1. 10littlenegro

Светает. Когда я на секунду просыпаюсь, машина стоит в парковочном кармане у шоссе. Я снова проваливаюсь в сон. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки часов на приборной панели «вольво» показывают десять. Лазоревым июньским утром мы выезжаем из штата Массачусетс, и нас приветствует большой зелёный щит со словом «Bienvenue» и девизом штата: «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Мы постоянно вот так убегаем. Вечно ждем, когда всё повторится сначала.

— Добро пожаловать, — говорит мама, по моим губам догадываясь, что я бормочу слова со щита. — По-французски bienvenue означает «добро пожаловать».

— Да я, типа, и так сообразила, мам, по контексту.

Я улыбаюсь уголком губ. Нет, не от избытка самомнения. Я лишь хочу показать, что согласна с ней, всё совершенно нормально и в порядке вещей, мы даже можем вернуться к приятному дружескому подтруниванию. Я оборачиваюсь проверить, как там Аллен в переноске, кайфует ли от кошачьей мяты, которой я щедро накормила его, чтобы успокоить в поездке.

Мама закатывает глаза.

— Ну ладно, всезнайка.

Она задумчиво улыбается, посматривая вперед, на бесконечность прямого шоссе. Раз она улыбается и подхватывает игру в подтрунивание, значит, сегодня утром не станет говорить о моей вине в нынешнем побеге. Мы не начнём ругаться сию же минуту, и я с облегчением расслабляю плечи. Но надо быть осторожной и самой не касаться этой темы, даже если хочется извиниться. Извинения только приведут к ссоре. Мама сама меня учила: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам буйно зеленеет лес всевозможных насыщенных оттенков, от салатового до глубокого изумрудно-зеленого — молодые берёзки, высокие сосны, пышные дубы и толстенные клёны. Мир за пределами нашего коричневого «вольво» полон зелени, синевы и счастья.

— Детка, такая жизнь... Это только пока тебе не исполнится восемнадцать. Тогда тебя уже не смогут забрать. В другую страну вдали от меня. Только не это! Семья твоего отца... Они никогда тебя не отпустят, а уж как они обращаются с женщинами... У женщин там вообще никаких прав. К женщинам относятся как к мусору. Я не могу...

— Я знаю, мам, знаю. Мы миллион раз это обсуждали. — И все-таки я решаю рискнуть: — Прости, что не надела темные очки. Прости, что заговорила с тем типом.

Она смотрит на дорогу перед собой, кусает губы и прикрывает их рукой — видимо, пытается проглотить собственные слова, не то язвительные, не то заботливые — не знаю. На лбу у неё появляется гармошка морщин, мама косится в мою сторону — хочет убедиться, что я опять повернулась к ней. Конечно, я повернулась.

— Люси, мне жаль, что мы живём вот так, — говорит она, натянув на лицо серьёзное выражение.

Она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что уже несколько месяцев, с тех пор как у меня начались месячные, а фигура и лицо стали всё сильнее меняться, она морщится чаще и чаще. Может, это только мое воображение, но порой возникает чувство, будто моя внешность её задевает, и потому она смотрит на меня всё реже. Или мне это только кажется.

— Ну правда, мам. Я всё понимаю.

Так и есть. Я понимаю. Отец — могущественный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в какой-то чужой стране (мама не говорит в какой, она не хочет, чтобы я копалась в интернете и накручивала себя). Его фамилию она тоже не называет, потому что по фамилии я быстро вычислю страну, очень особенную страну. Он живёт там, где матери не имеют никаких законных прав на собственных детей. Он уже пытался меня похитить, но у мамы был план и собственные связи. Когда мне было два года, она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь живём под новыми именами, постоянно кочуя по разным штатам. Мы используем всё те же документы, лишь слегка видоизменяем имена, ведь мне надо переводиться из школы в школу, и если честно, по словам мамы, и первые фальшивые документы было непросто раздобыть.

2. 1killforcandy

Раннее-раннее утро. Едва успев сообразить, где мы находимся, — на парковке, в зоне для отдыха у шоссе — я снова проваливаюсь в сон. Пару часов спустя пробуждаюсь окончательно и переползаю на переднее пассажирское кресло.


Стрелки часов в машине показывают ровно десять. Стоит погожее июньское утро. Огромный зелёный знак приветствует нас, когда мы выезжаем за пределы Массачусетса. На нём — слово «BIENVENUE» и девиз «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир — наш одиннадцатый по счёту штат.


«Живи свободным или умри. Мы без конца в бегах, а тревога, что в любой момент придется снова менять координаты на карте, не отпускает ни днём, ни ночью. А мы свободны вообще? Я — свободна?»


— «Добро пожаловать», — произносит мама, заметив, как я беззвучно шевелю губами, — «Bienvenue» по-французски — «добро пожаловать».


— Невелика загадка, мам, — отвечаю с ухмылкой.


Я не выделываюсь, лишь пытаюсь показать, что смирилась и буду тише воды, ниже травы, что между нами всё осталось как прежде, и можно временами подтрунивать друг над другом. Оборачиваюсь проверить в переноске Аллена — усатый лежит, балдеет. В надежде укротить нервишки я напичкала любимца кошачьей мятой.


Она закатывает глаза.


— Да мне без разницы, Извилинка.


Мама задумчиво улыбается мне, бросая беглые взгляды на дорогу, пока ведет машину вдоль бескрайнего шоссе. Раз улыбается и не прочь поддеть, значит, этим утром она не намерена разоряться о том, как же я виновата, что нам опять пришлось дать дёру. Мы не ругаемся, и я с облегчением расслабляю напряженные плечи. Но все же нужно быть осмотрительной, не стоит первой поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Извинения приведут только к ссоре. Не возвращайся на место преступления — она же и втемяшила мне в голову.


С обеих сторон дорога тонет в море зелени всех оттенков — от лаймового до глубокого тёмно-зеленого — в молоденьких березках, высоких соснах, кудрявых дубах и густых клёнах. Мир за окнами коричневого «Вольво» пышет жизнью и навевает тоску.


— Детка, такая жизнь…только до совершеннолетия, ладно? Когда я буду знать наверняка, что им не удастся снова забрать тебя. В другую страну, далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца никогда бы не позволила тебе уехать. То, как они обращаются с женщинами… У них нет прав, совсем. Женщины для них — пустое место. Я не могу…


— Мам, я знаю. Мы обсуждали это тысячу раз, — эх, будь что будет, — Прости, что не носила очки, и тот мужчина меня заметил.


Она вперивается взглядом в шоссе и подносит руку к губам, которые поджала, наверняка, чтобы сдержать слова, готовые вот-вот сорваться — язвительные ли, или исполненные любви, не уверена. Ее лоб собирается гармошкой, когда женщина искоса глядит на меня, проверяя, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Она принимает серьезный вид.


— Люси, мне жаль.


Затем морщится и снова переводит взгляд на дорогу. Не так давно у меня начались месячные, а лицо и тело стали день ото дня преображаться. С тех самых пор я наблюдаю подобную гримасу всё чаще. Быть может, мне чудится, однако в последнее время, иногда, у меня возникает ощущение, будто ей больно смотреть на меня, поэтому она старается лишний раз этого не делать.


— Ма, ну правда, я всё понимаю.


Я не кривлю душой, ведь так и есть. Мой отец — могущественный человек, член древнего королевского рода неизвестной мне страны. Какой именно — мама не откроет, потому как не хочет, чтобы я пошарила в интернете и у меня встали дыбом волосы. Не скажет она и фамилию, поскольку та, по ее словам, тотчас выдаст и страну, и национальность. Там, откуда отец родом, женщины не имеют права оставить ребенка себе. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и связи. Мне стукнуло два годика, когда она выкрала меня и сбежала. И вот, привет, жизнь под двумя новыми именами и с постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и имена на них, переводя меня из одной школы в другую. Ни к чему привлекать внимание. К тому же, мама говорит, мол, первые поддельные документы, прямо скажем, было довольно трудно достать.

3. @ ЭВА

Светает. Я просыпаюсь на мгновение, чтобы убедиться, что мы остановились на очередной стоянке, и снова засыпаю. Спустя пару часов я все-таки просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее сиденье.
Часы на приборной доске Вольво показывают 10 утра. Ясным июньским утром мы покидаем штат Массачусетс и на границе нас приветствует большой зеленый билборд с надписью BIENVENUE (*фр. Добро пожаловать) и девизом штата “ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ”. Это наш одиннадцатый штат. Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри? А я свободна? Постоянно в бегах. Живу в вечной тревоге, что эта бесконечная гонка в любой момент возобновится.
- Добро пожаловать, - говорит мама в тот момент, когда я губами читаю надпись на билборде. – Bienvenue с французского переводится «Добро пожаловать».
- Я так и поняла, мам, - говорю я и усмехаюсь. Это не высокомерие. Я лишь пытаюсь показать, что я принимаю сложившуюся ситуацию, и все привычно и обыденно настолько, что мы можем, как ни в чем не бывало, подшучивать друг над другом. Я заглядываю в кошачью переноску, чтобы проверить Аллена. Перед поездкой я дала ему кошачьей мяты и сейчас он спокоен и спит.
Мама закатывает глаза:
- Да ну тебя, заучка.
Она задумчиво улыбается и переводит взгляд вперед на бесконечное шоссе. То, что она улыбается и шутит означает, что сегодня утром не будет разговора о причине этого нашего побега. Я понимаю, что на этот раз удалось избежать ссоры, с облегчением выдыхаю и расслабляюсь. Но все равно я должна проявлять осторожность и не имею права поднимать тему, даже если захочу извиниться. Любые мои извинения приведут только к новой ссоре. Я хорошо усвоила мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.
Обочина вдоль дороги переливается всеми оттенками от цвета лайма до темно-зеленого. Мелькают неокрепшие березки, высокие сосны, раскидистые дубы и кленовые рощи. Мир за окнами нашего коричневого Вольво зеленый, счастливый, яркий и настоящий.
- Малыш, такой образ жизни… это только до твоего совершеннолетия, понимаешь? После они уже не смогут тебя забрать. В другую страну в дали от меня. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не отпустит тебя… и то, как они обращаются с женщинами. Их женщины бесправны. Абсолютно. Они мусор. Я не могу…
- Мам, я знаю, знаю. Мы говорили об этом уже миллион раз, - я решила воспользоваться подвернувшимся шансом. – Извини, что я не надела солнечные очки. Извини, что привлекла внимание того человека.
Она вглядывается в дорогу, подносит руку к губам и втягивает воздух, чтобы ничего не сказать. Съязвить или поддержать, я не знаю. Она хмурит лоб и бросает на меня взгляд, чтобы убедиться в том, что я действительно раскаиваюсь. А я раскаиваюсь. Она опять становится серьезной.
- Люси, мне очень жаль, что так получается.
Она хмурится и опять смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как некоторое время назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо стали явно меняться, она хмурится все чаще. Иногда, хотя может быть мне только кажется, но я чувствую, что ей становится невыносимо больно смотреть на меня, и она смотрит все реже и реже. Или мне это только кажется.
- Мам, я действительно понимаю.
Потому что это правда, я понимаю. Мой отец влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в каком-то государстве (Мама не говорит в каком, чтобы я не посмотрела в Гугле и не запаниковала). Она не говорит его фамилию, потому что считает, по фамилии я смогу очень быстро вычислить страну и его национальность. Он из такого места, в котором матери не имеют никаких прав на своих детей. Он уже пытался однажды отобрать меня, но у мамы был план и были связи. Мне было два года, когда она меня выкрала и мы сбежали. И теперь у нас новые имена и постоянные переезды. Хотя при этом мы всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности, и наши имена являются вариациями тех, которые записаны в документах. Это для того, чтобы я могла переходить из школы в школу. А кроме того, мама говорит, что раздобыть эти поддельные удостоверения было крайне сложно.

4. @Alice In Wonderland@

Гретхен: триллер Шеннон Керк

Едва брезжит рассвет. Я на секунду пробуждаюсь и вижу, что мы остановились на одном из паркингов для ночлега. Я возвращаюсь ко сну. Спустя пару часов окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сидение.

Стрелки часов Volvo показывают десять утра. Ярко-голубое утро, начало июня, и мы пересекаем границу Массачусетса, приветствуемые большим зеленым знаком с надписью BIENVENUE и девизом «Живи свободно или умри». Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

«Живи свободно или умри». А мы свободны? Я свободна? Постоянно бежим, как сейчас. Вечно беспокоимся о том, когда же все снова начнется.

– Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами, читая слово. – BIENVENUE – это по-французски «добро пожаловать».

– Я сразу просекла, - отвечаю, стреляя полуулыбкой. Во мне нет самодовольства, я лишь пытаюсь показать, что возражать не собираюсь, и вообще у нас, как всегда, все прекрасно. Настолько прекрасно, что мы можем весело проводить время, подтрунивая друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в клетке. Он растянулся на котовнике, которым я его перекормила, чтобы успокоить кошачьи нервишки.

– Да ладно, всезнайка! - мама закатывает глаза. Затем бросает на меня беглый взгляд, задумчиво улыбаясь. Ей приходится то и дело поглядывать вперед, управляя автомобилем на этой бесконечной автостраде. Если она улыбается и подхватывает мой шутливый тон, значит, этим утром не будет пилить, обвиняя в последнем бегстве. Радостная от того, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляю напряженные плечи. Но надо быть осторожной и не затрагивать эту тему, даже если захочу попросить прощения. Извинение лишь приведет к ссоре. Мама учит никогда не возвращаться на место преступления.

Обочины дороги утопают в зелени. Это всевозможные густые заросли, начиная от лип до непролазных кустов, молодые березки, высокие сосны, зеленые дубы, широкие клены. Мир за окнами нашего коричневого Volvo зеленый, полный радости и счастья.

– Детка, такая жизнь… только до твоего восемнадцатилетия, понимаешь? Тогда я буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. В другую страну вдали от меня. Не дай бог! Семья твоего отца никогда бы тебя не отпустила. Они обращаются с женщинами, как с бесправными созданиями. Там женщины – никто. Просто хлам. Я не могу…

– Мам я знаю, знаю. Мы говорили об этом миллион раз, - я решаю рискнуть. - Прости за то, что я не надела темные очки и привлекла внимание того мужчины.

Она внимательно смотрит вперед на дорогу, подносит ко рту кисть руки и впивается в нее губами. Я думаю, что она это делает для того, чтобы сдержать свои слова – язвительные или ласковые, не знаю. Ее лоб покрывается складками, когда она искоса поглядывает на меня, проверяя, смотрю ли я на нее в ответ. И я смотрю. Ее лицо становится серьезным.

– Люси, прости за такую жизнь, - она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что как только несколько месяцев назад у меня началась менструация, как только мое тело и лицо все больше и больше стали меняться, она все чаще и чаще стала морщиться. Или мне так кажется.

– Мам, я все понимаю.
И это правда: мне на самом деле все ясно. Мой отец – влиятельный человек, у которого многовековые связи с королевской семьей другой страны. (Мама не говорит, какой именно, потому что боится, что я воспользуюсь Гуглом и буду в шоке, узнав правду.) Она не называет его фамилию, потому что по ней легко распознать и страну, и его необычную национальность. По словам мамы, он из такого места, где матери совсем не имеют прав на возвращение собственного ребенка. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был свой план и связи. Мне было два годика, когда она выкрала меня у отца, и мы скрылась. И теперь у нас эта жизнь с новыми именами и неизменно новыми штатами. Мы всегда пользуемся документами с одними и теми же идентификационными номерами и различными вариациями наших полных имен. Такая жизнь началась с тех пор, как мне понадобилось по-тихому перебраться из одной школы в другую. Мама признается, что первые поддельные документы было очень трудно раздобыть.

5. A

Светает. Оснувшись, я вижу — мы остановились на какой-то туристической парковке. Вновь проваливаюсь в сон. Пару часов спустя я уже окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь вперед.

Стрелки часов в Вольво показывают 10. Это ослепительно-синее раннее утро июня, и мы пересекаем границу штата Массачусетс под приветствие большого зеленого билборда со словами «Bienvenue» и девизом штата: Живи свободным или умри. Это наш одиннадцатый штат – Нью-Гемпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободы? Я свободна? Сбегая отовсюду, вот так, снова и снова. Всегда в тревожном ожидании: когда всё закрутиться опять.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я вглядываюсь в слова. — «Bienvenue» это по-французски «добро пожаловать».

— Не сложно было догадаться, мам. – отвечаю я, и улыбка появляется лишь на уголках моих губ. Я ведь совсем недовольна собой. Так хочется сделать вид, что всё хорошо, что да, так и надо, уже пора, всё правильно и в нужное время, всё привычно настолько, что можно даже и пошутить над счастливыми временами. Я поворачиваюсь посмотреть, как там Аллен в его кото-переноске; он отдыхает на подстилке с кошачьей мятой, подготовленной мной, спокойный и расслабленный.

Мама закатывает глаза.

— Как угодно, догадливая наша.

Она мельком улыбается мне и задумавшись бросает быстрый взгляд на бесконечное шоссе, по которому мы едем. То, что она улыбается и поддразнивает меня, значит – не будет этим утром разговора о том, насколько я виновата в последнем побеге.

Успокоившись от того, что мы не ругаемся в эту самую минуту, я расслаблено опускаю плечи. И всё же мне стоит быть осторожнее, незачем первой поднимать эту тему, даже если мне и хочется извиниться. Мои извинения приведут разве что к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочине дороги яркая зелень всевозможных глубоких оттенков от цвета лайма до темно-зеленого, всё в березах, высоких соснах, пышных дубах и кленах. Мир за пределом нашего коричневого Вольво зеленый и радостный, ослепительно-синий и наполненный.

— Детка, такая жизнь… только до твоих восемнадцати, понимаешь? Тогда я буду уверена – им тебя уже не забрать. Так далеко от меня, в чужую страну. Боже, только не это. Семья твоего отца, они бы тебя не отпустили, а как они обращаются с женщинами, как с бесправными. Совершенно! Женщины – мусор. Я просто не могу…

—Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это наверно миллион раз, — и я рискую. — Прости что не надела солнечные очки. Прости что заговорила с тем человеком.

Она напряженно всматривается в дорогу и подносит руку к губам, буквально закусывает, я думаю, это чтобы удержать слова – язвительные или любящие, я не уверена. Она оборачивается чтобы ещё раз взглянуть на меня, проверяя смотрю ли я назад, что я и делаю. Она становится серьезной.

— Люси, прости за такую жизнь.

Она вздрагивает и возвращается к дороге. Я заметила, что, с тех пор как у меня начались месячные, с тех пор как тело и лицо меняются всё больше и больше, она вздрагивает всё чаще и чаще. Порой, а может это только в моей голове, я чувствую будто что-то во мне ранит её, поэтому она всё реже смотрит на меня. Или так только кажется.

— Мам, ну правда. Я всё понимаю.

И это так, мне кажется, я понимаю. Мой отец человек при власти и к тому же у него вековые связи с одной из королевских фамилий. (Мама не говорит какой, потому что она не хочет, чтобы я загуглила и испугалась) Она не называла его фамилии, потому что фамилия, как она сказала, быстро укажет на происхождение, на национальность. Он из тех мест, где как она говорила, у матери нет никаких законных прав на собственных детей. Он уже пытался бежать со мной раньше, но у мамы был план и у мамы были связи. В мои два года, она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь с парой новых имен и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одинаковые документы и варианты наших имен, с тех пор как мне нужно осторожно переводиться в новые школы, и, по правде сказать, мама говорит, первые поддельные документы было довольно сложно достать.

6. A.krot

Рассвет за окном. Я на мгновенье открываю глаза, замечаю, что мы на парковке какой-то заправки, и снова проваливаюсь в сон. Просыпаюсь окончательно только через несколько часов и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье. Стрелки часов Вольво показывают 10 часов. Солнечное июньское утро. Мы пересекаем границу Массачусетса, и нас встречает большой зеленый знак нового, 11-ого штата в моей жизни с надписью BIENVENUE и девизом: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Мы в Нью-Гэмпшире.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? А я свободна? С этими бесконечными переездами и мучительным ожиданием, когда же мне снова придется начинать все сначала.

– Добро пожаловать, - говорит мама, увидев, как я пытаюсь прочитать надпись, – bienvenue – по-французски добро пожаловать.

– Да я как бы и так догадалась, - отвечаю я и слегка улыбаюсь.

Я не умничаю, а лишь пытаюсь показать, что всё происходящее для меня абсолютно нормально, и я на ее стороне – настолько, что мы можем весело провести время, подшучивая друг над другом. Нужно проверить Аллена: вчера я немного перекормила его кошачьей мятой, чтобы тот лучше перенес поездку, и вот теперь он растянулся в переноске на заднем сиденье.

– Как хочешь, всезнайка, - мама закатывает глаза, но тоже с заботой улыбается, кидая быстрые взгляды то на меня, то вперед на бесконечное шоссе, по которому мы направляемся.

Ее улыбка и ответное подшучивание означают, что сейчас она не собирается винить меня за очередной побег, и я с облегчением вздыхаю: ссоры пока не будет. Хотя стоит оставаться настороже, нельзя возвращаться к этой теме, даже если я захочу извиниться. Мои извинения ведут только к ссорам. Мама научила меня никогда не возвращаться на место преступления.

Дорога с обеих сторон укутана в зелени высоких деревьев: молодых берез, высоких сосен, густых дубов и необъятных кленов. Мир снаружи коричневого Вольво всевозможных оттенков зеленого: от лаймового до совсем темного, – радостный мир, безоблачный и несокрушимый.

– Малыш, такая жизнь… только до твоего совершеннолетия, хорошо? Пока я не буду уверена, что тебя больше не смогут забрать. В другую страну, далеко от меня. О нет, боже, как представлю! Семья твоего отца, они же никогда не оставят тебя в покое. А как они обращаются с женщинами? У женщин совсем нет прав там, они мусор для них, и я не могу…

– Я знаю, мам, правда. Мы обсуждали это буквально миллион раз. – Я решаю рискнуть. – Извини, я не носила темные очки… и за то, что нам снова пришлось бежать.

Неотрывно наблюдая за дорогой, мама подносит руку к поджатым губам. Видимо, чтобы уберечь меня от слов, готовых сорваться с языка – не уверена, колких или ласковых. Она нахмурена, когда снова мельком бросает взгляд на меня, удостоверившись, что я посмотрю на нее в ответ. Что я и делаю.

– Люси, извини меня за такую жизнь, – серьезно произносит она и возвращает взгляд на дорогу.

Вижу, что ее лицо скривилось. Я заметила, что с того момента, как у меня начались месячные пару месяцев назад, и мое лицо и тело начали меняться все сильнее, ее лицо кривится все чаще. И в последнее время мне иногда кажется, хотя это могут быть мои фантазии, что ей больно даже взглянуть на меня, и она смотрит в мою сторону все реже. Либо я все себе придумала.

– Мам, я понимаю, - отвечаю я.

Потому что так и есть: я понимаю ее. Мой отец очень влиятельный человек, имеющий давние родственные связи с королевской семьей в какой-то стране (мама не скажет, в какой именно: боится, что я буду искать информацию в интернете и только испугаюсь). Она не скажет и его фамилии, потому что тогда я сразу пойму, где он живет и какой он необычной национальности. В этой стране матери не имеют права забирать своих детей. Однажды отец уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у нее тоже были связи. Мне было 2 года, когда она вернула меня, и мы сбежали. А сейчас у нас новая жизнь, новые имена и постоянные переезды. Мы не меняем документы, когда переезжаем, чтобы не было проблем с переводом в очередную школу, да и, если честно, первые фальшивые паспорта было очень сложно достать.

7. ABCDEFG

На секунду открываю сонные глаза. Еще рано. Стоим на придорожной парковке. Снова проваливаюсь в сон. Через пару часов просыпаюсь окончательно, перебираюсь вперед.

Стрелки на часах в нашем «вольво» показывают десять утра. Ярко-синим июньским утром покидаем Массачусетс, и нас приветствует огромный зеленый указатель: «Bienvenue». Под ним – девиз штата – «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Свободна ли я? Мы бежим, все время бежим, вот как сегодня. Трепещем в ожидании дня, когда придется в который уже раз включить привычный режим.

- Добро пожаловать, - переводит мама, заметив, что я шевелю губами, читаю надписи на указателе. - «Бьенвеню» - это «добро пожаловать» по-французски.

- Я вроде как догадалась по смыслу, мам, - отвечаю я и слегка улыбаюсь ей уголком рта.

Нет, я не хорохорюсь. Просто хочу показать, что принимаю наше путешествие как должное, и даже готова согласиться, что все в порядке, все идет как обычно. А раз так – значит, можно радоваться жизни, подтрунивать друг над другом. Поворачиваюсь, смотрю, как там Аллен в своей переноске. На кошачью мяту я не поскупилась, чтобы Аллен не волновался в машине, и кот совсем разомлел.

- Как скажешь, воображала моя, - закатывает глаза мама. Она задумчиво улыбается мне в ответ, быстро смотрит по сторонам и выезжает на бесконечное шоссе. Ее улыбка, готовность поддержать шутливую перепалку означают, что сегодня утром она не собирается заводить разговор о том, как я виновата, что нам снова приходится убегать. Пока все спокойно, и меня немного отпускает. Все равно – расслабляться нельзя, не стоит мне первой поднимать эту тему, даже если возникнет желание извиниться. Извинения только приведут к ссоре. Мама сама учила: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги одеты в сочную зелень самых разных, насыщенных оттенков – легкие проблески желтизны чередуются с густым изумрудом лесной чащи. Молодые березки, высоченные сосны, тяжелые кроны дубов, пышные клены. За окном нашего коричневого «вольво» мелькает полнокровный, счастливый, сине-зеленый мир.

- Детка, нам придется… придется так жить до твоего совершеннолетия, понимаешь? До тех пор, пока я не буду уверена на все сто, что никто не сможет снова отнять у меня дочь. Увезти в другую страну. Боже, только не это… Семья твоего отца… Они уже никогда не позволят тебе уехать оттуда. А как они обращаются с женщинами? У нас там нет никаких прав. Никаких. Женщины для них – мусор под ногами. Я не могу…

- Мам, я все знаю. Знаю. Мы говорили об этом миллион раз, не меньше.

Решаюсь воспользоваться подвернувшейся возможностью.

- Слушай, мам… Прости, что не надела тогда черные очки. Сама виновата, что привлекла внимание того мужчины.

Мама не отрывает глаз от шоссе. Подносит руку ко рту, даже прикусывает ее – видно, хотела приласкать, или, наоборот – отругать. Морщит лоб, незаметно поглядывает на меня. Проверяет, отвечу ли на ее взгляд. Отвечаю. Она снова становится серьезной.

- Люси, прости меня за такую жизнь.

Хмурит брови, снова переключается на дорогу. Несколько месяцев назад пришло время, и мое тело, мои черты начали быстро меняться. Тогда я и обратила внимание, что мама стала хмуриться все чаще. А еще я недавно заметила - хотя, может быть, это всего лишь фантазии, – что ей просто больно видеть мое лицо, и она почти перестала смотреть на меня. Во всяком случае, мне так кажется.

- Мама, правда. Я все понимаю.

Я и в самом деле все понимаю. Отец – человек влиятельный; отцовская семья уже сотни лет связана с правящей верхушкой его страны. Мама не хочет говорить, где он живет. Боится, что я попытаюсь что-то вызнать о нем, опасается, что буду нервничать. Держит в секрете его фамилию, потому что по ней, как она считает, не составит никакого труда вычислить, откуда он родом, и сразу догадаться о его национальности. Фамилия не оставит никаких сомнений. На его родине, рассказывает она, матери совершенно бесправны, не имеют никакой возможности забрать своих детей у отца. Он уже пытался похитить меня, но у мамы был план, и тоже имелись кое-какие связи. Мне было два года, когда мама выкрала меня и бежала от отца. И теперь наша жизнь – вымышленные личности и постоянные переезды из штата в штат. Документы не меняем, только используем разные варианты имен – ведь мне надо легально переводиться из школы в школу. Мама говорит, что первые наши поддельные права раздобыть оказалось совсем непросто.

8. ab_intra

Раннее утро. Мы на какой-то автостоянке. Я на мгновенье открываю глаза и вновь провали-ваюсь в сон. Пару часов спустя я просыпаюсь уже по-настоящему и перебираюсь на переднее сиденье. Стрелки на циферблате нашего «Вольво» показывают десять. Начало июня, ярко-го-лубое небо, мы пересекаем границу штата Массачусетс.
«Бьенвеню!», - приветствует нас большой дорожный плакат зеленого цвета, ниже – гордый девиз: «Живи свободным или умри!». Это Нью-Хэмпшир, наш одиннадцатый по счету штат.
"Живи свободным, - повторяю я про себя, – это, интересно – как? Вот, мы, к примеру – сво-бодны? Я – свободна? Вечно: то в бегах, то на низком старте, в ожидании, когда спираль пойдет на новый виток. Можно ли считать свободной такую жизнь?"
- Добро пожаловать, - поясняет мама, заметив, что я шевелю губами, - «Бьенвеню» — это «Добро пожаловать» по-французски.
- Да, мам, - я улыбаюсь ей краешком губ. – Тот самый случай, когда контекст говорит сам за себя.
Я не умничаю. Просто пытаюсь показать, что все нормально, мы живем как живем, и я по-нимаю это, и даже готова принять. Ничего особенного не произошло, а значит, мы можем шутить и подначивать друг друга, как всегда. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Аллена. Я дала ему побольше кошачьей мяты, чтобы он сидел спокойно, и теперь он млеет в своей дорожной клетке.
- Ой-е-ей! – мама шутливо закатывает глаза. - Какие мы умные! Она задумчиво улыбается мне, время от времени бросая взгляд, на стелющуюся перед нами бесконечную ленту дороги.
Раз мама улыбается и поддразнивает меня в ответ, значит, она не собирается, по крайней ме-ре, сейчас, вспоминать о том, кто на этот раз виноват в том, что нам вновь приходится убе-гать.
Поняв, что назидания мне не грозят, я выдыхаю и расправляю плечи. Только бы сейчас все не испортить. Если я начну извиняться, мы опять поссоримся. У моей мамы всегда: кто оправдывается, тот и виноват. Это я хорошо усвоила.
Обочины дороги пестрят зеленью самых разных оттенков - от желтоватого лайма до темного лесного. Молоденькие березки, высоченные сосны, пышные дубы, могучие клены. Мир за переделами нашей коричневой машины такой безмятежно-лазурный, такой жизнерадостно-зеленый.
- Деочка моя, мы живем так… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Нужно потерпеть, и тогда уже никто не сможет забрать тебя у меня. Увезти в другую страну. Господи, только не это! Семья твоего отца ни за что тебя не отпустит, женщины для них – пыль под ногами. Никаких прав. Я просто не могу…
- Я знаю, мам, - перебиваю я ее, – знаю. Мы же говорили об этом тысячу раз! – и была не была:
- Прости, что я сняла темные очки, и что привлекла внимание того человека.
Не отрывая взгляда от дороги, мама прикладывает ладонь к плотно сжатым губам, словно хочет удержать рвущиеся наружу слова – ласковые или укоризненные, уж не знаю.
Она морщит лоб и косится на меня, проверяя, смотрю я на нее или нет. Я смотрю, и она дела-ет серьезный вид.
- Люси, мне жаль, что нам приходится так жить, - на мамином лице появляется то страдальче-ское выражение, которое я все чаще замечаю в последние месяцы, с тех пор как у меня начал-ся женский цикл. Такое ощущение, что ей больно видеть, как меняются мои фигура и лицо, и она старается не смотреть на меня лишний раз. А может, мне это только кажется.
- Мам, я понимаю. Правда, понимаю.
Я и в самом деле все понимаю. Мой отец очень влиятельный человек. Он принадлежит к старинному, знатному роду, который на протяжении веков был связан с королевской семьей. Он живет в другой стране, мама никогда не говорит, где именно (она боится, что, если я по-гуглю и все выясню, у меня сорвет крышу). Его фамилии она тоже не называет, потому что по фамилии легко узнать страну - у него какая-то редкая национальность.
По ее словам, матери у них не имеют никаких законных прав на своих детей.
Однажды отец уже похитил меня. Мама тогда кое-что предприняла, у нее тоже имелись связи, и, когда мне было два года, она выкрала меня обратно. С тех пор мы в бегах. Мы постоян-но меняем штаты. Имена мы тоже меняем, но это всегда производные от имен, указанных в наших удостоверениях. Удостоверения личности мы не меняем, чтобы не возникало сложностей с переводом из школы в школу. Да и вообще, достать первые поддельные удостоверения маме было очень нелегко.


 

9. ACDC2903

Раннее утро. Я на секунду открываю глаза и понимаю, что мы припарковались на стоянке, поскольку решили передохнуть. Снова засыпаю и через пару часов пробуждаюсь уже в хорошем настроении. Перелезаю на переднее пассажирское сиденье.
Аналоговые часы нашего Вольво показывают десять утра. Когда мы пересекаем северную границу Массачусетса, на июньском небе не видно ни облачка. Вскоре нас встречает большая зелёная табличка с надписью «Bienvenue» и официальным девизом штата: «Живи свободным или умри». Это Нью-Гэмпшир. Наш одиннадцатый штат.
«Живи свободным или умри. Но свободны ли мы? Свободна ли я? Всё время убегаем. Прямо как сейчас. И всегда волнуемся, поскольку заранее знаем, что скоро это повторится».
— Добро пожаловать! — говорит мама, заметив, что я шевелю губами, пытаясь прочесть непонятное слово. — «Бьянвеню» это «добро пожаловать» по-французски.
— Похоже, это вырвано из контекста, мам, — отвечаю я, слегка улыбнувшись. Я не хочу показаться воображалой. Наоборот, делаю вид, что смирилась с происходящим, что все нормально — настолько нормально, что мы можем подшучивать друг над другом, как в то счастливое время.
Смотрю на Аллена, умиротворенно лежащего в своей переноске на заднем сидении (а всё благодаря валерьянке, которой я — хотя, может, и чересчур — напоила его, чтобы поберечь его кошачьи нервы).
Мама закатывает глаза:
— Ладно тебе, всезнайка.
Она задумчиво улыбается и бросает быстрый взгляд на дорогу. Можно подумать, на этом бесконечном шоссе что-то изменилось! Но если мама улыбается и сама перенимает у меня эстафету по подкалыванию, значит, она не хочет напоминать мне про наш утренний конфликт. Ведь в нашем последнем побеге виновата исключительно я.
Что ж, по крайней мере сейчас мы смогли избежать очередного витка этого скандала. Пытаюсь расслабить напряжённые плечи. Тем не менее, мне нужно быть осторожной, чтобы самой не спровоцировать новую перепалку. И это при том, что я всего лишь хочу извиниться. Но мои извинения ни к чему, кроме драки, не приведут. А мама всегда учила меня: никогда не возвращайся на место преступления.
По обе стороны дороги растут деревья: липы, маленькие берёзки, сосны, дубы, клёны. Их пышные кроны образуют практически все оттенки зелёного: от самого светлого до самого тёмного. Такой он, мир за пределами нашего коричневого Вольво — зелёный, голубой, всеобъемлющий и невероятно счастливый.
— Малыш, мы не всегда будем так жить... Тебе исполнится восемнадцать, и после этого они уже не смогут тебя забрать. Я уверена. Мы сможем забыть об этой стране. Господи... Семья твоего отца... Они никогда не отпустят тебя. Они ужасно обращаются с женщинами. У женщин там нет никаких прав. Никаких. Они считаются отребьем. Я...
— Я знаю, мам, знаю. Мы уже миллион раз говорили об этом.
Решаю рискнуть и всё-таки извиниться.
— Прости, что не надела свои солнечные очки. Прости, что привлекла внимание этого человека.
Мама смотрит на дорогу и прикрывает рот рукой. Полагаю, чтобы сдержать желание сказать мне что-нибудь. Что-нибудь язвительное. Или ласковое. Точно не знаю.
Она поворачивается ко мне, как бы проверяя, смотрю я на неё или нет. Я смотрю. И вижу её сморщенный лоб.
— Люси, — говорит она мне со серьёзным лицом. — Прости, что мы живём вот так.
Она вздрагивает и вновь возвращается к созерцанию бесконечной дали шоссе. Я заметила, что с тех пор, как у меня начался подростковый период (а начался он несколько месяцев назад), который повлёк за собой изменение лица и тела, мама стала вздрагивать всё чаще и чаще.
Возможно, я преувеличиваю или даже додумываю, но в последнее время мне стало казаться, что моя внешность стала ей неприятна. И поэтому теперь она смотрит на меня всё реже и реже. Хотя, возможно, это и не так.
— Мам, ну правда. Я поняла.
И я действительно поняла. Мой отец — влиятельный человек. У него многовековые связи с королевской семьёй в какой-то стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я загуглила это, а потом с ума сходила).
Мама никогда не говорила мне, какая у отца фамилия, потому что, по её словам, эта фамилия сразу выдаст и его национальность, и страну.
Он из тех мест, где у матерей нет никаких законных прав на своего ребёнка. Однажды он уже пытался похитить меня и скрыться (мне тогда было два года). Но мама разработала план и благодаря своим собственным связям смогла вернуть меня. После этого мы сбежали.
Так началась наша теперешняя жизнь — с новыми именами и местами. Нам приходилось менять штаты как перчатки.
С тех пор, как мне стало необходимо каждый раз переводиться в новую школу, не привлекая лишнего внимания, мы используем одни и те же паспорта с различными официальными именами. И по словам мамы самые первые фальшивые паспорта было очень сложно достать.

10. ActualKonfessorYury

Гретхен. Шенон Кирк



На рассвете я проснулась, увидела что мы на какой-то стоянке на трассе и снова уснула. Через пару часов я проснулась окончательно и пересела на переднее пассажирское сидение.



Часы на приборной панели показывали десять. Ясным до рези в глазах июньским утром мы выезжаем за границу Массачусетса. Нас встречает надпись на большом зелёном знаке - “BIENVENUE”, а ниже девиз штата “ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ”. Наш одиннадцатый штат на пути - Нью-Гемпшир.



“Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Можно ли назвать это свободой? Мы постоянно убегаем, боимся того что это снова повторится.”



- Добро пожаловать, говорит мама, увидев как я читаю надписи шевеля губами.


- “Бьенвеню” это “Добро пожаловать” по французски.



-Ну я как бы из контекста поняла, Мам. Я улыбнулась ей уголком губ. И это была не самодовольная ухмылка. Я пыталась показать, что всё в порядке и я принимаю всё как норму, что всё как обычно и вот мы даже можем беззаботно подтрунивать друг над другом. Я повернулась проверить Аллена в его переноске, где он отдыхал после дозы кошачьей мяты, которой я его слегка перекормила потому, что он плохо переносит путешествия.



Мама закатила глаза.


- По-умничай тут мне. Она улыбается мне задумчивой улыбкой, поглядывая вперед на бесконечную дорогу. Тот факт что она улыбается и реагирует на шутки означает, что она не собирается меня сейчас отчитывать за то, что в очередной раз нам пришлось срываться с места из-за меня. Радуясь, что мы не ссоримся, я даже расслабила плечи. Но нужно быть осторожной, не стоит эту тему мне поднимать, даже если я хочу извиниться. Это приведет только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.





Обочины щедро разукрашены зелёным, по молодым берёзкам, высоким соснам, кучерявым дубам и густым клёнам набросаны все оттенки - от лаймового до тёмно-оливкового. За пределами коричневого Вольво, ярко-синий мир - свеж, весел и звонок.



- Малышка, такая жизнь, она, ну, только до того как тебе исполнится 18. Когда я буду точно знать, что они не смогут забрать тебя. Не смогут отнять и увезти в другую страну. Боже, нет! Семья твоего отца, они никогда бы не отпустили тебя, а как они относятся к женщинам, никаких прав. Никаких. Женщина для них ничто. И я не могу…



-Мам, я знаю. Знаю. Мы говорили об этом, кажется, тысячу раз уже.


Я решилась всё же попробовать извиниться, - Прости пожалуйста, что не взяла тогда свои тёмные очки, прости, что заговорила с тем мужиком.





Она смотрит прямо перед собой, на дорогу, подносит руку ко рту, закусывает губу, наверное, чтобы сдержать слова, едкие ли, добрые ли? Я не знаю. Она морщит лоб, когда бросает на меня очередной взгляд, чтобы проверить смотрю ли я на неё. Я смотрю. У неё очень серьезное выражения лица.


- Люси, прости меня за такую жизнь.


Она вздрагивает и переносит взгляд обратно на дорогу. Я заметила, с тех пор как у меня начали идти месячные, а мое тело и я сама начала меняться всё больше и больше, она стала так вздрагивать всё чаще и чаще. Иногда мне кажется, что теперь она видит что-то такое в моей внешности, что ранит её, и она старается смотреть на меня всё реже и реже. Возможно я ошибаюсь.





- Мам, я всё понимаю.

И я не вру, я правда понимаю. Мой отец - влиятельный человек, у которого какие-то связи с монархической верхушкой, уходящие в глубь веков, в какой-то стране. (Мама не говорит в какой, чтобы я не гуглила и не переживала по этому поводу). Она не называет и его фамилию, так как по её словам, тогда можно будет сразу понять откуда он, и какой он национальности. Она говорит, он из такого места, где матери вообще не имеют прав на своих детей. Он однажды уже пытался выкрасть меня, но у мамы был план, и собственные связи. Мне было два года, когда ей удалось забрать меня обратно и с тех пор мы в бегах. Новая жизнь, новые имена, и каждый раз новый штат. Мы всегда использовали одни и те же документы, но меняли наши полные имена на похожие, чтобы мне легче было переводится из школы в школу. Кроме того, мама говорит, что даже первые поддельные документы было очень сложно достать.

11. Adara

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

Тонкая полоска рассвета. Я просыпаюсь лишь на секунду, чтобы отметить, что мы на одной из парковок недалеко от шоссе, и снова закрываю глаза. Спустя пару часов высыпаюсь уже окончательно и перебираюсь на переднее сидение нашего «Вольво».

Стрелки автомобильных часов показывают десять утра. В это ярко-синее утро начала июня мы покидаем Массачусетс. На границе нас встречает большой зелёный знак со словом BIENVENUE и фразой: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ» – девизом штата. Нью Хемпшир – наш одиннадцатый штат по счёту.

«Живи свободным или умри». Свободны ли мы? А я – свободна? Сбегать вот так сломя голову всякий раз. Жить в вечном страхе, что скоро всё повторится.

– Добро пожаловать, – подсказывает мама, заметив, что я беззвучно шевелю губами. – «Bienvenue» по-французски – «добро пожаловать».

– И так понятно из контекста, мам, – ухмыляюсь ей уголком рта. Нет, я не пытаюсь быть самодовольной. Просто хочу показать: я с радостью готова согласиться, что всё в порядке, жизнь идёт своим чередом, как обычно – настолько, что мы можем неплохо провести время, поддразнивая друг друга и перекидываясь шуточками. Поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена, который нежится в клетке. Перед поездкой я щедро угостила его кошачьей мятой, чтобы утихомирить в машине.

Мама закатывает глаза:

– Как скажешь, задавака!

Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрые взгляды на дорогу, пока мы мчимся вперёд по нескончаемому шоссе. Её улыбка и шутливый тон означают, что этим утром она не будет поднимать вопрос о том, что это я виновата в нашем последнем побеге. Я рада, что ссора миновала, и облегчённо расслабляю плечи. Но всё равно должна быть настороже, чтобы случайно не затронуть опасную тему, даже если на самом деле хочу извиниться. Все мои извинения приведут лишь к новой ужасной ссоре. Она сама меня этому научила: кто старое помянет, тому глаз вон!

Обочины утопают в пышной листве всех возможных оттенков – от ярко-салатового до густо-зелёного – здесь есть тонкая берёзовая поросль и высокие сосны, раскидистые дубы и мощные клёны. Мир за пределами «Вольво» до краёв наполнен зеленью, синевой и счастьем.

– Детка, такая жизнь… лишь до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Хорошо? Пока я не буду уверена, что они не заберут тебя снова. Жить в другой стране, далеко от меня... Не дай Бог этому случиться! Семья твоего отца никогда не даст тебе уйти, их женщины бесправны. Даже хуже. Женщины – мусор! Я не могу им позволить…

– Мам, я знаю, знаю. Мы обсуждали это уже миллион раз! – я всё же решаюсь сказать: – Извини, что не надела солнечные очки. Извини, что тот тип меня заметил.

Она упрямо вглядывается в дорогу перед собой, подносит руку к закушенным губам словно в попытке сдержать рвущиеся наружу слова – язвительные или любящие, я не знаю. Её лоб сходится складками, когда она скользит по мне взглядом, проверяя, смотрю я или нет. Я смотрю. Её лицо делается мрачным.

– Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь.

Она морщится и вскоре снова уже смотрит на дорогу. Я заметила, с тех пор как несколько месяцев назад начался мой первый цикл, лицо и тело у меня меняются всё сильнее, а мама морщится всё больше. Может быть, я это выдумала, но в последнее время меня не покидает мысль, что мой внешний вид причиняет ей боль, поэтому она все меньше и меньше на меня смотрит. По крайней мере, так мне кажется.

– Мам, правда. Я поняла.

На самом деле поняла. Мой отец – влиятельный человек с налаженными веками связями с королевской семьей в другой стране (мама не скажет, в какой, потому что не хочет, чтоб я искала в интернете и пугалась). Она не говорит его фамилию, потому что фамилия, по её словам, моментально укажет и его страну, и его конкретную национальность. Он из такого места, где, по маминым словам, женщины не имеют никаких законных прав забирать своих детей. Однажды он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план и собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. С тех пор у нас эта жизнь с новыми именами, каждый раз в новом штате. Мы всегда пользуемся одними и теми же документами и вариациями наших официальных имён, так как у меня должна быть возможность в любое время легально перейти в новую школу. Да и что скрывать, мама говорит, что даже в первый раз достать поддельные документы было очень непросто.

 

12. Aleksa

На рассвете я на секунду открываю глаза и вижу, что мы остановились на какой-то парковке передохнуть. Снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее сиденье.

Часы на приборной панели «вольво» показывают десять утра. Прекрасным июньским утром мы покидаем Массачусетс. Нашим одиннадцатым штатом стал Нью-Гэмпшир, который приветствует нас большим зеленым плакатом со словом BIENVENUE и девизом ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ.

Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Мы все время в бегах, а если где и задерживаемся ненадолго, то я не перестаю беспокоиться о том, когда мы снова пустимся в путь.

- Добро пожаловать, - объясняет мама, заметив, что я одними губами произношу незнакомое слово, - bienvenue - это добро пожаловать по-французски.

- Мам, я вроде и так догадалась по смыслу, - отвечаю я и чуть улыбаюсь.

Я не задаюсь. Я стараюсь показать, что принимаю ситуацию и готова согласиться, что все нормально и обычно, как всегда, настолько, что мы можем добродушно подкалывать друг друга, как мы это делаем в счастливые моменты. Я поворачиваюсь проверить, как дела у Аллена. Он прохлаждается в своей клетке, лежа на кошачьей мяте, которой я его запичкала для успокоения нервов в дороге.

Мама закатывает глаза.

- Как скажешь, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, не забывая посматривать вперед на бесконечную дорогу. Ее улыбка и поддразнивание означают, что сегодня утром она не поднимет вопрос о том, что на этот раз нам пришлось сниматься с места по моей вине. Мне становится легче оттого, что мы сейчас не ругаемся, мои плечи расслабляются. Но я должна вести себя осторожно и не затронуть эту тему сама, даже если я и хочу попросить прощения. Мои извинения только спровоцируют ссору. Мама научила меня никогда не возвращаться на место преступления.

Дорога утопает в разнообразной зелени всех оттенков, от желто-зеленого до темно-зеленого. Здесь растут молодые березки, высокие сосны, кудрявые дубы и массивные клены. Мир за пределами коричневого «вольво» зеленый и голубой, счастливый и совершенный.

- Малышка, такая жизнь... только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду знать наверняка, что они не смогут снова забрать тебя и увезти в чужую страну. Боже мой, только не это. Семья твоего отца никогда тебя не отпустит, а женщины у них совершенно бесправны. Женщины там просто мусор. Я не могу...

- Мам, я знаю, знаю. Мы уже тысячу раз об этом говорили. - Я решаю воспользоваться шансом. - Прости пожалуйста, что я не надела солнечные очки. Извини, что я привлекла внимание того мужчины.

Она не отрывает глаз от дороги, втягивает губы и подносит руку ко рту, видимо для того, чтобы остановить себя и не произнести что-то язвительное или полное любви, я не уверена, что именно. Она морщит лоб и бросает на меня взгляд, чтобы убедиться, что я на нее смотрю. Я не отрываю от нее глаз. Ее лицо становится очень серьезным.

- Люси, извини меня за такую жизнь. - Она морщится и опять переводит глаза на дорогу.

Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев тому назад у меня начались женские дела и мое тело и лицо стали все больше меняться, она все чаще морщится. Иногда, хотя возможно мне это только кажется, но в последнее время похоже, что ей просто больно на меня смотреть, так что она делает это все реже и реже. Или мне это только чудится.

- Мам, действительно, я понимаю.

Потому что это правда, я понимаю. Мой отец - очень влиятельный человек из семьи, которая имеет вековые связи с королевской династией в какой-то другой стране. (Мама не говорит мне название этой страны, потому что не хочет, чтобы я прочитала о ней в интернете и распсиховалась.) Она отказывается назвать мне его фамилию, объясняя это тем, что тогда я быстро узнаю его страну, его необычную национальную принадлежность. По ее словам, он родом оттуда, где матери не имеют законного права забрать своих собственных детей. Однажды давно он уже пытался сбежать со мной, но у мамы имелся план и свои собственные связи. Мне было два года, когда она в свою очередь украла меня, и мы пустились в бега. Теперь мы живем под новыми именами и то и дело переезжаем из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же фальшивые документы и разные варианты записанных в них имен, поскольку мне надо без затруднений переходить в новые школы и, по правде говоря, мама признается, что в первый раз их оказалось совсем нелегко достать.

13. Alena Smeshnay

Гретхен. Триллер Шеннон Кёрк

Раннее утро. Я открываю глаза всего на секунду: мы на парковке придорожного кафе – и снова проваливаюсь в сон. Спустя два часа я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сидение.

Стрелки часов на панели «Вольво» показывают 10 утра. Безоблачным июньским утром мы выезжаем за границу штата Массачусетс. Зеленый знак гласит: BIENVENUE. А под ним девиз: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Быть всё время в бегах. Постоянно беспокоиться о том, когда всё начнется по новой.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я шевелю губами. — Bienvenue – это «добро пожаловать» по-французски.

— Ну, я как бы догадалась, мам, — говорю я и одариваю ее своей фирменной усмешкой. Я не выпендриваюсь, просто стараюсь показать: я добровольно соглашаюсь с тем, что всё это до того нормально и буднично, что мы можем просто веселиться, безобидно подначивая друг друга. Я оборачиваюсь проверить Аллена. Он лежит расслабленный в переноске. Я накачала его валерианой, чтобы он спокойно перенес поездку в машине.

Мама закатывает глаза.
— Как скажешь, зазнайка, — она смотрит на меня со всепонимающей улыбкой, не забывая поглядывать на убегающее вдаль бесконечное шоссе. Она улыбается и подначивает меня, а значит, не собирается обсуждать то, что в этот раз мы убегаем по моей вине. По крайней мере, этим утром. Какое облегчение, что мы не ругаемся сейчас, и я могу расслабиться. И все же мне нужно быть осторожной и не поднимать тему самой, пусть даже и хочется попросить прощения. Но мы только поругаемся из-за этого. Мама учила никогда не возвращаться на место преступления.

По обеим сторонам дороги все утопает в зелени деревьев всевозможных сочных оттенков: от цвета лайма до темно-зеленого, который бывает только в чаще леса. Молодые березки, высокие сосны, пышные дубы и толстые клены. Мир по ту сторону «Вольво» такой зеленый и радостный, голубой и умиротворенный.

— Детка, эта жизнь… только до твоего 18-летия, ладно? Когда я буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя подальше от меня, в другую страну. Господи, нет. Семья твоего отца… Они никогда не позволят тебе уйти. А как они обращаются с женщинами. Они абсолютно бесправны, словно мусор. Я не могу…

— Мам, да знаю, знаю я. Мы говорили об этом миллион раз, буквально, — я решаю воспользоваться моментом. — Прости, что не надела темные очки и обратилась к тому мужчине.

Она неотрывно смотрит перед собой на дорогу и подносит руку к плотно сжатым губам, наверно, чтобы не дать словам вырваться наружу. Вот только не уверена, каким именно: нежностям или сарказму. На лбу морщинка превращается в гармошку, пока она мгновение смотрит на меня искоса, проверяя, сожалею ли я о прошлом. И так оно и есть.

Мама принимает серьезный вид.

— Люси, мне очень жаль, что нам приходится так жить, — она слегка вздрагивает и опять устремляет свой взгляд на дорогу. Я заметила, что она вздрагивает все чаще с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и мое тело и лицо стали меняться все сильнее и сильнее. Иногда, а может я себе всё надумала, ей просто больно смотреть на меня. Поэтому она делает это все реже, или так просто кажется.

— Мам, я понимаю. Правда. — И так и есть. Я понимаю. Мой отец – влиятельный человек, чьи предки веками были тесно связаны со знатью в какой-то другой стране. Мама не говорит мне, в какой именно, чтобы я не стала гуглить и не перепугалась до смерти. Она не называет его фамилию, потому что по ней я сразу узнаю откуда он и какой именно национальности. Она говорит, что он из страны, где у матерей нет никаких юридических прав на детей. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы был план, собственные связи. Мне было два, когда она выкрала меня обратно и мы убежали. Я помню только эту жизнь: два новых имени и постоянные переезды из штата в штат. Мы всегда пользуемся одним видом документов для удостоверения личности и теми же вариантами имен на них, чтобы я могла без проволочек переходить из школы в школу. Как признается мама, первые фальшивые документы и так было крайне трудно достать.

14. Alex Freeman

Я на мгновение просыпаюсь, вижу, что мы на какой-то придорожной автостоянке. Светает. Снова проваливаюсь в сон. Пару часов спустя уже просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь вперёд, на пассажирское сиденье.

Стрелки часов на приборной панели «Вольво» показывают 10 утра. Ослепительно-голубое раннее июньское утро, мы выезжаем из Массачусетса, и нас приветствует большой зеленый билборд, на котором написано «BIENVENUE», а ниже девиз штата – «УМРИ, НО БУДЬ СВОБОДЕН». Нью-Хэмпшир. Это уже наш одиннадцатый штат.

Умри, но будь свободен. Что значит свободен? Вот я свободна? Мы с мамой свободны? Все время убегая и прячась, как сейчас? В постоянной тревоге, что в любой момент опять придется переезжать и начинать всё заново.

– Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами. – «Bienvenue» – это «добро пожаловать» по-французски.

– Ну мам, это и ежу понятно, – я улыбаюсь ей уголком рта. Это не троллинг и даже не стёб, просто я стараюсь показать, что всё нормально; всё, как обычно, – настолько, что, мы можем, как в счастливые времена, по-доброму подшучивать друг над другом. Обернувшись, проверяю, как там Аллен в своей переноске. Он всё ещё не отошёл от кошачьей мяты, которой я, как обычно, накормила его перед дальней дорогой, но, похоже, слегка перестаралась.

– Скажите пожалуйста! – мама театрально закатывает глаза. – Вижу, ёжик совсем проснулся, – она подмигивает мне, улыбаясь, не забывая поглядывать вперёд, на дорогу. Раз мама улыбается и шутит в ответ, значит, можно расслабиться, новых нотаций по поводу того, что последний побег «на моей совести», пока не предвидится. Я откидываюсь на спинку сиденья. Перемирие – это всегда хорошо, но всё-таки следует быть осторожной, не нужно самой заговаривать об этом, даже если очень хочется. Стоит только начать извиняться, снова последуют упрёки, в конце концов опять поссоримся. Одна из маминых заповедей: никогда не возвращайся на место преступления.

По обеим сторонам дороги настоящее буйство зелени. Всевозможных, невероятных оттенков, от лайма до цвета глубокой лесной чащи. Молодые берёзки, пышные клёны, дубы с густыми кронами, высоченные сосны. Слева и справа от нашего серого «Вольво» мир зелен и счастлив, впереди – он голубой и бескрайний, назад я не смотрю.

– Малыш, такая жизнь… это только пока тебе не исполнится восемнадцать, обещаю. Тогда я точно буду знать, что они не смогут забрать тебя. Та другая страна... это просто невозможно. Нет, нет, только не это. Семья твоего отца…они никогда не отпустят тебя. Там так относятся к женщинам, они вообще лишены каких-либо прав. Женщины для них – существа второго сорта. Я не допущу…

– Мам, мам, я знаю. Мы уже сто раз говорили об этом, – я решила воспользоваться моментом: – Прости, что я не надела эти чертовы очки. Что заговорила с этим незнакомцем в парке.

Мама сидит прямо, отрешённо глядя вперед, на шоссе. Я вижу, как у неё дрогнули губы, но она тут же зажимает их ладонью. Наверное, затем, чтобы удержать слова – обидные или ласковые, уж не знаю. Наморщив лоб, искоса смотрит на меня испытующим взглядом, пытаясь понять, действительно ли я переживаю. На лице её сейчас ни тени улыбки. А я и вправду переживаю.

– Люси, это ты прости меня. За такую жизнь... – она снова морщится и переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня начались эти женские дела, и моя фигура и моё лицо стали всё больше и больше меняться, и мама стала морщиться всё больше и больше, а смотреть на меня – всё меньше и меньше. В последнее время у меня такое чувство, что эта новая Люси её раздражает. Или мне так кажется.

– Я все понимаю, мам, честное слово, – я действительно все понимаю. Мой отец из влиятельного рода, у которого вековые связи с королевской семьей в какой-то стране (мама скрывает в какой, потому что не хочет, чтобы я гуглила и падала в обморок). Она не называет его имя и фамилию, по фамилии можно определить национальность, а по ней – конкретную страну. У него, как говорит мама, «титульная» национальность. А ещё она говорит, что в этом государстве у матерей нет законных прав вернуть собственных детей. Отец уже однажды пытался увезти меня, но у мамы был план на такой случай, и свои собственные связи. Мне тогда было всего два года. Она выкрала меня обратно, и мы убежали. Вот с тех пор так и живём, меняя штаты, школы, имена. Теперь у нас по два новых имени. Мы используем одни и те же документы, поочерёдно. Снижая риски при переездах, как говорит мама. Достать фальшивые документы не так-то просто, с первыми вообще были большие проблемы.

15. AliceMoon

Ранний рассвет. На секунду открываю глаза и вижу, что мы остановились на какой-то парковке. Засыпаю вновь. Через пару часов окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее сиденье.

Часы на приборной панели показывают десять. Погожим июньским утром мы покинули Массачусетс. Нас встретило ярко-голубое небо и огромный зеленый щит. «Bienvenue. Свобода или смерть», — гласил он. Нью-Гэмпшир. Одиннадцатый штат на нашем пути.

Свобода или смерть. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время в бегах. Все время в ожидании перемен.

Мама заметила, что я проговариваю надпись вслух.

— Добро пожаловать. «Bienvenue» с французского означает «добро пожаловать».
— Легко догадаться, мам, — отвечаю я и слегка улыбаюсь.

Я не умничаю. Просто даю понять, что все идет своим чередом. Ничего необычного. Нам с мамой весело, и поэтому мы слегка подтруниваем друг над другом. Оборачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен. Кот мирно дремлет в переноске. Я специально дала ему побольше корма, чтобы он легче перенес путешествие.

Мама закатывает глаза.

— Ну и ладно, всезнайка, — парирует она, задумчиво улыбаясь.

При этом ее взгляд все время возвращается к бескрайнему шоссе. Хорошо, что она улыбается и подтрунивает. Значит, никаких обвинений в нашем скором отъезде я этим утром не услышу. На душе становится легко. Однако нужно быть начеку. Лишние слова могут вызвать новую вспышку гнева. Даже извиняться, пока, не стоит. Мама научила меня не сожалеть о содеянном.

Вдоль дороги растут молодые березки, высокие сосны, раскидистые дубы и мощные клены. Их листва передает все оттенки зеленого – от нежно-салатового до насыщенно-малахитового. Из окна коричневой машины мир кажется таким счастливым и цветным.

— Ты ведь потерпишь, малыш? Всего лишь до совершеннолетия. Потом они не смогут отнять тебя у меня. Боже, о чем я мечтаю… Семья твоего отца никогда не оставит нас в покое. А как ужасно они относятся к женщинам. Мы для них ничто.

— Я понимаю, мамочка, понимаю. Мы это тысячу раз обсуждали.

И тут я решаюсь.

— Прости меня, мама. Прости за то, что не надела очки. И за того мужика тоже прости.

Мама не отрывает взгляд от дороги. Подносит руку к губам, слегка прикусывает кончики пальцев. Кажется, хочет что-то сказать, но сдерживается. Простит ли она меня или вновь набросится с обвинениями? Не знаю. Мама поворачивается ко мне. Лицо серьезное, лоб нахмурен. Я отвечаю на ее взгляд.

— Мне жаль, что все так сложилось, Люси.

Он морщится и отворачивается. Несколько месяцев назад у меня пришли месячные. С тех пор мои тело и лицо меняются с каждым днем, а мама все чаще хмурится и отводит взгляд. Кажется, я вызываю у нее отторжение. Не знаю. Возможно, я преувеличиваю.

— Я тебя прекрасно понимаю, мама. Поверь мне.

Я не кривлю душой. Мне и правда, все ясно. Мой отец принадлежит к старинному и могущественному роду. Живет где-то за границей. Мама скрывает название страны, чтобы я лишний раз не волновалась и не пыталась разыскать информацию в интернете. Его фамилию она тоже не разглашает, иначе я быстро догадаюсь о его национальности. На Родине отца женщинам по закону не разрешается самим растить детей после развода. Семья отца уже пыталась спрятать меня. Однако у мамы был план и полезные связи. Едва мне исполнилось два года, она меня выкрала. С тех пор мы постоянно в бегах. Поддельные документы у нас тоже имеются. Два комплекта. Если мне нужно сменить школу, мы используем один из них. Мама вспоминала, что раздобыть первые фальшивки было неимоверно трудно.

16. Analgin

Проснувшись в рассветных сумерках, я поняла, что мы остановились на парковке для отдыха. Вновь проваливаюсь в сон и окончательно прихожу в себя только пару часов спустя, перебираюсь на переднее сиденье.

На часах старого «Вольво» – десять утра. Начало июня, ярко-голубое утро, и мы выезжаем из штата Массачусетс навстречу зеленому знаку с надписью «BIENVENUE. ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нашим одиннадцатым штатом становится Нью-Хэмпшир.

Живи свободным или умри? А разве мы свободны? Разве я свободна? Вечно в бегах, или в тревожном ожидании, когда паттерн снова сработает.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, что я смотрю на знак. – «Bienvenue» по-французски значит «добро пожаловать».

– Это очевидно из контекста, – я криво улыбаюсь, изо всех сил демонстрируя свою лояльность. Да, я не сержусь, я все понимаю, все нормально, все как обычно, как в старые добрые времена. Оборачиваюсь проверить Алена. Кот сидит в своей клетке как будто под кайфом. Кажется, пытаясь его успокоить, я немного перестаралась с кошачьей мятой.

– Совсем забыла, что ты у нас очень умная, – говорит мама и закатывает глаза. Она за рулем и улыбается, не отрывая внимания от дороги. Она шутит. Может быть, это значит, что утренняя нотация отменяется, ведь это по моей вине мы снова отправились в путь. Немного расслабляюсь, но надо быть осторожной, потому что даже мои извинения могут привести к конфликту. «Никогда не возвращайся на место преступления», – этот мамин урок я уже усвоила очень хорошо.

