбородке, которая своей разнопёрой окраской напоминала Кейт лишайник. В позапрошлом июне он закончил среднюю школу, но в колледж не поступил. Миссис Минц как-то высказалась, что у сына «та самая японская болезнь», а на вопрос Кейт, что это такое, пояснила: «Это когда мОлодежь лежит дома на кровати, а жизнь тем временем – тю-тю!» Тут она попала в точку – разве что лежал Эдвард не на кровати, а в шезлонге на застеклённой веранде. Из окна столовой своего дома Кейт часто видела, как он проводил там целые дни, обхватив колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Что ж, по крайней мере романтические отношения нам не грозят. (Слабостью Банни были футболисты). Но тем не менее, правила есть правила, и нужно о них напомнить.
– Банни, тебе известно, что ты не имеешь право принимать гостей по собственной инициативе.
– Гостей? – Банни непонимающе округлила глазки и приподняла с колен блокнот на спирали. – У меня урок испанского!
– Урок испанского?
– Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы, и он ответил, что согласен.
– Да, но…
Да, но он определённо имел в виду не какого-то наркошу из соседнего дома. Об этом Кейт, само собой, дипломатично промолчала, но зашла с другой стороны.
– Эдвард, так ты свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм, я изучал язык пять семестров.
«Мэм»? Это сказано всерьёз или он совсем обнаглел? В любом случае досадно, она ведь ещё не в том возрасте. Эдвард между тем продолжил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Она вообще хихикала по любому поводу.
– Он меня уже многому научил?
Ещё одна несносная привычка Банни – превращать утверждения в вопросы. Порой забавно было передразнивать сестру, делая вид, что её интонация принята за чистую монету. Что ж, если это вопрос, то вот вам ответ.
– Откуда мне знать, чем вы занимались в моё отсутствие.
– Как чем? – переспросил Эдвард.
– Просто игнорируем её? – предложила Банни.
– Я учился во всех семестрах на хорошо и отлично, кроме последнего года. Но тут я не виноват. В выпускном классе у меня были такие нагрузки!
– Ещё раз повторяю, Банни не разрешается приглашать к себе лиц мужского пола, если она дома одна.
– Это унизительно! – воскликнула Банни.
– Ах, ты моя бедненькая. Можешь продолжать. А я буду рядом.
Кейт направилась к выходу из гостиной, успев услышать, как Банни шёпотом огрызнулась ей в спину:
– Ун сцуко!
– УнА сцукА, – поправил Эдвард назидательным тоном, и оба почти беззвучно скорчились от смеха.
Зайка была не такой уж лапочкой, какой её считали.
Кейт так никогда до конца не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Мама была хрупкой молчаливой блондинкой с глазами-бусинками точь-в-точь как у Банни, и в первые четырнадцать лет жизни старшей дочери только и делала, что высчитывала и сверяла по календарю начало очередных «радостных дней». А потом неожиданно родилась Банни. Кейт с трудом могла вообразить, как её родителям пришла в голову сама мысль о втором ребёнке. Возможно, они ничего и не планировали, и всё произошло в порыве безумной страсти. Но вообразить подобное было ещё труднее. Как бы то ни было, во время второй беременности у мамы обнаружили заболевание сердца (а возможно, беременность стала его причиной), и Теа Баттиста умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт мало что изменилось с уходом матери – настолько незаметным было присутствие Теа в её жизни. А Банни её и совсем не помнила, тем не менее во многих жестах сестры обнаруживалось пугающее сходство с материнскими – например, она так же с наигранной серьёзностью вытягивала вперёд шею или завлекательно покусывала самый кончик указательного пальца. Как будто она изучила свою мать ещё в утробе. Тельма, мамина сестра, постоянно причитала: «Господи, Заинька, как посмотрю на тебя, не могу удержаться от слёз. Ну просто копия своей бедной мамочки!»
А вот Кейт, темноволосая, с нескладной ширококостной фигурой, нисколько не походила на Теа. Кейт, кусающая палец – нелепее картины не придумать! Никто и никогда такую не назовёт лапочкой.
«Уна сцука», вот кто она.
(1) Банни, собственно, так и переводится – зайка. Но, уважаемые читатели, вы знаете, что действие происходит в англоязычной стране, поэтому героиня не может носить _имя_ Зайка, и в переводе она останется Банни. Что, конечно же, не помешает нам иногда вслед за близкими девушки называть её таким милым _домашним именем_ – Зайка. (прим. перев.)
124 Sol
Девушка с характером
Энн Тайлер
Едва Кейт вошла в дом, как услышала отчетливый мужской голос.
— Банни, — строго позвала она
— Я здесь, — пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. На Банни была не по сезону легкая блузка. Воздушные золотые кудри спадали на открытые плечи. Она сидела на диване с невинным личиком, а рядом расположился соседский парень.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был нездорового вида юноша со светлой клочковатой бородкой, которая напоминала Кейт лишай. Он уже два года как закончил школу, но так и не поступил в колледж. Мать юноши утверждала, что у него «японская зараза». «Что за зараза такая?» — как-то раз спросила Кейт, и миссис Минц ответила, что «это когда молодежь запирается у себя в комнате и носа на улицу не кажет». Вот только Эдварду куда больше по душе была не своя комната, а застекленная веранда, на которую выходили окна столовой дома семьи Баттиста. День за днем он просиживал на кушетке, обхватив колени, и курил подозрительно короткие сигареты.
Ну, хорошо уже, что здесь не пахнет романом. (Не ее тип. Банни питала слабость к футболистам). Но Кейт все равно решила напомнить о правилах.
— Банни, ты же знаешь, тебе нельзя никого водить в дом, когда ты одна.
— Водить в дом? — Банни округлила глаза от изумления. Она подхватила с колен раскрытую тетрадь на пружине и протянула сестре. — Я занимаюсь испанским.
— Вот как?
— Я спрашивала _papá_, помнишь? _Señora_ Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? А я спросила _papá_, и он согласился?
— Да, но… — начала Кейт.
Да, но он определенно не имел в виду какого-то соседского наркошу. Однако вслух Кейт так не сказала. (Вежливость). Вместо этого она повернулась к Эдварду.
— Эдвард, а ты, значит, разбираешься в испанском?
— Да, мадам. Я учил его пять семестров. — Кейт не поняла, всерьез ли он назвал он ее «мадам» или с издевкой. В любом случае, от такого обращения ее покоробило. Она была не настолько старше. Эдвард же продолжал, — Иногда я даже думаю на испанском.
Банни захихикала. Банни хихикала надо всем подряд.
— Он уже столькому меня научил? — Еще одна раздражающая привычка. Банни произносила утвердительные предложения вопросительным тоном.
— Меня же не было дома, верно? Откуда мне знать? — Кейт нравилось подтрунивать над сестрой, и иногда она притворялась, будто действительно думает, что это вопросы.
— Что? — не понял Эдвард.
— Просто не обращай на нее внимания? — отозвалась Банни.
— Я не получал оценок ниже пяти с минусом за семестр, — продолжил Эдвард. — Если только не считать выпускной год. И то, я не виноват. Тогда много всего навалилось.
— И все же, — перебила Кейт, — Банни запрещено встречаться с парнями, если дома никого нет.
— Ты меня позоришь! — воскликнула Банни.
— Ничего, переживешь, — отрезала Кейт. — Занимайтесь дальше. Я буду рядом.
Она вышла из комнаты.
— _Un_ _stervo_, — пробормотала Банни ей вслед.
— _Una_ _stervA_, — поправил Эдвард поучительным тоном.
И они оба сдавленно загоготали.
Банни была вовсе не такой милой, как о ней думали.
Кейт вообще не понимала, как Банни появилась на свет. Их мать — хрупкая, неприметная женщина с волосами цвета розового золота и с такими же как у Банни блестящими глазами-звездочками — провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в разных «пансионатах», как их тогда называли. А потом, внезапно, родилась Банни. Кейт не представляла, с чего вдруг родители решили, что это хорошая мысль. Может быть они и не решали. Может быть все случилось в порыве безумной страсти. Но такое представить было еще труднее. В любом случае, вторая беременность выявила проблемы с сердцем или, возможно, послужила причиной этих проблем. Тея Баттиста не дожила и до первого дня рождения младшей дочери. Для Кейт, которая за свою недолгую жизнь уже привыкла к отсутствию матери, едва ли что-то поменялось. Банни же и вовсе не помнила Тею. Тем не менее, она копировала некоторые жесты матери с пугающей точностью. Например, она так же чопорно поджимала подбородок или мило покусывала кончик указательного пальца. Казалось, Банни переняла привычки, еще будучи в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, постоянно твердила: «Ох, Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются всякий раз, как я тебя вижу. Ты просто копия своей бедной матери».
Кейт же, напротив, и близко не походила на Тею. Она была нескладной. Смуглая кожа, широкая кость. Если бы она вдруг начала грызть палец, это бы смотрелось нелепо. И никто никогда не звал ее милой.
Кейт была _una_ _sterva_.
125 sottovoce
Отрывок из “Уксусной девушки” Энн Тайлер.
Едва переступив порог, она отчетливо услышала мужской голос. “Банни”, — позвала она, собрав в голосе всю возможную строгость.
— Здесь! — пропела Банни.
Кейт бросила жакет на скамью в коридоре и зашла в гостиную. Банни сидела на диване — взбитые золотистые локоны, лицо — сама невинность, не по сезону легкая блузка приоткрывает плечо, а рядом устроился соседский отпрыск Минц.
Это что-то новенькое. Будучи на несколько лет старше Банни, Эдвард Минц имел нездоровый вид, а его бесцветная бородка, пробивавшаяся клоками, напоминала Кейт лишайник. В позапрошлом июне он закончил школу, но не поступил в колледж - его мать утверждала, что он страдает “той японской болезнью”. “Что еще за болезнь такая?” — поинтересовалась Кейт, и мисс Минц пояснила: “Это когда молодые люди запираются у себя в спальне и не желают брать жизнь в свои руки”. Эдвард, однако, выбрал для своего добровольного заточения не спальню, а застекленную террасу, выходящую на окна столовой Баттиста — оттуда часто можно было видеть, как он сидит на шезлонге, обхватив руками колени, и курит подозрительно крохотные сигареты.
Ну и ладно, по крайней мере, любовной связи можно было не опасаться. (Слабостью Банни были молодые люди с внешностью футболистов.) Однако правило есть правило, и Кейт заметила: “Банни, тебе не положено развлекаться, когда ты остаешься одна”.
— Развлекаться?! — воскликнула Банни, недоуменно округлив глаза. Она демонстративно приподняла блокнот на спирали, что лежал раскрытым у нее на коленях. — Я занимаюсь испанским!
— Да ладно?
— Я говорила с папой, помнишь? Сеньора МакГилликадди решила, что мне нужен репетитор, я попросила папу, и он согласился?
— Да, но… — начала Кейт.
Да, но он явно не представлял в этой роли странного соседского сынка, любителя покурить травку. Однако, Кейт не произнесла этого вслух. (Дипломатия.) Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
— Ты хорошо говоришь на испанском, Эдвард?
— Да, мэм, я изучал его два с половиной года.
Кейт не поняла, произнес ли он “мэм” всерьез или с издевкой. В любом случае, она испытала раздражение — не такой уж она была и старой! Эдвард продолжил:
— Иногда я даже думаю на испанском.
Банни издала ответный смешок. Хихикала она по любому поводу.
— Он уже так многому меня научил?
Еще одна ее утомительная манера - превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось поддевать ее, отвечая в том же духе, поэтому она заявила:
— Откуда бы мне знать? Меня-то здесь не было.
— Что? — подал голос Эдвард.
Банни откликнулась:
— Может, не обращать на нее внимания?
— У меня всегда была пятерка или пять с минусом по испанскому,— заявил Эдвард,— кроме выпускного класса, и тогда это была не моя вина. У меня был сложный период.
— Все же,— возразила Кейт,— Банни не дозволено принимать мужчин, когда она остается одна дома.
— Ох! Это унизительно!— возмутилась Банни.
— Что ж, не повезло,— ответила Кейт. — Продолжайте, я буду неподалеку. — И она вышла.
За спиной она услышала, как Банни пробормотала: — Un bitcho (1). — Una bitch-AH (2), — поправил ее Эдвард поучительным тоном. Они резко прыснули.
На самом деле, Банни была далеко не такой очаровательной, какой она казалась остальным. Кейт даже не понимала до конца, почему она вообще появилась на свет. Их мать — хрупкая, тихая золотисто-розовая блондинка с длинными ресницами, как у Банни — первые четырнадцать лет после рождения Кейт то и дело пропадала в разнообразных, как говорили окружающие, “местах отдыха”. Потом в один прекрасный момент родилась Банни. Кейт было трудно понять, как родители решились на такой шаг — а может, это был и эпизод бездумной страсти, что, однако, представить было еще сложнее. В любом случае, вторая беременность обнаружила какой-то скрытый изъян в сердце Теа Баттиста, а возможно, и спровоцировала его, и незадолго до первого дня рождения Банни ее не стало. Впрочем, для Кейт мало что изменилось - материнское отсутствие стало для нее привычным. Банни даже не помнила свою мать, хотя некоторые ее манеры сверхъестественно напоминали о покойной -- будь то скромный наклон головы или привычка изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она изучила мать, находясь еще в утробе.
Их тетя Тельма, сестра Теа, то и дело причитала:
— Ох, Банни, клянусь, когда я тебя вижу, у меня глаза на мокром месте. Ты вылитая копия своей бедной матери!
Кейт же, напротив, ничем не напоминала мать. Смуглая, с широкой костью, неуклюжая, она бы выглядела глупо, покусывая палец, и ее никто ни разу не называл очаровательной.
Кейт была una bitchа (3).
(1) Стерва, искаж. исп.
(2) Стерва, исп. Эдвард исправляет Банни, акцентируя последнюю гласную.
(3) Стерва, исп.
126 Sova1972
Энн Тайлер
Язва
Как только она зашла, где-то в доме послышался голос – незнакомый, мужской.
– Банни, – позвала она самым строгим тоном.
– Войдите! – пропела Банни в ответ.
Кейт бросила куртку на скамеечку в прихожей и прошла в гостиную. Банни устроилась на диванчике: облако золотистых кудряшек, невинное личико… блузка с огромным вырезом, слишком уж легкая для этого времени года. А рядом сидел Минц – парень из соседнего дома.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни – парень потасканного вида, с клочковатыми сивыми усами до подбородка. Не усы, а какой-то лишайник. Два года назад Минц окончил школу, но в колледж так и не поступил. Его мать утверждала, что все из-за «этой японской болезни». На вопрос Кейт миссис Минц ответила:
– Это когда молодые люди запираются у себя в спальне и не хотят жить собственной жизнью.
Судя по всему, Эдвард обитал не в спальне, а на застекленной веранде – ее было видно из окна столовой; там он просиживал целыми днями в шезлонге, обхватив колени и куря подозрительные тонкие сигаретки.
Ну, слава богу: по крайней мере, романом здесь не пахнет. (Слабостью Банни были футболисты и им подобные типы). Однако правила есть правила, и Кейт сказала:
– Банни, ты знаешь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты одна дома?
– Развлекаться! – выкрикнула Банни. Она округлила глаза и злобно взглянула на Кейт, потом показала блокнот на спирали – он лежал у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– Неужели?
– Помнишь, я просила папу? Сеньора Мак-Джилликадди сказала, что мне нужен учитель. Ну я и попросила папу, и он согласился!
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но он вряд ли имел в виду такого придурка-соседа. Впрочем, Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, а вы знаете испанский в совершенстве?
– Да, мэм. Я проучился пять семестров, – ответил он. Неизвестно, чего было больше в этом «мэм» – серьезности или нахальства. Так или иначе, было обидно – ведь она вовсе не старуха. Он прибавил:
– Иногда я даже думаю на испанском.
Банни хихикнула. Банни то и дело хихикала.
– Он уже многому меня научил, да-а? – протянула она.
Еще одна раздражающая привычка: превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось подначивать ее и изображать, будто на самом деле услышала вопрос. Поэтому она ответила:
– Ну не знаю. Меня же не было тут, с тобой.
Эдвард сказал:
– Чего?
А Банни ему:
– Просто не обращай внимания, да-а?
– У меня в каждом семестре по испанскому было пять или пять с минусом, – обиделся Эдвард, – кроме последнего года, и то не по моей вине. Я пережил огромный стресс.
– Ну, все равно, – сказала Кейт, – Банни нельзя принимать гостей-мужчин, когда она одна в доме.
– Вот как! Это унизительно! – крикнула Банни.
– Ничего не поделаешь, – стояла на своем Кейт. – Продолжайте; я буду тут, рядом. – И она вышла.
Она услышала, как у нее за спиной Банни пробормотала:
– Ун стервозо.
– Уна стервоз-А, – поправил ее Эдвард назидательным тоном.
Они сдавленно захихикали.
Банни была далеко не такой милашкой, какой всем казалась.
Кейт даже не вполне понимала, каким чудом Банни явилась на свет. Их мать – хрупкая, молчаливая, розово-золотистая блондинка с такими же, как у Банни, искрящимися глазами – с тех пор, как родилась Кейт, четырнадцать лет не вылезала из разных, что называется, санаториев (проще говоря – психлечебниц). А потом родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родители решились на второго ребенка. Может быть, они вовсе и не решались; может быть, их внезапно охватила безумная страсть. Представить это было еще труднее. Так или иначе, вторая беременность обнаружила какой-то дефект в сердце Теи Баттисты, а возможно, и стала причиной этого дефекта. И незадолго до первого дня рождения Банни мама умерла. Для Кейт едва ли что-то изменилось – она и так не видела ее всю свою жизнь. А Банни ее даже не помнила. Тем не менее, отдельными жестами она необъяснимо напоминала покойную мать – например, то, как в притворной застенчивости она стискивает подбородок, или привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто она изучила мать изнутри, еще не родившись. Тетя Тельма – сестра Теи – всегда говорила: «О, Банни, ты не поверишь – я всегда плачу, когда вижу тебя! Ты просто копия твоей несчастной мамы!»
Кейт же совсем не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Если бы она стала грызть палец, то выглядела бы нелепо, и уж точно ее никто не назвал бы «милой».
Словом, Кейт была уна стервоза.
127 Starlight
Vinegar Gir
Едва переступив порог дома, она отчетливо услышала мужской голос.
– Банни, – позвала она своим самым суровым тоном.
– Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт бросила пиджак на банкетку, стоявшую в холле, и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, являя собой невинное личико в обрамлении золотых локонов. Оделась она явно не по погоде: на ней была легкая блузочка с открытыми плечами. А рядом с ней сидел парень по фамилии Минтц, живущий по соседству.
Такого раньше не бывало. Эдвард Минтц был старше Банни на несколько лет. Вид он имел довольно болезненный, а его подбородок украшала жиденькая рыжеватая бородка, которая, как показалось Кейт, имела некоторое сходство с лишайником. Он закончил школу два года назад, но в колледж так и не пошел. Его мать заявила, что он подхватил «эту японскую болезнь».
– Что это за болезнь такая? – спросила однажды Кейт.
– Та самая, при которой молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются вести нормальную жизнь, – ответила ей миссис Минтц.
Однако, казалось, что Эдвард был заперт не в своей комнате, а на застекленной веранде, которая выходила на окно столовой в доме Баттиста. Дни и ночи напролет он просиживал на этой самой веранде в шезлонге, обхватив колени руками, и покуривал подозрительно короткие сигаретки.
Что ж, по крайней мере, романтика здесь не замешана. (Слабостью Банни были футболисты.) Но правило есть правило, а потому Кейт сказала:
– Банни, ты не можешь принимать гостей, когда ты одна дома.
– Гостей! - воскликнула Банни, в недоумении округлив глаза. Она показала на блокнот, лежавший открытым у нее на коленях. – Мы занимаемся испанским!
– Неужели?
– Я говорила об этом с папой, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он сказал, хорошо?
– Да, но... – начала было Кейт.
Да, но он явно не имел в виду соседского любителя покурить травку. Однако, Кейт не произнесла этого вслух. (Тактичность.) Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, я изучал его два с половиной года, – ответил он. Кейт не поняла, было ли это "мэм" издевкой или же он говорил серьезно. Как бы там ни было, ее это покоробило, она ведь еще не в том возрасте. – Иногда я даже думаю на испанском, – добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Она все время хихикала.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
У Банни была еще одна раздражающая привычка: ее утверждения звучали как вопросы. Кейт нравилось подкалывать ее, делая вид, будто она думала, что Банни действительно задавала вопрос. Поэтому она сказала:
– Откуда же мне знать, меня ведь здесь не было.
– Что? – переспросил Эдвард.
– Просто игнорируй ее? – ответила ему Банни.
– Я получал пять или пять с минусом по испанскому каждый семестр, – продолжил Эдвард. – Кроме выпускного класса, но тут я не виноват. У меня тогда был стресс.
– И тем не менее, – сказала Кейт – Банни запрещено приглашать в гости мальчиков, когда она одна дома.
– Да это просто издевательство! – завопила Банни.
– Бедняжка, – ответила Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. И она вышла из комнаты.
У себя за спиной она услышала шепот Банни:
– Un bitcho.
– Una bitch-AH*, – поправил ее Эдвард назидательным тоном.
---- сноска ----
* un bitcho, una bitchah (искаженное от исп. una bicha) – змея. Банни неверно употребляет род существительного.
------------
И оба тихонько захихикали.
Банни была далеко не такой милой, какой казалась окружающим.
Кейт так и не поняла толком, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать была хрупкой, тихой женщиной с золотыми волосами, фарфоровой кожей и лучистыми глазами, которые Банни явно унаследовала от нее. Первые четырнадцать лет жизни Кейт она провела в различных «домах отдыха», как о них предпочитали говорить. А потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, как ее родители вообще до этого додумались. А может, они и не думали вовсе, может они просто забылись, а в результате появилась Банни. Но как бы там ни было, вторая беременность выявила у Теи Баттиста некоторые проблемы с сердцем, а, может быть, послужила причиной этих проблем, и она скончалась еще до того, как Банни исполнился год. Для Кейт, которая привыкла к ее постояному отсутствию, вряд ли что-то изменилось. А Банни даже и не помнила маму, но, несмотря на это, она до ужаса точно повторяла некоторые ее движения - так же скромно опускала подбородок, например. А еще ей передалась привычка очень мило покусывать кончик указательного пальца. Как будто она изучала мать пока была в ее утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, все время повторяла:
– Ах, Банни, клянусь, я плачу всякий раз, когда вижу тебя. Ты просто копия вашей бедной мамы!
В Кейт же, напротив, не было ничего от матери. Кейт была смуглой, крупной и неловкой. Покусывая палец, она бы выглядела просто нелепо. И никому бы и в голову не пришло назвать ее милой.
Кейт была una bitcha.
128 sweet Jane
Едва переступив порог, она тут же услышала отчетливый мужской голос.
− Банни, − крикнула она как можно строже.
− Я тут, − отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване: пышные золотые локоны, личико – сама невинность, блузка с открытыми плечами, одетая явно не по сезону. А рядом с ней пристроился Минц, парень из соседнего дома.
Это придавало делу совсем другой оборот. Эдвард Минц, хилый молодой человек с жиденькой русой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но в университет так и не поступил. Его мать утверждала, будто его одолела «та самая японская болезнь». «Что это за болезнь?» − спросила Кейт, и миссис Минц ответила: «Когда молодые люди закрываются у себя в комнатах, отстраняясь от собственной жизни». Однако Эдвард облюбовал вовсе не свою комнату, а застекленную террасу, выходившую на окна столовой Баттиста. Именно там он днями напролет просиживал в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительные тонкие сигареты.
Ну ладно, по крайней мере, романа можно не опасаться. (Банни питала слабость к футболистам.) Тем не менее правила есть правила, и Кейт произнесла:
− Банни, ты же знаешь, что тебе запрещено принимать гостей, когда ты одна дома.
− Принимать гостей! – воскликнула Банни, недоуменно вытаращив глаза. Она показала открытую тетрадь, лежавшую у нее на коленях.
− Я занимаюсь испанским.
− Правда?
− Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Маглликадди говорила, что мне нужен репетитор? Тогда я спросила у папы, и он согласился?
− Да, но… − начала Кейт.
Все так, но вряд ли он имел в виду соседского парня-любителя травки. Однако Кейт промолчала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
− Вы хорошо говорите по-испански, Эдвард?
− Да, мэм, я изучал его пять семестров, − ответил он. Она не знала, считать «мэм» дерзостью или обычным проявлением вежливости. В любом случае, это звучало неуместно. Она еще не в том возрасте.
− Иногда я даже думаю на испанском.
Услышав это, Банни хихикнула. Она хихикала над всем подряд.
− Он уже так многому меня научил?
У нее была еще одна дурацкая привычка – произносить обычные предложения с вопросительной интонацией. Кейт, любившая ее поддразнивать, делая вид, будто отвечает на поставленный вопрос, заметила:
− Откуда я могу знать, ведь меня здесь с вами не было.
Эдвард переспросил:
− Что?
Банни ответила:
− Просто не обращай внимания?
− Каждый семестр я получал по испанскому только пятерки или пятерки с минусом, − отметил Эдвард, − если не считать последнего года, но тут я не виноват. У меня был стресс.
− Понятно, − сказала Кейт, − но Банни все равно не разрешается принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
− Как унизительно! – воскликнула Банни.
− Вот уж не повезло. Продолжайте. Если что, я тут, − ответила Кейт и вышла.
Уходя, она расслышала приглушенный голос Банни:
− Un curva.
− Una curva, − учительским тоном поправил Эдвард.
Они затряслись, пытаясь сдержать смех.
Банни вовсе не такая милашка, как думают остальные.
Кейт никогда до конца не понимала, как так получилось, что Банни вообще появилась на свет. Их мать – болезненная блондинка с волосами нежного розово-золотистого оттенка и глазами, окаймленными длинными лучами ресниц, как у Банни – до самого четырнадцатилетия Кейт проездила по «домам отдыха», как они их называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт недоумевала, как такое могло прийти им в голову. Вероятно, они даже не задумывались, и во всем виновата легкомысленная страсть. Однако в это верилось еще меньше. Как бы там ни было, но во время второй беременности у Теи Баттиста обнаружился порок сердца, а может, сама беременность и стала его причиной, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Кейт почти не заметила перемены, ведь она уже свыклась с отсутствием матери. А Банни ее совсем не помнила, хотя некоторые жесты были у них поразительно похожи, к примеру, привычка скромно поджимать подбородок или изящно покусывать кончик указательного пальца. Казалось, она изучила мать, находясь в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, все время повторяла: «Ах, Банни, клянусь, я готова разрыдаться, когда вижу тебя. Ты просто копия своей бедняжки матери!»
Кейт, наоборот, не имела с матерью ничего общего. Она была смуглокожей, ширококостной и угловатой. Покусывая палец, она выглядела бы нелепо, и никто никогда не называл ее милашкой.
Кейт была una curva.
129 Tati
Едва Кейт вошла в дом, как отчетливо услышала мужской голос.
– Банни, -позвала она как можно строже.
– Зде-есь! - пропела Банни в ответ.
Кейт бросила куртку в холле и направилась в гостиную. Банни сидела на диване: облако золотых кудряшек, блузка с оголенными плечами, больше походящая для лета, самое невинное выражение лица; а рядом – соседский мальчишка Эдвард Минц.
Что-то новенькое. Этот болезненный молодой человек с редкой растительностью на лице, напоминающей Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу в позапрошлом году, но не смог уехать в колледж; его мать утверждала, что у него "та самая японская болезнь". На расспросы, она поясняла: «Это когда молодые люди самоизолируются от мира в своих комнатах и отказываются выходить оттуда». С оговоркой, разве что, Эдвард, казалось, облюбовал не свою комнату, а застекленную веранду, с видом на соседскую столовую, откуда каждый день можно было видеть его в сидящим в шезлонге, обхватив руками колени, и потягивающим подозрительно короткие сигареты.
По крайней мере, учитывая интерес Банни к спортивным парням, о романе речи не идет. Тем не менее, правило есть правило:
– Банни, ты же знаешь, никаких развлечений, когда ты дома одна.
– Развлечений?! – вспыхнула та, округлив глаза. Она подняла с колен открытую тетрадь, – у нас урок испанского!
– Правда?
– Я спрашивала эль папа, помнишь? Сеньора Мак-Гилликади сказала, мне нужен репетитор? И я спросила, и он разрешил?
– Да, но…, – Кейт не договорила.
«Да, но, разумеется, он не имел в виду чокнутого соседского мальчишку», - подумала Кейт, но тактично не стала произносить это вслух и обратилась к гостю:
– Так ты, Эдвард, силен в испанском?
– Да, мэм, учил его два с половиной года.
Это «мэм» задело ее: случайно он так обратился к ней или специально неважно – она не столько стара.
– Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Банни хихикнула. Вечно ее все веселило.
– Он уже многому научил меня?
Еще одна ее глупая привычка – превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось подтрунивать над ней, делая вид, что она действительно задумывается над ответом:
– Откуда я знаю, меня же здесь с вами не было.
– Что? - не понял Эдвард.
– Просто не обращай внимания?- успокоила его Банни.
– Я был отличником по испанскому, провалил только выпускной год, и не по своей вине – это все из-за стресса, - продолжил Эдвард.
– Как бы то ни было, Банни запрещено приводить молодых людей, когда никого нет дома, – не отступала Кейт.
– О, это унизительно! – возмутилась Банни.
– Что поделать. Продолжайте. Я буду неподалеку, - сказала Кейт и вышла из комнаты.
Уходя, она расслышала шепот Банни:
– Ун стерво.
– Уна стерва, – поправил ее Эдвард учительским тоном. И они прыснули со смеху.
Не такой уж и милой была Банни, как считали окружающие.
Сказать по правде, у Кейт не укладывалось в голове, как вышло, что Банни вообще появилась на свет. Их мать, Теа Баттиста, хрупкая, незаметная, мраморная блондинка с такими же кукольными глазами, что и у Банни, после рождения Кейт четырнадцать лет провела в так называемых «рекреационных заведениях». И вдруг неожиданное рождение Банни. И как родители додумались до этого? Может быть, они и не задумывались вовсе, может быть, она лишь плод внезапно нахлынувшей страсти? Впрочем, такое представить еще сложнее... Так или иначе, вторая беременность выявила у Теи некое нарушение в работе сердца, а может, и спровоцировалаего, и она не прожила и года с рождения дочери. И для Кейт, которая свою мать почти не видела, мало что изменилось с ее уходом. Банни же ее не знала совсем, но порой удивительным образом копировала ее милые привычки, словно успела изучить ее еще в утробе – то, как она скромно подпирала подбородок, как покусывала кончик указательного пальца. Тетя Тельма, сестра матери, часто повторяла:
– Ох, Банни, клянусь, у меня слезы на глаза наворачиваются – ты просто копия бедняжки Теи!
Кейт же, напротив, ничего общего с ней не имела: неуклюжая, кожа темнее, кость шире, да и как нелепо бы она выглядела, начни грызть палец! И никто, и никогда не называл ее милой.
Кейт была уна стерва.
130 Telkate
Уксусная девушка
Отрывок из книги «Уксусная девушка» Анны Тайлер
Она едва успела переступить порог дома, как услышала громкий мужской голос. «Банни», - позвала она самым строгим тоном, на который только была способна.
«Я здесь!» - пропела Банни в ответ.
Кейт скинула пиджак на тумбу в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, пушистые золотые локоны обрамляли её – такое невинное! – личико, надетая не по сезону кофточка сползала с одного плеча; рядом с ней сидел мальчишка Минцев.
Это было неожиданно. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. У него был вечно болезненный вид, а плешивая светлая поросль на его подбородке наводила Кейт на мысль о лишае. Он закончил старшую школу два года назад, но в колледж так и не поступил; мама его утверждала, что юноша страдал от «той японской болезни». «Что за болезнь такая?», - спросила Кейт, и миссис Минц ответила: «Ну, когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются жить нормальной жизнью». Только Эдвард выбрал местом своего пристанища застекленную веранду, выходившую прямо на окна столовой семейства Батиста. Там его можно было лицезреть каждый день, сидевшим на шезлонге, с ногами, притянутыми к подбородку, и подозрительно тонкой сигаретой в руке.
По крайней мере, романа между ними можно не опасаться (Банни обычно западала на футболистов). Но, правило есть правило, и Кейт поспешила напомнить: «Банни, ты же знаешь, что тебе не разрешается принимать гостей когда дома больше никого нет».
«Принимать гостей?!» - Банни недоуменно округлила глаза. Она взяла со своих колен тетрадь на пружинке и подняла её вверх. «У меня урок испанского» - «У тебя что?» - «Я же говорила папе, не помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы, и он разрешил».
«Да, но…», - начала было Кейт. Да, но он явно не имел ввиду соседского мальчишку — любителя марихуаны. Но вслух Кейт этого не сказала (помним про дипломатию). Вместо того она повернулась к Эдварду и спросила: «Ты хорошо знаешь испанский, Эдвард?»
«Да, мэм, я его пять семестров учил», - ответил он. Кейт не поняла, всерьез ли он сказал «мэм» или просто пытался казаться умнее. Как бы то ни было, это раздражало; настолько старой она не была. «Иногда я даже думаю на испанском», - добавил парень. После этой фразы Банни захихикала. Банни постоянно надо всем хихикала. «А он уже многому меня научил?» - произнесла она. Другой раздражающей привычкой Банни была манера превращать утверждения в вопросы. Кейт любила в отместку сестре делать вид, что приняла её реплику за чистую монету. «Откуда мне знать, меня же с тобой в доме не было», - ответила она.
«Что?» - удивился Эдвард. «Внимания не обращай?» - кинула ему в ответ Банни.
«У меня всегда было пять или пять с минусом по испанскому, - сказал Эдвард, - кроме последнего года, но это не моя вина. У меня был стресс».
«И всё же, - стояла на своем Кейт, - Банни запрещено принимать гостей, когда она одна дома».
«Это унизительно!» - завопила Банни. «Уж извини», - ответила ей Кейт. «Продолжайте заниматься. Я буду неподалеку».
«Уно сучко», - прошептала Банни у неё за спиной. «Уна сучка», - поправил её Эдвард менторским тоном. И оба они прыснули от смеха.
Кейт никогда не понимала, как Банни умудрилась появиться на свет. Их мать, хрупкая и вялая блондинка кукольного вида, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, переезжая из одного так называемого «учреждения для отдыха» в другое. А потом, внезапно, на свет появилась Банни. Кейт было сложно понять, с чего вдруг её родители решили завести ребенка. Хотя они могли и вовсе ничего не решать, а поддаться внезапному приступу страсти. Впрочем, представить такое было ещё сложнее. Вторая беременность выявила у Теи Батисты проблемы с сердцем, а может, и сама стала их причиной, и она умерла ещё до того, как Банни исполнился год. Для Кейт, привыкшей к вечному отсутствию матери, в жизни мало что изменилось. Банни же свою мать не помнила совсем, хотя некоторые черты у них были удивительно схожи — обманчиво-скромная манера опускать подбородок, например, или привычка игриво покусывать кончик указательного пальца. Она словно изучила маму, находясь ещё у неё в чреве. Их тетя Тельма, сестра Теи, любила повторять: «Ох, Банни, когда я тебя вижу, мне плакать хочется. Ты же вылитая мамочка!»
Кейт же, напротив, от матери не унаследовала ничего. Кейт была смуглой, крупной и неуклюжей. Вздумай она погрызть палец, девушку сочли бы нелепой, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была «уна сучка».
131 thepando4kf
Дрянная девчонка
(из «Дрянная девчонка» Энн Тайлер)
Едва войдя в дом, она отчетливо услышала мужской голос. –
– Банни – позвала она самым строгим тоном.
– Я здесь – пропела Банни.
Кейт швырнула жакет на скамью в холле и вошла в гостиную. Банни сидела на диване в пене золотистых, легких кудряшек с самым невинным выражением лица. Ее блузка с открытыми плечами была совсем не по сезону. Рядом с ней сидел соседский парень Минц.
Что-то новенькое! Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Молодой человек болезненного вида с клочками пегих волос на подбородке, которые напоминала Кейт лишайник. Он окончил школу два июня назад, но не поступил в колледж. Его мать утверждала, что у него была «эта японская болезнь». – «Что за эта болезнь? – спрашивала Кейт, и миссис Минц отвечала – Та, при которой молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются от жизни». Но, кажется, Эдвард не ограничивался своей спальней. Изо дня в день он сидел на застекленной веранде, которая выходила прямо на окно столовой Бэттистов, обняв колени и куря необычайно тонкие сигареты.
Ну, все в порядке. По крайней мере, это не роман. (Слабость Банни – футболисты). Однако, правило есть правило, поэтому, Кейт сказала – Банни, ты же знаешь, что не должна развлекаться, когда ты одна дома.
– Развлекаться!? – закричала Банни, округлив глаза от изумления. Она показала открытый блокнот на кольцах, который лежал у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– У тебя?
– Я просила папу, помнишь? Сеньора МакДжилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила отца. И он не был против.
– Да, но он… – начала Кейт.
Но он, конечно, не имел в виду какого– то странного соседского паренька. Как бы то ни было, Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила – Ты специализируешься в испанском, Эдвард?
– Да, мэм. Я изучал его 5 семестров.
Она не знала, что означало его «мэм»: проявление наглости или самоуверенности. Так или иначе, это раздражало. Она ведь не старая.
– Иногда я даже думаю на испанском – добавил он.
Банни хихикнула. Она хихикала над чем угодно.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Другая ее раздражающая привычка – превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось дразнить ее, притворяясь, будто это на самом деле вопросы. И она ответила – Откуда же мне знать, ведь меня не было дома.
Эдвард спросил – «Что?», на что Банни ответила – «Просто игнорируй ее, ладно?»
– За каждый семестр я получал отлично или отлично с минусом, – добавил Эдвард. – За исключением последнего года, но это не моя вина. У меня ведь был стресс.
– Хорошо, однако Банни запрещено приводить парней, если никого нет дома – возразила Кейт.
– Да ну это же унизительно!!! – закричала Банни.
– Не везет так не везет! – ответила Кейт. –Продолжайте, я буду рядом, – добавила Кейт и вышла из комнаты. За спиной она слышала бормотание Банни – Ун стерво.
– Уна стерва – исправил ее Эдвард поучительным тоном.
И они оба засмеялись до колик в животе.
Банни вовсе не была такой милой, какой ее считали все вокруг.
Кейт никогда и не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать – слабая, невзрачная блондинка с золотисто– розовым оттенком волос и такими же как у Банни яркими – провела первые 14 лет жизни Кейт, регистрируясь и выписываясь из различных так называемых «мест отдыха». Затем вдруг родилась Банни. Кейт даже представить не могла, почему родители сочли это хорошей идеей. Хотя возможно они и не планировали ничего такого, может это был просто порыв чувств и бессмысленной страсти.
Но это еще трудней представить. Как бы то ни было. вторая беременность спровоцировала, а может и стала причиной порока сердца Теи Баттиста, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Для Кейт вряд ли что-нибудь изменилось. Банни же, даже не помнила мать, но их жесты и мимика были жутко похожи – например, складка на подбородке, придающая серьезность, или привычка покусывать кончик указательного пальца. Казалось, будто дочь изучала мать еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила – Ах, Банни, клянусь, когда я вижу тебя, мне хочется плакать. Ты так похожа на свою бедную мать!
Кейт же, напротив, нисколько не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и застенчивой. Она считала глупостью покусывать палец, и никто никогда не называл ее милой. Кейт была уна стерва.
132 tiny
Прямо с порога она услышала явно мужской голос и крайне строгим тоном позвала:
- Банни!
- Я тут! – раздалось в ответ.
Бросив пиджак на скамью в прихожей, Кейт прошла в гостиную. Банни с деланно невинным личиком в обрамлении воздушных золотистых кудряшек сидела на диване в не по сезону лёгкой блузочке с открытыми плечами, а рядом с ней расположился соседский парень по фамилии Минц. Это что-то новенькое.
Эдвард Минц был на пару лет старше Банни. Его нездоровый вид дополняли белесые островки щетины ниже уголков рта, очень напоминавшие Кейт лишайник. Школу он закончил два лета назад, но в колледж так и не поехал. Миссис Минц винила «ту японскую болезнь», а когда Кейт спросила, какую именно, ответила: «Ну ту, от которой молодежь сидит сиднем у себя в комнате и ничем не занимается». Только вот из окна столовой Баттиста Эдварда чаще можно было видеть сидящим не в комнате, а в шезлонге на застеклённой веранде, с поджатыми ногами и подозрительно маленькой сигареткой в руке.
Ну хоть амурными делами тут не пахнет – Банни больше сохла по всяким футболистам. Но правило есть правило, так что промолчать Кейт не могла.
- Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе запрещено принимать гостей одной, - сказала она.
- Гостей?! – изумлённо воскликнула Банни, хватая лежащую раскрытой на коленях тетрадь. – У нас тут урок испанского!
- Неужели?
- Мне папа разрешил, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор, я спросила у папы и он разрешил.
- Да, но… - замялась Кейт.
Да, но он уж точно не на соседского торчка соглашался. Впрочем, из соображений такта вслух Кейт этого не сказала. Она лишь повернулась к юноше и спросила:
- Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм, пять семестров учил.
Было ли это обращение издёвкой с его стороны или нет, оно раздражало – не такая уж она и старая.
- Иногда я даже думаю по-испански, - продолжил он.
Банни захихикала. Она вечно хихикала.
- Он меня уже столькому научил? – воскликнула она.
Была у неё эта дурацкая манера неуместно использовать вопросительную интонацию. Кейт нравилось в отместку реагировать так, будто восклицание и было вопросом, поэтому она ответила:
- Ну я не могу сказать, меня же с вами не было.
- Чего? – недоуменно спросил Эдвард.
- Не обращай внимания? – буркнула Банни.
- Оценки у меня были не ниже пятерки с минусом. Ну, кроме последнего года, но это не в счёт, на меня тогда столько навалилось...
- Как бы то ни было, Банни запрещено приводить мальчиков, когда никого нет дома.
- Ты меня позоришь! – взвизгнула Банни.
- Что поделать, - отрезала Кейт. – Ну учитесь, я в соседней комнате, - добавила она и вышла.
- Ун сучичо, - ругнулась Банни за её спиной.
- Уна сучичА, - назидательным тоном поправил её Эдвард.
Послышались сдавленные смешки.Банни вовсе не была такой милой, какой казалась.
Само появление Банни и по сей день оставалось для Кейт загадкой. Их мать – тихая хрупкая кукольная блондинка с длинными-длинными ресницами, какие теперь у младшей дочери, первые 14 лет жизни старшей не вылезала из так называемых «санаториев». А потом вдруг родила Банни. Кейт трудно было представить, что сподвигло родителей на этот шаг. А может это и не шаг был, а одна ночь безрассудной страсти. Хотя такое представлялось ещё труднее. Как бы то ни было, во время второй беременности у Теи Баттиста проявился - или появился – порок сердца, и она умерла ещё до первого дня рождения Банни. Жизнь Кейт это изменило мало, ведь она почти не видела мать. А Банни и вовсе её не помнила. Но манерами пугающе напоминала покойную – те же серьёзно поджатые губки и трогательная привычка покусывать кончик указательного пальца. Словно всё это было перенято ею ещё в утробе. Тётушка Тельма, сестра их матери, часто повторяла: «Ах, Банни, на тебя взглянешь, так ей-богу, сердце болит, ты просто копия бедняжки Теи!».
А вот Кейт на мать ни капельки не похожа. Смуглая, ширококостная, неуклюжая… Она бы с пальцем во рту выглядела глупо, и никому бы и в голову не пришло назвать её милой.
Кейт - уна сучича.
133 Una bitcha
Едва войдя в дверь, Кейт услышала явно мужской голос.
- Банни! - окликнула она самым суровым тоном.
- Я тут! - пропела в ответ Банни.
Кейт сбросила пиджак на банкетку и прошла в гостиную. Сестрёнка - золотистые кудряшки, невиннейшее личико и спадающая с плеч тонюсенькая блузка не по сезону - сидела на диванчике бок о бок с соседским парнем, Минтцем.
Что-то новенькое. Эдвард Минтц - юнец нездорового вида с клочками рыжеватой бородки, напоминавшими мох - был на несколько лет старше Банни. Школу он закончил ещё два лета назад, но учиться дальше так и не уехал. Его мать утверждала, что у него "японская болезнь". На вопрос Кейт, что это за болезнь такая, миссис Минтц ответила:
- Та, при которой молодёжь закрывается в своих спальнях и отказывается двигаться дальше.
Только Эдвард, похоже, проводил всё своё время не в спальне, а на застеклённой веранде, на которую выходили окна столовой семьи Баттиста: они каждый день наблюдали, как он сидит там в шезлонге, обхватив колени, и курит подозрительно маленькие папироски.
Ладно; по крайней мере, о любви речь не шла, Банни питала слабость к парням крупным и сильным. И всё же правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей, когда одна дома.
- Гостей?! - возопила Банни, округляя глаза, словно в крайнем недоумении, и подняла с колен раскрытую толстую тетрадь. - У меня урок испанского!
- Урок испанского?
- Я просила папу, помнишь? Синьора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор. Помнишь, папа разрешил?
- Да, но...
Да, разрешил, но наверняка не имел в виду обкуренного марихуаной соседа. Этого Кейт, однако, вслух не сказала (дипломатично). Вместо этого повернулась к "репетитору" и спросила:
- Эдвард, ты очень хорошо знаешь испанский?
- Да, мэм, я учил его пять семестров.
Кейт не поняла, было ли обращение издёвкой или нет. Неважно, всё равно неприятно; до возраста "мэм" ей ещё далеко.
- Иногда я даже думаю по-испански, - добавил Эдвард.
Услышав это, Банни хихикнула - обычное дело, она на всё так реагировала. И сказала:
- Он уже многому меня научил?
Ещё одна из её дурацких привычек, делать из повествовательных предложений вопросительные. Кейт нравилось дразнить сестру, притворяясь, будто она действительно приняла их за вопрос, поэтому она сказала:
- Откуда мне знать, меня же с вами не было.
Эдвард спросил:
- Что?
И Банни ему ответила:
- Не обращай внимания?
- За испанский у меня только отличные оценки, - заявил Эдвард, - если не считать выпускного класса, но он не считается. Я был в стрессовом состоянии.
- Ладно, но Банни всё равно не разрешено общаться с парнями, когда никого больше нет дома.
- Ох! Как это унизительно! - возмутилась Банни.
- Не повезло тебе, - парировала Кейт. - Продолжайте. Я буду рядом.
И, выходя из комнаты, услышала шепот Банни:
- Ун стерво.
- Уна стерва, - назидательным тоном поправил Эдвард.
И оба фыркнули.
Банни была отнюдь не такой милой, какой многим казалась.
Кейт никогда до конца не понимала, как сестра ухитрилась появиться на свет. Их мать - хрупкая, тихая, розово-золотая блондинка с такими же лучистыми, как у Банни, глазами - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, кочуя по разнообразным "учреждениям реабилитации". А потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно вообразить, как родители вообще решили, что стоит завести ещё одного ребёнка. Может, они ничего не решали; может, причиной стала ночь безумной страсти. Но это было ещё труднее вообразить. Во всяком случае, во время второй беременности у Теи Баттисты проявился, или появился, порок сердца, убивший её меньше чем через год после родов. Для Кейт, которая и до того её почти не видела, это мало что изменило. А Банни, совсем не помнившая матери, удивительным образом переняла её повадки - например, скромно опускать подбородок, или изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Словно успела изучить их, пока сидела в утробе. Тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
- Ах, Банни, как тебя увижу, всегда слёзы наворачиваются. Просто копия своей бедной мамочки!
Кейт же, напротив, на мать совершенно не походила. Смуглая, ширококостная, нескладная, она выглядела бы абсурдно, грызя палец, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была "уна стерва".
134 Vagabundo
Едва переступив порог, она совершенно ясно услыхала мужской голос.
– Банни! – крикнула она на самой суровой ноте.
– Я здесь! – раздалось в ответ.
Кейт уронила жакет на стоявшую в прихожей скамейку и вошла в гостиную. Банни, сама невинность, сидела на диване, вся в легкомысленных золотистых завитушках и блузке с открытыми плечами совсем не по сезону; рядом сидел Минц, парень из соседнего дома.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, несколькими годами старше Банни, болезненного вида молодой человек с песочного цвета клочковатыми усами до подбородка, которые напоминали Кейт лишайник, в позапрошлом году окончил школу. Однако поступать в колледж не поехал по причине, как заявила его мать, «японской болезни».
– Что это за болезнь? – полюбопытствовала Кейт.
– Это когда молодые люди закрываются у себя в комнате и отказываются жить нормально жизнью.
Однако Эдвард, как оказалось, «закрывался» не у себя комнате, а на застеклённом крыльце, которое было напротив окна столовой дома, где жило семейство Батиста, и целыми днями просиживал там в шезлонге, обхватив руками колени и дымя подозрительно тоненькой сигареткой.
Ну и ладно, по крайней мере, никаких шуры-муры (Банни питала слабость к мальчикам спортивного типа – футболистам). Но правило есть правило, и Кейт напомнила:
– Банни, ты же знаешь, что тебе запрещено устраивать приёмы, когда дома никого нет.
– Какие приёмы! – воскликнула сестра, недоумённо выкатив глаза, и поднимая с колен тетрадь «на пружинках». – Мы занимаемся испанским!
– Неужели?
– А ты забыла, я спрашивала папу? Сеньора Мак-Гиликади сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила папу, и он разрешил.
– Да, но… – Кейт смолкла и уже про себя договорила: «… он наверняка не имел в виду соседского любителя «травки». И, уже обращаясь к Эдварду, дипломатично поинтересовалась:
– И ты свободно говоришь по-испански?
– Да, мадам. Я прозанимался два с половиной года. – Кейт не поняла, подкалывал он её этой «мадам» или говорил серьёзно. Как бы там ни было, её это задело: она была ещё не так стара. – Я даже иногда думаю по-испански, – добавил парень.
Тут Банни прыснула – была у неё такая привычка – и вставила:
– Он меня уже очень многому научил, да?
Это была ещё одна дурацкая привычка: превращать утвердительные предложения в вопрос. Кейт нравилось подтрунивать над сестрой по этому поводу, делая вид, что она и в самом деле принимает её слова за вопрос.
– Откуда мне знать, если меня с вами не было?
– Что… – начал было Эдвард, но Банни перебила:
– Не обращай внимания.
– У меня за все полугодия было «хорошо» и «отлично», – сказал Эдвард, – кроме двух последних. Но я не виноват. Обстановка была нервная.
– Всё равно, – сказала Кейт, – Банни не разрешают приводить в дом парней, когда она одна.
– Но это унизительно! – воскликнула Банни.
– Ничего не поделаешь, – ответила сестра. – Продолжайте. Я буду рядом.
Выходя, она услышала, как Банни проворчала ей в спину:
– Un bitcho!(1)
– Una bitch-AH, – наставительным тоном поправил Эдвард.
И оба зашлись сдавленным смехом.
Банни вовсе не была такой «милой», какой её считали другие.
Кейт просто не могла взять в толк, как эта Банни вообще оказалась на белом свете. Их мать, Теа Батиста, – хилая, болезненная, с волосами какого-то розовато-жёлтого оттенка и, точь-в-точь как у Банни, мультяшными глазами, – на протяжение первых четырнадцати лет жизни Кейт только и знала, что не вылезала из разного рода оздоровительных заведений. И вдруг, откуда ни возьмись, появилась Банни. Кейт даже представить себе не могла, как её родители смогли на такое решиться. А может, они вовсе и не решались, а всё произошло в порыве безумной страсти? Но такое представить себе было ещё труднее. Короче, как бы там ни было, а во время второй беременности у матери обнаружилась какая – то сердечная болезнь, – а может, беременность и вызвала эту болезнь, – и та умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Что до Кейт, то эта потеря не внесла в её жизнь никаких изменений. Банни же свою мать вообще не знала, однако каким – то странным образом в точности переняла некоторые её жесты, например, смущённо потирать подбородок; а также надоедливую привычку покусывать кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она изучала свою мать, ещё находясь в утробе. Тётя Тельма, сестра матери, то и дело говорила: «Ах, Банни, ты так похожа на свою бедную матушку, что аж плакать хочется!»
Кейт же, наоборот, – смуглая, ширококостная, неуклюжая, – вовсе не походила на мать. С пальцем во рту она выглядела бы вообще по-дурацки. И никто никогда не называл её «милой».
Кейт была – «una bitcha».
(1) искажённо от bicha (исп.) – змея.
135 Veg
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Еще с порога она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! – позвала Кейт тоном строже некуда.
- Мы здесь! – нараспев откликнулась та.
Бросив куртку на сиденье в прихожей, Кейт вошла в гостиную. Сестра сидела на диване – лицом сама невинность, золотистые волосы завиваются пышным облаком, с плеча спадает не по погоде легкая кофточка – бок о бок с соседским парнем.
Неожиданный поворот. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет, имел нездоровый вид и плешивую белесую бородку полумесяцем, которая лично ей напоминала лишайник. Он распрощался со школой два года назад, но в колледж так и не поехал. Его мать объясняла это «японской болезнью». На вопрос Кейт, что это за болезнь такая, миссис Минц ответила: «Это недуг, при котором молодые люди запираются у себя в комнате и наотрез отказываются делать следующий шаг на жизненном пути». Вот только добровольное заточение Эдварда протекало не в собственной комнате, а на застекленной веранде. Окна столовой семейства Баттиста располагались как раз напротив, и оттуда можно было наблюдать, как он дни напролет просиживает в шезлонге, обхватив руками колени и затягиваясь подозрительно короткими сигаретами.
Ладно, зато бурный роман им не грозит: Банни неровно дышала только к спортсменам-футболистам. Но правило есть правило, поэтому Кейт произнесла:
- Банни, ты же знаешь: никаких развлечений, когда ты дома одна.
- Каких еще развлечений! – вскричала Банни, вытаращив на нее изумленные глаза. Она подняла с колен раскрытый блокнот на пружине: - У меня вообще-то урок испанского!
- Вот как?
- Я же спрашивала разрешения у папы, ты что, забыла? Сеньора Макджилликадди сказала, мне нужен репетитор, ну я и спросила у папы, а он такой: да, хорошо?
- Да, только… - начала было Кейт.
Только он явно не имел в виду малолетнего соседа-укурка. Из тактичности придержав язык, Кейт вместо этого повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, у меня в школе было целых пять семестров. – Кейт не поняла, назвал ли он ее «мэм», чтобы позлить, или безо всякой задней мысли. Так или иначе, это действовало на нервы: не настолько она была старой. – Иногда я даже думаю на испанском.
На этих словах Банни хихикнула. Хихикала Банни по поводу и без.
- Я у него уже столько всему научилась?
У Банни была еще одна раздражающая привычка говорить так, что утвердительные предложения превращались в вопросительные. Иногда, чтобы порадовать себя и поддеть сестру, Кейт делала вид, что и в самом деле принимает их за вопросы:
- Мне это неизвестно, очевидно потому, что меня здесь не было.
- Что? – подал голос Эдвард.
- Не обращай внимания? - посоветовала ему Банни.
- По испанскому у меня в каждом семестре выходило пять, как минимум пять с минусом, - заметил Эдвард, - кроме последнего класса, но я в этом не виноват. Просто в жизни наступила черная полоса.
- Это дела не меняет. Банни запрещено приглашать мальчиков, когда она дома одна.
- Ты меня позоришь! - возмутилась сестра.
- Бедная ты, несчастная! Продолжайте, я буду поблизости.
С этими словами Кейт вышла из комнаты. От нее не ускользнуло, как Банни буркнула ей в спину:
- Ун стервозо.
- У-на стерво-за, - учительским голосом поправил Эдвард, и оба сдавленно загоготали.
Банни была далеко не ангелом, каким представлялась многим.
Для Кейт оставалось полнейшей загадкой, зачем вообще Банни появилась на свет. Их мать – белокурая тихоня с кукольной внешностью и карикатурно огромными глазами точь-в-точь как у Банни – отличалась хрупкой конституцией и без передышки восстанавливала силы в так называемых «домах отдыха». Не успевал ее след простыть в одном заведении, как она уже заселялась в другое, и так продолжалось пока Кейт не исполнилось четырнадцать. А потом совершенно неожиданно родилась Банни. О чем думали ее родители, когда решились на этот шаг, представить было сложно. Может, они вообще ни о чем не думали, потому что их захлестнула безумная страсть, но такое представить было еще сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность выявила скрытый порок в сердце Теа Батиста, а вероятно, сама беременность и вызвала этот порок, и бедняга скончалась еще до того, как Банни успела встретить свой первый день рождения. Вечное отсутствие матери было настолько привычным, что Кейт даже не почувствовала разницы, а сестра так и вовсе ничего не помнила. Хотя некоторые жесты Банни, например, скромно полуопущенная голова, или привычка мило покусывать кончик пальца, придавали ей жутковатое сходство с покойной, словно она считывала поведение их родительницы прямо в утробе. Тетя Тельма, родная сестра Теа, вечно причитала: «Честное слово, Банни, как вижу тебя, так слезы на глаза наворачиваются! Ты просто вылитая мать, земля ей пухом!»
Кейт же, наоборот, уродилась совсем не в мать. Она была смуглой, упитанной и неуклюжей. С пальцем во рту она смотрелась бы дура дурой, и никто в жизни не называл ее «милой».
Кейт была самая натуральная «уна стервоза».
136 Vinegar Girl
Едва Кейт ступила на порог своего дома, как услышала явно мужской голос.
— Банни, — как можно строже позвала она.
— Я тут! — пропела Банни.
Кейт в прихожей скинула куртку на скамью и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. Казалось, она вся — пена золотистых кудряшек, невиннейшее личико и слишком лёгкая, не по сезону, блузка с открытыми плечами. Рядом с сестрой пристроился Минц, парень из соседнего дома.
Это было что-то новенькое.
Эдвард Минц — нездорового вида юнец с клочковатой светло-коричневой бородёнкой, чем-то похожей на лишайник — был на несколько лет старше Банни. Вот уже два года, как парень окончил школу, но в колледж так и не поступил. Мать Эдварда утверждала, что он подцепил «японскую заразу». Как-то Кейт спросила у миссис Минц «что это?», и та ответила: «Хворь, при которой молодые люди запираются у себя в спальнях и отказываются от полноценной жизни».
Правда, этот Эдвард, похоже, привязался не к спальне, а к застеклённой веранде, что как раз напротив столовой семьи Баттисты. Из окна видно, как он днями напролёт сидит в шезлонге, обнимая колени, и курит подозрительно крошечные сигаретки.
Ну, ладно: романа, по крайней мере, можно было не опасаться. (Банни предпочитает парней-футболистов.) И всё же, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей, когда дома одна.
— Гости! — воскликнула Банни, непонимающе округлив глаза, и подняла с колен открытую тетрадь в пружинном переплёте. — Да у меня урок испанского!
— Вот как?
— Помнишь, я говорила с папой? Когда сеньора Мак-Джилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я попросила папу, а он дал добро?
— Да, но... — начала Кейт.
Да, но папа наверняка не имел в виду соседского болвана. Впрочем, вслух этого Кейт не сказала. (Дипломатия.) Лишь спросила, повернувшись к Эдварду:
— Так ты свободно говоришь по-испански?
— Да, мэм, проучил его пять семестров.
Кейт не знала, как воспринимать это «мэм». В качестве подколки самоуверенного наглеца, или парень всерьёз? В любом случае такое обращение злило: не так уж она и стара.
— Порой я даже думаю по-испански, — продолжил Эдвард.
Банни прыснула. Она, вообще, хихикала по любому поводу.
— Он многому уже меня научил?
А ещё у Банни была ужасная привычка превращать повествовательные предложения в вопросы. Кейт с удовольствием подкалывала сестру, делая вид, что принимает их за чистую монету, и поэтому ответила:
— Откуда бы мне это знать, ведь я дома не была.
— Вы о чём? — спросил Эдвард, и Банни ответила:
— Просто не обращай внимание?
— Я каждый семестр получал по испанскому пять или пять с минусом, за исключением выпускного класса, да и это не по своей вине. Я пережил сильный стресс.
— Ладно, и всё же, Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда дома кроме неё никого.
— О! Это унизительно! — воскликнула Банни.
— Невезуха, — сказала ей Кейт. — Продолжайте, я буду поблизости.
И вышла.
— Un bitcho*, — буркнула вслед Банни.
— Una bitch-AH, — менторским тоном поправил её Эдвард. И оба зашлись от смеха.
Не такая уж Банни и милая, как многие думают.
Толком не понятно, почему сестра вообще появилась на свет. Их мать — хрупкая тихая блондинка с такими же, как у младшей дочери пушистыми ресницами — первые четырнадцать лет жизни Кейт не покидала всевозможные, так сказать, «места отдыха».
А затем неожиданно родилась Банни. И почему родители решили, что это хорошая мысль? Может, не думали, может, руководствовались безрассудной страстью. Правда, на них это совсем непохоже.
Но как бы то ни было, после второй беременности дал о себе знать какой-то порок сердца — а, может, беременность его сама же вызвала, — и Тея Баттиста умерла ещё до первого дня рождения Банни. Впрочем, для Кейт это немногое изменило, можно сказать, она и так жила без матери.
А Банни её даже не помнит, хотя кое-какими жестами странно напоминает покойную. Например, у сестры та же притворно-застенчивая манера держать подбородок и привычка жеманно покусывать самый кончик указательного пальца.
Такое чувство, что она изучала повадки матери ещё в утробе. Тётушка Тельма, сестра Теи, всё время говорит: «О, Банни, клянусь, у меня слёзы на глаза наворачиваются, как тебя вижу. Ну ты вылитая копия бедной маменьки!»
Зато Кейт ни капли не похожа на свою мать. Кейт смуглая, широкостая и неуклюжая. И выглядела бы нелепо, если бы стала грызть палец. Никто и никогда не называл её милой.
Кейт una bitcha.
_____________________
* Сука (искаж. исп.).
137 vonakaB
Едва войдя в дом, она услышала отчетливый мужской голос. «Банни», позвала она сестру строгим тоном.
«Я здесь», - пролепетала Банни.
Кейт бросила свой жакет в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване с невинным лицом и оголенными плечами, на которые игриво спадали золотые кудряшки. Рядом с ней сидел Минц - парень из соседнего дома.
Это что то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, и обладал болезненным видом: вместо бороды у него росли отдельные клочки светло-коричневых волос, которые навели Кейт на мысль о лишае. Эдвард окончил среднюю школу два года назад, но не уехал в колледж. Его мать утверждала, что у него была «японская болезнь». «Что это за болезнь?» спросила Кейт, и г-жа Минц сказала, «Это такая болезнь, при которой молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются дальше жить». Правда, Эдвард казался прикованным не к спальне, а к застеклённой веранде, окна которой выходили на их столовую комнату. Изо дня в день можно было увидеть, как он сидит на кушетке, обхватив колени, и курит подозрительные сигареты.
Ну, хоть романом тут не пахнет. (Банни привлекали исключительно футболисты). Однако правило было правилом, и Кейт сказала, «Банни, ты же знаешь, что тебе не разрешено принимать гостей, когда ты одна».
«Принимать гостей! - воскликнула младшая сестра, округлив глаза от изумления, и подняла блокнот, который лежал открытым на ее коленях. - У меня урок по испанскому языку!»
«Неужели?»
«Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньор МакДжилликадди сказал, мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он согласился?» «Да, но...» - начала было Кейт.
Да, но он, конечно, не подразумевал, что этим репетитором будет соседский парень – любитель травки. Но это Кейт не стала озвучивать, дипломатия как-никак. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Вы хорошо владеете испанским, Эдвард?»
«Да, мэм, я изучал его пять семестров», - ответил парень. Кейт не знала, было ли обращение "мэм" колкостью или знаком уважения. В любом случае, это выводило из себя, ведь она не настолько стара. Эдвард добавил: «Иногда, я даже думаю на испанском языке».
После этой фразы Банни захихикала, да она хихикала практически всегда. «Он уже многому меня научил», - сообщила сестра.
Другой надоедливой привычкой Кейт было превращение повествовательных предложений в вопросы. Она любила поддевать сестру, ведь та думала, что это действительно вопросы, поэтому Кейт сказала: «Я этого не знаю, не так ли, ведь меня не было с вами в доме».
«Что?» - спросил Эдвард, но Банни посоветовала: «Просто игнорируй ее».
«У меня были только пятёрки или пятёрки с минусом по испанскому языку каждый семестр», - сказал Эдвард, - за исключением четвертого курса обучения, да и то не по моей вине. Я был перенапряжён».
«В любом случае», - сказала Кейт, - Банни не разрешено принимать гостей мужского пола, когда никто нет дома».
«Да это унизительно!» - вскрикнула Банни.
«Не везёт, так не везёт», - ответила ей Кейт, - Продолжайте, я буду рядом». И вышла.
Выходя, она услышала, как Банни прошептала: «Un bitcho».
«Una bitch-Ah*» - поправил ее Эдвард наставительным тоном.
* сучка
Они начали смеяться. Банни вовсе не была настолько милой, как многие думали.
Вообще то, Кейт не понимала, откуда взялась её младшая сестра. Их мать была хрупкой, неброской женщиной, с волосами цвета розового золота, и одинаковыми с Банни глазами, окружёнными пышными ресницами, женщиной, которая первые четырнадцать лет жизни Кейт провела разъезжая по так называемым «базам отдыха». Затем, совершенно внезапно родилась Банни. Может быть, это было случайностью, а может быть, это был случай порыв страсти. Но от этого легче не становилось. Как бы то ни было, вторая беременность пролила свет на проблему с сердцем Теи Баттисты, или, возможно вызвала её, и мама Кейт умерла до первого дня рождения Банни.
138 waldvogel
Едкая девчонка
из «Едкая девчонка», Энн Тайлер.
Привычно перешагнув через порог своего дома, она различила четкий мужской голос.
– Банни! – она позвала сурово.
– Я здесь! – пропела Банни в ответ.
Кейт сбросила куртку на стоявшую в холле скамью и прошла в гостиную. Банни сидела на кушетке – невесомая россыпь золотых кудряшек, невинная мордашка и слишком легкая, далеко не по сезону блузка, приспущенная с плеча. Рядом с ней сидел Минц, соседский парнишка.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был молодой человек нездорового вида с неровной бежевой бороденкой, по мнению Кейт походившей на лишайник. Школу он закончил позапрошлым летом, но в колледж так и не уехал: заболел "той японской болезнью", как заявляла всем его мать.
– Что еще за болезнь? – как-то спросила ее Кейт.
– Это когда молодые люди запираются в своих спальнях, отказываются двигаться дальше по жизни.
Эдвард, надо сказать, заперся не в спальне, а в застекленной террасе, как раз напротив столовой дома семьи Баттиста. Из окон было отлично видно: он целыми днями сидел на шезлонге, поджав ноги и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Ну, ладно, по крайней мере начала любовной истории можно не опасаться (слабостью Банни были парни футбольного склада). Но все же правила есть правила.
– Банни, ты помнишь, что тебе не позволено развлекаться, когда ты одна? – заявила Кейт.
– Развлекаться! – возмутилась Банни и сделала круглые изумленные глаза. Она продемонстрировала открытый блокнот, лежавший у нее на коленях.
– У меня урок испанского!
– Серьезно?
– Я спрашивала у папы, ты помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он ответил, что ладно?
– Да, но... – начала было Кейт. Да, но он имел в виду совсем не соседа-торчка. Этого Кейт не сказала, конечно: дипломатия. Вместо этого она повернулась к Эдварду. – Ты хорошо знаешь испанский, Эдвард?
– Да, мэм, я занимался им пять семестров, – сказал он. Она не поняла, зачем он назвал ее «мэм»: наглости ради или серьезно. Как бы там ни было, слышать такое было досадно: Кейт была отнюдь не стара. – Иногда я даже думаю на испанском.
Его ответ вызвал у Банни короткий смешок. У нее все вызывало смешки.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна докучная привычка Банни: делать из повествовательных предложений вопросительные. В ответ Кейт нравилось делать вид, будто она действительно воспринимает их как вопросы.
– Откуда мне знать? – ответила она. – Меня ведь не было дома.
– Что? – открыл рот Эдвард, но Банни его перебила.
– Не обращай на нее внимания?
– За полугодия у меня всегда были пятерки и четверки – Эдвард продолжил. – Кроме выпускного класса. Но это не по моей вине: у меня тогда было трудное время.
– Хорошо, – ответила Кейт. – И все-таки мужчины не должны приходить к Банни, когда она дома одна.
– Это издевательство! – завопила Банни.
– Вот незадача… – промолвила Кейт – Но ты держись. Я буду рядом.
Она вышла.
– Ун сука! – донесся до нее шепот Банни.
– УнА сука, – поправил ее Эдвард поучительным тоном, и они принялись безудержно хихикать.
Банни была далеко не так мила, как думали о ней другие люди.
Для Кейт всегда было загадкой, почему Банни вообще существует. Их мать – хрупкая молчаливая блондинка, все время в розовом с золотом, с тем же огоньком в глазах, что и Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт по разным «местам для отдыха», как их называли. А потом как-то вдруг появилась Банни. И Кейт никак не могла взять в толк, как можно было решиться на такой шаг? Впрочем, быть может, родители ни на что не решались, и это была просто бездумная страсть. Но это было еще труднее взять в толк.
Как бы там ни было, вторая беременность показала, что у матери Кейт порок сердца, а может быть даже и вызвала этот порок. Тея Баттиста умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Кейт не заметила разницы между смертью и ставшим привычкой отсутствием. Банни вообще не помнила мать, но некоторые жесты делала в точности, как она. Например, она скромно поджимала подбородок, имела привычку изящно покусывать кончик указательного пальца. Как будто она научилась этому еще в утробе.
– О, Банни, – не уставала повторять тетя Тельма, сестра Теи, – Клянусь, я не могу смотреть на тебя без слез. Ты так похожа на свою бедную мать!
Кейт, с другой стороны, почти ничего не переняла от матери. Она была смуглой, широкой в кости, неуклюжей. Начни она грызть палец, это бы выглядело абсурдно. Никто никогда не считал ее милой.
Кейт была «уна сука».
139 Windsmelody
Едва переступив порог, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - позвала очень строго.