Растительность вдоль дороги изобилует всеми цветами зеленого: от светлого лайма до глубоких темных оттенков густого леса. Здесь и молодые березки, и высокие сосны, разлапистые дубы и роскошные клены. Мир за бортом нашего бурого «Вольво» свеж, пьян, счастлив и полон жизни.

– Детка, все это только до твоего восемнадцатилетия… Тогда я буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя, далеко от меня, в другую страну – боже, только не это… Семья твоего отца… они никогда не позволили бы тебе уехать. Они чудовищно относятся к женщинам, женщины у них бесправны, просто отработанный материал. И я не могу…

– Мама, да я знаю, знаю. Мы проходили это уже миллион раз. Прости, что не надела темные очки и привлекла внимание того мужчины.

Я пытаюсь извиниться, но мама смотрит на дорогу. Она закусила губу, поднесла ко рту руку, как будто пытается удержаться от ответа, спрятать свои слова, не знаю, добрые или злые. Она морщит лоб и, убедившись, что я смотрю на нее, говорит очень серьезно:

– Люси, мне очень жаль, что мы живем таким образом.

Глядя на меня, ее передергивает, словно от отвращения; мама отворачивается – снова внимание на дорогу. Несколько месяцев назад у меня начались месячные, тело и лицо стали меняться, взрослеть, и с тех пор я заметила, что моя новая внешность маму как будто ранит. По крайней мере, так кажется иногда… А может, я все придумала? Но вот, буквально недавно она вздрогнула, только взглянув на меня. Поэтому она и старается не смотреть, делает это все реже и реже. Или это просто мои фантазии?

– Мам, ну, правда, я все знаю. Мой отец – влиятельный человек, потомок древнего королевского рода из другой страны (название страны мама не говорит специально, чтобы я не искала в гугле и не навредила, в итоге, самой себе). А еще она скрывает отцовскую фамилию, потому что тогда я сразу пойму, откуда он и какой национальности. Мама говорит, что в его стране матери не имеют законных прав на своих собственных детей. И один раз отцу уже удалось забрать меня, я была совсем маленькая. Но мама тогда справилась, ей помогли. Она выкрала меня, и мы убежали. Мне было всего два года. С тех самых пор мы живем, меняя имена и штаты. Сохраняем только ID-номер в документах, чтобы я без проблем могла переходить из школы в школу. Мама говорит, что труднее всего было достать первые фальшивые ID.

17. Aniri

«Гретхен: триллер» Шеннон Керк

Ранее утро. Просыпаюсь на секунду и вижу, что мы на стоянке в какой-то зоне отдыха у хайвея. Снова проваливаюсь в сон. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перемещаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов «Вольво» показывают десять утра. Ярко-голубым июньским утром мы покидаем Массачусетс, и нас приветствует большая зеленая табличка со словом «BIENVENUE» и девизом – «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Хэмпшир.

«Свобода или смерть». Свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно в бегах. Постоянная тревога, когда же всё закрутится снова.

«“Добро пожаловать”, – говорит мама, заметив, что я артикулирую слова. – «Bienvenue» – это «добро пожаловать» по-французски».

«Мам, а я вроде как догадалась по контексту», – замечаю я c легкой усмешкой. Нет, это не надменность. Я пытаюсь дать понять, что принимаю ситуацию такой, какая она есть, и готова согласиться с тем, что всё происходящее, – это нормально и обыденно, в порядке вещей. До такой степени нормально, что мы можем добродушно подтрунивать друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в своей перевозке. Он мирно спит под действием кошачьей мяты, которую я ему щедро скормила для успокоения нервов на время поездки.

Мама закатывает глаза. «Ладно, всезнайка». Она мне задумчиво улыбается, не выпуская из поля зрения дорогу и продолжая двигаться вперед по бесконечному хайвею. Раз она улыбается и подыгрывает шутке, то этим утром не придется слушать нотацию о моей вине в очередном побеге. Чувствуя облегчение от того, что мы пока не спорим, я перестаю напрягать плечи. Но нельзя терять бдительность: я не могу поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения лишь приведут к ожесточенному спору. Мамин урок: никогда возвращайся на место преступления.

По обеим сторонам дороги буйствует зелень всех оттенков – от лаймового до насыщенного темно-зеленого: березы, высокие сосны, густолистые дубы и огромные клены. Мир за бортом коричневой «Вольво» преисполнен зелени и радости, голубизны и жизнелюбия.

«Малышка, такая жизнь… это лишь до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Тогда я точно смогу быть уверена, что они не заберут тебя снова. В чужую страну, далеко от меня. Боже мой, только не это. Семья твоего отца никогда тебя не отпустит. А как они обращаются с женщинами? У них нет никаких прав. Абсолютно. Женщины – это мусор. Я не могу…».

«Мам, я знаю. Я знаю. Мы говорили об этом буквально миллион раз». Я решила рискнуть. «Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что привлекла внимание того типа».

Она пристально смотрит вперед, на дорогу, подбирает губы и подносит к ним руку, будто пытаясь удержать свои слава – уж не знаю, едкие или ласковые. На лбу образуются морщинки, когда она искоса снова поглядывает на меня, проверяя, смотрю ли я на нее, и я действительно смотрю. Она делает серьезное лицо. «Люси, прости меня за такую жизнь». Она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как какое-то время назад у меня начались месячные, а мое лицо и тело принялись меняться всё больше и больше, она стала чаще морщиться. Возможно, мне это лишь кажется, но в последнее время похоже, что иногда мой облик причиняет ей боль, поэтому она избегает смотреть на меня. Или создается такое впечатление.

«Мама, не нужно об этом. Я всё понимаю». Потому что это так, я действительно всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями в королевской семье в другой стране (мама не говорит, в какой, потому что не хочет, чтобы я копалась в «Гугле» и психовала). Она не называет его фамилию, считая, что эта фамилия быстро укажет на то, из какой он страны, и на его очень специфическую национальность. Он из некоего места, в котором, говорит она, у матерей нет никакого юридического права на своих малышей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и имелись свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и мы пустились в бега. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянной сменой штатов. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и варианты официальных имен, указанных в этих удостоверениях, поскольку мне необходимо без проблем переводиться из школы в школу и, откровенно говоря, по словам мамы, эти первые поддельные удостоверения было довольно сложно достать.

18. Anouk

«Гретхен»: триллер Шеннон Керк

Рассвет. Проснувшись на какую-то долю секунду, я успела заметить, что мы находимся на другой парковке. Впрочем, глаза у меня всё ещё слипались, и я тут же провалилась в сон. С того времени прошло несколько часов, так что теперь я в самом деле выспалась, и при первой возможности перебралась на переднее сидение.

Аналоговые часы возле датчика скорости показали 10 часов утра. На въезде в Массачусетс в утреннем голубом небе маячил зеленый знак с пожеланием благополучного прибытия на место и девизом «Живи свободно или умри». Нью-Хэмпшир был уже одиннадцатым нашим штатом.

Живи свободно или умри... Свободны ли мы? Свободна ли я? Бежим куда-то всё время. Снова и снова беспокоимся, если, что-то в очередной раз идёт не так.

— Добро пожаловать! — Произнёс голос матери. Она заметила, что я пытаюсь повторить незнакомое слово с вывески и решила пояснить. — «Bienvenue» по-французски «добро пожаловать».

— Спасибо, мам. Без тебя я бы не догадалась. — Не удержалась я от замечания и улыбнулась краешком рта. Не то чтобы я была довольна собой, — просто хотела показать, что не имею ничего против, и согласна с тем, что всё идёт своим чередом. Если мы продолжим в том же духе, нас ждут счастливые времена. Если что, это был сарказм. Я обернулась: нужно было проверить, что там Ален, он совсем замёрз в клетке с кошачьей мятой. Кажется, я перекормила его перед поездкой — надеялась, успокоить нервы.

Мама закатила глаза: «Как скажешь, всезнайка» — говоря это, она наградила меня задумчивым взглядом, то и дело она бросала быстрые взгляды вперёд в сторону бесконечной многополосной дороги. Тот факт, что она примирилась с моими шуточками, мог значить только одно — по крайней мере сегодня утром она не собирается распекать меня и не станет винить за то, что стало причиной последнего переезда. Я расслабилась — брейк, драки не будет. Впрочем, я должна быть осторожнее и не подымать эту тему первой. Не приведи господь меня извиняться. Если мои извинения к чему-то и приведут, то только к ссоре. Этот урок, преподанный мне матерью, я усвоила хорошо – никогда не следует возвращаться на место происшествия

Обочина дороги находилась в тени и вся была усажена разного рода зеленью, начиная от лайма, и кончая теми деревьями, которые можно было встретить разве что в лесу, — здесь были молодые берёзы, высокие сосны, дубы с резными листьями и толстые клёны. Мир за пределами коричневого «Вольво» был зелёным, и одновременно с тем голубым как мечта. Счастливый, полноценный мир.

— Малыш, это жизнь…ты поживешь со мной, пока тебе не стукнет восемнадцать. Порядок? Как ещё я могу быть уверена, что они не отнимут тебя снова. Не увезут в другую страну, подальше от меня. Боже, нет. Семья твоего отца не оставит нас в покое, а ты видела как они обращаются с женщинами, они не имеют права поступать так. Никакого права. Такое чувство, что женщина – это мусор. Я не могу…

— Знаю-знаю, мам, только не начинай. Мы уже говорили об этом и не один раз. Я зря рисковала. Прости, что не надела солнечные очки. Мне очень жаль, что я привлекла к себе внимание.

Мать уставилась на дорогу. Прикусив губу, она поднесла к ней руку. Полагаю, она провернула этот трюк, чтобы её не услышали — то ли ударилась в казуистику, то ли призналась в любви. На сей счёт я не уверена. Когда она ещё раз взглянула на меня, на её лбу, в обычное время не имевшем ни единой морщинки, появилась гармошка – судя по всему, она хотела убедиться, что я отвернулась и смотрю назад — я и смотрела. Лицо её стало серьёзным.

— Люси, мне жаль, что мы вынуждены жить так. — Говоря это, она поморщилась и перевела взгляд на дорогу. Я заметила за ней эту привычку несколько месяцев назад, у меня как раз начался переходный возраст. Моё тело и лицо менялось, и чем весомее были изменения, тем старательнее она за мной приглядывала. Иногда, возможно это была просто игра моего больного воображения, у меня возникало такое чувство, что она проводит параллели между нами и ищет во мне свои черты, Впрочем, в последнее время мать старалась смотреть на меня как можно реже. Или мне это только казалось?

— Мам, я, правда, всё поняла. — Я уже давно поняла, что всё, что она рассказала, является правдой. Мой отец влиятельный человек: у него имеются связи, род его очень древний и восходит к правящей династии в какой-то другой стране (в какой именно мать предпочла не уточнять — боится что «загуглю», с ума сходит, если меня дома нет). Фамилию она тоже называть не хочет, так как в своей стране он почти знаменитость. Он живёт в специфическом месте, мать говорит, что в этой стране у женщин нет никаких шансов оставить при себе ребёнка. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но не у одного его — у мамы тоже был план и связи. Мне было два годика, когда ей удалось меня выкрасть. Вот и живём теперь под чужим именем, постоянно меняем один штат на другой. С тех пор как я пошла в школу, мы используем сходные идентификаторы и задействуем различные варианты формальных имён для каждого из них. Мать говорит, что получить первый было достаточно сложно.

19. ant

Только-только рассвело. Я просыпаюсь на секунду - посмотреть: мы уже на стоянке или просто остановились на пару минут; снова засыпаю. Через несколько часов просыпаюсь уже окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.
Часы на приборной доске далеко не нового "Вольво" показывают десять. Ясным июльским утром мы пересекаем границу Массачусетса и въезжаем в Нью-Гэмпшир. Это уже наш одиннадцатый штат. На большом зеленом указателе написано BIENVENUE, чуть ниже - девиз «Живи свободным или умри».
...свободным или умри... А мы? Мы свободны? Я свободна? Все время в бегах, в дороге. В страхе, что все что было, может повториться снова.
- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами читая надпись, - “bienvenue” добро пожаловать по-французски.
- Да я уж сообразила, мам, - я улыбаюсь уголком рта. Я не хочу казаться высокомерной, хочу, чтобы она видела: я всё понимаю, происходящее для меня - в порядке вещей, настолько в порядке вещей, что мы можем себе позволить перебрасываться шутками. Я поворачиваюсь к Аллену - кот дрыхнет в перевозке. Я так хотела успокоить его вчера, что, похоже, переборщила с котовником.
- Умна не по годам, - хмыкает мама. Она на мгновение отвлекается от бесконечного шоссе и бросает на меня насмешливый взгляд. Раз смеется и подтрунивает, значит, хотя бы сегодня не станет напоминать, что этот переезд - на моей совести. Сегодня, похоже, ссориться не будем. Я успокаиваюсь и перестаю сутулиться. Сейчас, несмотря на то, что мне очень хочется попросить прощения, ни в коем случае нельзя затрагивать больную тему. Иначе, мы обязательно поругаемся. Мама сама учила меня не возвращаться на место преступления.
Вдоль дороги мелькают молодые березки, высокие сосны, тенистые дубы и клёны. Мы сидим в этом коричневом "Вольво", а вокруг мир сияет всеми оттенками зелёного и голубого, и кипит полная и счастливая жизнь.
- Детка, это всё... только пока тебе не исполнится восемнадцать. Тогда я буду уверена, что они, родственники твоего отца, не заберут тебя, не отнимут и не увезут в свою страну. А знаешь, как там относятся к женщинам? Как к пустому месту! У женщин там вообще нет прав. Никаких. Ну не могу я....
- Знаю, мам. Знаю. Мы тысячи раз про это говорили, - я всё-же принимаюсь извиниться, - Прости, что не надела тёмные очки, прости, что разговорилась с тем мужчиной.
Она всматривается в дорогу. Подносит руку ко рту и закусывает губу, наверное, чтобы не дать сорваться каким-то словам. Словам любви или упрёкам? Не знаю. Мама сильно морщит лоб, когда искоса смотрит на меня. Она хочет проверить, оглядываюсь ли я. Да, я оглядываюсь.
- Люси, прости, что мы вынуждены так жить.
Она хмурится и снова возвращается взглядом к дороге. Я заметила, что с тех пор, как у меня появились месячные и я стала так сильно меняться внешне, мама все чаще хмурится, глядя на меня. Мне даже начало казаться, что ей неприятно смотреть на меня. Вот она и старается не смотреть. Хотя, может мне просто кажется.
- Мама, правда, я понимаю!
Я на самом деле всё понимаю. Мой отец - могущественный человек. У него давние связи на уровне королевской семьи в одной стране (мама не говорит, в какой - боится, что я загуглю и свихнусь со страху). Она скрывает от меня даже его фамилию, потому, что по фамилии я легко догадаюсь откуда он. В его стране у матерей нет никаких прав на их же собственных детей. Семья отца уже пыталась отобрать меня. Но мама была готова к такому повороту, и у неё тоже были кое-какие связи. Мне было всего два года, когда она фактически похитила меня. С тех пор мы постоянно в бегах. У нас новые имена и мы постоянно переезжаем из штата в штат. Мы живем по одним и тем же документам, только слегка изменяем указанные там имена. Это нужно, чтобы у меня не было проблем с поступлением во все новые и новые школы. К тому же, маме очень непросто было достать эти документы.

20. ArkadyPro

Гретхен: триллер
Шаннон Кирк

Раннее утро. Приоткрываю глаза и вижу за окном парковку очередного кемпинга. Можно поспать еще немного. Через пару часов окончательно просыпаюсь и перебираюсь на сиденье рядом с водителем.

Стрелки часов на приборной панели нашего «Вольво» показывают 10 часов утра. Лазоревое утро, какое бывает в начале июня, встречает нас, когда мы покидаем пределы Массачусетса. В глаза бросается огромный зеленый щит с надписью «BIENVENUE», а ниже девиз этого штата: «Живи свободным или умри». Нью Гэмпшир – наш одиннадцатый по счету штат.

Живи свободным или умри. А разве мы свободны? Вот лично я свободна? Все время в бегах. В голове одна мысль: скоро все повторится снова.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, что я беззвучно читаю надпись. – По-французски Bienvenue означает: «Добро пожаловать».

– Мама, а что еще там могло быть написано? – огрызаюсь я и улыбаюсь краешком губ. Это не дерзость. Наоборот, я как будто говорю ей: я все понимаю и принимаю. Такая жизнь стала настолько обыденной, что мы можем позволить себе немного подразнить друг друга. Я оборачиваюсь, чтобы узнать, как там Аллен в переноске. Он сопит, до отвала нанюхавшись кошачьей мяты, которой я успокаивала его расшатанные переездом нервы.

Мама демонстративно закатывает глаза:

– Куда нам до таких умников.

Она многозначительно улыбается мне, иногда посматривая вперед на бесконечное полотно автострады. Ее улыбка означает, что мама тоже не прочь подразнить меня, а значит, этим утром она не будет напоминать, что именно по моей вине нам пришлось бежать в этот раз. Пока все тихо-мирно и я могу, наконец, слегка расслабиться. Но надо быть начеку и не ляпнуть что-нибудь первой. Мне самой хочется попросить у нее прощения, но, что бы я ни сказала, мы непременно поссоримся. Мама сама говорила мне: не стоит возвращаться на место преступления.

Обочина дороги утопает в зелени всевозможных оттенков от лайма до насыщенной зелени самой чащи леса: молодые березки, высокие сосны, раскидистые дубы и пышные клены. Там, за пределами коричневого Вольво, мир сияет красками, светясь радостью и счастьем.

– Послушай, так будет не всегда… только пока тебе не исполнится восемнадцать. Когда я буду уверена, что они не доберутся до тебя снова. В другую страну, разлучат нас. Боже, только не это. Семья твоего отца ни за что не оставила бы тебя в покое, ведь к женщинам там относятся как к бесправным существам. Ко всем без исключения. Как к кучке мусора. И я не могу…

– Мама, я все знаю. Знаю. Сколько можно говорить об одном и том же?

Я решаю, что сейчас самый подходящий момент:

– Прости что не надела солнечные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.

Она смотрит прямо на дорогу, поджав губы и прижав к ним ладонь. По-моему, она сдерживается, чтобы не сказать что-то. Уж не знаю: ласковое или резкое. Складки у нее на лбу сжимаются, когда она бросает беглый взгляд на меня, убеждаясь, что я тоже смотрю на нее. А я действительно смотрю. Выражение на ее лице очень серьезное.

– Люси, прости, что тебе так приходится жить.

Мама хмурится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что как только пару месяцев назад у меня начались женские дела, а мое тело и лицо стали меняться, она начала хмуриться все чаще. Иногда мне кажется, может, конечно, я и выдумываю, что в последнее время мой вид причиняет ей одни страдания, поэтому она все избегает смотреть на меня. Может, только кажется.

– Мама, я все понимаю.

Не вру – действительно понимаю. Мой отец очень влиятельный человек, обладающий многовековыми связями с правящей верхушкой другой страны. (Мама не признается какой, чтобы я не нашла ничего в интернете и не изводила себя. Она ни за что не назовет его фамилию, потому что по ее словам, я тут же пойму, из какой страны он родом. Его специфическую национальность. Мама уверяет что, в той стране матери абсолютно бесправны и дети не принадлежат им. Однажды он уже пытался похитить меня, но у мамы был собственный план, и у мамы были собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. Теперь у нас новая жизнь, новые имена и постоянно новые штаты. Мы всегда пользуемся постоянными документами и вариациями имен, указанными в них, потому что мне нужно без проволочек попасть в новую школу, да и мама говорит, что первые поддельные документы было очень трудно достать.

21. A_NN

Шеннон Кёрк «Гретхен: Триллер»
Ранний рассвет. Я проснулась на долю секунды, и увидела, что мы остановились где-то у дороги, чтобы отдохнуть. Уснула. Спустя пару часов снова проснулась и пересела на переднее сиденье.
На часах в машине было десять. Раннее июньское утро, на небе ни облачка. Мы пересекаем границу штата Массачусетс и первое, что попадается нам на глаза - огромный зеленый знак «BIENVENUE» (фр. Добро пожаловать) и чуть ниже подписан девиз штата «Живи свободным или умри!», это уже одиннадцатый штат в нашей поездке. Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. Мы свободны? А я? Все время бежим куда-то. Вечно беспокоимся о том, что погрязнем в рутине.
«Добро пожаловать», - сказала мама, сняв у меня с языка слово, которое я пыталась произнести. «Bienvenue тоже самое, что и «Добро пожаловать», только на французском».
«Вроде можно догадаться по контексту, мам» - говорю я, едва улыбаясь. Нет, я не самоуверенная. Просто пытаюсь показать то, что с ней согласна и все нормально, что все как обычно и мы все также можем подшучивать над счастливыми временами. Я поворачиваюсь к Аллену, чтобы проверить как он там, в переноске. Аллен был спокоен, объелся кошачей мяты, которую я ему дала, чтобы он не нервничал из-за поездки.
Мама закатила глаза. «Как угодно, всезнайка». Она задумчиво улыбнулась мне и продолжила ехать дальше по этому бесконечному шоссе. Все происходящее означало, что она не собирается затрагивать утреннюю ссору, в которой была виновата я. У меня будто гора с плеч упала, ведь мы не будем ругаться. Но я должна быть осторожна, не могу поднять эту тему, даже ради извинений. Это приведет к скандалу. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.
За пределами коричневого Volvo - мир наполнен всевозможными яркими красками. Начиная от ярко-зеленой травы у обочины и заканчивая голубым и чистым небом.
«Это жизнь, малышка… Пока тебе не исполнилось 18, ладно? Там я уже буду уверена в том, что тебя не заберут. В другую страну. Господи, за что? Твой отец, его семья. Они не отпустят тебя. Для них женщины - мусор, который не имеет никаких прав. Не могу…»
«Мам, знаю. Знаю. Мы миллион раз через это прошли». Я решила воспользоваться шансом: «Прости за то, что не ношу солнцезащитные очки. Прости, что привлекла внимание этого человека».
Мама смотрит вперед на дорогу, и поднеся руку ко рту прикусывает губу, думаю так она сдерживается от каких-нибудь колких или же любящих слов. Не знаю. Она нахмурилась и посмотрела на меня, чтобы проверить, не отвернулась ли я, а я как раз это и сделала. Она была серьезной. «Люси, мне жаль, что все так…», - она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, как с тех пор, как мое тело и лицо начали меняться, она вздрагивала все чаще от моего вида. Может, я все это себе придумала, но иногда появляется ощущение, что мой внешний вид отталкивает маму и поэтому она почти не смотрит на меня. Или так только кажется.

«Правда, я понимаю». Я и вправду все понимаю. Мой отец - влиятельный человек, у которого есть связи с королевской властью, поддерживаемые веками, в какой-то другой стране (мама не скажет, что за страна, не хочет, чтобы я гуглила и бесилась). Она не скажет его фамилию, считает, что так я быстро догадаюсь откуда он. Она говорит, он из места, где матери не имеют законного права забирать своих детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня и мы сбежали. Теперь у нас другие имена и мы постоянно ездим из страны в страну. Мы всегда используем одни и те же документы и меняем в них наши имена, поскольку мне нужно как-то переводиться в новые школы. Если честно, мама говорит, что первые поддельные документы было довольно сложно получить.

22. Bagira

Раннее утро. Я на секунду открыл глаза и обнаружил, что мы на какой-то парковке и снова заснул. Спустя два часа я окончательно проснулся и пересел на пассажирское сиденье рядом с водителем.

Часы в _Вольво_ пробили десять утра. Ранним июньским утром мы пересекли границу штата Массачусетс. На фоне голубого неба нас приветствовал большой зеленый знак с надписью: _добро пожаловать_ и девизом штата _живи свободно или умри_. Нью Гэмпшир - это наш одиннадцатый штат.

_Живи свободно или умри, а мы или я свободны? - постоянно думаю об этом. - предвкушая начало забега, я всегда волнуюсь перед стартом_. _Добро пожаловать, - произносит мама, отмечая, что я говорю.- Бьенвеню- по- французски означает добро пожаловать, мама, можно догадаться по смыслу, - сказал я ей и улыбнулся уголком губ_.

Я не хвастаюсь, а хочу лишь показать, что все нормально, что мы можем подтрунивать друг над другом как всегда. Я обернулся проверить как Ален себя чувствует в переноске с кошачьей мятой т.к. перекормил кота чтобы тот не нервничал в машине. Мама закатила глаза. _Что бы там ни было, умно_,- произнесла она, задумчиво улыбнулась и быстро переключилась на дорогу, сделав вид, что следит за бесконечным шоссе.

То, что она посмеивается, означает, что сегодня ей не нужно подымать тему моего последнего забега. Почувствовав облегчение что мы не спорим, я расслабил плечи. Я должен быть осторожным и не подымать этот вопрос даже если хочу попросить прощения. Мои извинения приведут только к спору. Мама научила: никогда не возвращаться к прошлому.

Дорога по обочинам утопала в зелени всевозможных насыщенных оттенков, от цвета лайма и до сочного зеленого среди берез, высоких елей, лиственных дубов и пышных кленов. Мир за пределами нашего автомобиля оставался зелено-голубым, счастливым и полным жизни.

_Детка, в этой жизни потерпи... пока ты не станешь совершеннолетним, тогда я буду знать, что они тебя снова не увезут, это далеко, другая страна, о, Боже, нет, семья твоего отца, они никогда тебя не отпустили бы и обращение с женщинами…там они - это мусор, бесправные, я не могу_. - _Мама, я знаю, мы миллион раз это обсуждали. Я решил использовать шанс. Извини, что не надел солнцезащитные очки и задел того человека_.

Полагаю, что мама переводит взгляд на шоссе и делает знак не шуметь, что является выражением любви и заботы обо мне. Она в очередной раз посмотрела на меня, нахмурилась, сморщила лоб, ожидая что я обернусь. Когда я повернулся, она сделала серьезный вид. _Люси, я прошу прощения за такую жизнь_,- она морщится и снова смотрит на шоссе.

С тех пор как я начал участвовать в забеге несколько месяцев назад, я заметил, что у нее появилось больше морщин, а у меня - больше изменений на лице и теле. Иногда я думаю, что один мой вид вызывает у нее боль, или это все мое воображение. Мне кажется, что она смотрит на меня все меньше и меньше.

_Мама, я все понимаю, на самом деле, правда, мой отец - влиятельный человек, имеющий давние связи с членами королевской семьи в другой стране_,- мама не скажет в какой именно стране т.к. не хочет чтобы я искал и злился. Она сохранит в тайне его фамилию, потому что по ней можно узнать страну и гражданство.

В той стране женщины бесправны. Они не могут увозить собственных детей за ее пределы. Однажды он попытался увезти меня, но у мамы имелись свой план и связи. Мне было всего два года когда нам удалось бежать.
Сегодня мы ведем двойную жизнь: постоянно живем в разных штатах, используя одни и те же документы, изменяя лишь фамилии.

По рассказам мамы, первые документы было нелегко сделать, но при переводе в разные школы они мне понадобились.



 

23. Ballardite

Светает. Я на секунду открываю глаза - мы на какой-то придорожной стоянке - и опять проваливаюсь в сон. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сиденье.

Стрелки часов нашей «Вольво» показывают 10 утра. Ясное июньское утро. Мы пересекаем границу. Позади – перечеркнутое слово «Массачусетс», впереди - большой зеленый знак с приветственной надписью: «BIENVENUE», «Живи свободным или умри». Мы уже в Нью-Хэмпшире, это наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри… А разве мы свободны? Разве я свободна? Все время в бегах. Все время в страхе: когда и куда дальше?
- Bienvenue – по-французски «добро пожаловать», - говорит мама, заметив, как я шевелю губами.
- Мам, я по контексту догадалась, - отвечаю я с ухмылкой. Я не злюсь. Нет, правда, пусть она видит, что я уже смирилась, даже готова признать, что все так и должно быть, что это нормально, и можно как ни в чем не бывало шутить и смеяться. Кстати, что там с Алленом? Я поворачиваюсь к его клетке. Аллен спокоен как лев, не зря я его обкормила кошачьей мятой перед отъездом.

Мама закатывает глаза:
- По контексту… ладно, не умничай.
На губах у нее задумчивая улыбка, глаза устремлены в нескончаемую даль хайвея. Она улыбается и шутит - уже хорошо, значит, не будет сейчас пилить меня и обвинять во всем, что произошло, значит, можно расслабиться. Только осторожно: сама не буду заводить разговор, хоть и надо попросить прощение. Но если начну извиняться, все кончится скандалом. Мамин урок я хорошо усвоила: нельзя возвращаться на место преступления.

По обеим сторонам дороги буйство зеленых красок: все оттенки, от светло-изумрудного до густо-мрачно-лесного. За окном нашей коричневой «Вольво» мелькают молоденькие березки, стройные сосенки, дубы с кудрявой шевелюрой и толстяки клены. Мир молод, зелен и полон счастья.

- Потерпи еще немного, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда никто не сможет тебя увезти от меня. В другую страну. О, господи, только не это. Семейка твоего отца, они никогда тебя не отпустят. И кто им дал право так обращаться с женщинами? Женщины для них – просто отбросы. Не могу…
- Мам, я знаю, знаю. Уже миллион раз говорили об этом.
Я все-таки рискну.
- Извини, что не надела темные очки. И что заговорила с тем мужчиной.
Она смотрит на дорогу, подносит руку к губам и сжимает их. Чтобы не сказать что-то резкое или, наоборот, успокаивающее? Не знаю. Теперь она морщит лоб, пытается боковым зрением поймать мой взгляд. Я смотрю на нее. Лицо у нее серьезное.
- Люси, прости меня за весь этот кошмар. Лицо ее опять искажает гримаса, глаза же продолжают следить за дорогой. Я заметила, что с тех пор как пару месяцев назад ко мне пришли мои первые женские радости, и фигура и лицо стали меняться, она морщится все больше и больше. И вообще в последнее время ей как будто неприятен мой вид, да она и смотреть на меня почти перестала. А, может, я это просто выдумываю?
- Мама, ну хватит уже. Я все понимаю.
Так и есть, я все понимаю. Мой отец - большая шишка у себя на родине, у него старинные связи с королевской семьей (мама не говорит, что это за страна, потому что не хочет, чтобы я гуглила все это и свихнулась). Она не называет его фамилии, иначе сразу станет ясно, откуда он. А родом он из такого места, где у женщин нет прав на собственных детей. Он уже однажды попытался бежать со мной, но мама не растерялась, у нее тоже свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы пустились в бега. У меня два новых имени и каждый раз новый штат. Паспорта у нас одни и те же, только имена в них записаны по-разному. Ведь мне надо постоянно менять школы. Мама говорит, что даже самые первые фальшивые паспорта было ой как нелегко достать.

24. Benny

Я открываю глаза. Придорожная парковка, едва светает. Снова проваливаюсь в сон. Через пару часов я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Часы на приборной панели показывают десять утра. Безоблачное июльское утро, мы прощаемся с Массачусетсом. Сразу же за границей нас встречает большой зелёный знак со словами «bienvenue» и, чуть ниже, «живи свободным или умри». Девиз нашего одиннадцатого штата, Нью-Гэмпшира.

«Живи свободным или умри. Убегать, бояться – это и есть свобода?»

Мама замечает, как я беззвучно читаю надпись.

- «Добро пожаловать».

- “Bienvenue” это «добро пожаловать» на французском, - поясняет она.

- Я и сама разобралась, мам.
Улыбаюсь уголком рта. Я вовсе не хочу задеть её, просто пытаюсь поддерживать иллюзию нормального дня – всё в порядке, и мы можем обмениваться остротами как обычно. Проверяю клетку с Алленом, бедняга нанюхался кошачьей мяты и наконец-то успокоился.

Мама закатывает глаза.

- Да ладно тебе, всезнайка.

Вполглаза продолжая следить за дорогой, она долго смотрит на меня с тёплой, спокойной улыбкой. Эта улыбка и то, что мама поддерживает мои шутки, хороший знак. Похоже, сегодня она не собирается обсуждать мою вину в последнем переезде, и я наконец-то могу немного расслабиться. Но нужно быть очень осторожной – хотя мне и хочется извиниться, я не могу поднять тему первой, так мы только поссоримся. Как любит говорить мама, кто старое помянет, тому глаз вон.

Дорога обрамлена деревьями, вся палитра зелёного. Молодые берёзки, высокие сосны, дубы с их пышной шевелюрой, пузатые клёны. Сине-зелёный мир снаружи нашего коричневого «вольво» наполнен жизнью и радостью.

- Детка, наша жизнь… только пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Когда они больше не смогут забрать тебя. В другую страну, разлучить нас… боже, нет. Семья твоего отца никогда не отпустит тебя. То, как они относятся к женщинам… у женщин нет прав. Совсем. Обращаются как с безмолвным скотом. Я не могу…

- Я понимаю, мам. Мы уже столько об этом говорили.

Я набираюсь храбрости.

- Прости, что не носила тёмные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.

Не поворачивая головы, мама прикрывает ладонью поджатые губы – словно пытается удержать что-то внутри, будь то слова нежности или раздражения. Морщит лоб, косится – проверяет, смотрю ли я на неё, и я смотрю. Сейчас она совершенно серьёзна.

- Люси, мне жаль, что всё так получилось, - на мгновение мамино лицо искажается, будто от боли, и она снова отворачивается. Я стала замечать это выражение всё чаще после моей первой менструации несколько месяцев назад, с тех пор как моё тело стало всё больше и больше походить на тело взрослой женщины. Может быть, это игра моего воображения, но с каждым днём маме будто всё тяжелее видеть эти изменения, поэтому она смотрит на меня всё реже и реже. Может, мне только кажется.

- Мам, я всё понимаю. Правда.

Это не пустые слова. Я всё понимаю. Мой отец – очень влиятельный, страшный человек. Он происходит из какого-то знатного рода в другой стране – мама не говорит, из какой, чтобы я не полезла в Интернет и не испугалась до чёртиков. По той же причине я не знаю и его фамилию. Мама рассказывает, что в том месте у матерей нет никаких прав на воспитание собственных детей. Когда я была совсем маленькой, отец выкрал меня и попытался увезти, но моя мама не промах, и у неё есть кое-какие связи. Мне было два года, когда она нашла меня, и так началось наше многолетнее бегство. Два новых имени, каждый раз новые штаты. Мы придумываем разные вариации имён, но всегда используем одни и те же поддельные документы – так у меня не будет проблем со школой, да и, по словам мамы, достать такие довольно сложно.

25. boat

Шэннон Керк
Гретхен: триллер

Рассвет. Я просыпаюсь на мгновение и вижу, что наша машина припаркована на какой-то стоянке для отдыха. Снова засыпаю. Пару часов спустя я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелка часов в “Вольво” показывает десять утра. Стоит ярко-голубое раннее июньское утро, когда мы выезжаем за пределы Массачусетса, и нас встречает большой зелёный щит со словом Bienvenue и девизом штата: «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. Мы свободны? А я свободна? Быть все время в бегах. Ни на минуту не переставая думать, когда же все опять повторится.

– «Добро пожаловать», – говорит мама, заметив, что я шевелю губами, проговаривая слова. – Bienvenue – это «добро пожаловать» по-французски.

– Можно догадаться по смыслу, мам, – отвечаю я и улыбаюсь уголком рта. Это не от самодовольства. Я пытаюсь показать, что не возражаю и готова признать, что ничего такого не происходит и все как обычно – настолько, что мы даже можем подшучивать друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в своей кошачьей переноске, где он расслабленно лежит после кошачьей мяты, которой я напичкала его, чтобы не нервничал.

Мама закатывает глаза: “Как скажешь, всезнайка”. Она задумчиво улыбается мне, поглядывая вперед на бесконечное шоссе, по которому вела машину. Она улыбается и поддерживает шутку, а значит, не собирается сегодня утром начинать разговор, что в этом последнем побеге виновата я. Успокоившись, что сейчас мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но нужно быть осторожной, нельзя поднимать эту тему – даже чтобы извиниться. Извинения приведут только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам шоссе все было зеленое, всевозможных ярких оттенков – от светло-салатового до темно-зеленого: березовая поросль, высокие сосны, дубы с густой кроной, широкие клены. Мир за пределами коричневого “Вольво” был зеленым и счастливым, голубым и наполненным.

– Милая, такая жизнь… она только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Когда я буду уверена, что тебя опять не заберут у меня. В другую страну. Только не это. Семья твоего отца, она ни за что не даст тебе уйти, и там так обращаются с женщинами... у женщин там нет прав. Никаких. Для них женщины – это мусор. Я не могу...

– Мам, я знаю. Знаю. Мы говорили об этом миллион раз. – Я все-таки решаю рискнуть. – Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что связалась с этим человеком.

Она смотрит перед собой на дорогу, втягивает губы и закрывает их ладонью, – думаю, пытаясь удержать слова – не знаю, язвительные или сердечные. Она морщит лоб гармошкой и опять искоса смотрит на меня, проверяя, оглядываюсь ли я, и я оглядываюсь. Ее лицо становится серьезным. – Люси, мне жаль, что все так складывается. – Она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько недель назад, и тело и лицо все больше и больше менялись, она все чаще и чаще морщится. Иногда – хотя, может, это только у меня в голове – в последнее время такое ощущение, как будто мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или просто так кажется.

– Мам, ну правда. Я понимаю. – Потому что это так и есть, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек со старинными связями с королевской семьей в какой-то стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я искала в интернете и переживала). Она не называет его фамилию, потому что будет легко понять, из какой он страны, и угадать его специфическое гражданство. Он родом оттуда, откуда, по ее словам, у матерей нет никакого законного права забрать своих детей. Однажды он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план и были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. И вот теперь – новая жизнь под новыми именами и постоянно новые штаты. Мы всегда используем одни и те же документы и варианты полного имени в них, потому что мне нужно без проблем переходить в новые школы, а еще потому, что, если честно, мама сказала, что достать первые поддельные документы было довольно тяжело.

 

26. bojena

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, вижу, что мы стоим на какой-то парковке. Затем снова засыпаю. Через несколько часов я проснулась окончательно и перебралась на переднее сиденье.

Аналоговые часы "Вольво" показывают десять утра. Этим ярко-синим утром в начале июня мы покинули Массачусетс, и вот нас уже встречает большой зеленый знак с надписью BIENVENUE* и девизом штата "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Разве мы свободны? Свободна ли я? Вот так мчаться вечно куда-то. Постоянно жить в страхе и ждать, когда это повторится снова.

— Добро пожаловать,— сказала мама, заметив, что я пытаюсь прочесть надпись, беззвучно шевеля губами. — "Bienvenue" — это по-французски "добро пожаловать".

— Я типа догадалась, мам,— буркнула я и ухмыльнулась. Нет, это не надменная ухмылка. Просто я пытаюсь показать, что смирилась с происходящим и считаю это обычной нормальной жизнью. Настолько нормальной, что можно уже иногда и развлечься, подкалывая друг друга.
Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в своей переноске. Он спит. Я накормила его кошачьей мятой, чтобы он не психовал в дороге.

— Рада за тебя, всезнайка, — закатив глаза сказала мама. Она смотрит на меня, задумчиво улыбаясь, и поглядывая при этом на дорогу, которая кажется бесконечной.
Раз уж она улыбается и подшучивает надо мной, значит, не собирается поднимать тему о том, что бежать в этот раз нам пришлось именно из-за меня. Понимаю, что скандала не будет. Это радует. Но надо быть начеку, чтобы вдруг не коснуться этой темы. Даже если захочется просто извиниться. Мои извинения до добра не доведут. Мамино правило: никогда не возвращаться к месту преступления.

Молодые березы, высокие сосны, пышные дубы и толстые клены у обочин дороги сливаются в пестрый зеленый ковер всевозможных оттенков: от цвета лайма до зелени густого леса. Жизнь за пределами нашего коричневого Вольво бьет ключом, полна зелени, радости и синего неба.
— Детка, это закончится, когда тебе исполнится восемнадцать, обещаю. Когда я буду уверена, что они опять не отнимут тебя у меня. Не увезут в другую страну. Боже, как представлю... Семья твоего отца никогда не отпустит тебя. Знаешь, как они к женщинам относятся? Ни во что их не ставят. Вообще. Женщина — это мусор. Я не могу…
— Мам, да знаю я. Знаю. Уже раз сто это слышала. Прости, что не надела очки, — решаю я попытаться. — И что связалась с тем типом.
Уставившись на дорогу, мама подносит руку к губам. Их она прикусила, видимо, чтобы сдержаться и не сказать то, что хотелось: поругаться или пожалеть, уж не знаю. Кожа у нее на лбу собирается в гармошку, когда она искоса смотрит на меня, чтобы убедиться, что я раскаиваюсь. И я правда раскаиваюсь. Вид у мамы серьезный.
— Люси, прости за такую жизнь. — Она поморщилась и тут же снова уставилась на дорогу. Пару месяцев назад у меня начались месячные, мои лицо и тело стали меняться все сильнее, и я заметила, что мама стала морщиться все чаще. Не всегда, конечно, и может быть, я надумываю, но в последнее время я чувствую, что от одного моего вида маме становится плохо, поэтому она смотрит на меня все реже. А может, мне просто кажется.
— Мам, ну правда. Я все понимаю. — И ведь правда, понимаю. Мой отец — влиятельный человек, потомок древнейшего королевского рода какой-то там страны. (Мама не говорит, какой. А то начну выискивать в интернете и сходить с ума.) Его фамилию мама тоже не называет — по ней, говорит, сразу можно понять его национальность, и в какой стране он живет. Говорит, что там матери не имеют никаких прав, даже ребенка своего забрать не могут. Как-то раз отцу уже удалось сбежать со мной, но на тот случай у мамы был план, и личные связи помогли. Мне было два, когда она выкрала меня, и мы снова сбежали. Вот теперь так и живем: два новых имени и все новые штаты. Мы не меняем постоянно наши идентификационные карты и полные имена, указанные там. Так у меня не возникает проблем при переводе в новую школу. А если уж по чесноку, то мама говорит, что первые поддельные документы итак достались нам с большим трудом.



* Bienvenue — Добро пожаловать (фр.). Прим. перев.

27. Book

Рассвет едва забрезжил. Я на секунду открываю глаза, вижу, что мы на какой‐то автомобильной стоянке у шоссе, и вновь засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки часов на приборной панели «вольво» показывают десять. Пронзительно синим ранним июньским утром мы покидаем Массачусетс, и на границе штата нас приветствует огромный зеленый щит с надписью «Bienvenue» и девизом « Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? И я? Всё время в бегах. Вечно в страхе, что всё начнется сначала.

— Добро пожаловать, — поясняет мама, заметив, как я беззвучно произношу слово. — «Bienvenue» — по-французски значит «добро пожаловать».

— Ага, ма, уже дошло из контекста, — говорю я, едва заметно улыбаясь.

Я не выпендриваюсь, пытаюсь показать, что всё понимаю, согласна с ней, всё в порядке и всё, как обычно, настолько, что можно подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Поворачиваюсь к кошачьей клетке, чтобы взглянуть на Аллена, притихшего от котовника, которым я его перекормила для успокоения нервишек.

Мама закатывает глаза.

— Видали острячку-самоучку?

Она задумчиво улыбается, не сводя глаз с дороги впереди, и ведёт машину по бесконечному шоссе. Мама улыбается и подшучивает, значит, сегодня утром меня не будут обвинять в нашем бегстве. С облегчением расслабляю плечи — в ближайшее время разборок не ожидается. Но бдительность не помешает, и я не собираюсь поднимать эту тему, даже для того, чтобы извиниться. Извинения только приведут к ссоре. Я хорошо усвоила мамин урок: никогда не возвращаться на место преступления.

Обочины шоссе покрыты буйной зеленью, всей гаммы насыщенных оттенков — от жёлто-зелёного до цвета густой лесной поросли. Там и молодняк берёз, высокие сосны, шелестящие листвой дубы и толстые клёны. Мир за окном коричневого «вольво» зелёный и счастливый, лазурный и обильный.

— Дочка, эта жизнь... потерпи, пока не исполнится восемнадцать, ладно? Тогда тебя не отнимут, не увезут в другую страну, далеко-далеко. Господи, только не это. Семейка твоего отца, да они никогда тебя не отпустят, а как у них относятся к женщинам... те бесправны. Абсолютно. Женщины для них — отребье. Не могу...

— Мам, я знаю, знаю. Мы с тобой миллион раз это обсуждали.

Я решила воспользоваться случаем.

— Прости, что не надела темные очки. Прости, что разговариваала с тем человеком.

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, кусает, словно хочет удержать слова, язвительные или любящие, не знаю. Хмурится так, что на лбу собираются складки, косится, проверяя, что я не смотрю — и я отворачиваюсь. Лицо у неё сейчас серьёзное.

— Люси, прости, что у нас такая жизнь.

Она хмурится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня пошли месячные, и тело и лицо начали меняться, она хмурится всё чаще и чаще. Иногда — может, это фантазии — кажется, что ей больно на меня смотреть, и она всё реже глядит в мою сторону. Или только кажется.

— Мама, правда, я понимаю.

Ведь я действительно понимаю. Мой отец — могущественный человек, его семья веками связана с королевским двором в какой-то другой стране. ( В какой — мама ни за что не расскажет, не хочет, чтобы я гуглила и пугалась). И фамилии не скажет, потому что та сразу выдает его национальность и страну. В той стране, по маминым словам, матери не имеют прав на детей. Отец уже пытался раньше меня похитить, но у мама воспользовалась своими связями и планами. Мне было два года, когда она выкрала меня, мы бежали и теперь живем под другими именами и постоянно кочуем из штата в штат. Удостоверения личности и официальные имена не меняем, потому что мне приходится переходить из школы в школу, и, как рассказывает мама, эти фальшивки достать было нелегко.

28. Bouchara

Ранний рассвет. Я на секунду открываю глаза и вижу, что мы припаркованы на обочине. Затем снова погружаюсь в сон. Пару часов спустя окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее сидение.


Цифры на приборной панели Volvo высвечивают десять утра. Слепяще-голубое июньское утро, мы пересекаем границу Массачусетса. Большой зеленый знак приветствует надписью «BIENVENUE» и лозунгом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

«Живи свободным или умри». Свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно в бегах, вечно в тревожном ожидании, когда вновь придется срываться с места.


— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я пытаюсь прочесть надпись, — «Бьенвеню» с французского — «Добро пожаловать».
— И так понятно, — отвечаю я и улыбаюсь ей одним уголком рта.


Это не надменность, нет. Я пытаюсь показать, что я мирно настроена и готова признать, что все в порядке, нормально и спокойно, как обычно. Спокойно до такой степени, что мы можем устроить Веселую Минутку Игривых Шуточек. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в клетке. Он под кайфом — я накормила его кошачьей мятой, чтобы успокоить бедные кошачьи нервишки, истрепавшиеся в дороге.


Мама закатывает глаза:


— Как скажете, Ваше Всезнайшество.


Многозначительно улыбается мне, бросает быстрые взгляды на дорогу, ведя машину по бесконечной ленте шоссе. То, что она улыбается и присоединяется к Веселой Минутке, означает, что этим утром мы не будем говорить о том, что из-за меня мы снова в бегах. Поняв, что отповедь отменяется, я расслабляюсь, напряжение спадает. Но надо быть осторожной и не задеть нечаянно больную тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения только спровоцируют ссору. Мамочкин урок гласит: никогда не возвращайся на место преступления.


По обе стороны дороги буйная растительность, сочные оттенки от лаймового до темно-зеленого: побеги берез, высоченные сосны, пушистые дубы и толстые клены. Зеленый мир под лазурным небом за пределами коричневого Volvo весел и полон жизни.


— Милая, так будет только до твоего совершеннолетия, хорошо? До того момента, пока я не буду уверена, что они не смогут снова отнять тебя. Увезти в другую страну, далеко от меня. Не дай Бог! Семья твоего отца ни за что бы не отпустила тебя. И то, как они обращаются с женщинами... У женщин нет вообще никаких прав. Они просто мусор. Я не могу....

— Мам, я знаю, я в курсе. Мы обсуждали это миллион раз, — я решаюсь воспользоваться моментом, — извини, что не надела солнечные очки. Извини, что привлекла внимание того человека.


Она буравит взглядом дорогу впереди, подносит руку к плотно сжатым губам, полагаю, чтобы остановить рвущиеся наружу слова, язвительные или любящие, не уверена. Лоб покрывается морщинами, когда она искоса бросает на меня еще один взгляд, проверяя, смотрю ли я в ответ. И я смотрю. Ее лицо становится серьезным.


— Люси, прости за такую жизнь, — она морщится и переводит взгляд на дорогу.


Я заметила, что с того момента, как несколько месяцев назад у меня начались месячные и мое лицо и тело начали меняться, она все чаще и чаще морщится. Может быть, это мое воображение, но в последнее время меня не покидает чувство, что мой вид причиняет ей боль. Так что она смотрит на меня все реже и реже. Ну, или это только кажется.


— Мам, честно, я понимаю.


Я говорю так, потому что это правда. Я понимаю. Мой отец — могущественный человек, чье родство и связи с королевской семьей какой-то страны уходит вглубь на несколько веков. Что за страна, мама никогда не скажет, чтобы я не погуглила и не разнервничалась. Не скажет она и фамилию, потому что, по ее словам, я сразу догадаюсь о стране и очень необычной национальности отца. Он из тех краев, где у матерей нет никаких прав на своих собственных детей. Так она говорит. Однажды отец уже пытался скрыться со мной, но у мамы был свой план и свои связи. Когда мне было два года, она выкрала меня и мы бежали. И с тех пор у нас два новых имени, и мы постоянно перемещаемся из штата в штат. Мы используем одни и те же ID и вариации официальных имен, чтобы можно было без проблем переводиться из школы в школу. Мама открыто говорит, что первые фальшивые документы достать было очень трудно.

29. Burusi

Открыв ненадолго глаза при первых проблесках зари, я успеваю заметить, что машина припаркована в пункте отдыха для водителей, и засыпаю снова. Спустя пару часов просыпаюсь уже окончательно и пересаживаюсь вперёд.
Механические часы в нашем «Вольво» показывают 10 утра. На фоне ярко-синего июньского неба выделяется большой зелёный знак при выезде из Массачусетса со словом «BIENVENUE» и девизом. «Живи свободным или умри» — нашим одиннадцатым штатом станет Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри… Свободны ли мы? Я лично? Мы постоянно в бегах. Высматриваем вокруг признаки угрозы.
— «Бьенвеню» означает «добро пожаловать», — поясняет мама, заметив, что я проговариваю слова себе под нос. — Это по-французски.
— Да по смыслу понятно, мам, — отвечаю я с лёгкой улыбкой.
Не из самодовольства, нет. Просто пытаюсь сделать вид, что всё хорошо, всё идет своим чередом и ничто не мешает нам весело подкалывать друг друга. Оглядываюсь на Аллена. Обычно он страдает в дороге, но тут безмятежно валяется в переноске, переев кошачьей мяты.
Мама закатывает глаза.
— Ишь какая умная.
Деловито оглядываясь по сторонам, она выравнивает машину на уходящем вдаль шоссе и одаривает меня ласковой улыбкой. Мама тоже подкалывает и улыбается, а значит пока мы не будем поднимать вопрос о том, что бежать пришлось из-за меня. Я расслабляю напряжённые мышцы, радуясь, что обойдется без ругани. Но поднимать эту тему не стоит, пусть даже в виде извинения — ничего кроме ссоры нам она не сулит. Мамина школа: нельзя возвращаться на место преступления.
По обеим сторонам шоссе зелень всех оттенков от нежно-салатового до темно-бутылочного. Тут и молодые берёзки, и могучие сосны, и пышные дубы и кряжистые клены. Мир вокруг коричневой машины такой сине-зеленый и жизнерадостный.
— Доча, наша жизнь… Ты только потерпи до восемнадцати, ладно? Чтобы я точно знала, что тебя не заберут. Не увезут из страны. Не дай бог. Родственники отца тебя больше не отпустят, а женщины у них бесправны. Совсем. Как скот. Я не…
— Знаю, мам, знаю. Миллион раз обсуждали же. Извини, что сняла тёмные очки. Извини, что заговорила с посторонним, — всё же решив рискнуть, добавляю я.
Смотря вперёд на дорогу, мама подносит руку к губам и закусывает её. Видимо, чтобы сдержать слова, уж не знаю, укора или ободрения. Она морщит лоб, искоса поглядывая на меня, чтобы встретиться взглядом. Лицо её становится серьезным.
— Люси, прости, что всё так.
Отшатнувшись, она снова уставилась на дорогу. В этом году у меня впервые начались месячные, и по мере того, как моё тело и лицо менялись всё больше и больше, она всё чаще шарахалась от меня. А может мне просто кажется, но такое чувство, будто один мой вид причиняет ей боль, так что и смотреть не хочется. По крайней мере, впечатление такое.
— Ну что ты, мам. Я понимаю.
Ведь я и правда понимаю. Мой папа — влиятельный человек из древнего рода, приближённого к королевской семье. Мама не говорит, какой страны, чтобы я не нагуглила и с ума не сошла. Она даже фамилию его не сказала, потому что та сразу выдала бы национальность. Отец родом оттуда, где матери не имеют никаких прав на собственных детей. Он уже пытался меня выкрасть, но у мамы тоже были связи и действовала она чётко. Когда мне было два, она выкрала меня обратно и мы пустились в бега. Обрели новые имена и постоянно переезжали из штата в штат. Нужно было иметь возможность переводиться из школы в школу, поэтому документы не меняли, называя друг друга разными сокращениями от указанных в них полных имён. Поддельные документы, по словам мамы, было не так-то просто раздобыть.

30. Cenzor

Гретчен

Светает. Я на мгновение просыпаюсь. Мы остановились на парковке в зоне отдыха. Снова засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и залезаю на переднее сидение.

Стрелочные часы в машине показывают десять. Ясным июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый знак со словом «Bienvenue» и лозунгом «Свобода или смерть». Нью-Хемпшир, наш одиннадцатый штат.

Свобода или смерть. А мы свободны? А я свободна? Все время в бегах. Постоянно боюсь, что все опять придется начинать сначала.

– Добро пожаловать, – говорит мама, буквально срывая у меня с языка. – «Bienvenue» это по-французски.

– И так можно понять, мам, – говорю я в ответ, ухмыляясь ей уголком рта.
Я не хвастаюсь. Просто пытаюсь показать, что смирилась, что у нас все нормально – по крайней мере, можно немного пошутить. Я оборачиваюсь проверить Аллена. Сидит вялый в клетке, я закормила его кошачьей мятой, чтобы не нервничал в дороге.

Мама делает круглые глаза.
– Вот умная выискалась.
Она ведет машину по бесконечной дороге и смотрит на меня с заботливой улыбкой на лице, изредка поглядывая вперед. Мама улыбается и шутит в ответ. Это значит, что, по крайней мере, этим утром, она не собирается скандалить и отчитывать меня за наше последнее бегство. К счастью, ссоры не предвидится, я расслабляю плечи. Но следует быть осторожнее, если хочется загладить вину, лучше вообще не поднимать эту тему. Прямые извинения как раз могут привести к скандалу. Урок матери: никогда не возвращаться на место преступления.

Обе стороны дороги пестрят самыми различными оттенками зеленого, от светлого лайма до густого цвета лесной листвы: молодые березки, высокие сосны, смолистые клены и покрытые листьями дубы. Мир за окном «Вольво» такой яркий, разноцветный и счастливый.

– Малышка, это все…пока тебе восемнадцать не исполнится, хорошо? Тогда они не смогут забрать тебя у меня. Не смогут увезти в другую страну. Боже, только не это. Семья твоего отца никогда бы тебя не отпустила. А уж как они обращаются с женщинами. Для них мы бесправные существа. Пустое место. Мусор. Я не могу…

– Мам, я знаю. Знаю. Мы уже миллион раз об этом говорили.
Я делаю отчаянную попытку.
– Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что привлекла внимание того мужчины.

Мама опять смотрит на дорогу. Она касается рукой своих сжатых губ. Думаю, так она пытается сдержать рвущиеся наружу слова – язвительные или нежные, точно не знаю. Она морщит лоб, отчего он становится похож на гармошку. Мама искоса поглядывает на меня, проверяет, отвернулась ли я. Так и есть. Она снова делает серьезное лицо.
– Люси, мне правда жаль, что нам приходится так жить.
Она морщится и опять смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад мое лицо и тело стали меняться и начались месячные, мама стала морщиться чаще. Иногда я думаю, что просто себя накручиваю, но ощущение, что ей тяжело смотреть на меня все равно не исчезает. Или мне просто так кажется.

– Мам, серьезно. Я все понимаю.

Правда понимаю. Мой отец могущественный человек с многовековыми связями во властных структурах, живет в какой-то другой стране (мама не говорит в какой, не хочет, чтобы я «гуглила» и накручивала себя). Она не называет его фамилию, потому что по ней, судя по ее словам, можно сразу же определить и страну, и его редкую национальность. Там, где он живет, у матерей нет никаких прав на своих детей. Он уже пытался похитить меня, но у мамы тоже имелся план и кое-какие связи. Мне было два года, когда она смогла выкрасть меня обратно и ударилась в бега. С тех пор так и живем: взяли новые имена и колесим по разным штатам. С тех пор, как мне понадобилось без проблем вливаться в разные школьные коллективы, мы называем друг друга теми же именами, что в документах. Мама призналась, что первые поддельные документы было очень трудно достать.
 

31. Cherry

Шеннон Кёрк. «Гретхен: триллер»
Рассвет. Я просыпаюсь буквально на секунду и вижу, что мы остановились на стоянке, чтобы отдохнуть. Засыпаю снова. Через пару часов я просыпаюсь, на этот раз уже окончательно, и пересаживаюсь на переднее сиденье.

Стрелка часов Volvo показывает десять утра. Ярко-голубое раннее июньское утро. Мы пересекаем границу на выезде из штата Массачусетс, где нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE (фр. Добро пожаловать) и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Мы вечно бежим куда-то, вечно ждём, когда же наша жизнь заиграет новыми красками.

«Добро пожаловать, - говорит мама, глядя, как я беззвучно читаю надпись.- «Bienvenue» на французском означает «добро пожаловать»».

«Вроде из контекста и так ясно, мам», - говорю я и едва заметно улыбаюсь. Я вовсе не самодовольна. Я пытаюсь показать, что я принимаю и хочу согласиться с тем, что всё нормально и обычно, как и всегда. Настолько, что мы даже можем подшучивать над счастливыми временами. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как там в переноске Аллен, которого я напичкала кошачьей мятой, чтобы он был спокоен во время поездки на машине.

Мама закатывает глаза: «Да какая разница, всезнайка». Она задумчиво улыбается мне, бросает быстрый взгляд вперед и направляется прямо по этому бесконечному шоссе. Раз сейчас она улыбается и поддерживает мой шутливый тон, значит, этим утром она не собирается обвинять меня в последней ссоре. С облегчением я осознала, что в данную минуту мы не ругаемся, и у меня будто гора с плеч упала. Но я должна быть осторожна: мне нельзя поднимать эту тему, даже если хочется извиниться. Мои извинения только снова приведут к ссоре. Как мама учила: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги утопают в зелени всевозможных насыщенных оттенков, от цвета лайма до темно-зелёного: саженцы берёз, высокие сосны, лиственные дубы и массивные клены. Мир за пределами этого коричневого Volvo полон разных красок, он радостный и печальный.

«Детка, эта жизнь... пока тебе не исполнится 18, хорошо? Когда я буду уверена, что они больше не смогут тебя забрать. Ещё один штат позади. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда бы не позволили тебе уйти. И это их отношение к женщинам, будто у них нет прав. Будто они никто. Женщины - мусор. Я не могу...»

«Мам, я знаю. Знаю. Мы это уже миллион раз проходили». Я решила рискнуть: «Извини, что не ношу солнечные очки. Извини, что привлекла внимание того человека».

Она смотрит вперёд, на дорогу, подносит руку к губам, которые втягивает, я полагаю, чтобы сдержать свои собственные слова - едкие или полные любви, не уверена. Ее лоб морщится, когда она снова смотрит на меня, проверяя, не отвернулась ли я. Так и есть, отвернулась. Выражение её лица очень серьёзно. «Люси, мне жаль, что всё так выходит». Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с недавнего времени, когда у меня начались месячные и мое тело и лицо менялись все больше и больше, она всё чаще вздрагивает. Иногда, а может, я всё это себе надумала, но в последнее время такое ощущение, что мой вид ранит её, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или мне только так кажется?

«Мам, серьёзно. Я понимаю». Потому что это правда: я понимаю. Мой отец - влиятельный человек, который относится к королевской семье в какой-то другой стране (мама не скажет, какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и бесилась из-за этого). Она не скажет мне его фамилию, потому что, по её мнению, так я сразу пойму, откуда он и кто по национальности. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня и мы бежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и вечно сменяющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же документы и разные официальные имена в этих документах, поскольку мне нужно как-то переводиться с ними в новые школы. Если честно, первые поддельные документы было достаточно сложно получить, как говорит мама.

32. Cherry Samurai

Ещё только светает. Я на секунду просыпаюсь и вижу, что мы припарковались на стоянке для отдыха. Снова засыпаю. Спустя пару часов я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы на приборной панели Вольво показывают десять часов утра. Ярко-голубое раннее июньское утро. Мы покидаем границы Массачусетса и нас приветствует большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время в бегах. Все время беспокоясь о том, когда все начнется сначала.

- Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я беззвучно проговариваю слова, – Bienvenue - это «добро пожаловать» по-французски.

- Вроде как поняла из контекста, мам, – отвечаю я и улыбаюсь ей кончиками губ.

Это не самодовольство. Я просто пытаюсь показать, что принимаю и хочу согласиться с тем, что все это привычно и нормально, обычно настолько, что мы можем подшучивать друг над другом, как это бывает в счастливые времена. Поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в переноске. Я перекормила его кошачьей мятой, чтобы не нервничал в дороге, поэтому сейчас он отдыхает.

Мама закатывает глаза.

- Как скажешь, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, то и дело поглядывая на бесконечно тянущееся шоссе впереди. Она улыбается и подыгрывает моей шутке, а значит сегодня утром она не собирается говорить о том, что в этот раз нам пришлось уехать из-за меня. Убедившись, что сейчас мы не ссоримся, я с облегчением расслабляю плечи. Но я должна быть осторожна, нельзя первой поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения только приведут к ссоре. Мама учит: никогда не возвращайся на место преступления.

Вдоль обочин раскинулись деревья всех оттенков зелени, от лаймового до темно-зеленого: молодые березы, высокие сосны, покрытые густой листвой дубы и толстые клены. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый и счастливый, синий и свободный.

- Детка, такая жизнь… только до восемнадцати, хорошо? Пока я не буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. В другую страну, далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не оставят тебя в покое. И то, как они обращаются с женщинами, у них нет прав. Совсем. Женщины - мусор. Я не могу…

- Мам, я знаю, знаю. Мы уже миллион раз это обсуждали.

Я решаю рискнуть.

- Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что привлекла внимание того человека.

Она пристально смотрит на дорогу, подносит руку к поджатым губам, по-видимому, стараясь удержать слова - едкие или любящие, я не уверена. На ее лбу проступают морщины, когда она снова переводит взгляд на меня, проверяя, смотрю ли на нее я, а я смотрю. Ее лицо становится серьезным.

- Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь.

Она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня впервые начались месячные, а мое тело и лицо стали меняться все сильнее, она все чаще и чаще морщится. Иногда, может, это все только в моей голове, но в последнее время такое ощущение, будто ей больно смотреть на меня, поэтому она делает это все реже и реже. Или так только кажется.

- Мам, правда. Я все понимаю.

Потому что это правда, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек, имеющий многовековые связи со знатью в другой стране (мама не говорит, какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и волновалась). Она не называет его фамилию, потому что фамилия, по ее словам, быстро укажет на его страну, его национальную принадлежность. Он оттуда, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. Так началась эта жизнь с новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации имен из них, так как мне нужно иметь возможность законно переходить в новые школы, да и если честно, мама говорит, что даже эти фальшивые документы достать было достаточно сложно.