- Я здесь! - крикнула Банни.
Кейт бросила куртку на банкетку в прихожей и прошла в гостиную. На диване, с самым невинным выражением на личике, в облаке золотых кудряшек и в легкой не по сезону блузке с открытыми плечами, сидела Банни, а рядом с ней – соседский парень по фамилии Минц. Это было что-то новенькое.
Эдвард Минц, болезненного вида молодой человек со светлой бородкой, напоминавшей Кейт лесной лишайник, был на несколько лет старше Банни. Вот уже два года, как он окончил среднюю школу, но в колледж поступать не поехал; мама его утверждала, что причина в "известной японской болезни". "А что за болезнь?" - спросила тогда Кейт, и миссис Минц пояснила: "Это когда молодые люди закрываются у себя в комнате и не хотят больше жить". Эдвард же, казалось, был привязан не к своей комнате, а к застекленной террасе, которая окнами выходила как раз на столовую семьи Баттиста. Оттуда было видно, как он день за днем сидит в шезлонге, обхватив колени, и курит какие-то подозрительно короткие сигареты.
Ладно, по крайней мере, влюбленность ей не грозит. (Слабостью Банни были мальчики, похожие на футболистов). Тем не менее, правило есть правило, и Кейт напомнила:
- Банни, ты же знаешь, что, когда ты дома одна, - никаких гостей.
- Ничего себе гости! - воскликнула Банни, вытаращив глаза и изобразив удивление.
Она схватила открытый блокнот, лежавший на коленях, и потрясла им в воздухе:
- У меня урок испанского!
- Да?
- Помнишь, я просила папу? Сеньора Макгилликудди сказала, что мне нужен репетитор? И я попросила папу, а он сказал хорошо?
- Да, но … - начала Кейт.
Да, но он наверняка не имел в виду соседского мальчишку-наркомана. Нет, Кейт промолчала, чтобы не обидеть. Вместо этого повернулась и спросила:
- Ты настолько хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
- О, мадам, очень хорошо - язык нам преподавали два с половиной года.
Кейт не поняла, было ли это "мадам" следствием наглости или проявлением уважения. В любом случае не очень приятно: она ведь не настолько стара.
- Иногда я даже думаю на испанском,- продолжал он, и Банни хихикнула.
Смеялась Банни по любому поводу.
- Он многому меня научил? - сказала она.
Еще одна ее привычка, которая бесила, - произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Чтобы ее подразнить, Кейт с удовольствием делала вид, что слышит именно вопросы, поэтому сказала:
- Откуда ж я знаю – меня не было дома.
- Что? - спросил Эдвард.
- Да ладно, не обращай внимания? - ответила Банни.
- Я учился практически на "отлично", - рассказывал Эдвард, - только в выпускном классе немного съехал, да и то не по своей вине. Все из-за стресса.
- Ладно,- сказала Кейт,- и все-таки Банни не разрешается приглашать в гости молодых людей, когда дома никого нет.
- Да это просто издевательство! – вскричала Банни.
- Ну, не преувеличивай, - ответила Кейт. - Занимайтесь, я поблизости, - и вышла.
Позади она услышала, как Банни бормочет "un bitcho", а Эдвард поправил учительским тоном "una bitch-AH". Оба так и прыснули со смеху.
Банни и близко не была столь милой, как думали о ней другие.
Кейт никогда не могла понять, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать, хрупкая золотистая блондинка с такими же, как у Банни, мультяшными глазами, широко распахнутыми и слегка наивными, первые четырнадцать лет жизни Кейт моталась
по лечебницам, или, как их называли "душевным заведениям". Затем внезапно родилась Банни. Кейт трудно было даже вообразить, как такая идея могла прийти в голову ее родителям. Может быть, она и не приходила, может быть, это был результат беспечной страсти, что тем более не укладывалось в голове Кейт. Так или иначе, во время второй беременности у Теи Баттиста вдруг возникли какие-то проблемы с сердцем. Возможно, именно беременность стала их причиной, и Тея умерла еще до того, как Банни исполнился год. Что касается Кейт, не слишком-то мир ее изменился - ведь с отсутствием матери она была знакома больше чем с ней самой. А Банни совсем не помнила их мать, но при этом поразительно ее напоминала и небольшим вторым подбородком, и своей привычкой искусывать кончик указательного пальца, словно еще в чреве ее изучила. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда приговаривала: "Ах, Банни, клянусь: как вижу тебя, так слезы на глазах – до чего ты похожа на свою бедняжку-мать".
Кейт же была полной их противоположностью: смуглая, тучная, нескладная. И грызи она палец, совсем выглядела бы несуразно. Никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
140 wolfie
Vinegar Girl
Энн Тайлер
Стоило Кейт войти, как до неё явственно донёсся мужской голос.
– Банни! – крикнула она сурово.
– В гостиной! – пропела Банни.
Кейт бросила пиджак в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване – золотые кудряшки, невинный взгляд, рубашка, спадающая с плеча и слишком лёгкая для этого времени года. А рядом с ней сидел мальчишка Минц.
Вот так новости! Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет. Он всегда выглядел нездоровым, а его подбородок покрывал неровный пушок, напоминавший Кейт мох. Он выпустился из школы два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать говорила всем, что у него «японская болезнь». «Что ещё за японская болезнь?» – осведомилась как-то Кейт, на что миссис Минц ответила: «Ну, та, от которой молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются жить свою жизнь ». Вот только Эдвард, видно, решил заточить себя не в комнате, а на застекленной веранде как раз напротив окон их столовой. Там он мог, обнимая коленки, целыми днями сидеть на шезлонге и курить свои подозрительно тонкие сигареты.
Ладно, хотя бы вероятность романа можно исключить – Банни предпочитала футболистов. Но чтобы утвердить свой авторитет, Кейт сказала:
– Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе не положено развлекаться, пока ты дома одна.
– Развлекаться? – Банни сделала круглые глаза и продемонстрировала блокнот у себя на коленях. – Мы учим испанский!
– Да ну?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он разрешил.
– Да, но… – начала Кейт и осеклась.
Вряд ли он предполагал, что репетитором будет соседский шалопай, подумала Кейт про себя, но дипломатично промолчала. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, учил его пять семестров.
Было ли это «мэм» сказано на полном серьёзе, или Минц находил это забавной выходкой, Кейт не знала. В любом случае, её это разозлило – она ещё слишком молода для «мэм».
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил наш герой.
Банни хихикнула. Ей всё было смешно. «Он меня уже многому научил?» – сказала она.
У неё была дурацкая привычка произносить любое предложение с вопросительной интонацией. Кейт притворилась дурочкой и, чтобы досадить Банни, ответила:
– Откуда мне знать, меня же здесь не было.
– Что? – не понял Эдвард.
– Не обращай внимания? – «спросила» Банни.
– У меня всегда была «пятёрка» или «пятёрка с минусом» по испанскому, – заявил Эдвард. – Ну, кроме последнего курса, но тогда у меня был сложный период.
– Тем не менее, Банни не разрешается приглашать гостей мужского пола, если меня или отца нет дома, – сказала Кейт.
– Это нечестно, это унизительно! – вскричала Банни.
– Что поделать. Продолжайте, я буду в соседней комнате, – сказала Кейт и вышла.
– Ун стервосо, – прошептала Банни ей в спину.
– Уна стервосА, – поправил Эдвард, и они захихикали.
Банни отнюдь не была милой, как все думали.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Первые годы жизни Кейт их мать – хрупкая, красивая блондинка с сияющими глазами (такими же, как у Банни) – провела разъезжая по «домам отдыха», как их тогда называли. А потом вдруг появилась Банни. С чего они решили завести ещё одного ребёнка, осталось для Кейт загадкой. Возможно, они и не решили, а просто поддались минутной страсти, но в это было ещё сложнее поверить. Как бы там не было, во время беременности выяснилось, что у Теи Баттисты слабое сердце, а может, беременность стала тому причиной. Она умерла, когда Банни не было ещё и года. Кейт не заметила особой разницы – матери и так никогда не было рядом, – а Банни была ещё слишком мала, чтобы её помнить. Хотя некоторые её повадки до жути напоминали материны: стыдливо опущенные глаза или привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, что она изучила их мать изнутри, пока была в утробе. Их тётя Тельма часто говорила: «О, Банни, я не могу смотреть на тебя без слёз, ты так на неё похожа!»
Кейт, напротив, ничего не взяла от матери. Она была смуглая, мощная и неуклюжая. Если бы ей вздумалось грызть указательный палец, это выглядело бы глупо, и никто ни разу в жизни не назвал её «милой».
Да, Кейт была «уна стервоса».
141 wordless
Едва переступив порог дома, она услышала чей-то голос, определенно мужской.
– Банни? – позвала она самым строгим тоном.
– Тут я! – откликнулась та.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, на лицо – сама невинность, с воздушными золотистыми кудряшками на голове и в слишком уж легкой блузке с открытыми плечами; и рядом с ней соседский парнишка, Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц – хилый юноша чуть старше Банни, с бежевой бородкой, растущей лоскутами, которая напоминала Кейт лишайник. Школу закончил два года назад, но в колледж не поступил; его мать утверждала, что он болен "этой японской болезнью". Когда Кейт спросила, что за болезнь, миссис Минц ответила – такая, при которой молодые люди запираются в своих комнатах и не хотят жить в обществе. Только Эдвард, похоже, запирался не в комнате, а в застекленной веранде напротив столовой семьи Баттиста и просиживал в шезлонге день за днем, обхватив колени и покуривая подозрительно маленькие сигаретки.
Ладно, это хотя бы не влюбленность (Банни предпочитала парней покрепче). Но правило есть правило, так что Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе запрещено приводить приятелей, когда никого нет дома.
– Приятелей?! – возмутилась Банни, округлив глаза от изумления. На коленях она держала открытую записную книжку на спирали. – Я учу испанский!
– Да неужели?
– Мне папа разрешил, забыла? Сеньора МакГилликадди рекомендовала подыскать репетитора? Я спросила папу, и он согласился?
– Да, но... – начала Кейт.
Да, но он точно не соглашался на соседа-наркомана. Однако Кейт дипломатично не произнесла этого вслух. Взамен она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты так хорошо знаешь испанский, Эдвард?
– Да, мэм*, учил пять семестров, – ответил он. Кейт не разобрала, что это за "мэм" – насмешка или вежливость. Хотя раздражает в любом случае, она же не настолько стара. Эдвард продолжал: – Иногда я даже думаю на нем.
---- сноска ----
* здесь – обращение к женщине, чей возраст позволяет предположить, что у нее уже есть дети.
------------
Банни хихикнула. Она хихикала по поводу и без.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна досадная привычка, эта манера утверждать что-то вопросительным тоном. Кейт нравилось подкалывать сестру, притворяясь непонимающей, и потому ответила:
– Откуда я знаю, меня же тут не было.
Эдвард удивился: "Не понял?", и Банни проговорила: "Забудь?"
– У меня были только пятерки или пятерки с минусом, – сказал Эдвард, – кроме последнего года, но это не в счет. У меня тогда был стресс.
– Что ж, но все же, – настаивала Кейт, – Банни нельзя приглашать к себе приятелей, пока никого нет дома.
– Это так унизительно! – негодовала Банни.
– Так тебе и надо, – сказала Кейт. – Продолжайте, я буду неподалеку.
И вышла из комнаты.
Она услышала, как Банни прошептала ей в спину: “Un bitcho”*.
---- сноска ----
* un bitcho (исп.) – жук.
------------
– Una bitch-AH*, – поправил ее Эдвард назидательным тоном.
---- сноска ----
* una bitcha (исп.) – стерва.
------------
И оба сдавленно засмеялись.
Банни была далеко не такой милашкой, как всем казалось.
Кейт никак не могла понять, почему сестра вообще появилась на свет. Пока Кейт не исполнилось четырнадцать, их мать – хрупкая, тихая блондинка в розовом, с такими же лучистыми глазами, как у Банни – то поступала, то выписывалась из разных "домов отдыха", как в семье называли психиатрические больницы. А потом внезапно родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родители могли решиться на такое. Возможно, они ничего не решали, и случился приступ безумной страсти. Хотя вообразить это было еще труднее. Во всяком случае, рождение второго ребенка обнаружило какой-то изъян в сердце Тиа Баттиста, или даже стало его причиной, и она умерла раньше, чем Банни исполнился год. Родители не баловали Кейт вниманием и раньше, так что смерть матери не стала слишком большой потерей. А Банни даже не помнила ее, хотя в чем-то они были удивительно схожи – небольшая ямочка на подбородке, например, и привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Словно она запоминала их мать, пока была у нее в животе. Тетя Тельма, сестра Тиа, всегда говорила: "Ах, Банни, честное слово, плакать хочется, когда гляжу на тебя. Ты точно копия своей несчастной матери!"
Кейт же пошла совершенно не в нее. Кожа Кейт была темнее, кость более крупной, и к тому же она была неуклюжей. Она смотрелась бы нелепо, кусая палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
142 yellow_bricks
Девушка-уксус
Она едва вошла в дом, как услышала явно мужской голос.
- Банни! - позвала она самым строгим тоном.
- Тут, - пропела Банни.
Кейт сбросила куртку на банкетку и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся взбитые золотые кудряшки и самое невинное выражение лица и не по сезону легкая кофточка с открытыми плечами, рядом с ней - Минц, сын соседей.
Он был ее новым приобретением. Эвард Минц на несколько лет старше Банни, нездорового вида парень с клочками палевой щетины на подбородке, которые напоминали Кейт лишай. Он закончил школу два года назад, но провалился на вступительных в колледж. Его мать говорила, что у него «та самая японская болезнь». «Что за болезнь?» - спросила Кейт. «Та, при которой молодые люди замуровываются в своих спальнях и отказываются вести нормальную жизнь». С одним исключением: казалось, что Эдвард заточен не в спальне, а на застекленной веранде напротив окна гостиной Баттиста. Тут он день за днем сидел в шезлонге, обняв колени, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Что ж, хорошо, по крайней мере, никаких амуров (слабостью Банни были футболисты). Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что тебе не разрешается принимать гостей, когда ты одна дома.
- Гостей! - глаза Банни стали большими и удивленными. Она указала на блокнот на спирали, который лежал у нее на коленях:
- У меня урок испанского!
- Правда?
- Я спросила папу, помнишь? Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он согласился?
- Да, но…- начала было Кейт. Да, но он точно не имел в виду соседского сына-торчка. Впрочем, Кейт не озвучила эту мысль (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм, я учил его пять семестров.
Она не поняла, было ли это «мэм» нахальным или серьезным. В любом случае, это раздражало: она не такая уж старая. Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни тихонько хихикнула. Она хихикала по любому поводу.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
Одной из надоедливых привычек Банни было превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось подкалывать сестру и притворяться, что она приняла ее интонации за чистую монету. Поэтому она ответила:
- Я не знаю, откуда мне знать, меня же не было дома.
- Что-что? - не понял Эдвард.
- Не обращай внимания? - сказала Банни.
- Каждый семестр по испанскому у меня были пятерки и пятерки с минусом. Кроме выпускного класса, и тут не моя вина. У меня был стресс.
- И тем не менее, Банни не разрешено водить мальчиков, когда никого нет дома, - заметила Кейт.
- Ой, это так унизительно! - воскликнула Банни.
- Вот невезуха, - бросила Кейт. - Продолжайте, я буду недалеко.
Она вышла из комнаты и услышала за спиной бурчание Банни:
- Ун сучко.
- Уна сучка, - учительским тоном поправил ее Эдвард.
И они скорчились от сдавленного хохота.
Банни даже близко не была такой милой, какой казалась большинству людей.
Кейт никогда по-настоящему не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать - хрупкая, безгласная блондинка, всегда в розовом и в золоте, с такими же, как у Банни, лучистыми глазами, - первые 14 лет жизни Кейт только и делала, что ложилась в так называемые «пансионаты» и выписывалась из них. Потом внезапно родилась Банни. Кейт было сложно представить, с чего ее родители решили, что это хорошая идея. Может, они и не решали, может, это случилось из-за бездумной страсти. Но вообразить такое было еще сложнее. В любом случае, вторая беременность выявила какую-то патологию в сердце Теи Баттисты или, возможно, вызвала эту патологию, и она умерла еще до того, как Банни исполнился год. Для Кейт едва ли что-то изменилось, матери и так не было рядом всю ее жизнь. А Банни даже ее не помнила, хотя некоторые ее жесты невероятно напоминали мамины: тот же поджатый в притворной застенчивости подбородок, та же привычка обворожительно грызть кончик указательного пальца. Как будто она изучала мать изнутри, пока была в ее лоне. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда причитала: «О, Банни, клянусь, смотрю на тебя, и хочется плакать. Точь-в-точь твоя бедная мать!».
В свою очередь, Кейт ничем не походила на маму. Она была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она выглядела бы нелепо, если бы вздумала грызть ногти, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна сучка.
143 ynarr
Не успела она толком пройти в дом, как расслышала мужской голос.
— Банни! — резко окликнула она.
— Я здесь! — пропела Банни.
Кейт швырнула куртку в прихожей и зашла в гостиную. Банни сидела на диване — сама невинность с этими ее золотистыми кудряшками, милым личиком и не по сезону открытыми плечами. Рядом сидел парнишка Минцев, их соседей.
Это что-то новенькое. Эдуард Минц был на несколько лет старше Банни. Молодой человек выглядел нездорово, на лице у него росла светлая клочковатая борода, напоминающая лишайник. Эдуард окончил школу еще два учебных года назад, но остался жить с родителями, не сумев поступить в университет. По утверждению его мамы, мальчик страдал «этой японской болезнью». На вопрос Кейт, что за болезнь такая, миссис Минц ответила: «Та, когда молодые люди запираются в своей комнате и отказываются что-то менять». Вот только Эдуард, похоже, выбрал для заточения не свою комнату, а остекленную веранду, выходящую на столовую Баттисты. Изо дня в день он сидел на шезлонге, прижав колени к груди, и курил подозрительные сигаретки.
Ну что ж, хотя бы роман им не грозит. (Слабостью Банни были спортсмены.) Тем не менее, правило есть правило, так что пришлось Кейт сказать:
— Банни, ты ведь знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, когда никого нет дома.
— Гостей! —Банни выпучила глаза, изображая изумление. Она продемонстрировала раскрытую тетрадь, лежавшую на ее коленях. — У меня урок испанского!
— Правда?
— Я говорила папе, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, мне нужен репетитор? И я сказала папе, а он ответил «хорошо»?
— Да, но…
Да, но он определенно не имел в виду соседского любителя травки, — подумала Кейт, но вслух произносить не стала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдуарду и спросила:
— А ты, Эдуард, особенно хорош в испанском?
— Да, мадам. Два с половиной года его учил.
Она не поняла, было это «мадам» выпадом или он обратился так серьезно. Как бы ни было, ей стало досадно: не такая она и старая.
— Иногда я даже думаю по-испански, — продолжил он.
Банни хихикнула. Она постоянно хихикала.
— Он уже научил меня многому?
Еще одна ее надоедливая привычка — превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось доводить сестру притворяясь, будто она в самом деле принимает их за вопросы, так что она ответила:
— Почем мне знать, меня же здесь не было, так?
— Что? — переспросил Эдуард.
— Не обращай на нее внимания? — отреагировала Банни.
— У меня по испанскому всегда было отлично или отлично с минусом. Кроме выпускного года, но я в этом не виноват. Я сильный стресс перенес.
— Все равно, Банни не разрешается принимать посетителей мужского пола, пока никого нет дома.
— Ах! Это унизительно! — вскликнула Банни.
— Вот незадача, — ответила ей Кейт. — Продолжайте заниматься, я буду неподалеку, — и она оставила их вдвоем.
Выходя она услышала, как Бани тихо пробурчала за ее спиной:
— Ун стерво.
— Было бы ун-а стерв-а, женский род, — поправил ее Эдуард.
Они еле сдержались, чтобы не прыснуть со смеху.
Банни и близко не была такой милой, какой ее считали.
Кейт так до конца и не поняла, как Банни вообще появилась на свет. Их мать —слабохарактерная кукольная блондинка с такими же как у Банни выразительными глазами — первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, мотаясь по «учреждениям для отдыха», как их тогда называли. И вдруг родилась Банни. Кейт не представляла, как могли ее родители подумать, что это удачная идея. Может, они и не думали. Может, это была безумная страсть. Представить такое еще сложнее. Во всяком случае, вторая беременность выявила дефект в сердце Теа Батисты, а может сама его и вызвала, и та умерла, прежде чем Банни исполнился год. Для Кейт, привычной к ее отсутствию, мало что изменилось. А Банни и вовсе не помнила мать, но несмотря на это немало ее жестов были необъяснимо знакомы — например, как она рассудительно морщит подбородок, или ее привлекательная привычка покусывать кончик указательного пальца. Будто она изучила мать еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Ах, Банни, клянусь, слезы наворачиваются, когда вижу тебя. Ты вылитая твоя бедняжка-мать!»
Кейт, с другой стороны, нисколько не походила на мать. У Кейт была темная кожа, широкая кость, и сама она была неуклюжая. С пальцем во рту она выглядела бы нелепо, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна стерва.
144 yugu0114
Девочка с перчинкой (отрывок из произведения Анны Тейлор «Девочка с перчинкой»).
Она не успела ступить за порог, как послышался отчетливый мужской голос.
— Банни, - сказала она самой строгой интонацией, какой могла.
— Я здесь! - ответила Банни.
Кейт оставила пиджак на скамейке в прихожей и направилась в сторону гостиной. Банни сидела в кресле, и была явно одета не по погоде: на ней была кофточка с открытыми плечами и распущены пышные золотые локоны, а напротив нее сидел молодой человек по фамилии Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц был моложе Банни на пару лет – хлюпенький мальчишка с белым пушком на лице, который скорее напоминал олений мох, чем бороду. Он закончил школу позапрошлым летом, но не смог поступить в колледж, за что его мать прозвала больным «японской хандрой». Как-то Кейт спросила, что это за болезнь такая и в чем она заключается, на что миссис Смит ответила, что так называется состояние молодых людей, когда они запираются в своих комнатах, отказываясь жить полной жизнью. Правда, случай Эдварда был небольшим исключением, т.к. он ограничивал свой мир не пределами спальни, а застекленной верандой, расположившейся напротив окон столовой Батистов, где день изо дня сидя на кушетке обхватив колени он выкуривал по маленькой (почти крошечной) сигарете.
Так, хорошо, хотя бы никакого намека на роман. (Типажом Банни были парни со спортивной фигурой, например игроки футбольной команды). Однако правила есть правила, поэтому Кейт сделала замечание:
— Банни, ты ведь знаешь, что ты не можешь принимать гостей, пока находишься дома одна.
— Принимать гостей? — возмутилась Банни, а ее глаза округлились от удивления. Она указала на блокнот, лежавший на ее коленях, со словами:
— Вообще-то, у меня урок Испанского.
— Правда?
— Помнишь, я спрашивала разрешения у Папá? Сеньора МакГилькуди посоветовала позаниматься с репетиром, на что Папá дал свое согласие?
— Да, но... — начала было Кейт.
Да, но он не выглядел как придурок-заучка. Однако Кейт не сказала этого вслух (Тактичность.) Вместо этого, она обратилась к Эдварду с вопросом:
— Эдвард, Вы в достаточно хорошо владеете испанским языком?
— Да, мэм, я закончил 5 семестров, — резюмировал он, но Кейт не могла понять было ли сказано «мэм» с сарказмом или уважением. В любом случае, такое обращение ей не понравилось, ведь она не была настолько стара для «мэм».
— Временами я даже думаю на испанском.
Сказанное Эдвардом раззадорило Банни, и она залилась игривым смехом, и спросила:
— Он уже обучил меня многому, ага?
Еще одна черта, которая раздражает — произносить простые и вопросительные предложения с одинаковой интонацией, что не разберешь, когда она что-то утверждает, а когда спрашивает. Сейчас Кейт распознала, что это был вопрос:
— Откуда я могу знать, если я не присутствовала на ваших занятиях и меня не было дома?
— И что? — удивился Эдвард, на что Банни ответила:
— Пропустишь такое мимо ушей?
— Мои оценки за полугодия всегда были не ниже 5-, за исключением последнего года, но причиной тому послужил сильный стресс, а не моя лень.
— Но все же, Банни запрещено принимать гостей, когда она остается в доме одна.
— Ох, как это бесчеловечно! — заплакала Баанни.
— Ой, да брось. Можете продолжать свои занятия, а я буду поблизости, — с этими словами Кейт удалилась.
Выйдя из комнаты, она услышала, как Банни назвала ее «Ун суко».
— Уна су-у-ука, — Эдвард поправил ошибку в артикле учительским тоном.
И они оба залились истерическим смехом.
Банни была далека от того образа милашки, что производила на окружающих.
Кейт никогда не понимала, почему Банни появилась на свет. Их мать – хрупкая, сдержанная женщина, белокурая дама с волосами цвета розового золота и огоньком в глазах, совсем как Банни. Она провела первые 14 лет вместе с Кейт в, так называемых, «домах отдыха», пока внезапно не родилась Банни. Кейт было тяжело представить, как ее родители могли решиться на еще одного ребенка, скорее это был порыв страсти, что было представить еще сложнее. Тем не менее, вторая беременность выявила нарушения в работе сердца Теи Батист, или возможно она сама стала причиной болезни, но их мать умерла меньше чем через год после родов. Кейт было тяжело свыкнуться, что человека, которого она знала всю свою жизнь, больше нет, в то время как Банни даже не помнила маму, хотя порой была дико на нее похожа: та же привычка закусить губу чуть ли не до подбородка или, допустим, ее манера покусывать кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, что она приняла повадки матери будучи еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Тиа, любила повторять: «О, Банни, клянусь, смотрю на тебя и слезы наворачиваются, будто ты призрак своей матери!»
Кейт же наоборот была ни капли не похожа на маму: ее кожа была темнее, у нее было более крупное телосложение и неуклюжая походка. Когда она кусала палец, то выглядела скорее неуклюжей, нежели милой или забавной.
Кейт была «уна сука».
145 Zhuzh
Не успела Кейт войти в дом, как явственно различила чей-то мужской голос.
– Банни! – позвала она как можно строже.
– Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт скинула куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: золотистые начесанные кудряшки, невинная мордашка, кофточка с открытыми плечами – явно не по сезону. Рядом с ней примостился сын их соседей Минцев.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, тщедушный паренек на пару-тройку лет старше Банни, – его клочковатая бежевая бородка напомнила Кейт лишайник, – окончил школу еще в позапрошлом июне, но в колледж так и не поступил. Его мать утверждала, что все дело в «той самой японской болезни». «Что же это за болезнь?» – как-то спросила ее Кейт, на что миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются в своей комнате и отказываются жить дальше». Эдвард разве что предпочитал не свою спальню, а застекленную веранду, на которую выходило окно столовой семейства Баттиста. Целыми днями он просиживал в шезлонге, обхватив колени, и покуривал весьма подозрительные сигаретки.
Ну что ж, по крайней мере, романтикой здесь не пахло. (Слабостью Банни были футболисты.) Однако правила есть правила, и Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что не должна развлекаться, когда никого нет дома.
– Развлекаться!? – возмутилась Банни, недоуменно распахнув глаза, и продемонстрировала блокнот на пружине, открытый у нее на коленях. – Вообще-то у меня урок испанского!
– Правда?
– Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор, я спросила у папы, и он согласился. Помнишь?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он точно не имел в виду соседского мальчишку, балующегося травкой. Впрочем, вслух Кейт ничего не сказала. (Ох уж эта дипломатичность.) Повернувшись к парню, она спросила:
– Эдвард, неужели ты свободно говоришь по-испански?
– Да, мэм. Пять семестров его изучал.
Непонятно, то ли это его «мэм» означало излишнюю самоуверенность, то ли он говорил на полном серьезе. Так или иначе, Кейт ощутила укол раздражения – не настолько она старая.
– Иногда я даже думаю на испанском, – добавил он.
Банни легонько хихикнула. Хихикала она по любому поводу.
– Он уже многому меня научил?.. – произнесла она.
Это была еще одна ее докучливая привычка – превращать обычные фразы в вопросительные. Кейт любила подкалывать Банни, притворяясь, что принимает ее вопросы за чистую монету, и поэтому сказала:
– Откуда же мне знать, а? Я ведь не сидела тут с тобой.
– Что? – не понял Эдвард.
– Просто не обращай на нее внимания, – посоветовала Банни.
– Каждый семестр я сдавал испанский на «отлично» или «отлично с минусом», – сказал Эдвард. – Кроме последнего года, но это уже не моя вина. Там был сплошной стресс.
– И все же, – произнесла Кейт. – Банни запрещено общаться с гостями мужского пола, когда больше никого нет дома.
– О! Да что за унижение! – взвизгнула Банни.
– Ага, не везет так не везет, – поддакнула Кейт. – Продолжай урок. Я буду поблизости. – И вышла из комнаты.
Из-за спины до нее долетел шепот Банни:
– Ун стервозо.
– Уна стервоза*, – назидательным тоном поправил Эдвард.
--------- сноска ---------
* В испанском языке для обозначения мужского рода используется окончание «о», женского рода – «а». Банни переиначивает обычное слово на испанский лад (прим. пер.).
----------------------------
Оба сдавленно захихикали.
Банни была далеко не такой милой, какой ее многие считали.
Кейт так до конца и не поняла, как же объяснить ее существование. Их мать была хрупкой молчаливой блондинкой с розово-золотистыми волосами и такими же, как у Банни, широко распахнутыми глазами. Первые четырнадцать лет своей жизни Кейт наблюдала, как мать то приезжает, то уезжает, проводя время в «центрах отдыха» – так они это называли. А потом ни с того ни с сего на свет появилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, как ее родители могли до такого додуматься. Возможно, просто не сообразили вовремя. Возможно, взыграла слепая страсть – хотя нечто подобное представлялось и вовсе с трудом. Как бы то ни было, на второй беременности у Теа Баттисты обнаружили проблемы с сердцем, а может, беременность их и спровоцировала, и, не дожив до первого дня рождения малютки, она скончалась. Разумеется, Банни не помнила мать, однако некоторыми жестами походила на нее неимоверно: например, с такой же деланной застенчивостью опускала подбородок или изящно покусывала кончик указательного пальца. Она словно изучила все привычки матери еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теа, всегда говорила: «Банни, дорогая! Клянусь, увижу тебя – и не могу сдержать слез. Ну вылитая бедняжка-мать!»
Что же касается Кейт, у них с матерью было мало общего. Кейт выросла смуглокожей, ширококостной и неуклюжей. Если бы она вдруг начала грызть палец, это показалось бы нелепым, да и милой ее никто никогда не называл.
Уна стервоза – вот кто она такая.
146 Алла
Стерва
(отрывок из романа Энн Тайлер «Стерва»)
Едва войдя в дом, она отчётливо услышала мужской голос.
– Банни! – позвала она строго.
– Я здесь! – пропел звонкий голосок.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване с совершенно невинным выражением лица, вся в воздушных золотых кудряшках, на ней была лёгкая не по погоде блузка с открытыми плечами. Рядом устроился парень из соседской семьи Минцев.
Это была новая жертва. Эдвард Минц – болезненного вида юноша с русыми волосками на подбородке, которые росли пятнами и напоминали Кейт лишайную сыпь, – был несколькими годами старше Банни и закончил обучение в школе ещё два июня тому назад, однако в колледж так и не поступил. Мать Эдварда утверждала, что у него «та самая японская болезнь». На вопрос Кейт: «Что это за болезнь?» – миссис Минц ответила: «Это когда молодой парень живёт затворником в своей спальне и отказывается продолжать полноценную жизнь». Правда, Эдвард, кажется, был заложником не своей спальни, а застеклённой веранды, которая располагалась прямо напротив окна столовой Батистов, – именно там он днями напролёт сидел на кушетке, обняв руками колени, и курил подозрительно маленькие сигареты.
Ну что ж, пускай, по крайней мере, роман тут не грозит (слабостью Банни были парни со спортивным телосложением, вроде футболистов). Однако это не повод делать исключение из правила, поэтому Кейт заявила:
– Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя одной принимать гостей.
– Принимать гостей! – возмутилась Банни, сделав большие изумлённые глаза, и протянула тетрадь на пружинке, которая лежала открытой у неё на коленях. – У меня урок испанского!
– Урок испанского?
– Помнишь, я спрашивала разрешение у папы? Сеньора МакДжиликади сказала, что мне нужен учитель? Я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но... – начала было Кейт.
Да, но при этом он точно не имел в виду соседского мальчишку, курящего травку. Однако договаривать свою мысль Кейт не стала (из дипломатических соображений), вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, ты действительно очень хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, – ответил он, – я его пяти семестров учил.
Кейт не удалось понять, использовал ли он это обращение «мэм» серьёзно или в нём была скрытая насмешка. В любом случае оно ей неприятно резануло слух: в конце концов, она же ещё не так стара. А Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула – она хихикала по поводу и без, – а затем сказала:
– Он меня уже столькому научил?
Это ещё одна из её раздражающих привычек – произносить утвердительные предложения как вопрос. Кейт нравилось дразнить Банни, притворяясь, что она принимает их за настоящие вопросы. Вот и сейчас она заявила:
– Как я могу об этом знать, если меня не было всё это время с вами?
– Что? – спросил Эдвард.
– Не обращай внимания? – ответила Банни.
– У меня по испанскому каждый семестр было «отлично» или «отлично с минусом», – продолжил Эдвард, – кроме выпускного класса, но в том нет моей вины. Это было тяжёлое для меня время.
– Хорошо, но всё же, – стояла на своём Кейт, – Банни не разрешается принимать мужчин, когда в доме никого больше нет.
– Ох! Как это унизительно! – воскликнула Банни.
– Ничего не поделаешь, – ответила Кейт. – Ладно, продолжайте. Я буду рядом.
Выходя из комнаты, Кейт услышала, как у неё за спиной Банни пробурчала:
– Ун стервоза.
– Уна стервоза, – поправил её Эдвард нравоучительным тоном.
И они начали тихо давиться от смеха.
Банни не была даже наполовину так мила, как о ней думали окружающие.
Кейт не могла объяснить даже самого существования Банни. Их мать – слабая, безмолвная, излишне женственная блондинка с такими же искрящимися глазами, как у Банни, – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, постоянно меняя так называемые «дома отдыха». Потом неожиданно родилась Банни. Кейт тяжело было представить, как её родители решились на такой шаг. Хотя, может, они ничего и не решали, может, это был лишь приступ безрассудной страсти. Но такое вообразить было ещё сложнее. Так или иначе, во время второй беременности у Теи Батиста обнаружился порок сердца, а может, именно беременность и стала причиной его развития. Мать умерла, когда Банни ещё не было и года. Кейт едва ли ощутила утрату, поскольку в течение всей своей жизни почти не виделась с матерью. Банни же даже не помнила её, хотя у них были поразительно похожи некоторые жесты: например, Банни так же, как мать, скромно наклоняла голову и мило покусывала кончик указательного пальца. Казалось, будто Банни, ещё находясь в утробе матери, изучила все её привычки. Тётя Тельма, сестра Теи, часто восклицала: «Ох, Банни, у меня сжимается сердце, когда я смотрю на тебя. Ты просто копия своей несчастной матери!»