33. ChrisWD

Шэннон Кёрк «Гретхен: триллер»


Ранний рассвет. Я на секунду просыпаюсь и вижу, что мы на парковке у какой-то заправки. Вновь засыпаю. Пару часов спустя я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.


Аналоговые часы Вольво показывают десять утра. Ярко-голубое июньское раннее утро, мы пересекаем границу Массачусетса и нас приветствует большой зелёный знак со словом BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.


Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Убегая вот так всё время. Постоянно переживая, что всё начнётся по новой.


– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я беззвучно проговариваю написанное. – Bienvenue – это на французском «добро пожаловать».


– По контексту как бы понятно, мам, – говорю я, улыбнувшись ей краем губ. Я не задираю нос. Я пытаюсь показать, что всё нормально, всё как всегда – причём настолько, что мы можем по-дружески подкалывать друг дружку. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в переноске, где он отдыхает на кошачьей мяте, которой я его перекормила, чтобы успокоить его нервы во время поездки.


Мама закатывает глаза.
– Ну и ладно, всезнайка. – Она одаривает меня задумчивой улыбкой, поглядывая вперёд, направляя машину прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и спокойно относится к подколам, означает, что этим утром она не собирается рассуждать о том, как я виновата в этом последнем побеге. Успокоившись, раз уж мы не пререкаемся в этот момент, я расслабляю напряженные плечи. Но я должна быть начеку, нельзя быть той, кто поднимет эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги утопают в яркой зелени всевозможных густых оттенков: от лаймового до темного зеленого; вокруг нас – тонкие березки, высокие сосны, раскидистые дубы и роскошные клены. Мир снаружи этого коричневого Вольво – зеленый и счастливый, синий и полный.


– Детка, эта жизнь… только до твоего восемнадцатилетия, ладно? Пока я не буду полностью уверена, что они не могут снова забрать тебя. В другую страну, подальше от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами. У женщин нет никаких прав. Никаких. Женщины – мусор. Я не могу…


– Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это миллион раз. – Я решаю воспользоваться шансом. – Прости за то, что не надела солнечные очки. Прости, что привлекла внимание того мужчины.


Она пристально смотрит вперёд на дорогу, подносит руку к поджатым губам, полагаю, в качестве способа удержать собственные слова – язвительные или ласковые, непонятно. Морщины на её лбу собираются гармошкой, когда она бросает на меня очередной косой взгляд, проверяя, смотрю ли я в ответ. А я смотрю. У неё серьёзное лицо.


– Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь.
Она морщится и вскоре вновь смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и моё лицо и тело стали меняться всё сильнее и сильнее, она морщится всё больше и больше. И быть может это всего лишь моё воображение, но в последнее время у меня такое чувство, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня всё меньше и меньше. Или это мне только кажется.


– Мам, ну правда. Я понимаю. – Потому что я действительно понимаю. Мой отец – влиятельный человек с давними связями с королевской семьей какой-то страны (мама не скажет какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и пугалась). Она не скажет его фамилию, потому что по его фамилии, говорит она, можно быстро вычислить его страну, его специфическую национальность. Он из такого места, где, по её словам, у матерей нет никакого права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у неё были собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня у отца и мы сбежали. И вот теперь эта новая жизнь с двумя новыми именами и постоянной сменой штатов. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации официальных имён на этих удостоверениях, поскольку мне нужно иметь возможность официально переводиться в новые школы, и, откровенно говоря, по словам мамы, достать первые поддельные удостоверения личности было достаточно сложно.

34. Comrade Nightingale

Светает. Приоткрываю чуточку глаза, различить только, что мы на парковке какой-то автостанции. И снова погружаюсь в сон. Через пару часов совсем уже просыпаюсь и лезу на переднее сидение.

Стрелки часов Вольво показывают десять. Июньская утренняя идиллия, при выезде из Массачусетса нас встречает большая зеленая вывеска со словом "BIENVENUE" и девизом штата "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Это наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы разве свободны? Разве я свободна? Все время скитаясь. И вечно в мыслях о том, что вот-вот и наши странствия начнутся заново.

- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами. - "BIENVENUE" по-французски значит "Добро пожаловать".

- Да уж по смыслу как-то догадалась, мам, - уголки губ вспорхнули в ухмылке. И не язвлю я вовсе. Просто хочу показать, что все понимаю и стараюсь изо всех сил принять, что все нормально и обыденно, как обычно - настолько, что и развлечься можно, подтрунивая друг над другом. Оборачиваюсь посмотреть, как там Аллен в своей дорожной клетке - кот разомлел, напичканный кошачьей мятой, чтобы легче перенести поездку.

Мама закатывает глаза: "Да ну тебя, всезнайка". Она задумчиво мне улыбается, то и дело посматривая вперед, чтобы ровно держать машину на этом нескончаемом шоссе. Судя по тому, что она улыбается и проглотила насмешку, этим утром воспитывать меня никто не собирается, пусть даже вина за этот отъезд только на мне. Сейчас, как ни в чем не бывало, мы даже не думаем ссориться - прямо гора с плеч. Теперь, надо быть поосторожней, как бы не затронуть чувствительную струнку, если вдруг приспичит извиниться. Извинения, скорее всего, и приведут к ссоре. Это же мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По краям дороги деревья в яркой зелени - в молодых березках и высоченных соснах, в разлапистых дубах и необъятных кленах все-все её оттенки, от бледных с прожелтью до самых темных. За окнами этого коричневого Вольво цветущий, счастливый, безмятежный и полный жизни мир.

- Малыш, эта жизнь..... пока тебе не стукнет восемнадцать, понимаешь? Когда я точно буду знать, что они снова не заберут тебя. От меня в другую страну. О, Господи, нет. Семья твоего отца, понимаешь, они бы не дали тебе уйти, никогда, у них такое отношение к женщинам, женщины там совсем бесправны. Совсем. Женщины там пыль. И я не могу...

- Мам, ну я знаю. Я знаю. Мы тысячу раз говорили об этом. - И все же решаюсь попробовать. - Прости за то, что темные очки не ношу. И что с тем человеком общалась.

Она устремляет глаза на дорогу, к поджатым губам подносит руку, а я гадаю, как унимать её излияния на этот раз - огрызаться мне или ластиться, не знаю. На лбу "гармошка" складок, когда она снова скашивает взгляд на меня, убедиться, что я слушаю, и я слушаю. Эта серьезность на лице старит её. "Люси, прости меня за такую жизнь," - она поводит плечами и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как недавно у меня начались месячные и все больше и больше меняются мои тело и лицо, все чаще и чаще её подергивает. Может это только навязчивая идея, но иногда возникает чувство, будто ей мучительно видеть перемены во мне и потому она все реже и реже на меня смотрит. Или так только кажется.

- Мам, ну хватит. Я понимаю, - потому что я и вправду понимаю. Мой отец влиятельный человек, у его семьи многовековые связи с королевским домом в какой-то стране (Мама не говорит в какой, она не хочет, чтобы я отыскала в Интернете и учудила что-нибудь). И фамилии она не называет, говорит, что фамилия очень характерна для его национальности и по ней можно легко определить страну. По её словам, он оттуда, где у матерей нет абсолютно никаких законных возможностей возвращать своих собственных детей. Он как то пытался уехать тайком вместе со мной, но у мамы был план и свои собственные связи. Она меня выкрала, когда мне было два года и мы сбежали. С тех пор, вот эта жизнь, с двумя вымышленными именами и постоянной сменой штатов. Мы всегда чередуем одни и те же удостоверения личности: в каждом разные имена, потому что в новые школы мне надо переходить с чистого листа, да и потом, мама признается, что "липовое" удостоверение было трудно достать только в первый раз.

35. DanaS

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk


За окном светает. С трудом разлепляю глаза и вижу, что мы на какой-то стоянке для дальнобойщиков. Снова проваливаюсь в сон. Спустя пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сидение.

Стрелки часов на приборной панели нашего Вольво показывают десять утра. И этим ясным солнечным июньским утром мы покидаем границы штата Массачусетс, и нас тут же встречает большой зеленый знак с приветственным «BIENVENUE» и девизом «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.

«Живи свободным или умри. А мы свободны? Разве я свободна? Все время в бегах. Каждую минуту на стороже, опасаясь, что все начнется заново».

- Добро пожаловать, - поясняет мама, заметив, как я разглядываю знак. – «Bienvenue» означает «добро пожаловать» на французском.

- Да, уж догадалась по контексту, - отвечаю я, криво ухмыляясь. Я не хамка. Просто пытаюсь показать, что я все понимаю, и что все в порядке, нормально, как обычно, настолько, что мы можем беззлобно подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь проверить Аллена в его кошачьей переноске – перед поездкой я скормила ему валериану, чтобы он легче перенес дорогу.

- Ну тебя, всезнайка, - мама закатывает глаза и задумчиво улыбается, время от времени поглядывая на бесконечное уходящее вдаль шоссе. Сам факт того, что она улыбается и подыгрывает моим ироничным комментариям, говорит о том, что она не собирается – по крайней мере этим утром – напоминать, что вина за наше очередное бегство лежит на мне. Облегченно выдохнув, я расслабляюсь – в ближайшее время скандал не намечается. Но все равно нужно быть осторожной и самой случайно не поднять тему, как бы ни было велико желание извиниться. Извинения приведут лишь к новой ссоре. Как говорит мама, никогда не возвращайся на место преступления.

По обе стороны от дороги высокий густой лес, играет на солнце всеми оттенками зелени: от ярко-лаймового до темно-зеленого – в молодых березках, высоких соснах, пушистых дубах и кудрявых кленах. За пределами этого коричневого Вольво мир пышет счастьем и яркими красками.

- Солнышко, такая жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Пока я не буду уверена, что они не заберут тебя. От меня. В другую страну. Боже, нет. Семья твоего отца… они бы никогда не позволили тебе уйти. А как они обращаются с женщинами, у них совершенно нет прав. Никаких. Они словно мусор. Я не могу…

- Мам, я знаю, знаю. Мы уже говорили об этом миллион раз. – Я все же решаю рискнуть. – Прости, что я не надела солнечные очки. Прости, что привлекла внимание.

Она смотрит на дорогу перед собой, подносит руку к губам, будто пытается сдержать рвущиеся наружу слова – уж не знаю, едкие или утешительные. На лбу залегает глубокая морщинка, когда она кидает на меня искоса взгляд, дабы убедиться, что я смотрю на нее. На лицо возвращается серьезное выражение.

- Люси, мне жаль, что мы не можем жить иначе.

Поморщившись, она снова возвращает все внимание к дороге. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня начался менструальный цикл, а лицо и тело стали все больше меняться, она все чаще морщится. Иногда, возможно, это все только мое воображение, но в последнее время мне кажется, будто мой внешний вид причиняет ей страдания, поэтому она все реже смотрит на меня. Или мне только кажется.

- Мам, в самом деле. Я все понимаю. – И это чистая правда. Мой отец влиятельный человек с многовековыми связями в королевских кругах какой-то страны (мама не говорит какой, потому что не хочет, чтобы я ее гуглила и накручивала себя). Она не говорит его фамилию, потому что, по ее словам, по этой фамилии будет легко определить его национальность и соответственно страну. В том месте, откуда он родом, у матерей нет никакого законного права забирать своих детей. Он уже однажды пытался скрыться вместе со мной, но у мамы были свои собственные связи и неплохой план. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы пустились в бега. И теперь это наша жизнь: два новых имени и нескончаемая череда штатов. Мы всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности, меняя лишь составляющие полного официального имени, так как мне необходимо переводится в новые школы, и, по правде говоря, липовые документы не так-то просто достать.

36. Dariaev

Триллер Шеннон Кёрк «Гретхен»
Раннее утро. Я на секунду открываю глаза и вижу, что мы на какой-то стоянке для отдыха. Затем я снова засыпаю. Через пару часов я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.
Циферблат часов Volvo показывает десять часов утра. Ярко–голубое раннее июньское утро, мы пересекаем границу Массачусетса, нас встречает большой зеленый знак с надписью BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Это – Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.
Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно вот так убегая. Постоянно беспокоясь о том, что это повторяется снова и снова.
«Добро пожаловать», – говорит мама, прерывая поток моих мыслей. «Bienvenue на французском означает «добро пожаловать»».
«Я уже и так это поняла, мама», – говорю я ей, ухмыляясь. Я не самодовольная. Я просто пытаюсь показать, что я ее услышала, и дать понять, что все нормально, все как обычно, что мы все так же можем весело поддразнивать друг–друга. Я поворачиваюсь назад, чтобы проверить Аллена в его переноске, где он спокойно сидел благодаря кошачей мяте, которой я напичкала его, чтобы он не так нервничал во время поездки.
Мама закатывает глаза. «Неважно, всезнайка», – Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед, и направляется прямиком по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и принимает мои подшучивания, означает, что она не собирается поднимать, хотя бы сегодня утром, тему того, как я виновата в этом побеге. Радуясь тому, что мы сейчас не ругаемся, я расслабила свои напряженные плечи. Но мне придется быть осторожной, я не могу поднять эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.
Вдоль дороги все ярко–зеленое, саженцы березы, высокие сосны, дубы и клены во всевозможных оттенках – от лаймового до темно–зеленого. Мир вне этого коричневого Volvo зеленый и счастливый, синий и полный.
«Дорогая, такая жизнь... подожди до восемнадцати лет, хорошо? Тогда я точно буду знать, что они не смогут снова забрать тебя. Другая страна, вдали от меня. Боже, нет! Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уехать, они считают женщин бесправными. Женщины для них – никто. Женщины – просто мусор. Это невыносимо для меня...»
«Мама, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз», – я решила рискнуть, – «извини, что не ношу свои солнцезащитные очки. Извини, что привлекла внимание этого человека.»
Она смотрит вперед на дорогу, подносит руку к поджатым губам, я полагаю, она так сдерживает свои собственные слова – едкие или ласковые, я не уверена. Она морщит лоб, снова смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я на нее, и я смотрю. На ее лице серьезное выражение. «Люси, я сожалею о такой жизни», – она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как я достигла половой зрелости несколько месяцев назад, мое тело и лицо меняются все больше, и мама вздрагивает все больше и больше. Иногда, а может, это все мои домыслы, но в последнее время такое ощущение, что мой вид ранит маму, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или мне так кажется.
«Мам, серьезно. Я понимаю», – потому что я правда понимаю. Мой отец –влиятельный человек с многовековыми связями с роялти в какой–то другой стране (мама не расскажет, в какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и паниковала). Она не скажет его фамилию, потому что, как она говорит, по его фамилии можно быстро определить его страну, его весьма специфичное гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался сбежать со мной однажды, но у мамы был план, и были свои связи. Мне было два года, когда она украла меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно меняющимися государствами. Мы всегда используем одни и те же паспорта и вариации имен в этих паспортах, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно передавать документы в новые школы, и по правде, как мама говорит, получить первые поддельные документы было достаточно сложно.

37. dimatver

Фрагмент остросюжетного романа Шеннон Кирк «Гретхен»

Было раннее утро. Я проснулась на минуту. Заметила только, что мы стоим где-то на придорожной парковке для отдыха. И опять погрузилась в сладкий утренний сон. Примерно через два часа я проснулась уже окончательно и перебралась на переднее пассажирское сиденье.

Встроенные часы нашего «Вольво» железным голосом объявили десять часов утра. Раннее июньское утро ворвалось к нам ярким светом лазурного неба, когда мы пересекли границу штата Массачусетс и увидели огромный зелёный знак, приветствующий нас словом BIENVENUE. На нём был также девиз штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Нашим одиннадцатым штатом был Нью-Гэмпшир.

«Живи свободно или умри. Но разве мы свободны? Разве я свободна? В постоянном бегстве. В постоянном ожидании, что всё придётся повторять по-новому».

– Добро пожаловать, – сказала мама, прочитав по губам мои мысли, – Bienvenu это по-французски «Добро пожаловать».

– Ну об этом и так нетрудно догадаться, мама, – сказала я, посмотрев на неё с улыбкой. Нет, я не задавака. Я просто хотела изобразить, что всё принимаю как есть, и даже готова согласиться, что всё у нас в порядке, всё идёт своим чередом, и мы даже можем весело проводить время, обмениваясь шуточками. Я оглянулась посмотреть на Аллена, который в своей кошачьей клетке спокойно сидел под воздействием кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы помочь преодолеть страх езды на машине.

– Ну ты всегда догадаешься обо всём, ты у нас всезнайка, – сказала мама, закатив глаза. Она одарила меня многозначительной улыбкой, и вновь стала глядеть вперёд, в ту далёкую даль, куда она вела машину по этой бесконечной автостраде. Мамина улыбка и возможность обменяться с ней шутками для меня означали, что в это утро она не будет выговаривать мне свои упрёки в том, что в этот раз мы были вынуждены переезжать по моей вине. Полная радости от мысли, что мы сейчас не ссоримся, я наконец-то смогла вздохнуть спокойно. Но всё-таки я должна быть внимательной, как бы случайно мне самой не начать неприятный разговор. А это может случиться, например, если я попытаюсь извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Общаясь с мамой, я давно поняла: никогда не возвращайся назад к неприятным событиям.

Местность вокруг дороги расцветала всеми оттенками зелёного цвета: от яркого блеска полевой травы до тёмных тонов густого леса, когда дорога проходила через заросли молодых берёз, высоких сосен, дубов с их густой листвой и широких клёнов. Мир за пределами нашего коричневого «Вольво» переливался зелёными и голубыми цветами, и казался счастливым и полным жизни.

– Доченька, нам придётся так жить… пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? А потом, я точно знаю, они уже не смогут забрать тебя. Другая страна, так далеко от меня… Боже, нет! Тебя не отпустят из семьи твоего отца. Там такое отношение к женщинам, что они там не имеют никаких прав. Вообще никаких. Женщина там – никто. Я не могу…

– Мама, я знаю, я знаю, мы это обсуждали тысячу раз, – и тут я решила воспользоваться удобным случаем. – Прости, что я не надела свои тёмные очки. Прости, что пошла на встречу с этим мужчиной.

Она снова устремила взгляд далеко вперёд на дорогу, поднеся руку к губам, чтобы, как мне показалось, сдержать выход своих слов, осуждающих или утешающих, не могу сказать точно. Нахмурив лоб, она повернулась ко мне посмотреть, оглядываюсь ли я назад, что я как раз в тот момент и делала. Наконец, её лицо приняло серьёзный вид.

– Люси, мне стыдно за такую нашу жизнь, – её лицо передёрнулось, и она снова стала глядеть вперёд на дорогу. Я заметила, что по мере моего взросления, чем заметнее становились изменения моего лица и тела, тем чаще у неё дёргалось лицо. Может быть, мне только так казалось, но порой становилось совершенно отчётливо видно, что мой вид тяготит её, и она смотрит на меня всё меньше и меньше. Но, возможно, это всего лишь моё воображение.

– Мама, ну правда, я всё понимаю, – и я действительно всё понимала. Мой отец – могущественный человек с вековыми связями с королевской семьёй где-то в другой стране. Мама не хотела говорить, из какой он именно страны, чтобы я не полезла в Гугл выяснять своё происхождение. Она не хотела называть его фамилию, потому что по фамилии, по её словам, будет легко определить страну и его очень специфическую национальность. Он из тех мест, где, как она говорит, матери не имеют никаких прав по отношению к собственным детям. Он уже однажды пытался похитить меня. Но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы пустились в бега. И теперь мы живём вот такой жизнью под чужими именами и с постоянными переездами из одного штата в другой. Переехав в новый штат, мы пользуемся теми же паспортами, что и раньше, но называем себя другим вариантом официального имени, указанного в паспорте. Благодаря этому, я могу свободно переходить из одной школы в другую. Мама честно признавалась, что раздобыть поддельный паспорт – слишком трудная задача.

38. Don Sphynx

Едва рассвело. Открыв на мгновение глаза, я вижу, что мы припарковались на какой-то автостоянке. И снова засыпаю. Через пару часов, проснувшись окончательно, перебираюсь на переднее сидение.


Стрелки циферблата на приборной панели Вольво показывают десять утра. Стоит ранний безоблачно-яркий июньский день, когда мы выезжаем за границы Массачусетса и нас встречает большой зеленый плакат со словом _“BIENVENUE”_ и девизом штата _«Живи свободным или умри»._ Нью-Гэмпшир — наш одиннадцатый штат.


_Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно убегая таким образом. Все время беспокоясь, когда этот сценарий начнет раскручиваться вновь._


«Добро пожаловать, — говорит мама, уловив мое бормотание. —_“Bienvenue”_ по-французски “добро пожаловать”».


«Мам, понятно без перевода», — уголки моих губ растягиваются в улыбке. Я не страдаю от избытка самомнения. Просто стараюсь изобразить согласие и готовность признать, что все, как всегда, нормально и не происходит ничего необычного — настолько нормально, что мы можем позволить себе добродушные подколки. Оборачиваюсь, чтобы проверить кошачью переноску с Алленом. Тот кайфует в ней от порции кошачьей мяты, которой я накормила его до отвала, чтобы не нервничал в машине.


Мама закатывает глаза: «Надо же, какая умная». Она задумчиво мне улыбается, бросая перед собой быстрые взгляды по мере того, как рулит по этой прямой и бесконечной автостраде. Тот факт, что мама улыбается и готова дальше обмениваться шуточками, означает, что этим утром она не намерена заводить разговор о масштабах моей вины в нашем последнем бегстве. Почувствовав облегчение от того, что в эту минуту мы не ругаемся, я расслабляю сведенные от напряжения плечи. Однако мне надо быть осторожной, нельзя провоцировать этот разговор, даже если тянет извиниться. Мои извинения только бы привели к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.


Обе стороны дороги утопают в роскошной зелени всевозможных сочных оттенков, от цвета лайма до глубокого окраса лесных деревьев — молодых березок, высоких сосен, дубов с густой листвой и раскидистых кленов. Мир вне этого коричневого Вольво полон зелени и счастья, и синевы, и умиротворения.


«Детка, такая жизнь…только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду точно знать, что они не смогут тебя снова забрать. В другую страну далеко от меня. Боже, нет. Эта семья твоего отца, они ни за что тебя не отпустят. А как там обращаются с женщинами, у них же нет никаких прав. Никаких. Женщины — просто мусор. Я не могу…»


«Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это в прямом смысле миллион раз». Я решаю воспользоваться шансом: «Извини, что не надела темные очки. Мне очень жаль, что я попалась на глаза тому человеку».


Мама пристально глядит вперед на дорогу, подносит руку к губам, затем втягивает их. Я догадываюсь, что так она удерживает слова — язвительные или ласковые, не уверена, какие. Морщинки у нее на лбу собираются гармошкой, когда она вновь окидывает меня косым взглядом, проверяя, смотрю ли я на нее. И я смотрю. Ее лицо приобрело серьезное выражение: «Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь». Она морщится, как от боли, и тут же вновь глядит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня установился месячный цикл, а мое тело и лицо всё больше и больше менялись, мама все чаще и чаще морщилась. Может, это мои фантазии, но в последнее время иногда возникает ощущение, что мой вид задевает ее, поэтому она и смотрит на меня все меньше и меньше. Или это только кажется.


«Мам, правда. Я все понимаю». Так оно и есть, я понимаю все. Мой отец — влиятельный человек, имеющий вековые связи с королевскими особами одной из стран (мама ни за что не скажет, какой, потому что не хочет, чтобы я гуглила информацию и доводила себя до невроза). Мама ни за что не назовет фамилию отца, ведь по ней, как она говорит, можно быстро вычислить его страну и точную национальность. Он родом из тех мест, где, по ее словам, матери вообще не имеют никаких законных прав на то, чтобы вернуть своего ребенка. Однажды отец уже пытался скрыться со мной. Но у мамы имелся план и собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и мы сбежали. И теперь обе живем под новыми именами, всё время переезжая в новые штаты. Мы постоянно используем одни и те же идентификационные карты и варианты наших официальных имен, значащихся в них. Ведь мне надо иметь возможность без проблем переходить в новые школы, и, если честно, мама говорит, что было очень непросто достать первые липовые удостоверения личности.

 

39. DozerTheDozerian

Перевод отрывка из книги «Гретхен: Триллер» Шеннон Кёрк
Переводчик: Лыкова Екатерина Александровна
Рано на рассвете я просыпаюсь на секунду и вижу, что мы на парковке какого-то местечка для отдыха. Я снова засыпаю. Через пару часов я полностью просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сидение.
Стрелочные часы вольво показывают десять утра. Стоит раннее июньское утро, небо ярко-голубое, а мы в это время пересекаем границу, покидая штат Массачусетс, и нас приветствует большой зелёный знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.
«Живи свободным или умри. А мы свободны? А я свободна? Всё время вот так в бегах. Вечно переживая, что скоро всё повторится снова».
- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, как я одними губами произношу эти слова. – Bienvenue - это по-французски «добро пожаловать».
- Да я как-то сама догадалась по контексту, мам, - отвечаю я и улыбаюсь ей уголками губ. Я не зазнаюсь. Я пытаюсь показать, что я принимаю и готова согласиться с тем, что всё нормально, всё как всегда, - настолько, что мы можем добродушно поддразнивать друг друга. Я оборачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в своей кошачьей переноске, где он кайфует от той кошачьей мяты, которой я перекормила его, чтобы успокоить его перед поездкой в машине.
Мама закатывает глаза:
- Как скажешь, зайка-зазнайка.
Она задумчиво улыбается мне, периодически посматривая вперёд, в то время как она ведёт машину прямо по этому бесконечному шоссе. То, что она улыбается и поддерживает это добродушное подшучивание, значит, что она не собирается этим утром поднимать вопрос о том, что это я виновата в этом последнем бегстве. Чувствуя облегчение от того, что мы сейчас не ссоримся, я расслабляю напряжение в плечах. Но я должна быть осторожна, я не могу поднять эту тему, даже если я хочу извиниться. Моё извинение только приведёт к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.
По обочинам дороги растут молодые берёзки, высокие сосны, густолиственные дубы и раскидистые клёны, их листва всех насыщенных оттенков зелёного, от цвета лайма до тёмного травянисто-зелёного. Мир вокруг коричневого вольво зелёный и голубой, радостный и полный жизни.
- Детка, такая жизнь… это только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. В другую страну подальше от меня. Господи, нет. Семья твоего отца, они бы никогда не позволили тебе уехать, а то, как они обращаются с женщинами – у них нет на такое права. Никакого. Женщины – словно мусор. Я не могу…
- Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это уже буквально миллион раз. – Я решаю рискнуть. – Извини за то, что я не надела солнцезащитные очки. Извини, что привлекла внимание того мужчины.
Она пристально смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, которые она прикусывает, чтобы, полагаю, удержаться от высказываний – не уверена, язвительных или любящих. Её лоб морщится как аккордеон, когда она косится на меня, проверяя, смотрю ли я в ответ, что я и делаю. Её лицо становится серьёзным.
- Люси, я очень сожалею, что у нас такая вот жизнь.
Она морщится и вскоре опять отворачивается к дороге. Я заметила, что она морщится всё чаще и чаще с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, а мои тело и лицо стали меняться всё сильнее и сильнее. Иногда, хотя, возможно, мне только так кажется, но в последнее время у меня такое чувство, что ей неприятно на меня смотреть, так что она смотрит на меня всё реже и реже. Или мне это только мерещится.
- Мам, правда, я всё понимаю.
Потому что это правда, я всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьёй в какой-то другой стране. Мама не желает говорит, в какой именно, поскольку она не хочет, чтобы я изумлённо таращилась и впадала в панику. Она не желает называть его фамилию, потому что, по её словам, его фамилия тут же укажет на его страну, на его очень специфическую национальность. Он из такого места, где, по её словам, у матерей нет никаких законных прав забрать своих собственных детей. Он уже как-то попытался скрыться со мной, но у мамы был план, а также свои собственные связи. Мне было два года, когда она похитила меня обратно, и мы убежали. И сейчас ведём такую жизнь под двумя новыми именами, постоянно переезжая в новые штаты. Мы всегда используем одни и те же удостоверяющие личность документы и вариации официальных имён из этих документов, поскольку мне нужно переводиться в новые школы по чистым документам, да и, честно говоря, по словам мамы, было достаточно трудно достать и первые-то поддельные документы.

40. dura_leksina

Гретхен: Триллер
Шеннон Керк

Светает. Очнувшись на мгновение, я замечаю, что мы на какой-то стоянке, и снова закрываю глаза. Спустя пару часов просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сиденье.

Стрелки часов в «Вольво» показывают десять утра. Голубеет ранне-июньское небо. Мы выезжаем из Массачусетса, и нас встречает большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата: «Живи свободным или умри». Это наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? А я свободна? Мы убегаем, все время убегаем. И не переставая боимся, что вот-вот привычный сценарий запустится вновь.

— «Добро пожаловать», — говорит мама, видя, как я что-то бормочу под нос. — «Bienvenue» по-французски значит «добро пожаловать».

— Надо же, я бы ни за что не догадалась, — я давлю кривую ухмылку. Не то чтобы я капризничаю, скорее просто хочу показать, что все нормально, все как обычно, можно беспечно подкалывать друг друга — по крайней мере, мне хочется, чтобы это так выглядело. Повернувшись, я проверяю переноску, в которой развалился одуревший от кошачьей мяты Аллен — я пичкала его ей всю поездку, чтобы он не нервничал.

Мама закатывает глаза.

— Зануда. — Она добродушно улыбается, бросая быстрые взгляды то на меня, то на бесконечное шоссе. Раз она улыбается и шутит, значит, обвинять меня в нашем очередном побеге прямо сейчас не собирается. Я расслабляю плечи, радуясь, что мы не ссоримся. Но нужно быть осторожной и не поднимать эту тему самой — даже чтобы извиниться. Извинения выльются в очередную ругань. Мама сама так учила: никогда не возвращаться на место преступления.

Вдоль обочины тянется вся палитра зеленого — от светлых оттенков до мрачных: молодые березки, высокие сосны, пышные дубы, толстые клены. Весь мир снаружи нашего коричневого «Вольво» счастливо переливается голубым и зеленым.

— Милая, это все так… только пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду уверена, что они больше не смогут забрать тебя. Забрать в другую страну, далеко от меня… о Боже, ни за что. Семья твоего отца никогда бы не позволила тебе уехать, они считают, что у женщин нет прав. Вообще. Женщины — мусор для них. Я не…

— Я знаю, мам. Я все знаю. Мы же миллион раз об этом говорили. — Я наконец решаюсь. — Прости, что была не очень осторожна. И прости, что чуть не вышла за него.

Не отрывая взгляда от дороги, мама подносит руку к губам и прикусывает палец — может быть, чтобы сдержать неосторожные слова. Не знаю, чего ей сейчас хочется больше — сказать что-то ласковое или съязвить. Морщины на ее лбу собираются в гармошку, и она искоса бросает на меня взгляд, наверное, чтобы проверить, смотрю ли я на нее — а я смотрю. На ее лице появляется знакомое выражение суровой решимости.

— Прости за все это, Люси.

Как-то странно дернувшись, она снова отворачивается к дороге. Несколько месяцев назад у меня начались месячные, я стала меняться — и мне кажется, что с тех пор ее все чаще вот так передергивает. Может, это все мои фантазии, но такое чувство, будто ей больно на меня смотреть, и она старается делать это как можно реже. А может, мне так только кажется.

— Я понимаю, мам, правда.

Ведь я и правда все понимаю. Мой отец — влиятельный человек, тесно связанный с королевской семьей в стране, название которой мне неизвестно — мама никогда его не называла, чтобы я не гуглила и не психовала. И фамилию отца она мне не говорит, потому что по ней сразу можно понять, откуда он и какой национальности. Она говорит, что там матери не имеют права просто забрать своего ребенка и уйти. Однажды он меня уже отобрал, но мама задействовала какие-то свои связи и придумала хитрый план. Когда мне было два года, она выкрала меня, и мы сбежали. И так и живем теперь, под чужими именами, постоянно переезжая из одного штата в другой. Паспорта у нас одни, и мы лишь незначительно меняем указанные в них имена: мне ведь надо нормально переходить из одной школы в другую. К тому же, по маминым словам, даже эти фальшивые паспорта было очень непросто достать.

41. E

Светает. Я ненадолго просыпаюсь и вижу, что мы стоим на парковке на обочине шоссе. Я снова засыпаю. Пару часов спустя я просыпаюсь окончательно и переползаю на переднее пассажирское сиденье.

Стрелка часов нашей «Вольво» показывает десять утра. Десять часов ярко-голубого, раннего июньского утра. Мы выезжаем из Массачусетса, на границе нас встречает большой зеленый указатель со словом Bienvenue и девизом штата: «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время вот так, с места на место. Вечно как на иголках, что еще чуть-чуть и снова.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я читаю транспарант. — «Bienvenue» — это «добро пожаловать» по-французски.

— Я как бы поняла из контекста, мам, — отвечаю я, и ухмыляюсь краешком рта. Это не высокомерие. Я пытаюсь показать, что я принимаю правила игры, что я хочу и буду думать, что все в порядке и даже привычно — вплоть до того, что можно поддразнивать друг-друга, как в старые, счастливые времена. Я оборачиваюсь и смотрю на Аллена: он мирно спит, нанюхавшись кошачьей мяты, которой я щедро посыпала дно переноски, чтобы успокоить его чувствительные к переездам нервы.

Мама закатывает глаза.

— Извините, мисс Всезнайка. — Она осторожно улыбается в мою сторону, то и дело посматривая на дорогу, и мы мчимся дальше вдоль бесконечного шоссе. То, что она улыбнулась и поддержала нашу с ней шуточную перебранку, означает, что, по крайней мере, сейчас она не намерена отчитывать меня за этот побег. С чувством облегчения, что в ближайшее время ссоры не будет, я расслабляю плечи. Но полностью расслабляться нельзя, ведь если я подниму тему первой, даже для того, чтобы просто извиниться, мы обязательно поругаемся. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

По краям дороги — сочная зелень, вся гамма насыщенных оттенков от салатового до темно-изумрудного: молоденькие березки, высокие сосны, мясистые дубы и толстые клены. За пределами нашей коричневой «Вольво» царит синева, зелень и необъятное счастье.

— Зайка, эта беготня… пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Тогда я точно буду знать, что они не смогут тебя забрать, как тогда. Забрать у меня, у матери, бог весть куда. Не дождутся. Семья твоего отца такова, что по-хорошему они тебя не отпустят, по их законам у женщины нет прав. Никаких. Женщина — никто. Ну как я могу…

— Мам, я знаю. Знаю. Мы уже буквально миллион раз об этом говорили.

Вдруг я думаю, что попробовать стоит, и говорю:

— Извини, что сняла очки. Извини, что привлекла внимание того парня.

Она не сводит глаз с дороги, подносит ладонь к губам и шумно втягивает воздух, наверное, чтобы заглушить собственные слова — злые они или ласковые, я не знаю. Она сморщивает лоб гармошкой, и бросает в мою сторону взгляд, чтобы убедиться, что я смотрю на нее. Лицо ее серьезно.

— Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь.

Она хмурится и снова устремляет взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо стали меняться все больше и больше, она все больше и больше хмурится. Иногда, и, может быть, мне это только кажется, но последнее время ей как будто больно меня видеть, и поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Наверное, кажется.

— Мам, серьезно. Я все понимаю.

Ну правда, понимаю. Отец — влиятельный человек, имеет многовековые связи с королевской семьей в какой-то там стране (мама отказывается говорить, в какой, чтобы я не гуглила и не психовала). Она отказывается даже назвать его фамилию, потому что фамилия его тут же покажет и страну его пребывания, и его весьма специфическое происхождение. Он родом оттуда, говорит она, где у матерей нулевые права на собственных детей. Он уже пытался сбежать со мной, но мама все продумала, к тому же у нее тоже были кое-какие связи. Мне было два года, когда она выкрала меня у отца, и мы от него сбежали. А теперь вот эта жизнь в бегах, с двумя новыми именами и бесконечными новыми штатами. Мы всегда пользуемся одними и теми же паспортами, меняем только сокращенные формы имен в этих паспортах, мне же каждый раз нужно официально переводиться в новую школу, и потом, если совсем честно, то и первые поддельные паспорта было достать непросто.

42. Edna

Гретхен
Шеннон Кёрк

Светает. На секунду просыпаюсь, отмечаю про себя, что мы припарковались у какой-то придорожной зоны отдыха, и снова засыпаю. Часа через два я просыпаюсь по-настоящему и перебираюсь на переднее сидение рядом с мамой. Часы со стрелками на приборной панели старенькой «Вольво» показывают десять утра. Вот так, безоблачным июньским утром мы покидаем Массачусетс, и вскоре нас приветствует огромный щит с надписью «BIENVENUE» и девизом штата, в который мы въезжаем: «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ!» Нашим одиннадцатым штатом стал Нью-Гемпшир.

Живи свободно или умри. Интересно, а мы свободны? Я вот, свободна? Не жизнь, а постоянное бегство. Вечный страх, что все повторится снова и снова.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив по моим губам, как я пытаюсь беззвучно прочитать увиденную надпись. – «Bienvenue» это по-французски «Добро пожаловать».

– Мам, об этом нетрудно догадаться по смыслу, – отвечаю я и улыбкой даю ей понять, что я не умничаю, что я принимаю эту ситуацию с бегством, что у нас все хорошо, все в порядке, и мы можем позволить себе подтрунивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь назад – проверить, как там Аллен в своей переноске; накануне, чтобы он чувствовал себя спокойно в машине, я, кажется, дала ему слишком много кошачьей мяты.


Мама подыгрывает – закатывает глаза и произносит: «Догадливая ты моя». Она смотрит на дорогу – перед нами бесконечное шоссе, но в ее мимолетной улыбке я чувствую заботу. Раз она улыбается, и мы продолжаем понарошку обмениваться ехидными замечаниями, значит, по крайней мере, этим утром, она не заведет беседу о том, что наш последний побег спровоцировала я. Какое облегчение – хоть на миг мы не в ссоре, прям гора с плеч. Теперь главное самой не затронуть эту тему, и, хотя мне хочется извиниться, надо быть осторожной. Начну извиняться – и сразу поссоримся. Да и мама учила – на место преступления возвращаться нельзя.

По обочинам дороги буйствует зелень всевозможных оттенков – от нежного полутона молодых побегов до густо-темного цвета хвои. Мелькают тонкие березки, высоченные сосны, кудрявые дубы, раскидистые клены. Мир за окнами нашей коричневой «Вольво» полон счастья и радостных весенних красок.


– Потерпи немножко, детка. Все это…только пока тебе не станет восемнадцать. Тогда они точно не смогут тебя снова забрать. Как вспомню – выкрали, увезли в другую страну. Господи, какой ужас! Они никогда не выпустили бы тебя из своих лап, семья твоего отца – дикари. У женщин там нет никаких прав. Никаких! Женщины для них – мусор. Я не могу…

– Мам, я знаю. Правда. Мы уже миллион раз это обговаривали.
Я решаюсь попытать счастья и все-таки попросить прощения:
– Прости меня, что сняла очки. Прости, что привлекла внимание того человека.


Она смотрит на дорогу, ее рука непроизвольно тянется к губам, и без того сжатым – будто она боится не сдержать слова, которые так и рвутся наружу. Я не знаю, что ей хочется сказать – очередную колкость, или как сильно она меня любит. Я вижу, как у нее на лбу появляется морщинка – когда она бросает быстрый взгляд в мою сторону – проверить, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Она сразу делает серьезное лицо.
– Люси, прости, что нам приходиться так жить.
Ее слегка передергивает, будто от боли, и снова все ее внимание сосредотачивается на дороге. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и тело и лицо стали меняться – ее все чаще вот так передергивает. Может, я и напридумывала, но в последнее время у меня иногда возникает такое ощущение, что маме неприятно меня видеть – и она все реже и реже смотрит на меня. Или мне просто кажется.


– Мам, ну правда. Я все понимаю.

Это действительно так – я все понимаю. Мой отец – влиятельный человек, из семьи с большими связями, которая веками была близка к правящей династии какой-то страны (мама не говорит, какой, потому что не хочет, чтобы я начала выискивать в интернете все, что с ней связано и боится, как бы это открытие не подействовало на мою психику). Мама никогда не называла мне его фамилию – потому что, как она говорит, по ней сразу можно понять, о какой стране идет речь, и какой он национальности. Мама говорит, что женщины по законам этой страны ни имеют никаких прав на своих собственных детей. Однажды он уже похищал и удерживал меня у себя, но мама знала, что делать, и у нее тоже были связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и нам удалось скрыться. Так мы и живем – два раза нам пришлось привыкать к новым именам и постоянно – к новым штатам. Мы каждый раз используем разные варианты имен, указанных в документах, но сами документы у нас одни и те же – мне ведь нужно менять школы, чтобы это не вызывало никаких сложностей, да и, как говорит мама, первые подложные документы было очень трудно достать.

43. Emily Highwing

Ранний рассвет. Проснувшись на секунду, я вижу, что мы на стоим на парковке. Снова засыпаю. Пару часов спустя я полностью просыпаюсь и перелезаю на переднее сиденье.

Часы Вольво показывают десять утра. Ранним голубым июньским утром мы выезжаем за границу Массачусетса, нас встречает большой зелёный знак со словом BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Всё время в бегах. Постоянно переживать о том, когда всё повторится.

— Добро пожаловать, — говорит мама, замечая движение моих губ. — Bienvenue на французском означает «добро пожаловать».

— Это ясно из контекста, мам, — говорю я и улыбаюсь ей уголками губ. Я не самодовольна. Я пытаюсь показать, что готова согласиться с тем, что всё идёт как обычно, и принимаю это, - настолько, что мы можем дружелюбно подшучивать друг над другом. Я оборачиваюсь, чтобы проверить Аллена в клетке, где он отдыхает после кошачьей мяты, которой я его накормила, чтобы он легче переносил дорогу.

Мама закатывает глаза:
— Как скажешь, всезнайка, — она задумчиво улыбается мне, поглядывая вперед, пока едет по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и подкалывает меня в ответ, означает, что этим утром она не собирается поднимать вопрос о том, что я виновата в этом побеге. Почувствовав облегчение оттого, что сейчас мы не ругаемся, я расслабила плечи. Но нужно быть осторожной, нельзя затрагивать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Ярко-зелёные обочины всевозможных густых оттенков – от лаймового до цвета глубокого леса, в березовых саженцах, высоких соснах, пышных дубах и толстых кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зелёный и счастливый, голубой и насыщенный.

— Детка, эта жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду уверена в том, что они не заберут тебя снова. Чужая страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и это их отношение к женщинам, они не имеют прав. Они никто. Как к мусору. Я не могу…

— Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это миллион раз, — я решаю воспользоваться случаем. — Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.

Она смотрит на дорогу, подносит руку к губам, прикусывая их, наверное, чтобы сдержать свои собственные слова — язвительные или ласковые, не знаю. Она морщит лоб, когда поглядывает на меня краем глаза, проверяя, смотрю ли я назад, и я смотрю. У нее серьезное лицо. «Люси, я сожалею о такой жизни». Она хмурится и снова отворачивается на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, с того момента, как мое тело и лицо все больше менялись, она все больше хмурилась. Возможно, это только в моей голове, но в последнее время мне порой кажется, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше. Или так только кажется.

— Мам, правда. Я понимаю, — потому что я и вправду понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и пугала себя). Она не скажет его фамилию, потому что его фамилия, как она говорит, сразу выдаст его страну, его очень специфическую национальность. Он из тех мест, где, по её словам, матери не имеют никакого законного права забрать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. А сейчас эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же документы и разные вариации имен из этих документов, чтобы была возможность перейти в новые школы, и, если честно, мама говорит, что первые поддельные документы было очень трудно достать.

44. eng39

Раннее утро. Сквозь ресницы вижу какое-то кафе, понимаю, что мы на парковке и снова засыпаю. Через пару часов пробуждаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки на часах в нашем «вольво» показывают десять. Ярко-голубым июльским утром пересекаем границу Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый щит со словом «Бьенвеню» и лозунгом штата: «Свобода или смерть». На очереди Нью-Гэмпшир, уже одиннадцатый штат по счету.

«Свобода или смерть». А мы свободны? Скажем, я? Ведь живу в постоянной тревоге, что вот-вот опять придется бежать неизвестно куда.

- Добро пожаловать, - подсказывает мама, уловив движение моих губ. – По-французски «бьенвеню» – значит, добро пожаловать.

- Судя по всему, это ясно и без перевода, мамочка, - отвечаю с короткой усмешкой.

Я не строю из себя задаваку, а хочу показать, что принимаю и готова согласиться, что все идет своим чередом. Все в порядке, причем настолько, что можно позволить себе беззаботно подтрунивать друг над другом. Оборачиваюсь. Как там Аллен в своей клетке? Вроде спит как убитый. Специально подстелила ему кошачью мяту, чтобы не психовал в машине.

Мама сидит за рулем, то и дело поглядывая на бесконечную ленту автострады.

- Да ты у меня всезнайка, - она закатывает глаза и задумчиво, вскользь улыбается.

Раз подшучивает в ответ, значит, не собирается выговаривать мне за то, что я виновата в последнем побеге. По крайней мере, это утро обойдется без взаимных упреков. Что ж, камень с плеч, пусть и ненадолго. Однако осторожность не помеха, самой затеять этот разговор нельзя, даже если хочешь. Извинишься – получишь втык. Урок от матери: на место преступления не возвращайся.

Дорога утопает в зелени всех оттенков – от светлого, с желтизной, до насыщенного темно-зеленого. Мимо проплывают высокие сосны, молодые березки, густые кроны дубов и могучие клены. Зелено-голубой мир за окном коричневого «вольво» благополучен и полон жизни.

- Девочка моя, ждать осталось недолго… до твоих восемнадцати. Тогда я буду знать, что тебя не похитят снова. Живи в другой стране, подальше от меня… Хотя, боже, нет. Семья отца не даст тебе уехать, никогда. С женщинами не церемонятся, будто мы совсем бесправны. Не считают за людей. Я не могу…

- Знаю, знаю, мамочка. Мы проходили через это миллионы раз. – Пользуясь случаем, рискую. – Прости, что не одела темные очки и привлекла к себе внимание.

Мама следит за дорогой. В ответ зажимает рот ладонью. Боится дать волю чувствам? Слова застыли на губах, но какие - колкие или нежные, угадать невозможно. Нахмурив лоб, она искоса смотрит, надеясь встретить мой взгляд. Я наготове.

- Люси, - мама делает серьезное лицо, – мне очень жаль, такая у нас жизнь.

Поморщившись, она снова смотрит на дорогу. Недавно у меня пошли месячные, стали меняться фигура и внешность. С тех пор заметила: чем больше взрослею, тем чаще морщится, будто мой вид ее травмирует. Лишний раз теперь не взглянет, хотя могу и ошибаться.

- Ну что ты, мамочка. Я все понимаю.

И это правда. У влиятельного отца – исторические связи с членами королевской семьи какой-то страны. Мама не скажет, какой, чтобы я, погуглив, не наделала глупостей. Не скажет она и фамилию, по которой можно быстро вычислить, откуда он родом. Мама говорит, у женщин в той стране вообще нет законного права вернуть себе ребенка. Отец уже пытался меня похитить, но у мамы был план и свои хорошие знакомства. Мне исполнилось два года, когда она выкрала меня обратно, и мы ударились в бега. Теперь живем с двойными именами и постоянно меняем штаты. Чтобы гладко перейти из школы в школу, у нас есть дубликаты удостоверений личности с другими сочетаниями фамилий. Если честно, достать самый первый поддельный документ было ой как непросто. Мама знает, о чем говорит.

45. Eva

Шеннон Кирк


Гретхен: Страшная история


Раннее утро, рассвет. На секунду открываю глаза и вижу, что мы припарковались на автомобильной стоянке. Вновь погружаюсь в сон. Спустя несколько часов я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее сиденье нашего "Вольво".


Часы на приборной панели показывают 10 утра. Ясное июльское утро встречает нас, едва мы покидаем границу штата Массачусетс, и в следующий момент перед нами мелькает большая зеленая табличка с надписью "BIENVENUE" и девизом "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Нью-Хэмпшир - наша следующая, 11 по счету остановка.


"Живи свободным или умри". На самом ли деле мы свободны? На самом ли деле свободна я, если, как сейчас, убегаю от всего этого? Если постоянно боюсь, что ЭТО может повториться?


- "Добро пожаловать", - говорит мама, замечая, что я бормочу что-то про себя. - Bienvenue по-французски означает "добро пожаловать".


- Неужели, мам? - отвечаю я, заставляя себя улыбнуться.


Нет, я вовсе не умничаю. Я просто пытаюсь доказать и ей, и себе, что все нормально, что жизнь идет своим чередом и поэтому мы, как в старые добрые времена, можем с той же непринужденностью подшучивать друг над другом. Я поворачиваюсь к Аллену, который безмятежно сопит в переноске: видимо, я перестаралась с кошачьей мятой, пытаясь успокоить его перед поездкой.


Мама закатывает глаза:
- Как вам угодно, Мисс Всезнайка.


Она понимающе улыбается мне в ответ, не забывая при этом смотреть вперед, пока мы едем по этому бесконечному шоссе. Ее улыбка и то, что она отвечает на мои шутки, - хороший знак: значит, сейчас она не станет говорить о нашем отъезде, в котором целиком и полностью виновата я. Осознав, что мы не собираемся ссориться прямо сейчас, я позволяю себе расслабиться. И все же надо быть осторожнее: даже если я чувствую себя виноватой,тему отъезда в разговоре лучше не поднимать. От моих извинений станет только хуже. Я запомнила мамин урок: никогда не возвращайся к тому, что предпочла бы забыть.


А по обочинам дороги лето бушует своими красками: молодые березы, высокие сосны, дубы, покрытые густой листвой, и клены с толстыми стволами, - все утопает в глубокой зелени всевозможных оттенков. Мир, открывающийся из окон темного "Вольво", улыбается нам своими зелеными и синими красками, он лучится радостью, он полон жизни.


- Мышонок, все изменится, когда тебе исполнится восемнадцать, вот увидишь. Когда я смогу быть уверена, что они не заберут тебя снова. Не увезут в другую страну. Боже, кого я пытаюсь обмануть!Родственники твоего отца, они...они никогда не позволят тебе уйти и их отношение к женщинам... Для них мы - бесправные существа. Ничто. Пыль под ногами. Для меня невыносимо...


- Я знаю, мам. Знаю. Мы уже тысячу раз говорили об этом.


Я решила, что настал подходящий момент извиниться:


- Прости, что забыла об осторожности. Прости, что связалась с этим человеком.


Она не отрываясь смотрит на дорогу, затем подносит руку к плотно сжатым губам, как будто боится сказать что-то - колкость ли это или слова ободрения, не знаю. Она хмурится, когда вновь бросает на меня осторожный взгляд, проверяя,не слежу ли я за ней. Я делаю вид, что смотрю в другую сторону. Теперь она серьезна как никогда.


- Люси, мне жаль, что все так вышло.


Поморщившись, она вновь переводит взгляд на дорогу. Несколько месяцев назад у меня начались критические дни, и я стала замечать, что чем больше меняются мое лицо и тело, тем чаще хмурится мама. Возможно, это все мое воображение, но иногда мне кажется, что один мой вид причиняет ей такую боль, что она предпочла бы вообще на меня не смотреть. Возможно, я просто преувеличиваю.


- Мам, ну правда. Я все понимаю.


И я не вру, я действительно все понимаю. Мой отец - влиятельный человек, представитель "голубых кровей" в своей стране (мама ни за что не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я искала название в Интернете и лишний раз расстраивалась). Она не скажет его фамилию, потому что по фамилии я сразу пойму, какая у него национальность. Отец живет там, где, как говорит мама, закон запрещает женщинам жить отдельно со своими собственными детьми. Однажды, когда мне было два года, он пытался похитить меня, но благодаря маминым связям мы смогли сбежать.И сейчас бежим снова, прячась за фальшивыми именами, переезжая из штата в штат. Мы всегда пользуемся одними и теми же паспортами, меняя только имя и фамилию, чтобы мне было легче перейти в очередную школу. К тому же, как признается мама, ей стоило огромного труда получить эти поддельные паспорта.

46. Evgenia

Гретчен: Триллер Шеннон Керк.
Раннее утро. Я просыпаюсь за секунду, чтобы увидеть, что мы на парковке недалеко от остановки. Я засыпаю снова. Пару часов спустя, я просыпаюсь окончательно и передвигаюсь на переднее пассажирское сиденье.
Часы со стрелками прочитали десять утра. Ярко-голубое раннее июньское утро на пересечении границы Массачусетса встретило нас большой зеленой вывеской Добро пожаловать и лозунгом «Живи свободным или умри». Наш двенадцатый штат, Нью Гемпшир.

Живи свободно или умри. Разве мы свободны? Я свободен? Все время на бегу. Волнуешься, когда все это начнется снова?
«Добро пожаловать» - сказала мама, глядя как мои губы читают слова. - «Бьенвеню, это по французски добро пожаловать.
«Понятно по ситуации, Мам». Сказал я, улыбаясь уголком рта. Я не самодовольный. Я пытаюсь показать, что все понимаю и согласен считать все нормальным и обычным, мы любим подшучивать иногда. Я повернулся посмотреть на Аллена в его клетке, где он трусился над кошачьей мятой, которой я его накормил, чтобы он не боялся ехать в машине.
Мама закатила глаза. - «Какой взрослый и умный». - Она наградила меня задумчивой улыбкой, глянув вперед на бесконечное шоссе и выпрямилась. Тот факт, что она улыбалась и шутила, означал, что она не собирается подниматься этим утром, я ругал себя за последние слова. Облегчением было то, что мы не боролись сейчас, я почувствовал, как мои плечи расслабились. Но я должен быть на чеку, я не должен начинать разговора, даже если я хочу извиниться. Мое извинение может только привести к сражению. Мама учила: никогда не возвращаться на место преступления.
Обе стороны улицы утопали в густой зелени, начиная от желтоватого до насыщенного лесного оттенка, побегов березы, высоких сосен, лиственных дубов, и толстых кленов. Мир за стеклом коричневого Вольво был зелен и весел и светел и свеж.
«Малыш, это только до восемнадцати, После, они уже тебя не волнуют. Еще одна страна миновала. О Бог, нет. Семья твоего отца, они бы никогда не дали тебе уйти, и как они обращались с женщинами, у них нет прав. Ни одного. Женщины ничего не стоят. Я не могу…»
«Мам, я знаю. Я знаю. Мы проходили это множество раз» - Я решил воспользоваться возможностью. «Жалею, что не одел солнечные очки. Жалею, что связался с тем человеком.»
Она вглядывалась в дорогу, положив руку на губы и закусив ее, я обдумывал ее слова, что она имела ввиду? – хотела уколоть или успокоить, я не уверен. Наморщила лоб гармошкой и кинула на меня еще один взгляд, убедившись, что я посмотрел назад. Сделала серьезное лицо.
«Люси, я жалею об этой жизни». - Она вздрогнула и снова перевела взгляд на дорогу. Я заметил, с тех пор, как начался этот период, и я стал меняться в лице и теле все больше и больше, она стала вздрагивать все чаще. Иногда, хотя может мне это кажется, я чувствую, что мой вид причиняет ей боль, и она смотрит на меня все меньше и меньше. Но может это фантазии.
«Мам, правда. Я понимаю». - Потому что это правда, я понимаю. Мой отец могущественный человек с многовековыми королевскими связями в какой-то стране (Мама не хочет говорить мне в какой, потому что она не хочет, чтобы я лез в гугл и переживал). Она не скажет его последнее имя, потому что его последнее имя обозначает его страну, его специфическую национальность. Он оттуда, где матеря не имеют законного права забрать к себе своих собственных детей. Он, однажды уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и убежала. И сейчас у нас два новых имени и постоянная перемена мест. Мы пользуемся одними и теми же удостоверениями личности, только меняем имена, с тех пор как я пошел в новую школу, фальшивое удостоверение было трудно сделать.

47. Evrika

Раннее утро, уже светло. На секунду открываю глаза и вижу – мы на какой-то придорожной парковке. Через пару часов просыпаюсь снова и уже окончательно, пересаживаюсь вперед на пассажирское сиденье.

Стрелки часов на приборной панели «Вольво» показывают 10 часов. Ослепительно-голубое июньское утро; мы только что выехали из Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый билборд с надписью: «BIENVENUE», и ниже девиз – «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ». Нью-Хэмпшир, наш одиннадцатый штат.

Свобода или смерть? А что, я – свободна? Мы – свободны? Разве это свобода – все время бежим, скрываемся, вот как сейчас? Всегда в тревоге и в ожидании – когда же придется начинать новый круг.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, что я шевелю губами. – «Bienvenue» – по-французски «добро пожаловать».

– Ну, само собой разумеется, мам, как раз наш случай, – улыбаюсь ей уголком рта. Я вовсе не умничаю, просто хочу показать, что совершенно нормально отношусь к происходящему; все в порядке вещей, все правильно, даже буднично, и мы в обычной своей манере добродушно подшучиваем друг над другом. Как в спокойные времена... Поворачиваюсь назад – проверить, как там Аллен в своей переноске, наверное, дремлет котик; я хорошенько накормила его кошачьей мятой, чтобы легче перенес дорогу.

Мама комически округляет глаза. – Ладно-ладно, тоже мне, шутница нашлась… Какая нам разница? – она задумчиво улыбается мне, не забывая поглядывать на дорогу, как и полагается водителю. Шоссе впереди кажется бесконечным. Ага, она улыбается. И поддерживает шутливый тон. Похоже, не собирается выговаривать мне сейчас за то, что на этот раз я во всем виновата. С облегчением откидываюсь на спинку сиденья – кажется, мир. Но осторожность не помешает, не стоит самой поднимать эту тему; хотя мне хочется извиниться. Стоит только начать – и, слово за слово, опять поссоримся. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По обеим сторонам дороги густо растут деревья – молодые березки, высокие сосны, дубы с огромными кронами, пышные клены; листва самых разных оттенков – от светлых, почти желтых тонов до сочных темно-зеленых. Яркие краски, безоблачное небо – мир снаружи пыльного «Вольво» полон жизни и счастья.

– Девочка моя, такая жизнь… только пока тебе не исполнится восемнадцать, я же тебе говорила? Когда я точно буду знать, что тебя у меня снова не отнимут. Не увезут в другую страну... Только не это! Семья твоего отца… они тебя никогда не отпустят; а как они относятся к женщинам... У женщин вообще нет прав. Никаких. Там женщины – просто пыль под ногами. Я не позволю…

– Мам, ну не надо, хватит, мы же миллион раз это обсуждали. – Я все же решила рискнуть. – Прости меня. Что не надела темные очки. И что заговорила с этим, ну...

Она смотрит вперед на дорогу. Подносит к губам ладонь, будто стараясь удержать готовые вырваться слова, – уж не знаю, хочется ей отругать меня или ободрить. Морщит лоб, на секунду поворачивается и бросает на меня испытующий взгляд — это искреннее сожаление? Ну, конечно, мне жаль, что все так вышло. Лицо ее серьезно.

– Люси. Это ты прости, что приходится так жить, – ее лицо вдруг искажает гримаса, но вот она уже снова глядит на дорогу. Я давно замечаю у нее эту гримасу – с тех пор, как где-то полгода назад у меня прошли первые месячные, и все больше меняется мое тело, и лицо, она все чаще так морщится. Может, я придумываю то, чего нет... Но последнее время у меня иногда возникает чувство, что мой вид ее раздражает, вот она и старается пореже глядеть на меня. Или мне так кажется.

– Мам, правда. Я все понимаю, – конечно же, я все понимаю. Мой отец. Он очень влиятельный человек. Потомок древнего рода, связанного с королевским семейством в какой-то стране. Мама не говорит, в какой, – не хочет, чтобы я, погуглив все это, пришла в полный ужас. Не называет его фамилию, видимо, характерную для определенной национальности – чтобы я не догадалась, что это за страна. Там, как она говорит, у матери нет законных прав забрать своего ребенка. Отец уже однажды пытался увезти меня, но у мамы был план действий на этот случай, и кое-какие собственные связи. Она просто украла меня, и нам удалось скрыться. Тогда мне было два года. С тех пор мы так живем – документы на разные имена – два у нее, два у меня; все время переезжаем из штата в штат, а я перехожу из школы в школу. Документы используем
попеременно, но одни и те же. По правде сказать – как призналась мама – достать первые фальшивки было очень непросто.

48. ewda

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть: мы на парковке, вокруг полно свободных мест. И возвращаюсь ко сну. Несколько часов спустя, я встаю окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы Вольво показывают десять. Ясным июньским утром мы пересекаем границу из Массачусетса, нас встречает большой зеленый знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Мы свободны? Свободна ли я? Все время в бегах. Постоянно волнуясь о том, когда же схема заработает снова.

— Добро пожаловать, — говорит мама, словив меня, беззвучно произносящую надпись. — «Bienvenue – это «добро пожаловать» по-французски.»

— Легко догадаться, мам, — отвечаю я и бегло улыбаюсь ей краешком губ. Я не самодовольна. Я просто пытаюсь показать, что принимаю и готова согласиться с нормальностью и привычностью происходящего – это настолько привычно, что мы способны сделать из счастливых времен повод для шутки. Я проверяю в перевозке Аллена, которому помогает угомониться кошачья мята. Большая порция уменьшает стресс от поездки.

Мама закатывает глаза: «Неважно, Всезнайка». Она бросает мне задумчивую улыбку, коротко оглядываясь вперед, пока ровно ведет машину по этому бесконечному шоссе. Она улыбается и примиряется с дразнящими подколками, значит, не собирается этим утром вспоминать, как я провинилась в последнем побеге. Облегчение от того, что мы не в ссоре сейчас, сбросило груз с моих плеч. Но я должна быть осторожна, чтобы не стать той, кто поднимет эту тему, даже если хочу попросить прощения. Мои извинения только приведут к стычке. Мамина школа: никогда не возвращайся на место преступления.

Края дороги все в высокой зелени, все виды насыщенных оттенков, от лаймового до глубокого темно-зеленого, в молодых березках, высоких соснах, пышных дубах и толстых кленах. Мир снаружи этой коричневой Вольво такой свежий, и счастливый, и лазурный, и полноценный.

— Детка, эта жизнь… только до твоего восемнадцатилетия, хорошо? Когда я буду точно уверена, что они не заберут тебя опять. Другая страна подальше от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они же никогда не позволят тебе уйти, и так обращаться с женщинами они не имеют права. Вообще. Женщины – просто отбросы. Я не могу…

— Мам, я знаю. Я знаю. Мы проходили это миллион раз, в самом деле, — я решаю рискнуть. — Прости, что не надела солнечные очки. Мне жаль, что я привлекла внимание того мужчины.

Она вглядывается в дорогу впереди, покусывая губы, и подносит к ним ладонь, я предполагаю, в попытке остановить рвущиеся слова – едкие или заботливые, я не уверена. Ее лоб морщится, когда она оборачивается ко мне, проверяя, вспоминаю ли я прошлое, и я вспоминаю. У нее серьезное лицо. «Люси, прости меня за такую жизнь», - она кривится и вскоре снова начинает следить за дорогой. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщится все сильнее и сильнее. Иногда, может, это только так выглядит, но в последнее время как будто один мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или же это просто кажется.

«Мам, ну правда. Я понимаю». Потому что это действительно так, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек, у него многовековые связи с королевской семьей какой-то другой страны (мама не скажет, какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и тревожила саму себя). Она не скажет его второе имя, потому что, по ее словам, оно быстро раскроет его страну и специфичную национальность. Он родом из места, где, она говорит, у матерей нет ни единого законного права вернуть своего ребенка. Он уже пытался скрыться со мной раньше, но у мамы был и план, и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. А сейчас эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем похожие документы и вариации официальных имен в них с тех пор, как мне нужно было без шума перевестись в новые школы, и, честно говоря, мама рассказывала, что первые поддельные документы было так тяжело достать.

49. Falcon

Триллер «Гретчен»
Шеннон Кёрк


Забрезжил рассвет. Я на мгновение просыпаюсь и понимаю, что мы стоим на какой-то заправке. Снова засыпаю. Через какое-то время, уже окончательно проснувшись, перебираюсь на переднее сиденье.


На часах в машине – десять. Солнечным утром, в начале июня, мы выезжаем из Массачусетса и на границе нас приветствует огромный зелёный щит с надписью BIENVENUE и девизом Нью-Гемпшира: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Это наш одиннадцатый по счёту штат.


«Живи свободным или умри, – размышляю про себя. – А свободны ли мы? Свободна ли я? Всё время в бегах. Всё время в страхе, что опять нужно будет всё бросать и опять бежать».


— Добро пожаловать, — помогает мне мама увидев, как я шевелю губами, беззвучно проговаривая слова. — Bienvenue по-французки значит «добро пожаловать».


— Мам, да вроде и так понятно, — отвечаю криво улыбнувшись.


Я не вредничаю. Наоборот, стараюсь показать, что соглашаюсь с ней, как будто ничего особенного не происходит, всё нормально: мы даже подтруниваем друг над другом, как это всегда бывает, когда у нас всё хорошо. Поворачиваюсь посмотреть, как там Аллен в переноске для кошек, а он балдеет от валерьянки: слишком много ему накапала, чтобы не перенервничал в машине.


Мама закатывает глаза:


— Ладно, не умничай.


Мы едем по бесконечной трассе и, поглядывая на дорогу, мама мне ласково улыбается. Если улыбается и подыгрывает, значит, по крайней мере сегодня утром, обвинений, что нам в очередной раз пришлось сорваться с места, не будет. Хоть сейчас не ругаемся. Я с облегчением вздыхаю и немного расслабляюсь. Но нужно следить за собой и ни в коем случае нельзя заговорить первой о том, что произошло, даже если очень хочется извиниться. Мои извинения, как всегда, приведут только к ругани. У неё правило: на место преступления никогда не возвращаться.


Дорога по обе стороны утопает в зелени молодых берёзок, высоченных сосен, могучих дубов и развесистых клёнов. Столько разных оттенков зелёного: от салатового до тёмного, почти чёрно-зелёного! За окнами коричневой «Вольво» мир такой жизнерадостный и яркий.


— Доченька, мы так живём... пока тебе не исполнится восемьнадцать. Мне нужно точно знать, что они не смогут тебя снова забрать. Чтобы ты жила в другой стране... не приведи господь. Семья твоего отца...они тебя ни за что не отпустят. Там такое отношение к женщинам... они совершенно бесправны. Вообще. Там их за людей не считают. Я просто не могу...


— Мам, я знаю. Правда. Ты мне это уже тысячу раз говорила.


Я решаюсь рискнуть:


— Извини, что забыла надеть солнезащитные очки. И заговорила с тем человеком.


Она не мигая смотрит на дорогу, поджимает губы и дотрагивается до них кончиками пальцев, стараясь, как мне кажется, промолчать, но что ей хочется сказать: любящее или ранящее, я точно не знаю. Потом хмурит брови и бросает на меня косой взгляд, проверяя смотрю я на неё или нет. Я смотрю.


— Люси, ты прости меня, — серьёзно говорит она.


Опять хмурясь, мама отворачивается и снова глядит вдаль. Я заметила, что уже несколько месяцев, с тех пор как у меня начались месячные и внешность стала меняться, она всё чаще хмурится. Может быть, конечно, я это и придумала, но у меня недавно появилось такое чувство, как будто ей иногда неприятно меня видеть и она всё реже на меня смотрит. Так мне, по крайней мере, кажется.


— Мама, не надо... Я всё понимаю.


Я и, правда, всё понимаю. Мой отец – важный человек в другой стране. Там испокон веков его семья знает королевскую семью (мама не говорит где именно, потому что не хочет, чтобы я потом искала по Интернету и переживала). Его фамилию она тоже скрывает, потому что по фамилии, если ей верить, сразу же будет понятно откуда он и какой национальности. Ещё, по её словам, у матерей в той стране нет никаких прав и они не могут оставить детей себе. Отец один раз уже забирал меня, но мама всё заранее спланировала — не у него одного были связи. Мне было два года, когда она тайком меня выкрала и сбежала. С тех пор наша жизнь – это уже второе новое имя и сплошные переезды. Мы всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности и вариациями имён, которые там вписаны. Так мне легче переходить в новые школы. И, если честно, мама рассказывала, что достать фальшивые документы и в первый раз было очень даже не просто.

50. fiona

ГРЕНХЕН. ТРИЛЛЕР ШЕННОНА КИРКА.
Раннее июньское утро. Я открываю глаза - мы стоим на парковке. Снова погружаюсь в сон. Спустя пару часов, окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее сиденье. На циферблате автомобильных часов ровно десять. Под сводом ослепительно яркого неба мы пересекаем границу Массачусетса, и на большом зелёном знаке видим надпись "фальшивка" , а также лозунг штата: "Живи свободно или умри". Наш одиннадцатый по счёту штат - Нью-Гэмпшир.
Живи свободно или умри. А мы свободны? А я свободен? Бегаю всё время. Боюсь, как бы картина не изменилась. "Добро пожаловать, - говорит мама, пытаясь поймать меня на слове. Bienvenue на французском означает« добро пожаловать ». "Взято из контекста, - говорю ей, ухмыляясь". Но я не самодовольный эгоист. Всеми силами пытаюсь показать, что признаю и соглашаюсь, что всё идёт своим чередом и мы можем шутить, как в счастливые времена.
Я повернулся к Аллену, который сидит в клетке для кошек и покормил его, чтобы он успокоился и не дрожал от страха. Мама закатывает глаза: "Заботливый ты у меня". Она улыбается, бросая вперёд задумчивый взгляд на бесконечно длинное шоссе.
Ёё улыбка и безобидное подкалывание говорит о том, что она не собирается будить меня спозаранку, а я чувствую вину, что поздно вышел на пробежку. Осознав, что мы не препираемся в эту минуту, я расслабился. Но нужно быть осмотрительным и не поднимать темы, за которые мне пришлось бы извиняться. Моё сожаление может придти к столкновениям. Я навсегда запомнил мамин урок: никогда не возвращаться на место преступления. По обеим сторонам дороги зелень всевозможных оттенков, от лайма до темно-зеленого у саженцев берез, высоких сосен, лиственных дубов и мощных кленов. Мир за пределами коричневого Volvo зеленый и счастливый, яркий и необыкновенный.
«Детка, эта жизнь... только до восемнадцати лет, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут тебя забрать. Другая страна так далеко. Боже, нет. Семья твоего отца не позволит нам разлучиться; а как они относятся к женщинам, они там бесправные существа. Они никто. Женщины - мусор. Я не могу ..".
«Мама, я знаю. Я знаю. Мы говорили об этом миллион раз. Я изменился. «Извини, что не ношу солнцезащитные очки. Извини, я привлекательный молодой человек".
Она смотрит вперед, на дорогу, подносит руку к губам, изо всех сил стараясь сдержать слова - колкие или нежные, я не знаю. Морщин на её на лбу становятся больше, когда она смотрит на меня, проверяя, обернусь ли я, и я оборачиваюсь. Она серьёзна. «Люси, мне жаль». Она снова смотрит на дорогу. Несколько месяцев я наблюдаю за ней и мне кажется, что с моим преображением её морщины становятся глубже. Скорее всего, это действительно так, я в последнее время чувствую: мой вид её ранит, поэтому она смотрит на меня всё реже. Или просто мне так кажется.
«Мама, правда. Я понимаю ». Так и есть. Мой отец - влиятельный человек, у него связи в какой-то другой стране (мама не скажет, какой именно, потому что она не хочет, чтобы я психовал и строил догадки). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия быстро обнародует его страну и весьма специфическое гражданство. Он из тех мест, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался скрыться от меня однажды, но у мамы были план и связи. Мне было два года, когда мы сбежали. И теперь эта жизнь с новыми именами и сменой государств. Мы всегда используем одни и те же идентификаторы и варианты формальных названий на этих идентификаторах, поскольку мне нужно иметь возможность осторожно переводить их в новые школы, и, если честно, как говорит мама, первые поддельные идентификаторы мы получили с трудом.

51. frosya17

Начинало светать. На секунду приоткрыв глаза, я увидела, что мы стоим на парковке очередного придорожного кафе, и снова заснула. Спустя два часа я окончательно проснулась и пересела вперед.

На часах, встроенных в панель нашего Volvo, — десять утра. Этим ясным утром в начале июня мы покинули Массачусетс и пересекли границу нового штата. На въезде нас приветствовал большой зеленый плакат с надписью BIENVENUE и девизом — «Живи свободным или умри». Это Нью-Гэмпшир — наш одиннадцатый по счету штат.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Постоянно переезжаем с места на место, как сейчас. Со страхом ждем момента, когда этот кошмар начнется вновь.

— Добро пожаловать, — сказала мама, заметив, как я, беззвучно двигая губами, читаю слово Bienvenue. — Bienvenue — «добро пожаловать» по-французски.

— Я поняла это по контексту, мама, — ответила я, краем рта улыбнувшись ей. Я не пытаюсь казаться всезнайкой. Я стараюсь делать вид, что все нормально и идет так же обычно, как всегда, — настолько, что я даже позволяю себе шутить, как это бывало в более спокойные времена. Я отвернулась, чтобы посмотреть, как там Ален: он дремал в своей переносной сумке — я в избытке дала ему кошачьей мяты, чтобы успокоить его на время пути.

Мама закатила глаза:
— Можно подумать, зазнайка.

Она задумчиво улыбалась мне, бросая быстрые взгляды вперед, на бесконечное шоссе, по которому ехал наш автомобиль. То, что она улыбается и вступает в шутливую перебранку, означает, что сейчас она не собирается вновь винить меня за необдуманный поступок, вынудивший нас опять удариться в бега. С облегчением подумав, что на этот раз удастся избежать серьезной ссоры, я расслабилась. Но мне нужно быть начеку — я не хочу быть тем, кто снова поднимет эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения ни к чему не приведут: разве что станут поводом для новой ссоры. Я хорошо усвоила мамин урок: никогда не возвращаться на место преступления.

По сторонам от дороги зеленели деревья: заросли молодых берез, высокие сосны, покрытые листьями дубы и широкие клены… Нас окружали все оттенки зеленой палитры: от светлого до густого, почти темного. Мир за пределами коричневого Volvo такой яркий, радостный и живой.

— Люси, эта жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Когда я буду абсолютно уверена, что они не смогут забрать тебя снова. В другую страну, далеко от меня. Господи, нет. Семья твоего отца… они никогда бы не оставили тебя в покое и то, как они обращаются с женщинами… Они не имеют никаких прав. Никаких. Женщина — ничто. Я не могу…

— Я знаю, мама, знаю. Мы обсуждали это тысячу раз, — я решила воспользоваться шансом. — Прости, что сняла тогда солнечные очки. Прости, что спровоцировала его.

Глядя на дорогу, мама поднесла руку к плотно сжатым губам, словно бы пытаясь помешать себе произнести слова, полные нежности или, может быть, упреков, — я не знаю. На лбу ее появились морщинки, когда она искоса взглянула на меня, словно бы проверяя, смотрю я на нее или нет. Я смотрела. Лицо ее приняло серьезное выражение.

— Люси, прости, что мы вынуждены так жить.

Она нахмурилась и быстро перевела взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня начались месячные несколько месяцев назад и мое тело и лицо стали меняться все больше, она стала хмуриться все чаще. Иногда мне казалось (может, это все мое воображение), что в последнее время мой внешний вид сильно огорчает её, поэтому она старается все меньше и меньше смотреть на меня. Или мне так кажется.

— Я понимаю, мам. Правда, — потому что я действительно понимаю. Мой отец — очень влиятельный человек, чья семья на протяжении веков имела связи с правящей династией какой-то страны (Мама никогда не говорит, какой именно, потому что не хочет, чтобы я, разузнав все в интернете, стала себя накручивать). Она никогда не называет его фамилии, потому что его фамилия, по её словам, выдаёт его происхождение, его национальность. Он родом из той страны, где у матерей нет никаких прав на своих детей. Однажды он уже пытался забрать меня, но у мамы был план, были и свои собственные связи. Мне было два года, когда ей удалось сбежать, забрав меня с собой. И с тех пор мы живём под другими именами и постоянно переезжаем с места на место. Мы всегда используем одни и те же паспорта, но мы вынуждены постоянно использовать варианты полного имени, чтобы у меня не было проблем при переходе в новую школу. Честно говоря, мама признается, что это очень непросто — впервые достать поддельный паспорт.

52. Gentian

Уже рассвело. Я продираю глаза, осматриваюсь, понимаю, что у нас санитарная остановка, а затем снова засыпаю. Спустя пару часов просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь вперед. Часы на приборной панели показывают десять утра. Ярко-голубого утра в начале июня.


Когда мы пересекаем границу Массачусетса, нас приветствует большой зеленый транспарант со словом «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нью-Гэмпшир. Наш одиннадцатый штат.


Живи свободным или умри. А мы свободны? А я свободна? Каждый раз сбегая, прямо как сейчас. Все время переживая о том, в какой момент начнется новый виток спирали.


- «Добро пожаловать!» - объясняет мама, заметив, как я одними губами произношу слова с транспаранта. – «Bienvenue» по-французски означает «Добро пожаловать!»


- Да уж как-то смогла догадаться по контексту, - улыбаюсь маме лишь уголком губ. Я вовсе не задавака, просто стараюсь показать, что все в порядке. Все настолько привычно и обыденно, что можно даже весело постебаться над происходящим. Я поворачиваюсь назад, чтобы проверить как там Аллен в своей переноске. Кот, напичканный кошачьей мятой, ловит кайф и не обращает внимания на то, что его везут в машине.


- Проехали, мисс Всезнайка, – мама закатывает глаза. Она задумчиво улыбается мне, временами поглядывая через лобовое стекло на бесконечную дорогу впереди. Сам факт, что она улыбается и поддерживает мой стеб, означает, что сегодня утром мама не собирается напоминать о том, что наш нынешний побег - полностью моя вина. У меня будто гора с плеч падает от облегчения, что мы не будем сейчас ругаться. Теперь нужно быть предельно внимательной и случайно не коснуться этой темы, даже если мне очень сильно хочется извиниться. Мои извинения всего лишь приведут к очередной ссоре. Мамино правило гласит: никогда не возвращайся на место преступления.


Вдоль обочин тянутся стены из всевозможных оттенков зеленого: молоденькие березки, высокие сосны, лиственные дубы, густые клены. Сине-зеленый мир вокруг нашего коричневого «Вольво» полон счастья и света.


- Солнышко, такая жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Договорились? До тех пор, пока я не буду точно уверена, что они не смогут снова тебя забрать. В другую страну, далеко от меня. О господи, ни за что на свете! Семья твоего отца… Они ни за что не позволят тебе уехать. А как они обращаются с женщинами! Женщины – всего лишь мусор. Бесправный мусор. Я просто не могу…


- Мам, я знаю. Знаю. Мы уже обсуждали это миллион раз, - я решаюсь воспользоваться шансом. – Прости, что сняла солнечные очки. Прости, что привлекла внимание того мужчины.


Мама кусает палец на руке, уставившись на дорогу. Наверное, чтобы сдержать рвущиеся наружу слова. Вот только я не совсем уверена - язвительные или успокаивающие. Когда мама косится на меня, проверяя смотрю ли я на нее (а я смотрю), морщинки на ее лбу собираются в гармошку.


- Люси, мне очень жаль, что у нас такая жизнь, - серьезным тоном говорит она, хмурится и отворачивается, снова уставившись вперед.


Я заметила, что уже несколько месяцев - с того дня, когда у меня начались критические дни, а тело и лицо начали меняться все сильнее и сильнее - мама хмурится все чаще и чаще. Порой я думаю, что ей неприятно меня видеть, поэтому она и смотрит все реже и реже. Хотя, вероятно, это всего лишь мои фантазии. Может, просто кажется.


- Мам, ну в самом деле! Я все понимаю.


И это правда: я все понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране. Мама не хочет говорить в какой именно, чтобы я не лезла в поисковик Google и не накручивала себя. Из-за этого она даже не говорит мне его фамилию. По ее словам, фамилия насколько специфична, что по ней можно легко узнать и национальность, и страну проживания. Мой отец родом из тех мест, где у матерей нет никаких законных прав, чтобы вернуть себе своих собственных детей. Однажды папа попытался скрыться, забрав меня с собой, но мама придумала план и воспользовалась уже своими связями. Так что, когда мне было два года, она выкрала меня обратно, и мы сбежали. С тех пор у нас такая жизнь: новые имена и постоянно сменяющие друг друга штаты. Чтобы не было проблем с моими постоянными переводами из одной школы в другую, у нас появились ID-карты, на которых частенько меняются официальные имена. По маминым рассказам, достать первые липовые ID-карты было довольно сложно.
 

53. Gretchen R.

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

Только-только начинает светать. Открываю один глаз. Мы на стоянке для отдыха. Снова засыпаю. Часа через два просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.
На часах "Вольво" – десять. На ярко-голубом небе – ни облачка. Ранним июньским утром Массачусетс остался позади, а нас встречает зелёный въездной указатель Нью- Гемпшира с BIENVENUE и девизом «ЖИТЬ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМЕРЕТЬ». Это по счету наш одиннадцатый штат.
Жить свободным или умереть. Это мы-то свободны? Я свободна? Вечно в бегах, вечно в страхе, что всё повторится вновь.

- Добро пожаловать, - говорит мама, увидев, как я шевелю губами. – На французском bienvenue - «добро пожаловать».

- Как бы и так понятно, мам.

Я примирительно хмыкаю. Не то чтобы я настолько самоуверенна, просто это способ согласиться, будто нет ничего необычного и странного в происходящем и можно легко друг над другом подтрунивать. Оглядываюсь проверить, как там дремлющий в своей переноске Аллен, которого перед поездкой я напичкала кошачьей мятой, чтобы он в машине не мандражировал.
Мама закатывает глаза.

- Догадливая.

Она задумчиво улыбается и смотрит вперед, ведя машину по бесконечному шоссе. Мамина улыбка, мамина ирония означают, что сейчас, утром, мы не ссоримся и я не услышу, как сильно заслуживаю порицания за наш последний побег. Облегчение расслабляет плечи. Но лучше переждать: нельзя заговаривать на эту тему, даже если хочется попросить прощения. Как не извиняйся, снова выйдет ссора. Мама всегда учит: никогда не возвращайся на место преступления.
Мимо нас вдоль дороги проносятся разномастные деревья всевозможных насыщенных оттенков от светлого лайма до зелени дремучих лесов: тонкоствольные березки, высокие сосны, могучие дубы, кряжистые клены. Там, за пределами нашего темного "Вольво", мир полон ярких красок и счастья.

- Доченька… просто подожди, когда тебе исполнится восемнадцать, ладно? Тогда я буду точно знать, что тебя не смогут снова отнять. Увезти в другую страну. Господи, только не это. Семья твоего отца, они бы никогда не позволили тебе уехать, а уж то, как там обращаются с женщинами… Женщины у них бесправны. Совершенно. Просто мусор. Я не могу…

- Мам, знаю. Я всё знаю. Миллион раз об этом говорили.
И я решила рискнуть.

- Прости меня, что забыла надеть очки от солнца. Прости, что заговорила с тем человеком.
Она не отрывает взгляда от дороги и, сжав плотно губы - так плотно, что втягивает их - подносит ко рту ладонь. Скорее всего, чтобы ничего не вырвалось в ответ. Правда, не знаю: едкого или нежного. Лоб собирается в гармошку, когда она косится на меня, проверяя, вспоминаю ли я - да, вспоминаю. От маминой улыбки не остаётся и следа.

- Люси, я очень виновата перед тобой за такую жизнь.

Её лицо скорбно кривится, и взгляд снова обращается к дороге. Я заметила, что, с тех пор, как с полгода назад у меня пошли месячные, а телом я стала меняться всё больше и больше, она так морщится всё чаще и чаще. В последнее время, хотя возможно, это мои домыслы, кажется, что ей больно меня видеть, и потому смотрит как будто мимо. Может, кажется.

- Мам, ну серьёзно. Я всё понимаю.

И это правда. Я всё понимаю. Отец мой - влиятельный человек с многовековыми высокородными связями из другой страны. (Мама никогда не признается, из какой именно, чтобы я не нагуглила и не пришла в ужас). Мама и фамилию его никогда не скажет, потому что по фамилии я быстро определю и страну, и какую-то уникальную национальность. Она говорит, что там, где он живет, матери не имеют права забирать своих собственных детей. Закон такой. Однажды он уже пытался со мной скрываться, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне уже исполнилось два года, когда она выкрала меня и мы сбежали. Теперь живем под новыми именами и постоянно переезжаем из штата в штат. Когда мне потребовались чистые документы для перевода в новые школы, мы всегда стали использовать одни и те же идентификационные номера и варианты официальных имен. Если честно, мама говорит, что первые фальшивые документы достались ей нелегко.

54. Halepushka

Гретхен: триллер

Автор: Шеннон Керк

Забрезжил рассвет. Я на мгновение проснулась и увидела, что мы припарковались на какой-то заправке. Я снова уснула. Окончательно проснувшись через пару часов, я перебралась на переднее сидение.


На аналоговом циферблате Вольво было 10 утра. В это ярко-голубое июньское утро мы пересекли границу штата на выезде из Массачусетса. Нас поприветствовал большой зелёный знак «BIENVENUE» и девиз штата, «Живи свободным или умри». Это наш одиннадцатый по счёту штат, Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Мы же всё время убегаем. Мы постоянно беспокоимся о том, когда же на снова придётся бежать.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я пытаюсь прочесть по слогам надпись. — Bienvenue означает «добро пожаловать» по-французски.

— Да я уже сама догадалась, мам. — отвечаю я и улыбаюсь ей уголком рта. Я не задаюсь, я просто пытаюсь показать, что я смирилась, я готова согласиться, что это нормально, всё в порядке, всё как всегда, мы можем по-прежнему подшучивать друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как там Аллен в своей клетке. Прохлаждается, перебрав кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы он спокойнее переносил дорогу.

Мама закатывает глаза:

— Как скажешь, всезнайка, — и посылает мне задумчивую улыбку, поглядывая вперед и ведя автомобиль прямо, прямо по бесконечной автостраде. Раз она улыбается и подхватывает мои поддразнивания, значит, по крайней мере сегодня утром она не будет допекать меня за то, что на этот раз нам пришлось бежать по моей вине. Ну хоть ненадолго мы перестали ругаться. Я с облегчением расслабляю плечи. Но всё-таки мне следует вести себя осторожно, нельзя поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут только к очередному витку ругани. Этот урок преподала мне мама: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины раскрашены густыми оттенками зелёного: от цвета лайма до глубокой лесной зелени на молодых берёзках, высоких соснах, листовых дубах и толстых клёнах. Мир за пределами нашего коричневого Вольво зелен, счастлив, полон жизни и звенит синевой.

— Милая, мы будем жить так только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Тогда они не смогут снова забрать тебя у меня, я точно знаю. Увезти в чужую страну далеко-далеко... Господи, ни за что! Семья твоего отца, они никогда не отпустят тебя, а как они относятся к женщинам... У женщин нет прав, никаких. Женщины там как мусор. Я даже не могу...

— Мам, я знаю, знаю. Мы уже сто раз это обсуждали, — я хватаюсь за предоставленный шанс. — Прости, что я не надела солнечные очки и впутала того мужчину.

Мама смотрит на дорогу впереди, покусывая губу, и подносит ко рту руку, как будто сдерживая поток слов: нежности это или предостережения, я не знаю. Её лоб собирается в гармошку морщинами, когда она бросает в мою сторону беглый взгляд, проверяя, смотрю ли я на неё. Я смотрю. Она выглядит очень серьёзной.

— Люси, мне очень жаль, что нам приходится так жить. — Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что она стала всё чаще вздрагивать с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались менструации, и моё тело и лицо стали всё больше и больше изменяться. Иногда мне кажется, но может это всё только в моей голове... В любом случае, в последнее время я чувствую, что ей больно смотреть на меня, поэтому она смотрит всё реже. Или мне так только кажется.

— Мам, ну честное слово, я понимаю. — Это правда, я действительно понимаю. Мой отец — влиятельный человек с вековыми связями со знатью где-то в чужой стране (мама не хочет говорить, в какой именно, чтоб я не гуглила и не паниковала). Его фамилию она тоже не называет, так как его фамилия, как она говорит, сразу выдаст его страну и национальность. Он из тех мест, где, по её словам, у матери нет никаких прав на своего ребёнка. Он уже пытался бежать со мной однажды, но у мамы был план, и у неё тоже были связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и мы убежали. И с тех пор мы ведём эту жизнь с новыми именами и постоянными переездами из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и различные варианты официальных имён на этих удостоверениях, ведь мне нужно каждый раз легально переводиться в новую школу, к тому же мама откровенно признаёт, что раздобыть поддельные документы в самый первый раз было очень нелегко.

55. Haze the Cat

Проблески зари. На миг открываю глаза и вижу, что мы находимся на стоянке для отдыха. И засыпаю снова. Через несколько часов просыпаюсь уже полностью и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.


Стрелки на часах нашего «Вольво» показывают десять часов. Под ярко-голубыми небесами раннего июньского утра мы выезжаем за границы Массачусетса, и нас приветствует большая зеленая вывеска с надписью BIENVENUE, а также девиз штата: «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый по счету штат – Нью-Гэмпшир.


_«Живи свободно или умри». А свободны ли мы? Свободна ли я? Только и делаем, что вечно убегаем. Постоянно переживаем из-за того, что в любой момент снова придется действовать по этой схеме»._


– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я бубню себе под нос. – Bienvenue это по-французски «добро пожаловать».


– По смыслу и так нетрудно было догадаться, мам, – ответила я, улыбнувшись краем губ. Я не выпендриваюсь. Лишь стараюсь показать , что я смирилась и полностью признаю тот факт, что у нас все снова нормально и в полном порядке – на таком уровне, что можно и подтрунивать друг над другом, чем мы занимаемся в счастливые моменты в жизни. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть, как там поживает в переноске Аллен, а он балдеет от кошачьей мяты, которой я напичкала его, чтобы меньше нервничал во время поездок.


Мама закатывает глаза:


– Тоже мне, юный эрудит. – Она задумчиво улыбнулась мне, бегло переводя взгляд на нескончаемое шоссе, по которому она держит путь. Ее улыбка и эта насмешка означают, что она не собирается, во всяком случае, именно этим утром заводить разговор о том, что вина в нашем последнем бегстве лежит на мне. Ощущая облегчение от того, что скандала не намечается, я расслабила плечи. Но надо вести себя осторожней, я не должна поднимать эту тему, даже если собираюсь извиниться. Оправдания приведут лишь к ссоре. Мамин урок гласит: никогда нельзя возвращаться на место преступления.


Возле обочин стоят деревья: стройные березы, высокие сосны, раскидистые дубы и пышные клены, которые переливаются насыщенными оттенками – от лаймового до темно-зеленого. Мир за пределами этого коричневого «Вольво» полон зелени, счастья, синевы и разнообразия.


– Доченька, так будет… пока тебе восемнадцать не исполнится, хорошо? До тех пор, пока я не буду уверена в том, что они не отберут тебя снова. Чтоб ты жила другой стране вдали от меня. Боже, ни за что. Родня твоего отца не позволит тебе уехать оттуда, да и как там относятся к женщинам – у них совсем нет прав! Никаких. Для них женщины – это отребье. Я не могу…


– Мам, да знаю я. Знаю. Мы уже это буквально миллион раз обсуждали. – Я решила не упускать возможность. – Прости, что не надела солнцезащитные очки. И что привлекла внимание того человека.


Она всматривается в дорогу, подносит ладонь ко рту и сжимает ее губами, чтобы не дать вырваться наружу словам – колким или же ласковым, трудно сказать. Мамин лоб сильно наморщился, когда она снова мельком взглянула на меня, проверяя, смотрю ли я на нее, а я как раз смотрю. Выражение ее лица стало серьезным.


– Люси, прости, что мы вынуждены так жить. – Она наморщилась, а вскоре вновь стала спокойно смотреть на дорогу. С тех пор как у меня несколько месяцев назад началась менструация, я стала обращать внимание на то, как все больше и больше меняется мое лицо и тело, а также на то, как мама стала гораздо чаще морщиться. Иногда у меня возникает ощущение, хотя это могут быть просто выдумки, что она испытывает боль, глядя на меня, а потому она старается смотреть в мою сторону все меньше и меньше. Или мне только так кажется.


– Мам, серьезно. Я все понимаю. – И я действительно понимаю, поскольку это правда. Мой отец – влиятельный человек, происходящий из очень старинного и знатного рода в некой другой стране (мама не говорит в какой именно, чтобы я не полезла гуглить про это и не психанула). Она не называет его фамилию, потому что по ней, как она считает, можно легко определить, откуда он и к какой весьма специфической национальности принадлежит. Она говорит, что он родом из тех мест, где матери абсолютно не имеют права забирать на воспитание собственных детей. Он пытался однажды сбежать со мной, но у мамы был план и, к тому же, собственные связи. Мне было два годика, когда она выкрала меня обратно к себе, и мы пустились в бега. А теперь мы живем под другими именами и постоянно меняем штаты. Мы всегда пользуемся теми же удостоверениями личности и называем друг друга по указанным в них именам, так как мне надо переводиться в новые школы без подозрений и, честно говоря, по словам мамы, первые поддельные удостоверения было крайне сложно раздобыть.

56. Helen

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk


Раннее утро. Я на секунду открываю глаза, понимаю, что мы все еще стоим на парковке, и засыпаю снова. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сиденье.
Часы со стрелками в нашем «Вольво» показывают десять утра. Яркое свежее июньское утро, мы как раз выезжаем из Массачусетса, и нас приветствует большой зеленый знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Это одиннадцатый штат на нашем пути, Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. Мы свободны? Я — свободна? Все время в бегах. Все время жду, что повторится то же самое.
— Добро пожаловать, — говорит мама: она заметила, как я шевелю губами, пытаясь разобрать слово. — «Bienvenue» — это «добро пожаловать» на французском.
— Да я как-то уже сообразила, мам, — отвечаю я и осторожно улыбаюсь ей краешком рта. Это я не умничаю, а пытаюсь показать, что все понимаю и готова сделать вид, будто все нормально и идет как всегда – настолько, что мы можем весело шутить и подкалывать друг друга. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Аллена: он в переноске, нанюхался кошачьей мяты и теперь дремлет. Мяту ему подсунула я, чтобы он не бесился в машине.
Мама закатывает глаза.
— Самая умная, да? Ну и ладно. — Она задумчиво улыбается, сжимает руль и бросает быстрые взгляды на бесконечную ленту шоссе. Ее улыбка и готовность пошутить означают, что она не собирается — по крайней мере, сейчас — заводить беседу на предмет того, насколько я виновата в том, что нам снова пришлось срываться с места. Я могу выдохнуть и расслабиться: мы пока не ссоримся. Но мне нужно быть осторожной и не заговаривать ни о чем таком, даже если я хочу извиниться — иначе мы поругаемся. Мама давно научила меня: на место преступления возвращаться нельзя.


По сторонам дороги настоящее буйство зеленого: яркие, сочные цвета, все виды оттенков, от салатного до темно-изумрудного, молоденькие березки, высокие сосны, раскидистые дубы и приземистые клены. Мир за пределами коричневого «Вольво» зеленеет и радуется, полон синевы и счастья.
— Солнышко, такая жизнь… это только до твоих восемнадцати лет, ты же понимаешь? Когда я буду уверена, что тебя никто снова у меня не заберет. В чужую страну. Господи, только не это. Семья твоего отца… они ни за что не отдали бы тебя. При том, как они относятся к женщинам… У них никаких прав. Никаких! Женщины для них – это мусор. Я не могу…
— Мам, я понимаю. Понимаю. Мы про это уже миллион раз говорили. – И тут я решаю рискнуть. – Прости, что я была без темных очков. Прости, что привлекла внимание того мужика.
Она смотрит прямо перед собой, на дорогу, подносит руку ко рту; губы закушены, словно она хочет не дать вырваться собственным словам, то ли едким, то ли любящим – я точно не знаю. У нее на лбу собираются морщины, она искоса глядит на меня, проверяя, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Она делает серьезное лицо.
— Люси, мне очень жаль, что мы так живем. – Потом дергает плечом и снова неотрывно смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались месячные, а мое тело и лицо стали меняться все сильнее, она все сильнее дергается. Иногда — а может, я выдумываю — но в последнее время у меня такое ощущение, что ей больно на меня смотреть, поэтому она все реже это делает. Ну, или так кажется.
— Мам, ну что ты. Я понимаю.


И это правда, я все понимаю. Мой отец – влиятельный человек, у его семьи давняя история, они в родстве с королевской семьей из какой-то другой страны, но мама не скажет, из какой именно, чтобы я не кинулась гуглить и не перепугалась до смерти. Она даже фамилию его мне не говорит, потому что по ней я быстро пойму, из какой он страны, и кто он по национальности. В тех краях матери не имеют на собственных детей никаких прав. Однажды он уже пытался украсть меня и сбежать, но мама этого ожидала и задействовала собственные связи. Мне было два годика, когда она сама похитила меня, и мы пустились в бега. Нам пришлось сменить имена, и мы постоянно переезжаем из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же документы и разные варианты указанных в них имен, потому что мне нужно легально переводиться в новые школы, да и получить наши первые фальшивые удостоверения личности было, как говорит мама, совсем непросто.

57. Holly

Грэтхен: триллер Шэннон Кёрк.

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду увидеть, что мы припаркованы на какой-то стоянке. Опять засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перемещаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Часы в Вольво показывают десять утра. Ярко-синим ранним июньским утром мы пересекаем границу штата Массачусетс, за которой нас приветствует большой зеленый знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью Гэмпшир1.

«Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Постоянно убегая, как сейчас? Постоянно гадая, когда все начнется заново?»

«Добро пожаловать, - говорит Мама, видя, что я беззвучно шевелю губами, пытаясь произнести слова. - «Bienvenue» означает «Добро пожаловать» по-французски».

«Как-то вырвано из контекста, Мам», - говорю я и улыбаюсь уголками губ. Я не умничаю. Просто пытаюсь показать, что я принимаю и готова согласиться, что все в порядке, все нормально, настолько, что мы можем поприкалываться. Я поворачиваюсь проверить Аллена в переноске, где он дремлет на кошачьей мяте, которой я перекормила его, чтобы он не нервничал в машине.

Мама закатывает глаза и говорит: «Ладно, всезнайка». Она посылает мне глубокомысленную улыбку и быстро переводит взгляд вперед на бесконечное шоссе. Тот факт, что она улыбается и тоже прикалывается, означает, что этим утром она не намерена говорить о том, что мы опять убегаем по моей вине. Успокоившись, я сбрасываю напряжение с плеч. Но мне нужно быть внимательной, чтобы не поднять эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения только спровоцируют перебранку. Урок моей мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

По обе стороны дороги буйство зеленого цвета. Все оттенки от желто-зеленого до темно-зеленого на молодых березках и на высоких соснах, на раскидистых дубах и на ветвистых кленах. Мир за окошками коричневого Вольво весь зеленый и голубой, счастлив и полон жизни.

«Милая, такая жизнь… это только до восемнадцати, понимаешь? До тех пор, пока я не буду точно уверена, что они не заберут тебя снова. В другую страну, далеко от меня. О, Боже, нет. Семья твоего отца никогда не оставит тебя в покое. Знаешь, как они относятся к женщинам? У них нет прав. Никаких. Вообще. Женщины для них – мусор. Я не могу…»
«Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это миллион раз, – я решаю попытаться. – Извини за то, что не надела темные очки. И за то, что привлекла внимание того человека».

Она смотрит на дорогу прямо перед собой, подносит руку к закушенным губам. Я гадаю какими будут ее слова, колкими или любящими. Я не уверена. Ее лоб собирается в гармошку, когда она искоса бросает взгляд на меня, проверяя, смотрю ли я на нее. И я смотрю. У нее серьезное лицо.

«Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь», - она хмурится и вновь переводит взгляд на дорогу. Я осознаю, что с тех пор как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и мое лицо и тело начали меняться все больше и больше, она стала хмуриться все чаще и чаще. Иногда, хотя может быть это только в моем воображении, создается впечатление, что один мой вид делает ей больно, и она смотрит на меня все меньше и меньше. Или так только кажется.

«Мам, я понимаю. Правда», - я действительно понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с монархией в какой-то другой стране (мама не говорит в какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила2 и изводила себя). Она не говорит мне его фамилию, потому что считает, что фамилия хорошо отражает его национальность, и я быстро определю из какой он страны. По ее словам, отец из такого места, где у матерей нет никаких юридических прав забрать к себе их собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и убежала со мной. И вот теперь мы ведем эту жизнь под новыми именами и постоянно меняем штаты. Мы всегда используем одни и те же номера документов и вариации официальных имен на документах, с тех пор, как мне понадобилось переходить в новые школы, и честно говоря, по словам мамы, в первый раз было очень тяжело достать номера поддельных документов.

Примечания
1 - Штат на Северо-Востоке США, граничащий с Канадой. 24,5% населения штата Нью-Гэмпшир французского и франко-канадского происхождения.
2 – искать в интернете с помощью поисковика Google.

58. Irene Indy

Первые отблески солнца. На секунду открываю глаза и вижу, что мы стоим на парковке. Снова проваливаюсь в сон. Через пару часов я просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.


На аналоговом циферблате Volvo десять утра. Ярко-синим ранним июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, большая зеленая вывеска приветствует надписью «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ». Нью-Гэмпшир - наш одиннадцатый штат.


Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время в бегах. Всегда в волнении, что все начнется снова по тому же сценарию.


— Добро пожаловать, — говорит мама, следя за моими губами. — Bienvenue по-французски "Добро пожаловать".


— Это и так понятно, мам — отвечаю я с легкой улыбкой. Я вовсе не выпендриваюсь. Просто пытаюсь показать, что все в порядке, я принимаю все как есть, и даже больше — подшучивая друг над другом нам может быть весело. Я поворачиваюсь к клетке Аллена, где он балдеет на кошачьей мяте, которой я его перекормила, чтобы успокоить в дороге. Мама закатывает глаза.


— Подумаешь, всезнайка. — С задумчивой улыбкой она поглядывает на меня, не отрывая взгляда от бесконечного шоссе, по которому мы мчимся вперед. По ее улыбке и ироничному настроению я понимаю, что она больше не злится на меня за этот вынужденный отъезд. Облегченно вздохнув, что все в порядке, я расслабляюсь. Но не стоит извиняться, чтобы не напоминать ей об этом. Мои извинения приведут только к ссоре. Как учила мама: никогда не возвращайся на место преступления.


Дорога утопает в буйной зелени раскинувшихся по обеим сторонам юных берез, высоких сосен, лиственных дубов и раскидистых кленов невероятных оттенков — от салатового до темно-изумрудного. За пределами этого коричневого Volvo — сине-зеленый, свободный и счастливый мир.


— Малыш, такая жизнь... только до твоего восемнадцатилетия, понимаешь? Тогда я буду уверена, что они не смогут забрать тебя в другую страну, далеко отсюда. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уехать. И как они обращаются с женщинами, там женщины не имеют никаких прав. Они никто. Просто мусор. Я не могу...


— Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это уже миллион раз. — Я решаю рискнуть. — Прости, что не надела очки. Прости, что связалась с этим человеком.


Она смотрит вперед, на дорогу, подносит руку к губам и прикусывает палец, наверное, чтобы не сказать лишнего — едкого или доброго, не знаю. Она морщит лоб и поворачивается в мою сторону, а я отворачиваю свой взгляд назад. Лицо ее становится серьезным.


— Люси, мне очень жаль, что у нас такая жизнь. — Она снова морщится, глядя на дорогу. Я заметила, что несколько месяцев назад, с тех пор как у меня начались месячные, и мое тело и лицо стали меняться, она морщится все больше и больше. В последнее время, хотя, возможно, мне кажется, ей тяжело видеть меня, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Может я ошибаюсь.

—Я понимаю, мам. — Я понимаю, потому что это реальность. Мой отец — влиятельный человек из королевской семьи, он живет в другой стране (мама не рассказывает в какой, потому что не хочет, чтобы я знала, и не изводила себя). Она даже не говорит его фамилию, ведь по ней можно понять из какой он страны и какой национальности. Он оттуда, где, по ее словам, матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался увезти меня, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и увезла обратно. А теперь эта жизнь под новыми именами в новых штатах. Мы не меняем документы каждый раз, мы просто используем различные сокращенные варианты наших полных имен, чтобы можно было легко переводиться в новую школу, и, по правде говоря, по маминым словам, достать поддельный документ было довольно сложно.

59. irinabell2

Светает. Открываю глаза на секунду и вижу в окне парковку. Снова проваливаюсь в сон. Окончательно я просыпаюсь только через несколько часов и тут же перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки часов на приборной панели показывают десять утра. На небе ни облачка. Мы покидаем Массачусетс и тут же видим щит, на котором написано BIENVENUE, и слоган штата: «Свобода или смерть». Нью-Гэмпшир – одиннадцатый штат в моей жизни.

Свобода или смерть. Свободны ли мы? Свободна ли я? Всегда в бегах. В ожидании, что все начнется сначала.

- Добро пожаловать, - произносит мама прежде, чем я успеваю что-то сказать, – это BIENVENUE в переводе с французского.

- Да и так понятно, мам, - ухмыляюсь я.

Я вовсе не вредничаю. Я пытаюсь показать маме, что все понимаю, и что согласна с ее решением, что все хорошо, и мы вполне можем перешучиваться так же беззаботно, как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь и вижу, что Аллен спокойно лежит в своей переноске после всей той кошачьей мяты, которую я ему дала.

Мама закатывает глаза:

- Как скажешь, вундеркинд ты мой.

Она улыбается мне, и одновременно смотрит на дорогу. Мы как раз выруливаем на бесконечное шоссе. Если она улыбается и продолжает шутить, то, может, сейчас она не будет меня ругать за то, что мы снова убегаем. От этой мысли становится легче, я расслабляюсь и опускаю напряженные плечи. Но нужно быть осторожной, не следует первой об этом заговаривать, даже если я хочу всего лишь извиниться. Это только приведет к новой ссоре. Мама всегда мне говорила не возвращаться к месту преступления.

Обочины утопают в зелени, небольших березках, высоких соснах, дубах с густой листвой и кленах с толстыми стволами. Можно увидеть все оттенки зелёного: от светлого, цвета лайма, до темного, который встречается только в лесной глуши. Мир за пределами нашего коричневого Вольво наполнен цветом и радостью.

- Родная, все это… все это закончиться, как только тебе исполнится восемнадцать, понимаешь? Когда я буду уверена, что тебя у меня больше не заберут. В эту страну, нет, только не туда. Семья твоего отца… Они тебя никогда не отпустят. То, как в их стране обращаются с женщинами… . У них нет никаких прав, женщины – ничтожества. Я не смогу…

- Мам, я понимаю. Я все понимаю. Мы уже это миллион раз обсуждали, - вот подходящая возможность извиниться, – прости, что забыла надеть очки и заговорила с тем человеком.

Она неотрывно смотрит на дорогу, подносит ладонь к губам и пытается заглушить рвущиеся наружу слова, какими бы они ни были – сердитыми или нежными. Она морщит лоб и в очередной раз смотрит на меня, чтобы проверить, смотрю ли я. А я смотрю. Ее лицо выглядит серьезным.

- Люси, прости, что тебе приходится так жить.

Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня пару месяцев назад началась первая менструация, и мое лицо и тело начали меняться, она стала вздрагивать все чаще и чаще. Возможно, мне лишь кажется, но иногда я чувствую, что ей больно на меня смотреть, и она старается это делать как можно реже. Может, я это лишь выдумываю.

- Мам, я, правда, понимаю.

И я не вру, я на самом деле понимаю. Мой отец – человек с безграничной властью, принадлежащий к многовековому королевскому роду из другой страны. Мама отказывается говорить какой, так как не хочет, чтобы я ее гуглила и читала про нее всякие ужасы. Она не называет его фамилию, потому что, по ее словам, я тут же пойму, откуда он. Она говорит, что он из такой страны, где у матерей нет никаких прав на их детей. Он уже пытался меня забрать, когда мне было два года, но у мамы были свои связи, и она выкрала меня обратно и мы убежали. И теперь мы живем вот так – у нас два имени, и мы мотаемся из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же документы, так как мне приходится часто менять школу, мы только слегка изменяем наши имена. Мама говорит, что достать первые подставные документы было очень сложно.

60. Iwolga

Чуть рассвело. На секунду открываю глаза: мы на парковке очередной автозаправки. Снова проваливаюсь в сон. Через пару часов посыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее пассажирское сиденье.
Часы на панели нашего "Вольво" показывают 10 утра. Утро - яркое-голубое, ясное, какое и бывает в начале июня. Едва мы покидаем пределы Массачусетса, нас приветствует большой зеленый плакат с надписью BIENVENUE и девизом штата: «Живи свободным или умри». Нашего одиннадцатого штата- Нью-Гэмпшира.
"Живи свободным или умри… А мы свободны? Я-свободна? Все время в бегах. В ожидании очередного сигнала тревоги."
«Добро пожаловать,- говорит мама, замечая, что я бормочу себе под нос, - «Bienvenue» по-французски означает «добро пожаловать».
«Так вроде из контекста понятно",- говорю я и посылаю маме робкую, может-мы-помиримся улыбку. Я не пытаюсь умничать. Просто показываю, что всё понимаю и всё нормально, всё как всегда – можем даже шуточную перепалку устроить.
Поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его переноске, где он балдеет, после того как я напичкала его кошачьей мятой, чтобы успокоить кошачьи нервы на время поездки.
Мама закатывает глаза: «Ну так, умница же дочка!». Она посылает мне задумчивую улыбку, поглядывая то вперед, то на меня, пока она мчит по этому бесконечному шоссе. То, что мама улыбается и готова к обмену шутками означает, что головомойку мне из-за нашего вынужденного бегства она устраивать не собирается. Осознав, что ссориться мы не будем, я расслабляю плечи. Главное- не потерять бдительность и первой не затронуть скользкую тему, даже если захочется извиниться. Мои извинения только приведут к ссоре. Мамино главное правило: на место преступления не возвращаться
По обочинам дороги высокие заросли, мелькают густые тени всех оттенков зеленого - от нежно салатового до насыщенного изумрудного: березки, высоченные сосны, мощные дубы и раскидистые клены. Мир снаружи нашего коричневого "Вольво" зеленый и голубой, полный жизни и радости.
«Эта жизнь на колесах, малыш…только пока тебе не исполнится 18, слышишь? Пока я не буду уверена, они тебя не заберут. В другую страну, далеко от меня. Господи, только не это. Семья твоего отца в жизни не позволит тебе уйти от них, они так обращаются женщинами, у нас нет никаких прав. Никаких... Женщины для них грязь под ногами. Ох.."
"Мама, я знаю. Всё знаю. Мы это миллион раз обсуждали, – я пытаюсь воспользоваться шансом и извиниться.- Прости меня за то, что не надела темные очки. Прости,что заговорила с тем мужчиной".

Мама смотрит прямо перед собой, подносит руку к сжатым губам, чтобы, как я понимаю, не дать вырваться наружу словам- язвительным ли, ласковым, не уверена. Ее лоб морщится, когда она искоса поглядывает на меня, проверяя не смотрю ли я на нее. Я и не смотрю. Лицо её снова становится серьёзным.
"Люси, прости за такую жизнь".
Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные и мое тело и лицо стали меняться всё сильнее и сильнее, мама морщится всё чаще. Иногда, хотя возможно, это мне только кажется, каждый взгляд на меня причиняет ей боль, и поэтому она всё реже и реже смотрит на меня. Или это только так кажется.
"Мам, правда, мне всё понятно".
Это действительно так: мне всё понятно. Мой отец- влиятельный человек, который имеет отношение к королевской семье в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой, чтобы я не полезла в интернет и не напугалась до чёртиков). Она не называет его фамилию, потому что по фамилии, утверждает мама, можно понять из какой он страны и его вполне определённую национальность. Он из тех мест, где, говорит мама, матери не имеют никаких законных прав на своих детей. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и мы сбежали. И с тех пор началась эта жизнь под чужими именами и с бесконечной сменой штатов. Документы у нас подложные, мы только меняем формы имен, ведь мне нужно официально и без проблем с законом оформляться в школы, к тому же, говорит мама, те первые фальшивые паспорта добыть было очень не просто.

61. j2lena

Светало. Я открыла глаза и увидела, что мы стоим на парковке. Снова задремала. Через пару часов я наконец проснулась и пересела на переднее сиденье.

На часах “Вольво” было десять утра. На выезде из Массачусетса этим ярко-голубым июньским утром нас встречала большая зеленая вывеска с надписью “BIENVENUE” и девизом штата: “Живи свободным или умри”. Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Без конца переезжать с места на место. И жить в страхе, когда же это случиться снова.

– Добро пожаловать, – сказала мама, заметив, что я шевелю губами. – Bienvenue по-французски добро пожаловать.

– Несложно догадаться, мам, – ответила я, слегка ей улыбнувшись. Я не дуюсь. И хочу показать, что со всем согласна и все понимаю, что все как и раньше путем – так, что можно даже весело подтрунивать друг над другом. Я обернулась посмотреть на Аллена в клетке, не перекормила ли я его кошачьей мятой, чтобы он был паинькой?

Мама закатила глаза.
– Бог с тобой, всезнайка.

Она задумчиво улыбнулась и перевела взгляд на бесконечную автостраду. То, что она улыбалась и шутила, означало, что этим утром мне не влетит за этот наш последний побег. Вздохнув с облегчением от того, что сейчас мы не ругаемся, я расслабила плечи. Но нужно быть осторожной и избегать этой темы, хотя я и собиралась извиниться, но тогда мы бы точно поссорились. Мамин урок – никогда не возвращайся на место преступления.

По обеим сторонам дороги зеленели деревья. Тут были все оттенки зеленого – от желтоватого до темно-зеленого: молодые березки, высокие сосны, раскидистые дубы и кудрявые клены. Мир за окном коричневого “Вольво” переливался зелеными и голубыми красками, казался счастливым и полным жизни.

– Крошка, такая жизнь… Пока тебе не исполниться восемнадцать, ладно? Тогда они уж точно тебя не заберут. Переедешь в другую страну, подальше от меня. О боже, нет! Семья твоего отца этого не допустит. Женщины для них – пустое место. Ноль без палочки. Хлам. Я не могу…

– Мам, я знаю, знаю… Мы говорили об этом тысячу раз…

Я решила попытаться:
– Прости, что не носила темные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.

Она уставилась на дорогу и поднесла руку ко рту, прикусив губы. Как мне показалось, чтобы замолчать и не сказать чего-нибудь резкого или ласкового. На ее лбу появилась складка, она снова посмотрела на меня краем глаза, жалею ли я о прошлом. А я жалела. Ее лицо стало серьезным.

– Люси, прости за такую жизнь.

Она вздрогнула и снова перевела взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как два месяца назад я стала девушкой и мое лицо и тело стали меняться, она вздрагивала все чаще и чаще. Иногда, хотя, может, я это и придумала, я ее раздражала, поэтому она все реже и реже смотрела на меня. Или это мне показалось.

– Мам, правда, я все понимаю.

И это правда. Я все понимаю. Мой отец – влиятельный человек с тесными связями с королевской семьей в какой-то стране (мама не говорит в какой, чтобы я не искала в интернете и не переживала). Она даже не сказала мне его фамилии, потому что по фамилии можно сразу вычислить и его страну, и его необычную национальность. Он оттуда, где у женщин нет никаких прав на собственных детей. Один раз он уже попытался скрыться со мной, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и мы сбежали. И теперь мы так и живем: под двумя именами, постоянно меняя штаты. Мы всегда пользуемся теми же документами, немного меняя полное имя, чтобы меня без проблем зачисляли в новые школы. Да и мама говорит, что добыть первые фальшивые документы было не так-то просто.

62. Jean Crystall

Заря. Спросонья я приметила, что мы остановились на какой-то парковке. Я снова закрыла глаза. Пару часов спустя я проснулась окончательно и перебралась на переднее сиденье.
Стрелки часов в нашем «Вольво» показывают десять часов утра. Ярко-голубым июньским утром на выезде из Массачусеттса нас встречает большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и местным девизом «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ». Нью-Гэмпшир - наш одиннадцатый по счету штат.
Свобода или смерть. Свободны ли мы? Свободна ли я, живя в постоянных бегах? В постоянной тревоге, что скоро снова все придется начинать по новой?
- Доброе пожаловать, - пояснила мама, заметив по движению моих губ, что я про себя прочитала надпись. – «Bienvenue» по-французски значит «Добро пожаловать».
- До меня и так дошло, мам, - я усмехнулась уголком губ. Это не попытка в дерзость. Это попытка продемонстрировать, что я принимаю условия игры, что все как всегда – настолько, что мы можем беззаботно пререкаться как в старые добрые времена. Я повернулась, чтобы проверить, как там спится Аллену в своей клетке после того, как я скормила ему двойную порцию кошачьей мяты, чтобы он слишком не перевозбудился от поездки в машине.
Мама закатила глаза.
- Как скажешь, зануда.
Время от времени поглядывая перед собой, направляя машину вдоль бесконечной магистрали, она сверкнула многозначительной улыбкой в мою сторону. То, что она улыбалась и готова была вступать со мной в шуточную перепалку, означало, что она не собиралась припоминать мне, что я виновата в том, что нам пришлось бежать снова. Я расслабила плечи в облегчении, что на этот раз ссоры удалось избежать. Но нужно быть осторожной, нельзя заводить разговор первой, даже если я хочу извиниться – это приведет только к очередной ссоре. Мама всегда учила: никогда не возвращайся на место преступления.
Весь наш путь лежал через зелень различных цветов и оттенков от салатового до темно-зеленого, под молодыми березами, высокими соснами, раскидистыми кленами. Снаружи нашего коричневого Вольво был зеленеющий, полный жизни, сочный и яркий мир.
- Милая, это все прекратится… как только тебе исполнится восемнадцать, хорошо? Тогда я буду уверена, что они не смогут тебя снова у меня забрать. Увезти в другую страну, подальше от меня. Боже упаси. Семья твоего отца никогда бы тебя не отпустила, женщины в их понимании не имеют прав. Никакого права голоса. Женщины для них – ничто. Не могу…
- Мама, я знаю. Знаю. Мы с тобой это обсуждали уже в прямом смысле миллион раз. – Я решила воспользоваться моментом. – Прости, что пошла без солнечных очков. Что связалась с тем мужчиной.
Неотрывно глядя на дорогу, она прижала руку к губам, словно пытаясь удержать готовые вот-вот вырваться наружу слова – уж не знаю, резкие или ободряющие. Морщины на ее лбу собрались гармошкой, когда она косо взглянула на меня проверить, встречусь ли я с ней взглядом, и не ошиблась. Она посерьезнела.
- Люси, прости, что нам приходится так жить.
Нахмурившись, она повернулась снова к рулю. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались менструации несколько месяцев назад, а мое лицо и тело все больше менялись, это выражение стало появляться на ее лице все чаще. Порой, хотя, может быть, я сама это надумала, но в последнее время казалось, что ей было больно от одного взгляда на меня, поэтому она старалась смотреть на меня как можно меньше. По крайней мере, именно так это выглядело со стороны.
- Мама, правда, я все понимаю.
Потому что я действительно понимала. Мой отец был влиятельным человеком с многовековыми связями в королевской семье в какой-то другой стране (мама ни за что не сказала, в какой, потому что не хотела, чтобы я это загуглила и перепугалась). Она не хотела говорить его фамилию, потому что по фамилии можно было бы догадаться о стране и конкретной национальности, к которой он принадлежал. Он был из страны, где, по ее словам, у матерей нет никаких прав на ребенка. Однажды он уже пытался меня забрать, но у мамы был план и свои связи. Мне было всего два года, когда ей удалось меня выкрасть и сбежать. Так что теперь мы живем, постоянно меняя имена и переезжая из штата в штат. Мы постоянно используем одни и те же удостоверения личности, меняя лишь варианты имен из этих удостоверений, чтобы я могла спокойно переводиться из школы в школу, и, если честно, мама говорила, что достать первые фальшивые удостоверения было не просто.
 

63. Karza

Шеннон Керк
«Гретхен»

Перевод Анны Зверевой

На секунду приоткрываю глаза — светает, а наша машина стоит на парковке какой-то придорожной площадки для отдыха. Ныряю обратно в сон. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перелезаю вперед, на пассажирское сиденье.


Стрелки на часах нашей «Вольво» показывают десять утра. Яркое июньское утро брызжет синевой, мы выезжаем за границу Массачусетса, минуя большой зеленый щит с надписями «BIENVENUE» и «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Последняя фраза — девиз Нью-Гемпшира, нашего следующего, одиннадцатого по счету, штата.


Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно бегая вот так, с места на место и беспрестанно волнуясь о том, что скоро все повторится заново.


— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я шевелю губами, читая надпись на щите. — Bienvenue по-французски — «Добро пожаловать».


— Я уже и так догадалась, ма, — говорю я и кривлю губы в ухмылке. Выделываться мне ни к чему. Я вроде как даю понять, что все у нас тип-топ, все как всегда, ну а раз так — можно немножко подразнить друг друга, как это у нас принято в хорошие времена. Поворачиваюсь назад, посмотреть, как там наш котяра Аллен. Тот дремлет в клетке: накормлен до отвала, чтобы не волновался, а то от поездок в машине он сам не свой.


— И всё-то ты у нас знаешь, — закатывая глаза, подтрунивает мама и, не переставая следить за уходящей вдаль дорогой, одаривает меня задумчивой улыбкой. Хорошо, что она улыбается и поддерживает шутливый тон, значит сейчас (по крайней мере в это утро) она не накинется на меня за то, что нам снова пришлось бежать. Ссора пока не предвидится — расслабляю плечи и сажусь посвободнее. Теперь главное, самой не натолкнуть маму на неприятный разговор, даже если захочу извиниться. От моих извинений обычно только хуже. От мамы я усвоила: никогда нельзя возвращаться на место преступления.


По сторонам дороги проплывают живописные, покрытые густой растительностью холмы. Тонкие березы, высокие сосны, кудрявые дубы и развесистые клены переливаются всеми оттенками зеленого: от жизнерадостно-светлых до глубоких темных. Мир за пределами коричневого «Вольво» до краев наполнен синевой, зеленью и счастьем.


— Дочка, такая жизнь… это только пока тебе не исполнится восемнадцать... До тех пор, пока я не буду уверена, что они не смогут снова тебя забрать. Забрать и увезти в другую страну. Только не это. Родственники твоего отца ни за что не позволили бы тебе уехать, а женщин там ни во что не ставят. У них нет никаких прав. Я не могу…


— Знаю, ма, знаю. Ты уже сто раз это говорила.
Тут я решаю, что момент вполне подходящий, и выдаю:
— Ма, прости, что не надела темные очки, и тот мужчина меня заметил.


Мама смотрит вперед, на дорогу, и прикрывает ладонью закушенные губы: может так она сдерживает рвущиеся из нее слова... а вот хлесткие или нежные — даже не знаю. Она морщит гармошкой лоб, стараясь боковым зрением разглядеть, не сожалею ли я о произошедшем, а я сожалею. Тогда мама напускает на лицо серьезное выражение и говорит:
— Прости меня, Люси, что мы живем вот так, — морщится и быстро устремляет взгляд на дорогу.
Я заметила, что она морщится все чаще с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо стали меняться. Может я навоображала лишнего, но иногда такое ощущение, что ей больно на меня смотреть, и она делает это все реже и реже. Или это только так кажется.


— Да ладно, мам. Я все понимаю.
Потому что это правда: я прекрасно понимаю, что происходит. Мой отец — влиятельный человек в своей стране (уж какой именно мама никогда не упоминала, чтобы я не полезла в интернет и лишний раз себя не накручивала), водит давние связи с членами королевской семьи. Мама никогда не называла его фамилии, потому что по ней легко догадаться, кто он по национальности и откуда. По словам мамы, женщины там не имеют никаких прав на собственного ребенка, не могут оставить его себе. Она уже пыталась вывезти меня, но не вышло, и тогда мама придумала план, подключила свои связи, и когда мне было два года, выкрала меня и мы пустились в бега. С тех пор так и живем: переезжаем из штата в штат под разными именами. Чтобы у меня не было проблем с переводом в новые школы, удостоверения личности у нас одни и те же, меняются только официальные версии имен, и, по признанию мамы, нелегко было только с подделкой первого удостоверения, остальные пошли как по маслу.




 

64. Kazachkova

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы остановились на какой-то заправке. Снова засыпаю. Пару часов спустя я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сидение.


Аналоговые часы “Вольво” показывают 10 утра. Ярко-синее раннее июньское утро, когда мы пересекаем границу Массачусетса, встречает нас большим зеленым знаком со словами BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно убегающая, как сейчас. Постоянно переживающая, когда та же схема повторяется вновь.


- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я произношу эти слова. - Bienvenue по-французски означает “Добро пожаловать”.
- Я догадалась, мам, - сказала я, и бросила ей улыбку краешком губ.


Я вовсе не самодовольная. Я пытаюсь показать, что я согласна, и я готова соглашаться, что все нормально, и все так же, как и всегда, настолько, что мы можем счастливо проводить время, подшучивая друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его кошачьей клетке, где он отдыхает на кошачьей мяте, которую я скормила ему, дабы успокоить его нервы в машине.


Мама закатила глаза.
- Как скажешь, всезнайка, - она бросает мне задумчивую улыбку, бегло глядя вперед, пока едет прямо по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддразнивает меня, означает, что сегодня утром она не собирается поднимать вопрос о том, что я виновата в этом последнем побеге.


Обрадованная тем, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но я должна быть осторожна, я не могу поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги в высокой зелени всех густых оттенков, от лаймового до темно-зеленого: в березовых саженцах, высоких соснах, лиственных дубах и толстых кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый, счастливый, синий и насыщенный.


- Детка, эта жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я точно буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. Другая страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и на то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никаких. Женщины - это мусор. Я не могу…


- Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз, - я решаю рискнуть. - Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.


Она смотрит вперед на дорогу, подносит руку к губам, которые втягивает, наверное, чтобы сдержать свои собственные слова - язвительные или любящие, я не знаю. Ее лоб сморщивается, когда она бросает еще один взгляд на меня, проверяя, что я смотрю назад, и я смотрю. У нее серьезное лицо.


- Люси, я жалею о такой жизни, - она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу.


Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и с тех пор, как мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщится все больше и больше. Иногда, и, может быть, все это в моей голове, но в последнее время у меня такое чувство, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или так кажется.


- Мам, в самом деле. Я понимаю.


Потому что это правда, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и пугала себя). Она не называет его фамилию, потому что его фамилия, говорит она, быстро определит его страну и его очень специфическую национальность. Он из того места, где, по ее словам, матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался сбежать со мной однажды, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она вернула меня, и мы сбежали. А теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения и вариации официальных имен на них, поскольку мне нужно беспрепятственно переводиться в новые школы, и, если честно, мама говорит, что первые поддельные удостоверения было достаточно трудно получить.

65. Kee

Чуть брезжит рассвет. Приоткрыв глаза, вижу какую-то парковку, где мы останавливаемся передохнуть, и снова проваливаюсь в сон. Окончательно проснувшись пару часов спустя, перелезаю вперёд на пассажирское сиденье.