Кейт же, напротив, была ничуть не похожа на мать: она была тёмнокожей, неуклюжей, с широкими костями. Если бы она начала кусать палец, это могло бы вызвать разве что смех, но никто никогда не смог бы назвать это милым.
Кейт была «уна стервоза».
147 Анастасия С.
Едва войдя в дом, она отчётливо услышала мужской голос. «Банни!», — окликнула она строгим тоном.
— Я здесь, — пропела Банни.
Кейт повесила жакет на вешалку и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. Золотистые кудри обрамляли её невинное личико, а лёгкая блузка, надетая явно не по сезону, обнажала одно плечо. Рядом с ней сидел Минц, молодой человек, живший в соседнем доме.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет. Этот парень с нездоровым цветом лица и редкой светлой щетиной на подбородке, чем-то напоминавшей лишай, окончил школу позапрошлым летом, но так и не поступил в колледж. Как говорила его мать, виной всему была «эта ужасная японская болезнь». Когда Кейт спросила её, что же это за болезнь, та ответила: «Ах, из-за неё молодые люди закрываются в комнате и не могут устроить свою жизнь». Вот только Эдвард проводил время не в своей комнате, а на застеклённой террасе, откуда была хорошо видна столовая семьи Баттиста. Там он разваливался на кушетке и днями напролёт курил тонкие сигареты, которые выглядели очень подозрительно.
Что ж, по крайней мере, ни намёка на интрижку — Банни обожала спортивных парней. И всё же, правила есть правила:
— Банни, ты же знаешь, что тебе не разрешается приглашать гостей, когда ты одна дома.
— Какие ещё гости! — возмущённо вскликнула Банни, сделав удивлённые глаза. — У меня занятие по испанскому!
— Неужели?
— Помнишь, я говорила папе? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы, и он разрешил!
— Да, но…
Да, но он точно не имел в виду соседского мальчишку, который балуется травкой. Конечно, Кейт не сказала этого вслух. Она всё же умела быть тактичной.
— Вы прекрасно владеете испанским, Эдвард?
— Да, мэм. Я изучал его два с половиной года.
Было ли это обращение наглостью или он назвал её «мэм» вполне серьёзно? В любом случае, он её раздражал. Она ещё слишком молода, чтобы её так называть.
— Иногда я даже думаю по-испански, — продолжал он.
Банни захихикала. Она смеялась по любому поводу.
— Я уже столько всего знаю, да?
У Банни была ещё одна противная привычка: никогда не говорить утвердительно. Кейт любила всякий раз уколоть её, сделав вид, будто приняла её вопрос всерьёз.
— Понятия не имею, я же не была на твоих занятиях…
— Что? — не понял Эдвард.
— Не обращаем на неё внимания, да? — прошелестела Банни.
— По испанскому я всегда был отличником, — пояснил он. — Разве что в выпускном классе… Но я не виноват, у меня тогда было сильное переутомление.
— И всё же, — промолвила Кейт. — Банни запрещается приглашать мужчин, если в доме никого нет.
— Это унизительно! — воскликнула Банни.
— Такова жизнь,— отрезала Кейт. — Продолжайте занятия, я буду неподалёку.
Выходя из комнаты, она услышала, как Банни буркнула ей вслед: «Un bitcho» 1.
— Una bitch-AH 2, — с назидательным видом поправил её Эдвард.
Оба зафыркали от смеха. Банни вовсе не была такой милашкой, какой казалась на первый взгляд.
Кейт никогда не понимала, как Банни удалось появиться на свет. Их мать, хрупкая, тихая блондинка с нежной кожей и глазами-звёздочками, точь-в-точь такими же, как у Банни, первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в больницах. Затем неожиданно родилась Банни. Кейт было сложно понять, почему родители посчитали это хорошей затеей. Может быть, они и сами не ожидали, просто все случилось в порыве страсти. Представить это было ещё сложнее. Как бы там ни было, вторая беременность выявила или спровоцировала у Теи Баттиста порок сердца. Она умерла, не дожив до следующего дня рождения Банни. Для Кейт мало что изменилось — она уже привыкла к постоянному отсутствию матери. Банни и вовсе её не помнила, хотя некоторые её черты невероятно напоминали материнские: привычка всегда держать голову низко или кокетливо покусывать кончик указательного пальца. Складывалось впечатление, что она изучила все материнские манеры ещё в утробе. Телма, сестра их матери, всегда повторяла: «Ах, Банни, клянусь тебе, каждый раз как я тебя вижу, мне хочется заплакать. Как ты похожа на вашу бедную маму!».
Кейт, напротив, была совсем не похожа на мать. Кожа её была смуглой, фигура — рослой, а манеры — грубоватыми. Попробуй она покусывать кончик пальца — выглядела бы нелепо. Ей ещё ни разу не признавались в любви.
Кейт была девушкой с характером.
1 «Un bicho» —«Тот ещё жук» (исп.).
2 «Не жук, а жучка, только на букву “с”».
148 Ани Абрамян
Отрывок из романа Энн Тайлер «Девушка-уксус»
Едва перешагнув порог дома, она услышала отдалённый мужской голос.
- Банни? - строго позвала она.
- Я здесь! - Банни крикнула в ответ.
Кейт бросила куртку на скамейку и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: золотые кудри, невинное личико, блуза с открытыми плечами далеко не по сезону надетая. Рядом с ней сидел молодой сосед Минтц.
Что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездоровый на вид молодой человек с подобием бородки больше походившим на лишай, был на несколько лет старше Банни. Окончив школу еще два года назад, он так и не сумел поступить в колледж. Его мать заявляла о присутствии у сына некой «японской болезни». Однажды Кейт поинтересовалась о её природе, на что Миссис Минтц ответила: «Это такая болезнь, когда молодые люди сами запирают себя в своих спальнях и не хотят продолжать жить». Однако кроме спальни Эдвард частенько проводил время на застеклённой веранде. Окна столовой семьи Баттистов выходили как раз на нее, и можно было наблюдать, как он изо дня в день сидит на шезлонге, обнимая колени и покуривая подозрительно маленькие сигареты.
Кажется всё в порядке: по крайней мере, ни намека на романтику. Банни нравились спортивные парни, к примеру, футболисты. Однако правила есть правила, поэтому Кейт всё же напомнила:
- Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей в одиночестве?
- Принимать гостей!? - закричала она, вытаращив глаза в изумлении. Банни подняла вверх тетрадку, лежавшую на коленях. - Я занимаюсь испанским!
- Серьёзно?
- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы разрешения, и он согласился.
- Да, но… - начала Кейт. «Да, но наверняка он не имел в виду этого соседского болвана» - хотела было сказать она, но промолчала из дипломатических соображений. Вместо этого повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты знаешь испанский на отлично, Эдвард?
- Да, мэм. Я изучал его в течение пяти семестров, - ответил тот.
Кейт не знала, как расценивать обращение «мэм»: хотел ли Эдвард нахамить или был крайне серьезен? В любом случае это её раздражало, не такая уж она и старая.
- Иногда я даже думаю на испанском, - продолжил Эдвард.
Банни хихикнула, как хихикала над всем подряд.
- Он уже многому научил меня? - съехидничала она.
Другой её дурацкой привычкой было вместо утвердительных предложений использовать вопросительные. А Кейт нравилось не замечать этого и подыгрывать сестре, поэтому она ответила:
- Откуда мне знать? Я не была в доме с вами.
- Вы о чем? - удивился Эдвард.
- Не обращай внимания? – в своей манере ответила Банни.
- У меня каждый семестр были только пятерки и пятерки с минусом, - сказал Эдвард, – кроме последнего года, просто у меня был стресс.
- Ну хорошо, - ответила Кейт, – но всё же, Банни не разрешается принимать гостей мужского пола, когда никого больше нет дома.
- Это оскорбительно! - запротестовала Банни.
- Правила есть правила. Продолжайте занятие, я буду поблизости - ответила Кейт и вышла из комнаты.
Она слышала, как Банни бормочет себе под нос: «un bitcho». «Una bitch-AH», поправлял ее Эдвард поучительно. Раздался смех. На самом деле Банни не была такой милой, как всем казалось.
Кейт никогда не понимала того, зачем Банни появилась на свет. Их мать, хрупкая, молчаливая клубничная блондинка, с таким же блеском в глазах, как и у Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, переезжая из одного пансионата в другой. Потом вдруг родилась Банни. Кейт было сложно поверить в то, что ее родители считают это хорошей идеей. Может, они вовсе не обдумали все как следует, и рождение сестры было просто результатом бездумной страсти. Но этот вариант принять еще сложнее. В любом случае, после второй беременности у Теи Баттисты начались проблемы с сердцем. Возможно, беременность и послужила причиной её смерти ещё до первого дня рождения младшей дочери. Для Кейт ничего не изменилось: её всё также обделяли вниманием. Банни не помнила мать, хотя их привычки и мимика были мистически похожи: например, мягкий изгиб подбородка или привычка пощипывать кончик указательного пальца. Казалось, Банни изучила мать еще в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ох, Банни, у меня всегда слёзы на глаза наворачиваются при виде тебя. Ты же точная копия своей мамы!»
Кейт же наоборот нисколько не была похожа на мать: темнокожая, полноватая и застенчивая. Она выглядела нелепо, когда грызла ногти, и никто никогда не называл её ласково.
Кейт всегда была белой вороной.
149 Анири
ЗАНУДА
Отрывок из рассказа «Зануда» Энн Тайлер
Едва шагнув за порог, она отчётливо услышала мужской голос.
– Банни, – позвала она как можно строже.
– Я здесь! – громко отозвалась Банни.
Бросив куртку на банкетку в прихожей, Кейт прошла в гостиную. Банни сидела на тахте: ангельское личико в ореоле золотистых кудрей и не по сезону легкая блузка с открытыми плечами. Рядом с ней сидел соседский парень Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, молодой человек нездорового вида с клочковатыми бакенбардами тараканьего цвета, которые неизменно ассоциировались у Кейт с лишайником, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу два года назад, но в институт не поступал. Его мама как-то заявила, что у него «эта японская болезнь». «Что ещё за болезнь?» – спросила Кейт, и г-жа Минц пояснила: «Ну, это когда молодые люди запираются в своих комнатах и не хотят ничего делать». Вот только Эдвард, похоже, предпочитал коротать время не в своей комнате, а на застеклённой террасе как раз напротив столовой дома Баттиста, где его можно было целыми днями лицезреть сидящим, обняв колени, на шезлонге и покуривающим подозрительно короткие сигаретки.
Ну что ж, по крайней мере, роман тут маловероятен. (Слабостью Банни были футболисты.) И всё-таки правило есть правило, а потому Кейт заметила:
– Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя принимать гостей, если ты дома одна.
– Принимать гостей! – возмутилась Банни, округлив глаза в изумлении. Она помахала лежавшим у неё на коленях спиральным блокнотом. – Я занимаюсь испанским!
– Неужели?
– Я же спрашивала у папы, ты что, забыла? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он сказал: хорошо?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он, конечно, не имел в виду какого-то соседского придурка. Вслух Кейт этого не сказала. (Дипломатичность прежде всего.) Вместо этого она посмотрела на Эдварда и спросила:
– Ты что, Эдвард, свободно владеешь испанским?
– Да, мэм, я проучился пять семестров, – ответил парень.
Кейт не поняла, было ли «мэм» сказано с некоторой издёвкой или всерьёз. В любом случае ей это не понравилось: до преклонного возраста ей ещё далеко, и обращение «мэм» тут явно некстати.
Эдвард добавил:
– Я иногда даже думаю по-испански.
Это показалось Банни забавным, и она хихикнула. Банни надо всем хихикала.
– Он уже меня многому научил? – сказала она.
Её другой досадной привычкой было превращать повествовательные предложения в вопросы. Кейт нравилось её подкалывать, делая вид, что она их действительно принимала за вопросы, поэтому она сказала:
– Откуда же я знаю? Ты сама подумай, меня тут с тобой не было.
– Чего? – не понял Эдвард.
– Не обращай на нее внимания? – полувопросительно посоветовала Банни.
– У меня по испанскому каждый семестр было «отлично» или «отлично с минусом», – заявил Эдвард, – за исключением выпускного года, но тогда так получилось не по моей вине. Я переживал некоторый стресс.
– И всё-таки, – сказала Кейт, – Банни не разрешается принимать дома мужчин, когда она одна.
– Ничего себе! Это просто унизительно! – Банни была вне себя от негодования.
– Перебьёшься, – парировала Кейт. – Давай продолжай, я буду поблизости.
Она вышла.
– Ун командиро, – пробормотала ей вслед Банни.
– Уна командир-А, – назидательно поправил её Эдвард.
Послышались сдавленные смешки. Банни была вовсе не такой милой, как можно было подумать.
У Кейт не совсем укладывалось в голове, как так получилось, что Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, блёклая, розовато-золотистая блондинка с такими же, как у Банни, глазами-звёздочками, – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт кочуя по разным так называемым «санаториям». Потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, как её родителям пришла в голову такая идея. А может, никакая идея и не приходила, а был порыв безумной страсти. Но вообразить такое было ещё сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность Тии Баттиста не то выявила у неё какой-то порок сердца, не то стала причиной этого порока, и она умерла ещё до того, как Банни исполнился год. Для Кейт ситуация вряд ли изменилась: она давно привыкла к постоянным отсутствиям матери. А Банни так и вовсе не помнила мать, хотя некоторые жесты у неё были до жути похожи на мамины: втягивание подбородка, например, и эта её манера мило покусывать самый кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, будто она тщательно изучала маму, будучи ещё в утробе. Их тетя Тельма, сестра Тии, то и дело сетовала: «Ох, Банни, честное слово, я на тебя без слёз смотреть не могу. Да ты же вылитая мать!»
Кейт, с другой стороны, совершенно не походила на свою маму. Кейт была смуглая, ширококостная и неуклюжая. Она бы выглядела нелепо, грызя палец, и никому никогда и в голову не приходило называть её милой.
Кейт была уна командира.
150 Анна Курникова
Отрывок из романа Анни Тайлер «Скверная девушка»
Едва оказавшись в доме, Кейт отчетливо услышала мужской голос.
– Банни! – ее тон был суров.
– Здесь! – отозвалась сестра.
Бросив жакет на скамью в передней, девушка прошла в гостиную. Там Банни, одетая в откровенно легкую для сезона блузку без плеч, восседала на диване, вся в золотых и игривых кудрях, с выражением лица «само целомудрие». Рядом с ней сидел Минтц – парень, живущий по соседству.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни. Он представлял собой юношу болезненного вида, с подбородком, испещренным клочками бороды, напоминающими Кейт лишай. Два года назад Эдвард окончил школу, но ему так и не удалось поступить в колледж. Его матушка утверждала, будто он болен «тем самым японским недугом». Как-то Кейт поинтересовалась у нее, что это за болезнь, на что дама ответила: «Та, от которой молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются идти по жизни дальше». Вот только похоже, что в качестве заточения Минтц предпочел застекленную веранду, обращенную фасадом к окну столовой Баттистосов. Его часто можно было увидеть там, сидящим на шезлонге с подтянутыми к груди коленями, и день за днем курящим подозрительно крохотные сигаретки.
Что ж, все в порядке: по крайней мере, любовная история тут не грозит. (Слабостью Банни были парни футбольного типа). И все же, правила есть правила, поэтому Кейт обратилась к сестре:
– Банни, ты же знаешь, что не следует принимать гостей, когда ты одна.
– Принимать гостей! – вскричала девушка в ответ, округлив глаза и приняв оскорбленный вид. Она схватила в руки тетрадь, лежавшую у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– Неужели?
– Отец мне разрешил, помнишь? Сеньора Макгилликадди уверяла, что мне необходим учитель? И я спросила у папы, а он ответил «хорошо»?
– Да, но… – начала Кейт.
Вряд ли он подразумевал соседа-любителя марихуаны. Конечно, она не произнесла этого вслух. (Дипломатия). Обернувшись к Эдварду, Кейт полюбопытствовала:
– Эдвард, ты в совершенстве владеешь испанским?
– Да, мэм, я обучался ему на протяжении пяти семестров.
Было непонятно: его «мэм» – сигнал язвительности или признак уважения.
Так или иначе, обращение возмутило Кейт: не такая уж она и старая.
А тот продолжал:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни тихонько хихикнула. Ее могло рассмешить что угодно.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Банни имела еще одну раздражающую привычку: превращение утвердительных фраз в вопросительные. Кейт нравилось дразнить сестру, притворяясь, будто и впрямь принимает их за вопросы. Поэтому она ответила:
– Откуда мне знать, многому или нет? Меня же здесь не было.
– Что? – переспросил Эдвард.
– Просто не обращай внимания? – посоветовала ему Банни.
– Я всегда получал только пятерки и пятерки с минусом по испанскому, – вновь похвастался Минтц, – за исключением выпускного класса. Но то была не моя вина – мне пришлось пережить некий стресс.
– Ну, тем не менее, – изрекла Кейт, – Банни запрещено принимать мужчин, когда в доме, кроме нее, никого нет.
– О, как унизительно! – воскликнула та.
– Сочувствую. Продолжайте, я буду рядом, – произнеся это, Кейт вышла.
До нее долетело бормотание:
– Что за un bitcho.
– Неверно, нужно говорить: una bitch-AH*, – назидательно поправил Эдвард.
Послышались сдавленные смешки.
Банни и вполовину не была такой милой, как полагали другие люди.
Старшая мисс Баттиста никогда и не понимала, по какой вообще причине существовала ее сестра. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с локонами розово-золотого отлива и с глазами, обрамленными кукольными ресницами, как у Банни, – первые четырнадцать лет жизни Кейт провела, подыскивая так называемые базы отдыха. А потом внезапно родила Банни. И с чего родители взяли, что это была хорошая идея? Трудно представить, будто однажды они просто поддались бездумной страсти. В любом случае вторая беременность пролила свет на изъян в сердце Теи Баттисты или же побудила его. В итоге женщина скончалась, когда младшей дочери не было и года. Для Кейт мало что изменилось. Она и так знала, что такое отсутствие материнского внимания. А Банни даже не помнила Тею, хотя многие манеры девушки были точь-в-точь как у нее: например, притворно скромно опускать подбородок или очаровательно покусывать кончик указательного пальца. Казалось, будто она изучила свою мать, находясь еще в утробе. Тетя Тельма – сестра Теи постоянно говорила: «О, Банни, клянусь, мне хочется плакать, когда я вижу тебя. Ты же копия вашей бедной матери!».
А вот Кейт – темнокожая, ширококостная и неуклюжая – не имела с ней ничего общего.
Грызя палец, она бы выглядела абсурдно. Никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
________________
*Una bitcha - в пер. с исп. "стерва"
151 Бурильщик
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва успев переступить порог дома, она отчётливо услышала мужской голос.
— Банни! — грозно донеслось из прихожей.
— Я тут! — выкрикнула Банни.
Кейт бросила куртку на скамью у входной двери и вошла в гостиную. На диване, изображая саму невинность, сидела Банни — кучерявая блондинка с пышными золотистыми кудрями, разодетая в чересчур лёгкую для такой погоды блузку с открытыми плечами, а рядом — соседский парень по фамилии Минц.
Всякое бывало, но чтобы такое… Чахлый юноша с рыжеватыми, то тут, то там торчащими из подбородка редкими волосинками, которые для Кейт больше походили на лишайник, Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Окончив школу ещё в позапрошлом июне, на учёбу в колледж он так и не поехал: его мать объясняла это характерным проявлением «странной японской болезни»*.
— Чем же именно болен ваш сын? — поинтересовалась как-то раз Кейт.
— Тем же, чем и те юноши и девушки, чья жизнь ограничивается пределами их комнат, откуда они, однажды запершись, отказываются выходить, — разъяснила миссис Минц.
В случае с Эдвардом разница заключалась лишь в том, что его жизненное пространство ограничивалось не комнатой, а застеклённой верандой, которая располагалась напротив окна принадлежавшей семье Баттиста столовой, где он на виду у соседей дни напролёт просиживал в шезлонге, обнимая колени и покуривая сомнительного вида сигаретки.
Ну, радует хоть, что он не из футболистов, а то падкая на такой типаж Банни того и гляди увлеклась бы им. И всё же, не преминув напомнить об установленных в доме правилах, Кейт назидательно заявила:
— Ты прекрасно знаешь, Банни: никаких гостей, когда старших нет дома!
— Какие гости?! — громко запротестовала та, округлив глаза от возмущения, и, подняв с колен открытый блокнот на спирали, раздражённо добавила: — У меня тут, между прочим, урок испанского языка!
— Серьезно?
— Помнишь, я у папы разрешения спрашивала? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужно позаниматься с преподавателем? Я поговорила с папой, и он согласился?
— Да, но… — начала было Кейт.
Да, но кандидатуру пристрастившегося к марихуане доходяги из дома напротив папа уж точно не одобрил бы. Тактичность, однако, не позволила ей произнести это вслух, зато не помешала повернуться к гостю и прямо спросить:
— Эдвард, ты правда настолько свободно владеешь испанским?
— Да, мэм! Пять семестров не прошли даром, — ввернул он.
Мэм?! Показной гонор или формальная вежливость, в любом случае эта реплика взбесила Кейт, ведь в её-то возрасте подобные выпады были явно неуместными.
— Иногда даже думаю на испанском, — бахвалясь, добавил Эдвард.
Тут веселушка по натуре Банни невзначай захихикала.
— Он меня уже столькому научил? — поддержала она.
К числу порой доводивших до исступления привычек Банни относилась и её манера проговаривать утвердительные предложения с вопросительной интонацией. В отместку Кейт частенько подтрунивала над ней, делая вид, будто попалась на этот дежурный прием. Вот и сейчас, пользуясь случаем, она иронично заметила:
— Откуда я могу знать, чему именно он тебя учил, если меня здесь не было…
— Что? — недоумевая, спросил Эдвард.
— Нашёл кого слушать? — буркнула ему в ответ Банни.
— В конце семестра я ни разу не уходил без заслуженной «5» или «5-» по испанскому языку, — продолжал важничать он. — С выпускным годом, правда, не срослось, но лишь потому, что период несколько напряжённый выдался.
— Я все понимаю, тем не менее Банни запрещено принимать посетителей противоположенного пола, когда она дома одна! — настаивала Кейт.
— Да это просто издевательство какое-то! — воскликнула Банни.
— Таковы правила, — невозмутимо бросила Кейт и, прежде чем покинуть комнату, добавила: — Вы занимайтесь, а я буду тут, за стенкой.
Выйдя, она услышала, как Банни пробормотала ей вслед:
— Ун стерво…
— Ун_а_ стерв_а_*! — поучительно поправил ее Эдвард, после чего парочка зашлась в приступе хихиканья.
Банни и близко не соответствовала тому образу милой девчонки, который сложился о ней у окружающих.
Причины появления на свет Банни всегда оставались для Кейт неразрешимой загадкой. В течение первых четырнадцати лет жизни Кейт их мама, тщедушная, непримечательной наружности блондинка с розово-золотистым оттенком волос и такими же, как у младшей дочери, подчеркивающими форму глаз кукольными ресницами, во всевозможные психиатрические учреждения — тогда они назывались приютами для душевнобольных — попадала чуть ли не чаще, чем к себе домой. Затем внезапно родилась Банни. Кейт никак не могла взять в толк: неужели родители могли сознательно решиться на такой ответственный шаг. Может, сознательного в их поступке не было, и вполне вероятно, что Банни стала результатом мимолетного влечения, но такое тем более в голове не укладывалось. Так или иначе, в ходе второй беременности, или из-за самого её факта, у Теи Баттисты внезапно диагностировали какой-то недуг сердца, и она скончалась еще до того, как Банни исполнился год. Для Кейт, неизбалованной вниманием вечно отсутствующей матери, это трагическое событие осталось почти незамеченным. Что до Банни, та вообще не помнила маму, хотя поразительное сходство их манер — тот же сдержанный наклон головы, например, и присущую обеим привычку игриво прикусывать кончик указательного пальца — трудно было не заметить. Из-за этого создавалось впечатление, будто она успела изучить повадки матери, находясь еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всё время твердила:
— Ах, Банни! Клянусь, на тебя без слёз не взглянешь — настолько ты похожа на свою несчастную маму!
В темнокожей Кейт, которая не отличалась изящной фигурой и лёгкостью движений, напротив, отсутствовала даже толика того сходства. Прикуси она палец, сразу выставила бы себя на посмешище, поэтому о каких-то ласковых словах в её адрес слышать не приходилось вовсе.
Далеко не милая была Кейт, а уна стерва.
-----сноска-----
*Хикикомори (яп. 引き篭もり, разг. сокр. хикки, букв. нахождение в уединении, то есть «острая социальная самоизоляция») — японский термин, обозначающий подростков и молодёжь, отказывающихся от социальной жизни и зачастую стремящихся к крайней степени социальной изоляции и уединения, вследствие разных личных и социальных факторов.
*Согласно правилам грамматики испанского языка это существительное женского рода должно иметь окончание –а и употребляться с соответствующим артиклем.
----------------
152 Вероника Надалина
Энн Тайлер «Брюзга».
Не успела она войти, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! – позвала она своим самым суровым тоном.
- Я здесь! – пропела Банни.
Кейт бросила свой пиджак на кушетку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, с самым невинным лицом, обрамленным золотыми кудряшками, в легкой блузочке – совершенно не по сезону – спадавшей с одного плеча; рядом с ней сидел сын Минтцев, их соседей.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц был на несколько лет старше Банни, с нездоровым цветом лица и клочковатыми бакенбардами, напомнившими Кейт лишайник. Два года назад он закончил школу, но так и не поступил в колледж. Его мать объявила, что у него «японская болезнь».
- Какая еще болезнь? – поинтересовалась Кейт.
- Такая, при которой молодые люди закрываются в своих комнатах и отказываются решать, что им делать со своей жизнью дальше.
Вот только Эдвард оказался прикованным не к своей комнате, а к стеклянной террасе, которая выходила на окно гостиной семьи Баттиста. День за днем он просиживал в кресле, обхватив колени, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Ну, по крайней мере, опасности романа нет, потому что Баннин типаж – широкоплечие игроки в американский футбол. Но правила есть правила, поэтому Кейт продолжила:
- Банни, ты же знаешь, что не можешь развлекаться, когда остаешься дома одна.
- Развлекаться? – вскричала Банни. Глаза ее стали круглыми, а взгляд - ошеломленным. Она подняла с колен тетрадь на кольцах и показала ее Кейт, – У меня урок испанского!
- В самом деле?
- Мне папи разрешил, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папи, и он сказал: хорошо?
- Да, но... – начала Кейт.
«Да, но он определенно не имел в виду соседского сына-наркомана», – подумала Кейт, но вслух этого не сказала. Вместо этого она повернулась к Эдварду и произнесла:
- Вы свободно владеете испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я изучал его пять семестров, - она не знала, было ли «мэм» сказано серьезно, или он над ней издевался. Тем не менее, это ее задело – она не была настолько старой!
– Иногда я даже думаю на испанском, - продолжил он.
Банни рассмеялась. Ее смешило практически всё.
- Он уже многому меня научил? – объявила она.
Еще одна ее раздражающая привычка: говорить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт любила подкалывать ее с этим, отвечая ей, как будто Банни действительно задавала вопросы, поэтому сейчас она сказала:
- Откуда мне знать, меня с вами не было.
- Что? - удивился Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – сказала Банни.
- У меня всегда были пятерки или пятерки с минусом, – объяснил Эдвард, – За исключением последнего года. Но то была не моя вина, я находился в ужасном стрессе.
- Ну, все равно, – сказала Кейт, – Банни нельзя приглашать к себе мальчиков, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно! – вскричала Банни.
- Не везет тебе, – парировала Кейт, – Продолжайте. Я буду поблизости.
И она вышла из комнаты. Она услышала, как Банни позади нее пробормотала:
- Уно стерво.
- Уна стерва, – поучительным тоном поправил ее Эдвард.
И они зашлись в истерических смешках.
Банни совсем не была такой милой, какой казалась. Кейт в принципе не понимала, почему Банни существует на этом свете. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с золотисто-рыжими волосами и такими же, как у Банни, блестящими глазами – провела первые четырнадцать лет после рождения Кейт по пансионатам. А потом внезапно родилась Банни. Кейт не представляла, почему ее родители решили, что это может быть хорошая идея. Возможно, они не планировали, и это всего лишь был результат бездумной страсти. Однако, представить последнее было еще труднее. В любом случае, вторая беременность выявила какой-то дефект в работе сердца Теи Баттиста – или стала причиной этого дефекта – и она умерла еще до того, как Банни исполнился годик. Для Кейт, не видевшей мать почти всю свою жизнь, смерть той почти не сыграла роли. А Банни вообще не знала маму. Тем не менее, в их мимике было что-то до жути одинаковое: то, как Банни выставляла подбородок, или, например, когда она мило покусывала кончик указательного пальца. Было такое ощущение, будто она изучала их мать, находясь у нее в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ох, Банни, ты просто копия своей матери, я плакать готова, когда смотрю на тебя!».
Кейт, с другой стороны, ничем не была похожа на мать. Она была смуглокожей, ширококостной и неуклюжей. Если бы она когда-нибудь попытала прикусить кончик пальца, это бы выглядело абсурдно. И никто никогда не называл ее миленькой.
Кейт была уна стерва.
153 Вран
Энн Тайлер
Ехидная девушка
Едва зайдя в дом, Кейт услышала звучный мужской голос.
— Банни! — возмутилась она.
— Я здесь! — отозвалась Банни.
Кейт бросила куртку на банкетку и прошла в гостиную. Банни — золотая пена кудряшек, невинное лицо и лёгкая, не по сезону, безрукавка, — сидела на диване. Неподалёку расположился сынок Минцев, соседей.
Вот это да! Сам Эдвард Минц со своей неопрятной пегой бородкой, напоминающей лишайник! Юноша болезненного вида, постарше Банни — два июня миновали, как он окончил школу, — и не в колледже, как объяснила его мать, лишь из-за «той японской болезни». Кейт спросила: «Что за болезнь такая?» — и миссис Минц сказала: «Это когда молодняк прячется от жизни в своей комнате». Впрочем, Эдвард-то заперся не в своей комнате, а внутри застеклённой веранды, куда у семьи Баттиста выходило окно столовой, — он изо дня в день сидел там обняв колени и куря подозрительные сигаретки.
Что ж, ладно, хотя бы романтической угрозы нет (слабость Банни — атлетический тип). Но правила есть правила, и Кейт сказала:
— Банни, самостоятельность тебе дана не для развлечений.
— Развлечений? — вскрикнула Банни, изумлённо округлив глаза. Она схватила открытый блокнот, лежавший на коленях: — У меня урок испанского!
— Вот как?
— Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макджилликадди сказала, что мне нужен репетитор, м? Я спросила у папы, и он разрешил?
— Да, но…
Да, но он не имел в виду соседей-торчков. Кейт прикусила язык (дипломатия), повернулась к Эдварду и спросила:
— Так ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мэм, учил два с половиной года, — заверил он. Кейт не поняла: с подковыркой сказано это «мэм» или нет? Так и так неприятно, ведь не настолько же она стара. Эдвард добавил:
— Порой я даже думаю на испанском.
У Банни вырвался смешок. Её смешило всё.
— Он многому научил меня? — произнесла она.
Тоже раздражающая привычка — превращать повествовательное предложение в вопрос. Кейт любила подколоть Банни, отвечая на такой вопрос со всей серьёзностью:
— Точно не знаю, меня здесь не было.
— Что? — спросил Эдвард, но Банни успокоила:
— Забей…
— У меня по испанскому было пять — пять с минусом, — сказал Эдвард. — Кроме выпускного класса, и то не по моей вине. Кое-какой стресс.
— Так, хватит. Банни не разрешены гости мужского пола, если она дома одна.
— Эй! Это унижает! — крикнула Банни.
— Смирись, — ответила Кейт, выходя из комнаты. — Продолжайте, я буду рядом.
Вслед донеслось шипение Банни:
— Un bitcho!
— Una bitcha, — поправил Эдвард менторским тоном, и они зафыркали от смеха.
Банни вовсе не была такой милашкой, какой её считали.
Кейт не понимала, почему Банни вообще родилась на свет. Их мать — хрупкая, нежная блондинка с лучистыми, как и у Банни, глазами — после рождения Кейт провела четырнадцать лет в различных, что называется, «санаториях». И тут появилась Банни. Кейт с трудом представляла, с чего вдруг родители решили, что это удачная мысль. А может, они и не решали — может, нахлынула безумная страсть. Хотя такое представить ещё труднее. Вторая беременность выявила в сердце Теа Баттисты дефект, а то и стала его причиной, и мать умерла прежде, чем Банни исполнился год. Для Кейт, привыкшей к материнскому отсутствию, мало что изменилось. А Банни даже не помнила маму, но жестами своими была до странности на неё похожа — застенчивым поворотом головы, например, или чудной привычкой покусывать кончик указательного пальца. Как будто изучала мать, находясь ещё в утробе. Тётя Тельма, сестра Теа, твердила:
— Банни, как увижу тебя — глаза на мокром месте. Ты просто копия своей мамочки!
А вот Кейт нисколько мать не напоминала: смуглая кожа, широкая кость, угловатость. Начни она грызть палец, смотрелась бы глупо. Милашкой её не звали.
Кейт была una bitcha.
154 Вялова Елена
Девушка с кислинкой. Энн Тайлер.
Она почти переступила порог дома и отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - позвала она суровым тоном.
- Я здесь! - отозвалась Банни.
Кейт бросила свою куртку в коридоре на скамейку и зашла в гостиную. Банни сидела на диване, перебирая свои игривые золотые кудряшки с до невозможности невинным выражением лица, на ней красовалась почти невесомая блузка, которая оголяла ее плечи; а рядом сидел соседский мальчик Минтс.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтс был старше Банни на несколько лет, молодой человек нездорового вида с кустистой русой бородой, которая напоминала Кейт лишайник. Он выпустился из школы в июне два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать сказала ему, что у него «эта японская болезнь».
- Какая еще эта болезнь? - спросила Кейт.
Миссис Минтс ответила:
- Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются смиряться с их жизнью.
Только вот Эдвард был привязан не к своей комнате, а к застекленной террасе, которая выходила на окно столовой Баттистов; он мог сидеть на шезлонге днями и ночами, обхватив свои колени, и покуривать подозрительно маленькие сигареты.
Ну что ж, по крайней мере нет никакой опасности романа (слабостью Банни были футболисты). Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты одна дома.
- Принимать гостей! - крикнула Банни, ее глаза стали как пять рублей, она растерялась. На ее коленях лежал блокнот на пружине. - У меня вообще-то уроки испанского!
- Правда?
- Я же спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он согласился?
- Да, но... - начала Кейт.
Да, но он не имел в виду соседа-наркомана. Кейт этого так и не сказала вслух (дипломатия превыше). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- А ты хорошо владеешь испанским, Эдвард?
- Да, мэм. Я отучился пять семестров, - ответил он.
Она так и не поняла: его «мэм» было наглой выходкой или он был на полном серьезе. В любом случае, это ее взбесило, она ведь не была такой старой.
Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Банни засмеялась. Она над всем смеялась.
- Он уже меня научил кое-чему?
У нее была еще одна раздражающая привычка: превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось язвить, будто она поняла, что это были вопросы, поэтому она ответила:
- Я не знала об этом, правда, потому что я не была дома с тобой.