Если верить стрелкам часов на приборной панели «вольво», уже десять, и в лазури июньского утра мы покидаем Массачусетс. Граница нового штата встречает нас большим зелёным знаком со словом «BIENVENUE» и девизом «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. Можно ли назвать нас свободными? А меня? Всегда в бегах. Вечно настороже, в постоянном страхе, что всё вдруг закрутится заново.

– Bienvenue, – поясняет мама, замечая, как я перекатываю на губах слово. – Добро пожаловать, по-французски.

– Да кто бы не догадался, ма? – Я слегка улыбаюсь уголком рта, не паясничая, а лишь показывая готовность верить в обыденность и нормальность происходящего. Настолько, что шутливые подколки вполне уместны, как в самые беззаботные из деньков. Оборачиваюсь назад, проверить переноску с расслабленным Алленом, накормленным кошачьей мятой, чтобы избавить его от нервотрёпки автомобильного путешествия.

Мама коротко закатывает глаза.

– Ой, как скажешь, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, не забывая поглядывать на бесконечную ленту шоссе, по которой мчится машина. Улыбка и готовность подыграть значат, что этим утром она не настроена вспоминать о моей вине в нынешнем забеге. От облегчения, что сию минуту мы избежим препирательств, у меня расслабляются плечи. Но чтобы не поднять больную тему самой, стоит выбирать выражения, пусть так и подмывает извиниться. Мои сожаления лишь подольют масла в огонь. Мамин урок: не возвращайся на место преступления.

По обе стороны от нас проносятся яркие, сочные кроны всех оттенков зелёного, от лайма до глубокой лесной темени: стройные берёзы, высокие сосны, пышные дубы и толстенные клёны. Мир снаружи коричневого «вольво» свеж и счастлив, небесно-чист и полон жизни.

– Милая, так будет не всегда... понимаешь? Когда тебе исполнится восемнадцать, я буду уверена, что они заберут тебя снова. В ту другую страну, подальше от меня. Упаси Бог. Семья твоего отца никогда не оставит тебя в покое, а их отношение... Женщины там бесправны. Они мусор. Ничто. Я не могу...

– Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это миллион раз.

Пожалуй, время рискнуть.

– Прости, что не надела тёмные очки. Прости, что привлекла внимание того человека.

Её взгляд прикован к дороге, а рука поднимается к губам: она посасывает костяшку пальца, словно сдерживая собственные слова – язвительные или исполненные любви, я не уверена. Морщины на лбу собираются гармошкой, когда она скашивает на меня взгляд, – смотрю ли я? – да, смотрю. Её лицо серьёзнеет.

– Люси, прости, что нам приходится так жить.

Она мимолетно морщится, и снова фокусируется на дороге. С тех пор, как несколько месяцев назад начался мой менструальный цикл, с изменениями в моём лице и теле, гримаса этого короткого болезненного укола появляется на её лице всё чаще. Может я выдумываю, но иногда похоже, что взгляд на меня причиняет ей страдания, и она просто избегает смотреть лишний раз. Или так кажется.

– Мам, ну правда. Я уяснила.

Действительно уяснила. Мой отец очень влиятельный человек с многовековыми связями на самом верху в той «другой» стране. Мама не скажет, в какой, не хочет, чтобы я гуглила и изводила себя. Не назовёт и фамилию, что мгновенно выдаст и страну, и национальность отца. По её словам, он родом из мест, где закон не позволяет матерям забирать собственных детей. Однажды он пытался скрыться со мною вместе, но у мамы нашёлся и план, и собственные связи. Она выкрала меня, двухлетку, и с тех пор мы бежим. Вся наша жизнь – два новых имени и калейдоскоп штатов. Цифры в документах одни и те же, варьируются лишь имена, хотя бы до тех пор, пока мне нужно будет официально переводиться в новые школы, но будем откровенны, – словами мамы, – начальный комплект поддельных документов было очень непросто достать.

66. Keep_passing_the_open_windows

Начинает светать. Я на мгновение просыпаюсь и обнаруживаю, что мы на парковке у какой-то заправочной станции. Вновь проваливаюсь в сон. Через пару часов, окончательно придя в себя, я перебираюсь на переднее пассажирское сидение.

Стрелки часов в нашем стареньком «Вольво» показывают десять. Лето только начинается, голубое утреннее небо озаряет дорогу в тот момент, когда мы пересекаем границу штата Массачусетс. Нас приветствует огромная зеленая вывеска с надписью «BIENVENUE» * и девизом: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нью-Хэмпшир становится одиннадцатым по счету штатом.

Живи свободным или умри. А мы свободны? А я? Бесконечная гонка. Мысли лишь о том, когда все начнется заново.

- Добро пожаловать, - поясняет мама, заметив, что я бормочу под нос. – «Bienvenue» по-французски значит «Добро пожаловать».

- Мама, вообще-то нетрудно догадаться, - отвечаю я, ехидно улыбаясь уголком рта.
Ни тени пренебрежения. Я пытаюсь показать, что принимаю ее сторону, сомнений нет - все как обычно, ничего не изменилось – мы можем словно в старые добрые времена подшучивать друг над другом. Поворачиваюсь проверить своего кота Аллена, я накормила его до отвала, чтобы он не нервничал во время поездки, и теперь тот сладко дремлет в клетке.

- Неважно, всезнайка, - закатывает глаза мама.

Смеясь, она бросает на меня задумчивый взгляд, не забывая при этом поглядывать вперед на бесконечное шоссе, по которому мы едем. Мама улыбается и подыгрывает - знак того, что по крайней мере сейчас она не собирается упрекать меня за этот наш последний побег. На душе становится легко от мысли, что удалось на время избежать ссоры. Но нужно быть настороже и случайно не поднять запретную тему, даже если решусь попросить прощения. Мои извинения не приведут ни к чему хорошему. Мама всегда учит: никогда не возвращайся на место преступления.

Мы проезжаем мимо молодых березок, высоких сосен, дубов, покрытых густой листвой, и раскидистых кленов, а по обеим сторонам дороги мелькают ярко-зеленые непроглядные тени самых разных оттенков - от желтоватого до глубоко оливкового. Там, снаружи нашего коричневого «Вольво», крутится такой зеленый, счастливый, яркий и настоящий мир.

- Родная, наша жизнь… ну подожди до восемнадцати, ладно? Тогда я буду знать наверняка, что они не смогут вновь тебя забрать. Увезти в другую страну прочь от меня. Господи. Семья твоего отца никогда не отступит. А как они обращаются с женщинами - у них нет никаких прав. Никаких. Женщины для них – мусор. Я просто не могу…

- Мама, я знаю. Знаю. Мы уже буквально миллион раз все это обсуждали, - отвечаю я и все-таки решаюсь: – Прости, что не надела очки. Прости, что впутала того мужчину.

Мама всматривается вдаль, она подносит руку ко рту и закусывает при этом губы, словно пытаясь, как мне кажется, силой удержать рвущиеся наружу слова. Я не знаю, колкие слова или нежные. Сморщив лоб, мама вновь поглядывает на меня, чтобы проверить, слежу ли я за ней. Конечно, да.

- Люси, мне жаль, что нам приходится так жить, - говорит она с серьезным выражением
лица.

Мама невольно вздрагивает, и через секунду ее внимание снова полностью обращено на дорогу. Я уже не раз замечала, что с тех пор, как совсем недавно у меня начались месячные, а тело и лицо стали быстро меняться, мой вид все чаще вызывает у нее чувство смятения. А еще, возможно, это лишь выдумки, но порой я ощущаю, что ей словно больно смотреть на меня, от того она делает это намного реже. Так кажется.

-Ну хватит, я все понимаю.

И это правда. Мой отец – влиятельный человек, уже многие века его родственники связаны с сильными мира сего в какой-то неизвестной стране (мама никогда не упоминала, что это за страна, она не хотела, чтобы я искала информацию в интернете и сходила с ума). Она также никогда не называла фамилию отца, иначе, по ее мнению, я бы сразу определила откуда он, и какова его национальность. Мама рассказывала, что на его родине женщины не имеют никаких прав на своего ребенка. Отец уже однажды пытался навсегда забрать меня, но мама знала, как действовать, и у нее были нужные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы бежали. Теперь так и живем: новые имена и каждый раз новый штат. Мы всегда пользуемся одними и теми же документами и лишь немного изменяем имена, указанные в них. Так я могу легко переходить в другую школу, к тому же маме с трудом удалось достать эти первые поддельные удостоверения.

* Bienvenue – перевод с французского - «Добро пожаловать.

 

67. Kundry

Триллер Шеннон Кёрк "Гретхен"

Светает. Я на мгновение приоткрываю глаза, вижу, что мы стоим на парковке возле трассы, и вновь проваливаюсь в сон. И лишь спустя несколько часов я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов в «вольво» показывают десять. Ясным утром в начале июня мы покидаем Массачусетс. Возле дороги возвышается плакат с приветствием «Bienvenue» и девизом «Живи свободным или умри». Вот и наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Разве мы свободны? Разве я свободна? Наша жизнь – это бесконечное бегство. И бесконечное ожидание, что однажды все повторится.

- Добро пожаловать, - произносит мама, замечая, что я шевелю губами. – По-французски «bienvenue» – добро пожаловать.
- В общем-то, я догадалась, мам, - откликаюсь я с ухмылкой. Я вовсе не пытаюсь показать, какая я умная. Я хочу, чтобы она знала – я на ее стороне, я тоже считаю, что все в порядке, а значит, можно беззаботно подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен. Я перекормила его котовником, чтобы в машине ему было полегче, так что теперь он разлегся в кошачьей перевозке, подмяв под себя остатки мяты.

В ответ мама закатывает глаза.
- Ишь ты, какая умная, - она смотрит на меня с задумчивой улыбкой, то и дело поглядывая на бесконечную прямую дорогу, убегающую вдаль. А раз уж она улыбается и поддразнивает меня, значит, не станет прямо с утра сыпать упреками, что наше очередное бегство целиком на моей совести. Я немного расслабляюсь, понимая, что ссоры удалось избежать. Но нужно быть осмотрительней, чтобы ни словом, ни извинением не затронуть эту тему вновь. Я знаю, что даже попытки оправдаться лишь разожгут скандал. Уж чему меня мама научила, так это никогда не возвращаться на место преступления.

А вдоль дороги, словно зеленые стены, высятся молодые березки, величественные сосны, густые дубы и раскидистые клены всех оттенков от лайма до густого темно-зеленого цвета. Там, за окнами коричневого «вольво», совсем другой мир, наполненный свежестью листвы, счастьем, лазоревым небом и самой жизнью.

- Детка, послушай… Так будет продолжаться только пока тебе нет восемнадцати, понимаешь? Я должна быть уверена, что они не смогут забрать тебя. Спрятать от меня в другой стране. Нет, ни за что! От семьи твоего отца не вырваться, женщины у них совершенно бесправны. Напрочь! Будто мы не люди – так, мусор. Я не могу позволить…
- Я знаю, мам, знаю. Мы миллион раз это обсуждали, - и я решаю, что такую возможность нельзя упускать. – Прости, что я не надела темные очки. Я не хотела привлечь того типа.

Она смотрит вдаль на дорогу и подносит руку к закушенным губам, словно пытается сдержать рвущиеся слова, не знаю только, язвительные или ласковые. Я вижу, как она морщит лоб, когда бросает на меня еще один быстрый взгляд, чтобы убедиться, что и я смотрю на нее. Я смотрю. Ее лицо становится серьезным.
- Люси, прости, я сама не в восторге от такой жизни, - ее лицо искажает гримаса, словно от боли, но она почти сразу отворачивается. В последние месяцы, с тех пор как у меня начались менструации, а фигура и лицо стали меняться все сильнее, я замечаю эту гримасу все чаще. Быть может, это лишь игра моего воображения, но порой я чувствую, что ее ранит то, как я выгляжу, поэтому она старается смотреть на меня как можно реже. Или же мне все это только кажется.

- Да ладно, мам, я понимаю, - и это действительно так, я все понимаю. Мой отец – влиятельнейший человек, в родстве с какой-то королевской семьей. Мама, правда, не рассказывает, о какой стране речь, не хочет, чтобы я стала искать в интернете и совсем потеряла голову. Не упоминает она и его фамилию, уж очень она говорящая, тогда я сразу догадаюсь, откуда он родом. Мама только говорит, что он из тех мест, где женщины лишены прав на своих детей. Однажды он уже пытался скрыться вместе со мной, но тогда мама знала, как поступить, и задействовала все свои связи. Мне едва исполнилось два года, когда ей удалось выкрасть меня и сбежать. И теперь мы живем под чужими именами и скитаемся из штата в штат. Лишь когда мне нужно без вопросов перевестись в другую школу, мы всегда используем одни и те же липовые документы и имена. Если честно, раздобыть даже эти бумажки было совсем непросто.

68. LankaIV

Гретхен: Триллер Шеннон Кирк


Раннее утро. На секунду просыпаюсь и вижу, что мы на полупустой парковке. Снова засыпаю. Через пару часов окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сидение.


Аналоговые часы Вольво показывают десять утра. Ясное раннее июньское утро. Когда мы пересекаем границу Массачусетса, нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый по счёту штат – Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Вечно в бегах. Постоянная тревога о том, когда же всё начнется сначала.


– Добро пожаловать, – произносит мама, заметив, что я двигаю губами, беззвучно произнося слова. – «Bienvenue» по-французски означает «добро пожаловать».


– Я догадалась, мам, – говорю я и улыбаюсь ей одними уголками губ. Это не самодовольство. Я пытаюсь показать, что смирилась и готова признать, что все как всегда нормально настолько, что мы можем подтрунивать как в счастливые времена. Я оборачиваюсь, чтобы глянуть, как там Аллен отдыхает на кошачьей мяте в своей переноске. Я перекормила его, чтобы он не нервничал в машине.


Мама закатывает глаза. – Как скажешь, всезнайка. – Она задумчиво улыбается мне, поглядывая вперед, держа курс по этому бесконечному шоссе. То, что она улыбается и поддразнивает меня, означает, что этим утром она не собирается устраивать разборок по поводу моей вины в этом последнем побеге. На радостях, что в данный момент мы не цапаемся, у меня гора с плеч упала. Однако я должна быть бдительной и не поднимать эту тему, даже если захочу извиниться. Мои извинения только приведут к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги поросли зеленью всевозможных насыщенных оттенков от лимонного до темно-зеленого: молодые березки, высокие сосны, зеленые дубы и кряжистые клены. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый и счастливый, синий и наполненный.


– Детка, такая жизнь... только пока тебе не исполнится восемнадцать, да? Тогда они точно не смогут снова тебя забрать. Другая страна, вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Вообще. Женщины – это мусор. Я не могу...


– Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз. – Я решаю рискнуть. – Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что связалась с этим человеком.

Она пристально смотрит вперед на дорогу и подносит руку к плотно сжатым губам, наверное, чтобы удержать свои слова — язвительные или любящие, я не знаю. Она морщит лоб, когда в очередной раз бросает на меня взгляд, чтобы убедиться, что я взгляну в ответ, и я смотрю. У нее серьезное лицо. – Люси, мне жаль, что приходится так жить. Она морщится и снова быстро переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщится все больше и больше. Иногда, а, может быть, это только мой глюк, но в последнее время мне кажется, что то, как я выгляжу, причиняет ей боль, поэтому она все реже смотрит на меня. Или только так кажется.


– Мама, правда. Я понимаю, – потому что это правда, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и запугивала себя). Она не называет его фамилию, потому что его фамилия, как она говорит, сразу же укажет на его страну и его особую национальную принадлежность. Он из тех мест, где, по ее словам, матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь вот такая жизнь: с двумя новыми именами и неизменно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации полного имени в этих документах, поскольку мне нужно иметь возможность без помех переводиться в новые школы, и, если честно, мама говорит, что первые поддельные бумаги было довольно сложно получить.

69. Lechatelle

Ранний рассвет. Приоткрыв глаза, я вижу, что мы на парковке очередной остановки для отдыха. Я погружаюсь обратно в сон. Спустя пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на пассажирское сиденье спереди.


Аналоговые часы на приборной панели «Вольво» показывают десять утра. За окном пронзительно голубое июньское утро. На выезде из Массачусетса нас встречает огромная зеленая вывеска «BIENVENUE» и девиз штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нью-Хэмпшир — наш одиннадцатый по счёту штат.


«Живи свободным или умри». Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно в бегах. Вечно переживая, когда снова придётся сорваться с места.


«„Добро пожаловать“, — уточняет мама, увидев, как я читаю надпись про себя. — „Bienvenue“ переводится с французского „Добро пожаловать“».


«Да я поняла по контексту, мам», — говорю я, улыбаясь уголком губ. Никакого самодовольства. Я просто пытаюсь показать ей, что я смирилась и готова принимать всё происходящее как неизбежную данность — чтобы мы могли и дальше беспечно подшучивать друг над другом. Я оборачиваюсь проверить, как там Аллен в своей кошачьей переноске: мирно спит после всей той мяты, которую я дала ему для успокоения нерв.


Мама лишь закатывает глаза. «Тебе виднее, всезнайка». Она бросает мне понимающую улыбку, бегло смотря вперёд при выезде на бесконечное шоссе. Раз она улыбается и шутит, значит этим утром меня не будут винить за наш последний побег. От этой мысли исчезает напряжение в плечах. Но я всё равно должна быть осторожной и самой не поднимать этой темы, даже в качестве извинения. Это лишь приведёт к ссоре. Один мамин урок я усвоила наверняка: никогда не возвращайся на место преступления.


Дорога по обе стороны утопает в буйстве зелени всевозможных оттенков — от лаймового до тёмно-зелёного благодаря тонким берёзам, высоким соснам, развесистым дубам и массивным клёнам. Мир за пределами нашего коричневого «Вольво» окрашен в зелёные и голубые краски, он полон счастья и жизни.


«Детка, всё это… лишь пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду точно знать, что они не смогут снова отобрать тебя у меня. Увезти в другую страну. Не приведи Господь. Родственники твоего отца, они ни за что не отпустят тебя. В их культуре у женщин совсем нет прав. Никаких. Для них женщины — мусор. Я не могу…»


«Мам, я знаю, знаю. Мы обсуждали это уже тысячу раз, — и тут я решила рискнуть. — Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что посмотрела на того мужчину».


Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, закусывая их, словно в попытке подобрать слова — язвительные или полные заботы, я не уверена. По её лбу идёт рябь морщинок, когда она бросает ещё один боковой взгляд на меня, проверяя, смотрю ли я назад, а я смотрю. Выражение её лица становится серьёзным. «Люси, прости, что нам приходится так жить». Поморщившись, она снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, моё тело и лицо стали меняться всё больше и больше, а она стала всё больше и больше морщиться. Возможно, это всего лишь моё воображение, но в последнее время она старается всё реже смотреть на меня, как будто один мой вид причиняет ей боль. А, может, мне просто кажется.


«Мам, я правда всё понимаю». И я не вру, я действительно понимаю. Мой отец — влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не признаётся, в какой, потому что не хочет, чтобы я начала гуглить и накручивать себя). Фамилию его она тоже не говорит, потому что по ней я сразу пойму, о какой стране идёт речь — уж больно его фамилия национально-окрашенная. Он родом оттуда, где, по её словам, у матерей совершенно нет прав на своих детей. Он уже один раз пытался сбежать со мной, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и пустилась в бега. И теперь мы живём под другими именами и кочуем из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации наших официальных имён, ведь мне нужно переходить в новые школы без каких-либо подозрений. Да и, как говорит мама, добыть первые липовые документы было довольно нелегко.
 

70. Leeroy Jenkins

Я открыла глаза. Мы остановились на парковке какой-то придорожной забегаловки. За окном только начинало светать — значит, можно поспать ещё. Несколько часов спустя я окончательно просыпаюсь и перебираюсь вперёд.


На часах десять утра. День обещает быть ясным. Наш «Вольво» едет прочь из Массачусетса навстречу огромному зелёному знаку со словом «BIENVENUE» и девизом: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Десять штатов позади, привет, Нью-Гэмпшир!


«Живи свободно или умри, — подумала я. — А свободны ли мы? Свободна ли я? Можно ли быть свободным, живя в бегах и боясь, что всё опять повторится?»


— «Добро пожаловать!» — перевела мама, услышав, как я читаю слово на знаке. — «Bienvenue» по-французски — «Добро пожаловать!»


— Мам, это вроде как понятно из ситуации, — я слегка улыбнулась. Я стараюсь не замыкаться. Изо всех сил пытаюсь показать, что наше путешествие абсолютно нормально, я всё понимаю, и мы вполне можем хорошо провести время, подкалывая друг друга. Я поворачиваюсь проверить, как там наш кот. Аллен развалился в своей переноске. В таких долгих путешествиях лучшее успокоительное для него – кошачья мята.


— Ну и ладно, мисс Всезнайка, — мама улыбается мне в ответ. Она за рулём, перед ней бесконечное шоссе, по которому нам ещё ехать и ехать. То, что она улыбается и поддерживает мой шутливый тон, значит, что сегодня меня не будут опять винить в нашем последнем побеге. Мы не ругаемся, ура. Хотя совсем расслабляться не стоит. Надо любыми путями избегать этой темы. Даже если я хочу попросить прощения. Иначе мы снова поссоримся. Мамина философия: что было, то прошло, никогда не возвращайся на место преступления.


По сторонам дороги растёт зелень всех оттенков: от цвета лайма до глубокого зелёного, которым раскрашен берёзовый молодняк, высокие сосны, могучие дубы и старые клёны. Мир вне нашего коричневого «Вольво» зелен, юн, весел и ярок.


— Зайчик, потерпи ещё немного, ладно? Только пока тебе не исполнится восемнадцать. Тогда они точно не смогут снова тебя забрать в ту ужасную страну. Семья твоего папы никогда бы тебя не отпустила. Но то, как они обращаются с женщинами… Женщины там не имеют прав, они — мусор. Я не могу…


— Мам, я знаю. Мы уже миллион раз это обсуждали, — и тут я решила рискнуть. — Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что заговорила с тем человеком.


Мама смотрит на дорогу. Она сжала губы, пытаясь, наверное, сдержать слова, уж не знаю, едкие или, наоборот, нежные. Её лоб нахмурен. Она косится на меня, убеждаясь, что я слежу за её реакцией. Её лицо серьёзно.


— Люси, прости за такую жизнь, — она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. С тех пор, как несколько месяцев назад у меня впервые начались месячные, с тех пор, как моё лицо и тело стали меняться, она вздрагивает всё чаще. Возможно я это надумала, но в последнее время кажется, что один мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня всё реже и реже. Ну или нет.


— Мама, я понимаю.


Я действительно всё понимаю. Мой отец — влиятельный человек из семьи, имеющей многовековую историю и связи с королевской фамилией в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой, потому что не хочет, чтобы я погуглила и испугалась увиденного). Она не говорит его фамилии, потому что это сразу подскажет его страну и национальность. Мама говорит, что он оттуда, где женщины не имеют права забирать своих детей. Однажды он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы были свои связи и план. Мне было два года, когда она меня выкрала, и мы сбежали. С тех пор мы ведём нашу жизнь под разными именами, меняя штат за штатом. По правде говоря, документы у нас одни и те же, мы просто используем разные варианты наших официальных имён, иначе трудно было бы переводиться из школы в школу. А ещё мама говорит, что получить даже эти поддельные документы было довольно сложно.

71. lina

Шеннон Кёрк – «Гретхен: триллер»


Рассветает. Открываю глаза на минуту, убеждаюсь, что наша машина по-прежнему припаркована на придорожной стоянке для дальнобойщиков и засыпаю снова. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на сиденье рядом с водителем.


Стрелки часов отсчитывают десять часов. Ярким солнечным утром на выезде из Массачусетса нас приветствует большая зелёная вывеска со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «Живи свободным или умри». Впереди – одиннадцатая остановка – штат Нью-Гэмпшир.


Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Только и делаем, что убегаем. Сжимаемся в страхе в ожидании того момента, когда придётся бежать снова.


– Добро пожаловать, – мама замечает, что я читаю вывеску. – «Bienvenue» означает «добро пожаловать» на французском.


– Да я как бы поняла это из контекста, – улыбаюсь я уголком губ. Я не пытаюсь казаться умнее. Просто стараюсь показать, что я приняла такую жизнь, что всё происходящее – так, как и должно быть. Так, что мы даже можем подтрунивать друг над другом, будто ничего не происходит. Я оборачиваюсь проверить кота, Аллена, который крепко спит после успокоительного, что мы ему дали.


Мама закатывает глаза.


– Ой, ну тебя, всезнайка, – улыбается она, задумчиво смотря на меня и не забывая бросать быстрые взгляды на дорогу.


Мама продолжает вести машину вперёд по этому бесконечному шоссе. То, что она улыбается и подыгрывает моим шуткам, означает, что она не собирается поднимать разговор о том, кто виноват в нашем побеге. Ну, по крайней мере этим утром. У меня отлегло от сердца – ссоры не будет. Но нужно быть осторожнее, чтобы самой случайно не коснуться этой темы. Хоть мне и хочется извиниться, но я понимаю – мои извинения только приведут к очередной ссоре. Как говорит мама – никогда не возвращайся на место преступления.


Дорогу с обеих сторон окружают стены зелени во всех её оттенках – от лимонного до изумрудного. Тоненькие берёзки, высокие сосны, развесистые дубы и толстые клёны… Мир за окнами автомобиля полон зелени и счастья.


– Люси, милая, такая жизнь… это только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать… Потерпи, ладно? Тогда они точно не смогут тебя забрать снова. Забрать у меня, увезти в другую страну… Боже, нет! Семья твоего отца, они никогда не отпустили бы тебя обратно. Как они относятся к женщинам – просто как к мусору какому-то, у них нет никаких прав! Я бы ни за что…


– Да знаю, я знаю. Тысячу раз уже об этом говорили… – И я решила попытаться. – Прости меня за то, что забыла надеть очки. И за то, что заговорила с незнакомым мужчиной, тоже прости…


Мама не сводит глаз с дороги, только поджимает губы и подносит к ним руку, будто пытается удержать готовые сорваться с языка слова. Были бы эти слова полны заботы или раздражения – я не знаю. Когда она снова бросает взгляд на меня, её лоб пересекают морщины. Она проверяет, слежу ли я за дорогой позади машины. Её лицо становится серьёзным.


– Люси, прости за такую жизнь, – она морщится, словно от боли, и переводит взгляд обратно на дорогу.


Пару месяцев назад у меня начались первые месячные, моё тело и лицо начали меняться. Теперь мама морщится всё чаще, и иногда кажется, будто один мой вид причиняет ей боль. Поэтому она и старается на меня не смотреть. Или это мне только кажется…


– Мам, да поняла я, поняла, – и это действительно так. Мой отец был влиятельным человеком из какой-то другой страны, где его семья была связана родственными узами с королевской. Ни фамилии отца, ни названия страны мама не называла. По фамилии можно было бы легко определить страну, а мама не хотела, чтобы я искала про неё информацию в интернете – не хотела меня волновать.


Там, откуда он был родом, матери не имели никаких прав на своих детей. Однажды отец уже пытался увезти меня с собой, но мама успела подготовиться. Используя свои связи, ей удалось выкрасть меня обратно и сбежать. Мне было два года, когда началась наша новая жизнь с парой фальшивых имён и бесконечной чередой сменявших друг друга штатов. Мы использовали одни и те же поддельные документы, лишь выписывали из них разные вариации имён. Иначе мне было бы сложно переводиться из одной школы в другую. Да и достать фальшивые документы, как признавалась мама, было непросто.

 

72. liza60293

Рассвет. Я открываю глаза на несколько секунд и, увидев, что мы стоим на некой парковке, снова засыпаю. Через пару часов я просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сидение.


Стрелки часов нашего Вольво показывают 10 утра. За окном лазурное июньское утро. Мы выезжаем из штата Массачусетс, где нас встречает большой зеленый знак со словом “BIENVENUE” и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Бесконечная смена городов и жизнь с мыслью о том, что вскоре все повторится снова.


– Добро пожаловать, – говорит мама, случайно заметив мое беззвучное шевеление губами. – “Bienvenue” по-французски означает «добро пожаловать».


– Я как бы уже догадалась, мам, – говорю я и бросаю ей едва заметную улыбку. Я не умничаю. Я просто пытаюсь показать, что все, что с нами происходит, – нормально и совершенно обыденно, настолько, что мы можем весело провести время, подшучивая друг над другом. Обернувшись, я смотрю на Аллена, сладко дремлющего в своей клетке на кошачьей мяте, которой я перекормила его, чтоб успокоить в дороге.


– Вы посмотрите на эту всезнайку, – закатив глаза, произносит мама. Она задумчиво улыбается, поглядывая вперед на бесконечную дорогу. Ее улыбка и игривый настрой говорят о том, что этим утром она не собирается упрекать меня в столь позднем отъезде. Убедившись, что мы сейчас не ругаемся, я расслабляю плечи. Но мне следует быть на чеку и ни в коем случае не поднимать эту тему, даже если я захочу попросить прощения. Мое извинение приведет лишь с ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дорог утопают во всех оттенках зеленого: от салатового до малахитового на молодых березах, высоких соснах, лиственных дубах и раскидистых кленах. Мир за окном этого коричневого Вольво зеленый, счастливый, лазурный и многогранный.


– Детка, эта жизнь… только пока тебе не исполнится 18, хорошо? Если бы я знала наверняка, что они не заберут тебя снова. Другая страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда тебя не отпустят. И то, как они обращаются с женщинами. У них нет прав. Ни у одной. Женщины - это мусор. Я не могу…


– Мам, я знаю, знаю. Мы говорили об этом уже миллион раз, – я все-таки решила рискнуть, – Извини, что не надела солнечные очки. Извини, что заговорила с тем парнем.


Она пристально смотрит на дорогу впереди, поднеся руку ко втянутым губам, вероятно, чтобы не произнести ни слова – едкого или нежного– я не знаю. Я замечаю, что ее лоб собрался в гармошку, когда она бросает еще один быстрый взгляд в мою сторону, чтоб убедиться в моем участии. Ее лицо стало серьезным.


– Люси, прости за такую жизнь, – Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались критические дни, она стала вздрагивать все чаще. Возможно, это плод моих воображений, но иногда, у меня появляется ощущение, что ей больно смотреть на меня, и поэтому она делает это все меньше и меньше. Или мне так кажется.


– Мам, правда. Я поняла, – говорю я. Потому что мне и впрямь все понятно. Мой отец – влиятельный человек с давними связями в правительстве некой страны (мама не говорит какой именно, потому что не хочет, чтоб я загуглила и, расчувствовавшись, вышла с ним на связь). Она не выдает мне его фамилию, потому что, с ее слов, по его фамилии можно легко определить характерную для нее национальность и страну. Он живет там, где, по ее рассказам, мать не имеет права забрать ребенка в свою страну. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня, и мы сбежали. И теперь мы живем под двумя новыми именами и постоянно меняем штаты. Мы всегда используем одни и те же документы, используя различные варианты имен, так как мне необходимо без проблем переходить из одной школы в другую, и, если честно, мама говорит, что первые поддельные документы было достаточно трудно достать.

73. lopefre

Рассвет. Я ненадолго открыла глаза и увидела, что мы остановились на парковке зоны обслуживания автомобилистов[1]. Потом я снова заснула и через пару часов пересела на переднее сиденье.


Стрелки часов нашего Вольво показывали десять утра. В то ясное июньское утро, выезжая из Массачусетса[2], мы увидели крупный зеленый знак с надписью “Бьенвеню”[3] и лозунгом “Живи свободным или умри”[4]. Вот и Нью-Гэмпшир[5] - уже одиннадцатый штат на нашем пути.


“Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Я - свободна? Мы же вечно в бегах. Вечно печемся о том, когда жизнь пойдет на лад.”


-“Добро пожаловать”, - сказала мама, заметив, что я бормочу что-то про себя. - “Бьенвеню”- это по-французски “Добро пожаловать”.


-Да я вроде как сама уже догадалась,- сказала я, слегка улыбнувшись. Но я не важничала, нет. Я просто хотела показать, что смирилась или хотя бы пытаюсь смириться с происходящим и даже могу, как в лучшие времена, немного поддразнить ее. Я обернулась назад, чтобы посмотреть, как поживает Аллен в своей переноске, лежа в экстазе от кошачьей мяты, которой я его перекормила, чтобы успокоить перед поездкой.


Закатив глаза, мама сказала: “Тоже мне, всезнайка.” Она задумчиво улыбнулась мне, параллельно продолжая вести машину и поглядывать на дорогу. Раз мама улыбалась и не обращала внимание на мое подтрунивание - то это означало, что по крайней мере сегодня она не станет вновь обсуждать, почему из-за меня мы в очередной раз переезжаем. Так что я расслабилась. Но нужно было быть на чеку, чтобы случайно не поднять эту тему самой, даже если захочу попросить прощения за свое поведение. Ничего хорошего из этого не выйдет. Как говорила мама: никогда не возвращайся на место преступления.


По обочинам дороги была зелень всех оттенков: от желтоватого до темно-оливкового, молодые березки, высокие сосны, раскидистые дубы и коренастые клены. За окнами нашего коричневого Вольво все было таким зеленым и радостным, синим и полным жизни.


-Все эти переезды… потерпи до своих восемнадцати, ладно, дорогая? Тогда я буду уверена, что они не смогут тебя снова от меня забрать. В какую-то чужую страну. Боже, только не это. Родня твоего отца никогда не отпустит тебя, учитывая то, как они относятся к женщинам, считают нас бесправными. Совершенно бесправными. Будто какой-то мусор. Я не могу…


-Я знаю, мам. Я все это знаю. Мы уже сто раз разговаривали с тобой об этом, - и тут я решила рискнуть. - Прости, что я не надела солнцезащитные очки. И тот человек обратил на меня внимание.


Она продолжала смотреть на дорогу и поднесла руку ко рту, видимо, пытаясь ей сдержать вырывавшиеся слова - а уж нежные или колкие - не знаю. Она поморщилась, украдкой пытаясь поймать мой взгляд - и я смотрела на нее. Мама опять сделала серьезное лицо: “Люси, извини, что все так.” Она вздрогнула и вновь стала смотреть на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня несколько месяцев назад начались месячные, и тело все больше изменялось, мама стала странно реагировать на мои слова. Иногда мне казалось, что она смотрела на меня все реже, потому что ей было больно меня видеть. Но возможно, это лишь фантазии.


“Мам, я все понимаю.” И я действительно понимала ее. Мой отец - влиятельный человек, имел прочные связи с королевскими особами (мама не говорила, в какой стране, чтобы я не начала, как ненормальная, гуглить информацию об отце). Она не называла и его фамилии, потому что это сразу выдало бы его происхождение. Там, откуда он родом, ребенок не может оставаться с матерью, по ее словам. Отец как-то уже пытался выкрасть меня, но мама знала, как ему помешать, и у нее были необходимые для этого связи. Мне было два года, когда она сбежала со мной. И с тех пор мы под фальшивыми именами переезжали из штата в штат. Сами паспорта все те же - мы только подставляли в них разные данные, потому что мне нужно было как-то без лишнего шума и скандалов переходить из школы в школу, к тому же первые поддельные документы достать было очень нелегко.


[1] Зона обслуживания автомобилистов - зона возле крупных автомагистралей, где водители могут останавливаться для отдыха, починки и заправки автомобилей. Часто в подобных местах есть заведения общественного питания.

[2] Массачусетс - штат в регионе Новая Англия на северо-востоке США. Граничит с Нью-Гэмпширом на севере. Столица - Бостон.

[3] Bienvenue (фр.) - Добро пожаловать. Штат Нью-Гэмпшир относится к региону Новая Англия в юго-восточной части США, где одним из языков является так называемый новоанглийский французский (вариант канадского французского).

[4] “Живи свободным или умри”(“Live Free or Die”) - официальный девиз штата Нью-Гэмпшир. Происходит от тоста генерала Джона Старка, уроженца этого штата, участника Войны за независимость. Из-за плохого здоровья он отклонил приглашение на годовщину битвы при Беннингтоне. 31 июля 1809 года он отправил письмо с фразой:"Живи свободным или умри: смерть - это не худшее из зол."

[5] Нью-Гэмпшир - штат в регионе Новая Англия на северо-востоке США. Граничит с Массачусетсом на юге и канадской провинцией Квебек на севере. Столица - Конкорд.

74. Lornian

Гретхен: триллер. Шеннон Кёрк
Светало. Я приоткрыла глаза, спросонья увидела, что мы припарковались на какой-то стоянке и снова заснула. Через пару часов я окончательно проснулась и перебралась на переднее пассажирское сиденье.
Стрелки на часах нашей «Volvo» показывали 10 утра. Светло-голубым июньским утром мы выехали из штата Массачусетс, где большим зеленым знаком со словами «Bienvenue» и девизом «Живи свободно или умри» приветствовал нас Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.
«Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я, постоянно убегающая и без конца переживающая о том, когда всё это начнется по новой?»
- Добро пожаловать, — перевела мама, увидев, как я что-то бормочу себе под нос. — «Bienvenue» — это по-французски «добро пожаловать».
- Я догадалась по смыслу, мам, — ответила я ухмыльнувшись. Я не пытаюсь казаться самодовольной, лишь даю понять, что всё понимаю, со всем согласна, всё нормально и в порядке вещей — настолько, что мы можем непринужденно болтать. Я оборачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен, — забалдел в клетке от слишком большой дозы валерьянки, которую я дала ему, чтобы он не нервничал в дороге.
Мама закатила глаза.
- Посмотрите, какая умная, — она заботливо улыбнулась мне и перевела взгляд на бесконечное шоссе. Ее улыбка и игривый тон — верный знак: этим утром она не собирается припоминать, что на этот раз мы в бегах из-за меня. Осознав это, я с облегчением расслабила напряженные плечи. Но мне надо быть осторожной, не стоит самой заводить эту тему, даже если хочется попросить прощения. Мои попытки извиниться по-любому закончатся ссорой. «Никогда не возвращайся на место преступления» — мамина школа.
Дорога с обеих сторон утопала в зелени: все оттенки зеленого от лаймовогодо глубокого цвета лесной чащи передавали молодые березы, высокие сосны, развесистые дубы и массивные клены. Мир за корпусом «Volvo» окутан зеленью, счастьем, голубизной и полноценностью.
- Малыш, такая жизнь… она только пока тебе не исполнится 18, хорошо? Тогда я буду точно знать, что они снова не отберут тебя. Не увезут в другую страну, подальше от меня. Семья твоего отца, они никогда не отпустит тебя, а то, как они обращаются с женщинами, — у них просто нет прав. Совсем. Женщины, как мусор. Я не могу…
- Мам, да поняла я, поняла. Мы это уже миллион раз обсуждали. — Я решила попробовать. — Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что привлекла внимание того мужика.
Она уставилась на дорогу, поднесла руку к губам, поджала их, чтобы, как мне показалось, не сболтнуть лишнего — съязвить или подбодрить — не понятно. Она нахмурилась, взглянула на меня, чтобы проверить, смотрю ли я на нее. Я смотрела. Ее лицо было серьезным.
- Люси, мне жаль, что мы так живем. — Она вздрогнула и поспешно перевела взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо начали всё больше меняться, она всё чаще и чаще вздрагивает. Порой, возможно, я сама это выдумала, но в последнее время ей как будто больно на меня смотреть, и она всё реже и реже это делает. Или это мне так кажется.
- Мам, ну правда. Я поняла. — И это правда: я поняла. Мой отец — влиятельный человек, имеющий допотоные связи с какой-то заграничной королевской семьей (мама не говорит мне какой именно, потому что не хочет, чтобы я нашла их в интернете и испугалась). Она не называет его фамилию, потому что по ней я легко смогу вычислить страну и его характерную национальность. По ее словам, он родом из мест, где у женщин нет никаких юридических прав на своих детей. Он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план, и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня у него, и мы сбежали. Вот так мы и живем: новые имена, постоянно сменяющиеся штаты. Мы пользуемся одними и теми же документами с фальшивыми именами, чтобы меня без проблем переводили из школы в школу. Мама говорит, достать первые фальшивые документы было нелегко.
 

75. lucifhamster

Начало светать. Я проснулась на секунду, только чтобы убедиться, что мы все еще в зоне отдыха* у шоссе, после чего вернулась ко сну. Спустя пару часов, когда я уже окончательно пробудилась, я перелезла на место рядом с водителем.
---сноска---
rest stop - общественный объект, расположенный рядом с большой транспортной магистралью, где водители и пассажиры могут отдохнуть, заправиться, не выходя на второстепенные дороги.

Аналоговые часы на Вольво* показывали десять часов утра. Этим ранним июньским утром, мы пересекли границу Массачусетса и въехали в наш уже одиннадцатый по счету штат - Нью Гэмпшир. Он встретил нас словами “Добро пожаловать!” и девизом штата “Живи свободным или умри”.
---cноска---
шведская марка автомобилей

Живи свободным или умри. Действительно ли мы свободны? Свободна ли я, постоянно убегая, постоянно беспокоясь, что все может вновь повториться.

- Добро пожаловать, - произнесла мама, увидев, что я шевелю губами. - “Bienvenuе” с французского значит “добро пожаловать”.

- Я, знаешь, догадалась по контексту, Мам, - ответила я и заметила, как уголки её губ изогнулись в легкой улыбке. Нет, я не самодовольная. Я просто стараюсь показать, что все как обычно, настолько обычно, что мы можем продолжать подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я оглянулась, чтобы проверить нашего кота Аллена в его переноске, где он лежал, находясь под ударной дозой кошачьей мяты, которую я скормила ему, чтобы снять с него стресс.

- Хорошо, всезнайка, - закатила глаза мама. Она одарила меня немного задумчивой улыбкой, поглядывая на бескрайнее шоссе. Тот факт, что она улыбается и шутит - это верный признак того, что она не собирается говорить о том, как я провинилась в нашем последнем путешествии, по крайнее мере этим утром. И я расслабилась, поняв, что мы не будем сейчас ругаться. Но я должна быть осторожна: даже если я хочу извиниться, мне нельзя поднимать эту тему первой. Все мои извинения в любом случае приведут к ссоре. Как однажды сказала мама: “Никогда не возвращайся на место преступления”.

Дорога тянулась сквозь светлую зелень молодых берез, темно-зеленую высоких сосен, раскидистых дубов, широких клёнов. Мир за пределами коричневого Вольво был полон жизни и красок.

- Милая, такая жизнь, как сейчас… она закончится, когда тебе исполнится восемнадцать, ты понимаешь? Она закончится, когда я буду знать наверняка, что они не заберут тебя снова в другую страну. Боже, нет. Семья твоего отца никогда тебя не оставит в покоя. То, как они обращаются с женщинами… У них нет прав. Нет. Женщины - это мусор. Я не могу… “

- Мам, я знаю, знаю. Мы говорили об этом буквально миллион раз, - прервала я её, решив все таки извиниться. - Извини, что я не носила солнечные очки. Извини, что заговорила с тем мужчиной.

Она пристально смотрела на дорогу, переодически поднося руку к губам и слегка надавливая на них. Я полагаю, для того чтобы случайно не сказать что-нибудь едкое или наоборот нежное. Её лоб покрывался морщинками всякий раз, когда она искоса смотрела на меня, проверяя, оглядываюсь ли я назад, а я оглядывалась.

- Люси, прости, что тебе приходится так жить, - её лицо приобрело серьезный вид. Она сморщилась и снова уставилась на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня наступила первая менструация несколько месяцев назад, а мое тело и лицо начали меняться все сильнее, она начала хмуриться чаще. В последнее время, мне кажется иногда, что изменения в моем внешнем виде ранят её, отчего она смотрит на меня так редко. А возможно это лишь мои домыслы.

- Мам, я все понимаю. - ответила я. И это правда, я действительно все понимаю. Мой отец - очень влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в некой стране (Мама не хочет говорить, что это конкретно за страна, так как не хочет, чтобы я искала про нее в интернете информацию, а потом сходила с ума). Она также не скажет фамилию отца, потому что по ней можно с легкостью понять из какой он страны, узнать его национальность. Единственное, что она сказала, так это то, что он родом от туда, где матери не имеют прав на своих детей. Мой отец уже раз пытался скрыться со мной, но у мамы был план и связи. Мне была два года, когда она выкрала меня обратно у него и убежала. А сейчас мы ведем эту жизнь на два имени с постоянным переездом в разные штаты. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и варианты официальных имен на этих удостоверениях, потому что мне надо без подозрений поступать в школы и, честно говоря, мама говорит, первые поддельные удостоверения личности получить было достаточно сложно.

76. lydia44

Светает. На секунду открываю глаза и вижу, что мы припаркованы на какой-то заправке. Снова засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Часы на панели нашего «вольво» показывают десять. Начало июня. Под ярко-голубым утренним небом мы проезжаем границу Массачусетса, за которой нас встречает огромная зелёная вывеска _BIENVENUE_ с девизом штата _ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ_. Наш одиннадцатый по счету штат – Нью-Гэмпшир.

_Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Вечно в бегах. В постоянном страхе, что в какой-то момент снова придется начинать всё по отработанной схеме_.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я шевелю губами в попытке прочесть слова. – _Бьянвеню_ на французском значит _добро пожаловать_.

– Ну, я как бы догадалась, мам, – отвечаю, улыбнувшись ей уголком рта.

Я совсем не задаюсь. Просто пытаюсь показать ей: я готова это принять и очень хочу поверить, что всё нормально, всё как обычно – настолько, что даже можно подтрунивать друг над другом, как будто всё у нас прекрасно. Я поворачиваюсь проверить, как там Аллен: кот, обычно неспокойный в дороге, теперь сладко дремлет в своей клетке после изрядной дозы кошачьей мяты, которой я напоила его до отъезда.

– Ой, какие мы умные, – мама закатывает глаза.

Она бросает мне многозначительную улыбку, не забывая при этом посматривать на дорогу, которой не видно конца. То, что мама улыбается и подыгрывает моим подколкам, значит, что этим утром она уже не станет обсуждать, почему в нашем последнем побеге виновата я. Облегченно вздохнув при мысли о том, что мы не ссоримся, расслабляю плечи. Хотя язык мне лучше попридержать: начать самой эту тему никак нельзя, даже если я хочу извиниться. Стану извиняться – будет ссора. Это же мамина школа: никогда не возвращайся на место преступления.

Дорога окаймлена буйной зеленью самых разных оттенков, от лаймового до тёмно-зелёного: молодые берёзки, высоченные сосны, кудрявые дубы и пышные клёны. В мире по ту сторону нашего серо-бурого «вольво» есть и цвет, и радость, и небо – есть всё.

– Детка, то, как мы живём сейчас… Всё это закончится, когда тебе исполнится восемнадцать, слышишь? Когда я буду уверена, что им не отнять тебя снова. Не увезти от меня в другую страну. Не дай бог. Семья твоего отца, они ни за что не отдали бы тебя, женщины для них ничто, у них нет никаких прав. Никаких. Женщины там – мусор. Не могу же я…

– Мам, я знаю. Знаю. Ну, реально, миллион раз ведь уже говорили.

Теперь мне можно рискнуть.

– Извини, что я забыла надеть очки тогда. Извини, что того типа впутала.

Не сводя глаз с дороги, мама подносит руку ко рту и прикусывает её, как бы не давая словам вырваться – непонятно, то ли от жалости к себе, то ли от злости. Наморщив лоб, она снова бросает на меня косой взгляд, чтобы проверить, смотрю я на неё или нет. Я смотрю. Мама делает серьёзное лицо.

– Люси, мне очень жаль, что мы так живём, – поморщившись, она снова отводит взгляд на дорогу.

С тех пор, как пару месяцев назад у меня начались месячные, и моё лицо и тело стали меняться всё больше, я заметила, что морщится она все чаще и чаще. Может, я надумываю, конечно, но, похоже, один мой вид причиняет ей боль, поэтому она старается смотреть на меня как можно меньше. По крайней мере, мне так кажется.

– Мам, я поняла. Правда.

И это действительно правда. Я поняла. Мой отец – очень влиятельный человек, он даже в дальнем родстве с королевской семьёй в какой-то там стране (мама не говорит, в какой именно, чтобы у меня крыша не съехала, если я вдруг нарою что-нибудь в интернете). И фамилию она мне не говорит: по ней легко догадаться, откуда он и кто он по национальности. Он живет там, где, по её словам, у матери нет никаких законных прав вернуть себе ребёнка. Однажды ему таки удалось меня похитить, но у мамы был план, и связи свои у мамы тоже были. Когда мне было два года, она выкрала меня снова, и мы пустились в бега. Теперь так и живём: уже дважды меняли фамилию и постоянно переезжаем из штата в штат. Мы всё время используем только один набор паспортов, но с разными вариантами наших полных имен, чтобы меня нельзя было отследить при смене школы. Да и мама говорит, что раздобыть первые поддельные паспорта было ох как нелегко.

77. Lyudovik

Утренняя заря. Я на мгновение открываю глаза и вижу, что мы стоим на какой-то парковке. Засыпаю снова. Через пару часов просыпаюсь уже окончательно и перелезаю на переднее сиденье.

На циферблате часов Вольво – 10 утра. Этим ясно-синим июньским утром мы оставляем позади границу Массачусетса, где нас встречает большая зелёная табличка с надписью «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый по счёту штат – Нью-Хэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? А я - свободна? Всё время в бегах, как сейчас. Вечно в нервном ожидании, когда всё это начнётся заново.

«Добро пожаловать, – сказала мама, заметив, что я беззвучно шевелю губами, - «BIENVENUE» – это «добро пожаловать» на французском».

«Ну, как бы, несложно догадаться, мам» - отвечаю я и натянуто улыбаюсь. Нет, я не выпендриваюсь. Я просто пытаюсь показать, что готова принять, что всё в порядке, ничего необычного не происходит и всё до такой степени нормально, что мы можем подкалывать друг друга, совсем как в счастливые времена. Я оборачиваюсь проверить Аллена: он разлегся в своей корзинке на кошачьей мяте, которой я его перекормила, спасая от дорожного стресса.

Мама закатывает глаза:

-Как скажешь, всезнайка.

Она рассеянно улыбается мне, погрузившись в мысли и бросая беглые взгляды на проносящееся впереди бесконечное шоссе. Раз она улыбается и отвечает на мои подколы, значит, не собирается припоминать мне, кто именно виноват в этом побеге, - по крайней мере, этим утром. Успокоившись, что мы пока не грызёмся, я расслабляю напряженные плечи. Но всё равно нужно действовать осмотрительно, нельзя поднимать тему первой, даже если хочу попросить прощения. Мои извинения лишь приведут к новой ссоре. «Никогда не возвращайся на место преступления», как учила мама.

Обе стороны дороги – в насыщенной зелени, в молодых берёзках, высоких соснах, кудрявых дубах и широких клёнах – здесь все плотные тона от ярко-лаймового до глубокого оттенка темного леса. Мир за пределами этого коричневого Вольво зелен, и счастлив, и синь, и полон.

- Малыш, это всё…так будет только до восемнадцати, понимаешь? Тогда я буду точно знать, что они тебя снова не заберут. В другую страну, далеко от меня…Боже, ни за что! Семья твоего отца, они никогда тебя не отпустят, да и то, как они относятся к женщинам…у них нет прав. Вообще никаких. Они – просто отбросы. Ну, не могу я…

- Мам, я знаю. Знаю. Мы уже миллион раз это проходили.

Я решаю рискнуть.

- Прости, что не надела солнечные очки. И что заговорила с тем человеком, тоже.

Она всматривается в дорогу, подносит ладонь к губам, а губы втягивает в себя, наверное, чтобы через них не прошли слова, – не уверена, язвительные или нежные. На лбу гармошкой появляются морщинки, когда она вновь поглядывает на меня боковым зрением, проверить, не ушла ли я в воспоминания. А я как раз там. У неё такое серьёзное лицо.

-Люси, мне жаль, что мы вот так живем.

Она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня начались месячные пару месяцев назад и моё тело и лицо стали меняться всё сильнее и сильнее, её всё больше и больше передёргивает. Может быть, это всё только в моей голове, но иногда я чувствую, что один вид меня причиняет ей боль, и поэтому она смотрит на меня всё реже. Или так только кажется.

-Мам, я понимаю, правда.

Потому что это так, и я действительно всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек, несколькими поколениями связанный с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не рассказывает, в какой именно: не хочет, чтобы я гуглила и изводила себя). Она не называет и его фамилию, потому что по ней, как она говорит, можно легко определить его страну и довольно специфическую национальность. Мама говорит, там у матерей нет никаких законных прав на то, чтобы вернуть ребенка. Он уже пытался скрыться, прихватив с собой меня, но у мамы тоже был свой план и свои необходимые связи. Поэтому, когда мне было два года, она выкрала меня у отца и мы сбежали. И вот, сейчас – эта жизнь, с двумя новыми именами и периодически меняющимися штатами. Мы всегда пользуемся одними и теми же паспортами и лишь немого варьируем полные имена, чтобы у меня получалось без проблем переходить из одной школы в другую, и по правде говоря, первые фальшивые паспорта маме было довольно непросто достать.

78. Mapleleaf

Ранее утро. На мгновение я открываю глаза, оглядываюсь — на ночь мы остановились на придорожной парковке. Засыпаю снова. По-настоящему встаю пару часов спустя и перебираюсь на переднее сиденье.


Стрелки на встроенных часах «Вольво» показывают десять утра. Ярко-голубого утра из самого начала июня, когда мы пересекаем границу Массачусетса, а нас встречает гигантский зеленый знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.


Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Когда живу вот так, вечно в бегах. То и дело гадая, когда меня снова затянет в этот круговорот.


— «Добро пожаловать», — поясняет мама, заметив, как я беззвучно проговариваю написанное. — «Bienvenue» с французского означает «добро пожаловать».


— Да я уж поняла, мам, мы ведь на границе, — отвечаю я, улыбаясь краешком губ.


Нет, я не умничаю. Просто пытаюсь показать, что все понимаю и принимаю, что это нормальное, обычное утро — настолько обычное, что можно и пошутить, и подразниться, как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь проверить Аллена, как он там в переноске: оказывается, дремлет под кошачьей мятой, я ему специально дала перед поездкой, чтобы нервы успокоить.


Мама только глаза закатывает:


— Как скажешь, всезнайка.


Она задумчиво улыбается мне, то и дело стреляя глазами на дорогу — бесконечное шоссе, по которому несется все вперед и вперед. Раз мама улыбается, принимая подначки, обвинять меня в сегодняшнем побеге она не будет, по крайней мере, не сейчас. С облегчением осознав, что взбучка мне пока не грозит, я расслабляюсь. И все-таки нужно быть осмотрительнее: самой поднимать эту тему нельзя, даже ради извинений. Иначе мы просто разругаемся. Эту мудрость я от мамы же и почерпнула: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги переливаются яркой зеленью всевозможных оттенков, от лайма до темно-изумрудного — саженцы берез, высокие сосны, густолистые дубы, пузатые клены. Мир за пределами нашего бурого «Вольво» зеленый и счастливый, синий и насыщенный.


— Послушай, милая, все эти переезды... Как только тебе исполнится восемнадцать, мы покончим с этим. Тогда я буду уверена, что им тебя больше не забрать. Не вывезти ни за какую границу. Ну уж нет. Семья твоего отца... Эти люди никогда не оставят тебя в покое, а как они обращаются с женщинами — страшно представить, никаких прав. Никаких. Женщины там просто мусор. Я даже не могу...


— Я знаю, мам. Знаю. Мы это уже миллион раз проходили. — Я решаюсь ухватить удачу за хвост: — Прости, что не надела солнечные очки. И за то, что привлекла внимание того парня.


Мама не отрываясь смотрит на дорогу впереди, подносит руку к поджатым губам, словно пытается сдержать рвущиеся наружу слова — уж не знаю, едкие или любящие. Бросив на меня очередной взгляд, она хмурится — ясное дело, проверяла, не оглядываюсь ли я, да за тем и застукала. Мама напускает на себя серьезный вид.


— Люси, мне жаль, что нам приходится вести такую жизнь.


Она вздрагивает и снова переводит взгляд на дорогу. С тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались менструации, а тело и лицо стали меняться, я все чаще замечаю, как мама вздрагивает при взгляде на меня. Иногда... Быть может, все это мне просто мерещится, но в последнее время казалось, что самый мой вид приносит ей боль, а потому она смотрит на меня все реже и реже. А может, мне это просто кажется.


— Ну хватит, мам. Я все понимаю.


И это правда, я в самом деле все понимаю. Мой отец — влиятельный человек, у его родных многовековые связи с какой-то королевской семьей (мама ни за что не скажет, с чьей именно, не хочет, чтобы я гуглила и пугалась понапрасну). Фамилию отца она тоже не говорит — слишком легко по ней узнать и его родину, и весьма специфическую национальность. По словам мамы, он из тех мест, где у матерей нет права на собственных детей. Однажды отец уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был припасен план и имелись свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. Так мы и пришли к этой жизни — с новыми именами и каруселью штатов за окном. Мы всегда используем одни и те же документы с незначительными вариациями имен, чтобы я могла без шума и гама переводиться из школы в школу, да и прямо скажем, говорит мама, получить первые поддельные документы было довольно сложно.

79. Marina

Раннее утро. На миг я открываю глаза – мы стоим на обочине шоссе. Я снова погружаюсь в сон. Через несколько часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сидение.


На стрелочных часах «Вольво» – десять утра. Ослепительно синеет июньское небо; мы выезжаем из Массачусетса, и на границе нас встречает большой зеленый знак: на нем написано BIENVENUE, а ниже – ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Это девиз одиннадцатого штата на нашем пути – Нью-Гэмпшира.


Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Если мы постоянно в бегах. Боимся, не повторится ли все снова.


- Добро пожаловать, – говорит мама, замечая, что я шевелю губами, пытаясь прочесть надпись. «BIENVENUE» по-французски значит «Добро пожаловать».


- Да я уж догадалась, мам, – отвечаю я с едва заметной улыбкой. Это не самодовольство. Я лишь пытаюсь показать: все действительно в порядке, все идет по плану, как обычно, настолько, что можно шутить и поддразнивать друг друга, как в лучшие времена. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как там Аллен в переноске, – он спит; чтобы успокоить его перед поездкой я дала ему слишком много кошачьей мяты.


Мама закатывает глаза. – Как скажешь, всезнайка. – И задумчиво мне улыбается, постоянно поглядывая на это бесконечное шоссе, по которому мы едем. Мама улыбается и поддразнивает меня – значит, сегодня она не хочет вспоминать, что виновница нашего побега – я. Раз мама не злится, я облегченно выдыхаю и немного успокаиваюсь. Но нужно быть осторожной, чтобы случайно не поднять эту тему, пусть я и хочу извиниться. Если начну просить прощения, мы точно поссоримся. Мамин урок: на место преступления не возвращайся никогда.


По обочинам мелькает зелень всевозможных насыщенных оттенков – от салатового до темно-оливкового, – молодые березки, высокие сосны, ветвистые дубы, раскидистые клены. За окном нашего коричневого «Вольво» – зеленый, синий, счастливый, настоящий мир.


– Доченька, эта жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Тогда я буду уверена, что они больше не смогут тебя увезти. Куда-нибудь далеко-далеко от меня. Боже, ни за что на свете. Семья твоего отца, эти люди никогда дадут тебе свободы, у женщин в их культуре нет никаких прав, с ними так обращаются… Женщина – это не человек. Это мусор. Я не могу…


- Мам, я знаю. Знаю. Мы тысячу раз об этом говорили. – Я решаюсь рискнуть. – Извини, что не надела очки от солнца. Извини, что связалась с этим типом.


Мама смотрит вперед, на шоссе, подносит руку ко рту и прижимает к губам, словно боясь не сдержаться и сказать что-то – уж не знаю, язвительное или ободряющее. Морщит лоб, еще раз смотрит на меня, ловя ответный взгляд. Выражение лица у мамы становится серьезным. – Люси, мне жаль, что мы живем вот так. – Она морщится и быстро отворачивается. Несколько месяцев назад у меня начались месячные, фигура и лицо стали все сильнее меняться, и я заметила – теперь мама стала морщиться намного чаще. Не знаю, так ли это на самом деле, но в последнее время мне кажется: что-то в моей внешности причиняет ей боль, поэтому мама все реже смотрит на меня. А может, я все придумываю.


– Мам, честно. Я поняла. – Это правда, я ведь действительно все понимаю. Мой отец – влиятельный человек из семьи, уже много веков приближенной к королевскому двору в одной стране (в какой именно мама не говорит – не хочет, чтобы я нашла в интернете и испугалась). И его фамилию она тоже не произносит, – иначе, по ее словам, сразу будет понятно, откуда он, такое типичное имя для определенной национальности. В той стране, как она рассказывает, у матерей нет никаких законных прав забирать с собой собственных детей. Однажды отец уже пытался меня увезти, но мама все продумала, да и связи у нее тоже есть. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и сбежала. Теперь мы так и живем – новые имена, постоянные переезды из штата в штат. Пользуемся одними и теми же поддельными паспортами и представляемся одними и теми же вариантами наших «официальных» имен: мне ведь все-таки нужно менять одну школу на другую, да и, честно говоря, мама сказала, что и эти документы было ужасно трудно достать.

80. Medea

Только-только рассвело. Я открываю глаза лишь на мгновение, чтобы успеть заметить, что мы стоим на парковке какого-то кемпинга, и снова засыпаю. Через пару часов я просыпаюсь окончательно и перехожу на переднее пассажирское сиденье.
Часы на приборной панели нашего Вольво показывают десять часов утра. Ранним июньским утром под ярко-голубым небом мы пересекаем границу Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый щит со словом BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Это наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. А мы свободны? Свободна ли я? Перебегая из города в город, вздрагивая при мысли, что в любой момент все повторится по той же схеме.
- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами. - «Bienvenue» по-французски «добро пожаловать».
- И так понятно, мам, - говорю я, и уголок моего рта вытягивается в ее сторону наподобие улыбки. Я не выделываюсь. Просто всем видом пытаюсь показать, что принимаю нашу жизнь, как она есть, и считаю все происходящее настолько в порядке вещей, что мы даже можем подкалывать друг друга, как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть как там Аллен в своей переноске. Он слегка прибалдел от кошачьей мяты, которой я с лихвой накормила его, чтобы поберечь его нервы во время поездки.
Мама заводит глаза к потолку.
- Как скажешь, мадам Всезнайка.
Она задумчиво улыбается мне и быстро переводит взгляд вперед, гоня машину по бесконечному шоссе. То, что она улыбается и не прочь пошутить, означает, что сейчас она не собирается припоминать, что в этом последнем побеге виновата я. С облегчением, что мы не ссоримся в эту минуту, я стряхиваю с плеч невидимый груз. Но нужно быть настороже и самой случайно не напомнить о том, что случилось, даже если мне хочется извиниться. Извинения только приведут к новой ссоре. Ведь мама всегда учила: никогда не возвращайся на место преступления.
Обочины дороги ярко зеленеют всевозможными сочными оттенками: от цвета лайма до густого зеленого молодых березок, высоких сосен, окладистых дубов и маслянистых кленов. Мир за пределами нашего коричневого Вольво зеленый и счастливый, синий и насыщенный.
- Детка, такая жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Когда я буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. В другую страну, так далеко! Господи, только не это! Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти, и то, как эти люди относятся к женщинам… они там совсем бесправные. Никто. Женщины - мусор. Я не могу…
- Мам, я знаю. Знаю. Мы это обсуждали уже миллион раз. - Я решила рискнуть. - Прости, что не надела темные очки. Прости, что он меня заметил.
Она смотрит на дорогу, подносит руку к поджатым губам, и мне кажется, что так она пытается сдержаться и не произнести какие-то слова, только вот какие - колкие или любящие - я не уверена. Она слегка морщит лоб, снова бросает на меня взгляд, проверяя, смотрю ли я назад, а я и смотрю. Сейчас ее лицо серьезно.
- Люси, мне очень жаль, что тебе приходится так жить…
Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, а лицо и тело все больше и больше меняются, она все чаще и чаще вздрагивает. Может, конечно, это игра моего воображения, но в последнее время у меня такое ощущение, что мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или все же мне это только кажется.
- Мам, ну, правда. Я все понимаю.
Потому что это правда, я действительно все понимаю. Мой отец – весьма влиятельный человек с многовековыми связями в королевской семье в какой-то другой стране (мама ни почем не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я погуглила и обалдела). Она ни за что не назовет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия позволит быстро вычислить и его страну, и весьма специфическую национальность. Он из тех краев, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы побежали. И теперь в нашей жизни два новых имени и постоянно новые штаты. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации наших настоящих имен на этих удостоверениях, поскольку меня приходится переводить из школы в школу, и, честно говоря, по маминым словам, первые фальшивые документы получить было достаточно сложно.