- Что? - спросил Эдвард.
- Просто не обращай на нее внимание? - ответила ему Банни.
- Я получал по испанскому каждый семестр «пять» или «пять с минусом», - сказал Эдвард. - Кроме выпускного класса, но тогда это было не по моей вине. Я испытывал жуткий стресс.
- Ну, все равно, Банни нельзя пускать в дом парней, когда нет никого дома, - сказала Кейт.
- Ох! Да это же унизительно! - крикнула Банни.
- Вот незадача, - съехидничала Кейт. - Ладно, продолжайте. Я буду неподалеку, - и она вышла из комнаты.
Кейт услышала, как Банни пробормотала ей вслед:
- Ун стерво.
- Уна стервА, - строгим учительским тоном поправил ее Эдвард.
И они оба засмеялись.
Банни думала, что она была милой как и все остальные, но это было далеко не так.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать - сдержанная, утонченная женщина, златовласая блондинка с такими же звездными глазами, как у Банни, - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт заселяясь и выселяясь из разных домов отдыха, как их называли. И затем вдруг родилась Банни. Кейт было тяжело представить, почему ее родители считали это хорошей идеей. Может, и не считали. Может, это было тем самым случаем безрассудной страсти. Но это было еще тяжелее представить. Как бы там ни было, вторая беременность выявила порок сердца у Теи Баттисты, или, возможно, породило порок, и она умерла, так и не дождавшись первого дня рождения Банни. Кейт никогда не была объектом внимания, так и сейчас им не является; в ее жизни ничего не изменилось. А Банни даже не помнила их мать, хотя некоторые ее жесты были жутко похожими - ее чопорный выдвинутый подбородок, например, или привычка грызть кончик указательного пальца. Она будто училась у своей матери прям в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:
- Ох, Банни, клянусь, когда смотрю на тебя, мне хочется плакать. Если бы ты не была копией своей бедной матери!
Кейт, с другой стороны, была совсем на нее не похожа. Она была смуглой, с широкой костью и нескладной. Она могла забавно грызть свой пальчик, и ее все равно никто бы не назвал милой.
Кейт была уна стерва.
155 Гиллель
Кейт открыла входную дверь - и остановилась на пороге: из гостиной отчетливо доносился мужской голос.
- Банни? – позвала Кейт суровым тоном.
- Я здесь! – раздался голосок Банни.
Кейт швырнула куртку в угол и прошла в гостиную. Банни сидела на диване – ох, это невинное личико в золотистых кудряшках, блузка приспущена, да и одежда чересчур легкая, не по сезону. А рядом пристроился соседский парень Минц из дома напротив.
Этого еще не хватало. Эдвард Минц был слегка постарше Банни - юнец нездорового вида, с лицом, покрытым пепельной порослью, напоминавшей клочья лишайника. Он закончил школу позапрошлым летом, но в колледж так и не поступил. Его мать ворчала, что всему виной «эта японская зараза». На вопрос Кейт «Что это значит?» миссис Минц коротко объяснила: «Ну это когда молодые люди с утра до вечера торчат у себя в комнате и делать ничего не желают». С той лишь разницей, что Эдвард торчал не в комнате, а на застекленной веранде, выходившей окнами на столовую Баттиста. Он целыми днями сидел в шезлонге, уткнув лицо в колени и затягиваясь подозрительно тонкими сигаретами.
Так, ладно, на амурные дела вроде бы не похоже. (Банни сохнет по стройным парням спортивного типа, этот Минц – явно не ее вариант). Но все-таки с рук ей спускать этого не стоит.
- Ты же знаешь, когда ты одна дома – никаких развлечений! - строго произнесла Кейт.
- Какие развлечения, о чем ты!? – Банни обиженно захлопала ресницами. - У меня урок испанского! – и она указала пальцем на коленки, где лежала раскрытая тетрадка.
- Испанского?
- Ну помнишь, я просила папу? Сеньора Мак-Джилликэдди сказала, что мне нужен преподаватель, и я спросила у папы, и он сказал «ну ладно»?
- Да, конечно…
Да, конечно, преподаватель, а не хмырь из соседнего дома. Вслух это Кейт, разумеется, произносить не стала. (Дипломатия.) Вместо этого она вежливо обратилась к Эдварду:
- Ты хорошо говорить по-испански?
- Да, сударыня. У меня было пять семестров испанского, - ответил тот. Что еще за «сударыня»? Он издевается или, напротив, хочет ей понравиться? Лучше бы уж вообще ничего не говорил. Можно подумать, она для него старая тетка..
- Я даже думаю иногда на испанском, - добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Она вечно хихикала, по поводу и без повода. – Он и меня уже научил думать?
У Банни была еще одна противная привычка – превращать утвердительные высказывания в вопросительные. Кейт любила подкалывать ее, притворяясь, что в самом деле слышит вопрос.
- Откуда мне знать, научил он тебя думать или нет? Я же вас не подслушивала, верно? – ответила она.
- Что?.. - протянул Эдвард.
- Не обращай внимания? – кивнула ему Банни.
- Я в каждом семестре получал по испанскому высшие баллы, - продолжил Эдвард. – Только в последнем году съехал. Но это не по моей вине. Мне пришлось пережить стрессовую ситуацию.
- Хорошо, - подытожила Кейт. - Но тебе следует знать, что если дома больше никого нет, Банни запрещается принимать посетителей мужского пола.
- Это унизительно! – крикнула Банни.
- Кому-то везет, кому-то – не очень, - Кейт пожала плечами в ответ. – Занимайтесь. Я буду рядом.
Выходя из гостиной, Кейт услышала, как Банни шепнула ей вслед:
- Ун сучко.
- УнА сучкА – назидательно поправил ее Эдвард.
И они оба дружно прыснули.
Для всех вокруг Банни была милашкой. Знали бы они, какая она на самом деле.
Кейт часто задавалась вопросом, как Банни вообще умудрилась появиться на свет. Ее мать, тщедушная, немногословная блондинка, с мерцающим взглядом (таким же, как у Банни), была сосредоточена исключительно на себе. После рождения Кейт она 14 лет не вылезала из всевозможных центров и залов, поправляя здоровье. И вдруг, ни с того ни с сего, родила еще одного ребенка. Кейт так и не поняла, что заставило ее родителей решиться на вторые роды. Или они вообще ни на что не решались, а лишь поддались бездумному порыву страсти. Хотя вряд ли – страсти там и в помине не было. Так или иначе, вторая беременность вскрыла в организме Теи Батиста сердечную недостаточность (или же явилась ее причиной), и крошка Банни встретила свой первый день рождения, уже будучи сиротой. Для Кейт со смертью матери мало что изменилось – они и при жизни почти не проводили времени вместе. Банни свою мать вообще не помнила – но при этом удивительным образом копировала ее манеры, кокетливо покусывая кончик указательного пальца или слегка касаясь ладонью подбородка. Казалось, что она переняла у матери эти жесты еще до рождения, находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра Теи, неизменно восклицала: «Ох, Банни, ты ведь копия своей бедной матушки! Гляжу на тебя – и ком в горле стоит!»
А вот Кейт не унаследовала от внешности матери ровным счетом ничего. Смуглая, плотно сбитая, неуклюжая – едва ли такую можно было назвать милашкой. Начни она, по примеру Банни, покусывать палец – ее бы выставили на посмешище.
Кейт была «уна сучка».
156 Ё-Ё
Мужской голос достиг ее ушей, едва она переступила порог.
— Банни! — рявкнула она своим самым строгим голосом.
— Я здесь! — откликнулась Банни.
Кейт бросила куртку в передней и вошла в гостиную. Банни сидела на диване в облаке золотистых кудряшек и с самым невинным выражением лица. На ней была легкая кофточка с открытыми плечами, явно не по сезону. А рядом устроился соседский отпрыск Минц.
Эдвард Минц, новейшее обретение, был всего на пару лет старше Банни. Этот молодой человек с нездоровым цветом лица и редкой бесцветной растительностью на подбородке, напоминавшей лишайник, окончил школу два года назад, но так и не поступил в колледж. Его мать утверждала, что он болен «той самой японской болезнью». На вопрос Кейт, что это за болезнь такая, миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются в своей спальне и отказываются жить дальше». Правда, Эдвард был привязан не столько к спальне, сколько к застекленной веранде напротив столовой семьи Батиста. Там он день-деньской посиживал в шезлонге, обхватив колени, и курил подозрительно короткие сигареты.
Ну и ладно, зато романтики можно не опасаться. (Банни испытывала слабость к здоровенным регбистам.) Но правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты же знаешь, что тебе не следует принимать гостей, когда никого нет дома.
— Принимать гостей! — вскричала Банни, и глаза ее стали очень круглыми и растерянными. Она ткнула пальцем в изящную тетрадку, лежавшую у нее на коленях. — У меня урок испанского!
— Что у тебя?
— Помнишь, я спрашивала папу? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор, и я спросила папу, а он сказал, хорошо…
— Да, но…
Да, но он наверняка не имел в виду какого-то соседского торчка. Хотя Кейт не произнесла этого вслух (чертова дипломатия). Она повернулась к Эдварду:
— Ты и вправду спец в испанском, Эдвард?
— Да, мэм, я учил его пять семестров.
Пытался ли этот самоуверенный юнец подколоть ее или говорил серьезно, Кейт не поняла. Как бы там ни было, ей стало досадно, ведь до «мэм» ей еще далеко. Тем временем Эдвард продолжал:
— Иногда я даже думаю по-испански.
Банни захихикала. Она вообще хихикала по любому поводу.
— Он уже многому научил меня? — сказала она.
Кейт раздражала ее привычка превращать повествовательные предложения в вопросительные. Ей захотелось съязвить, сделав вид, что она действительно восприняла слова Банни как вопрос:
— Откуда мне знать, ведь меня здесь не было.
Эдвард ничего не понял, а Банни предложила:
— Да ну ее, правда?
— По испанскому у меня всегда было пять и пять с минусом, — сообщил Эдвард, — кроме выпускного года, но это не моя вина. Я переживал стресс.
— Все равно, — отрезала Кейт, — Банни не разрешено принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
— Да это же издевательство! — закричала Банни.
— Вот так незадача, — посочувствовала Кейт. — Вы продолжайте, я буду неподалеку, — и ушла.
За спиной она услышала шепот Банни:
— Ун суко.
— Уна сук-А, — поправил ее Эдвард учительским тоном.
Они чуть не подавились от смеха.
Банни была не такой уж милашкой, как многие думали.
Кейт никак не могла взять в толк, как Банни вообще появилась на свет. Их мать, субтильная и невыразительная блондинка в безвкусных нарядах, с такими же круглыми глазами, как у Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт на разнообразных «курортах». А потом вдруг родилась Банни. Как родителям вообще пришла в голову эта мысль? Может, они не рассчитали, а может, это был случай бездумной страсти. Но представить себе такое было еще труднее. Во всяком случае, вторая беременность выявила какой-то дефект в сердце Теи Баттиста или даже стала его причиной, и она умерла до того, как Банни отметила свой первый день рождения. В жизни Кейт, которая и так видела мать очень редко, практически ничего не изменилось. А Банни вообще ее не помнила, хотя некоторые ее ужимки были до жути похожи на мамины — целомудренная складка на подбородке, например, и привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Словно она научилась всему этому в утробе матери. Тетя Тельма, сестра Теи, без конца повторяла: «Ой, Банни, клянусь, как вижу тебя, так чуть не плачу. Ведь ты вылитая копия своей бедной матери!»
А вот Кейт на мать ни капли не походила. Она была темнокожей, ширококостной и неуклюжей девушкой, которая выглядела бы нелепо, если бы грызла палец. Никто и никогда не называл ее милой.
Кейт была уна сука.
157 Евгения В
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Она едва успела переступить порог дома, как услышала явно мужской голос.
— Банни! — строго позвала она.
— Я здесь! — откликнулась Банни.
Бросив куртку на скамью в прихожей, Кейт вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся из себя: воздушные золотистые локоны, легкая блузка с открытыми плечами явно не по сезону, на лицо сама невинность. Рядом сидел соседский мальчик Минц.
Что-то новенькое. Эдвард Минц — молодой человек болезненного вида с редкой светлой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник, — был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу еще позапрошлым летом, но не смог уехать в колледж. Его мать считала, что он страдает «той самой японской болезнью». Когда Кейт поинтересовалась, что за болезнь, миссис Минц ответила: «Та самая, при которой молодые люди запираются в своей спальне и не хотят дальше жить». Только вот Эдвард, похоже, закрылся не в своей спальне, а на застекленной веранде, окна которой выходят аккурат на столовую семьи Баттиста. Не раз можно было увидеть, как он день напролет сидит на кушетке, обняв колени, и курит подозрительно тонкие сигареты.
Хорошо хоть романтикой здесь не пахнет. (Банни питала слабость к парням из футбольной секции). Но правила есть правила, поэтому Кейт нашла нужным напомнить:
— Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей, когда никого нет рядом.
— Принимать гостей! – Банни широко раскрыла глаза от удивления. На коленях у нее лежала открытая тетрадь. — Вообще-то у меня урок испанского! — обиженно сказала она.
— Правда?
— Помнишь, я говорила отцу? Сеньора Макгилликади считает, что мне нужен репетитор. Помнишь, я спросила отца, и он был не против?
— Да, но… — начала было Кейт. «Но вряд ли он имел в виду соседского паренька, покуривающего марихуану», — продолжила она про себя (дипломатия) и, повернувшись к Эдварду, спросила: — Эдвард, ты что, хорошо знаешь испанский?
— Да, мадам, учил пять семестров, — ответил он.
Кейт не могла понять, всерьез ли он назвал ее «мадам» или просто хотел показаться всезнайкой. Так или и иначе, это было неприятно — все же она не так стара.
— Иногда я даже думаю на испанском, — добавил Эдвард.
Банни засмеялась. Банни смеялась по поводу и без.
— Он уже так многому меня научил? — сказала она.
Еще одна раздражающая привычка Банни — переводить утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось дразнить ее и притворяться, будто отвечает на эти «недовопросы». В этот раз она поступила так же.
— Не знаю, меня ведь не было дома, — ответила Кейт.
— Простите? — не понял Эдвард.
— Не обращай на нее внимания? — сказала Банни.
— По испанскому у меня всегда было «пять» или «пять с минусом». Кроме последнего семестра, но я не виноват, у меня был кризисный период, — поспешил оправдаться Эдвард.
— И все же, — заметила Кейт, — Банни не разрешается принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
— Это унизительно! — возмутилась Банни.
— Такая твоя горькая доля. Продолжайте, я буду рядом, — сказала Кейт и вышла из комнаты.
Уходя, она услышала за спиной тихий голос Банни:
— Un bitcho!
— Una bitch-AH, — назидательно поправил ее Эдвард, и они затряслись от смеха.
Банни совсем не походила на ту милую девочку, какой ее все считали.
Кейт никогда до конца не могла понять, как сложилось, что Бании вообще появилась на свет. Их мать — слабая, сдержанная женщина, блондинка с розоватыми прядями и искрящимися, как у Банни, глазами — все 14 лет, что ее помнила Кейт, проводила свое время в различных «заведениях для отдыха», как их называли. Потом внезапно родилась Банни. Кейт никак не могла представить, почему родители сочли рождение еще одного ребенка хорошей идеей. Возможно, они даже не думали об этом. Возможно, это был результат легкомысленной страсти. Представить это было еще сложнее. Как бы там ни было, после второй беременности у Теи Баттиста обнаружился порок сердца, который могло вызвать и ношение плода, поэтому еще до первого дня рождения Банни их мать скончалась. С ее уходом для Кейт мало что изменилось — мать никогда, в сущности, не присутствовала в ее жизни. Банни совсем не помнила мать, хотя иногда невероятным образом копировала ее жесты. Например, она так же поджимала подбородок к шее, когда делала застенчивый вид, у нее была та же привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Можно было подумать, что Банни изучала мать, находясь в утробе. Тетя Тельма, сестра матери, всегда говорила: «Банни, детка, прости, не могу смотреть на тебя без слез — так сильно ты напоминаешь мне твою бедную мамочку!»
Кейт же ни капли не походила на мать. У нее была темная кожа, широкая кость, неприглядная внешность. Если бы она вздумала покусывать кончик пальца, это смотрелось бы нелепо и глупо. Еще, никто никогда не называл ее милой.
«Una bitcha» — вот кем была Кейт.
158 Карри
From 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Еще на пороге Кейт услышала мужской голос.
— Банни! — Она постаралась позвать как можно строже.
— Туточки! — откликнулась сестра.
Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и зашла в гостиную. Банни устроилась на диване: легкие золотые локоны, невинное-невинное личико и не по сезону тонкая блузочка с открытыми плечами. Рядом сидел соседский мальчишка — сын Минцев.
Что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Болезненного вида парень с невнятной клочковатой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник. Пару лет назад закончив школу, он так и не поступил в колледж, а мать оправдывала сына страданиями от «той японской хвори».
«Какой еще хвори?» — как-то поинтересовалась Кейт, а миссис Минц пояснила: «Той, когда молодые люди запираются в спальне и отказываются жить нормальной жизнью». Только Эдвард оказался затворником не в своей спальне, а на застекленной веранде с видом на окна столовой Баттиста. Изо дня в день Кейт замечала, как он, обняв колени, сидит в шезлонге и смолит подозрительно крохотные пахитоски.
С другой стороны, за сестру можно не переживать. Слабость Банни — широкоплечие спортсмены. Однако правило есть правило.
— Банни, договор не приводить кавалеров, пока ты дома одна, никто не отменял.
— Кавалеров! — вскипела сестра, округлив глаза. Она схватила с коленок блокнот и возмущенно им затрясла. — Я учу испанский!
— Да ладно?
— Помнишь, я спрашивала папу? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила, и папа разрешил.
— Да, но...
Кейт была уверена, что «репетиторство» точно не касалось соседского мальчишки-наркомана. Тем не менее, она придушила готовые вырваться слова (вежливость, чтоб ее!) и повернулась к Эдварду:
— Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
— Да, мэм, учил его пять семестров.
Интересно, его «мэм» — издевательство или он всерьез? По-любому действует на нервы: не настолько она старая!
— Иногда я даже думаю на испанском, — продолжил он.
Банни фыркнула. Она вообще слишком часто смеялась.
— Я многому у него научилась? — хихикнула она.
Привычка сестры превращать восклицательные предложения в вопросительные всегда раздражала Кейт. В ответ она часто подкалывала Банни, притворяясь, что это действительно вопросы. Не удержавшись и на этот раз, она ровно заметила:
— Откуда мне знать, я только пришла.
— Что? — Эдвард не оценил шпильку.
— Забей? — бросила Банни.
— У меня по испанскому всегда было «отлично», — снова влез Эдвард. — Последний год, правда, похуже, но там просто из-за стресса.
— Даже если так, Банни запрещено приглашать парней, когда дома никого нет.
— И это унизительно! — воскликнула та.
— Да, непруха, — согласилась Кейт. — Продолжайте. Если что — я тут.
Когда она выходила, за спиной послышался шепот Банни:
— Un стервозо.
— Una стервоз-A, — менторским тоном поправил Эдвард.
Оба истерично захихикали.
Несмотря на ангельскую внешность, Банни вовсе не была такой милой, как считали окружающие.
Почему она вообще появилась на свет?! Первые четырнадцать лет мать не обременяла жизнь Кейт своим присутствием. Хрупкая нежная блондинка с такими же наивно-круглыми, как у Банни, глазами и пушистыми ресницами, она кочевала по разным «санаториям», как их еще называли. А потом родилась Банни.
С чего родители решили, что это хорошая идея? Продуманный план? Приступ безумной страсти? Вообще идиотизм! Во время второй беременности выяснилось, что у Тэа Баттисты слабое сердце. Роды привели к проблемам или прежние «лечения», но до первого дня рождения Банни мать уже не дотянула. Правда, в жизни Кейт мало что изменилось: с Тэа она и так почти не виделась.
Банни и вовсе не помнила мать, хотя в некоторых ее жестах Кейт чудилось что-то неуловимо знакомое: притворно-скромный наклон головы, например, или манера кусать заусенцы на указательном пальце. Она будто переняла привычки матери еще в утробе. Тетка Тельма, сестра Тэа, то и дело повторяла: «Ох, Банни, на тебя больно смотреть. Прямо копия вашей бедной мамочки!».
Кейт «копией» не называл никто. Смуглокожая, крупная, нескладная. Начни она грызть заусенцы, смотрелось бы нелепо, и никто никогда не считал ее «милой».
«Una стервоза» — вот что ей досталось.
159 Козлушка
Не успела она войти в дом, как тут же услышала голос, явно не женский.
— Банни, — позвала она очень строго.
— Я тут, — откликнулась Банни.
Кейт швырнула куртку на лавку в прихожей и отправилась в гостиную. Банни восседала на диване со своими золотистыми кудряшками, невиннейшим лицом и блузкой на босу ногу. Рядом с ней сидел соседский парнишка, Минц.
Вот это поворот. Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет. Не совсем здоровый на вид молодой человек с клочками светлых волос на подбородке, которые у Кейт вызвали стойкую ассоциацию с лишайником. Минц закончил школу два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать говорила, что он одержим «этой японской заразой». Как-то раз Кейт спросила её, что за зараза такая, и она ответила: «А такая, что молодёжь сиднем сидит в комнате и напрочь отказывается строить свою жизнь». Единственное отличие было в том, что Эдвард сидел сиднем на застекленной веранде, куда выходили окна столовой Баттистов. Оттуда его можно было лицезреть с утра и до вечера, как он сидит, скрючившись на шезлонге, и дымит какими-то подозрительными сигаретами.
Ну, ладно, романтикой тут вряд ли пахнет (слабостью Банни всегда были спортсмены). Но правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
— Банни, тебе ведь нельзя гостей принимать, когда ты дома одна.
— Каких ещё гостей! — воскликнула Банни и схватила блокнот, который лежал у неё на коленях, — У меня урок испанского!
— Серьёзно?
— Я ведь спрашивала у _papa_, забыла? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен наставник? И я спросила у _papa_, и он разрешил?
— Да, но ведь… — начала было Кейт.
Так и было, но речь шла не о каком-то там соседском охламоне. Вслух Кейт, конечно, этого не сказала (из дипломатических соображений). Вместо этого она посмотрела на Эдварда и спросила:
— Хорошо знаешь испанский, Эдвард?
— Да, мэ-э-эм, изучал пять семестров, — ответил он. Кейт не поняла, то ли это «мэ-э-эм» сказано в насмешку, то ли всерьёз. В любом случае, слышать такое неприятно. Она ведь не старуха. — Иногда я даже думаю на испанском.
Банни прыснула в кулак. Банни вечно что-нибудь смешит.
— И уже много чего придумал для меня? — произнесла она в своей дурацкой манере превращать любое утверждение в вопрос. Кейт любила иногда поддразнить Банни, притворяясь, будто та и правда о чём-то спрашивает.
— Понятия не имею, меня ведь тут не было.
— Чего? — переспросил Эдвард.
— Да не обращай внимания? — сказала Банни.
— У меня всегда было «отлично» или почти «отлично», — продолжал Эдвард, — Кроме последнего семестра, ну, там я был совсем ни при чём. У меня был стресс.
— Всё равно, — сказала Кейт, — Банни не разрешают приводить в гости мальчиков, когда никого нет дома.
— Так унизительно! — снова воскликнула Банни.
— Просто душат слёзы, — ответила Кейт, — Занимайтесь дальше, я буду поблизости.
Выходя из комнаты, она услышала, как Банни буркнула себе под нос:
— _Un bitcho_.
— _Una bitcha_, — поправил её Эдвард менторским тоном, и оба начали давиться от смеха.
Банни вовсе не была ангелочком, каким её считали все вокруг.
Кейт никак не могла взять в толк, почему она вообще появилась на свет. Их мама — слабая, хрупкая блондинка с розовой кожей и лучистыми, как у Банни, глазами, — пропустила первые четырнадцать лет жизни своей старшей дочки, напропалую испытывая так называемые «успокоительные» всех пошибов. А потом вдруг появилась Банни. Кейт с трудом могла себе представить, чтобы родители сели, всё обдумали и решили, что завести ещё одного ребёнка — отличная идея. Возможно, они ничего и не решали; возможно, за них всё решила страсть, которая редко руководствуется здравым смыслом. Хотя вообразить такое было ещё сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила порок сердца Тэа Баттисты, а может, послужила причиной болезни, и мать умерла ещё до того, как Банни отпраздновала свой первый день рождения. Кейт тяжело дались перемены, хотя вся её жизнь можно было назвать разлукой с матерью. А Банни её даже не помнила, но некоторые жесты сестры были до того знакомыми, даже страшно становилось: например, манера смущённо опускать подбородок или привычка мило прикусывать кончик указательного пальца. Будто она успела изучить все повадки матери изнутри. Тётя Тельма, сестра Тэа, вечно им говорит: «Банни, честное слово, как посмотрю на тебя — чуть не плачу. Ах, если бы ты не была так похожа на свою бедную маму!»
Кейт на мать нисколечко не походила. Она была смуглой, коренастой и нескладной. Если бы она вдруг начала грызть палец, никому бы и в голову не пришло назвать это милым.
Кейт была _una bitcha_.
160 Ксения Полещук
Едва зайдя в дом, она услышала отчетливый звук мужского голоса.
– Банни, – позвала она так строго, как только могла.
– Я здесь! – прокричала Банни в ответ.
Кейт скинула пиджак на скамью в холле и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, одетая в слишком легкую, не по сезону, блузку с открытыми плечами. Личико «я сама невинность» обрамлено шапкой воздушных золотых локонов. Рядом с ней – соседский мальчик Минц.
Этого еще не хватало. Эдвард Минц был старше Банни на пару лет, и нездоровый вид этого мальца с редкими клочками тусклыми волосков на подбородке вызывал у Кейт подозрение, что у него лишайная болезнь. Два года назад он закончил среднюю школу, но в колледж так и не поступал. Его мама утверждала, что мальчик страдает «японской болезнью».
– Что это за болезнь? – спросила Кейт. Миссис Минц объяснила:
– Бывает, молодые люди закрываются в своих комнатах и теряют интерес к жизни.
Однако Эдвард не закрывался в своей комнате, а торчал на застекленном балконе, видного из окна столовой в доме Батиста. Целыми днями он сидел на шезлонге, обхватив колени, и курил странные, подозрительно маленькие сигаретки.
Что ж, по крайней мере, романтикой тут не пахнет. (Банни нравились спортивные мальчики). Но правило никто не отменял, поэтому Кейт сделала замечание:
– Банни, когда ты одна дома, тебе нельзя принимать гостей.
– Да разве это гость? – живо возразила Банни, изобразив крайнюю степень изумления на лице. На коленях у нее лежал открытый блокнот. – Я беру урок испанского!
– Испанского?
– Я говорила папе, помнишь? Сеньора МакГиликадди считает, что мне нужны дополнительные занятия с преподавателем? И я спросила папу, он согласился?
– Да, но…, - начала было Кейт.
Да, но он явно не имел в виду соседа-наркоманчика. Однако вслух Кейт этого не сказала (из соображений дипломатии). Вместо этого она обратилась к Эдварду:
– И что, ты хорошо знаешь испанский?
– Да, мадам, я изучал язык пять семестров, – произнес юноша. Она не поняла, было ли его обращение «мадам» издевкой или знаком уважения. В любом случае, это раздражало. Не такая уж она старая. Он продолжил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Тут Банни хихикнула. Все время она хихикает.
– Он уже многому меня научил? - сказала она.
Вот. Еще одна её идиотская привычка произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией. Кейт частенько поддразнивала ее, будто в самом деле воспринимает ее слова как вопрос.
– Откуда я знаю? Я только что пришла.
– Что? – не понял Эдвард.
Банни шепнула ему:
– Ей не нужно отвечать?
– В каждом семестре по испанскому у меня результат А или А с минусом, – произнес Эдвард, – Кроме выпускного класса, но тут я не виноват. У меня были небольшие проблемы.
– Молодец. Но Банни нельзя приглашать в гости мальчиков, когда дома больше никого нет, – настаивала на своем Кейт.
– Но я уже взрослая! – возмутилась Банни.
– Я бы так не сказала, – ответила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом. И вышла из комнаты.
За спиной она услышала, как Банни пробормотала по-испански:
– Заноза.
– Заноза в заднице, - поучительным тоном исправил ее Эдвард.
Оба чуть не задохнулись от хихиканья.
Вопреки распространеннму мнению, Банни была далеко не так мила.
Кейт никак не могла уяснить, как Банни вообще умудрилась появиться на свет. Их мать – хрупкая женщина неброской внешности со светлыми волосами цвета «розовое золото» и с такими же пушистыми ресницами, как у Банни – первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в разных «учреждениях индустрии досуга», как их называли в те времена. Затем внезапно родилась Банни. Кейт было сложно понять, как ее родителям пришла в голову подобная идея. Может, идея вовсе не приходила, всему виной стала безумная страсть. Но тогда это понять еще сложнее. В любом случае, вторая беременность то ли выявила некий недуг в сердце Теа Батиста, то ли стала его причиной, поэтому она умерла еще до первого дня рождения Банни. После этого жизнь Кейт ничуть не изменилась: как не было матери рядом, так и нет. Банни же совсем не помнила их мать, хотя некоторые жесты девочки донельзя напоминали материнские – слегка морщить подбородок, например, а еще привычка легонько покусывать кончик указательного пальца. Было похоже, будто мать родилась заново в самой себе. Их тетя Телма, сестра Теа, всякий раз говорила:
– Ох, Банни, право слово, не могу удержаться от слез. Как ты похожа на свою бедную матушку!
Кейт же совсем не была похожа на мать. Кожа ее была смуглая, кость широкая, походка неуклюжая. Она бы выглядела нелепо, если бы засунула в рот палец и начала его кусать. Никто никогда не называл ее «милой».
Но вот занозой называли.
161 Лилюли
Едва она вошла в дом, как ясно услышала мужской голос.
- Банни! - позвала она самым суровым тоном.
- Здесь, - пропела Банни.
Кейт бросила куртку на скамью в холле и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, в пене золотых кудряшек и о! с таким невинным выражением лица и в такой не по сезону спадающей с плеч блузке; а рядом с ней сидел соседский парень Минтс.
Что-то новенькое. Эдвард Минтс был на несколько лет старше Банни, болезненного вида молодой человек со светлой пятнистой растительностью на подбородке, напоминавшей Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но не поступил в колледж, и его мать жаловалась на то, что он «подхватил эту японскую болезнь». «Какая это болезнь?», спросила Кейт и миссис Минтс ответила: «Такая, что молодые люди закрываются в своей комнате и отказываются смотреть жизни в лицо». Вот только Эдвард, кажется, заперся не в своей спальне, а на застекленной веранде, выходившей на окно их столовой, где он сидел в шезлонге днями напролет, обняв колени и куря подозрительно миниатюрные сигареты.
Что ж, слава богу, угрозы романа нет. (Слабостью Банни были спортсмены). Все же, правила есть правила, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, предполагается, что ты не развлекаешься, когда никого нет дома.
- Развлекаюсь? – воскликнула Банни, округлив удивленные глаза. Она показала перекидной блокнот, лежащий на ее коленях. – Я учу испанский.
- Ты – что?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила папу, и он сказал «хорошо»?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он, конечно, не имел в виду обкуренного соседского болвана. Кейт, однако, не сказала этого вслух. (Дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Вы что же, хорошо владеете разговорным испанским, Эдвард?
- Да, мэм, я изучал его пять семестров. Как он сказал это «мэм», вызывающе или всерьез? Во всяком случае, раздражающе: она еще не в том возрасте. Он сказал:
- Иногда я даже думаю на испанском. При этих словах Банни захихикала. Банни вечно хихикала.
- Он уже многому меня научил? – сказала она.
Еще одна неприятная привычка Банни – превращать утверждения в вопросы. Кейт нравилось дразнить ее, притворяясь, будто она действительно принимает их за вопросы. Она сказала:
- Я об этом ничего не знаю, меня ведь здесь не было. Эдвард спросил:
- Что? А Банни ему ответила:
- Просто не обращай на нее внимания?
- У меня была А* или А с минусом в каждом семестре, кроме последнего. Но это не моя вина, у меня был стресс.
- Все равно, - сказала Кейт, - Банни не разрешено приводить гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- Это просто унижение! – крикнула Банни.
- Горькая доля, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду поблизости. Она вышла и за спиной услышала сказанное Банни вполголоса: «Un bitcho».*
- «Una bitch-AH», - Эдвард поправил ее назидательным тоном, и они зашлись сдавленным хохотом.
------------сноска----------------
*А –высшая оценка в американской старшей школе
*un bitcho – иск. исп. тварь, гадина
Банни была далеко не такой милой, какой ее считали.
Кейт никогда толком не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать, хрупкая, молчаливая золотая блондинка с такими же, как у Банни, сияющими глазами, провела первые четырнадцать лет после рождения Кейт, в различных «домах отдыха», как их называли. Потом вдруг родилась Банни. Кейт трудно было представить, как родители могли подумать, что это хорошая идея. Но, может, они вообще не думали, может это был плод бездумной страсти. Но это было еще сложнее вообразить. Во всяком случае, вторая беременность выявила какой-то изъян в сердце Теа Баттиста, а, может, вызвала этот изъян, и она не дожила до первого дня рождения Банни. В жизни Кейт, отмеченной отсутствием матери, едва ли произошла какая-то перемена. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые ее жесты были так знакомы: то, как она притворно-скромно опускала подбородок или кокетливо покусывала кончик указательного пальца. Похоже было, что она изучила мать еще в утробе. Тетя Телма, сестра Теа, все повторяла: «Ей-богу, Банни, у меня слезы на глазах, когда я смотрю на тебя, ты просто копия бедной матери».
А Кейт совсем не походила на мать. Смуглая, крупная, угловатая, она бы выглядела абсурдно, если бы вздумала грызть пальцы, и уж конечно, никому в голову не приходило назвать ее «милой». Настоящая «una bitcha».
162 Максимка
«Девушка с неприятным характером» Энн Тайлер
Она едва вошла в дом, как услышала приглушенный мужской голос.
— Банни! — позвала она самым строгим голосом.
—Я здесь! — пропела Банни.
Кейт кинула куртку на скамейку в коридоре и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. Она была одета в блузку с открытыми плечами (слишком лёгкой для этого времени года), а легкие золотистые кудри обрамляли её невинное лицо. Отпрыск семьи Минц, живущих по соседству сидел рядом с ней.
События приобретали новый оборот. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Это был болезненного вида молодой человек, бежевая растительность которого, скудно покрывавшая подбородок, напоминала Кейт лишай. Он окончил среднюю школу два Июня назад, но не поступил в колледж. Его мать заявляла, что у него была "та Японская болезнь".
—Что это за болезнь? — спросила Кейт.
—Та болезнь, при которой молодые люди закрываются у себя в спальне и отказываются жить полной жизнью, — ответила Миссис Минц.
Но Эдвард был привязан не к своей комнате, а к застеклённому крыльцу, которое находилось напротив обеденного окна семьи Батиста. Из обеденной комнаты можно было видеть, как он сидит на кушетке, обняв колени, куря подозрительно крошечные сигареты.
Ну, хорошо, по крайней мере, нет угрозы романа. (Слабостью Банни были футболисты). Однако, правило есть правило.
—Банни, ты знаешь, тебе нельзя развлекаться, когда ты одна, — сказала Кейт.
—Развлекаться! — вскричала Банни, притворно удивляясь и округляя глаза. Она подняла открытую тетрадь на спирали, которая лежала на её коленях.
—У меня урок испанского.
—Неужели!
—Я спрашивала отца. Помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила отца и он разрешил.
—Да, но…,— начала Кейт.
Да, но он определенно не имел виду глупого соседского мальчишку. Как бы там ни было, Кейт этого не сказала. (Дипломатия). Вместо этого она обратилась к Эдварду.
— Ты очень хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
—Да, мэм. Я учил испанский пять семестров, — сказал он. Кейт не знала, Эдвард проявил наглость или серьёзность, называя её “мэм”. В любом случае её это раздражало. Она не была настолько старой.
— Иногда я даже думаю на испанском, — продолжил он.
Банни хихикнула. Банни хихикала над всем.
— Он уже многому научил меня? — сказала она.
Придавать повествовательным предложениям вопросительную интонацию — было ещё одной раздражающей привычкой Банни. Кейт любила издеваться над ней, притворяясь, что это и вправду был вопрос.
— Я этого не знаю, я же не была с тобой дома, — ответила Кейт.
—Что? — спросил Эдвард.
—Просто игнорируй её? — ответила ему Банни.
— Каждый семестр я получал пять или пять с минусом по испанскому, — сказал Эдвард. — Не считая выпускного года, но это не моя вина. У меня был стресс.
—И, тем не менее, — сказала Кейт, — Банни нельзя находиться одной дома в компании с представителями мужского пола.
—О! Это унизительно! — вскричала Банни.
—Не повезло, — ответила Кейт. — Продолжайте. Я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
—Un bitcho —услышала Кейт за спиной бормотание Банни.
—Una bitch-AH, — поправил её Эдвард нравоучительным тоном.
Их охватил приступ смеха.
Банни и близко не была такой милой, как думали многие люди.
Кейт никак не могла понять, почему Банни вообще существовала. Их мать была хрупкой, молчаливой женщиной с волосами цвета розового золота. У Банни были глаза матери. Такие же светлые и выразительные. Она провела первые 14 лет жизни Кейт, посещая разного рода "дома отдыха", как их называли. Затем, неожиданно, родилась Банни. Кейт не могла понять, как родители решили, что появление ребенка будет хорошей идеей. Может быть, они и не решали. Может быть, появление Банни было обусловлено страстью. Но представить это было ещё сложнее. В любом случае, вторая беременность выявила какой-то дефект в сердце Теа Батисты или, возможно, была причиной этого дефекта, и она умерла, когда Банни не было и года. Для Кейт смерть матери мало что изменила. Она и так постоянно отсутствовала. А ведь, Банни даже не помнит их матери, хотя некоторые её жесты были невероятно похожи на материнские — легкий наклон головы, например, и её привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Складывалось впечатление, что она изучала мать, находясь в её чреве. Их тётя Тельма, сестра матери, всегда говорила: «О, Банни! У меня наворачиваются слёзы при виде тебя. Ты вылитая мать!»
Кейт совершенно не была похожа на свою мать. Она была темнокожей, плотного телосложения и неуклюжей. Никто никогда не называл её милой, и, если бы она грызла палец, то выглядела бы абсурдно.
Кейт была una bitcha.
163 Мария
Стоило ей только войти в дом, как она услышала ясно различимый мужской голос.
— Банни, — позвала она самым строгим своим тоном.
— Я здесь! — крикнула Банни.
Кейт бросила пиджак на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся — вьющиеся золотистые локоны, и невинное личико, и не по погоде лёгкая блузка с открытыми плечами; рядом с ней сидел Минц, соседский мальчишка.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни; нездорового вида молодой человек с клочковатой пегой бородкой, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил школу в позапрошлом июне, но так и не уехал в колледж: его мать утверждала, что у него «эта японская болезнь».
— Какая болезнь? — спросила Кейт, и миссис Минц сказала:
— Та, при которой молодые люди отказываются выходить из своей комнаты и делать что-либо со своей жизнью.
Вот только Эдвард казался привязанным не к своей комнате, а к застеклённому балкону, расположенному окна в окна со столовой семьи Батиста, откуда день за днём можно было видеть, как он сидит в шезлонге, обхватив колени и куря подозрительно маленькие сигаретки.
Ну и хорошо: по крайне мере, влюблённости можно не опасаться (слабостью Банни были футболисты). Тем не менее, порядок есть порядок, и Кейт сказала:
— Банни, ты ведь знаешь, что не должна принимать гостей, когда остаёшься дома одна.
— Принимать гостей?! — воскликнула Банни, озадаченно округляя глаза. Она продемонстрировала тетрадку на спирали, лежавшую открытой на её коленях.
— Я занимаюсь испанским!
— Неужели?
— Я просила папу, помнишь? Когда сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужно заниматься с репетитором? Я попросила папу и он сказал «ладно»?
— Да, но... — начала Кейт.
Да, но он наверняка имел в виду не соседского мальчишку-наркомана. Впрочем, вслух Кейт такого не произнесла (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
— У тебя хороший испанский, Эдвард?
— Да, мэм, я изучал его пять семестров, — сказал он. Она не поняла, назвал ли он её «мэм» издевательски или всерьёз. В любом случае, это раздражало; она не была настолько старой. Он сказал:
— Иногда я даже думаю на испанском.
Это вызвало у Банни небольшой смешок. Банни могло насмешить что угодно.
— Он уже научил меня очень многому? — сказала она.
Другой её надоедливой привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось поддевать её, притворяясь, что она принимает их за настоящие вопросы, поэтому она ответила:
— Я понятия не имею, — меня ведь не было дома вместе с вами.
Эдвард произнёс:
— Что?
И Банни сказала ему:
— Просто не обращай на неё внимания?
— У меня было пять или пять с минусом по испанскому каждый семестр, — сказал Эдвард, — кроме выпускного года, но это не по моей вине. У меня был стресс.
— И тем не менее, — сказала Кейт, — Банни не разрешено приглашать мужчин, когда она дома одна.
— Ох! Это унизительно! — закричала Банни.
— Вот незадача, — ответила ей Кейт. — Продолжайте; я буду неподалёку.
И она вышла.
Кейт услышала, как за её спиной Банни прошептала:
— Эль сучка.
— Ла сучка, — менторским тоном поправил её Эдвард.
Они сдавленно захихикали.
Банни и близко не была такой милой, какой её обычно считали.
Кейт до сих пор не до конца понимала, как Банни вообще могла существовать. Их мать, хрупкая, неброская — розовое с золотом — блондинка с такими же, как и у Банни, лучистыми глазами, первые четырнадцать лет жизни Кейт провела по большей части в разных так называемых «рекреационных заведениях». А потом вдруг родилась Банни. Кейт не представляла, как её родители могли подумать, что это хорошая идея. Может, они ни о чём и не думали; может, это был случай беспечной страсти. Представить такое было ещё сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какое-то нарушение в сердце Теи Батисты, или, возможно, вызвала это нарушение, — и та умерла раньше, чем Банни исполнился год. Кейт, редко видевшая мать, почти не заметила разницы. А Банни и вовсе не помнила матери, хотя некоторые их жесты были пугающе похожи: например, застенчивая манера склонять голову или привычка очаровательно покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто Банни успела изучить их мать изнутри её утробы. Их тётя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ох, Банни, клянусь, я плачу каждый раз, когда вижу тебя. Как же ты похожа на свою бедную маму!»
Кейт, напротив, ни в чём не была похожа на мать. Кейт была смугла, тяжеловесна и неуклюжа. Она выглядела бы нелепо, покусывая кончик пальца, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была ла сучка.
164 Мария Томас
Едва она вошла за порог, как до нее донесся явно различимый мужской голос.
- Банни! – окликнула она, как можно строже.
- Я тут! – прощебетала Банни.
Кейт швырнула куртку в прихожей и направилась в комнату. Банни с невинным личиком сидела на диване. Золотые кудряшки легкомысленно обрамляли лицо, а одета она была в блузку с открытыми плечами, слишком легкую для этого времени года. Рядом с ней сидел соседский сынок.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц, всего на несколько лет старше Банни, был тщедушным юношей со светлой клочковатой щетиной, которая казалась Кейт похожей на лишайник. Несколько лет назад он окончил школу, но так и не поступил в колледж. По словам его матери, у него была «та самая японская болезнь». Когда Кейт уточнила, что именно это была за болезнь, то миссис Минтц ответила: «Та, при которой молодые люди закрываются в своих комнатах и больше не хотят жить нормальной жизнью». Да вот только Эдвард не ограничился одной спальней и оккупировал застекленную веранду, на которую выходили кухонные окна семьи Баттиста. Там-то его и можно было застать, целыми днями сидящим на шезлонге, обхватив колени, и курящим подозрительно тонкие сигареты.
Хоть романтикой здесь и не пахло (слабостью Банни были спортсмены), но, правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что тебе нельзя развлекаться, когда ты остаешься дома одна.
- Развлекаться! – удивленно воскликнула она, округлив глаза. На коленях у нее лежала открытая тетрадь на спирали. – У меня урок испанского!
- Неужели?
- Я же спрашивала у папы… Помнишь, Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор, я передала папе и он согласился?
- Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он явно не имел ввиду, что репетитором будет какой-то соседский парнишка-укурок. Кейт этого, впрочем, не сказала (дипломатия). Она просто повернулась к Эдварду и спросила:
- Значит, болтаешь по-испански?
- Да, мэ-эм, учил его пять семестров, - ответил тот. Было ли это его «мэ-эм» дерзким или сказанным из вежливости она не знала. Но прозвучало неприятно– не такая уж она и взрослая.
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Банни прыснула. Ее легко рассмешить.
- Он научил меня многому?
Вот еще одна ее раздражающая привычка – превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт любила подкалывать ее, прикидываясь, что она действительно думает, что это вопрос, поэтому она ответила:
- Откуда же мне знать? Меня здесь с вами не было.
- Что? – спросил Эдвард, на что Банни посоветовала:
- Просто игнорируй ее?
- В каждом семестре я получал пять или пять с минусом, - сказал Эдвард – кроме последнего класса, но не моя вина. Я тогда очень нервничал.
- Ну, тем не менее, - сказала Кейт – Банни нельзя приглашать молодых людей, когда она одна дома.
- О-о, как унизительно, - простонала Банни.
- Ничего не поделаешь, - сказала Кейт – Продолжайте, я буду поблизости.
И вышла из комнаты.
Она услышала, как за ее спиной Банни пробормотала: - Уно сволочино.
- Уна сволочина – назидательно поправил ее Эдвард и оба подавили смешок.
На самом деле Банни была не такой милой, как все думали.
Кейт так и не поняла, как Банни вообще появилась на свет. Их мать была хрупкой, бледной блондинкой, с такими же огромными глазами, как у Банни. Первые четырнадцать лет жизни Кейт провела в бесконечных переездах по так называемым «домам отдыха». А потом, как-то неожиданно родилась Банни. Кейт не могла понять, почему родители решили, что это будет хорошей идей. А может быть, вовсе и не решали. Может быть это был плод спонтанного порыва страсти, что, сказать по правде, звучало еще маловероятнее. Но как бы то ни было, врачи обнаружили у Теа Баттиста дефект сердца, или его причиной послужила вторая беременность, и мама скончалась еще до того, как Банни исполнился годик. Кейт особо не заметила разницы – матери почти никогда не было рядом, а Банни совсем ее не помнила. Хотя порой Банни была до ужаса похожа на маму: тот же изящный изгиб подбородка, или, например, ее привычка покусывать ноготки. Как будто она изучала мамины привычки из утробы. Тетя Тельма, сестра Теа, каждый раз восклицала:
- Банни, клянусь, смотря на тебя мне хочется плакать. Ты просто вылитая мама!
А вот Кейт наоборот, полной противоположностью мамы – темная кожа, широкая кость, да и вдобавок, неуклюжая. Вот она бы выглядела нелепо, засовывая палец в рот. И никто никогда в жизни не называл ее милой.
Кейт была уна сволочина.
165 Мария.ком
Едва войдя в дом, Кейт отчётливо услышала мужской голос.
– Банни! – позвала она самым суровым тоном.
– Я здесь! – откликнулась та.
Кейт швырнула пиджак на скамью в прихожей и шагнула в гостиную. Банни сидела на диване – вся воздушные золотые кудряшки и невинное личико – в блузке с открытыми плечами, лёгкой не по сезону. А рядом с ней – отпрыск Минтцев, их сосед.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц был старше Банни на пару-тройку лет, имел нездоровый вид и носил клочковатые бесцветные бакенбарды до самого подбородка, больше походившие, по мнению Кейт, на лишай. Юнец закончил школу в позапрошлом июне, но в колледж так и не уехал. По словам его матери, из-за «того японского недуга».
– И что же это за недуг? – спросила её Кейт, на что миссис Минтц ответила:
– Тот, при котором молодые люди запираются в спальне и всячески сторонятся жизни.
Вот только Эдвард, похоже, скрывался не в спальне, а на застеклённой веранде, выходившей на окна столовой в доме Баттиста, и от восхода до заката, когда ни глянь, сидел на кушетке, обняв колени, и курил подозрительно короткие сигареты.
Что ж, во всяком случае, романом здесь не пахло. (Банни питала слабость с футболистам.) И всё же, правило есть правило, о чём Кейт не преминула напомнить:
– Банни, ты же знаешь, что нельзя принимать гостей, когда ты дома одна.
– Принимать гостей! – воскликнула Банни, недоумённо округляя глаза. Она подняла с колен открытый блокнот на пружине. – Я занимаюсь испанским!
– Неужели?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликади советовала мне найти репетитора? Я сказала папе, и он разрешил?
– Да, но… – начала Кейт. Да, но он вряд ли имел в виду обкуренного соседского мальчишку. Однако вслух Кейт эту мысль не закончила (из чувства такта). Вместо этого она обратилась к Эдварду: – Ты так бегло говоришь по-испански?
– Да, мэм, учил его пять семестров, – заверил он. Она не поняла, к чему он назвал её «мэм»: чтобы выпендриться или всерьёз, но Кейт это обращение не понравилось – не такая уж она старая. – Иногда я даже думаю на испанском.
От последних слов Банни захихикала. Банни надо всем хихикала.
– Он уже так много мне объяснил? – сообщила она.
Ещё одна её досадная привычка: превращать утверждения в вопросы. Кейт любила дразнить сестру, притворяясь, что ей действительно задали вопрос, поэтому ответила:
– Ну мне-то откуда знать, меня же с вами не было.
– Что? – не понял Эдвард, на что Банни бросила:
– Забей на неё?
– За каждый семестр у меня пятёрки или пять с минусом, – объяснил Эдвард, – кроме выпускного класса, но это не по моей вине. У меня тогда был очень напряжённый период.
– Тем не менее, – повторила Кейт, – Банни нельзя приглашать в гости юношей, если дома больше никого нет.
– Ну и унижение! – простонала Банни.
– Какая досада, – отозвалась Кейт. – Что ж, продолжайте. Я с соседней комнате, – и вышла.
– Ун стерво, – пробормотала у неё за спиной Банни.
– Уна стерв-А, – поправил её Эдвард назидательным тоном.
И они дружно прыснули со смеху.
Банни была вовсе не такой лапочкой, какой все её считали.
Кейт даже до конца не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, молчаливая блондинка с такими же глазами-бусинами, как у Банни, – первые четырнадцать лет жизни Кейт почти безвылазно провела в так называемых «домах отдыха». Затем неожиданно родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родители сочли это удачной мыслью. Может, они не «считали»? Может, она стала плодом слепой страсти? Но это представить было ещё сложнее. Так или иначе, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце Теи Баттиста, а, возможно, послужила его причиной, и та умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. На Кейт едва ли сказалась смерть матери, и так отсутствовавшей почти всю её жизнь. А Банни маму совсем не помнила, хоть и унаследовала от неё некоторые жесты – так же целомудренно подпирала рукой подбородок, например, и имела на удивление схожую привычку изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Она словно ещё в утробе изучила повадки матери. Их тётя Тельма, мамина сестра, всякий раз восклицала:
– Ах, Банни, мне, клянусь, глядя на тебя, плакать хочется. До чего ж ты похожа на свою бедную матушку!
Кейт же, напротив, была её полной противоположностью – смуглая, широкая в кости и неуклюжая. Начни она грызть палец, смотрелась бы совершенно нелепо, и никто никогда не называл её «лапочкой».
Кейт была уна стерва.
166 Миша Перекалин
Девочка –перчинка
(Отрывок из книги Энн Тайлер «Девочка-перчинка»).
Едва войдя в дом, она отчетливо услышала громкий мужской голос
- Банни, ты здесь? Спросила она серьезным тоном
-Заходи, - крикнула та.
Кейт положила куртку на скамейку в прихожей и зашла в комнату
Банни сидела на диванчике, ее золотистые кудри были намылены, она была одета в не по сезону легкую блузку, оголявшую плечи, а лицо выражало крайнюю степень невинности. Рядом с ней сидел Минц - парень из соседней комнаты.
Вот так новость! Эдвард Минц - болезненного вида юноша на несколько лет старше Банни с короткими пшеничного цвета усиками, напоминавшими Кейт лишайник. Он окончил школу два года назад, но не смог поступить в колледж: мать юноши объясняла это наличием «той самой японской болезни». На вопрос Кейт о ее характере миссис
Минц говорила: «зараженные ею запираются в своих спальнях и не хотят жить». Однако любимым местом Эдварда была не спальня, а застекленная веранда, на которую выходили окна гостиной дома Бристолов; там его можно было видеть целыми днями, обхватив руками колени, он сидел на кушетке и курил сигареты очень маленького размера.
Дело ясное: все в порядке, здесь не может быть и тени влюбленности (слабостью Бани были молодые люди спортивного телосложения) Но, все-таки, следуя правилам приличия, Кейт сказала:
- Банни, тебе не следует звать к себе гостей, когда ты остаешься одна»
- Звать гостей? - смущенно воскликнула она, округлив глаза, и показала блокнот на пружинке, лежавший у нее на ладони. - У меня сейчас урок испанского!
-Неужели?
- Помнишь, я разговаривала с папочкой, про то, что сеньора Маккгилкадди советовала мне заниматься с преподавателем. Я сказала об этом папочке, и он поддержал меня. Да, но… – начала говорить Кейт…
Да, все вышесказанное было чистой правдой, но, конечно, отец не предполагал, что этим преподавателем станет соседский простофиля. Однако Кейт благоразумно умолчала об этом, не желая быть бестактной. Вместо этого она повернулась лицом к Эдварду и спросила:
- Правда ли что ты очень хорошо знаешь испанский язык?
-Да, мэм, Я учил испанский 6 семестров, - ответил тот. Кейт не знала, как воспринимать это «мэм: серьезно или же как нахальную шутку. Такое обращение ее разозлило: ведь она была еще молода для этого статуса. - Я даже иногда думаю по-испански, - добавил Эдвард.
Услышав этот диалог, Банни, отличавшаяся веселым нравом, засмеялась.
- Ты ведь меня уже многому научил? - сказа она.
Привычка перестраивать утвердительные предложения в вопросительные была еще одной чертой, делавшей Банни занудой. Делая вид, будто это действительно вопросы Кейт любила посмеяться над подругой.
- Но я ведь не знала этого, так как меня не было в комнате, не правда ли?
- Что она сказала? - спросил Эдвард и Банни сказала ему: «Просто не обращай на нее внимания».
- В каждом семестре, кроме последнего у меня была пятерка с минусом . В том что я не получил тогда 5 не было моей вины, я переживал стресс.
-Тем не менее, - сказала Кейт - Я запрещаю Банни приглашать в комнату парней, когда она остается одна.
- Это нечестно,- воскликнула Банни
-Такова твоя горькая доля, – урезонила ее Кейт. - Продолжайте занятия, я буду поблизости.
Сказав эти слова, она вышла из комнаты, слыша как за спиной Банни бормочет: «Вот заморыш»
-Не заморыш, а замухрышка, – тоном учителя поправил ее Эдвард
Оба захихикали.
Банни в действительности не была так привлекательна, как считали другие. Кейт вообще не понимала как она живет на белом свете. Ее мама – хрупкая блондинка слегка приглушенной розового цвета кожей с маленьким глазами похожими на звездочки провела первые годы жизни Кейт, по ее собственным словам, «посещая разные места развлечений». Затем неожиданно родилась Банни. Кейт никак не могла понять, как ее родители решили завести ребенка. Наверно, они даже об этом не думали, а беременность явилась результатом безрассудного порыва чувств, но это представить еще тяжелее. Так или иначе, во время второй беременности у Тео Батисты появились проблемы с сердцем и она умерла когда Банни не было и года . Долгое время Кейт не знала чем заполнить пустоту образовавшуюся после смерти человека, которого она знала всю жизнь. Банни не помнила своей матери, но некоторые черты лица и привычки дочери (например, небольшой изгиб подбородка или обыкновение аккуратно покусывать кончик указательного пальца) были те же что и у Тео создавалось ощущение что, находясь в утробе, Банни изучила ее привычки. Тельма - Тетя Банни и сестра Теи - всегда говорила: «О, Банни, я всегда плачу, когда вижу тебя. Ты - точная копия своей бедной матери».
Кейт, напротив, нисколько не была похожа на мать. Она была неуклюжа, никогда не грызла ногти и никто никогда не называл ее привлекательной
Она и впрямь была замухрышкой.
167 Нагорная
Она едва успела переступить порог, как услышала отчетливый мужской голос.
- Банни, - позвала она ее самым суровым тоном.
- Я здесь! – откликнулась Банни.
Кейт кинула свой пиджак на лавку в прихожей и зашла в гостиную. Банни, с легкими золотыми локонами и таким невинным лицом, в блузке с открытыми плечами, слишком легкой для этого времени года, сидела на диване; рядом с ней сидел соседский мальчик Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездорового вида молодой человек, с покрытыми пятнами бежевым подбородком и усами, что напомнило Кейт лишай, был на пару лет старше Банни. Он выпустился из школы два года назад, но не поступил в колледж; его мать утверждала, что он страдает «этой японской болезнью».
- Что это за болезнь? – спросила Кейт, и миссис Минтц ответила:
- Молодые люди закрываются в своих спальнях и отказываются что-либо делать.
Разве что Эдвард был привязан не к своей комнате, а к застекленному балкону, из которого было видно окно столовой Баттисты. Можно было видеть, как изо дня в день он сидел на шезлонге, обняв колени, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Ладно, во всяком случае, любовью тут не пахнет. (Слабостью Банни были футболисты.) Но правила есть правила, поэтому Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что не можешь принимать гостей, когда находишься одна дома.
- Принимать гостей! – выкрикнула Банни, округлив в недоумении глаза. Она подняла блокнот на спирали, который лежал у нее на коленях.
- У меня урок испанского!
- Урок испанского?
- Я спрашивала у Папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у Папы и он дал добро?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но речь шла точно не о каком-то соседе-наркомане. Кейт этого все-таки не сказала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Эдвард, ты очень свободно говоришь по-испански?
- Да, мэм, я учил его два с половиной года, - ответил он.
Она не знала, сказал он «мэм» в шутку или серьезно. В любом случае, это раздражало; она не такая старая.
- Иногда я даже думаю по-испански, - сказал он.
От этих слов Банни захихикала. Ее смешило все.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
У нее была раздражающая привычка превращать все повествовательные предложения в вопросительные. Кейт нравилось издеваться над ней, делая вид, будто она думает, что это и правда вопрос, поэтому она сказала:
- Откуда мне знать, меня же не было с вами дома.
-Что? – спросил Эдвард.
- Не обращай внимания? – сказала Банни.
- У меня по испанскому за каждый семестр были пятерки или пятерки с минусом, - сказал Эдвард, - за исключением выпускного класса, но в этом даже не было моей вины. Просто у меня был стресс.
- И все же, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей-мальчиков, когда никого нет дома.
- Боже! Какой позор! – вскричала Банни.
- Не везет так не везет, - ответила ей Кейт. – Продолжайте. Я буду рядом.
И она вышла.
За спиной она услышала, как Банни бормочет «Un bitcho».
- Una bitch-AH, – поправил ее Эдвард поучительным тоном.
Они тихо заржали.
Банни и вполовину не была такой милой, как думали другие.
Кейт даже никогда не понимала почему Банни существует. Их мать – хрупкая, ничем не приметная блондинка с золотисто-розовыми волосами, большими глазами и длинными ресницами, которые достались Банни, - провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, заселяя и выселяя разные «отдыхающие кошельки», как их называли. Тогда вдруг и родилась Банни. Кейт было трудно представить, как родители пришли к тому, что это хорошая мысль. Может, они ничего и не решали; может, это было делом безумной страсти. Но это представить еще труднее. Как бы там ни было, вместе со второй беременностью, у Тэа Баттисты обнаружили порок сердца, или беременность его и вызвала; Тэа умерла еще до первого дня рождения Банни. Кейт привыкла к отсутствию матери и ее смерть ничего не изменила. Банни даже не помнила их матери, хотя жесты Банни были страшно похожи – например, хмурить подбородок, задумываясь, или привычка закусывать кончик указательного пальца. Выглядело, будто она изучила их мать изнутри чрева. Их тетя Тэльма, сестра Тэи, всегда говорила:
- Банни, клянусь, каждый раз, как вижу тебя, мне хочется плакать. Ты просто копия твоей бедной матери!
С другой стороны, Кейт совсем не была похожа на мать. Она была смуглой, с широкой костью и неуклюжей. Она бы выглядела смешно, кусая палец. Никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
168 олеся
Энн Тайлер, «Девушка с плохим характером» (отрывок)
Едва перешагнув порог, она услышала отчетливый мужской голос. «Банни!», - позвала она суровым тоном.
«Я здесь!», - крикнула Банни
Кейт швырнула свой жакет на скамейку в холле и вошла в гостиную. Бани сидела на диване, в золотом ореоле легких кудрей, с невинным лицом и открывающей плечи не по сезону легкой блузке; рядом с ней сидел сын соседей Минц.
Это было неожиданно. Эдвард Минц несколькими годами старше Банни нездорового вида молодой человек с пестрыми бежевыми щетиной на подбородке, которая напоминала Кейт лишай. Он 2 года назад был выпускником школы, но не смог стать выпускником колледжа. Его мать утверждала, что у ее сына какая-то японская болезнь. На вопрос Кейт, что это это за болезнь, миссис Минц ответила: «Когда молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются продолжать жизнь». Однако, Эдвард, кажется, не запирается в своей спальне, а на застекленной веранде, выходящей лицом к окнам столовой Баттистов, где его изо дня в день можно видеть сидящим в шезлонге и покуривающим подозрительно маленькие сигареты.
Ну, ладно, хоть никакой опасности романа, по крайней мере (слабость Банни – парни, похожие на футболистов). И все-таки, правила есть правила, и поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, тебе запрещено развлекаться, когда ты одна.
– Развлекаться! – вскрикнула Банни, округлив глаза в недоумении. Она подняла вверх записную книжку, лежавшую у нее на коленях. – У меня урок испанского!
– У тебя?
– Я спрашивала разрешения у папы, ты помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, мне нужен репетитор. И я спросила папу, и он сказал ладно.
– Да, но… – начала Кейт.
Он, конечно, не имел ввиду болвана соседа. Однако, Кейт не сказала этого вслух (дипломатия прежде всего!). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мадам. Я учил его 5 семестров.
Кейт не поняла, было ли «мадам» дерзким ответом, или он это серьезно сказал. В любом случае, было досадно: она не была настолько старой.
– Иногда я даже думаю по-испански, - продолжал Эдвард.
Это вызвало у Банни смешок. Банни хихикает над чем угодно.
– Он уже так многому меня научил! – сказала она.
Еще одной ее досадной привычкой было превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила дразнить ее притворяясь, что это действительно были вопросы. Поэтому она сказала:
– Я этого не знаю, меня ведь с вами не было.
– Что? – спросил Эдвард.
– Не обращай внимания? – ответила Банни.
– Я получал по испанскому каждый семестр круглые пятерки, ну иногда с минусом, – продолжал Эдвард, – кроме последнего, но это не моя вина. У меня был стресс.
– Все-таки, – сказала Кейт, – Банни не разрешается приводить гостей мужского пола когда никого больше нет дома.
– О! Это унизительно! – закричала Банни.
– Вот горькая доля, - ответила ей Кейт, – продолжайте, я буду поблизости. И она вышла.
Выходя ,она услышала как Банни пробормотала “Un bitcho”.
“Una bitch-AH,” – исправил ее Эдвард наставительным тоном.
Они принялись смеяться.
Банни и близко не была такой милой, как о ней думали.
Кейт никогда не понимала, почему Банни даже существует. Их мать – хрупкая, тихая, розовощекая и золотоволосая, с глазами-звездочками как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, регистрируя гостей в «местах отдыха», как это называлось. Неожиданно родилась Банни. Кейт не могла себе представить, что родители могли счесть это хорошей идеей. Может быть, они так и не считали, может быть, это был плод буздумной страсти. Но такое было еще труднее представить. Во всяком случае, вторая беременность Теи Баттисты спровоцировала болезнь сердца и она умерла не дожив даже до первого дня рождения Банни. Для Кейт, привыкшей к постоянному отсутствию матери, вряд ли что изменилось. А Банни даже не помнила мать. Хотя некоторые ее жесты мимика удивительно похожи – сдержанная складка на подбородке, например, и ее привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Это было как будто она изучала мать будучи у нее в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни! Клянусь, я плачу, когда вижу тебя. Если бы ты не была так похожа на твою бедную мать!»
Кейт же, наоборот, ни капельки не напоминала мать. Кейт была темнокожей, ширококостной и неуклюжей. Она бы выглядела абсурдно, грызя ноготь, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha – козявка, букашка.
169 Панарин
Едва переступив порог дома, Кейт отчетливо расслышала мужской голос.
– Банни! – позвала она как можно строже.
– Здесь! – откликнулась та.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и вышла в гостиную. Там, на диване, сидела ее златовласая сестренка – сама невинность с воздушными кудряшками и в столь же воздушной (чересчур для такой погоды) открытой кофточке; рядом – соседский мальчик из семьи Минц.
Ну, приехали. Эдвард Минц, невзрачный парень с лишайником на лице (именно так виделась Кейт его тошнотворная жидкая бородка), был старше Банни на несколько лет. Он окончил школу еще позапрошлым летом, но в колледж так и не поступил. Причиной тому, по словам его матери, была «та японской болезнь». Когда Кейт поинтересовалась, что это такое, миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди запираются у себя в комнатах и отказываются нормально жить». Только Эдвард заперся не у себя в комнате, а на застекленной веранде, обращенной к окнам столовой дома Баттиста. Там он сутками напролет торчал на кушетке, обхватив руками колени, и курил подозрительно маленькие сигареты.
Одно успокаивало – такого ухажера Банни к себе не подпустит (ее слабостью были спортсмены). Но правило есть правило, и Кейт его озвучила:
– Банни, тебе ведь запрещено принимать гостей, когда ты тут одна.
– Гостей?! – воскликнула Банни, изумленно округлив глаза, и подняла раскрытый у нее на коленях блокнот. – Вообще-то я занимаюсь испанским!
– Да ты что?
– Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди говорила, что мне нужен репетитор? Я спросила папу, и он разрешил?
– Да, но… – начала было Кейт.
«…но он же не думал, что им будет соседский укурыш!» – воскликнула она про себя, но дипломатично промолчала и обратилась к Эдварду:
– Эдвард, а вы по-испански очень хорошо говорите?
– Да, мэм. Я изучал его пять семестров, – ответил он.
Кейт не поняла, паясничает он или нет, говоря «мэм», но в любом случае это ее задело – она еще не настолько стара.
– Бывает, я и думаю на испанском, – продолжил Эдвард.
Банни хихикнула. У нее все вызывало смешки. «Он меня уже многому научил?» – пропела она.
Произносить утвердительные фразы с вопросительной интонацией было еще одной ее дурацкой привычкой. Кейт любила поиздеваться над Банни, серьезно отвечая на эти «вопросы». Так и сейчас:
– Откуда мне знать? Меня же тут с вами не было.
Эдвард не понял: «Что, простите?» Банни ему объяснила: «Не обращай на нее внимания?»
– У меня было «пять» или «пять с минусом» по всем семестрам, кроме последнего, – продолжал Эдвард. – Но это не моя вина. Я переживал стресс.
– Понимаю, но, видишь ли, Банни запрещено приглашать домой лиц мужского пола, когда здесь никого нет, – объяснила ему Кейт.
– Блин, ну это издевательство! – заныла Банни.
– Что поделать, – пожала плечами Кейт. – Продолжайте. Я буду дома.
Выходя из гостиной, Кейт услышала за спиной шипение Банни: «Ун битчо». «Уна битч-А», – назидательно поправил ее Эдвард.
И оба отрывисто хихикнули.
Банни была вовсе не милашкой, как всем казалось.
Кейт недоумевала, почему вообще на свете существует эта девочка. Их слабая и кроткая мать – с золотисто-розовыми волосами и кукольными, как у Банни, глазками – четырнадцать лет с рождения Кейт кочевала из одного дома "с желтыми стенами" в другой. А потом вдруг родилась Банни. У Кейт в голове не укладывалось, как родители решились в такой ситуации на второго ребенка. Бывает, конечно, дело решает безудержная страсть, но здесь был явно не тот случай. Как бы там ни было, во время второй беременности у Тии Баттисты обнаружился (а может и появился) порок сердца, от которого она и умерла, прежде, чем Банни исполнился год. Это событие мало что изменило в жизни Кейт, для которой и так не существовало матери. Младшая и вовсе ее не помнила и, несмотря на это, до невозможности точно переняла некоторые ее манеры – например, так же благопристойно опускала подбородок и так же изящно покусывала кончик указательного пальца. Она будто изучала мать из утробы. Сестра Тии, тетя Тельма, постоянно повторяла: «Боже мой, Банни, как с тебя не плакать? Ты же вылитая мама!»
А Кейт – смуглая, нескладная и с широкой костью – на мать не походила ни капли. Стань она покусывать "пальчик", никто бы не нашел это изящным, и никто никогда не называл ее милашкой.
«Уна битча» – вот это про Кейт.
170 Полухина Ольга
Энни Тайлер
(Отрывок из «Девочка со сложным характером»)
Стоило только войти в дом, как она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - крикнула она самым строгим голосом.
- Здесь! – пропела Банни.
Кейт кинула куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся словно сотканная из пушистых золотистых локонов, невинного выражения лица и блузы с открытыми плечами не по сезону. Рядом с ней сидел соседский парнишка Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, молодой человек на несколько лет старше Банни, нездорового вида, с клочками светлой растительности на подбородке, которая напомнила Кейт лишайник. Он окончил среднюю школу два года назад, но не смог поступить и уехать в колледж. Его мать заявила, что у него «эта японская болезнь». «Какая?», спросила Кейт, и миссис Минц ответила «Та, при которой молодежь запирается у себя в спальне и отказывается жить нормальной жизнью». С тем только исключением, что Эдварда манило, казалось, не к своей спальне, а к застекленной террасе, выходившей на окна столовой семьи Баттиста, где изо дня в день можно было видеть его сидящим на шезлонге, в обнимку с коленями и с подозрительно тонкой сигаретой в руке.