81. mia

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

Светает. На мгновение открываю глаза и вижу, что мы остановились на придорожной парковке. Сон опять одолевает меня. Через несколько часов просыпаюсь окончательно и залезаю на переднее сиденье.


Стрелки часов на панели нашего «Вольво» показывают десять. Начало июня, сияющие утро, а мы пересекаем границу Массачусетса и въезжаем в Нью-Гэмпшир. Он встречает нас большой зеленой надписью BIENVENUE. И дальше девиз штата – ЖИВИ СВОБОДЫМ ИЛИ УМРИ. Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.


Живи свободным или умри. Разве мы с мамой свободны? А я? Все время убегаем. Всегда в тревожном ожидании, ведь случись любая мелочь, и сценарий повторится.


– Добро пожаловать, – по моим губам мама замечает, что я читаю надписи,– «Бьенвеню» по-французски «добро пожаловать».


– Думаешь, я бы сама не догадалась? Мам, что же еще здесь могли написать? – отвечаю с усмешкой. Говорю без всякого самодовольства. Просто стараюсь показать маме – я не сомневаюсь, я уверена, что все нормально, все идет как надо. И мы можем беззаботно шутить и поддразнивать друг друга, почему бы нет, ведь у нас все порядке. Поворачиваюсь назад и смотрю, как там Аллен. Я перекормила его кошачьей мятой, чтобы снять стресс от дороги, и он спит без задних ног в своей клетке.


Мама делает удивленные глаза:


– Все-то ты знаешь, профессор, – она за рулем, поэтому улыбается мне несколько рассеянно, то и дело посматривая вперед на бесконечное полотно дороги. Ну, раз она улыбается и поддерживает мой шутливый тон, значит, по крайней мере сегодня утром не начнет пилить меня за то, что я виновата в нашем последнем бегстве. Понимаю, что сейчас между нами мир, и расслабляюсь, будто гора с плеч свалилась. Все-таки нужно быть осторожней, не затрагивать эту тему лишний раз, даже извиняться, пожалуй, не стоит. А то слово за слово, и мы опять сцепимся. Сама же мама меня и научила: к месту преступления никогда не возвращайся.


По обе стороны дороги сплошной зеленой стеной стоят тонкие березки, высокие сосны, пышные дубы и клены. Как же много оттенков у листвы – от лаймового до темно-зеленого. Там, за окном нашего коричневого «Вольво», раскинулся другой, счастливый мир, наполненный до краев небом и зеленью.


– Девочка моя, потерпи… ладно? Исполнится восемнадцать, начнется другая жизнь. Тогда я буду спокойна – они уже не смогут забрать тебя. Увезти в чужую страну. Нет, только не это. Отцовская семья никогда не отпустила бы тебя. А как там обращаются с женщинами… у них совсем нет прав. Никаких. Женщин не считают за людей. Я не могу…


– Мама, я знаю, знаю. Сколько можно говорить об этом.


Я все же решаюсь:


– Ну прости, что так вышло, что не надела очки и тот человек обратил на меня внимание.


Она не отрываясь смотрит на дорогу, подносит руку к сжатым губам, как будто не дает вырваться каким-то словам – не знаю, едким или сердечным. Я вижу, как у нее на лбу гармошкой собираются морщины, когда она снова косится на меня – хочет убедиться, так ли уж я сожалею о случившемся. А мне действительно жаль. Лицо ее становится серьезным.


– Прости меня за такую жизнь, Люси.


Она морщится, будто от боли, потом снова переводит взгляд на дорогу. Несколько месяцев назад у меня начались женские дела, мои тело и лицо стали сильно меняться, и с тех пор я все чаще наблюдаю такую гримасу. Иногда я думаю, что ошибаюсь, но потом вдруг чувствую, что мой вид удручает ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. По крайней мере, мне так кажется.


– Ну в самом деле, мам, я все понимаю.


Я и правда все понимаю. У моего отца сила, влияние, возможности. Еще бы, в своей стране у него связи на самом верху, его семья в родстве с тамошними правителями уже не одно столетие (в какой стране, мама не говорит, не хочет, чтобы я гуглила, а потом психовала). Фамилию его она тоже не называет. Говорит, по ней можно легко определить страну и национальность. А еще на его родине по закону женщина не может забрать у мужа своих детей. Однажды отец попытался увезти меня, но мама кое-что придумала, некоторые связи имелись и у нее. Мне было два года, когда она вернула меня, выкрала у отца. И вот такая у нас теперь жизнь – новые имена и постоянные переезды из штата в штат. У нас всегда одни и те же удостоверения личности, и имена в них – и полные, и краткие -– все время одни и те же, чтобы на новом месте можно было без проблем устроить меня в школу. А еще мама призналась, что самые первые липовые удостоверения достать было довольно трудно.

82. minona76

Едва рассвело. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы на парковке какой-то
придорожной стоянки. Снова засыпаю. Через пару часов, окончательно проснувшись, я
перебираюсь на пассажирское сиденье спереди.

Стрелки на часах «Вольво» показывают десять утра. Под июньским голубым небом мы пересекаем
границу, покидая Массачусетс, и нас встречает большой зеленый щит с надписью BIENVENUE и
девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат. Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Постоянно вот так в бегах. Постоянно
беспокойно ожидаю, что все повторится сначала.

– Добро пожаловать, – говорит мама, увидев, что я шевелю губами, читая слова. –Bienvenue –
добро пожаловать по-французски.

– Ну, не трудно было догадаться по смыслу, мам – говорю я и улыбаюсь ей уголком рта.

Я не сноб. Я пытаюсь показать, что согласна, и действительно хочу согласиться с тем, что это все
нормально и правильно, настолько, что мы можем поддразнивать друг друга, будто мы счастливы.
Я оборачиваюсь посмотреть, как там Аллен в своей переноске, где он возлежит на котовнике,
которым я его перекормила для укрепления кошачьих нервов.

Мама закатывает глаза.

– Как скажешь, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрые взгляды вперед, ведя автомобиль по этому
бесконечному шоссе. Сам факт того, что она улыбается и поддерживает обмен колкостями,

означает, что этим утром она не собирается заводить разговор о моей вине в нашем последнем
побеге. С облегчением от того, что в данный момент у нас перемирие, я слегка расслабляю
напряженные плечи. Но, тем не менее, надо быть осторожной, не стоит мне затрагивать эту тему,
даже если мне хочется извиниться. Мои извинения приведут только к тому, что мы сцепимся.
Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Вдоль дорог пышная зелень всех возможных оттенков – от светлого до насыщенного темного:
березовая поросль, высокие сосны, дубы с густой листвой и толстые клены. Мир за бортом этого
коричневого Вольво зелен, радостен, безоблачен и полон жизни.

– Малышка, мы так живем… только пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не
буду уверена в том, что они не смогут снова отобрать тебя. Увезти в другую страну, подальше от
меня. О, Господи. Семья твоего отца никогда бы тебя не отпустила, а судя по тому, как они
обращаются с женщинами, прав у тех нет. Никаких. Женщины – это хлам. Я не могу…

– Я знаю, мам. Знаю. Мы в буквальном смысле миллион раз все это обсуждали, – я решила
воспользоваться шансом. – Прости, что не надела темные очки. И что втянула того мужчину.

Не сводя глаз с дороги, она подносит руку к губам, которые втягивает, предполагаю для того,
чтобы сдержать готовые сорваться с них слова – едкие или полные любви, уж не знаю. Лоб ее
собирается в легкую гармошку, когда она бросает на меня еще один взгляд, проверяя, отвечу ли я
на него, и я отвечаю. Она делает серьезное лицо

– Люси, мне жаль, что мы так живем.

Она морщится и быстро переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что после того, как у меня пару
месяцев назад начались месячные, и с тех пор, когда мои тело и лицо стали все больше меняться,
морщится она чаще и чаще. Может быть это просто моя фантазия, но иногда у меня такое чувство,
что сам мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или так
кажется.

– Мам, я в самом деле понимаю, – потому что это правда. Я понимаю. Мой отец могущественный
человек со многовековыми связями с королевской семьей одной из стран (мама не говорит какой,
так как не хочет, чтобы я гуглила и впадала в панику). Она не называет его фамилию, потому что
по ней, по ее словам, я быстро вычислю страну и его особенную национальность. Он родом
оттуда, где, как она говорит, у матерей нет никаких прав чтобы вернуть собственных детей.
Раньше он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два, когда
она выкрала меня, и мы сбежали. И вот теперь живем с новыми именами и постоянно в новых
штатах. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации официальных имен в этих
документах, чтобы обеспечить мне возможность, не вызывая лишних вопросов, переходить в
новые школы и, если честно, мама говорит, что достать первые поддельные документы было
непросто.

83. Miss Jane

Гретхен. Остросюжетный приключенческий роман Шеннона Кирка

Едва начало светать. Приоткрыв глаза, я увидела, что мы припаркованы возле какой-то заправки, и снова уснула. Через пару часов я уже окончательно проснулась и пересела вперед.
Стрелки на часах «Вольво» показывали 10 утра. Ясное июньское утро сопровождало нас по дороге из Массачусетса в Нью Хемпшир. Это наш уже одиннадцатый штат. На въезде была большая зеленая табличка со словом «Вienvenue» и девизом штата: «Живи свободным или умри».
Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Когда приходится все время бежать. Когда я раз за разом боюсь, что все повторится снова.
– Добро пожаловать, – сказала мама, когда заметила, что я разглядываю табличку. – «Bienvenue» значит «добро пожаловать» с французского.
– Да и сама догадалась, мам, – ответила я, слегка усмехнувшись.
Я не пыталась выглядеть надменно. Я лишь хотела показать, что все понимаю и готова воспринимать это как норму, как обычную жизнь – настолько обычную, что мы даже можем над этим подшучивать. Я решила проверить, как там поживает Аллен в своей кошачьей переноске. Он спокойно спал под действием кошачьей мяты – я специально накормила его, чтобы не нервничал в машине.
Мама закатила глаза.
– Ой, подумаешь! Какая сообразительная!
Она смотрела на меня с задумчивой улыбкой, поглядывая время от времени на дорогу, в бесконечную даль автомагистрали. Раз она улыбается и подыгрывает моим шуткам, значит не собирается, по крайней мере этим утром, напоминать, что в этот раз мы вынуждены бежать по моей вине. Почувствовав облегчение, что мы сейчас не ссоримся, я расслабила плечи. Но мне нужно вести себя осторожно, чтобы не начать этот разговор, даже если я захочу извиниться. Мои извинения все равно приведут к ссоре. Мама говорит, что нельзя возвращаться на место преступления.
Вокруг все пестрит зеленью самых разных оттенков, от лимонного до травянисто-зеленого: тоненькие березы, высокие сосны, широкие дубы и пышные клены. Мир вокруг этого коричневого «Вольво» такой зеленый, счастливый, ясный и свободный.
– Дорогая, эта жизнь… все это до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду уверена, что они не смогут забрать тебя обратно. Забрать у меня в другую страну. Ни в коем случае. Семья твоего отца никогда бы не позволила тебе уйти. И то, как они относятся к женщинам… у них совсем нет прав. Никаких. Женщины – это мусор. Я просто не могу…
– Мам, я знаю. Я знаю. Мы уже тысячу раз говорили об этом. – Я все-таки решила попробовать. – Извини, что не надела свои солнцезащитные очки. И прости, что связалась с тем мужчиной.
Она пристально смотрела вперед, потом поднесла руку к губам, которые держала крепко сомкнутыми. Видимо, пыталась таким образом сдержать слова – уж не знаю, добрые или злые. Она сморщила лоб и посмотрела на меня, проверяя, посмотрю ли я в ответ. И я посмотрела. Она выглядела серьезно.
– Люси, прости за такую жизнь.
Она сморщилась и снова стала смотреть на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня началась менструация несколько месяцев назад, и с тех пор как мое лицо и тело начали стремительно меняться, она все чаще стала морщиться. Возможно это мои домыслы, но в последнее время мне кажется, будто ей больно на меня смотреть, поэтому она все реже это делает. Или мне просто показалось.
– Мам, серьезно, я все понимаю.
Я действительно все понимаю. Мой отец – очень влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в какой-то стране (Мама никогда не скажет, в какой именно, чтобы я не смогла загуглить и ужаснуться). Она также не назовет его фамилию, потому что эта фамилия, по ее словам, сразу бы выдала его страну и весьма специфическую национальность. Он из той страны, где матери не имеют никаких прав на своих собственных детей. Он однажды уже пытался украсть меня, но у мамы был план и некоторые связи. Когда мне было два года, она забрала меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянными переездами. Мы всегда используем одни и те же документы с различными вариациями полного имени в них, так как мне нужно постоянно переводиться из одной школы в другую.

84. MockingbirdLee

"Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk"

Едва рассвело. Я разлепляю глаза на секунду, вижу, что мы на парковке зоны отдыха, и снова засыпаю. Спустя пару часов я стряхиваю с себя сон и перебираюсь на переднее пассажирское кресло.
Часы на приборном щитке Вольво показывают десять утра. Ярко-синее раннее июньское утро распахивает свои объятия, когда мы пересекаем границу на выезде из Массачусетса, вместе с утром нас приветствует большой зеленый придорожный щит с надписью BIENVENUE и девизом штата ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.
Живи свободным или умри. Мы свободны? Я свободна? Мы все время убегаем, как сейчас. Постоянно боимся, что снова придется сорваться с насиженного места.
- Добро пожаловать, - говорит мама, видя как я беззвучно проговариваю слова. – Bienvenue - это «добро пожаловать» по-французски.
- Мам, это понятно из контекста, - говорю я и улыбаюсь ей краешком губ. Я не пытаюсь казаться умнее. Я пытаюсь показать ей, что не ропщу, что согласна играть по ее правилам, что все нормально – настолько нормально, что мы можем беззлобно подшучивать друг над другом. Я поворачиваюсь к котовозке, чтобы посмотреть как там Аллен, он абсолютно расслаблен, и еще не отошел от кошачьей мяты, которой я накачала его перед отъездом.
Мама закатывает глаза, - Как знаешь, всезнайка. - Она заботливо улыбается мне, одновременно глядя вперед на бесконечное полотно шоссе. Ее улыбка и добродушное подразнивание означают, что в это утро она не станет упрекать меня за то, что наш последний побег на моей совести. Мы не ссоримся, и я облегченно вздыхаю, избавившись от этого тяжкого груза. Но мне нужно быть осторожной, и ни в коем случае не поднимать эту тему первой, даже если хочется попросить прощения. Мои извинения приведут к неизбежной ссоре. Я усвоила мамин урок: никогда не возвращаться на место преступления.
По обеим сторонам шоссе рассыпаны всевозможные оттенки зеленого – от лаймового до насыщенного травянисто-зеленого: молодая березовая поросль, высокие ели, густолиственные дубы и могучие клены. Мир, не ограниченный стенами этого коричневого Вольво, зеленый и радостный, голубой и необъятный.
- Малыш, эта жизнь... это только пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду совершенно уверена, что они снова не отнимут тебя у меня. Не увезут в другую страну. Боже, только не это. Семья твоего отца не позволит тебе уехать, они относятся к женщинам как к отбросам, у них нет никаких прав. Никаких. Я не могу...
- Мам, я знаю. Знаю. Мы без преувеличения говорили об этом уже миллион раз. - я отбрасываю осторожность. - Мам, прости, что я не надела тогда солнечные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.
Она смотрит на дорогу перед собой, подносит руку к губам и прикусывает кожу на тыльной стороне ладони, очевидно останавливая рвущиеся наружу слова – язвительные или ласковые, трудно сказать. Она собирает лоб в гармошку и искоса бросает на меня еще один взгляд, чтобы удостовериться, что я тоже смотрю на нее. Это ее серьезное лицо. - Люси, мне очень жаль, что тебе приходится жить такой жизнью.- Она морщится и вновь переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с начала моего первого менструального цикла, с тех пор как мои тело и лицо начали меняться все больше и больше, она стала морщиться все чаще. С недавнего времени, и быть может это лишь плод моего воображения я чувствую, что мой вид причиняет ей почти физическую боль, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или мне так кажется.
- Мам, правда. Я все понимаю. - и это правда, я понимаю. Мой отец влиятельный человек, его семья уже на протяжении многих веков приближена к королевской семье в какой-то стране (мама не говорит в какой, потому что не хочет, чтобы, прошерстив интернет, я ударилась в панику). Она также не называет его фамилию, говорит, что по ней легко отследить страну его происхождения. Если верить ее словам, в этой стране у матери нет никаких законных способов вернуть свое дитя. Он уже пытался однажды сбежать со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы ударились в бега. С тех пор мы и ведем эту полулегальную жизнь под вымышленными именами, переезжая из штата в штат. Поскольку мне требуется без проволочек переходить из школы в школу, мы не меняем удостоверения личности, лишь имена претерпевают небольшие изменения. Мама говорит, что получить первые поддельные документы было невероятно трудно.

85. MollyFenhel

Раннее утро. Я открываю глаза на секунду и вижу, что мы на стоянке какого-то кемпинга. Снова засыпаю. Через два часа просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Часы «Вольво» показывают десять утра. Ранним лазурным июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, где нас встречает большой зеленый знак со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Бегать так постоянно... Переживать, что все начнется по новой.

«Добро пожаловать», - говорит мама, заметив, что я произношу эти слова, – «Bienvenue» по-французски означает «Добро пожаловать».

«Я догадалась по контексту, мам», - отвечаю я с ухмылкой.

Это не высокомерие. Так я даю понять, что принимаю, что готова согласиться с тем, что все нормально и стабильно, как обычно. Настолько стабильно, что мы можем весело подшучивать друг над другом. Я обернулась проверить в клетке Аллена, разомлевшего от кошачьей мяты, которую я скормила ему, чтобы он не нервничал в дороге.

Мама закатила глаза: «Как скажешь, острячка».

Она задумчиво улыбнулась мне, бегло поглядывая на дорогу, чтобы ровно вести машину по нескончаемому шоссе. Раз она улыбается и поддразнивает меня, значит, этим утром не будет винить меня в нашем побеге. Мы не ссоримся – я выдохнула и расслабила плечи. Но мне нужно быть аккуратнее. Не стоит поднимать эту тему, даже чтобы попросить прощения –мои извинения только дадут повод для ссоры. Мамино правило – никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам дороги высокая зелень всех возможных оттенков – от лаймового до густого лесного. Березовые саженцы, высокие сосны, лиственные дубы и крепкие клены – мир за пределами коричневого «Вольво» зеленый и радостный, и синий, и полноценный.

«Эта жизнь, малыш… только до твоих восемнадцати, хорошо? До тех пор, пока я не буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. Далеко от меня, в чужую страну. Боже, нет! Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти. Они считают, что у женщин нет прав. Никаких. Женщины – мусор. Я не могу…»

«Я знаю, мам. Я знаю. Мы обсуждали это миллион раз» – я решаю рискнуть, – «Извини, что забыла про темные очки. Извини, что заговорила с этим парнем».

Не сводя глаз с дороги, она поднесла руку к поджатым губам, думаю, в попытке сдержать слова — язвительные или полные любви, я не уверена. Она хмурилась, когда бросила взгляд в мою сторону, чтобы удостовериться, что я смотрю назад. И я смотрела. Её лицо было серьезным.

«Люси, я сожалею об этой жизни».

Она вздрогнула и вскоре снова уставилась на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, а тело и лицо стали все больше и больше меняться, она все чаще и чаще стала хмуриться. Может быть, я надумываю, но в последнее время мне кажется, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она редко смотрит на меня. Или это только так кажется.

«Мам, честно слово, я понимаю».

Потому что это правда – я понимаю. Мой отец – влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не хочет говорить, в какой именно, чтобы я не гуглила и не переживала). Она не называет его фамилию. Говорит, что фамилия сразу выдаст его страну и очень специфическую национальность. Она говорит, что отец из тех мест, где матери по закону не имеют никакого права забрать своих детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Когда мне было два года, она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь мы живем с новыми именами и постоянно сменяющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же документы и различные производные от официальных имен, потому что мне нужно спокойно переходить из школы в школу, да и, если на чистоту, мама рассказывала, что первые поддельные документы достать было достаточно трудно.

86. Mr. Marple

Ранний рассвет. Я проснувшись на секунду вижу, что мы остановились отдохнуть на стоянке. Опять засыпаю. Через пару часов позже я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.
Аналоговые часы в Вольво показывают десять утра. Ярко голубым ранним июньским утром мы пересекли границу Массачусетса и были радушно встречены большой зеленой вывеской со словами BIENVENUE и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.
Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Бегущая все время, вот так. Все время переживая, когда все начнется снова.
«Добро пожаловать» говорит Мама, поймав меня на проговаривании слов. «BIENVENUE – это добро пожаловать по французски.»
«Вроде как поняла из контекста, мам», - говорю я и ухмыляюсь в ее сторону. Я не была самодовольной. Я пыталась показать, что я смирилась, и очень хочу признать, что все нормально и размеренно как обычно – настолько, что мы можем весело подшучивать друг над другом. Я оборачиваюсь чтобы проверить Алена в его кошачьей клетке, где он дремет под действием кошачьей мяты, которой я перекормила его, чтобы успокоить его нервы в машине.
Мама закатывает глаза: «Как скажешь, воображуля». Бегло взглянув в мою сторону, одаривает меня многозначительной улыбкой, перед тем как устремляется прямо на это бесконечное шоссе. Тот факт, что она улыбается и соглашается с подшучиванием, означает, что она не собирается поднимать этим утром то, насколько я виновата в этом последнем бегстве. Разрядившись, мы уже не боремся в эту минуту, я сбрасываю напряжение в плечах. Но я должна быть осторожна, не должна быть той, кто поднимет эту тему, даже если я захочу извиниться. Мои извинения приведут только опять к сражению. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.
Обочины дороги в высокой растительности, всех сортов густых оттенков от лаймового до темно зеленого лесных чащ, молодые березки, высокие сосны, густо покрытые листвой дубы и тучные клены. Мир вне этого коричневого Вольво зеленый и счастливый, голубой и наполненный.
«Детка, эта жизнь… до тех пор пока тебе не исполнится 18, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут забрать тебя снова. В другую страну, далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет прав. Никаких. Женщины – это мусор. Я не могу…»
«Мам, я знаю, знаю. Мы проходили через это буквально миллион раз.» Я решаю рискнуть. «Прости, что не одела солнечные очки. Прости, что привлекла того человека.»
Она пристально смотрит вперед на дорогу, подносит руку к губам, которые она поджала, я думаю, как способ удержать ее собственные слова - едкие или любящие, я не уверена. Ее лоб сморщен гормошкой, когда она боковым зрением бегло смотрит на меня, проверяя смотрю ли я на нее, и я смотрю. Она делает серьезное лицо. «Lucy, я сожалею о такой жизни.» Она морщится и вскоре смотрит снова на дорогу. Я заметила, что с того самого момента, как начался мой период взросления несколько месяцев назад, и мое тело и лицо изменялось все больше и больше, она морщилась все сильнее и сильнее. Иногда, и возможно это просто все в моей голове, но последнее время кажется, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или это так кажется.
«Мам, правда. Я поняла.» Потому что это правда, я поняла. Мой отец могущественный мужчина с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (Мама не скажет какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и изводила себя). Она не назовет его фамилию, потому что его фамилия, как она говорит, позволит быстро определить его страну, его очень специфичную национальность. Он родом из места, в котором, как она говорит, у матерей нет никакого законного права забрать их собственных детей. Он уже однажды пытался скрыться со мной, но у мамы был свой план, и были свои собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно в новых штатах. Мы всегда используем те же удостоверения личности, а также вариации официальных имен в документах, с тех пор как мне стало необходимо беспрепятственно переходить в новые школы, и если честно, мама говорит, что достать первые поддельные документы было достаточно тяжело.

87. MS

Рассвело. Мельком открыв глаза, сквозь сон, я поняла, что мы сейчас находимся на парковке одной из заправок штата и сразу же снова погрузилась в сон. Выспавшись, через пару часов, я пересела на переднее сиденье машины.

Часы в нашем Вольво показывали 10 часов утра. Нас окружало ярко-голубое небо этим июньским утром, когда мы пересекали границу Массачусетса на встречу большому зеленому знаку BIENVENUE" с девизом штата: "ЖИТЬ СВОБОДНО ИЛИ НЕ ЖИТЬ ВОВСЕ". Нашим одиннадцатым штатом стал Нью-Гэмпшир.

"Жить свободно или не жить вовсе? Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно убегая. Боясь, того что все повторится вновь".

"Добро пожаловать", - сказала мама, следом за мной. - "Bienvenue- это "добро пожаловать" по-французски".

"Мам, это и так понятно", усмехнувшись ответила я, при этом в моих словах не было ни капли самодовольства. Я всегда пытаюсь показать свое согласие с чужим мнением. Просто, для нас совершенно нормально подшучивать друг над другом, это помогает отвлечься от дороги и немного повеселиться. Я повернулась, чтобы проверить состояние Аллена в его клетке, из-за стресса от постоянного пути в дороге, мне пришлось накормить его кошачьей мятой, чтобы он успокоился.

Мама закатила глаза и сказала: "Как скажешь, зубрила." Посмотрев на меня она улыбнулась и снова бросила свой взгляд на бесконечную магистраль. Для меня мамина улыбка и подтрунивание меня, дали понять, что сегодня утром она не будет меня отчитывать, за мой прокол и нашу вынужденную смену места на этот раз. Осознав, что, ссоры удалось избежать, в данный момент. У меня упал камень с плеч. Но нужно быть осторожнее, и не поднимать эту тему в разговоре, даже если я и захочу попросить прощение. Так мои извинения могут только спровоцировать конфликт. Я усвоила урок, который мне преподала мама: никогда не возвращаться на место преступление.

На дороге, обочины заросли высокой травой всех оттенков: от светло-зеленого, как лайм, до темного, словно лес, с березами, высокими соснами, раскидистые дубы и развесистые клены. За пределами нашего коричневого Вольво, мир наполнен зеленью и синевой, счастьем и изобилием.

"Милая, наша жизнь должна быть такой... до твоего восемнадцатилетия, хорошо? Только так я могу быть уверенна, что они не заберут тебя у меня снова. В другую страну, вдали от меня. Прошу, Господь, нет. Семья твоего отца никогда бы не позволила тебя уйти, так они обращаются с девочками, для них женщины не имеют прав. Ничто Женщины просто мусор. Поэтому я не могу им позволить..."

"Мам, я знаю. Правда. Мы обсуждали это буквально миллион раз." Тут я решилась все-таки извиниться: "Прости, что не одела очки. А еще, что связалась с этим человеком."

Она пристально всматривалась в дорогу, поднеся руку к губам, которые она прикусила, чтобы не сказать, как мне кажется, что-то едкое или любящие. В один момент ее лицо стало серьезным: "Люси, мне так жаль, что наша жизнь такая." Мама выглядела расстроенной, но вспомнив, что она ведет машину снова устремила свой взгляд на дорогу. Я стала замечать, что с тех пор, как у меня началась менструация, несколько месяцев назад, мое тело и лицо стали меняться, и чем сильнее они менялись, тем печальнее мама выглядела. Иногда, в мою голову закрадывается мысль, что ей неприятно смотреть на меня, на то как я меняюсь- это причиняет ей боль. Возможно поэтому она все смотрит на меня все меньше и меньше. Или же мне только это кажется.

"Мам, все нормально. Я понимаю." И я действительно это понимаю. Мой отец могущественный человек связан и его семья поддерживает прочные отношения с королевской семьей какой-то страны (мама не говорит ее название, чтобы я не была шокирована, той информацией, которую могла бы найти в интернете). Она даже не хочет говорит фамилию, потому что это сразу бы мне дало понять из какой он страны и какой именно национальности. Он родом из места, по ее словам, где даже родных детей нельзя забирать из семьи. Он даже однажды пытался уехать и спрятать меня от мамы. Но у нее был свой план и связи. Мне было два года, когда она забрала меня и мы начали скрываться. Теперь мы живем другими жизнями с новыми именами и без постоянного места жительства, колеся по штатам. Нам приходится пользоваться одними и теми же документами, с нашими новыми именами, так как мне приходится часто переводиться в новую школу, да и честно говоря, по словам мамы, даже эти первые поддельные бумаги было довольно тяжело раздобыть.

88. m___ars

«Гретхен», Шеннон Кирк.

Светало. Я на миг открыла глаза и увидела, что мы припарковались на очередной стоянке. Снова провалилась в сон. Пару часов спустя я окончательно проснулась и пересела вперёд на место рядом с водителем.

Механические часы «Вольво» показывали десять утра. Сияющим июньским утром мы покинули Массачусетс навстречу большому зеленому плакату, на котором разместилась надпись «BIENVENUE» и девиз штата «ОСВОБОДИСЬ ИЛИ УМРИ». Нашим одиннадцатым штатом стал Нью-Хэмпшир.

«Освободись или умри. А мы свободны? Я – свободна? Всё время в бегах. Всегда опасаясь, что вот-вот и всё снова пойдёт по старой схеме».

— Добро пожаловать, — сказала мама, заметив, как я читаю про себя. – Bienvenue – «добро пожаловать» по-французски.

— Сама по смыслу догадалась, мам, — ответила я и слегка усмехнулась. Я не хотела язвить. Только показать, что всё поняла и добровольно приняла, что всё в порядке и идёт своим чередом. А раз так - почему бы не подразнить друг друга? Я обернулась проверить как там Аллен в переноске. Кошачья мята, которой я щедро накормила его, чтобы успокоить в дороге, явно работала.

Мама закатила глаза.

— Как скажешь, зазнайка.

Она растеряно улыбнулась мне, поглядывая вперёд на пути вдаль по бесконечному шоссе. То, что она улыбалась и дразнилась в ответ, означало одно: этим утром она не станет винить меня в последнем побеге. С облегчением поняв, что спора не будет, я расслабилась. Но всё ещё стоило быть начеку, не коснуться ненароком этой темы, даже в попытке извиниться. Мои извинения только приведут к разладу. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги сочились зеленью. От салатового до цвета тёмной листвы: все насыщенные оттенки отразились в саженцах берёз, в высоких соснах, пышных дубах и богатых клёнах. Мир по ту сторону коричневого «Вольво» задорно зеленел и ярко синел.

— Милая, такая жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Тогда я буду точно знать, что тебя снова не увезут. В чужую страну, подальше от меня. Не дай Бог. А семья твоего отца, сама знаешь, тебя бы не пустили! Только посмотри, как там обращаются с женщинами, у них нет прав! Совсем. Женщины словно мусор. Я не могу…

— Мама, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это сотню раз, — Я решила воспользоваться моментом. —Прости, что я была без солнечных очков. Прости за того мужчину.

Не отрывая взгляда от дороги, она прижала руку ко рту и впилась в неё губами, возможно, чтобы сдержать рвущиеся наружу слова – колкие или нежные, кто её знает. Морщины на лбу у мамы собрались в гармошку, когда она мельком взглянула на меня. Убедившись, что я смотрю в сторону, она тут же совладала с лицом.

— Люси, прости, что так вышло.

Она вздрогнула и вскоре снова обратилась лицом к дороге. С тех пор, как пару месяцев назад у меня пошли месячные, и моё тело и лицо стало всё больше и больше меняться, я заметила, что она всё больше и больше стала вздрагивать. Порой, может мне и кажется, но такое чувство, что один мой вид причиняет ей боль, и она старается смотреть на меня всё меньше и меньше. По крайней мере, похоже на то.

— Мам, хватит. Я поняла.

Я и вправду всё поняла. Мой отец — влиятельный человек, издавна связанный с королевской династией в другой стране (мама не признается в какой, не хочет, чтобы я нашла его в интернете и ужаснулась). Она не называет его фамилию, потому что эта фамилия, по её словам, сразу же выдаст и его страну, и его точное происхождение. Он из тех краёв, говорит мама, где женщине никаким законным образом не вернуть своего ребенка. Он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она, в свою очередь, выкрала меня и мы пустились в бега. В этой новой жизни звучали два новых имени и постоянно сменялись штаты. Мы всегда использовали одни и те же паспорта, в них менялись только имена. Это было нужно для того, чтобы быстро перевестись в другую школу. К тому же, по словам мамы, фальшивые документы довольно сложно достать.

 

89. nastya1701

Рано утром я поднялась буквально на секунду, чтобы посмотреть, где мы, и оказалось, что на парковочной площадке. Потом я улеглась снова, и только через пару часов, проснувшись по-настоящему, пересела на переднее сидение.

Часы в Вольво показывали десять утра. Ранним ясным июньским утром, окончательно оставив позади Массачусетс, мы увидели большую зелёную надпись «BIENVENUE» и рядом девиз «Будь свободным или умри». Нью-Гэмпшир был уже одиннадцатым штатом, который мы проехали.

Будь свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Всю жизнь в бегах и в страхе, что всё повторится снова.

«Добро пожаловать», - сказала мама, перехватив мой взгляд на надписи, - так по-французски будет «Добро пожаловать».

«Кое-что понятно без перевода», - ответила я и еле заметно улыбнулась. Не то, чтобы я умничала, просто хотела показать, что догадалась, и что всё абсолютно нормально, и нет ничего плохого в том, чтобы немного подразнить друг друга, как мы иногда делали, когда всё было хорошо. Потом я проверила Аллена в его кошачьей переноске, в которой он путешествовал с нами. Чтобы ему было спокойнее, я давала ему кошачью мяту.

Мама закатила глаза: «Вот хитрюга» и, задумчиво мне улыбнувшись, посмотрела вдаль и продолжила ехать по бесконечно длинному шоссе. То, что мама была в хорошем настроении и не сбавляла скорость, означало, что она не собирается меня ругать, хотя я и была виновата в этом нашем побеге. Окончательно убедившись, что ссоры не будет, я сумела немного расслабить плечи. Тем не менее, мне следовало быть осторожнее и ни в коем случае не поднимать эту тему, даже если я хотела извиниться. Мои извинения могли привести лишь к конфликту. Мама приучила меня никогда не возвращаться к прошлым ошибкам.
По обе стороны дороги росли молодые берёзы, высокие сосны, лиственные дубы и толстые клёны. Издалека было видно лишь, как оттенки жёлтого и зелёного сливаются и переходят друг в друга. Сине-зелёный мир за пределами нашего коричневого Вольво выглядел счастливым и полноценным.

«Милая, такой образ жизни только пока тебе не исполнится восемнадцать. Только тогда я буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. Пусть другая страна и далеко от нас, но, Боже, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти, они относятся к женщинам как к абсолютно бесправным существам. Мы для них просто мусор. Тяжело об этом говорить…».

«Мама, я знаю, я всё знаю. Мы же сталкивались с этим миллион раз», - и я всё-таки решила извиниться, - «Прости, что не надела тёмные очки. Прости, что привлекла внимание того мужчины».

Она продолжала смотреть на дорогу и слегка покусывала палец свободной руки, как бы сдерживания слова укора или любви, не знаю, чего именно. Когда мама снова взглянула на меня, на лбу у неё отчётливо проявилась морщина. Мама хотела понять, оглядываюсь ли я в эту самую минуту, и да, я оглядывалась.
«Люси, мне правда жаль, что всё происходит именно так».
Она вздрогнула и затем снова сосредоточилась на дороге. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня случилось половое созревание, и черты моего лица и контуры тела слегка изменились, мама стала всё чаще и чаще вздрагивать, глядя на меня. Иногда у меня складывалось впечатление, что мой внешний вид ранит маму, поэтому она старается смотреть на меня как можно реже, хотя, возможно, я всё это придумала.

«Мамочка, я понимаю, правда. Я сама всё это знаю. Мой отец – влиятельный человек с потомственными связями с сильными мира сего в какой-то другой стране. (В какой именно, мама не говорила, чтобы я не начала искать информацию в интернете и нервничать). Она даже не называла его фамилии, так как по ней сразу становится понятно, из какой он страны и какой национальности. Там, где он живёт, матери не имеют законного права воспитывать своих детей. Однажды он уже пытался забрать меня, но мама придумала, как именно ему помешать, используя свои собственные связи. Она выкрала меня, когда мне было два, и с тех пор нам приходится скрываться. И теперь мы живём в разных местах под вымышленными именами. Мы постоянно используем одни и те же шаблоны удостоверений личности и подбираем распространённые имена, чтобы меня принимали в новые школы. Мама говорит, что труднее всего было достать первые поддельные документы.


 

90. Ne Sova

Гретхен. Триллер Шеннон Керк

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы остановились для отдыха на какой-то стоянке. И снова проваливаюсь в сон. Двумя часами позже я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки часов нашего «вольво» показывают десять. Ранним, ярко-голубым июньским утром мы оставляем позади границу Массачусетса, чтобы повстречать большой зеленый знак со словом «Бьенвеню» и девизом штата – «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Мы свободны? Я свободна? Убегая вот так всё время. Беспокоясь всегда о том, когда же снова всё пойдет по старому шаблону.

- Добро пожаловать, - говорит мама, опережая готовые сорваться с моих губ слова. - «Бьенвеню» по-французски означает «добро пожаловать».

- Это понятно из контекста, мам - отвечаю я, и улыбаюсь ей уголками губ.

В этом нет самодовольства. Я стараюсь показать своё приятие и готовность согласиться, что всё нормально и правильно, как обычно - настолько, что у нас есть эти счастливые минуты для добродушного поддразнивания. Я оборачиваюсь проверить Аллена в его кошачьей клетке, где он дремлет, накормленный кошачьей мятой, чтобы не нервничал в машине.

Мама закатывает глаза:
- Как скажешь, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне и бросает быстрые взгляды вперед, ведя автомобиль по прямому бесконечному шоссе. Сам факт её улыбки и участия в подшучивании означает, что сегодня утром она не собирается обсуждать вопрос моей вины в этом последнем бегстве. В облегчении, что мы сейчас не ссоримся, я расслабляю плечи. Но я должна быть осторожна – не нужно поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения могут привести только к баталии. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги - ярко-зелёные, всевозможных насыщенных оттенков: от лайма до глубокого тёмно-зелёного, все в саженцах берёз, высоких соснах, густолиственных дубах и толстых клёнах. Мир за пределами нашего коричневого «вольво» - зелёный и счастливый, голубой и наполненный.

- Детка, эта жизнь… только до восемнадцати лет, окей? Когда я точно буду знать, что они больше не смогут тебя забрать. Другая страна вдали от меня… Боже, нет. Семья твоего отца - они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они относятся к женщинам - у них нет прав. Совсем. Женщины - мусор. Я не могу…

- Я знаю, мам. Я знаю. Мы обсуждали это, буквально, миллион раз.

Я решаю рискнуть:
- Прости, что не ношу солнечные очки. Прости, что связалась с этим человеком.

Она смотрит вперёд на дорогу, подносит руку к губам, которые сжимает, полагаю, как способ сдержать свои собственные слова – язвительные или нежные, я не уверена. Её лоб сморщивается, когда она бросает ещё один взгляд на меня, проверяя, что я смотрю тоже, и я смотрю.

Мама делает серьёзное лицо:
- Люси, я сожалею о такой жизни.

Она морщится и начинает снова смотреть на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня начались регулы несколько месяцев назад, и моё тело и лицо стали меняться всё больше и больше, она всё чаще и чаще морщится. Иногда - возможно это существует только в моей голове, но в последнее время я ощущаю, что мой вид ранит её, так что она смотрит на меня всё реже и реже. Или это только кажется.

- Мам, в самом деле. Я понимаю.

Потому что это правда, и я понимаю это. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьёй в какой-то другой стране (мама не скажет в какой, чтобы я не гуглила и не волновала себя). Она не скажет его фамилию, потому что считает, что его фамилия сразу же укажет на его страну и его особую национальную принадлежность. Он из тех мест, где, по её словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у мамы были свои собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. И сейчас есть эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же идентификационные карты и варианты официальных имен на них, так как мне нужно без проблем переходить в другие школы. И на самом деле, говорит мама, первые поддельные идентификационные карты было достаточно сложно получить.

91. NG13

Ранний рассвет. На мгновение просыпаюсь и обнаруживаю, что мы находимся на стоянке. Опять засыпаю. Через несколько часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сидение.


Стрелки на часах в «Вольво» показывают десять часов. Солнечное утро. Начало июня. Мы пересекаем границу штата Массачусетс, и нас встречает огромный зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно убегаю и постоянно переживаю из-за того, что опять нужно будет бежать.


— Добро пожаловать, — говорит мама, увидев, как я одними губами произношу слова. — Bienvenue с французского переводится как «Добро пожаловать».


— Я и так догадалась, мам, — говорю я и быстро улыбаюсь ей уголком губ. Я не веду себя самодовольно. Я стремлюсь показать, что принимаю, хочу принимать все происходящее как нечто обыденное, поэтому мы можем хорошо провести время, поддразнивая друг друга. Я поворачиваюсь, чтобы проверить кота Аллена на заднем сидении. Он спокойно лежит в переноске. Перед поездкой я накормила его кошачьей мятой, чтобы успокоить.


Мама закатывает глаза:


— Как скажешь, воображуля, — она посылает мне кроткую и заботливую улыбку. Она поглядывает вперед, управляя машиной на этой бесконечной автомагистрали. Мама улыбается и продолжает поддразнивать меня. Это значит одно: сейчас она не собирается говорить о том, что именно я виновата в том, что нам в очередной раз приходится сбегать. С облегчением осознаю, что сейчас мы не ссоримся, и напряжение в плечах уходит. Но я должна быть осмотрительной. Я не могу сама поднять эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения только приведут к ссоре. Урок, который я усвоила от мамы: никогда не возвращайся к месту преступления.


По обеим сторонам дороги растут березки, высокие сосны, дубы и толстые клены всех оттенков: от светло-зеленого, цвета лайма, до темно-зеленого, цвета леса. Мир вне этой коричневой «Вольво» наполнен яркими красками и счастьем.


— Детка, такая жизнь… Будет продолжаться только до того, как тебе исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут опять тебя забрать. Увезти в другую страну. Боже, ни за что. Семья твоего отца… Они никогда не позволят тебе уехать. Они ужасно обращаются с женщинами. У женщин нет никаких прав, с ними обращаются, как с отбросами. Я не могу…


— Мам, я знаю. Знаю. Мы уже много раз это проделывали, — я решаюсь рискнуть. — Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что втянула того мужчину во все это.


Она смотрит на дорогу, подносит руку к поджатым губам, думаю, так она пытается сдержать слова – язвительные или нежные, не могу сказать. На лбу у неё появляются морщины, она поглядывает на меня боковым зрением, проверяя, смотрю ли я в ответ: я смотрю. Вид у неё серьезный.


— Люси, мне очень жаль, что нам приходится так жить.


Она морщится, а потом снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные и мое тело и лицо начали меняться, она все чаще начала морщиться. Может быть, я все это выдумала. Но в последнее время будто один лишь взгляд на меня ранит её, поэтому она все меньше и меньше смотрит на меня. Или мне так кажется.


— Мам, честное слово, я все понимаю.


И это правда. Я все понимаю. Мой отец — могущественный мужчина, который принадлежит к королевской семье в какой-то другой стране (мама не говорит, что это за страна, потому что она не хочет, чтобы я искала информацию в Интернете и переживала). Она также не называет его фамилию, ведь, по её словам, фамилия сразу же укажет на его страну, национальность. Отец родом из такой страны, где у матерей нет никакого права забирать своих детей с собой. Один раз он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план и у неё были собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня у него и мы сбежали. Сейчас мы живем с двумя новыми именами, постоянно сбегая из штата в штат. Мы используем все те же удостоверения личности, но разные варианты полных имен на них с тех пор, как мне нужно без лишних проблем сменять школы. На самом деле, как говорит мама, получить первые фальшивые документы было довольно сложно.

92. Nightingale

Гретхен. Триллер.
Занималась заря. Я проснулась в нашей машине и увидела, что она припаркована в месте для отдыха, и снова погрузилась в сон. Спустя пару часов я окончательно пробудилась и перебралась на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы на приборной панели нашего «Вольво» показывали десять утра. Пересекая границу штата этим ярким июньским утром, мы увидели огромную вывеску, которая приветствовала нас словом «Bienvenue” и девизом штата: «Живи свободным или умри».

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я, все время убегая от чего-то, находясь в постоянной гонке?

— Добро пожаловать, — сказала Мама, заметив как я, шевеля губами, пытаюсь произнести написанное слово. — Bienvenue по-французски значит «добро пожаловать».
— Несложно догадаться! — ответила я и ухмыльнулась.
И это не мое самодовольство. Просто я пытаюсь делать вид, что принимаю наш образ жизни и считаю его вполне обычным. Настолько обычным, что мы можем вести незатейливые беседы и подшучивать друг над другом. Я обернулась, чтобы проверить как поживает Ален, наш кот. Он отдыхал в своей переноске, после того, как я накормила его кошачьей мятой, чтобы он не нервничал в дороге.


— Как скажешь, зазнайка, — ответила мама и закатила глаза.
Она одарила меня задумчивой улыбкой, и устремила свой взгляд на шоссе, которому не было видно края. То, что Мама улыбается и поддерживает шутливый тон нашей беседы, означает, что по крайней мере этим утром она не будет напоминать о том, что именно я - единственная виновница нашего последнего побега. Ну а пока мы не начали ссориться, я расслабилась и размяла свои затёкшие плечи. Но я должна быть осторожна. Даже если мне хочется извиниться за все наши испытания, я не должна говорить об этом, поскольку в итоге все закончится руганью. А как говорит Мама: «Преступники никогда не возвращаются на место совершения преступления».

По обочине шоссе подрастающие берёзки, высокие сосны, раскидистые дубы, мощные клёны распустили листья насыщенных оттенков зеленого цвета: от салатового, до темно-болотного. Казалось, что за пределами нашего «Вольво» жизнь прекрасна и полна счастливых красок.

— Да, так и живем, малышка. Но все изменится, когда тебе исполнится 18! Тогда я буду уверена в том, что тебя больше никогда не заберут у меня, да ещё и в другую стану. Боже, только не это! Семья твоего отца никак не хочет оставить тебя в покое, порядки их страны строги, а к женщинам относятся просто ужасно, там у них нет абсолютно никаких прав, они - пустое место! Я не могу..
— Мам, я знаю, мы обсуждали эту тему уже миллион раз, — я прервала её и рискнула продолжить, — Мне очень жаль, что ты связалась с таким человеком.

Она пристально смотрела на дорогу и прижала ладонь к губам, будто сдерживала поток слов, который пытался вырваться изо рта. Что именно содержал этот поток - слова любви или же горькой ненависти - я так и не узнала. Морщинки на Мамином лбу сложились гармошкой, когда она окинула меня взглядом, чтобы убедиться в том, что я смотрю на нее в ответ. Я смотрела. Её лицо приняло серьезное выражение и она сказала:
— Люси, мне очень жаль, что у нас такой образ жизни. Она вздрогнула и снова устремила взгляд на дорогу. С тех пор, как у меня начались месячные, а мое тело и лицо стали меняться с каждым днём, мама стала вздрагивать все чаще. Порой мне кажется, что один лишь взгляд, обращенный на меня, причиняет ей боль, потому она и смотрит на меня всё реже. Но может я все это выдумала.

— Мама, я правда всё понимаю, — и я действительно так думала.
Мой отец очень влиятельный человек и обладает тесными связями с первыми лицами какого-то государства (Мама никогда не уточняла какого именно государства, чтобы я не гуглила информацию о нем и не ужасалась еще больше). А ещё мама никогда не упоминала фамилию отца, поскольку по ней я бы сразу определила национальность и вычислила бы его родную страну. По словам Мамы, в той стране у женщин нет абсолютно никаких прав, особенно когда дело касается детей. Однажды Мама уже пыталась бежать со мной, но на этот раз у нее есть план действия и люди, которые помогут его осуществить. Когда Мама впервые выкрала меня и мы пустились в бега, мне было всего лишь 2 года. Сейчас мы живем под новыми именами и постоянно переезжаем из штата в штат. Мы используем одинаковые удостоверения личности и различные вариации имён, которые на них указаны, поскольку мои постоянные переводы и одной школы в другую не должны выглядеть подозрительно, да и по словам Мамы доставать поддельные документы - дело очень непростое.

93. nnn

Начинает светать. Я на миг открываю глаза, вижу, что мы на какой-то придорожной стоянке, и опять засыпаю. Спустя пару часов окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее сидение.

Ярко-голубое раннее утро начала июня, стрелки часов на панели нашего "Вольво" показывают десять. Мы проезжаем границу Массачусетса. Нас приветствует большой зелёный дорожный знак с надписью "BIENVENUE" и девизом штата "Живи свободным или умри". Нью-Гемпшир, наш одиннадцатый по счёту штат.

"Живи свободным или умри". А мы свободны? А я? Мы постоянно в бегах, как сейчас. Всегда боимся и ждём, что всё опять повторится.

— "Добро пожаловать", — мама заметила, что я беззвучно произношу эти слова. — "Bienvenue" по французски "добро пожаловать".

— Я, вроде как, догадалась, мам, — отвечаю я и улыбаюсь ей уголком рта. Я не хвастаюсь. Я просто делаю вид, что радостно принимаю происходящее, что всё нормально, что мы с ней можем шутить, как в счастливые времена.

Я оборачиваюсь посмотреть, как там Аллен в своей переноске. Он наслаждается кошачьей мятой, которой я его угостила, чтобы легче переносил поездку в машине.

Мама закатывает глаза.
— Ну надо же, какая всезнайка, — она старательно улыбается мне, бросая быстрые взгляды вперёд, на бесконечную трассу. Она принимает шутку, а значит, этим утром не станет меня упрекать за очередной наш побег. Сейчас мы не ссоримся, и я могу немного расслабиться.

Но надо быть осторожной и не поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои оправдания приведут только к ссоре. Урок от мамы — никогда не возвращайся на место преступления.

По сторонам дороги — яркая зелень всех оттенков, от лайма до глубокого тёмного-зелёного: молоденькие берёзы, высокие сосны, ветвистые дубы и густые клёны. Мир за пределами нашего коричневого "Вольво" полон счастья, зелени и синевы.

— Детка, такая жизнь... это только пока тебе не исполнится восемнадцать, ты понимаешь? Пока я не буду знать наверняка, что они больше не смогут тебя забрать. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не оставит тебя в покое, а как там относятся к женщинам... у них нет никаких прав. Совсем никаких. Женщины там — просто мусор. Я не могу...

— Мам, я знаю, знаю. Мы миллион раз это обсуждали, — я всё же решила использовать шанс. — Прости, что не надела солнечные очки. Что прицепился тот тип.

Мама глядит на трассу перед собой, прижимает ладонь ко рту — должно быть, закусила губы, сдерживая слова, не знаю, язвительные или ласковые. Наморщив лоб, она бросает на меня ещё один взгляд — проверяет, смотрю ли я на неё. Смотрю. Её лицо становится очень серьёзным.

— Мне жаль, что нам приходится так жить, Люси.
Она морщится, и вскоре опять переводит взгляд на дорогу.

Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались менструации, с тех пор, как мои лицо и тело стали всё заметнее изменяться, мама всё чаще так кривится. А временами, хотя может, мне только так кажется, я чувствую, что её раздражает мой вид, и она реже на меня смотрит. Ну, или мне это кажется.

— Мам, в самом деле. Я поняла.

Да, правда, я поняла. Отец — могущественный человек с обширными и старинными связями в королевском семействе чужой страны (мама не скажет, какой, не хочет, чтобы я гуглила, боится, что это нас выдаст).

Она не скажет его фамилию — считает, что по фамилии можно с лёгкостью определить и страну отца, и его экзотичную национальность. Она говорит, в той стране матери не имеют совсем никаких законных прав на детей.

Отец когда-то уже попытался скрыться со мной, но у мамы на этот случай имелся план. Едва появилась возможность — мне тогда было два года — она выкрала меня у отца, и мы с ней бежали. И вот теперь мы живём с новыми именами и постоянно меняем штаты.

Мы пользуемся всё время одними и теми же удостоверениями личности, но с разными вариациями прописанных в них формальных имён, поскольку в новом штате мне каждый раз приходится оформлять перевод в новую школу, а мама говорит, что вообще-то и первые поддельные удостоверения получить было довольно трудно.

94. NTatiana

Светает. Чуточку приоткрываю глаза. Замечаю: мы на какой-то парковке. Снова проваливаюсь в сон. Окончательно просыпаюсь часика через два. Перебираюсь на переднее сиденье. Снова едем.


На часах десять. Раннее июньское утро, ни облачка на небе. Пересекли границу. Прощай, Массачусетс. Впереди надпись на зеленом фоне ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ на французском и девиз следующего на нашем пути штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Нью-Гэмпшир, одиннадцатый по счету.


Живи свободно или умри. Интересно, мы свободны? Свободна ли я? Всю жизнь в бегах. Всю жизнь в страхе, как бы история не повторилась.


- Это означает «добро пожаловать» по-французски, - говорит мама, заметив, что я читаю надпись.


- Даже я сообразила, мам, - отвечаю я, слегка улыбаясь. Нет, я вовсе не язва. Наоборот пытаюсь показать, что я все-все понимаю, что все это абсолютно нормально — можно снова поддразнивать друг друга. Поворачиваюсь: как там наш Аллен в клетке? Отдыхает на кошачьей мяте, положила ему больше обычного, чтобы он был спокоен, пока мы едем.


Мама закатывает глаза.


- Как скажешь, всезнайка.


Она задумчиво улыбается мне, не отрываясь от бесконечного шоссе. Значит, обойдемся без упреков: в последнем побеге виновата я. С облегчением выдыхаю. Хотя бы сейчас никаких ссор. Лучше не упоминать о том, что произошло, даже если очень хочется извиниться. Уже знаю: начну простить прощения - снова поругаемся. Как говорит мать: никогда не возвращайся на место преступления.


Молодые березы, высокие сосны, дубы и клены – зелень всевозможных оттенков по обеим сторонам дороги. За окнами коричневого Вольво настоящая идиллия: ясная погода, все цветет и пахнет.


- Детка, это жизнь . . . только до твоего восемнадцатилетия. Тогда я буду уверена, что они не увезут тебя на край света, где я не найду. Ни за что. Семья твоего отца, они тебя никогда не отпустят, а женщина для них - просто бесправное существо. Ничтожество. Просто не. . .


- Знаю, мам. Тыщу раз слышала.


Решаю рискнуть.


- Извини, что не надела солнцезащитные очки. И что посмотрела в глаза тому мужику.


Мама следит за дорогой, нервно посасывая палец, хочет поругать или наоборот успокоить, но сдерживается. Сложно понять. Поморщившись, искоса смотрит на меня, а я смотрю на нее. Произносит с самым серьезным видом.


- Люси, и ты меня прости.


Она вновь смотрит только на дорогу, но от меня не укрылось, как ее передернуло. Несколько месяцев назад у меня начались критические дни, мое лицо и тело теперь меняются все больше. И с того момента ей неприятно на меня смотреть, я заметила. Возможно, я накручиваю себя, но со стороны кажется, что я ей неприятна, вот и глядит на меня все реже.


- Все норм, мам. Я понимаю.


Потому что это правда.


Мой отец богат и влиятелен, имеет связи, состоит в многовековом родстве с королевской семьей другой страны (мама не говорит, какой именно, боится, что я погуглю и буду волноваться). Даже фамилию не назвала, говорит, по ней легко определить его национальность и страну. Мама рассказывала, на родине моего отца матери не имеют прав на собственных детей. Однажды он пытался сбежать со мной, но мать предусмотрела это, и у нее тоже есть связи. Мне было два года, когда она выкрала меня. С тех пор мы в бегах: новые имена и бесконечная смена места жительства. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и варианты имен на них, так как нужно, чтобы меня легко принимали в новые школы. Сказать честно, мать говорит, что первые поддельные удостоверения личности было достаточно трудно получить.

95. OlgaLem

Светает. Приоткрываю глаза, сквозь сон вижу – мы на заправке. Пару часов спустя просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сиденье.


Часы на панели нашего старенького «вольво» показывают десять. Безоблачное июньское утро – самое время пересечь границу. Прощай, Массачусетс. Чуть дальше на большом зеленом стенде написано «BIENVENUE», ниже девиз ─ «Свобода нам дороже жизни». Въезжаем в Нью-Хэмпшир – наш одиннадцатый штат.

Свобода нам дороже жизни. Это, по-вашему, свобода? Думаете, я свободна? Мы только и делаем, что убегаем. Или сидим на чемоданах и волнуемся.


Я беззвучно читаю надпись, мама видит краем глаза и тут же откликается:


─ Добро пожаловать. «BIENVENUE» на французском – «добро пожаловать».


─ Мам, ну тут трудно не догадаться, ─ ухмыляюсь я.


Я не издеваюсь. Наоборот, делаю вид, что все нормально, абсолютно в порядке вещей, едем себе и подшучиваем друг над другом. Оборачиваюсь проверить, как там Аллен. Он дрыхнет в своей клетке, облопался кошачьей мяты – я ему даю, чтобы в машине не нервничал.


Мама закатывает глаза.


─ Ладно тебе, всезнайка.


Она с задумчивой полуулыбкой поглядывает то на меня, то на бесконечную дорогу перед нами. А ведь на этот раз во всем виновата я, но мама видно пока не собирается меня ругать, если улыбается и даже отвечает на шутки. Я облегченно вздыхаю и слегка расправляю плечи – хорошо, значит не сейчас. Главное обходить эту тему стороной, даже извиняться не стоит. Будет только хуже. Никогда не возвращайся на место преступления, чему-чему, а этому мама меня научила.


По обочинам буйная зелень всевозможных оттенков, от лайма до изумруда. Молодые березки, стройные сосенки, развесистые дубы, мощные клены.


Зелень, небо, раздолье и счастье – только это все за окном, а мы – в тесной коричневой машинке.


─ Как только тебе исполнится восемнадцать, мы, наконец, сможем жить нормально. Потерпи, малыш, ладно? Тогда они точно больше не смогут тебя забрать. Туда, к себе. Нет уж, дудки. Они бы тебя обратно не выпустили. А ты знаешь, как в семье твоего отца обращаются с женщинами. Полное бесправие. Полное. Женщины – пустое место. Не могла же я…


─ Мам, ты мне уже сто раз рассказывала, если не больше.


Все-таки не выдерживаю:


─ Извини, что я забыла надеть темные очки. И разболтала лишнее.


Она, не сводя глаз с дороги, проводит по лицу рукой и закусывает ладонь. Как-будто сама себе затыкает рот. И не угадаешь, что она хотела сказать – злое или доброе. Морщит лоб и опять искоса на меня поглядывает. Проверяет, смотрю ли я на нее. А я смотрю. По лицу понятно, что надвигается серьезный разговор.


─ Люси, я не хотела тебе такой жизни.


Болезненно морщится и поспешно переводит взгляд на дорогу. Я вообще заметила, что с тех пор как у меня начались месячные – пару месяцев назад, и стало сильно меняться лицо и тело, она все чаще так морщится. А иногда мне даже кажется, хотя возможно я надумываю, что ей просто больно на меня смотреть, поэтому она старается смотреть пореже. Такое у меня ощущение.


─ Мам, я все понимаю.


Ну что тут непонятного? Мой отец влиятельный человек с большими связями и почти королевских кровей из какой-то таинственной сраны (какой – мама не говорит, чтобы я не начиталась чего-нибудь в интернете и не напугалась еще больше). Его фамилию мне тоже лучше не знать, потому что – так мама говорит – она очень необычная и по ней я быстро пойму, откуда он. А там, откуда он, матери не имеют никаких законных прав на собственных детей. Он уже пытался однажды меня отобрать, но мама была на чеку, и у нее тоже были связи. Она выкрала меня и сбежала. Мне было два. С тех пор мы так и кочуем по разным штатам под чужой фамилией. Мы везде используем одни и те же поддельные документы – только иногда чуть-чуть меняем имена, когда представляемся. Без документов ведь в школу не оформишься. Не делать же каждый раз новые, мама говорит – мы и эти-то еле достали.

96. Othernick

Раннее утро. Я на секунду открываю глаза, чтобы увидеть, как мы останавливаемся на одной из бесчисленных заправок. И снова засыпаю. Спустя пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелочные часы «Вольво» показывают десять утра. Мы покидаем Массачусетс, и ярко-голубое ранее июньское утро встречает нас большим зелёным знаком со словами «BIENVENUE» и с девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Это наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

“Живи свободным или умри. Но разве мы свободны? Разве я свободна? Мы всё время куда-то бежим. Вечно беспокоимся о чём-то, вновь и вновь”.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я произношу эти слова, — «Bienvenue» по-французски означает «добро пожаловать».

— Я догадалась по контексту, мам, — говорю я и улыбаюсь краешком губ. Не ухмыляюсь. Лишь пытаюсь показать, что я всё понимаю и соглашаюсь, что всё идёт нормально, обыденно — настолько, что мы можем посмеяться, подшучивая друг над другом. Я поворачиваюсь проверить, как там Аллен в своей клетке и вижу, что он разлёгся на кошачьей мяте, которой я кормила его, пытаясь успокоить.

Мама закатывает глаза:
– Как скажешь, всезнайка.
Она задумчиво улыбается мне, изредка глядя вперед, поскольку всё ещё едет по этому бесконечному шоссе. Раз улыбается и поддразнивает меня, значит не будет сегодня упрекать в том, что я виновата в этом последнем побеге. Я расслабляюсь, обрадовавшись, что мы сейчас не ссоримся. Но нужно соблюдать осторожность и не поднимать эту тему, даже если захочу извиниться. Это приведёт только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги наполнены зеленью всевозможных оттенков, от липового цвета до цвета дремучего леса – берёзовыми побегами, высокими соснами, пышными дубами и толстыми клёнами.

– Детка, эта жизнь… тебе ведь нет восемнадцати, да? Тогда я была бы уверена, что они не доберутся до тебя. Ещё одна страна позади. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, они считают, что у женщин нет никаких прав. Для них мы никто. Мусор. Я не могу…

– Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это миллион раз, – я решила рискнуть, – Прости, что не надела тёмные очки, прости, что связалась с этим парнем.

Мама направляет взгляд вперёд, подносит руку ко рту и вдыхает воздух, наверное, чтобы сдержать рвущиеся оттуда слова – язвительные или любящие, не знаю. Она морщит свой лоб, когда видит, что я смотрю назад, а я как раз туда смотрю. Её лицо стало серьёзным.
– Люси, прости за такую жизнь, – она вздрагивает и вскоре снова поворачивается к дороге. Однако я заметила, что с тех пор как несколько месяцев тому назад моё тело и лицо начали всё сильнее и сильнее меняться, она тоже морщится всё сильнее и сильнее. Иногда, может я и выдумываю, но в последнее время мне кажется, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня всё меньше и меньше. Или мне так просто кажется.