Ну, ладно: по крайней мере, романтики не предвидится (слабостью Банни были футболисты). Но правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, тебе ведь известно - никаких развлечений, когда ты одна.
- Развлечений! – воскликнула Банни, округлив глаза и придав им крайне недоумевающее выражение. Она подняла раскрытый блокнот на пружинке, лежавший на ее коленях. – Я занимаюсь испанским!
- Правда?
- Помнишь, я спрашивала папу? Сеньора МакГилликадди заявила, что мне нужен репетитор? Я спросила папу и он согласился?
- Да, но… - замолкла Кейт.
Да, но, конечно же, он не имел в виду соседского парня-любителя анаши. Вслух, однако, она этого не произнесла (дипломатия). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Ты очень хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, отучился пять семестров, - сказал он. Она не поняла, было ли «мэм» наглостью - или сказано всерьез. В любом случае это неприятно, ей не так много лет. Он добавил:
- Иногда я даже думаю на испанском.
Тут Банни хихикнула. Банни хихикала надо всем.
- Он уже меня столькому научил?
Ещё одной ее раздражающей привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось подначивать Банни, делая вид, что действительно принимает их за вопросы, так что она ответила:
- Я не могу этого знать, верно - меня здесь с вами не было.
Эдвард сказал «Что?», а Банни ответила, «Просто не обращай на нее внимания».
- По испанскому я получал пятерки или пятерки с минусом каждый семестр, - сказал Эдвард, - не считая выпускного класса, и то виноват был не я. У меня был стрессовый период.
- И все же, -сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- О, это унизительно! – вскричала Банни.
- Не повезло, - ответила Кейт. - Продолжайте, я буду поблизости, - сказала Кейт и вышла.
У себя за спиной она услышала бормотание Банни, «Ун стерво».
- Уна стерва, - назидательно поправил ее Эдвард.
Они зашлись сдавленным смехом.
Банни и близко не была такой милой, как думали люди.
Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – болезненная, молчаливая женщина с золотисто-розовыми волосами и такими же, как у Банни, глазами-звездочками – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, курсируя от одного «учреждения отдыха», как их называли, к другому. А затем, неожиданно, родилась Банни. Кейт трудно было представить, как ее родители пришли к мысли родить второго ребенка. Может быть, и не пришли; может быть, все дело было в легкомысленной страсти. Но такое представить еще сложней. В любом случае, вторые роды выявили некий порок в сердце Теа Баттисты, или, возможно, послужили ему причиной, но до первого дня рождения Банни она не дожила. Для Кейт едва ли что изменилось по сравнению с тем отсутствием матери, которое она знала всю жизнь. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые ее жесты и были до жути похожими – к примеру, невинно-серьёзный кивок головой или привычка изящно покусывать самый кончик указательного пальца. Почти как если бы она изучала мать во чреве. Их тетя Тельма, сестра Теа, часто повторяла «О, Банни, клянусь, как взгляну на тебя, плакать хочется. Ты просто копия своей бедной матери!».
Кейт, напротив, была совсем не похожа на мать. Кейт была смуглой, широкой в кости и нескладной. Грызя ноготь, она выглядела бы нелепо, и ее никогда не называли милой.
Кейт была «уна стервой».
171 Райли Хендерсон
From “Vinegar Girl” Tyler, Anne
Едва переступив порог, Кейт услышала мужской голос.
– Банни! – строго окликнула она.
– Я здесь! – пропела Банни.
Кейт швырнула пальто на скамью в прихожей и поспешила в гостиную. Банни сидела на кушетке: безгрешный ангел с невинным личиком в ореоле золотистых кудряшек; на ней была не по сезону легкая блузка с открытыми плечами, а рядышком устроился юный отпрыск соседского семейства Минц.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц – болезненного вида юноша несколькими годами старше Банни, с неряшливой светлой порослью на лице, напоминающей Кейт лишайные пятна, окончил школу два года назад, но так и не поступил в колледж. Его мать утверждала, что он страдает «той самой японской болезнью». Когда Кейт поинтересовалась, что это за болезнь, миссис Минц ответила:
– Ну, это когда молодой человек запирается у себя в комнате и отказывается жить, как все нормальные люди.
Примечание 1.
Правда, в случае Эдварда это была не комната, а застекленная веранда, выходившая на окна столовой семьи Баттиста. Он сидел там целыми днями в шезлонге, обхватив руками колени, и курил подозрительно миниатюрные сигаретки.
К счастью, романтикой здесь и не пахнет: до сих пор Банни западала исключительно на футболистов, но сестру надо было поставить на место, поэтому Кейт сказала:
– Банни, тебе прекрасно известно, что ты не должна развлекаться, когда нас с отцом нет дома.
– Кто развлекается? Я? – Банни сделала недоумевающие глаза и подняла с колен раскрытый блокнот. – У меня урок испанского!
– Вот как!
– Помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но… – начала было Кейт.
«Да, но он вряд ли имел в виду соседского оболтуса – любителя травки». Кейт не закончила фразу из дипломатических соображений, а повернулась к парню.
– А ты, Эдвард, в совершенстве владеешь испанским?
– Да, мэм, я учил его пять семестров, – ответил тот.
Кейт не поняла, умничает он или старается быть вежливым, но ее покоробило это обращение: какая она ему «мэм»!
– Я иногда даже думаю на испанском, – добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Она все время хихикала.
– Он уже так много всего мне объяснил? – сказала она.
У Банни была еще одна дурацкая привычка: произносить повествовательные предложения с восходящей интонацией, превращая их в вопросительные. Кейт частенько издевалась над ней, притворяясь, что и вправду принимает их за вопросы, поэтому она сказала:
– Откуда мне знать, ведь я же не присутствовала на вашем уроке!
– Что? – удивился Эдвард, но Банни сказала:
– Не обращай внимания?
– Я никогда не получал по испанскому меньше пятерки с минусом, – заявил Эдвард, – кроме выпускного класса, но это не считается, потому что у меня был стресс.
– Тем не менее, Банни не разрешается приглашать в гости парней, когда она остается дома одна, – пояснила Кейт.
– Это унижает мое достоинство! – возмутилась Банни.
– Да, не повезло тебе, – посочувствовала Кейт, – но я уже дома, так что можете продолжать, – и вышла из комнаты.
Банни громко прошептала ей в спину:
– Ун битчо.
– У-на бит-чаа, – поправил ее Эдвард поучительным тоном, и оба зашлись от смеха.
Примечание 2.
Банни совсем не была таким небесным созданием, каким ее считали окружающие.
Кейт вообще не понимала, как могла появиться на свет Банни. Сколько она себя помнила, ее мать – хрупкая, вечно больная белокурая красавица с такими же глазами-звездочками, как у Банни, проводила больше времени в так называемых «санаториях», чем дома. А в четырнадцать лет у Кейт неожиданно появилась младшая сестра. Кейт не могла поверить, что ее родители сознательно приняли такое решение. Возможно, они ничего не решали, и Банни была зачата в порыве слепой страсти, но в это верилось еще меньше. Так или иначе, во время второй беременности у Теа Баттиста были обнаружены или появились какие-то проблемы с сердцем, и бедняжка скончалась, не дожив до первого дня рождения Банни.
Для Кейт это практически ничего не изменило, ведь она привыкла, что матери почти никогда не бывает дома. А Банни и вовсе не помнила мать, хотя каким-то непостижимым образом переняла у нее некоторые жесты – особый наклон головы, например, и привычку легонько покусывать самый кончик указательного пальца. Можно было подумать, что она наблюдала за матерью из утробы. Их тетушка Тельма, сестра Теа, всегда говорила:
– Банни, душечка, я просто не могу смотреть на тебя без слез. Ты – точная копия своей бедной мамочки!
В отличие от сестры, Кейт ничем не походила на мать. Она была смуглая, ширококостная и нескладная. Она выглядела бы донельзя глупо, если бы вдруг начала грызть палец, и никто никогда не называл ее душечкой. Кейт была «уна битча».
Примечания переводчика.
1. Миссис Минц имеет в виду социальное явление, известное как хикикомори. В переводе с японского это означает «нахождение в уединении» или «острая социальная самоизоляция». Термин обозначает также и людей, отказывающихся от социальной жизни и стремящихся к крайней степени уединения, вследствие разных личных и социальных факторов. Они обычно не имеют работы и живут на иждивении родственников.
2. Unа bitchа – вероятно, Эдвард и Бьянка употребляют для характеристики Кейт выдуманное ими слово, соединив искаженное испанское слово la bicha (змея) с английским bitch (стерва). Банни перепутала род, и Эдвард ее исправляет. Слово со сходным значением существует в латиноамериканских вариантах испанского языка. No soporto a María, es una bicha (Я не выношу Марию, она стерва).
172 Рыжий Бес
Стоило Кейт войти в дом, как до нее отчетливо донесся мужской голос.
– Банни, – как можно строже окликнула она.
– Я здесь, – крикнула Банни в ответ.
Кейт бросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване: блестящие волны золотых волос, лицо – сама невинность, блузка с открытыми плечами, слишком легкая для этого времени года. Рядом с ней был сынок Минцов, которые жили по соседству.
Это уже что-то новое. Банни была на несколько лет младше Эдварда Минца, болезненного молодого человека с клочьями коричневатых волосков на подбородке, которые напоминали Кейт лишайник. Он закончил школу два года назад, но так и не сумел поступить в колледж; его мама уверяла, что у Эдварда «та японская болезнь». «Что это за болезнь?» – спросила Кейт, и миссис Минц ответила: «Та самая, от которой молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются искать место в жизни». Вот только Эдвард, казалось, был привязан не к своей комнате, а к застекленному крыльцу, которое выходило на окно столовой в доме Баттиста. Там Эдвард весь день мог сидеть на кушетке, обхватив колени и покуривая подозрительно крошечные сигареты.
Что ж, уже хорошо: романа можно не бояться. (Банни обычно нравились спортсмены.) Однако правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что не должна развлекаться, когда остаешься одна.
– Развлекаться! – возмущенно воскликнула Банни, округлив глаза. Она подняла с колен раскрытый блокнот на спирали. – Я учу испанский!
– Правда?
– Папа разрешил, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор. Я спросила у папы, и он сказал, что можно.
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он определенно не имел в виду туповатого мальчишку-соседа. Однако из вежливости Кейт не закончила предложение. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты хорошо говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, он у нас был пять семестров, – ответил тот. Кейт не поняла, было «мэм» сказано насмешливо или всерьез. В любом случае, прозвучало неприятно: она не была настолько старой. Он продолжил:
– Иногда я даже думаю на испанском.
Услышав это, Банни хихикнула. Банни хихикала почти всегда.
– Он уже многому меня научил? – сказала она.
Ее еще одной раздражающей привычкой было произносить повествовательные предложения с вопросительной интонацией. Кейт любила подкалывать ее, притворяясь, что действительно считает их вопросами, поэтому она ответила:
– Откуда мне знать, я же не была дома, когда вы занимались.
Эдвард спросил:
– Что? – и Банни откликнулась:
– Просто не обращай внимания?
– По испанскому у меня были пятерки и пятерки с минусом в каждом семестре, – сказал Эдвард – за исключением выпускного года, но тут я не виноват. У меня был стресс.
– Что ж, все равно, – заявила Кейт, – Банни запрещено приводить мальчиков, когда дома больше никого нет.
– Да это же оскорбительно! – крикнула Банни.
– Увы, – откликнулась Кейт. – Продолжайте. Я буду рядом, – и она вышла.
За спиной послышался шепот Банни:
– Ун стерво.
– Уна стер-вА, – менторским тоном поправил ее Эдвард.
Они захихикали.
Банни вовсе не была такой милой, как считали другие.
Кейт даже не понимала, почему вообще Банни появилась на свет. Их мать – хрупкая, тихая клубничная блондинка с такими же, как у Банни, искристыми глазами – провела первые 14 лет жизни Кейт в различных так называемых «домах отдыха». А потом, внезапно, родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родителям пришла в голову эта идея. Может, они и не планировали ребенка, может, причиной стала безумная страсть. Хотя последнее было еще сложнее представить. В любом случае, вторая беременность выявила у Теи Баттиста порок сердца, или, возможно, стала его причиной, и женщина не дожила до первого дня рождения Банни. Для Кейт, почти не видевшей мать, мало что изменилось. А Банни даже ее не помнила, хотя некоторые жесты девочки были до невозможного похожи: скромно опущенный подбородок, например, и привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, она изучила свою мать, пока жила у нее под сердцем. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, я плачу, когда вижу тебя. Ты вылитая копия бедной матушки!»
Что касается Кейт, она ни капли не походила на мать. Смуглая, плотная и неуклюжая Кейт выглядела бы смешно, покусывая палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была уна стерва.
173 Сахен
Из романа Энн Тайлер "Девушка с кислым лицом"
Едва она успела зайти в дом, как услышала отчетливый мужской голос. «Банни,» - мрачно позвала она.
«Я здесь!» - крикнула Банни.
Кейт бросила свою куртку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни, сама златокудрая невинность, сидела на диване в блузке с открытыми плечами, слишком несерьезной в данный момент. И соседский парень Минц сидел рядом с ней.
Это было что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорово выглядящий молодой человек с клочковатой бежевой бородой, которая напоминала Кейт лишайник, был старше Банни на несколько лет. Он выпустился из средней школы два года назад, но не смог поступить в университет; его мать утверждала, что у него «это японское заболевание». «Какое заболевание?» - спросила Кейт, и миссис Минц ответила: «То, когда молодые люди запираются в своих комнатах и отказываются жить свою жизнь.» За исключением того, что Эдвард, казалось, был привязан не к своей спальне, а к остекленной террасе, которая выходила на окно столовой Баптиста, где изо дня в день его можно было видеть сидящим в шезлонге, обнимающим свои колени и курящим подозрительно крохотные сигареты.
Ну хорошо, по крайней мере, нет опасности любовных отношений. (Слабостью Банни были футболисты.) Все же правило есть правило, так что Кейт сказала: «Банни, ты знаешь, что ты не имеешь права принимать гостей, когда ты дома одна.»
- Принимать гостей! - вскрикнула Банни, делая огромные глаза, в которых светилась озадаченность. Она показала блокнот на спирали, который лежал открытым у нее на коленях. - У меня урок испанского!
- Да?
- Я спросила у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у папы и он сказал: «Хорошо»?
- Да, но… - начала Кейт.
Да, но он совершенно точно не имел в виду соседского парня, балующегося марихуаной. Хотя Кейт не произнесла этого вслух. (Тактичность.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила: «Ты бегло говоришь по-испански, Эдвард?»
- Да, мэм, у меня было пять семестров испанского, - сказал он. Она не знала, было ли произнесенное «мэм» наглостью или констатацией факта. В любом случае, ей было досадно; она не была настолько стара. Он продолжил: «Иногда я даже думаю на испанском.»
Это заставило Банни хихикнуть. Банни хихикала над всем. «Он уже так многому меня научил?» - сказала она.
Другой ее раздражающей привычкой было делать из повествовательных предложений вопросительные. Кейт любила дразнить ее, прикидываясь, что она на самом деле считала их вопросами, поэтому она сказала: «Откуда мне знать об этом, меня же не было в доме с тобой.»
Эдвард спросил: «Что?» и Банни сказала ему: «Просто игнорируй ее?»
- У меня было отлично или отлично с минусом каждый семестр, - сказал Эдвард, - кроме выпускного класса, и это была не моя вина. Я подвергался воздействию стресса.
- Все равно, - сказала Кейт, - Банни запрещено принимать гостей мужского пола, когда никого нет дома.
- О! Это унизительно! - вскрикнула Банни.
- Бывает, - сказала ей Кейт. – Продолжайте. Я буду недалеко. - И она вышла.
За своей спиной она услышала шепот Банни: «Un bitcho.»
- Una bitchA, - поправил ее Эдвард наставническим тоном.
Они тихо заржали.
Банни и близко не была такой милой, какой ее считали другие.
Кейт вообще никогда не понимала, почему Банни существует. Их мать – хрупкая, молчаливая, розово-золотая блондинка с такими же глазами-звездочками как у Банни – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, заезжая и выезжая в различные так называемые «места для отдыха». Потом внезапно родилась Банни. Кейт было сложно представить, почему ее родители посчитали это хорошей идеей. Может быть, они не думали об этом; может быть, это был случай бессмысленной страсти. Но это было представить еще труднее. В любом случае, вторая беременность либо обнаружила какой-то дефект в сердце Теи Баптиста, либо спровоцировала его, и она умерла до первого дня рождения Банни. Для Кейт мало что изменилось – за свою жизнь она привыкла к отсутствию матери. А Банни даже не помнила их матери, хотя некоторые из жестов Банни были поразительно похожи – например, скромный наклон головы и ее привычка изящно прикусывать самый кончик указательного пальца. Это выглядело так, как будто она изучала мать, еще будучи в утробе. Их тетя Телма, сестра Теи, постоянно говорила: «О, Банни, клянусь, мне хочется плакать при взгляде на тебя. Ты так напоминаешь свою бедную мать!»
Кейт, напротив, ни в какой степени не походила на их мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Она выглядела бы странно, кусая себя за палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
174 Скальд
Едва переступив порог дома, она услышала голос – явно мужской.
- Банни, - позвала она строгим тоном.
- Здесь я, - отозвалась Банни.
Кейт бросила пиджак на кушетку и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, и весь её образ, от ангельски невинного личика, обрамлённого пышными золотистыми кудрями, до блузки без плеч, казался слишком легкомысленным; рядом с ней сидел Минц, соседский парень.
Дело принимало новый оборот. Эдвард Минц, юноша с бледной кожей и светлым пушком на подбородке, напомнившим Кейт лишай, был на несколько лет старше Банни. Он окончил школу два года назад, но провалился при поступлении в колледж. «Всё эта японская болезнь», твердила его мать. «Что за болезнь?», спрашивала Кейт, на что миссис Минц отвечала: «Такая, когда юноши затворяются в своих спальнях, не желая идти по жизни дальше». Правда, Эдвард спальней не ограничивался, зато его можно было видеть на остеклённом крыльце, выходящем на окно дома Кейт, где он день деньской сидел на кушетке, обхватив колени и потягивая подозрительно маленькие сигаретки.
Что ж, не всё так плохо: по крайней мере, роман им не грозит (футболисты – вот слабость Банни). Однако правила есть правила, и Кейт сказала:
- Банни, ты знаешь, что не должна развлекаться, когда остаёшься дома одна.
- Развлекаться! – воскликнула Банни, с непонимающим видом округлив глаза. Она подняла тетрадь в спиральном переплёте, лежавшую открытой у неё на коленях. – У меня урок испанского!
- Неужели?
- Я просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди говорила, что мне нужен репетитор? Я сказала папе, и он согласился?
- Да, но…, - начала Кейт.
Но он явно не имел в виду какого-то соседского обкурыша. Хотя вслух Кейт этого не сказала, - дипломатия. Вместо этого она повернулась к юноше:
- Эдвард, ты свободно владеешь испанским?
- Да, мэм, я окончил пять семестров, - ответил он. Кейт не поняла, было ли слово «мэм» произнесено с издевкой или всерьёз, но в любом случае оно ей не понравилось; не так уж она и стара. – Иногда я даже думаю по-испански, - добавил молодой человек.
Его слова вызвали у Банни смешок. Банни вообще хихикала над всем подряд.
- Он уже многому меня научил? - сказала она.
Другой её раздражающей манерой было превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила поддразнивать сестру, делая вид, будто и впрямь слышит вопрос, поэтому ответила:
- Понятия не имею, да и откуда мне знать, я с вами дома не была.
- Что? – спросил Эдвард.
- Не обращай внимания? – ответила Банни.
- Каждый семестр я оканчивал на пять или пять с минусом, - сказал Эдвард, - кроме выпускного года, но то была не моя вина – личные неурядицы.
- Хорошо, и всё-таки, - сказала Кейт, - Банни запрещено приводить в дом мужчин, когда она одна.
- Какое унижение! – возмутилась Банни.
- Что поделаешь, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.
С этими словами она вышла из комнаты. Сзади донеслось бормотание Банни:
- Un bitcho.
- Una bitch-A*, - поучительным тоном поправил её Эдвард.
Оба зашлись в порыве сдавленного хихиканья.
Банни была вовсе не такой милой, как всем казалось.
Кейт никак не могла взять в толк, зачем Банни появилась на свет. Первые четырнадцать лет своей жизни Кейт провела с матерью - хрупкой, невзрачной блондинкой с розовыми прядями и такими же как у Банни глазами с пушистыми ресницами, - то и дело переезжая из одного «дома отдыха», как они их называли, в другой. А затем вдруг родилась Банни. Кейт не представляла, как её родители могли счесть это хорошей идеей. Хотя, возможно, они так не считали; возможно, то был безрассудный порыв страсти. Но вообразить это было ещё сложнее. Как бы то ни было, вторая беременность выявила у Теи Баттисты порок сердца, а может и спровоцировала его, и мать умерла, когда Банни не исполнилось и года. Нельзя сказать, что в душе Кейт поселилась пустота – она и так ощущала её всю свою жизнь. А Банни и вовсе не помнила мать, хотя некоторые её жесты были до боли знакомыми – например, то, как Банни застенчиво прижимала подбородок, или её привычка грациозно покусывать кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, будто она изучила все привычки матери, ещё находясь у неё в утробе. Мамина сестра, тётя Тельма, всё время твердила: «Ох, Банни, слёзы наворачиваются, глядя на тебя. Знала бы ты, как похожа на свою бедную мать!»
Зато Кейт на мать не походила нисколько. Кейт была крупной, неуклюжей, со смуглой кожей. Как нелепо бы она смотрелась, вздумайся ей грызть кончик пальца, и милой её никто никогда не называл.
Да, Кейт была una bitcha.
- - -
* Una bitcha – стерва (исп.)
175 СолнцеКот
Едва она зашла в дом, как услышала мужской голос.
– Банни! – строго позвала она.
– Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт сбросила куртку в холле и направилась в гостиную.
Банни сидела на кушетке: воздушные золотистые локоны, личико-сама невинность, легкая не по сезону блуза с приспущенной линией плеч. Рядом расположился соседский мальчик Минц.
Это что-то новое. Эдвард Минц был на пару лет старше Банни, болезненного вида парень с русой клочковатой бородкой (похожей на нарост лишайника, подумалось Кейт). Среднюю школу он окончил два года назад, а вот в колледж поступать отказался. По словам его матери, у него была "та самая японская болезнь".
– Что за болезнь такая? – поинтересовалась Кейт.
– Это когда подростки закрываются в своих комнатах и отказываются жить как все нормальные люди, – ответила ей миссис Минц.
И все-таки создавалось впечатление, что Эдвард прикован не столько к своей комнате, сколько к застекленной веранде, выходящей на столовую семьи Баттистов. Там, усевшись в шезлонге, обняв колени и покуривая подозрительно тонкие сигареты, он мог просиживать сутки напролет.
Ну что ж, по крайней мере, угроза романа отпадает (Банни неровно дышала к парням спортивного типа). И все-таки правила никто не отменял, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты ведь помнишь – тебе не разрешено развлекаться в отсутствие старших.
– Развлекаться! – воскликнула Банни, рассеянно хлопая глазами. На ее коленях лежал открытый блокнот на пружине. – У меня урок испанского!
– О чем ты?
– Помнишь, я просила Папу? А сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? А Папа разрешил?
– Да, но… – начала было Кейт. Да, но он определенно не имел в виду какого-нибудь тупицу-соседа. Вслух этого Кейт, однако, не сказала (дипломатичность). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты действительно так хорошо знаешь испанский, Эдвард?
– Да, мэм, учил 5 семестров, – сказал он. Кейт не поняла, было ли "мэм" сказано в шутку или всерьез, но ее это зацепило – не так уж она и стара. – Иногда я даже думаю на испанском, – добавил Эдвард.
Банни хихикнула. Хихикала она по любому поводу.
– Он уже так многому меня научил?
Еще одной раздражающей привычкой Банни была ее манера переделывать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила позлить ее, прикидываясь, будто она действительно думает, что они вопросительные, поэтому ответила:
– Откуда мне знать. Если ты не заметила, меня не было дома.
– Что? – не понял Эдвард.
– Просто не обращай на нее внимания? – посоветовала ему Банни.
– Я получал "5" и "5-" по испанскому каждый семестр, – сказал Эдвард. – Кроме последнего, и в этом нет моей вины. У меня был стресс.
– И все же, – сказала Кейт, – Банни не разрешено принимать посетителей мужского пола, когда никого нет дома.
– Ох! Это унизительно! – взвизгнула Банни.
– Такая уж твоя судьба, – сказала Кейт. – Продолжайте, я буду неподалеку, – добавила она и пошла в сторону двери.
– Ун битчо, – прошептала Банни ей вслед.
– Уна битч-А, – голосом наставника поправил ее Эдвард. И они принялись сдержанно смеяться.
Да, Банни была совсем не таким ангелочком, каким казалась всем вокруг.
Кейт никогда толком не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – хрупкая, тихая, с золотисто-розовой шевелюрой и длинными, как у Банни, ресницами – первые 14 лет жизни Кейт провела, прохлаждаясь в так называемых "местах для восстановления сил". А потом вдруг появилась Банни. Кейт не могла себе представить, почему ее родители решили, что это хорошая идея. Может, они ничего и не решали; может, безрассудная страсть все решила за них. Впрочем, такой вариант представить было еще сложней. Как бы там ни было, вторая беременность выявила порок сердца Теи Баттиста, а может и послужила его причиной, и она скончалась прежде, чем Банни исполнился год.
Для Кейт со смертью матери мало что поменялось, к ее отсутствию она привыкла задолго до этого. А Банни, не сохранившая о матери никаких воспоминаний, странным образом унаследовала некоторые ее жесты – взять хотя бы ее привычку плаксиво морщить подбородок. Или то, как мило она покусывала кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, будто Банни начала изучать мать ещё до своего рождения.
Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: "О, Банни, клянусь, при виде тебя у меня наворачиваются слезы. Ты словно копия своей покойной матушки!"
Кейт же от матери не взяла ровным счетом ничего. Смуглая, коренастая и неуклюжая. Покусывание пальца в ее исполнении казалось нелепостью, и никому и в голову не приходило называть ее ангелочком.
Кейт была "уна битча".
176 Татьяна Астанина
«Дерзкая девчонка», Энн Тайлер.
Едва переступив порог дома, Кейт услышала отчетливый мужской голос.
-Банни - позвала она строгим голосом.
- Я здесь! – отозвалась Банни.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване. Ее блуза, из легкой ткани, слишком легкой для этого времени года, спадала с плеча, голова была усыпана наивными золотистыми кудряшками, лицо выражало саму невинность. Соседский парень по фамилии Минц расположился рядом с девушкой.
Вот так поворот. Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни, с нездоровым видом, на подбородке виднелось пятно щетины каштанового цвета, напоминающее Кейт лишай. Два года назад он окончил среднюю школу, но провалил экзамены в колледж; его мать заявила всем, что у него так называемая «японская болезнь».
–Что это за болезнь? - спрашивала Кейт миссис Минц и миссис Минц отвечала:
-При этой болезни молодые люди закрываются у себя в комнате и ставят крест на своей дальнейшей судьбе.
Но судя по всему, Эдвард не ограничился своей комнатой, а разместился также на застекленной веранде, с видом на столовую семьи Батиста, и целыми днями сидел на кушетке, поджав под себя ноги, потягивая тонкие сигареты сомнительного качества.
Ну да ладно, такое увлечение ничем не грозит. (Банни больше нравятся футболисты). Тем не менее, правила приличия никто не отменял, поэтому Кейт произнесла:
-Банни, пойми, если ты находишься у себя дома, это не предполагает постоянное веселье и развлечения.
- Развлечение?! - завопила Банни, в глазах читалось удивление и замешательство. На коленях она держала открытый блокнот на пружинах.
-У меня сейчас урок испанского…
-Неужели?
- Помнишь, я просила папу? Говорила сеньора МакГилликадди, что мне нужен репетитор? А то, что я спрашивала у папы, и он согласился?
-Да, но… - начала было Кейт.
Да, но согласие папы не подразумевало какого-то соседского бестолкового мальчишку. Разумеется, Кейт не произнесла это вслух. (Дипломатия). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
-Эдвард, Вы хорошо говорите по-испански?
-Да, мэм, я проучился пять семестров.
Кейт не поняла, было ли обращение «мэм» произнесено серьезно или с иронией. Так или иначе, это взбесило; она еще слишком молода для «мэм».
- Иногда я даже думаю, как испанец - добавил молодой человек.
Банни захихикала. Банни всегда над всем хихикала.
– Я уже многому у него научилась?-вопросительно усмехнулась Банни.
Еще одной привычкой Банни, которая раздражала Кейт, было преобразование повествовательных предложений в вопросительные. Кейт нравилось досаждать ей, притворяясь, будто она и впрямь воспринимает их как вопросы, поэтому она ответила:
- Я не могу знать такие подробности, ведь меня рядом с вами не было.
-Что? - спросил Эдвард.
-Проигнорируем ее? – добавила Банни.
-Каждый семестр я получал отлично или отлично с минусом,- продолжал Эдвард. - За исключением прошлого семестра, и в этом конечно моя вина. В моей жизни произошли некоторые потрясения.
Всё же, - парировала Кейт, Банни не разрешается принимать гостей мужского пола, когда дома кроме нее никого нет.
- Это же унизительно! - завопила Банни.
- Нет, просто не повезло – огрызнулась сестра. - Продолжайте, я буду поблизости. И она вышла.
За спиной Кейт услышала бормотание Банни на испанском: - Вот сучка…
- СУ-КА, -Эдвард поправил ее нравоучительным тоном.
И оба прыснули от смеха.
Банни не была такой милой, как о ней думали остальные.
Кейт никогда толком не понимала, почему Банни так себя ведет. Их мать-гламурная блондинка, с болезненным видом и ослабленным здоровьем, с глазами, как у Банни, словно у куклы, провела первые 14 лет жизни Кейт, оказывая услуги по «организации отдыха», как это тогда называлось. Пока однажды, не родилась Банни. Кейт с трудом представляла, как родители могли радоваться этому. Возможно, тогда они не отдавали себе в этом отчет, вероятно это было просто результатом их бездумной страсти. Но даже это можно было с трудом представить. Во всяком случае, вторая беременность выявила нарушения в работе сердца Теи Батиста, или стала причиной нарушений, и через год после рождения Банни, она скончалась. Для Кейт эта перемена, связанная с потерей человека, которого она знала всю жизнь, была принята особенно тяжело. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые жесты Банни были бесхитростно схожи с материнскими: например, эта манера спокойно опускать подбородок, и привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Казалось, будто она изучала свою маму, находясь прямо в ее утробе. Тетя Телма, сестра Теи, всегда всхлипывала:
- О, Банни! Я не в силах на тебя смотреть, клянусь, я сейчас расплачусь! Как же ты похожа на свою бедную матушку!
Другое дело - Кейт, меньше всего была похожа на маму: смуглая, широкая в кости и застенчивая. Покусывая указательный палец, она бы выглядела нелепо, и вряд ли ее могли бы назвать хорошенькой.
Кейт и впрямь была стервой.
177 Татьяна К.
Невыносимая девица.
из "Невыносимой девицы" Энн Тайлер.
Едва переступив порог дома, Кейт услышала явно мужской голос.
- Банни! - строго позвала она.
- Зде-есь! - пропела в ответ Банни.
Кейт бросила куртку на полку в прихожей и вошла в гостиную.Банни сидела на тахте: облако золотистых локонов, самое невинное выражение лица - и блузка с открытыми плечами, слишком уж лёгкая для этого времени года; и рядом - соседский парень Минц.
Это было уже что-то новенькое.Эдуард Минц, болезненный молодой человек, был на несколько лет старше Банни. Его общипанная рыжеватая бородка вызывала у Кейт мысли о лишае. Он закончил среднюю школу два года назад, но провалился на экзаменах в колледже. Его мать объявила, что у мальчика "японская болезнь". "Что же это за болезнь?"- спросила Кейт. И мисис Минц объяснила, что "такая, когда молодые люди закрываются в своей спальне и не позволяют вмешиваться в их жизнь." Эдуард был привязан, похоже не только к своей спальне, но и к застеклённой веранде, которая была как раз напротив окна столовой Батиста. Целыми днями он сидел в шезлонге, обхватив колени руками и куря подозрительно тонкие сигареты.
Ладно, пусть; это не опасно, так, романтический момент, (Слабость Банни - футбольные "звёзды".) Но правило есть правило, и Кейт сказала:
- Банни, ты же знаешь, что не должна принимать гостей, когда ты одна.
-Принимать гостей! - удивилась Бани, растерянно округлив глазки.Она подняла с колен тетрадь со спиральным креплением. - Но у меня урок испанского!
- У тебя?
- Я же спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакДжилликадди спросила, не нужен ли мне репетитор, и я спросила папу, и он сказал "отлично".
- Да, но... - начала было Кейт.
Да, но он ведь и не подозревает, что за тип соседский малый. Из тактичности Кейт промолчала. Вместо этого она обратилась к Эдуарду:
- Ты бегло говоришь по-испански, Эдуард?
- Да, мэм, у меня было пять семестров, - ответил он. Кейт не поняла, -"мэм" - это в шутку или всерьёз. Обидно в любом случае. Ведь она же вовсе не старая. Он добавил:
- Я даже думаю по-испански.
Тут Банни рассмеялась. Смеяться она могла над чем и кем угодно.
- Он уже давно учит меня? - сказала она.
Ещё одна её противная привычка - переиначивать утверждение в вопрос. А Кейт нравилось поддразнивать Банни, притворяясь, будто она и правда подумала, что её спросили. И поэтому она ответила:
- Я не знаю, меня ведь не было дома.
Эдуард переспросил:
- Что?
- Да не обращай внимания, - бросила ему Банни.
- По испанскому у меня в каждом семестре было "пять" или "пять с минусом", продолжал Эдуард. - Кроме последнего года, но я не виноват. У меня был стресс.
- Ну что ж, сказала Кейт. - Тем не менее, Банни не разрешено приглашать мужчин, когда она одна дома.
- Ну, это уже слишком! - возмутилась Банни.
- Что поделаешь! - ответила Кейт. - Продолжайте, я буду рядом.
И выходя услышала, как Банни прошипела вслед:
- Un bitcho/
- Una bitch-AH, - наставительным тоном поправил её Эдуард.
Банни совсем не была милашкой, как о ней думали другие.
Кейт до сих пор не могла понять, почему Банни появилась на свет. Их мать была хрупкой, молчаливой бело-розовой блондинкой с такими же, как у Банни, блестящими глазами. И первые четырнадцать лет жизни Кейт они провели, разъезжая по всевозможным "тихим пристаням", как они называли отели. Потом всё вдруг кончилось, родилась Банни. Кейт трудно было представить, как родители решились на это. А может быть, они ничего и не решали; может быть, это был миг безумной страсти. Что ещё труднее представить. Как бы то ни было, вторая беременность повредила сердце Тем Баттисты, или же повлияля на имеющийся порок, и она умерла до первого дня рождения Банни. Кейт, знавшая мать всю жизнь, тяжело переносила неожиданное одиночество. А Банни, хотя совсем не помнила мать, удивительно походила на неё некоторыми чертами и жестами - например, ямочкой на подбородке, привычкой покусывать самый кончик указательного пальца. Как будто она изучила мать изнутри, ещё до рождения. Их тётка Зельма, сестра Теи, всегда говорила:
- Ах Банни, клянусь, я готова плакать всякий раз, как вижу тебя. Ктр, ка не ты, образ и подобие твоей бедной матери!
А Кейт была ей полной противоположностью:смуглая, крупная, плотная и неловкая.Она выглядела бы просто нелепо, вздумай она погрызть палец. Иникто ни разу не назвал её милой.
Кейт была una bitcha.
bitcha=bicha - змея(исп., разг.; здесь: тварь, мразь)
178 Татьяна Лешкова
Зануда
из “Vinegar Girl”, Энн Тайлер
Едва она переступила через порог, как отчетливо услышала мужской голос.
– Банни, – позвала она самым строгим тоном.
– Я здесь! – прокричала в ответ Банни.
Кейт швырнула пиджак на скамью в холле и вошла в гостиную. Банни сидела на диване с невиннейшим лицом, вся в пышных золотых кудрях и в спущенной с плеча не по сезону легкой кофточке, а соседский парень Минтзов сидел рядом.
Это был новый этап. Эдвард Минтз
имел нездоровый вид и был на несколько лет старше Банни, с бледными отметинами на подбородке, напоминавшими Кейт лишай. Два года назад он окончил школу, но в колледж не пошел. Его мать утверждала, что у него «такая японская болезнь». «Что за болезнь?» – спросила однажды Кейт, и миссис Минтз ответила: «Да та, при которой молодежь запирается в себя в комнате и плюет на свое будущее».
Но Эдвард, кажется, предпочел не свою комнату, а застекленную веранду, выходившую на окна столовой дома семьи Баттиста, и мог дни напролет просиживать там в шезлонге, обхватив колени и покуривая подозрительно крошечные сигареты.
Ладно, хорошо: хоть нет опасности романа. (Банни имела слабость к парням с типажом футболистов.) Однако правило есть правило, и Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе не разрешается принимать гостей, когда ты одна.
– Гостей! – воскликнула Банни, делая круглые удивленные глаза. Она показала на блокнот «на пружинках» у себя на коленях. – У меня занятие по испанскому!
- Да что ты!
- Я просила папу, помнишь? Сеньора МакХилликудди сказала, что мне нужен репетитор? И я попросила папу и он согласился?
– Да, но…, – начала Кейт.
Да, но он точно не имел в виду какого-то придурка-соседа с травкой. Но Кейт так не сказала. (Дипломатия.) Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты ведь отлично говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, ма-ам. Учил пять семестров, – ответил он. Она не знала, было ли «ма-ам» сказано с самоуверенной наглостью или серьезно. В любом случае, это раздражало: она была еще не в том возрасте. Он добавил:– Иногда я даже думаю по-испански.
От этих слов Банни хихикнула. Она хихикала от всего.
– А он уже многому меня научил? – сказала она.
Другой ее раздражающей привычкой было превращать утвердительные предложения в вопросы. Кейт нравилось поддразнивать сестру, притворяясь, что она воспринимает это как настоящие вопросы, и она ответила:
– Откуда мне знать? Меня ведь с вами не было.
- Что? – спросил Эдвард, и Банни сказала:
– Да не обращай внимания?
– Я получал «пять» или «пять с минусом» по испанскому каждый семестр, – сказал Эдвард, – кроме как в старшем классе. Но я не виноват, у меня был стресс.
– И все-таки Банни не разрешается принимать гостей-мужчин, когда дома никого нет, – сказала Кейт.
– Это не справедливо! – закричала Банни.
– Не повезло, – сказала ей Кейт. – Продолжайте, я буду рядом, – и вышла.
У себя за спиной она услышала, как Банни прошептала:
– Сучико.
– СучикА, – поправил ее Эдвард тоном учителя.
Последовал короткий приступ подавленного хихиканья.
Банни совсем не была такой милой, как думали о ней другие.
Кейт вообще никогда не был до конца понятен смысл существования Банни. Их мать – хрупкая, покладистая, розовощекая золотоволосая блондинка со сверкающими, как у Банни, глазами – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, мотаясь по разным так-называемым «местам отдыха». Потом неожиданно родилась Банни. Кейт было тяжело представить, как могли ее родители решить, что это будет хорошая идея. Возможно, они ничего и не решали; возможно, это была безумная страсть. Но такое представить было еще труднее. Во всяком случае, вторая беременность обнаружила какой-то дефект в сердце Теи Баттиста, или, возможно, сама вызвала этот дефект, и Тея умерла, когда Банни еще не исполнился год. В жизнь Кейт, которая уже привыкла к отсутствию матери, эта потеря не внесла каких-либо перемен. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые ее жесты были необъяснимым образом похожи на материнские – сдержанные движения подбородка, например, и ее привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Как будто она наблюдала за матерью еще во чреве.
Их тетка Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «Ах, Банни, клянусь, у меня слезы наворачиваются, когда вижу тебя. Ты ведь копия своей бедной матери!»
Кейт же была совсем не похожа на мать. Она была смуглой, большекостной и неуклюжей. Она выглядела бы нелепо, покусывая палец, и никто никогда не называл ее милой.
Кейт была сучикай.
179 тетя Дуся
Vinegar Girl
Едва ступив на порог дома, она услышала незнакомый голос, определенно мужской. - Бенни! - окликнула она своим самым суровым тоном.
-Я здесь! – нараспев отозвалась Венни.
Кейт сбросила жакет прямо на скамейку в передней и прошла в гостиную. Бенни сидела на кушетке - ангельски- невинное личико в облачке золотистых кудряшек, легкая не по сезону блузка, сползающая с плеч; и молодой парень - отпрыск семейства Минц из соседнего дома- сидел рядом с ней.
Это было что-то новое. Эдвард Минц был старше Бенни на несколько лет, болезненного вида юноша, с какой-то клочковатой, почти бесцветной растительностью на подбородке, напоминающей лишайник. Он закончил школу года два назад, но остался дома, так и не поступив ни в какой колледж; его мать называла это «той самой японской болезнью». «А что это за болезнь?» - однажды спросила Кейт, и миссис Минц объяснила: «Это когда молодые люди закрываются в своих спальнях и отказываются строить самостоятельную жизнь». С той разницей, что Эдвард, казалось, был привязан не столько к своей спальной комнате, сколько к застекленной веранде, выходящей прямо на окна столовой дома Батиста, где день за днем его можно было лицезреть сидящим в шезлонге, обхватив колени, и покуривающим подозрительно маленькие сигаретки.
Ну что ж, и то хорошо: по меньшей мере здесь не грозит новым романом. (Бенни питала слабость к ухажерам, что называется, футбольного типа). И все же правило есть правило, так что Кейт сказала: - Бенни, ты же знаешь, что не можешь принимать гостей, когда ты дома одна!
- Принимать гостей! - вскричала Бенни, сделав большие изумленные глаза. Она показала на открытый блокнот у себя на коленях. - У меня мой урок испанского!
-Какой еще урок?
- Я спрашивала папу, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала – мне нужен репетитор? И я попросила папу, и он сказал –хорошо? - Да, но... - начала было Кейт.
Да, но он конечно не имел в виду этого обкуренного соседского оболтуса. Кейт, тем не менее, так не сказала. (Дипломатия прежде всего.) А вместо этого спросила, повернувшись к Эдварду: - Так что, Вы в совершенстве владеете испанским, Эдвард?
- Да, мадам, я отучился пять семестров, - ответил он. Она не знала, это его «мадам» было сказано всерьез, или из чистого нахальства, чтобы намеренно уколоть. В любом случае, обидно; она еще далеко не в возрасте «мадам». Он добавил: - Иногда я даже думаю на испанском.
Тут у Бенни вырвался короткий смешок. Хотя она по любому поводу хихикала. – И он меня уже многому научил? - вставила она.
Еще одна раздражающая манера Бенни – превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось подкалывать ее, делая вид, что принимает их за настоящие вопросы, так что она ответила: - Ну откуда же мне знать, раз меня тут с вами в доме не было!
Эдвард не понял: -Что? - и Бенни сказала ему: - Просто не обращай на нее внимания, а?
- У меня всегда был высший балл или почти высший по испанскому за каждый семестр, заявил Эдвард, - кроме последнего, и в этом случае – уж точно не по моей вине. Я переживал некий стресс.
- И тем не менее, Бенни не позволяется принимать визиты молодых людей, когда больше никого в доме нет.
- Ооо! Это так унизительно! - вскричала Бенни.
-Такое уж твое счастье, - отрезала Кейт. - Продолжайте; я буду поблизости. - И с этим она вышла из гостиной.
За ее спиной послышался шепот Бенни: - Ун стервозо!
- УнА стервозА - поправил ее Эдвард нарочито «учительским» тоном.
Их охватил короткий приступ судорожного смеха.
Бенни и близко не была такой безобидной милашкой, как считали многие.
В сущности, Кейт не вполне понимала, почему вообще существовала Бенни. Их мать – хрупкое, почти бессловесное создание, кукольно-розовая блондинка, с такими же, как у Бенни, ясными глазками-звездочками – провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, кочуя по различным так называемым «учреждениям для отдыха». И как-то вдруг родилась Бенни. Кейт было трудно представить, почему ее родители подумали, что это хорошая идея. Или они вообще не подумали, а просто поддались порыву бездумной страсти. Но вот это было представить еще труднее. Так или иначе, вторая беременность выявила некий дефект в сердце Теи Батиста, или, возможно, даже явилась его причиной, и она умерла, когда Бенни еще и года не исполнилось. Для Кейт после этого в жизни немногое изменилось, учитывая, что мать и раньше почти все время отсутствовала. А Бенни и совсем не помнила мать, хотя иногда в мимике напоминала ее до жути – например, когда она этак притворно – застенчиво поджимала подбородочек; или очаровательно прикусывала самый кончик указательного пальца. Как будто, еще находясь в утробе, она все время пристально изучала свою мать. Их тетя Тельма, сестра Теи, любила повторять: «О, Бенни, клянусь, смотрю я на тебя, и плакать хочется. Ну не воплощение ли ты своей бедной матери!»
Кейт, напротив, нисколько не напоминала мать. Кейт была смуглая, широкая в кости и нескладная. Она бы нелепо выглядела, грызя палец, и никто ни разу в жизни не назвал ее милашкой.
Она была – «уна стервоза».
180 унбитчо
Кейт, жизнь не сахар
Едва ступив на порог, Кейт отчётливо услышала мужской голос и, как можно суровее, окликнула сестру.
– Банни.
– Я здесь! – крикнула Банни в ответ.
Кейт сбросила куртку на скамью в прихожей и прошла в гостиную. Банни вся в золотых кудряшках, с «ох, таким невинным» личиком, в не по сезону тонкой и приспущенной на плече кофточке, сидела на диване рядышком с Минцем, соседским парнем.
Так, что-то новенькое. Эдвард Минц старше Банни на несколько лет и выглядит не вполне здоровым, с этими клочками пушковых волос на подбородке, что напоминали лишайник. Два года назад он окончил школу, но до сих пор не поступил в колледж. Его матушка объясняла, что всё из-за японской болезни.
– Что за болезнь? – спросила Кейт.
– Ну, это когда молодые люди сидят в своих комнатах и не желают жить самостоятельно, – ответила миссис Минц.
По правде говоря, Эдвард предпочитал не свою комнату, а застеклённую веранду напротив столовой семьи Баттиста. Днями напролёт он сидел в шезлонге и, обхватив худые колени, потягивал подозрительно тонкие сигареты.
Ну, ладно, на встречу голубков не похоже. (Банни обычно западала на футболистов) Тем не менее, порядок есть порядок, поэтому Кейт чётко произнесла:
– Банни, ты ведь помнишь, что тебе не разрешается принимать кого-либо, когда ты дома одна?
– Принимать! – Банни изумлённо сверкнула глазами, и хлопнула по блокноту, что лежал у неё на коленке. – У меня урок испанского языка!
– Вот как?
– Вспомни, я говорила папе. Сеньора МакДжиликади сказала, что мне нужен учитель. Я спросила папу и он разрешил!
– Да, но… – запнулась Кейт.
Само собой, разрешил, но не соседа-нарика. Разумеется, Кейт вслух не произнесла. (Надо соблюсти такт) Она повернулась к Эдварду, чтобы уточнить.
– Вы, Эдвард, действительно хорошо знаете испанский?
– Да, мэм, отсидел пять семестров, – прозвучало в ответ. Кейт не поняла, он произнёс «мэм» с насмешкой или уважительно. Хоть так, хоть эдак, в «мэм» ощущалась досадная подколка, она ведь не настолько стара.
– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил Эдвард.
От его слов Банни хихикнула, её легко рассмешить.
– Он меня уже многому научил? – спросила она.
Ещё одна раздражающая привычка младшей сестры – проговаривать вопросом повествовательные предложения. Обычно Кейт притворялась, будто действительно услышала вопрос, ей нравилось поддразнивать Банни.
– Откуда ж мне знать, я ведь не была с вами всё это время.
– Что? – удивился Эдвард.
– Ерунда, не слушай её, – ответила Банни.
– У меня по испанскому «пятёрка» или «пятёрка с минусом» в каждом семестре, – заявил Эдвард, – за исключением выпускного класса, но это не моя вина. У меня от стресса были переживания.
– И тем не менее, – продолжила Кейт, – мы не разрешаем, чтобы к Банни приходили мужчины, когда дома никого нет.
– Фу! Как унизительно! – вскричала Банни.
– Да, не повезло тебе, – усмехнулась Кейт. – Ладно, продолжайте занятия, я буду в соседней комнате.
Уходя, она услышала за спиной шепот Банни.
– Сучий пёс, ун битчо.
– Су-ча-ра, – назидательно подправил Эдвард, подчёркивая женский род. – Уна бит-ча.
Оба захлебнулись спазмами хихиканья.
Не такая уж Банни милашка, как о ней отзываются соседи.
По большому счету Кейт не могла понять, откуда Банни появилась вообще. Их мама, хрупкая, молчаливая, златовласая блондинка с болезненным румянцем и с такими же, как у Банни лучистыми глазами, провела первые четырнадцать лет жизни маленькой Кейт в различных заведениях, которые между собой взрослые называли «домами отдыха». И вдруг, непонятно откуда, появилась Банни. Кейт с трудом представляла, что за идея, сподвигла родителей на такой шаг. Возможно, они вообще ни о чём не думали, а первопричиной явилась бездумная страсть. Последнее представить ещё сложнее. Так или иначе, но вторая беременность затронула какой-то дефект в сердце Тии Баттиста, и она умерла до первого дня рождения Банни. Кейт до этого виделась с матерью не часто и для неё почти ничего не изменилось. А Банни, тем более, не знала и не помнила мать, хотя порой своими жестами и мимикой до жути напоминала её, так же как и аккуратным изгибом подбородка или привычкой изящно покусывать кончик указательного пальца. Как будто она изучила Тию во время беременности, прямо из-под сердца. Тётушка Тельма, родная сестра Тии всегда говорит:
– Ах, Банни, как увижу тебя, так мне хочется плакать. Ну, вылитая копия своей бедной мамочки, клянусь её памятью!
Смуглая Кейт своей неуклюжестью и широкой костью совсем не походила на Тию. Ведь Кейт не умеет изящно покусывать палец, и никто никогда не называл её миленькой.
Она всего-навсего «уна битча», сучара.
181 Фрося Бурлакова
Едва ступив за порог, она отчетливо уловила мужской голос.
- Банни! – резко окликнула она.
- Я здесь! – пропела та в ответ.
Кейт направилась в гостиную, на ходу сняв куртку и бросив ее на банкетку.
Банни с лицом самой неподдельной невинности сидела на диване во всеоружии: облако золотых волос, блузка с открытыми плечами, подобранная явно не по сезону. А напротив нее соседский парень Минц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минц на несколько лет был старше ее. Болезненного вида молодой человек с русой бородкой, выбритой кусками. Смахивает на лишай, подумала Кейт. Он окончил школу два года назад, но так и не поступил в колледж. «Все дело в той самой японской болезни», - как-то поведала Кейт его мать. – «А что за болезнь такая?». – «Когда подростки целыми днями торчат в своих комнатах и превращаются в овощи». Но Эдвард, по-видимому, предпочитал своей комнате застекленную веранду, что окнами выходила на гостиную Баттистов. Здесь он все дни напролет сидел, скрючившись в шезлонге, и курил подозрительно тонкие сигареты.
Ну что ж, волноваться не о чем, на героя-любовника не тянет – не ее тип, слишком чахлый. Но, правила есть правила. И Кейт изрекла:
- Банни, ты же знаешь, что гостей приводить нельзя, когда ты одна дома.
- Какие еще гости?! – воскликнула Банни, широко распахнув удивленные глаза. На ее коленях лежала открытая толстая тетрадь. – У нас урок испанского!
- Неужели?
- Помнишь, синьора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила разрешения у папы и он согласился?
- Да, но… - начала Кейт и запнулась.
Он не предполагал, что это будет соседский обкуренный мальчишка, подумала про себя Кейт, а вслух дипломатично спросила:
- Эдвард, насколько свободно ты говоришь по-испански?
- Мэм, я закончил 5 семестров , - ответил он. Хм… Мэм… То ли издевка, то ли он всерьез, но в любом случае обидно – не так уж она и стара.
-Иногда я даже думаю по-испански, - добавил он.
Банни прыснула со смеха. Ей палец покажи, она будет хихикать.
-Он уже многому меня научил? – сказала она.
Кейт выводила из себя ее привычка переворачивать утвердительные предложения в вопросительные. Старшей сестре доставляло удовольствие подтрунивать над младшей. Она притворялась, что всерьез воспринимает их как вопросы.
- Милая моя, я не знаю. Будь я с тобой дома, я бы сказала, – парировала Кейт.
- Что-что? – не понял происходящего Эдвард.
- Не обращай на нее внимания? – велела ему Банни.
- У меня в каждом семестре по испанскому были пятерки или пятерки с минусом, кроме последнего. Но я не виноват, тогда я переживал душевную травму.
- В любом случае, Банни запрещается приводить гостей мужского пола, когда она одна дома.
- Так нечестно! – возмутилась Банни.
-Что ж, удачи. Продолжайте, а я буду неподалеку, - ответила Кейт и вышла.
Вслед послышался шепот младшей сестры:
- Un bitchо*.
- Una bitchAH, - поправил ее Эдвард менторским тоном.
И оба зашлись в приступе смеха.
Банни отнюдь была не таким ангелочком, как все думали.
Кейт никогда не понимала, зачем Банни появилась на свет. Их мать, хрупкая молчаливая блондинка с такими же как у Банни длинными ресницами, первые четырнадцать лет жизни Кейт была занята только извлечением из жизни максимум удовольствия. А потом раз, и родилась Банни. У Кейт с трудом укладывалось в голове, как такое решение ее родители сочли удачным. А может, они ничего не решали, а просто предались безрассудной страсти. Последнее еще трудней представлялось возможным. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттиста возникла сердечная недостаточность. Кто знает, может из-за нее и начались проблемы с сердцем. Их мать умерла, когда Банни еще не исполнилось и года. В жизни Кейт ничего не изменилось: матери никогда не было рядом. А Банни даже не помнила ее. Однако непостижимым образом в каких-то чертах она как две капли воды походила на мать. Например, складочка на подбородке, или привычка кокетливо покусывать указательный палец. Как будто она записывала все на подкорку, находясь еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, частенько восклицала: «Банни, мне больно на тебя смотреть. Ты копия своей покойной матери.»
Кейт, напротив, была полной противоположностью матери: смуглая, ширококостная, неуклюжая. Она бы выглядела нелепо, начни грызть указательный палец. И никто никогда не называл ее милой.
Кейт была una bitcha.
____________
*стерва - Банни обзывает сестру на испанский манер и делает ошибку –неправильно ставит род. Эдвард поправляет ее
182 Юлия Злобина
Отрывок из книги: Тайлер, Энн. «Вредная девчонка»
Едва Кейт успела войти в дом, как отчётливо услышала мужской голос. «Банни!» – позвала она как можно более строгим тоном.
«Я зде-есь!» – пропел в ответ голосок Банни.
Кейт оставила пиджак в холле и прошла в гостиную. Банни сидела на диване, – ах, это невинное личико и облако золотистых кудряшек, – в блузке с открытыми плечами, лёгкой далеко не по сезону, а рядом с ней расположился паренёк из соседнего дома.
Это было что-то новенькое. Нездорового вида молодой человек с неровными, светло-коричневыми, похожими на лишайник бакенбардами по имени Эдвард Минц был на несколько лет старше Банни. Он окончил среднюю школу два года назад, но в колледж поступить ему не удалось по причине «пресловутого японского синдрома», как выражалась его мать. «Что за синдром?» – как-то поинтересовалась Кейт, а миссис Минц ответила: «Это когда молодые люди закрываются в своих комнатах и отказываются дальше строить свою жизнь». Вот только, видимо, Эдвард был привязан не к своей комнате, а к застеклённой веранде, откуда было видно окно гостиной дома семьи Баттиста, и там молодого человека можно было наблюдать день ото дня: сидя на шезлонге, обхватив колени, он покуривал подозрительно миниатюрные сигареты.
Ну, хорошо: по крайней мере не стоит опасаться романа. (Банни увлекалась футболистами). И всё же, правило есть правило, поэтому Кейт сказала: «Банни, ты знаешь, что не должна принимать гостей, когда ты одна дома».
«Гостей!» – громко возмутилась Банни, сделав большие и удивлённые глаза. Она подняла и показала лежавший у нее на коленях открытый блокнот. «Вообще-то у меня урок испанского!»
«Правда?»
«Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакДжилликади» сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила у него, и он ответил «хорошо»?» «Да, но…», – начала было Кейт…
Да, но, конечно, он не имел в виду какого-то соседского дурачка. Однако Кейт дипломатично умолчала об этом. Напротив, она повернулась к молодому человеку и спросила: «А ты хорошо владеешь испанским, Эдвард?»
«Да, мэм, я учил его 5 семестров», – ответил он. Кейт не поняла: он назвал ее «мэм», чтобы поумничать, или всерьёз. В любом случае, ей это не понравилось: она не была настолько старой. «Иногда я даже думаю на испанском», – добавил молодой человек.
После этой фразы Банни хихикнула. Она делала это всегда. «Он уже меня многому научил?» – сказала она.
Ещё одной раздражающей привычкой Банни была привычка превращать утвердительные предложения в вопросительные. Кейт нравилось «заводить» её, притворяясь, что она воспринимала их так на самом деле. То же самое она сделала и сейчас, сказав, что не может этого знать, поскольку не была с ней дома.
Эдвард удивился: В смысле? а Банни сказала: «Да не обращай на неё внимания?»
«У меня была пятёрка, ну или пятёрка с минусом по испанскому в каждом семестре, - сказал он, – кроме последнего года, и то не по моей вине. Я тогда переживал стресс».
«И тем не менее, – сказала Кейт, – Банни запрещено приглашать в гости молодых людей, когда она одна».
«Ничего себе! Это унизительно!» – воскликнула Банни.
«Да, тебе не повезло», – ответила Кейт. «Продолжайте, я буду рядом». И она вышла из комнаты.
В спину Кейт услышала шёпот Банни: «Un bitcho*».
«Una bitch-AH,» – учительским тоном поправил её Эдвард, после чего раздался сдержанный смех.
Да, Банни была вовсе не такой уж милой, как думали окружающие.
Кейт никогда не могла до конца понять, почему вообще Банни появилась на свет. Их мать, хрупкая, неприметная блондинка в розово-золотой палитре с такими же, как у Банни, глазами-звёздочками, провела четырнадцать лет жизни с Кейт, заселяясь и выселяясь из различных «мест отдыха», как их называли. Потом совершенно неожиданно родилась Банни. Кейт было трудно представить, что её родителям это могло показаться хорошей идеей. Может быть, они ни о чём не думали; возможно, это был результат безрассудной страсти. Хотя такой вариант ещё труднее было представить. Как бы то ни было, вторая беременность выявила какой-то порок в сердце ее матери, Теи Баттиста, или, может быть, стала причиной этого порока, и она умерла, не дожив до первого дня рождения Банни. Для Кейт, едва ли что-то изменилось: мать и до этого занимала мало места в её жизни. А Банни даже и не помнила свою маму, несмотря на то, что некоторые их черты и манеры были удивительно похожи – притворно-застенчивая складка на подбородке, к примеру, и привычка милейшим образом грызть ноготь на указательном пальце. Создавалось впечатление, будто бы она изучала свою мать еще до появления на свет. Их тётя Тельма, сестра Теи, не уставала повторять: «Ах, Банни, клянусь, не могу смотреть на тебя без слёз. Ты точная копия твоей бедной матери!»
Кейт, напротив, нисколько не походила на мать. Она была темнокожей, ширококостной и неуклюжей. Она бы смотрелась нелепо, если бы начала грызть ногти, и никто ещё ни разу не назвал её милой.
Кейт вполне заслуживала то, как её назвали – «una bitcha».
* Производное от слова «bitch» - стерва, на испанский манер – Прим. пер.
183 Юлия Кравченко
Дерзкая.
(Девушка со скверным характером).
(из «Vinegar Girl» Tyler, Anne)
Как только Кейт вошла в дом, она отчетливо услышала мужской голос.
- Банни, - она сурово окликнула свою сестру.
- Я здесь! - отозвалась Банни.
Кейт бросила свой жакет на скамью в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване. На ней была блузка с открытыми плечами, не по сезону легкая, а ее воздушные, золотистые кудри, сочетались с таким о-божемой-невинным лицом. Рядом с ней сидел парень из соседнего дома - Минтс.
И это было уже весьма интересное развитие событий. Эдвард Минтс был на несколько лет старше Банни. Выглядел он, скажем прямо, не очень: чахлый, с бежевыми пятнами от сбритых усов, которые напоминали Кейт лишайник. Он окончил школу два июня назад, но в колледж так и не поступил. Его мать утверждала, что он страдает, так называемым, «Японским синдромом». «Что это еще за синдром такой?»,- спросила Кейт, и миссис Минтс ответила: «Это когда молодые люди запираются в своих комнатах и не хотят идти дальше по жизни».
Вот только Эдвард, казалось, буквально этого не делал, то есть он не запирался в своей комнате. Его изо дня в день замечали сидящим на застекленной веранде, окна которой выходили на окно столовой дома Батиста. Он сидел, обняв колени, на лежаке, и курил подозрительно маленькие сигареты.
Ну ладно, по крайней мере, нет опасности романтической близости между этими двумя. Банни привлекал футбольный тип парней. И пока еще правила никто не отменял, Кейт сказала:
- Банни, ты же прекрасно знаешь, что не должна развлекаться с парнями, когда одна дома.
- Развлекаться с парнями! – глаза Банни округлились в недоумении и наполнились слезами. Она подняла блокнот, который был открыт у нее на коленях. - У меня вообще-то уроки испанского!
- Серьезно, что ли?
- Я спросила «папа», помнишь? Сеньора МакДжиллихарди сказала, что мне нужен репетитор? И я спросила «папа», и он сказал ладно?
- Да, но…- Начала было Кейт.
Да, но это не означает, что этим репетиром должен быть обдолбанный соседский парень. Однако Кейт этого не произнесла вслух. Дипломатия. Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:
- И ты, значит, свободно говоришь по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, я его изучал пять семестров, - ответил он. Кейт так и не поняла, с чего вдруг он обратился к ней «мэм». Издевался он или же серьезно говорил, она так и не поняла, но одно ей было ясно точно, это ужасно раздражало, тем более она не была настолько старой, чтобы к ней было применительно «мэм».
- Иногда я даже думаю на испанском, - добавил он.
Из-за этой его фразы Банни хихикнула. Впрочем, она хихикала почти всегда.
- Он уже многому меня научил?- сказала Банни.
Обычные повествовательные предложения Банни произносила как вопросы, это была еще одна ее дурацкая привычка, которая да невозможности раздражала. Кейт же нравилось подкалывать ее, делая вид, что это действительно были вопросы, и поэтому она ответила на «вопрос» Банни:
- Откуда мне знать, меня же здесь не было с вами все время.
- Чего? - Эдвард не понимал что происходит.
- Просто не обращай на нее внимания, игнорируй её? – сказала ему Бани.
- Я получал пятерки и пятерки с минусом по - испанскому каждый семестр, - продолжил Эдвард, - Кроме, разве что, старших классов. И там был не мой косяк. Я был немного в депрессии.
- Ну кто бы сомневался, - сказала Кейт, - Вообще-то Банни не разрешается приводить домой парней, когда она одна дома.
- О, Боже! Как же это унизительно!- Банни заревела.
- Вот так тебе везет, как утопленнику, - Кейт обратилась к сестре.- Ну что же, продолжайте заниматься, я буду рядом.- И Кейт вышла из комнаты.
Уходя, она услышала, как Банни в спину ей шепотом кинула: «Un Bicho», - что должно было значить «сука», если бы она правильно сказала.
- Un bitchAH,- поучительным тоном, исправил ее Эдвард. Они дружно закатились в приступе смеха.
Банни, на самом деле была не настолько милой, насколько ее все считали. Кейт никогда до конца не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Их мать – женщина хрупкая, невзрачная, блондинка с розовато-золотистым оттенком, и глазами, такими же, как у Банни - первые четырнадцать лет жизни Кейт разъезжала по, так называемым, «перевалочным базам». В одной из них и родилась Банни. Это, на самом дела, было тяжелым испытанием для Кейт, она не могла представить, как ее родители посчитали эту идею хорошей. Может они не обдумали все как следует, или может это был случай безумной страсти, что еще труднее ей было представить. Во всяком случае, вторая беременность стала роковой для их матери. Она привела к проблемам с сердцем Теи, и возможно именно эти проблемы привели к тому, что она умерла еще до первого дня рождения Банни. Вряд ли, жизнь Кейт поменялась бы, знай, она наверняка, что стало причиной смерти их матери.
А Банни даже и не помнила свою маму, хоть и была поразительно похожа на нее - скромная ямка на подбородке, например, и еще ее эта привычка грызть кончик указательного пальца. Все это выглядело так, будто Банни изучала их мать еще в утробе. Их тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила: «О, Банни, клянусь, ты заставляешь меня рыдать, когда я на тебя смотрю. Ты даже не представляешь, как похожа на свою маму!»
Кейт же, наоборот, была абсолютно не похожа на свою мать. У нее была смуглая кожа, широкая кость и сама по себе она была простой, неуклюжей. Она считала абсурдным грызть кончик пальца, и никто никогда не назвал бы ее милой.
Кейт была una bitcha.
184 Я_Беда
Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.
Едва она ступила на порог, как отчетливо услышала мужской голос.
- Банни! - позвала Кейт самым строгим голосом.
- Я здесь! - послышалось в ответ.
Кейт сбросила пиджак на скамейку в прихожей, и вошла в гостиную. Банни сидела на диване — пышные золотистые кудри, невинное выражение ангельского личика, легкая не по сезону блузка на одно плечо, а рядом с ней парень из семейства Минтц.
Что-то новенькое.. Эдвард Минтц — болезненного вида молодой человек с куцыми бежевыми бакенбардами, которые напомнили Кейт лишай, — был на несколько лет старше Банни. Два июня назад он окончил школу, но провалил экзамены и не поступил в колледж. Его мать утверждала, что у него «та самая японская болезнь».
- Что за болезнь? - как-то спросила Кейт, а миссис Минтц отвечала:
- Та самая, при которой молодые люди запираются в спальнях и отказываются жить.
Однако Эдвард, казалось, запирался не в своей спальней, а на застекленной веранде, что выходила на окно столовой семейства Баттиста, там он день за днем валялся в шезлонге, прижимал к себе колени и курил подозрительно крошечные сигареты.
Что ж, ну по крайней мере, никакой романтики. (Слабость Банни — футболисты). Но правило есть правило, и Кейт добавила:
- Банни, ты знаешь, тебе нельзя приводить гостей, когда ты дома одна.
- Какие гости! - воскликнула Банни, возмущенно выпучив глаза. Она схватила блокнот на спирали, что лежал открытым на коленях. - У меня урок испанского!
- Серьезно?
- Я просила папу, помнишь? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен учитель? Я спросила разрешение и он согласился?
- Да, но... - начала было Кейт.
«Да, но он точно не имел в виду этого соседского болвана». Разумеется, вслух Кейт этого не произнесла.(Тактичность). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
- Эдвард, ты бегло говоришь по-испански?
- Да, мэм. Отучился 5 семестров.
Кейт не поняла, сказал он «мэм» с сарказмом или серьезно. Так или иначе, как возмутительно! Она не настолько стара. Эдвард продолжал:
- Иногда я даже думаю по-испански.
Банни захихикала. Она хихикала со всего.
- Он уже многому меня научил?
Привычка Банни произносить утвердительные предложения с вопросительной интонацией действовала на нервы, поэтому Кейт дразнила сестру. Она притворялась будто это действительно вопросы и отвечала на них:
- Откуда мне знать? Я же не была с вами все это время.
- Что? - спросил Эдвард.
- Просто игнорируй ее, ладно? - парировала Банни.
- Каждый семестр по испанскому у меня было пять или пять с минусом, - заметил Эдвард, - кроме выпускного класса, но то была не моя вина. У меня был стресс.
- Но все же.. Банни, нельзя приводить мальчиков, когда никого нет дома, - снова повторила Кейт.
- Это унизительно! - завопила Банни.
- Ох, какое несчастье. Занимайтесь, я буду рядом, - сказала Кейт и вышла.
Позади себя она услышала, как Банни прошептала «Ну и гад же ты!»
- Гадина, - исправил ее Эдвард нравоучительным тоном.
Они снова захихикали.
Банни и близко не была милой, как все думали.
Кейт никогда не могла взять в толк, почему Банни вообще существует. Их мать — хрупкая и болезненная, блондинка с розовато-золотистыми переливами в волосах, с такими же глазами с мириадами крапинок как у Банни — провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, проверяя различные «удобства для отдыха», как они их называли. А потом неожиданно родилась Банни. И почему родители решили, что это отличная идея, Кейт не могла взять в толк. А может они и не решали, может, это было мимолетное помутнение рассудка. Что было еще сложнее вообразить. В любом случае, вторая беременность осложнила порок сердца Теа Баттисты, или даже спровоцировала его возникновение, и она умерла еще до первой годовщины Банни. Для Кейт смерть матери не стала огромным потрясением, ведь ее присутствия редко хватало и при жизни. Банни вообще не помнила мать, хотя некоторыми жестами жутко ее напоминала. Ямочки на щеках, например, или привычка кусать кончик указательного пальца. Как будто она подсмотрела за матерью изнутри чрева. Их тетя Тельма, сестра Теа, поговаривала:
«Ох, Банни, клянусь, гляжу на тебя и хочется плакать. Ты вылитая мать!»
Кейт, напротив, менее всего походила на мать — загорелая, ширококостная и неуклюжая. И как же нелепо бы она выглядела, кусая кончик пальца. Навряд ли бы ее кто-либо вообще назвал миленькой.
Только гадиной.