– Мам, я правда всё поняла.
И я действительно всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьёй какой-то другой страны (мама не говорит, какой именно, не хочет, чтобы я гуглила и потом накручивала себя). Она не называет его фамилию, потому что его фамилия, по мнению мамы, позволит быстро понять из какой он страны и какая у него национальность. Он оттуда, где ,по её словам, матери не имеют никакого права забирать своих детей. Однажды отец уже пытался бежать со мной, но у мамы был план и были свои связи. Мне было два года, когда она вернула меня и мы сбежали. Теперь мы живём под новыми именами, постоянно меняя штаты. У нас всегда одни и те же документы, а все наши новые имена – лишь варианты указанных там официальных имён, ведь мне нужно иметь возможность легально переходить из школы в школу, кроме того, по словам мамы, получить эти поддельные документы было довольно сложно.

97. Piel

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

Занимался рассвет. Я чуть приоткрыла глаза – вокруг ничего не изменилось, все та же парковка. Я опять провалилась в сон. Спустя пару часов, окончательно проснувшись, я переместилась на сиденье рядом с водителем.

Часы в машине показывали десять. Безоблачным июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса. Нью-Гэмпшир, одиннадцатый на нашем пути штат, встречает нас ярко-зеленым указателем со словом BIENVENUE и своим девизом «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ».

Живи свободным или умри? А свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно убегая вот так. И все время боясь, что история вновь повторится.

Мама заметила, как я шевелю губами, пытаясь произнести непонятное слово.

- Bienvenue по-французски «Добро пожаловать».

- Вроде как по смыслу догадалась, мам, - улыбнулась я краем рта. Я не рисуюсь, просто даю понять, что соглашаюсь с ней, что все в порядке, и даже можно расслабиться и подурачиться, беззлобно подтрунивая друг над другом. В клетке на заднем сиденье наш кот Аллен распластался на горке кошачьей мяты. Видимо, я дала ему убойную дозу – думала нервы успокоить бедолаге перед поездкой.

- Да, ладно, всезнайка, - сказала мама, покачав головой. Потом одарила меня загадочной улыбкой, не упуская из виду бесконечное шоссе, по которому мы мчались. То, что она улыбается и подтрунивает надо мной – хороший знак. Значит, пока не собирается поднимать тему моего последнего побега. У меня отлегло от сердца, и напряжение ушло из тела. Не люблю, когда мы ругаемся. Но я должна быть начеку. Чего доброго сама начну извиняться, и тогда уж разборок не избежать. Этот урок я усвоила назубок: никогда не возвращайся на место преступления.

Наш шоколадный Вольво продолжает свой путь, а вокруг лето сияет счастливым разноцветием. Буйство зелени по обеим сторонам дороги: рощицу стройных березок сменяют высокие сосны, раскидистые дубы и могучие клены. Вся палитра зеленого цвета – от лаймового до сочного темно-зеленого.

- Дочка, ты будешь там жить… ну, пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Пока я не буду уверена в том, что они больше не смогут тебя забрать. В эту чужую страну, так далеко от меня. Боже, нет. А отцово семейство, они просто тебя не отпустят. А как там обращаются с женщинами, они совершенно бесправные. Абсолютно. Их за людей не считают. Нет, не могу…

- Да, знаю, мам. Мы же сто раз это уже обсуждали. Я просто не хотела упустить шанс. Я была так ослеплена – надо было носить солнечные очки. Я так сожалею, что связалась с этим типом.

Мама, не отрываясь, смотрит на дорогу. Начинает нервно теребить пальцами губы. Я чувствую, что она хочет что-то сказать. Как-то проявить свою нежность, а может, наоборот, съязвить. Даже не знаю. Она бросает на меня хитрый взгляд, иронично вздернув брови, отчего на лбу образовались продольные складки. Я улыбаюсь в ответ. Но спустя мгновение, ее лицо снова принимает озабоченный вид.

- Люси, я ужасно переживаю по поводу всего этого.

Мама поморщилась, словно от боли, потом отвернулась и снова сосредоточилась на дороге. Последнее время она постоянно морщится, наверное, с тех пор как у меня начались месячные, и с моим телом и лицом стали происходить странные метаморфозы. Иногда мне даже кажется, (возможно, это лишь мое воображение), что один мой вид причиняет ей боль. Она почти не смотрит на меня. Или мне это кажется?

- Мам, ну, в самом деле, все понятно.

Чего ж тут не понять. Мой папаша – весьма влиятельный человек, в какой-то стране у него даже есть предки голубых кровей (мама, правда, не называет страну, боится, что, забив ее в гугле, я выпаду в осадок). Она даже не называет его фамилии, а то я сразу пойму, из какой он страны. Ну, его загадочную национальность. Говорит, что он родом из тех мест, где женщину легко могут лишить родительских прав. Он уже пытался забрать меня в обход закона, но у мамы свои связи, и она все предусмотрела. Мне было два года, когда она меня выкрала у него, и мы пустились в бега. Теперь мы живем под новыми именами и постоянно меняем место жительства. Мы стараемся вести себя так, чтобы не пришлось снова менять паспорта, так как мне нужно идти в новую школу, и она не хочет, чтобы возникли какие-то проблемы. К тому же, по правде говоря, эти новые документы достались нам с большим трудом.

98. qelinor

«Гретхен: триллер», Шеннон Керк


Раннее утро. Я просыпаюсь на секунду, отмечаю, что мы на стоянке какого-то места отдыха. Засыпаю снова. Еще через пару часов прихожу в себя окончательно и переползаю на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы нашего «Вольво» показывают десять утра. Ясно-голубым июньским утром мы выезжаем из Массачусетса, и нас встречает огромный зеленый щит со словом «BIENVENUE» и девизом штата: «Живи свободным или умри». Нью-Гемпшир – уже одиннадцатый штат на нашем пути.

«Живи свободным или умри». А мы свободны? Я свободна? Все время в бегах. Все время в страхе, что сейчас все начнется заново.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я беззвучно читаю надпись. – Bienvenue по-французски означает «добро пожаловать».

– Мам, это и так из контекста понятно, – говорю я с кривой ухмылкой. Это я не из наглости. Я пытаюсь показать, что все осознала и согласна на примирение, что все нормально, все как обычно — настолько, что можно подначивать друг дружку, как в старые добрые времена. Оборачиваюсь проверить, как там Аллен в переноске: он балдеет, я перекормила его кошачьей мятой, чтобы не нервничал в машине.

Мама закатывает глаза.

– Поостри мне тут.

Она мельком улыбается с заботой, то и дело поглядывая вперед, пока автомобиль едет по бесконечному шоссе. Раз она улыбается и вступает в шуточную перепалку, значит, хотя бы сейчас не станет напоминать, что это по моей вине нам снова приходится бежать. Значит, перемирие, и я с облегчением расслабляю плечи. Но надо соблюдать осторожность, мне нельзя поднимать эту тему первой, даже чтобы извиниться. Извинения выльются только в новую ссору. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По бокам дороги сплошная зелень самых разных глубоких оттенков, от лайма до темно-травяного: тонкие березки, высокие сосны, раскидистые дубы, густые клены. За бортом коричневого «Вольво» – зеленый, ясный, счастливый и насыщенный мир.

– Малышка, все это… это лишь до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Когда они точно не смогут больше забрать тебя. Увезти от меня в другую страну. Только не это. Семья твоего отца, они тебя никогда не отпустят, а как они обращаются с женщинами, никаких прав совершенно. Вообще никаких. Женщины для них – мусор. Я не могу…

– Знаю, мама. Знаю. Мы это обсуждали буквально миллион раз. – И я решила попробовать. – Прости, что не надела темные очки. Прости, что связалась с тем человеком.

Мама глядит прямо на дорогу впереди, подносит руку к губам и закусывает ее – наверно, чтобы сдержать собственный ответ – неизвестно, язвительный, нежный ли. Ее лоб собирается складками, кода она бросает на меня еще один взгляд, проверяя, смотрю ли я на нее. Да, смотрю. Она принимает суровый вид.

– Люси, прости за такую жизнь. – Она морщится и отворачивается к дороге. Я замечаю, что с тех пор, как у меня началась менструация несколько месяцев назад, а мое тело и лицо все сильнее меняются, мама хмурится все чаще. Может, мне это померещилось, но в последнее время ей как будто больно видеть меня, вот она и старается глядеть пореже. По крайней мере, так кажется.

– Мам, я понимаю, правда.

Так и есть, я все понимаю. Мой отец – могущественный человек со связями с королевской семьей какой-то страны (мама не говорит, которой, чтобы я не бросилась гуглить и не перепугалась до смерти). Она не называет его фамилию – по фамилии можно вычислить и страну, и эту самую национальность. Она рассказывает, что там, где он живет, у матерей нет никаких прав на собственных детей. Отец уже пытался забрать меня, но у мамы был план и собственные знакомства. Когда мне было два года, она выкрала меня и сбежала. Вот и живем теперь под новыми именами, все время меняя штаты. Мы всегда использовали одни и те же удостоверения личности и разные варианты имен из них, ведь мне нужно легально переводиться из школы в школу. И, как мама честно признается, первые фальшивые документы и так было нелегко достать.

99. Red Snapper

Раннее утро. Я на секунду просыпаюсь, вижу, что мы стоим в зоне отдыха у трассы, и снова засыпаю. Через пару часов сон окончательно улетучивается, и я перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелочные часы старенькой «вольво» показывают десять часов. Занимается ярко-голубое июньское утро. На границе Массачусетса нас приветствует огромный зеленый билборд со словами «Bienvenue» и «Живи свободным или умри» — девизом нашего одиннадцатого штата, Нью-Гэмпшира.

«Живи свободным или умри. Мы свободны? А я сама свободна? Мы же постоянно куда-то бежим и никогда не знаем, когда снова придется срываться с насиженного места».

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я что-то себе нашептываю. — «Bienvenue» по-французски означает «добро пожаловать».

— Мам, я, типа как, сама поняла, — говорю я и одариваю ее ехидной улыбочкой.

На самом деле я не огрызаюсь. Это мой способ показать, что я смирилась и добровольно соглашаюсь, что ничего необычного не происходит, все идет нормально, и поэтому можно позволить себе шутливую перепалку. Я поворачиваюсь к заднему сиденью, проверить, как там Аллен: кот нежится в переноске после ударной дозы кошачьей мяты, которую я ему дала, чтоб он не перенервничал в поездке.

Мама закатывает глаза:

— Ладно, ворчалка.

Она понимающе улыбается мне, и, поглядывая на дорогу, выворачивает на уходящее вдаль шоссе. Раз мама улыбается и подыгрывает, то хотя бы этим утром она не станет распекать меня за наш очередной побег. Вздохнув с облегчением, что ссора пока отложена, я расслабляю плечи. Но все равно нужно оставаться начеку и не поднимать эту тему, даже чтобы извиниться. Мои извинения сделают только хуже. Недаром мама меня учила — никогда не возвращайся на место преступления.

По краям дороги буйствует зелень во всех насыщенных оттенках: от почти желтого до глубокого хвойного. Нас окружают молодые березки, стройные сосны, раскидистые дубы и лоснящиеся клены. Мир за пределами салона коричневого седана пестрит яркими красками и полон жизни.

— Милая, потерпи… до восемнадцати, ладно? Только тогда я буду твердо уверена, что тебе ничто не угрожает, и тебя не вывезут в другую страну, где мы не сможем видеться. Боже, этого я не перенесу. Родня твоего отца просто так тебя не отпустит. А как там обращаются с женщинами! У нас совсем нет прав. Никаких. Женщины для тех людей — мусор. Я не могу…

— Я знаю, мама, знаю. Мы об этом говорили уже буквально миллион раз, — перебиваю я и все же решаюсь: — Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что сцепилась с тем мужиком.

Мама смотрит на дорогу, подносит руку к лицу и поджимает губы. Я думаю, так она пытается удержать в себе что-то: то ли язвительное замечание, то ли слова поддержки — я не уверена. Мама хмурится и боковым зрением проверяет, смотрю ли я на нее — я смотрю. На мамином лице появляется знакомое серьезное выражение.

— Люси, прости, что мы так живем.

Прежде, чем быстро отвести взгляд на дорогу, она морщится. Я заметила это еще пару месяцев назад, когда у меня начались циклы — чем заметнее меняются мои лицо и тело, тем чаще морщится мама. Иногда мне кажется, хотя, может быть, я все придумываю, она старается пореже на меня смотреть, как будто мой внешний вид режет ей глаза. Или, опять же, у меня просто разыгралось воображение.

— Я все понимаю, мама, все понимаю.

И это на самом деле так. Мой отец — влиятельный человек. Его семья уже много поколений состоит в тесных отношениях с монархами какой-то далекой страны. Мама не говорит, какой, потому что боится, что я начну гуглить и вся издергаюсь. И фамилию мама тоже скрывает, потому что мне не составит труда догадаться, откуда может происходить такая специфическая фамилия, как у отца. Он из тех мест, где матери не имеют на собственных детей никаких юридических прав. Один раз папа уже пытался тайком увезти меня, но мама к этому хорошо подготовилась и завела нужные связи. Мне было два года, когда ей удалось выкрасть меня, и мы пустились в бега. А теперь дело дошло до того, что нам приходится жить под вымышленными именами и переезжать из штата в штат. Мы пользуемся одними и теми же фальшивыми паспортами с вариациями одних и тех же имен, чтобы не возникало проблем с переводом в новую школу. К тому же, говорит мама, те первые поддельные документы и так достались ей с большим трудом.

100. S6dna

Гретхен. Триллер Шеннон Керк.

Рассвет. На мгновение я открываю глаза и вижу, что мы находимся на автостоянке. Я снова засыпаю. Спустя пару часов я окончательно просыпаюсь и сажусь на переднее сидение.

Аналоговые часы Вольво показывают 10 утра. В начале июня ярко-голубым утром мы пересекаем границу Массачусетса и нас приветствует огромный зеленый знак со словом «Bienvenue» и лозунг штата: «Живи свободно или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гемпшир.

«Живи свободно или умри». Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время находясь в бегах, как сейчас. Всегда переживая, когда схема начнет снова повторяться.

– Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, как я беззвучно читаю строки. – «Bienvenue» с французского «добро пожаловать».

– Вроде как по контексту догадалась, мам, – говорю я и криво ухмыляюсь. Я не воображала, я пытаюсь показать, что принимаю и готова согласиться с тем, что все нормально и как обычно – настолько, что мы можем подшучивать и дразнить друг друга в счастливые времена.

Я поворачиваюсь проверить в клетке Аллена, где он расслабляется после кошачьей мяты, которой я его перекормила, чтобы успокоить его нервы во время переезда.

Мама закатывает глаза:
– Проехали, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, бегло глядя вперед и поворачивая по дороге, которой не видно конца. Тот факт, что она улыбается и соглашается с шуточками означает, что она не собирается поднимать этим утром тему, как я виновата в последнем побеге. Радуясь, что мы не ругаемся в эту минуту, я расслабила руку. Но я должна быть осторожна, нельзя поднимать эту тему самой, даже если я собираюсь извиниться. Мои извинения приведут лишь к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Высокие деревья вдоль дороги всевозможных густых оттенков, – от лайма до лесного темно-зеленого, – молодые березы, высокие сосна, лиственные дубы и мощные клены.

Мир за окном этого коричневого Вольво зеленый, жизнерадостный, голубой и наполненный.

– Детка, эта жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Пока я буду уверена, что тебя не заберут снова. В другую страну, далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца никогда бы не позволила тебе уйти, а как они относятся к женщинам... У женщин нет прав. Никаких. Женщина – это вещь. Я не могу…

– Мам, я знаю. Знаю. Мы уже проходили это буквально миллион раз. – Я решаю воспользоваться шансом. – Прости, что не надела свои солнцезащитные очки. Прости за привлечение внимания того мужчины.

Она смотрит в упор на дорогу и подносит руку, втянув губы. Держу пари, чтобы удержать себя от произнесения слов – едких или теплых, не уверена. Ее лоб складывается гармошкой, и она бросает на меня взгляд, проверяя, смотрю ли я назад. Туда я и смотрю. Она делает серьезное лицо:
– Люси, прости за такую жизнь.

Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что как только начались мои месячные пару месяцев назад и с того момента как мое тело и лицо изменялись все больше и больше, она морщится все чаще и чаще. Иногда, а может все это лишь в моей голове, но в последнее время кажется, будто мой вид ранит ее, потому она смотрит на меня все меньше и реже. Или так оно кажется.

– Мам, в самом деле. Я понимаю.

Потому что это правда, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек, у которого есть многовековые связи с королевствами некоторых стран (мама не скажет какие, потому что не хочет, чтобы я рылась в интернете и психовала). Она не назовет его фамилию, потому что его фамилия, говорит она, быстро определит его страну, его конкретное гражданство. Она говорит, он родом из места, где у матерей никаких законных прав забирать своих собственных детей. Раньше он уже один раз пытался со мной сбежать, но у мамы был план, и она имела свои собственные связи. Мне было два года, когда она украла меня обратно и мы бежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и новыми штатами. Мы всегда используем те же удостоверения личности и варианты формальных имен этих документов, с тех пор как мне стало необходимо беспроблемно переводиться в новые школы и, честно говоря, мама говорит, что первые поддельные документы было достаточно сложно достать.

101. Sonn

Рассвет. Я просыпаюсь, и в какой-то миг понимаю, что мы на стоянке какой-то заправки. После я снова засыпаю.

Пару часов спустя я, наконец, встаю и пересаживаюсь на переднее пассажирское кресло. Часы в машине показывают 10 утра. Начало июля. Яркое безоблачное утро. Мы пересекаем границу Массачусетса и видим большую зеленую табличку с надписью «Bienvenue» и с девизом штата «Живи свободным или умри». Нью-Гемпшир - наш одиннадцатый штат.

Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Всегда задаюсь этим вопросом. Вечно беспокоюсь, когда мы снова начнем жить свободно.

- Добро пожаловать, - говорит мама, увидев, как я что-то бормочу, - с французского «Bienvenue» означает «Добро пожаловать».

- Я так и поняла, мам, - говорю я, выдавив из себя легкую улыбку. Я не пытаюсь приукрасить. Я пытаюсь показать, что меня все устраивает, что я согласна с тем, что все нормально и настолько просто, что мы можем подшучивать над этими веселыми деньками. Обернувшись, я проверяю Аллена в его кошачьей клетке, расслабленного от кошачьей мяты, которой я его накормила, чтобы успокоить его в поездке.

Мама закатывает глаза.

- Подумаешь, умник! – она задумчиво мне улыбается и, бросив беглый взгляд вперед, мчится по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддерживает шутками, означает, что этим утром она не собирается обсуждать, как я виновата в последнем побеге. Успокоившись, что мы сейчас не ссоримся, я расслабилась в плечах. Но мне нужно быть осторожной и не поднимать это разговор, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут снова к ссоре. Мама меня учила: никогда не возвращаться на место преступления.
Обочины дороги зеленые; видно все оттенки цвета у саженцев берез, высоких сосен, лиственных дубов и толстых кленов, от цвета лайма до темно-зеленого оттенка. Весь мир за пределами этого автомобиля зеленый, голубой, счастливый и насыщенный.

- Детка, это - жизнь, потерпи до восемнадцати лет, хорошо? Тогда я буду точно знать, что они не смогут забрать тебя снова. Совсем чужая страна. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не отпустит тебя, и на то, как они относятся к женщинам, у них нет никаких прав. Ни у кого из них. Для них женщины – мусор. Я не могу …

- Я знаю, знаю, мам. Мы это обсуждали миллион раз, - я все-таки решила рискнуть. – Извини, что не ношу солнцезащитные очки и что привлекла того человека.

Она смотрит вперед на дорогу, подносит руку к губам, втягивает ее, я думаю для того, чтобы сдержать свои собственные слова, не знаю, колкие или любящие. У нее появляются морщинки на лбу, когда она проверяет, оглядываюсь ли я назад, и я действительно оглядываюсь. Ее лицо было серьезным.

- Люси, я сожалею об этой жизни. Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад начались мои занятия и как мое тело и лицо все больше менялись, она все больше вздрагивает. Может это самовнушение, но в последнее время такое ощущение, что мой взгляд ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или так кажется.

- Правда, мам. Я понимаю, - и я действительно понимала. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями с роялти в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно, так как не хочет, чтобы я гуглила и волновалась об этом). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его по фамилии можно быстро определить его страну, его весьма специфическое гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже как-то пытался скрыть меня, но у мамы был разработан план, и были связи. Мне было два года, когда мама похитила меня, и мы убежали. И теперь это жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же идентификаторы и варианты формальных названий этих идентификаторов, поскольку мне нужно аккуратно передавать их в новые школы, и, честно говоря, по словам мамы, первые поддельные идентификаторы было достаточно сложно получить.

102. StelTrey

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы на стоянке какой-то остановки отдыха. Снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы "Вольво" показывают десять утра. Ярко-синее раннее июньское утро, когда мы пересекаем границу Массачусетса, нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: живи свободно или умри. Наш одиннадцатый штат-Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободена? Бегаешь так все время. Беспокоясь всегда о том, когда все начнется снова.

- Добро пожаловать, - говорит Мама, ловя, как я произношу эти слова. “Бьенвеню-французски означает ‘Добро пожаловать.’”

Я поняла из контекста, мам” - говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Я вовсе не самодовольная. Я пытаюсь показать, что я принимаю, и я готова согласиться, что все нормально, как обычно—настолько, что мы можем хорошо проводить время, подшучивая друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его кошачьей клетке, где он отдыхает под кошачьей мятой, которую я ему дала, чтобы успокоить его нервы в машине.

Мама закатывает глаза. - Как скажешь, зануда.- Она бросает на меня задумчивую улыбку, глядя вперед, пока едет прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддразнивает меня, означает, что сегодня утром она не собирается поднимать вопрос о том, что я виновата в этой последней пробежке. Облегченно вздохнув, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но я должена быть осторожна, не могу поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут только к драке. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги в высокой зелени, всевозможных густых оттенков, от липы до густой лесной зелени, в березовых саженцах, высоких соснах, лиственных дубах и жирных кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый, счастливый, синий и полный.

“Детка, это жизнь . . . пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я точно знаю, что они не смогут забрать тебя снова. Еще одна страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никто. Женщины-это мусор. Я не могу. . .”

- Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз.- Я хочу рискнуть. - Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.”

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам и втягивает ее в себя, наверное, чтобы сдержать свои собственные слова—язвительные или любящие, не знаю. Ее лоб сморщивается, когда она бросает еще один взгляд на меня, проверяя, смотрю ли я назад, а я смотрю. У нее серьезное лицо. - Люси, я сожалею об этой жизни.- Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и с тех пор, как мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщится все больше и больше. Иногда, и, может быть, это все в моей голове, но в последнее время мне кажется, что вид меня причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или так кажется.

“Мам, правда. Я поняла.- Потому что это правда, я понимаю. Мой отец-влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и боялась). Она не говорит его фамилию, потому что его фамилия, говорит она, быстро определит его страну, его очень специфическую национальность. Он из того места,где, по ее словам, матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план, и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня обратно и мы сбежали. А теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми состояниями.

Мы всегда используем одни и те же идентификаторы и вариации официальных имен на этих идентификаторах, так как мне нужно быть в состоянии чисто перейти в новые школы, и, честно говоря, Мама говорит, что первые поддельные идентификаторы было достаточно трудно получить.

103. Stern

Светает. Спросонья замечаю, что мы находимся на парковке возле какого-то мотеля. Неумолимо клонит обратно в сон. Через пару часов, проснувшись окончательно, пересаживаюсь на переднее сиденье.

Стрелка на часах старого Вольво замерла на десяти. Под ярко – голубым июньским небом мы выезжаем за пределы Массачусетса; сразу за границей установлен большой знак зеленого цвета с надписью BIENVENUE и девизом «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ*». Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.
--------
* «Живи свободным или умри: смерть - это не худшее из зол» (цитата из письма Джона Старка, генерала, участника войны за независимость США, уроженца штата Нью-Гэмпшир)
--------

_Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно сбегаем и прячемся. Беспокойно живем в ожидании, когда все опять повторится._

– Добро пожаловать, - произносит мама, заметив, как я пытаюсь прочесть слово. – По-французски_Bienvenue_означает «Добро пожаловать».

– Неуместно выглядит, да, мам? – оборачиваюсь к ней, слегка улыбаясь.

Стараюсь чересчур не умничать. Просто хочется ее поддержать и показать, что все идет своим чередом и наше бегство настолько обыденно, что можно и немного пошутить, как в былые счастливые деньки. Оглядываюсь назад, проверяю, как дела у Аллена: он дрожит в переноске – я перекормила его кошачьей мятой, чтобы успокоить перед поездкой.

Мама закатывает глаза: «Как угодно, всезнайка».

Задумчиво улыбается мне, и – вспомнив, что за рулем – переводит взгляд вперед на бесконечное шоссе. Ее улыбка и поддразнивание подсказывают, что она не собирается читать мне нотации, по крайней мере, сегодня утром, о том, насколько сильно я виновата в нашем отъезде. Как только понимаю, что выговор откладывается, напряжение уходит с плеч. Впрочем, следует быть аккуратнее со словами. Мне не стоит упоминать о том случае, даже если хочу попросить прощения. Извинение только приведет к очередной ссоре. Мама научила меня: никогда не вороши прошлое.

Справа и слева от дороги тянутся ввысь деревья: молодые березы и высокие сосны, густолиственные дубы и толстые клены. Разглядываю всю палитру цветов густой лесной тени: от насыщенного ярко-зеленого до глубокого темно-зеленого, почти черного. Мир за окном нашего коричневого Вольво наполнен яркими красками, счастлив и безмятежен.

– Крошка, такая жизнь… только пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду точно уверена, что они не смогут тебя забрать. Как представлю тебя в другой стране вдали от меня! Не дай Бог! Семья твоего отца никогда не позволит тебе покинуть их, но обращаются они с женщинами так, словно у тех нет прав. Никаких. Женщины для них – мусор. Я не могу…

– Да знаю я, мам. Мы говорили об этом уже миллион раз. – И, пользуясь случаем, добавляю: – Послушай, извини, что не надела тогда очки. Извини, что заговорила с тем мужчиной.

Она смотрит вдаль, поджимает губы и прикрывает их ладонью, будто бы удерживая себя от высказывания – не пойму только, язвительного или нет. Вдруг морщит лоб и бросает быстрый взгляд на меня, словно проверяя, действительно ли я решилась заговорить о том случае. Да, его и имею в виду. Она становится серьезной.

– Люси, прости за такую жизнь.

Она вдруг кривится словно от боли и переводит взгляд на дорогу. Я заметила: с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались менструации, и мое тело и лицо начали все больше и больше меняться, она все чаще морщится при взгляде на меня. Может, я что и навыдумывала, но мне чудится в последнее время, что мой внешний вид доставляет ей страдания, поэтому она и смотрит на меня всё реже. Ну, во всяком случае, так мне кажется.

– Мам, серьезно, я все понимаю.

Я, правда, понимаю. Мне известно, что отец очень влиятельный человек, состоящий в дальнем родстве с королевской семьей, в какой-то другой стране (мама, впрочем, не уточняет в какой, потому что не хочет, чтобы я нашла информацию в Интернете и учудила что-нибудь). Мама даже не называет фамилию, потому что, по ее словам, фамилия совершенно четко укажет на страну и его необычную национальность. Она рассказывала, что отец из тех мест, где матери не имеют юридического права вернуть своего ребенка. Однажды он попытался тайно уехать со мной, но у мамы был готов план и налажены хорошие связи. Мне исполнилось два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. Теперь живем под другими именами и постоянно переезжаем с места на место. Паспорта у нас одни и те же, но мы часто используем различные формы наших имен, чтобы я могла не привлекая внимания переводиться в другие школы, ведь, по правде сказать, маме заполучить первые поддельные документы было довольно трудно.

104. Summer

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

За окном рассвет. На мгновение распахнув глаза, я вижу, что мы на какой-то придорожной стоянке, и отключаюсь снова. Пару часов спустя я снова просыпаюсь и перебираюсь на переднее сидение.

Часы в салоне показывают десять. Ярко-синим июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, и нас встречает зеленый плакат с надписью «BIENVENUE» и девизом штата «Жить свободно или умереть». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Жить свободно или умереть. Что есть свобода? Мы свободны? Я? Мама? Мы постоянно в бегах. Непрерывно тревожимся, не придется ли снова срываться с места.

- Добро пожаловать, - поясняет мама, услышав мое бормотание. – «Bienvenue» по-французски «Добро пожаловать».

- Я сообразила по контексту, - киваю я, улыбаясь уголком губ. Нет, я вовсе не пытаюсь огрызаться. Просто хочу показать, что все понимаю. Все хорошо и привычно – настолько, что мы даже можем как прежде подшучивать друг над другом. Я оборачиваюсь проверить, как там Аллен – он лежит в переноске, наевшись кошачьей мяты, что я подсунула ему, пытаясь успокоить.

Мама закатывает глаза:

- Как скажешь, Эйнштейн. – Она задумчиво мне улыбается, искоса посматривая на пустую бесконечную дорогу. Ее улыбка и то, что она подхватила мою попытку поболтать ни о чем, говорят, что сегодня она не станет снова обвинять меня в том, что нам пришлось в очередной раз бежать. Обрадовавшись, что мы не стали ссориться, я расслабленно оседаю. Но нужно быть осторожней – чтобы самой не поднять больную тему, даже если хочется извиниться. Извинения лишь приведут к еще одной ссоре. Никогда не возвращайся на место преступления – главное, чему я научилась у мамы.

Обочина дороги заросла зеленью всевозможных оттенков: от салатового до почти изумрудного: молодые березки, высокие сосны, лохматые дубы и толстые клены. Мир вокруг нашего коричневого Вольво яркий и радостный. Полноценный.

- Малыш, такая жизнь… потерпи до совершеннолетия, хорошо? Когда я буду точно уверена, что тебя не смогут снова забрать у меня. Увезти в другую страну. Семья твоего отца никогда не оставит тебя в покое, а они так относятся к женщинам, у нас там нет прав. Никаких. Женщины для них мусор. Я не могу…

- Мам, я знаю. Знаю. Мы уже тысячу раз это обсуждали, – хватаюсь я за представившуюся возможность. – Прости, что не надела очки. Прости, что связалась с тем мужиком.

Она смотрит на дорогу перед собой, подносит руку к губам, прикусывает кожу – наверное, чтобы сдержать слова – резкие или нежные, не знаю. Лоб ее идет гармошкой, она косится на меня, пытаясь поймать мой взгляд, и мы встречаемся глазами. У нее опять серьезный вид.

- Люси, прости меня за такую жизнь. – Она вздрагивает и переводит взгляд на дорогу. С тех пор как пару месяцев назад у меня пошли месячные, а тело и лицо начали все сильнее меняться, она все чаще вздрагивает. Иногда, хотя, может, мне и чудится, но последнее время у меня ощущение, что ей больно меня видеть, и она все реже смотрит на меня. Или это все мое воображение.

- Мам, я понимаю. Правда. – Я не кривлю душой – все предельно ясно. Отец – влиятельный человек с крепкими связями среди членов королевской семьи какой-то другой страны (мама не говорит какой, потому что не хочет, чтобы я не то нагуглила и запаниковала). Она не называет его фамилию, потому что тогда я сразу обо всем догадаюсь. Он из места, где, по ее словам, у матерей нет никаких прав на детей. Он уже как-то пытался забрать меня, но у мамы имелась страховка на этот случай и свои связи. Мне было два, когда она выкрала меня обратно, и мы пустились в бега. И с тех пор мы живем, постоянно меняя имена и штаты. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации одних и тех же имен, чтобы у меня не было проблем при поступлении в школу, к тому же, мама говорит, что и первые фальшивые документы достать было нелегко.

105. Sunshine

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду и вижу, что мы на парковке какой-то остановки для отдыха. Я возвращаюсь спать. Через пару часов я просыпаюсь в отличном здравии и переползаю на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы Volvo показывают десять часов утра. Ярко-голубым ранним июньским утром на границе Массачусетса нам встретились большой зеленый знак со словами ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ и лозунг штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? А я свободна? Вертится в голове эта мысль всё время. Этому присуще всегда волнение при вопрошании, когда эта мысль посетит снова.

«Добро пожаловать», — говорит мама, обращая на меня внимание при повторении слова. «Bienvenue» на французском означает «добро пожаловать».

«Доброе пожелание из контекста, мама», — говорю я и улыбаюсь открыто и широко. Я не чопорная. Я пытаюсь показать, что я соглашаюсь и желаю согласиться с тем, что все нормально и идет своим чередом как обычно - настолько, что мы можем быть счастливыми, подшучивая со всем своим добродушием. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Аллена в клетке для кошек, где он прохлаждается, напичканный мятой для успокоения его нервов в дороге.

Мама подняла глаза. «Что угодно, выскочка». Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед, следуя далее и прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и также подшучивает, означает, что она не собиралась так рано подниматься сегодня утром, и том, как я виновата в этом позднем переезде. Осознавая с облегчением, что мы не ругаемся в эту минуту, у меня появилось чувство расслабления в области моих плеч. Но я должна быть осторожна, и не имею права поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут только к драке. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги ярко-зеленые, всевозможные разнообразные оттенки, от лайма до темно-зеленого, у саженцев березы, высоких сосен, лиственных дубов и толстых стволов кленов. Мир за пределами этого коричневого Volvo зеленый и счастливый, синий и полный.

— «Детка, эта жизнь…..пока тебе восемнадцать, ок? Я с уверенностью знаю, они к тебе не подберутся. Другая страна вдали от меня. О Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они относятся к женщинам, у них на это нет прав. Ни у кого. Женщины – просто мусор. Я не могу….»

— «Мамочка, я знаю. Я знаю. Мы говорили об этом буквально миллион раз. Я решилась сделать этот выбор. Прости, что не одела очки. Что обручилась с этим мужчиной».

Она смотрит на дорогу вперед, подносит руку к губам, которую заглатывает, я полагаю, это способ сдержать свои собственные слова - едкие или любящие, я не уверена. Ее лоб сморщивается, когда она переводит новый взгляд на меня, осведомляется, оглядываюсь ли я, а я оглядываюсь. Лицо ее становится еще более серьезным. «Люси, я сожалею об этой жизни», — она вздрагивает и тут же переводит свой взгляд на дорогу, — я заметила, что с тех пор, как у меня начался новый период несколько месяцев назад, и как мое тело и лицо меняются все больше и больше, так и она вздрагивает все больше и больше. Иногда, а может это всё мои мысли, но в последнее время такое ощущение, что мой вид ранит ее, и по этой причине она старается смотреть на меня все реже и реже. Или быть может мне так только кажется.

— «Мама, правда. Я всё понимаю». Именно потому, что это правда, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с богачами в какой-то другой стране (мама не скажет, какая именно страна, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и каждый раз волновалась). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия быстро идентифицирует его страну, его весьма специфическое гражданство. Он из тех мест, где, по ее словам, матери имеют нулевые шансы законно забирать своих собственных детей. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было всего два года, когда она выкрала меня обратно, и мы убежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же идентификаторы и вариации формальных имён согласно этим идентификаторам, с тех пор как мне нужно было научиться легко вклиниваться в новые школы, и, честно говоря, как говорит моя мама, первые поддельные идентификаторы было достаточно сложно получить.

106. Svelva

Гретхен. Триллер Шэннон Кёрк.

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, мы припаркованы на какой-то придорожной стоянке. Снова проваливаюсь в сон. Спустя пару часов, проснувшись окончательно, перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов на панели «Вольво» показывают десять. Мы пересекаем границу Масcачусетса и вместе с ярко-синим июньским утром нас приветствует большая зеленая вывеска «BIENVENUE» и девиз штата Нью-Гэмпшир «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ». Это наш одиннадцатый штат.

Свобода или смерть. А свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно вот так убегая. В тревоге о том, когда сюжет повторится вновь.

- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив мое беззвучное бормотание, - «bienvenue» – это «добро пожаловать» по-французски.

- Я как-бы догадалась из контекста, мам, - говорю ей и уголок моего рта ползет вверх. Я не сноб. Я пытаюсь показать, что принимаю ситуацию, и готова согласиться, что всё более чем обычно и нормально, настолько, что мы можем позволить себе беззаботные подшучивания. Я поворачиваюсь проверить Алена, он отдыхает в своей переноске, переевший кошачьей мяты. Я специально дала ему съесть больше нормы, чтобы успокоить в поездке.

Мама за рулем. Она закатывает глаза:

- Как скажешь, всезнайка, - и заботливо мне улыбается, то и дело переводя взгляд на бесконечное шоссе впереди. Её улыбка и добрые поддразнивания – хороший знак. Сегодня утром она не будет винить меня в очередном побеге. Это момент без ссор, и я выдыхаю с облегчением. Но нужно быть осторожной, нельзя поднимать тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения могут лишь привести к перепалке. Мамин урок: никогда не возвращайся к месту преступления.

Дорога по сторонам утопает в зелени. Молодые березы, высокие сосны, массивные дубы и пышные клёны густеют всеми оттенками от нежно-липового до насыщенного темного. Мир за окнами коричневого «Вольво» полон красок, и счастья, и жизни.

- Доченька, так будет только до твоих восемнадцати, ладно? Когда они точно не смогут забрать тебя. Снова оказаться по разные страны – ну уж нет! Семья твоего отца… они бы ни за что тебя не отпустили. А женщины для них кто? Да просто мусор, без всяких прав. Я не могу…

- Мам, я знаю, знаю. Мы миллион раз это обсуждали, - я пользуюсь моментом, - прости, что не одела солнечные очки. Прости, что привлекла того мужчину.

Она пристально смотрит на трассу вдаль и втягивает губы, прижав к ним руку, как будто останавливая себя от лишних слов, я не уверена, едких или любящих. Ее лоб собирается гармошкой, когда она вскользь проверяет, не оглядываюсь ли я назад. И я как раз оглядываюсь.

- Люси, прости за такую жизнь, - она становится серьезной, чуть морщится и снова переключается на дорогу. С тех пор, как я из девочки стала превращаться в девушку, как мои лицо и тело стали меняться, я все чаще замечаю это выражение на ее лице. Может все это лишь в моей голове, но мой вид как будто ранит ее, настолько, что она все меньше на меня смотрит. Или так только кажется.

- Мам, я понимаю, правда, - и так оно и есть. Я знаю, мой отец - влиятельный человек с вековыми связями среди членов королевской семьи в какой-то стране. Мама не скажет, в какой именно, чтобы я не искала в интернете и не накручивала себе лишних страхов. Не скажет и фамилию, ведь так, по ее словам, я легко смогу вычислить и его страну, и очень специфичную национальность. Он из тех мест, где у матерей нет законного права забрать своих собственных детей. Однажды он уже пытался похитить меня и скрыться, но у мамы были свой план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и сбежала. И теперь эта жизнь, с двумя новыми именами и постоянной сменой штатов. С тех пор, как мне стало нужно менять школы, не оставляя следа, мы используем одни и те же удостоверения личности и вариации имен на них. И если честно, - так говорит мама - первые поддельные документы было довольно трудно добыть.

107. TillTheEnd_OfTheLine

«Гретхен. Триллер», Шеннон Кёрк

Ранний рассвет. Ненадолго проснувшись и осмотревшись, я понимаю, что мы остановились на какой-то площадке для отдыха. Я снова засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы «Вольво» показывают десять утра. Ранним и ясным июньским утром мы покидаем границы Массачусетса, и нас встречает большой зелёный знак с написанным на нём словом «Bienvenue», после которого значится девиз штата: «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат, Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри? Мы свободны? А я свободна? Если всё время вот так убегаю и без конца беспокоюсь о том, что скоро всё начнётся по новой.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я беззвучно проговариваю слова. — «Bienvenue» по-французски означает «добро пожаловать».

— Я это и из контекста поняла, мам, — отвечаю я, криво усмехнувшись.

Я не умничаю. Лишь пытаюсь показать, что понимаю и принимаю её решение, ведь всё нормально и привычно до такой степени, что мы можем шутить и поддразнивать друг друга, как в старые добрые. Я обернулась, чтобы проверить Аллена в переноске: он развалился в клетке под действием кошачьей мяты, которой я его обкормила, чтобы успокоить кошачьи нервы.

Мама закатывает глаза:

— Как скажешь, острячка.

Она задумчиво мне улыбается, мельком поглядывая на бесконечное шоссе, по которому мы едем. Судя по тому, что она улыбается и отвечает на подтрунивание, этим утром она не станет заводить разговор о том, что в последнем побеге виновата я. Напряжение покидает моё тело, когда я с облегчением понимаю, что прямо сейчас мы не ругаемся. Но всё равно стоит быть осторожнее, ведь не хочется быть той, кто эту тему всё-таки поднимет, даже ради попытки извиниться. Мои извинения только приведут к новой ссоре. Мама учила никогда не возвращаться на место преступления.

Вдоль обочин тянется высокая трава всевозможных насыщенных оттенков, начиная от лаймового и заканчивая глубоким травянисто-зелёным, растут молодые берёзки, высокие сосны, ветвистые дубы и раскидистые клёны. Мир за пределами коричневого «Вольво» зелёный и радостный, синий и полноценный.

— Малышка, такая жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду уверена, что тебя снова не заберут. В другую страну вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца ни за что тебя не отпустит, и то, как они обращаются с женщинами… у женщин нет никаких прав. Никаких. Женщины — просто мусор. Я не могу…

— Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это, наверное, миллион раз, — говорю я и решаю попытать удачу: — Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.

Она глядит вперёд, на дорогу, подносит ладонь к губам и зажимает ею рот. Возможно, она таким образом пытается не дать себе сказать лишнее: что-то язвительное или ласковое, но я не уверена, что именно. Её лоб морщится, когда она снова бросает на меня взгляд через плечо, убеждаясь, что я смотрю на неё. У неё серьёзное выражение лица.

— Люси, мне жаль, что у тебя такая жизнь, — она морщится и опять переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные, с тех пор, как у меня всё сильнее и сильнее стали меняться лицо и тело, она всё больше и больше морщится. В последнее время — а может, это только в моей голове — у меня порой возникает чувство, что ей больно на меня смотреть, и поэтому она смотрит на меня всё меньше и меньше. Или так только кажется.

— Мам, правда. Я понимаю.

Ведь так и есть, я понимаю. Мой отец — влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьёй какой-то другой страны (мама не скажет, какой именно, потому что не хочет, чтобы я погуглила и испугалась). Она не скажет его фамилию, потому что по фамилии, говорит она, сразу станет ясно, из какой он страны и какой весьма специфической национальности. Он из места, где, по её словам, матери не имеют никакого законного права на то, чтобы забрать собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы имелись план и собственные связи. Мне было два года, когда она похитила меня и мы сбежали. И с тех пор мы живём с двумя именами и постоянно меняем штаты. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации официальных имён из них, чтобы я могла без проблем перейти в новую школу, и, честно говоря, получить первые поддельные документы, по маминым словам, было непросто.

108. Tory.J

Раннее утро. Я на секунду открываю глаза и вижу, что мы сделали остановку, чтобы немного передохнуть. Я решаю вернуться ко сну. Пару часов спустя я просыпаюсь уже окончательно и перебираюсь на пассажирское сидение.

Аналоговые часы Вольвo показывают десять утра. Светло-голубым ранним июньским утром граница Массачусетса встречает нас большим зелёным знаком с надписью «Bienvenue» и девизом штата: «Живи свободной жизнью или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гемпшир.

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Всё время куда-то бегу. Постоянно волнуюсь о том, в какой момент шаблон начнёт повторяться.

«Добро пожаловать», – произносит мама, сорвав вопрос с моего языка. «“Bienvenue” с французского: “Добро пожаловать”».

«Я догадалась по ситуации, мам», – говорю я и обезоруживаю её своей улыбкой уголками губ. Я не самодовольна, нет. Я просто стараюсь делать вид, что принимаю всё, что с нами происходит; что всё нормально и в порядке вещей – настолько, чтобы мы могли потом подшучивать над этим в счастливые времена. Я поворачиваюсь к Алену, сидящему в своей клетке, и, поглаживая его, начинаю кормить кошачьей мятой, чтобы уменьшить его боязнь автомобиля.

Мама закатывает глаза. «Всё равно, ты выскочка». Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперёд и направляясь прямо по этой бесконечной трассе. Тот факт, что она улыбается и шутит над такими вещами, говорит о том, что она не собирается этим утром воспитывать меня и обвинять в последнем побеге. Однако я должна быть осторожна, чтобы не поднять эту тему снова, даже если очень хочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к очередному скандалу. Мамино правило: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины пестрят яркими зелёными цветами, они состоят из всевозможных густых оттенков: от лайма до глубокого зелёного цвета леса, эти цвета охватывают саженцы берёз, высокие сосны, лиственные дубы и даже крупные клёны. Мир за пределами нашей коричневой Вольво такой зелёный и счастливый, голубой и изобилующий.

«Малышка, такая жизнь… Она продлится до твоих восемнадцати, хорошо? Когда я буду точно уверена, что они не смогут забрать тебя. В другую страну, далеко от меня. Боже, ни за что. Семья твоего отца никогда не позволит тебе оставить их, ведь то, как они относятся к женщинам – у них женщины не имеют никаких прав. Ни одна. Женщины, по их мнению – мусор. Нет, я не могу…»

«Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это, буквально, миллион раз». Я решаю рискнуть. «Мне жаль, что я не ношу свои солнцезащитные очки. Прости за то, что я привлекла внимание того человека».

Она смотрит прямо перед собой и подносит руку к губам, зажатым меж зубов, чтобы, я полагаю, сдержать собственные слова – колкие или любящие, я не уверена. Линии на её лбу морщатся, когда она снова поворачивается в мою сторону, чтобы проверить посмотрю ли я в ответ, что я и делаю. Её лицо выражает серьёзность. «Люси, я искренне прошу у тебя прощения за такую жизнь». Она вздрагивает и через несколько мгновений возвращает взгляд на дорогу. Я заметила, что с того момента, как начался мой период полового созревания несколько месяцев назад, мои тело и лицо всё больше стали приобретать изменения, и она дёргается теперь всё чаще. Иногда, возможно, это только проделки моего ума, но в последнее время у меня появилось ощущение, что мой вид причиняет ей боль, из-за чего она старается смотреть на меня как можно реже. Или мне только кажется это.
«Мама, честно. Я понимаю». Потому что это действительно так, я всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с какой-то королевской семьёй в другой стране (мама не говорит мне, в какой именно, чтобы я не искала в интернете и не переживала лишний раз). Она даже не называет его фамилию, так как, по её словам, та позволит быстро распознать его страну и особую национальность. Он родом оттуда, где, как она говорит, матери не имеют права оставлять своих детей себе. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы были свои планы и связи. Мне было два года, когда она украла меня и мы начали наш побег. Вплоть до сегодняшнего дня длится эта жизнь с двумя именами и новыми штатами. Мы всё время пользуемся одними и теми же удостоверениями личности и вариантами имён на них, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно передавать информацию новым школам, и, честно признаться, мама говорит, что получить первые фальшивые документы было довольно трудно.

109. Uraziel

Гретхен


Шеннон Кёрк


Вырвавшись лишь на миг из объятий сна, я увидела, что мы припаркованы у дорожного пункта отдыха. То было ранее утро, и поэтому я снова уснула. Проснувшись пару часов спустя, я пересела на переднее сиденье. На бортовых часах авто было десять часов утра. Тем светлым ранним июньским утром мы пересекли границу Массачусетса и Нью-Гемпшира. Нью-Гемпшир поприветствовал нас большой зеленой табличкой со словами “BIENVENUE”, а также своим девизом «Живи свободным или умри». Это был наш одиннадцатый по счёту штат.

Живи свободным или умри. А мы вообще свободны? Свободна ли я? Переезжать туда-сюда, как всегда. И каждый раз волноваться, о том, чтобы всё не повторилось снова.

- Смотри-ка, они приветствуют гостей штата на французском, - сказала мама, увидев, как я мямлю себе под нос, - “Bienvenue” переводиться как: добро пожаловать.

- Я и сама догадалась, мам! – ответила я, состроив ей улыбку.
Нет, не самодовольную и чопорную улыбку, а улыбку, которой я хочу показать, что всё хорошо, всё в порядке. Всё настолько в порядке, что мы можем подшучивать и подтрунивать над друг другом. Я повернулась проверить, как дела Чужого в его кошачьей клетке, где тот лежал ошалевший от кошачьей мяты. Ведь я перекормила его этой травой, чтобы тот был спокоен, пока мы едем в машине.

- Как знаешь, всезнайка, - мама закатила глаза.

А потом послала мне задумчивую улыбку, при этом успевая рулить и быстро следить за трассой, которой не было конца. К счастью, мама улыбалась и шутила, а это значит, что она не будет винить меня за ту утренею задержку. Понимая, что смогла выкрутиться, я расслабилась. Однако, мне всё же стоит быть начеку, то есть даже если я хочу извиниться, мне не стоит подымать эту тему. Ведь наставление самой мамы говорит, что никогда не стоит возвращаться на место преступления.

Из окна коричневого видно, что трасса окружена лестным массивом, отражающим все оттенки зеленого. Тут были и молодые берёзки, и высокие сосны, и густолиственные дубы, и развесистые клёны. Жизнь за окна коричневого Вольво была наполнена радостью, играя голубыми и зелеными красками.

- Дочурка, знаешь... мы будем жить так только до твоего восемнадцатилетия, хорошо? До тех пор, пока я не буду уверена, что они снова не заберут тебя. Не заберут тебя у меня, далеко, в другую страну. Нет, господи! Семья твоего отца никогда не позволить тебе уйти. Для них права женщин – ничто, для них женский пол – это просто мусор. И просто не могу...


- Мама, я всё поняла. Я всё знаю. Мы об этом говорили уже раз сто, - и я решила рискнуть, - прости, что забыла надеть солнечные очки. Прости, что разговорилась с тем человеком.


Она посмотрела на трассу, и поднесла руку ко своему рту, поджимая губы. Я догадалась, что так она пытается, сформировать какие-то слова в ответ. Вот только будет ли этот ответ суровый? Или это будут слова любви? В этом я была не уверена. Её лоб сморщился, когда она снова взглянула на меня, посмотрев гляжу ли я на неё в ответ, что я и сделала.

- Люси... Прости, не хотела я для тебя такой жизни, - произнесла мама с серьёзным лицом, и вздрогнув, снова стала следить за дорогой.

Я приметила, что с тех как у меня начались месячные, а моё тело и лицо стало меняться всё больше и больше, её взгляд стал дрожать при виде всё чаще и чаще. Возможно всего лишь плод моего воображения, но мне кажется, что одним своим видом я причиняю ей боль, ведь она всё меньше и меньше смотрит на меня. Или мне просто кажется?


- Я всё понимаю, Мама. Правда, - ответила я.


Да, вот именно потому что это правда, я всё понимаю. Мой отец очень влиятельный человек и член королевской семьи из какой-то другой страны. Мама не говорит из какой именно, потому что боится что я начну рыться в сети, а то что я найду заставить меня немало поволноваться. Она не сказала мне его фамилию, ведь такой тип фамилий принадлежит характерной национальности, по которой можно узнать страну. Мама говорила, что мой отец из той страны, где матери не имеют прав на своих детей. Ведь отец уже забрал меня однажды, но у матери был свой план действий, а также кое-какие связи. Когда мне было два года, она выкрала меня и сбежала. И теперь мы живем новой жизнью с новыми именами и непрестанно переезжая из штата в штат. Однако каждый раз используем одни документы, разве используем другие варианты наших имен. Всё это делается, что я смогла переводиться из школы в школу без каких-то проблем. А если честнее, по словам Мама, фальшивые документы не так уж легко достать.

110. UwU

Ранняя заря. На мгновение просыпаюсь и вижу, что мы на парковке какой-то станции отдыха. Опять засыпаю. Спустя пару часов просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на пассажирское сиденье.

Аналоговые часы Volvo показывают десять часов утра. Во время пересечения нами границы Массачусетса стоит ярко-голубое июньское утро. Нас встречает большой зеленый знак с надписью BIENVENUE и девизом штата ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Наша одиннадцатая остановка - Нью-Хэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Бежим вот так уже Бог знает сколько. В постоянном страхе, что все повторится вновь.

-Добро пожаловать,- говорит мама, заметив как я проговариваю про себя слова - bienvenue на французском добро пожаловать.

-Примерно поняла из контекста, мам,- говорю я и бросаю ей улыбочку «уголком рта». Ни капли ехидства. Я лишь пытаюсь показать свое смирение, что все нормально и все как обычно, настолько, что мы можем общаться непринужденно. Я возвращаюсь, чтобы проверить Эллена в его переноске, где он спокойно спит под действием кошачьей мяты, которой я перекормила его в попытке успокоить его нервы от поездки на машине.

Мама, закатывая глаза:
-Как скажешь, всезнайка.
Она задумчиво улыбается, бросая быстрые взгляды вдаль, всматриваясь в это бесконечное шоссе. Факт того, что она улыбается и спокойно реагирует на мой сарказм, означает, что этим утром она не собирается обсуждать мою провинность за последний мой побег. Осознав, что в данный момент мы не ругаемся, я расслабляюсь, напряжение в плечах отступает. Но я должна быть осторожной. Я не могу быть той, кто поднимет эту тему, даже если это будет попытка извиниться. Мои извинения только спровоцируют скандал. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги, такие зеленые, собрали в себе все разновидности ярких оттенков: от лаймового до глубокого «лесного» зеленого. На молодых березках, высоких соснах, густых дубах и сочных кленах. Мир за пределами этого коричневого Volvo такой зеленый и счастливый, такой печальный и наполненный.

-Дорогая, эта жизнь...это только до тех пор, сока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо?Пока я не буду уверенна, в том, что они не заберут тебя снова. В другую страну, подальше от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они ни за что не позволят тебе уйти. И то, как они относятся к женщинам. У них там нет прав. Никаких. Женщины словно мусор. Я не могу...

-Мам, я знаю, знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз — я решаюсь и делаю попытку — Прости, что не ношу солнцезащитные очки. Прости за то, что обручилась с тем мужчиной.

Она вглядывается в дорогу, поднося руку к закусанным губам. Я пытаюсь понять откуда берут начало ее слова — язвительные они или же любящие. Я не уверенна. Её лоб сморщен, она косится на меня, проверяя смотрю ли я на нее. И я смотрю. Выражение ее лица сменяется на серьезное.
-Люси, прости меня за эту жизнь.
Она морщится и вскоре переводит взгляд обратно на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня начались менструации и мое тело постепенно начало изменяться все больше, она все больше начала морщиться. Возможно это всего лишь тараканы в моей голове, но у меня есть ощущение, будто то, что она видит, глядя на меня, причиняет ей боль. Или мне просто так кажется.

-Мам, серьезно. Я поняла.
Потому что так и есть. Я все поняла. Мой отец- могущественный человек с многовековыми связями с королевской знатью какой-то страны (мама не говорит мне какой, потому что не хочет, чтобы я читала о ней в интернете и пугала себя). Она не называет мне его фамилию, потому что, как она говорит, его фамилия мгновенно выдаст страну, из которой он родом и его очень специфичную национальность. Она говорит, что он из местности, где матери не имеют ни малейших прав забрать себе своих собственных детей. Однажды он уже пытался убежать со мной, но у мамы был план, у нее были свои связи. Мне было два года, когда он похитил меня и мы с ним сбежали. И теперь это жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же паспорта и вариации наших официальных имен в этих паспортах, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно переходить из одной школы в другую. И, если честно, как говорит мама, первые фальшивые паспорта было достаточно сложно достать.

111. ValeriyaС

Начало светать. На секунду открываю глаза - мы на парковке какой-то заправки. Засыпаю. Сплю еще пару часов, просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее сиденье.

Часы в нашем Вольво показывают десять. Утро ясного и яркого июньского дня, мы выезжаем из Массачусетса и проезжаем большой зеленый дорожный знак со словом «Бьенвеню» и девизом штата - «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. Мы свободны? Я свободна? Постоянно в бегах. Постоянно жду, что придется бежать дальше.

- Добро пожаловать. - говорит мама, увидев в зеркало, как я проговариваю про себя слово. - «Бьенвеню» по-французски значит «добро пожаловать».
- Да уж поняла из контекста, мам. - отвечаю я, улыбаясь уголком губ. Не то, чтобы я высокомерная. Просто хочу показать ей, что понимаю и принимаю, что все это вполне нормально и обыденно — настолько, что мы с легким сердцем можем поддразнивать друг друга. Поворачиваюсь назад посмотреть как там Аллен — спит в котовом домике после того, как наелся котовой травы, которую я ему скормила, чтобы успокоить его котовые нервы.

Мама закатывает глаза.
- Какие мы умные. - она улыбается мне долгой улыбкой между взглядами на бесконечную трассу впереди. Она улыбается и подначивает — значит, этим утром не будет обвинений, что из-за меня нам снова пришлось бежать. Я радуюсь, что ссоры не будет и немного расслабляю плечи. Но все равно лучше быть настороже и не поднимать эту тему, хоть мне и хочется извиниться. Извинения приводят к ссорам. Мама научила меня — не возвращайся на место преступления.

По сторонам дороги проносятся все оттенки леса, от лайма до темно-зеленого: березы, сосны, дубы, клены. Вне этого коричневого Вольво мир такой цветной, счастливый, голубой, огромный.

- Золотце, такая жизнь... так будет только до твоего восемнадцатилетия, слышишь? Тогда я буду уверена, что они не смогут больше забрать тебя. Боже, в ту страну... Семья твоего отца не даст тебе уехать, там у женщин нет никаких прав. Абсолютно. Женщины для них мусор. Я не могу…
- Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это уже миллион раз. - я всё же решаю рискнуть. - Прости, что не надела очки. Что заговорила с тем мужчиной.

Она пристально вглядывается вперед, закусывает губу, подносит руку ко рту — как будто остановить поток слов, не знаю каких — обвинительных или нежных. Морщит лоб, переводит взгляд на меня — проверяет, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Начинает говорить с серьезным выражением лица.

- Люси, прости, что нам приходится так жить.
Потом морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались первые месячные, а лицо и фигура меняются все больше и больше, она морщится все чаще и чаще. Может, мне просто кажется, но последнее время мой вид будто стал причинять ей боль, и она смотрит на меня все реже. Но может, мне кажется.

- Мама, я правда понимаю. - и я искренне понимаю. Мой отец — очень влиятельный человек с королевскими корнями, уходящими глубоко в историю какой-то страны (мама не говорит какой, не хочет, чтобы я начала гуглить и перепугалась). Фамилию его она тоже не говорит, по ее словам, по фамилии очень легко догадаться о национальности и стране. Он из такого места, где у матерей нет никаких законных прав на собственных детей. Один раз он уже увозил меня, но тогда у мамы был план и собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и пустилась в бега. Так началась наша жизнь с двумя новыми фамилиями и бесчисленно новыми штатами. Мы пользуемся одними и теми же удостоверениями и представляемся разными вариантами имен с этих удостоверений, чтобы у меня не было проблем с переводами из школы в школу, а вообще мама говорит, что и первые фальшивые удостоверения достать было непросто.

112. vera_893

Раннее утро. На какое-то мгновение я открываю глаза и оглядываюсь по сторонам - мы на парковке в придорожной зоне отдыха. И снова проваливаюсь в сон. Пару часов спустя, окончательно проснувшись, перебираюсь на переднее сиденье.

Автомобильные часы показывают десять. Этим ясным утром в начале июня мы покидаем Массачусетс. На границе нас встречает огромный зеленый дорожный знак с надписью “Bienvenue” и девизом штата: «Живи свободно или умри». Нью-Гэмпшир - и это уже наш одиннадцатый штат.

«Живи свободно или умри. А мы свободны? Я свободна? Вот так постоянно куда-то убегать. Боясь, что все повторится».

- Добро пожаловать, - поясняет мама, заметив, как я шевелю губами. - “Bienvenue” по-французски - «добро пожаловать».

- Вообще-то, мам, это и так понятно, - с легкой улыбкой откликаюсь я.

Не то чтобы я важничаю. Просто стараюсь показать, что все понимаю и готова признать: ничего не изменилось, все в норме - можно, как и прежде, беззаботно друг над другом подтрунивать. Я оборачиваюсь назад, чтобы проверить, как там Аллен: я накормила его кошачьей мятой, чтобы успокоить на время поездки, и теперь он мирно посапывает в своей переноске.

- Да ладно, мисс воображала, - закатывает глаза мама и, нежно мне улыбнувшись, переводит взгляд на бесконечную дорогу.

Уже то, что она улыбается и поддразнивает меня, означает: сегодня она не намерена упрекать меня за наше нынешнее бегство. Поняв, что разбора полетов не будет, я с облегчением расправляю напряженные плечи. Однако нужно быть осторожней, нельзя заговаривать об этом, даже если хочешь просто извиниться. Все мои извинения только приведут к очередной ссоре. Как там мама говорит: не стоит ворошить прошлое.

По обочинам дороги молодые березы, высокие сосны, раскидистые дубы и тучные клены пестрят всеми оттенками зеленого, от лаймового до насыщенно темного. Мир за пределами нашего коричневого «Вольво» полон красок, жизнерадостен и свободен.

- Детка, все это… только пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду уверена, что тебя опять у меня не заберут. В другую страну, подальше от меня! Боже, только не это! Семья твоего отца… они никогда тебя не отпустят… а как они обращаются с женщинами - у них же нет никаких прав. Никаких! Женщины - это мусор. Я не могу…

- Да знаю я, мам. Знаю. Мы уже сто раз об этом говорили. - И тут меня прорывает: - Прости, что не надела темные очки. Прости, что заговорила с тем человеком.

Мама не отрываясь смотрит на дорогу и подносит руку к поджатым губам, наверное, чтобы удержать готовые вот-вот вырваться слова - насмешливые или ласковые, не знаю. Она морщится и бросает на меня еще один короткий взгляд, желая удостовериться, действительно ли я раскаиваюсь, и мне правда очень стыдно. Лицо ее серьезно.

- Люси, мне жаль, что так получилось, - произносит она и, слегка нахмурившись, вновь переводит взгляд на дорогу.

Я заметила, что с тех пор, как недавно у меня начались месячные, а мои лицо и тело все больше менялись, мама стала хмуриться все чаще и чаще. Иногда, а может быть, это только в моей голове, мне стало казаться, что в последнее время один только мой вид причиняет ей боль, поэтому она старается смотреть на меня как можно реже. По крайней мере, мне так кажется.

- Ну, мамочка, честное слово, все я понимаю.

И это правда: я и впрямь все понимаю. Мой отец - человек влиятельный, у него всюду связи, и даже с королевской семьей в какой-то там далекой стране. Мама не говорит, что это за страна, не называет и папину фамилию. Боится, что я стану гуглить и узнаю, откуда он родом. Там, уверяет мама, женщины не имеют никаких юридических прав на собственных детей. К тому же, отец однажды пытался увезти меня в неизвестном направлении. Однако мама была не так проста: у нее был план и некоторые связи. Выкрав меня, она сбежала. Мне было тогда два года. С тех пор мы живем под вымышленными именами и то и дело переезжаем из штата в штат. Избегая преследования, мы вынуждены пользоваться поддельными документами, слегка подправляя в них свои официальные имена. Таким образом, я могла свободно переходить в новую школу. А раздобыть новые фальшивые документы, по маминым словам, не так-то уж и просто.

113. Versa

Ранний рассвет. Я проснулась на секунду: мы были на стоянке, припарковались отдохнуть. Я снова заснула. Поспала пару часов и, стряхнув остатки сна, перебралась вперед на пассажирское место.

Стрелки часов на приборной панели нашего «вольво» показывали десять утра. Было начало июня, и в это ясное утро мы выехали из Массачусетса, и теперь нас приветствовала большая зеленая вывеска с надписью BIENVENUE и девизом штата «Живы свободно или умри». Нью-Гемшир – одиннадцатый по счету штат в нашем пути.

Живи свободно или умри. Разве мы свободны? Разве я свободна? Вечно бежать. Думать, когда все начнется снова.

– Добро пожаловать, – сказала мама, увидев по шевелению моих губ, что я читаю слова. – Bienvenue – это «добро пожаловать» по-французски.

– Уж я как-то догадалась, мам, – сказала я, скривив в улыбке уголок рта. Я не ерничаю. Я пытаюсь изобразить, что все в порядке, я со всем согласна, и мы можем как ни в чем не бывало беззаботно шутить. Я повернулась проверить, как там Аллен – кот безмятежно сидел в своей клетке и балдел от кошачьей мяты, которой я его напичкала, чтобы в машине он не нервничал.

Мама закатила глаза:

– Надо же, какие мы умные!

Она задумчиво улыбнулась мне, бросая быстрые взгляды вперед, на бесконечную трассу, по которой вела машину. Мама улыбается и шутит, а значит, сейчас она не станет винить меня за наше бегство. С облегчением увидев, что мы не ссоримся, я расслабила плечи. Но нужно быть начеку, самой тему не поднимать, даже если захочется извиниться. Начнешь извиняться – только поругаемся. Мамина школа: никогда не возвращайся на место преступления.

Дорога утопала в зелени молодых березок, высоких сосен, кудрявых дубов, пышных кленов, и в их густых зарослях были и лаймовые цвета, и темные тона дремучих дебрей. Мир за окном этого коричневого «вольво» был молод, и счастлив, и светел, и наполнен до краев.

– Детка, так жить… это только пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду уверена, что они опять тебя не заберут. В другую страну, далеко от меня. О боже, только не это. Семья твоего отца… они никогда тебя не отпустят. А как они с женщинами обращаются – никаких прав. Абсолютно никаких. Женщины – пустое место. Я не могу…

– Мам, я все понимаю. Понимаю. Мы это проходили уже тысячу раз.

Я решила воспользоваться случаем:

– Прости, что не стала надевать солнечные очки. Прости, что разговорилась с тем человеком.

Она уставилась на дорогу впереди, поднесла ладонь ко рту и закусила палец – наверное, чтобы не дать вырваться словам – острым или нежным, уж не знаю. Кожа на ее лбу собралась гармошкой, когда она бросила косой взгляд на меня, проверяя, раскаиваюсь ли я. Я раскаивалась.

Мама сделала серьезное лицо.

– Люси, прости за такую жизнь.

Она нахмурилась и быстро перевела взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня появились месячные, и мои лицо и тело стали заметно меняться, мама стала хмуриться чаще. Может, я это все надумала, но иногда ей как будто больно смотреть на меня, и поэтому она смотрит на меня все реже. Или так только кажется.

– Мам, правда, я понимаю.

Я понимаю, и это так. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями в королевских кругах какой-то страны (какой, мама не говорит – не хочет, чтобы я начала гуглить и переживать). Она не называет его фамилию, говорит, что по ней можно быстро вычислить, откуда он, и его национальность. Он из тех мест, где у женщин нет законных прав вернуть своего ребенка. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, и связи кое-какие тоже имелись. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь, новые имена и мотание по штатам. У нас всегда одни и те же удостоверения личности с вариациями наших имен, ведь я должна без проблем перейти в новую школу, и если честно, мама говорит, что первые поддельные документы было весьма непросто достать.

114. Veta 84

Гретхен: Триллер Шэнон Кёрк.

Ранний рассвет. Я на секунду просыпаюсь, чтобы увидеть, что мы стоим на парковке, передохнуть. Я проваливаюсь обратно в сон. Пару часов спустя я окончательно пробуждаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов «Вольво» показывают десять утра. Ярко-синим, ранним июньским утром мы покидаем пределы Массачусетс, приветствуемые большим зелёным щитом со словами «Добро пожаловать» и девизом штата «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? А я свободна? Всё время так происходит. Всё время волнуешься когда начинается новый шаблон.

«Добро пожаловать», говорит мама, перехватив взглядом, что я беззвучно произношу слова. «Bienvenue – это по-французски добро пожаловать».

«Нечто вырванное из контекста, мам», говорю я и выдаю ей свою улыбочку уголком рта. Я не сноб. Я стараюсь продемонстрировать, что я принимаю и готова согласиться, что всё нормально и как всегда по-правилам – настолько, что мы можем делать подколки чтобы подразнить, как в хорошие времена. Я поворачиваюсь проверить как там Аллен в своей переноске, в которой он расслабляется кошачьей мятой, которой я напичкала его, чтобы успокоить его кошачьи нервы.

Мама закатывает глаза. «Подумаешь всезнайка». Она выдаёт мне задумчивую улыбку, мельком смотря вперёд, так как держит путь прямо по этой бесконечной трассе. Тот факт, что она улыбается и соглашается с поддразнивающей подколкой означает, что она не собирается этим утром заводить пластинку как я виновата за последнее время. Успокоенная этой минутой перемирия, я чувствую, как спадает напряжение в плечах. Но я должна быть осторожна, не должна быть той, кто поднимет тему, даже если я хочу попросить прощения. Моё извинение приведёт лишь к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обе стороны дороги в высокой зелени, все виды насыщенных оттенков от лаймового до тёмно-зелёного, в молодых берёзках, высоких соснах, кудрявых дубах и густых клёнах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зелёный и счастливый, синий и полноценный.

«Детка, такая жизнь... только пока тебе не исполнится восемнадцать, окей? Когда я точно уверена, что они не смогут снова тебя забрать. Чужая страна вдали от меня. Господи, нет. Семья твоего отца, они никогда тебя не отпустят, и то, как они относятся к женщинам, у тех нет прав. Никаких. Женщины это мусор. Я не могу...»

«Мам, я знаю. Знаю. Мы чуть ли не миллион раз это проходили». Я решаю попробовать. «Прости, что я не надевала мои тёмные очки. Прости, что увлеклась тем человеком».

Она неотрывно глядит на дорогу впереди, подносит руку к губам, которые она облизывает, я предполагаю, чтобы не дать волю своим словам – язвительным или любящим, я не знаю точно. Её лоб собирается в морщину, когда она кидает очередной боковой взгляд на меня, проверяя, вспоминаю ли я, и так и есть. Она надевает свою маску серьёзности. «Люси, я сожалею о такой жизни». Она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что стоило у меня начаться циклу несколько месяцев назад, и поскольку моё тело и лицо всё более и более меняются, она морщится всё сильнее и сильнее. Иногда, и может быть всё это лишь в моём воображении, но последнее время как будто один мой вид её ранит. Или это так кажется.

«Мам, ну правда. Я поняла». Потому что это правда, я поняла. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями с королевскими особами в некой стране (Мама не скажет в какой, так как не хочет, чтобы я погуглила и вышла из себя). Она не скажет его фамилию, потому что его фамилия, говорит она, сразу выдаст его страну, его очень специфическую национальность. Он из местности, в которой, говорит она, у матерей ноль законных прав забрать своих собственных младенцев. Как-то, однажды, он уже попытался скрыться со мной, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы бежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же идентификационные номера и разные варианты официальных имён на тех идентификационных номерах, поскольку меня нужно переводить в новые школы безукоризненно, и, если уж честно, мама говорит, первые фальшивые идентификационные номера было достаточно трудно достать.

115. xojnk

Гретхен: триллер.
Автор: Шеннон Кёрк.

Едва рассвело. Я на миг просыпаюсь и вижу, что мы стоим на парковке у какой-то заправки. Снова засыпаю. Спустя пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

Стрелки на циферблате часов в нашем «вольво» показывают десять утра. Под ярко-голубым июньским утренним небом мы пересекаем границу Массачусетса и видим встречающий нас большой зелёный знак с надписью «BIENVENUE» и с девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир. Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно в бегах, как сейчас. В смятении ожидая, когда история повторится снова.

– Добро пожаловать, – говорит мама, видя, как я одними губами бормочу слова. – Bienvenue – это «добро пожаловать» на французском.

– Я это вроде как из контекста поняла, мам, – говорю я и улыбаюсь ей уголками губ. Я не выпендриваюсь. Я пытаюсь показать, что только рада с ней согласиться, что всё нормально, всё как обычно – настолько, что мы можем позволить себе добродушно подшучивать друг над другом как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как там дела у Аллена в его кошачьей переноске. Кот лежит в полной безмятежности, так как я дала ему слишком большую порцию кошачьей мяты, чтобы он не нервничал из-за поездки.

Мама закатывает глаза.

– Ну ладно, всезнайка.

Она задумчиво улыбается мне, мельком поглядывая на дорогу, направляя машину вперёд по этому бесконечному шоссе. Мама улыбается и подыгрывает моим насмешкам, а это означает, что этим утром она не собирается обсуждать то, что именно я виновата в нашем очередном побеге. Радуясь, что мы не будем сейчас ругаться, я немного расправляю напряжённые плечи. Но мне всё равно нужно быть осторожной, ни в коем случае нельзя поднимать эту тему, даже для того, чтобы извиниться. Мои извинения лишь приведут к очередной ссоре. Это мама меня научила: никогда не возвращайся на место преступления.

Дорогу с двух сторон обрамляет высокий лес, собирающий в себе всевозможные оттенки, от лаймового до почти чёрного, какой бывает в самой глубине чащи. Мимо проносятся берёзки, высокие сосны, густолиственные дубы и крепкие клёны. Снаружи этого коричневого «вольво» весь мир полон зелени и радости, такой безоблачный и совершенный.

– Милая, эта жизнь… просто потерпи до восемнадцати лет, ладно? Когда я точно буду уверена в том, что они не смогут снова тебя забрать. В другую страну, так далеко от меня. Господи, только не это. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уехать, да и то, как там относятся к женщинам – у них нет никаких прав. Вообще никаких. Женщины – ничтожества. Я не могу…

– Мам, я понимаю. Понимаю. Мы уже тысячу раз это обсуждали.

Я решаю рискнуть.

– Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что я привлекла внимание того мужчины.

Она смотрит на дорогу перед собой, подносит руку к губам, которые кусает, наверное, для того, чтобы не дать вырваться наружу словам – то ли язвительному комментарию, то ли словам поддержки, точно не знаю. Кожа на её лбу собирается в морщинки, когда она ещё раз бросает на меня быстрый взгляд, чтобы проверить, смотрю ли я на неё, и я смотрю. На её лице отражается знакомая мне серьёзность.

– Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь.

Она морщится и вскоре вновь переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор как у меня несколько месяцев назад начали идти месячные, а изменения в моём лице и теле стали ещё заметнее, она стала чаще морщиться. Порой, хотя, может, я это всё придумываю, но в последнее время у меня такое чувство, что ей больно на меня смотреть, поэтому она всё меньше это делает. Или мне только так кажется.

– Мам, серьёзно. Я всё понимаю.

Потому что это правда, я всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек с древней королевской родословной, который живёт в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и сходила с ума). Она не говорит его фамилию, потому что, как она объясняет, по его фамилии можно легко вычислить эту страну и его особенную национальность. Он оттуда, где, по её словам, у матерей нет никаких законных прав, которые позволяли бы им забирать себе собственных младенцев. Он уже однажды попытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план, а ещё у неё были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно у отца и мы сбежали. А теперь мы ведём эту жизнь с двумя новыми фамилиями и постоянно сменяющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации наших полных имён, указанных в этих удостоверениях, так как мне необходимо иметь возможность спокойно переводиться из одной школы в другую, и, честно говоря, ещё и потому, что, по словам мамы, и первые-то поддельные документы было довольно трудно достать.



 

116. yankodara

Ранний час. На секунду проснулась и увидела, что мы на придорожной стоянке для отдыха. И заснула обратно. Окончательно проснулась пару часов спустя и переместилась на переднее пассажирское сиденье.


Стрелки часов в нашем «Вольво» показывают десять утра. Это ослепительно голубое утро, начало июня, и мы выезжаем из Массачусетса, большой зелёный щит со словом «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ» нам навстречу. Для нас уже одиннадцатый штат, Нью-Гэмпшир.


_Живи свободным или умри. А мы свободны? Конкретно я? Всё время вот так убегаем. Всё время дергаемся, что вот опять повторяется накатанная схема._


- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив шевеление моих губ. – «Bienvenue» по-французски значит «добро пожаловать».


- И из контекста понятно, ма, - говорю я, дополнив ответ полуулыбкой. Это не самодовольство, я не пытаюсь строить из себя что-то. Я просто выражаю своё принятие сложившейся ситуации, хочу дать понять, что всё нормально, всё как обычно. До такой степени нормально, что можно даже добродушно вести беседу, периодически подтрунивая друг над другом. Оборачиваюсь проверить как там Аллен в своей переноске – он расслабленно растянулся, налопался кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы не нервничал в машине.


Мама закатывает глаза.


- Как скажешь, мисс Всезнайка, - она смотрит на меня с заботливой улыбкой, приглядывая за дорогой, продолжает везти нас по этой нескончаемой автостраде. Она улыбается мне и поддерживает тон беседы – значит сегодня, этим утром, не будет подниматься тема того, что в очередном нашем побеге лежит моя вина. Я чувствую, что это не начало ссоры, и напрягшиеся было плечи расслабляются. Только надо мне быть аккуратнее, нельзя поднимать эту тему, даже с целью извиниться. Мои извинения как раз приведут к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращаться на место преступления.


По бокам дороги всё зелено, в молодых берёзках, высоких соснах, раскидистых дубах и грузных кленах насыщенные переливы цвета, от светлого лаймового до тёмного, как в непроходимой чаще. За пределами нашего коричневого «Вольво» мир зелёный и синий, и разнообразный, и счастливый.


- Девочка моя, такой наш образ жизни… это только пока тебе не исполнилось восемнадцать, слышишь? До тех пор пока я не смогу быть уверена, что они снова тебя не заберут. Заберут от меня в другую страну. Господи, только не это. Семья твоего отца не оставит тебя в покое, там так обращаются с женщинами, они там бесправные существа. Совершенно бесправные. Женщины для них – мусор. Не могу…


- Мам, я знаю. Я всё знаю. Мы это с тобой обсуждали буквально миллион раз.


Попытка не пытка.


- Прости, что не надела тёмные очки. И что привлекла внимание того человека.


Она смотрит на дорогу, подносит руку к губам, поджимает губы, будто одёргивая саму себя за то, что хотела сказать – была бы это язвительная фраза или нежные слова, не знаю. На лбу её собирается складочка, когда она поворачивается ко мне, проверить смотрю ли на неё я. Я смотрю. По лицу её видно, что она хочет поговорить о чём-то серьёзном.


- Люси, прости, что у нас такая жизнь. – Её что-то покоробило, потом она снова стала смотреть на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня пару месяцев назад пришла первая менструация, и теперь моё тело и лицо меняются с каждым днём всё больше, маму вот так коробит всё чаще. Такое впечатление - и может быть это лишь впечатление, - ей словно больно смотреть на меня, и она старается лишний раз этого не делать. А может мне просто кажется.


- Мам, ну правда, я всё понимаю.


И я правда понимаю. Мой отец - влиятельный человек, потомок старинной царствующей династии в какой-то другой стране (мама специально не говорит, в какой именно, чтобы я не загуглила и не начала психовать). Его фамилия для меня секрет, потому что, как объясняет мама, по фамилии сразу угадается конкретная страна, конкретная национальность. И в этой стране у матери юридически нет шансов оставить собственного ребёнка при себе. Однажды отец уже попытался скрыться со мной, но у моей мамы тоже есть связи и есть план. Мне было два года, когда она забрала меня, и мы сбежали. С тех пор продолжается такая жизнь, под новыми именами и постоянно в каком-то новом штате. Документы мы не меняем, только официальные имена в этих документах варьируются, чтобы было меньше проблем мне переходить в новую школу. Да и вообще, мама говорит, что первые поддельные документы было и без того сложно раздобыть.

117. Yegres

Потревоженная первыми лучами солнца, на мгновенье открываю глаза, вижу: мы на автостоянке для желающих отдохнуть в пути. Снова погружаюсь в сон. Пару часов спустя просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов на приборной панели «вольво» показывают десять утра. Безоблачным июньским утром мы покидаем Массачусетс. «BIENVENUE», — приветствует нас зеленый дорожный знак с девизом штата: «Живи свободно или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гемпшир.

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я — свободна? Вечно в бегах. В постоянном ожидании, что всё придётся начинать сначала.

— Добро пожаловать! — Говорит мама, заметив, как я шевелю губами. — «Bienvenue» —это «добро пожаловать» по-французски.

— Да уж сообразила по контексту, ма. — Говорю я в ответ и улыбаюсь уголками губ. Я не красуюсь. Лишь хочу показать, что всё, как обычно, в порядке — и мы даже можем подкалывать друг дружку, как в старые добрые времена. Оборачиваюсь посмотреть, как там Аллен — наш кот — тот дрыхнет в переноске, нажравшись кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы не нервничал в дороге.

Мама закатывает глаза:
— Как скажешь, всезнайка. — Она задумчиво улыбается, поглядывая на дорогу. Мы мчимся по шоссе в бесконечную даль. Тот факт, что мама отвечает улыбкой на мои подначки, означает, что этим утром, я, похоже, не услышу упреков в том, что нам приходится бежать из-за меня. Чувствуя облегчение от того, что мы не ругаемся прямо сейчас, я немного расслабляюсь. Но бдительность терять нельзя. Не стоит поднимать эту тему даже для того, чтобы попросить прощения. Эти извинения быстро обернутся ссорой. Как говорит мама, никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам дороги стеной возвышается лес всех оттенков зеленого — от лайма до малахита: стройные березки, высокие сосны, могучие дубы и раскидистые клёны. Мир за пределами нашей коричневой «вольво» полон красок, счастья и умиротворения.

— Малышка, такая жизнь — только пока тебе нет восемнадцати. Пока я не буду уверена, что он не сможет отнять тебя снова. Увезти в другую страну. Только не это. Семья твоего отца не позволит тебе сбежать. А то, как они обращаются с женщинами… Как с бесправным мусором. Я не дам им…

— Знаю, мама, знаю. Мы говорили об этом уже миллион раз. — Я всё-таки решила рискнуть. — Прости, что не надела темные очки. И что заговорила с тем мужчиной.

Она смотрит прямо на дорогу, поднеся ладонь к поджатым губам. Как будто бы не хочет дать словам — уж не знаю, едким или нежным — вырваться наружу. Ее лоб пересекают морщины, когда он искоса бросает на меня взгляд.

— Люси, прости меня за такую жизнь. — Она морщится и снова глядит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные — где-то полгода назад — и мое тело и лицо стали меняться, мама морщится всё чаще. Может, это просто мои фантазии, но мне кажется, что её становится больно от одного моего вида, и потому она смотрит на меня всё реже и реже.

— Мам, ну что ты. Я же всё понимаю. — И это правда. Я в самом деле понимаю. Мой отец
— могущественный человек, связанный с правящей династией в какой-то далекой стране (Мама не говорит, в какой, чтобы я не гуглила и не пугала себя). Она не называет его фамилию, потому что это, по её словам, позволит легко узнать его страну. Там, откуда он родом, матери не имеют прав на своих детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и собственные связи. Мне было два, когда она выкрала меня обратно, и с тех пор мы в бегах. Теперь у нас новые имена, и мы постоянно переезжаем из штата в штат. Мы не меняем документы, используя различные формы указанных в них имен. Во-первых, это нужно, чтобы я без проблем могла переводиться из школы в школу, а во-вторых, если честно, мама говорит, что эти фальшивые документы было не так-то просто достать.

118. Yura

Светает. Просыпаюсь и замечаю, что мы на автостоянке у какого-то привала. Снова засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.


Стрелки на часах показывают десять утра. Ярко-синим июньским утром мы пересекаем границу штата Массачусетс, где нас встречает большой знак, на котором по-французски написано «Добро пожаловать» и по-английски девиз штата – «Свобода или смерть». Это – Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.


««Свобода или смерть». Мы свободны? А я? Все время беготня как сейчас. Постоянно в страхе, что все начнется снова».


- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, как я беззвучно произношу эти слова. – ‘Бьенвеню’ по-французски означает «Добро пожаловать».


- Ну, это и так понятно, мама, - отвечаю я, с легкой улыбкой в уголке рта. Никакого бахвальства. Просто я стараюсь показать, что принимаю и соглашаюсь с тем, что все нормально и вполне обыденно, поэтому можно позволить себе немного постебаться. Я оборачиваюсь и смотрю на Аллена, который блаженствует в своей кошачьей клетке, после изрядной порции сухой мяты.


- Вот уж всезнайка, - округляет глаза мама. Она задумчиво улыбается и быстро переводит взгляд вперед, на бесконечное шоссе, по которому ведет машину. Ее улыбка и подтрунивание, означает, что этим утром она не собирается воспитывать меня за мой последний побег. Облегченно вздохнув, что пока мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но мне нужно вести себя осторожно, не поднимать нашу больную тему даже если хочется извиниться. Это только приведет к ссоре. Мамин урок – никогда не возвращаться на место преступления.

По обочинам дороги сплошные деревья самых разных оттенков – от лип до густой лесной зелени, молодых березок, высоких сосен, обильно покрытых листвой дубов и массивных кленов. Мир за пределами коричневого Вольво зеленый и синий, счастливый и богатый.


- Такова жизнь, детка… пока тебе не исполнится восемнадцать. Тогда, я точно знаю, они не смогут забрать тебя обратно. В другую страну далеко от меня. Господи, только не это. В семье твоего отца тебе никогда не позволят уйти и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никаких. Женщины для них – мусор. Не могу….


- Знаю, знаю, мамочка. Мы проходили через это миллион раз. – решаюсь я попробовать, - Прости, что не надела темные очки. Прости, что связалась с этим человеком.


Она смотрит на дорогу, втягивает губы и подносит к ним руку. Наверно старается не дать вырваться словам - язвительным или любящим, даже не знаю, Она морщит лоб, когда вновь украдкой смотрит на меня, чтобы проверить, что я оглядываюсь, и я так и делаю. Потом снова становится серьезной.


- Люси, я сожалею, что все так сложилось в жизни.


Потом морщится и вскоре, снова смотрит на дорогу. Я заметила, что она морщится все больше и больше с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и я стала все чаще меняться внешне. Иногда мне кажется, хотя это наверно мои фантазии, что мой внешний вид причиняет ей боль, и она старается не смотреть на меня.


- Да, мам. Я понимаю.


И это на самом деле так. Мой отец – влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не говорит в какой именно, потому что не хочет, чтобы я изводила себя поисками в сети). Она не называет его фамилию, потому что по ней очень легко определить страну и его очень специфическую национальность. Он оттуда, где матерям по закону запрещено забирать своих детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы были свои связи, и она поступила по-своему. Мне было два года, когда она меня выкрала, и мы сбежали. С тех пор так и живем – с двумя новыми фамилиями и постоянно меняем штаты. Мы всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности и вариантами официальных имен на них, ведь мне приходилось переходить в новые школы и если честно, по словам мамы, первый липовый документ получить было очень трудно.

119. Алев

Gretchen: A Thriller by Shennon Kirk

Светает. Я на миг открываю глаза. Понятно, мы припарковались в зоне отдыха недалеко от шоссе. Опять засыпаю. Через два часа прогоняю сон уже окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Лазурное июньское утро. Стрелки часов на панели «Вольво» показывают десять, когда мы покидаем штат Массачусетс и проносимся под огромным зеленым щитом с приветствием BIENVENUE и лозунгом ЖИТЬ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМЕРЕТЬ. Мы въезжаем в наш одиннадцатый по счёту штат - Нью Гэмпшир.

«Жить свободным или умереть. Мы свободны? Я свободна? Если мчусь как угорелая. Всегда с одной мыслью о новом побеге».

- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шепчу незнакомое слово. – Bienvenue по-французски значит добро пожаловать.

- Мам, да это и так понятно, – отвечаю с лёгкой улыбкой. Я не воображаю. Я хочу показать, что согласна, что всё нормально, всё в порядке, всё как всегда, и мы можем дружить, подшучивая друг над другом. Оборачиваюсь к клетке с Алленом. Он плохо переносит поездки и грызёт кошачью мяту - на мяту я не скуплюсь.

Мама вздыхает: - Как угодно, умница.

Она бросает взгляды на бесконечное прямое шоссе, задумчиво улыбается. Она добродушна и продолжает подначивать меня, а это значит, что никто не собирается (пока) выяснять степень моей вины в очередном бегстве. Сейчас мы спокойны и не ссоримся – груз сваливается с плеч. Но надо быть осторожной, нельзя затрагивать эту тему, даже если я хочу извиниться. Слова приведут к новой стычке. Мамина мудрость: никогда не возвращайся на место преступления.

Навстречу бежит берёзовая поросль, выходят косматые дубы и сосны, взъерошенные клёны - здесь все оттенки от салатового до насыщенного лесного. За стёклами нашего коричневого автомобиля свежо и ярко, мир полон красок и счастлив.

- Люси, такая жизнь… только до твоих восемнадцати, понимаешь? Пока я не буду уверена, что они отстанут от тебя, не увезут в другую страну. Бог мой, нет. Семья твоего отца не отпустит тебя, а как они относятся к женщинам… у них нет права… нет. Женщины ничего не значат. Я не могу…

- Мам, я знаю. Я знаю. Мы говорили об этом миллион раз. – Тут я пытаюсь не упустить случай, чтобы повиниться. – Мне нельзя было снимать очки. Мне не надо было лезть к тому человеку.

Она переключает внимание на дорогу, прикладывает пальцы к губам и втягивает воздух, чтобы не отвечать, уж не знаю, с упрёком или сочувствием. Она морщит лоб, скашивает глаза в мою сторону, хочет убедиться, что я занята котом. Я не смотрю на неё.

- Люси, прости за всё это, - она вздрагивает и опять всматривается в дорогу. Я заметила, что с тех пор, как я повзрослела (это случилось несколько месяцев назад), и моё тело, моё лицо стали меняться, она вздрагивает всё сильней. Иногда, если я не придумываю, ей больно смотреть на меня. И она делает это всё реже и реже. Может, так только кажется.

- Мам, я всё понимаю.

Да, это правда, я всё понимаю. Мой отец влиятельный человек со старыми связями в королевской семье какой-то далёкой страны (мама никогда не скажет, какой именно, она не хочет, чтобы я нагуглила правду и задрала нос). И не назовёт его фамилию, потому что она выдаст его страну и даже национальность. Она утверждает, что отец из такой страны, где мать по закону не имеет прав на своего ребёнка. Он уже пытался увезти меня, но мама выстроила свои планы и подключила свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы убежали. И теперь вот такая жизнь: второе ненастоящее имя, постоянные переезды. Мы не меняем документы, но используем разные формы имён, указанных там. Мне ведь нужно часто менять школы, и, если честно, мама говорит, что первые подделки ей достались с большим трудом.

120. Александра Мельниченко

Шеннон Кирк «Гретчен»

Раннее утро, рассвет. Я просыпаюсь, на секунду открываю глаза и вижу, что мы находимся на стоянке какой-то придорожной зоны отдыха. Снова засыпаю. Спустя пару часов поднимаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сидение.

Стрелки автомобильных часов показывают десять утра. Ранним ярко-голубым июньским утром мы покидаем границы штата Массачусетс, и нас встречает большая зеленая вывеска со словом BIENVENUE и девизом: Живи свободно или умри. Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.

Живи свободно или умри. А я свободна? Свободны ли мы? Если все время находимся в бегах. Если постоянно ждем, когда же снова начнем свой привычный маршрут.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я одними губами произношу слова. – Bienvenue по-французски значит «добро пожаловать».

– Можно догадаться по контексту, мам, – отвечаю я и едва заметно улыбаюсь. Я не хвастаюсь. Лишь пытаюсь показать, что смирилась и готова согласиться с тем, что всё нормально и обычно, как всегда – настолько, что мы можем весело проводить время за подшучиванием и поддразниванием. Поворачиваюсь проверить Аллена в специальной переноске, кот сидит спокойно, накачанный кошачьей мятой – я слегка перекормила его, чтобы он не нервничал во время поездки.

Мама закатывает глаза.
– Как угодно, всезнайка, – она задумчиво улыбается, поглядывая вперед на бесконечное шоссе, по которому мы едим. Её улыбка и шутки означают, что она не собирается напоминать – этим утром – как сильно я виновата в нашем последнем отъезде. Чувствуя облегчение от того, что мы не ругаемся, я расслабляю плечи. Но следует быть осторожной и не поднимать тему первой, даже если хочется попросить прощения. Извинения лишь приведут к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Молодые берёзы, высокие сосны, раскидистые дубы и массивные клены по обеим сторонам дороги утопают в зелени всех мыслимых оттенков, от лаймового до темно-зеленого. Мир за пределами этого коричневого «Вольво» – сине-зеленый, яркий, полный жизни и счастья.

– Детка, такая жизнь… только пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду уверена в том, что они не смогут снова забрать тебя. В другую страну подальше от меня. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уехать, с их отношением к женщинам, которые не имеют никаких прав. Для них они – никто. Женщины – просто мусор. Я не могу…

– Я знаю, мама. Знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз, – я решаю воспользоваться шансом. – Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что привлекла внимание того человека.

Она смотрит вперёд на дорогу, подносит руку к губам и прикусывает палец. Полагаю, это способ сдержать слова – колкое замечание или признание в любви, не знаю. Наморщив лоб, она поворачивается ко мне и ждёт, когда я посмотрю в ответ. Я смотрю. Её лицо становится серьёзным.

– Люси, прости за такую жизнь, – она вздрагивает и снова переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что, с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, а тело и лицо стали меняться, она всё чаще вздрагивает. Иногда, а может быть это всё лишь в моей голове, но в последнее время кажется, будто мой вид причиняет ей боль, поэтому мама реже смотрит на меня. Или так выглядит со стороны.

– Мам, правда. Я понимаю, – и это на самом деле так, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек из какой-то другой страны, имеющий давние, скреплённые веками связи с королевской семьей (Мама не признается, из какой именно страны, так как не хочет, чтобы я погуглила и испугалась). Она не скажет фамилию отца, потому что по фамилии, согласно её словам, можно быстро вычислить его государство и национальность. Она говорит, что он их тех мест, где женщины не имеют законного права забрать собственного ребенка. Однажды отец уже попытался скрыться со мной, но у мамы был план и собственные связи. Мне было два года, когда она украла меня и сбежала. И вот она жизнь, с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и официальные имена в них, чтобы я могла беспрепятственно переходить в новые школы, к тому же, призналась мама, первые поддельные паспорта было достаточно сложно достать.

121. Алексей Старлиц

Рано утром я открываю глаза и вижу, что наша Вольво стоит на просторной парковке рядом с автотрассой. Я снова засыпаю, а через пару часов уже окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское кресло.
Стрелки часов на приборной панели показывают десять утра. Ясным июньским утром мы пересекаем границу штата Массачусетс, и нас встречает большой зеленый щит с надписью «Bienvenue» и девизом штата – «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир – наш одиннадцатый штат.
Живи свободным или умри. Мы свободны? Я свободна? Все время в бегах, все время в страхе – а вдруг опять?
– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, как я шевелю губами. – «Bienvenue» по-французски – «добро пожаловать».
– Я догадалась, мам, что еще может быть написано на въезде в штат? – я показываю ей улыбку уголками рта. Я не умничаю, я пытаюсь продемонстрировать, что все до такой степени в порядке, что мы можем начать обмен колкостями, как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь проверить своего кота – чтобы успокоить Аллена, я не пожалела кошачьей мяты, и он удовлетворенно млеет в своей клетке.
– Какие мы умные, – мама закатывает глаза. Она показывает мне задумчивую улыбку, поглядывая на нескончаемое шоссе. То, что она улыбнулась, означает, что этим утром обойдется без рассказов о том, как я виновата в этом побеге. С облегчением от этой мысли я расслабляю плечи. Но нужно быть осторожной, мне тоже нельзя об этом упоминать, даже если я хочу извиниться, извинения только спровоцируют новый скандал. С мамой я усвоила одно – никогда не возвращайся на место преступления.
По бокам шоссе высится растительность всех оттенков – от белого до густо-зеленого – молодые березы, стройные ели, широколиственные дубы и раскидистые клены. Мир за пределами коричневого Вольво – зеленый и счастливый, синий и жизнерадостный.
– Доченька, мы так живем, только пока тебе нет восемнадцати, понимаешь? Тогда я буду уверена, что тебя не увезут в другую страну, где я не буду рядом. Боже, только не это. Семья твоего отца никогда тебя не отпустит, они ужасно обращаются с женщинами. У женщин нет прав, никаких, женщины там не люди. И я не…
– Мам, я знаю, мы об этом тысячу раз говорили, – я все-таки решаю рискнуть. – Прости, что шла без темных очков, прости, что подошла к тому мужчине.
Она сосредоточенно глядит на дорогу, и подносит руку ко рту, немного пригубив пальцы. Я думаю, это помогает ей сформировать слова – мягкие или колкие – пока не знаю. На ее лбу появились складки, как на гармошке, когда она скосилась проверить, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Мама показывает мне серьезное лицо.
– Люси, прости меня за такую жизнь, – она вздрагивает, и быстро поворачивается к дороге. Недавно у меня начались месячные, и я заметила, что чем больше менялись мои фигура и лицо, тем чаще она вздрагивала. Позже мне иногда стало казаться, что ей больно смотреть на меня, поэтому она все реже и реже глядит в мою сторону. Или я это уже придумываю.
– Мам, я понимаю. Правда, – это правда, я все понимаю. Мой отец влиятельный человек, его предки столетия назад породнились с королевской семьей другой страны (мама не говорит какой, потому что не хочет, чтобы я ее гуглила и волновалась). Она не говорит его фамилию, потому что это прямо укажет на его страну. Мама говорит, что в этой стране у матерей нет права оставить ребенка себе своих же детей. Он уже пытался со мной сбежать, но мама это предусмотрела, и у нее тоже есть связи. Она выкрала меня, когда мне было два года, и с тех пор мы в бегах – новые имена, новые штаты. Фальшивые удостоверения у нас одни – потому что мне нужно без проблем переводиться в новые школы, и потому, что удостоверения, как говорит мама, было очень сложно достать. Поэтому мы предъявляем одни и те же документы, но называемся настолько разными вариантами имен и фамилий на них, насколько это возможно.

122. Алёна Хохлова

Гретхен.

Светает. Я на мгновение открываю глаза, понимаю, что мы на парковке, и тут же проваливаюсь обратно в сон. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье. Стрелки на часах нашего «вольво» показывают 10 утра. Над нами ярко-голубое июньское небо, и мы выезжаем из Массачусетса. На границе нас встречает большой зеленый знак с надписью «Bienvenue» и девизом «Живи свободным или умри». Мы уже объехали десять штатов, и Нью-Гэмпшир станет одиннадцатым.


Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Можно ли быть свободным, кочуя с места на место и раз за разом ожидая, что всё повторится?


– Добро пожаловать, – подсказывает мама, заметив, что я шевелю губами, читая надпись на знаке. – «Bienvenue» это «добро пожаловать» по-французски.
– Да я уже сообразила, мам, - отвечаю я, улыбаясь краешками губ. И нет, я вовсе не зазнайка. Я просто пытаюсь показать, что я принимаю эту игру, я согласна сделать вид, что все в порядке и идет своим чередом, что мы можем подначивать друг друга как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь проверить, все ли в порядке с нашим котом Алленом. Чтобы он легче перенес дорогу, я дала ему кошачьей мяты и немного переборщила. Но все хорошо, кот удобно устроился в своей переноске.
– Как скажешь, мисс всезнайка, - закатывает глаза мама и задумчиво улыбается, переводя взгляд вперед на бесконечное шоссе. Она улыбается и поддразнивает меня, а значит, пока не собирается отчитывать меня за наше последнее вынужденное бегство. У меня как будто гора с плеч упала. Но нужно быть начеку. Лучше даже не извиняться, чтобы не поднимать эту тему. Мои извинения только приведут к новой ссоре. Вот он, мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.


Обе стороны дороги тонут в густых зарослях всех оттенков – от лимонно-салатового до темно-зеленого, к шоссе подступают молодые березки, и высокие сосны, раскидистые дубы и широкие клены. Мир, окружающий наш коричневый «вольво», утопает в зелени под голубым небом, счастливый и умиротворенный.
– Детка, это… это только пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду уверена, что они не заберут тебя и не увезут далеко отсюда. Боже, только не это. Ведь семья твоего отца никогда не отпустит тебя обратно. Об женщину там принято вытирать ноги, как о бесправную половую тряпку. Я…
– Мам, я знаю. Я все знаю. Мы уже сто раз обсуждали это, - и тут я пользуюсь моментом. – Извини, что не надела солнечные очки. И что привлекла внимание того мужчины.
Она пристально смотрит на дорогу и прикрывает губы рукой – мне кажется, так она удерживает рвущиеся наружу слова, непонятно только, нежные или язвительные. На ее лицо набегает тень. Мама искоса бросает на меня взгляд – проверить, слежу ли я за дорогой позади нас. Я слежу.
– Люси, мне жаль, что нам приходится так жить.
Она хмурится и снова смотрит на дорогу. С тех пор как несколько месяцев назад у меня начались менструации, и мое тело и лицо сильно изменились, я заметила, что она хмурится все чаще и чаще. Может быть, мне только кажется, но в последнее время она смотрит на меня все реже и реже, словно ее ранит один только мой вид. Или так только кажется.
– Мам, ну серьезно. Я все понимаю.
Так и есть, я все понимаю. Мой отец – влиятельный иностранец из аристократической семьи с обширными связями. Мама не говорит, из какой он страны, потому что не хочет, чтобы я начала искать информацию в интернете и паниковать. Она и фамилию его не называет, потому что по ней легко определить его происхождение. Он живет там, где у женщин нет законных прав на их собственных детей. Однажды отец уже пытался украсть меня, но у мамы тоже был план и свои обширные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. Теперь мы живем под новыми именами, кочуя из штата в штат. Мы даже не меняем свои фальшивые удостоверения личности. Во-первых, мне нужно переводиться из школы в школу, а во-вторых, раздобыть эти удостоверения очень непросто.

123. Алина Андреева

Я просыпаюсь на рассвете. За окном машины какая-то стоянка. Снова засыпаю. Через несколько часов опять открываю глаза и перелезаю на переднее пассажирское сиденье.

Часы в нашей «Вольво» показывают десять утра. Мы выезжаем из Массачусетса. Над головой синеет июньское небо. При въезде в уже одиннадцатый по счёту штат — Нью-Гэмпшир — нас встречает большой зелёный придорожный щит со словом «bienvenue» и девизом «Живи свободным или умри».

_Живи свободным или умри. А свободны ли мы? Свободна ли я? Вся жизнь в бегах. Вечно переживаешь, что когда-нибудь снова придётся начать всё сначала_.

– Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я что-то бормочу. – Добро пожаловать по-французски будет «bienvenue».

– Да я и так поняла, мам, — без тени самодовольства отвечаю и кривовато улыбаюсь. Так я пытаюсь показать, что всё хорошо, настолько, что можно даже отпустить пару безобидных шуток.

Поворачиваюсь проверить, как там наш кот Аллен. Накануне я дала ему кошачьей мяты, чтобы не боялся ехать в машине.

– Как скажешь, всезнайка! — Мама лишь закатывает глаза и мягко улыбается мне, изредка бросая взгляды на нескончаемое шоссе. Если она подыгрывает, значит, не станет выговаривать, что из-за меня снова пришлось уехать. Успокоившись, что ссоры не будет, я расслабляю плечи. Мне очень хочется извиниться перед ней, но понимаю, что не стоит заводить этот разговор. Извинения лишь приведут к разборкам, а мама учила: никогда не возвращайся на место преступления.

Края дороги утопают в зелени всевозможных оттенков: от цвета сочного лайма до дремучего леса. Мы проезжаем мимо раскидистых дубов и необхватных клёнов, высоких берёз и сосен. Мир за пределами нашей коричневой «Вольво» такой зелёный, такой безоблачный и совершенный.

– Малышка… потерпи до восемнадцати, ладно? Тогда им уж точно не удастся забрать тебя. Как подумаю, что мою девочку увезут в другую страну… Господи избавь! Семья твоего отца никогда не отпустит тебя. К женщинам они относятся так, словно мы не имеем прав. Вообще никаких. Мы как отбросы. Я просто не могу…

– Мам, я понимаю. Мы это тысячу раз обсуждали.

Решив всё-таки попытаться, я добавляю: – Прости, что не надела солнечные очки. И что впутала того мужчину.

Мама лишь смотрит на дорогу, кусая губы. Она подносит руку ко рту, наверное, чтобы не выпалить лишнего. Непонятно, то ли хочет отругать меня, то ли приободрить. Нахмурившись, она ловит мой взгляд, и снова принимает серьёзное выражение лица.

– Люси, прости, что приходится так жить. – Мама вздрагивает и снова обращает взгляд на дорогу.

Я заметила, что с тех пор, как у меня несколько месяцев назад начались месячные, а лицо и тело стали меняться, мама постоянно тревожится. Быть может, это всё моё воображение, но в последнее время ей будто больно смотреть на меня, поэтому она стала делать это всё реже и реже.

– Мам, правда. Я понимаю.

Я ничуть не лгу. Мой отец – влиятельный человек из королевской семьи. Он живёт в другой стране, но мама не признаётся в какой – не хочет, чтобы я искала в интернете и выходила из себя. Фамилию она тоже не называет, мол, я сразу догадаюсь, где живёт и к какой национальности принадлежит. Однако она упомянула, что отец из тех краёв, где с мнением женщин не считаются, а значит, им законом не дозволено забирать собственных детей. Однажды отец сбежал со мной, но оказалось, что мама тоже не лыком шита по части связей. Когда мне было два года от роду, она украла меня у отца и уехала прочь.

Мы нигде не задерживаемся подолгу. Всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности и разными сокращениями полного имени, чтобы я без проблем могла перевестись в другую школу. Мама говорит, что достать первые поддельные документы было очень трудно.
 

124. Анастасия Б.

«Гретхен» (Шеннон Кёрк)

Начало светать. На секунду я открыла глаза, обнаружила, что по-прежнему нахожусь на парковке, где мы остановились передохнуть, и снова уснула. Пару часов спустя я окончательно проснулась и перелезла на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки на часах машины показывали 10 утра. За окнами нашей «Вольво» синело небо раннего июньского утра. После выезда из Массачусетса нас встретил большой зеленый плакат с надписью BIENVENUE и девизом нового штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Одиннадцатым штатом на нашем пути стал Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? В постоянных бегах. В постоянном беспокойстве, что всё повторится.

– Добро пожаловать, – сказала мама, увидев, как я беззвучно шевелю губами, читая надпись на плакате. – Bienvenue переводится с французского «добро пожаловать».

– Догадалась из контекста, – сказала я и криво улыбнулась.

Я не вела себя надменно. Я пыталась показать, что понимаю и охотно принимаю нормальность и обыденность сложившейся ситуации. Настолько, что можно позволить себе дружеское подтрунивание, как в старые добрые времена. Я повернулась проверить, как дела у Аллена в кошачьей переноске, которому я дала лекарство для успокоения нервов на время поездки.

Мама закатила глаза:
– Как скажешь, всезнайка!

Она понимающе мне улыбнулась, бросая быстрые взгляды на простирающееся вдаль шоссе. Ее улыбка и ответ на подшучивание означали, что, хотя бы сегодня утром, она не станет винить меня за вынужденное бегство. С облегчением от того, что удалось избежать ссоры, я расслабилась. Но нужно сохранять осторожность. Нельзя поднимать эту темы, пусть даже чтобы извиниться. Слова извинения вызвали бы ссору. Мама научила меня никогда не возвращаться на место преступления.

По обеим сторонам дороги тянулись большие деревья с густыми кронами: липы, березки, высокие сосны, развесистые дубы и толстые клёны. Мир за пределами коричневого «Вольво» был полон зелени, счастья, синего неба и жизни.

– Солнышко, такую жизнь мы будем вести, пока тебе не стукнет 18. Тогда я буду уверена, что они тебя больше не заберут у меня. Не увезут в другую страну. Боже, только не это. Родственники твоего отца…да они никогда бы не отпустили тебя. А как они обращаются с женщинами! У женщин нет прав. Никаких. Женщины для них мусор. Я не могу…

– Знаю-знаю, мама. Мы справлялись с этим тысячу раз, без преувеличения, - я решила воспользоваться случаем. – Извини, что не ношу солнечные очки. Извини, что привлекла внимание того мужчины.

Мама уставилась вперед на дорогу, поднесла руку к губам, которые прикусила, вероятно, чтобы не дать вырваться наружу словам, язвительным или нежным, точно не знаю. У нее на лбу образовалась складка, когда она искоса бросила на меня взгляд, чтобы удостовериться, что я на нее смотрю. Ее лицо снова стало серьезным: «Люси, извини, что мы вынуждены так жить». Она содрогнулась и вскоре переключила внимание обратно на дорогу. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные и стало меняться тело и лицо, маму все чаще охватывает дрожь. Иногда, хотя, может, я выдумываю, у меня возникает чувство, что с недавних пор ей больно на меня смотреть, поэтому она старается этого не делать. А, может, мне только кажется.

– Мам, правда. Я все понимаю.

И я действительно понимала. Мой отец обладал властью и многовековыми связями с членами королевской семьи в неизвестной мне стране (мама не хотела говорить в какой, чтобы я не рылась в интернете и не паниковала). Она не хотела называть фамилию отца, которая, по ее словам, моментально укажет на страну происхождения и его национальность. В той стране у матерей нет законных прав на ребенка. Он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план действий и собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. И сейчас ведем вот такую жизнь под двумя новыми именами с чередой сменяющихся штатов. Мы всегда пользовались одними и теми же документами с разными вариантами имен, так как мне нужно было без проблем переводиться в новые школы, а получить первые поддельные документы, по словам мамы, было непросто.

125. Анастасия Бабакина

Шеннон Керк «Гретхен: Триллер»

Раннее утро. На мгновение я просыпаюсь, вижу, что мы находимся на парковочном месте какой-то стоянки и возвращаюсь ко сну. Несколько часов спустя, я наконец просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь вперед пассажирское сидение.

Электронные часы в Вольво показывают десять часов утра. Ранним ярко-голубым июньским утром мы пересекаем границу из Массачусетса, где нас встречает большой зеленый знак, гласящий французским «BIENVENUE» и лозунгом штата «Живи свободно или умри». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время бежать вот так. Постоянно волноваться о том, когда снова начнется этот повторяющийся сценарий.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я губами произношу надпись. — «Bienvenue» в переводе с французского значит «добро пожаловать».

— Я вроде как догадалась по контексту, мам. — Произношу я и слабо ей улыбаюсь.

Я не пытаюсь быть снобом. Я пытаюсь показать, что я понимаю и хочу согласиться, что все происходящее нормально и в порядке вещей — до такой степени, что мы даже можем подшучивать друг над другом как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена, сидящего в своей кошачьей клетке, где он прохлаждается после кошачьей мяты, с количеством которой я переборщила, когда пыталась успокоить его нервозность из-за поездок на машине.

Мама закатывает глаза:
— Как скажешь, всезнайка. — Она задумчиво улыбается, бросая быстрые взгляды вперед и прямо ведет машину по этой нескончаемой автомагистрали.

Тот факт, что она улыбается и поддерживает шутливую атмосферу означает, что она не собирается предъявлять, по крайней мере этим утром, о том, что это моя вина в нашем последнем побеге. С облегчением по поводу того, что мы не ругаемся в данную минуту, я расслабляю плечи. Но я должна быть осмотрительна, чтобы не поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения могут привести лишь к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По обе стороны от дороги все окрашено в ярко-зеленый, все плотные оттенки, начиная от цвета лайма, заканчивая насыщенным темно-зеленым, кругом саженцы березы, высокие сосны, лиственные дубы и тучные клены. Весь мир вокруг этого коричневого Вольво зеленый, счастливый и полноценный.

— Детка, эта жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Когда я буду знать наверняка, что они не смогут забрать тебя снова. В еще одной стране далеко от меня. Господи, ни за что. Семья твоего отца, они бы никогда не отпустили тебя, и то, как они относятся к женщинам, у них нет никаких прав. Абсолютно. Они считают женщин отбросами. Я не могу…

— Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это уже буквально миллион раз. — Я принимаю решение рискнуть. — Прости, что на мне не было темных очков. Прости, что впутала того мужчину.

Она не спускает глаз с дороги и подносит ладонь к втянутым губам, чтобы, как я полагаю, остановить свои же слова, не уверена: язвительные или ласковые. На ее лбу появляется складка, когда она снова бросает взгляд на меня взгляд сбоку, проверяя, смотрю ли я на нее, ведь так и есть. Ее выражение лица приобретает серьезный вид.

— Люси, прости за такую жизнь. — Она морщится и вскоре снова возвращает взгляд на дорогу.

Я заметила, что, с тех пор, как у меня началась менструация несколько месяцев назад, и с моими телом и лицом начали происходить изменения, она стала морщиться все больше. Иногда, а может это все лишь в моей голове, мне кажется, особенно в последнее время, что даже взглянув на меня, она чувствует боль, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. А может это все лишь кажется.

— Мам, правда, я понимаю.

Ведь это правда, я понимаю. Мой отец очень влиятельный человек с вековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране. (Мама не говорит мне, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и выходила из себя). Она даже не говорит его фамилию, потому что его фамилия, по ее словам, быстро выявит его страну, его очень специфичную национальность. Он из тех мест, где, как говорит мама, у матерей нет никакого законного права забрать себе своих собственных малышей. Прежде он уже однажды пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план, и у нее были свои собственные связи. Мне тогда было всего два года, когда она выкрала меня и сбежала. А сейчас это жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации полных имен в этих удостоверениях, поскольку мне нужно иметь возможность чисто переводиться в новые школы, и, честно говоря, по словам мамы, раздобыть первые поддельные документы было довольно-таки тяжело.

126. Анастасия Романенко

Гретхен:Триллер Шеннон Кирк

Рассвет. Я проснулась,чтобы посмотреть на место нашей остановки и легла спать обратно.Через пару часов я снова проснулась и перебралась на переднее пассажирское сидение.
Аналоговые часы Volvo показывают 10 часов утра. Мы пересекаем границу штата Массачусетс ярким ранним июньским утром ,нас встречают большой знак со словом "Bienvenue" и девиз штата :живи свободно или умри. И это наш 11 штат-Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я?Бегаю постоянно,беспокоясь о том,что придётся начинать всё сначала.
-Добро пожаловать,-говорит мама,поймав меня за произношением этих слов,-"Bienvenue" с французского-добро пожаловать.
-Это как-то связано с контекстом,мам ,-говорю ей я,улыбаясь уголками губ.Нет,я совсем не высокомерная ,просто я пытаюсь показать,что все нормально,что всё идет как обычно,мы можем скрасить время ,немного подтрунивая друг над другом. Я поворачиваюсь,чтобы проверить Аллен в его кошачьей переноске ,где он отдыхает,вдыхая ароматы мяты,которую я предусмотрительно положила туда,чтобы он не нервничал в дороге.

Мама закатывает глаза.
-Как скажешь ,умница,-произносит она ,приподнимая уголки губ ,чтобы сделать улыбку.Она бросает короткий взгляд на меня ,продолжая ехать по бесконечному шоссе.Тот факт,что она улыбается и шутит надо мной,говорит о том,что этим утром она не начнёт того разговора о последнем бегстве,в котором я виновата. Осознавая ,что в эту минуту ссоры между нами не произойдёт ,я облегченно вздыхаю и опускаю плечи. Но я должна быть осторожна,мне не следует поднимать эту тему,даже если я хочу извиниться.Мое извинение может повлечь за собой большую ссору.Девиз мамы:никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги все в высокой зелени,они абсолютно всех видов,начиная от липы и заканчивая глубокой зеленью березовых саженцев,высоких сосен,лиственных дубов и толстых клёнов .Мир за пределами этого коричневого Volvo кажется таким синим,зелёным,полным и весёлым.

-Моя дорогая,эта жизнь продлится до твоего совершеннолетия ,хорошо? До того момента,пока я не буду уверена,что они не заберут тебя у меня в другую страну.Боже,нет .Семья твоего отца ,они никогда не разрешат тебе оставить их,и те методы,которыми они обращаются с женщинами..Для них женщины-это мусор.Я не могу...

-Мам,я знаю,я знаю.Мы обсуждали это уже около миллиона раз.Извини ,за то что не надела свои солнечные очки .Извини,что связалась с тем человеком .

Она сосредоточенно смотрит на дорогу,подносит руку к губам и задерживает её там. Я думаю,что таким образом она пытается сдержать свои слова-возможно,они язвительные,а возможно любящие,я не знаю.Она морщится когда смотрит на меня,проверяя смотрю ли я назад,что я и делаю в данный момент.Она делает серьезное выражение лица :"Люси,мне очень жаль за эту жизнь"-говорит она. Потом вздрагивает и начинает снова смотреть на дорогу. Я заметила,что как только у меня начался менструационный цикл ,и моё тело и лицо стали сильно меняться ,она вздрагивает всё больше.Иногда,может быть,всё это происходит только в моей голове ,но в последнее время ,мне кажется,что мой вид причиняет ей боль,поэтому она всё реже обращает свой взгляд на меня. Или что-то в этом роде.

-Мам,правда.Я знаю то ,потому что это правда.-Мой отец влиятельный человек с многовековыми связями в королевской семье в другой стране.(Мама никогда не скажет мне его имя,потому что не хочет,чтобы я искала информацию о нем в Интернете и волновалась). Как она часто говорит,что не может сказать его имя,потому что тогда я быстро узнаю о его стране,а значит ,и об его специфичной национальности тоже. Со слов моей мамы ,он родом оттуда ,где женщины не имею права забирать своих детей с собой .Однажды он уже пытался сбежать со мной ,но тогда у мамы был план и связи .Мне было всего два года,когда она выкрала меня и сбежала со мной .На сегодняшний день у нас два разных имени и постоянно меняемы места жительства.Мы всегда пользуемся одними и теми же идентификаторами и вариациями официальных имён на них, поэтому моя репутация должна быть идеальной для перехода в новую школу,и честно говоря,мама рассказывала,что первые поддельные идентификаторы было сложно получить.

127. Антонина

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk
Ранним рассветом я открываю на секунду глаза и вижу, что мы на стоянке какого-то отеля для отдыха. Я снова засыпаю. Проспав еще пару часов, я снова открываю глаза и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.
Часы Volvo показывают десять часов утра. Ранним июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса и встречаем большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: LIVE FREE OR DIE. Нью-Гэмпшир-это наш одиннадцатый штат.
Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободен? Убегал так все время. Беспокоюсь всегда о том, что картина опять повторится.
«Добро пожаловать», - говорит мама, ловя меня на словах. «Bienvenue на французском означает «добро пожаловать »».
«Вроде из текста, мама», - говорю я. Я не самовлюбленный. Я пытаюсь показать, что я принимаю это и соглашаюсь с тем, что все нормально и обычно, - настолько все хорошо, что мы можем вспоминать и шутить над веселыми моментами. Я поворачиваюсь, чтобы проверить сидит ли Аллен в своей кошачьей клетке, где он сушил кошачью мяту, и ел ее, чтобы успокоить свои нервы.
Мама закатывает глаза. «Что угодно, хоть умные штаны». Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед, и едет прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается над моим подшучиванием, означает, что она не собирается мириться сегодня утром, так как я виноват в этой последней ссоре. Я выдыхаю с облегчением. Мы больше не ссорились, и я расслабился. Но я должен быть осторожен и не поднимать эту тему, даже если я захочу извиниться. Мои извинения приведут только к драке. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.
Ярко-зеленые обочины дороги, всевозможные оттенки цветов, от лайма до темно-зеленого, от маленьких саженцев березы до высоких сосен и величественных лиственных дубов и кленов. За пределами этого тоскливого и коричневого Volvo такой зеленый и счастливый, огромный и богатый мир.
«Детка, эта жизнь… до восемнадцати лет, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут снова найти тебя. Та страна очень далеко от нас. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти, и у них нет прав так относиться к женщинам. Совсем. Женщины - мусор. Я не могу , ….»
«Мама, я знаю. Я знаю. Мы прошли через это уже миллион раз ». Я решил рискнуть. «Извините, что не ношу солнцезащитные очки. Извините, что очаровал этого человека.»
Она смотрит вперед на дорогу, подносит руку к губам и кусает ее, я полагаю, что это как новый способ сдержать свои обещания - едкий или нежный, я не уверен. Когда она смотрит на меня и проверяет, смотрю ли я назад или на нее, то ее морщины на лбу сморщиваются. У нее серьезное лицо. «Люси, я жалею, что веду такой образ жизни». Она вздрагивает и сразу смотрит на дорогу. Я заметил, что с тех пор, как я несколько месяцев назад начал свой новый образ жизни, мое тело и лицо начали меняться все больше и больше. Она морщится все больше и больше. Иногда у меня такое ощущение, что мой вид ранит ее, поэтому она на меня смотрит все реже и реже, хотя может быть, это все у меня на уме. Или так кажется.
«Мама, правда. Я понимаю». Потому что это правда, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек с большими связями из королевской семьи в какой-то другой стране (мама не скажет, какая именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглил и бесился). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия быстро раскроет его страну, его весьма специфическое гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался скрыться от меня однажды, но у мамы был план, и у мамы тоже были свои связи. Мне тогда было два года, когда она украла меня, и мы сбежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новым местом жительства. Мы всегда используем одни и те же ID и варианты официального имени на этих ID, так как мне нужно аккуратно переводить их в новые школы, и как говорит мама, первые поддельные ID было достаточно сложно получить.

128. Болотина А.

Гретхен. Ужас Шеннон Кирк

Ранний рассвет. Я открываю глаза на секунду и вижу, что мы остановились на стоянке для паркинга. И я снова засыпаю. Через пару часов я просыпаюсь навсегда и перехожу на переднее пассажирское сиденье.

На часах Volvo десять часов утра. Ярко-голубое раннее июньское утро, когда мы пересекаем границу штата Массачусетс и на пути видим большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: LIVE FREE OR DIE. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? А я? Всё бежим куда-то, беспокоясь всегда о том, что начнется дальше.

«Добро пожаловать», - произносит мама, отвлекая меня от мыслей. «Bienvenue на французском означает добро пожаловать».

«Это и так понятно по контексту,мам», - говорю я и слегка приподнимаю уголки губ. Я стараюсь скрыть своё состояние. Показываю маме, что всё в порядке и я рада, что всё как обычно, - настолько, что временами мы даже подшучиваем. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его переноске, где он уже умял кошачью мяту, которую мы дали ему, чтобы поездка для него прошла спокойно.

Мама закатывает глаза. «Как угодно, остряк-самоучка». Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд на дорогу, двигаясь прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и соглашается с дразнящим подшучиванием, означает, что она не собирается поднимать сегодня утром тему, о том, что я виновата в нашем побеге. С облегчением, что мы не спорим в эту минуту, я немного расслабила плечи. Но нужно быть осторожней, не стоит поднимать эту тему, даже если я захочу извиниться. Мои извинения не приведут ни к чему хорошему. Но я усвоила урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги ярко-зеленые, всевозможные густые оттенки, от лайма до темно-зеленого, у саженцев березы, высоких сосен, лиственных дубов и жирных кленов. Мир за пределами этого коричневого Volvo зеленый и счастливый, синий и полный.

«Детка, это наша с тобой жизнь. До восемнадцати лет, помнишь? Тогда я точно буду уверена, что они больше не смогут тебя забрать у меня. Боже, нет. Семья твоего отца. Они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они относятся к женщинам…Лишая их прав. Для них мы никто. Женщины - мусор. Я не могу так».

«Мам, я знаю. Знаю. Мы прошли через это уж миллион раз». Я решила рискнуть. «Извините, что не ношу мои солнцезащитные очки. Извините, что привлек внимание этого человека».

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, глубоко вздыхая через них. Я полагаю, для неё это способ сдержать свои собственные слова - едкие или любящие, не сказать точно. Она морщит лоб, когда снова оборачивается на меня, проверяя, смотрю ли я назад, и я тоже. Она выглядит очень серьезной. «Люси, я сожалею о такой жизни для тебя». Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как я начала свой период несколько месяцев назад, а мое тело и лицо начали меняться всё больше и больше, она её это пугало всё чаще. Иногда, или быть может, это всё я придумала, но в последнее время такое чувство, что мой вид ранит ее, поэтому она и смотрит на меня всё реже и реже. Или может так кажется.

«Мама, правда. Я понимаю». Так и есть, я всё понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с роялти в какой-то другой стране (мама не скажет, какая именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия быстро идентифицирует его страну и весьма специфическое гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался скрыть меня однажды, но у мамы был план, и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня, и мы убежали. И теперь эта жизнь с новыми именами и постоянной сменой стран. Мы всегда используем одни и те же символы и вариации наших имен на документах, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно переводить их в новые школы, и, честно говоря, как рассказывала мама, первые поддельные документы было достаточно сложно получить.

129. Владислава

Ранний рассвет. Я на секунду приоткрываю глаза и замечаю, что мы на какой-то остановке для отдыха. Возвращаюсь ко сну. Через пару часов я уже окончательно просыпаюсь и перехожу на переднее пассажирское сиденье.
Часы в машине показывают десять часов утра. Ранним солнечным июньским утром мы покидаем штат Массачусетс и направляемся в одиннадцатый город нашего пути - Нью-Хэмпшир. На границе нас встречает большой зеленый знак ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ и девиз штата: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ.
Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Бегаю так все время. Беспокоюсь всегда о том, когда же всё начнет приходить в порядок.
«Добро пожаловать», - говорит мама, ловя меня на мыслях. «Bienvenue на французском означает «добро пожаловать».
“Я догадалась” – ответила я и ухмыльнулась. Нет, я не такая грубая. Я просто пытаюсь показать, что я принимаю всё это и готова согласиться с тем, что у нас все нормально и как обычно - настолько, что мы можем подшучивать над этими временами. Я поворачиваюсь, чтобы проверить нашего кота Аллена, которому мы дали валерьянки, чтобы успокоить его после автомобильной поездки.
Мама закатывает глаза. Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед и направляясь прямо по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и добродушно подшучивает, означает, что она не собирается отчитывать меня сейчас, ведь именно я стала причиной этой поездки. С облегчением, что мы не ссоримся в эту минуту, я ослабила напряжение в своих плечах. Но я должна быть осторожна. Мне не следует поднимать эту тему, даже если захочется просто извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Мама учила никогда не возвращаться на место преступления.
Обочины дороги изобилуют березами, высокими соснами, лиственными дубами и огромными кленами, всевозможных оттенков, от лаймового до тёмно-зеленого. Мир за пределами нашего коричневого Volvo зеленый и счастливый, синий и богатый.
«Детка, такая жизнь… только до восемнадцати лет, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут забрать тебя. Забрать в другую страну так далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца… они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они относятся к женщинам… у них нет прав. Женщины – ненастоящие люди. Нет. Я так не могу».
«Мама, я знаю. Я знаю. Мы проходили через это уже миллионы раз». Я решила рискнуть. «Прости, что я не надела мои солнцезащитные очки. Прости, что из-за этого тот человек узнал меня».
Она смотрит на дорогу впереди и подносит к губам руку, я полагаю, это способ сдержать свои собственные слова - язвительные или же любящие, я не уверена. Когда она смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я, на её лбу появляются морщинки. А я начинаю смотреть по сторонам. У нее серьезное лицо. «Люси, я сожалею, что нам приходиться так жить». Она вздрогнула и снова начала смотреть на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как еще несколько месяцев назад у меня начался мой период , и с тех пор, как мои тело и лицо всё больше и больше менялись, она всё больше и больше вздрагивала. Иногда, а может, это всё мне просто кажется, но у меня такое ощущение, что мой вид её ранит, поэтому она смотрит на меня всё реже и реже. Или мне просто так кажется.
«Мам, правда. Я понимаю». Я, на самом деле, понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с королевской властью в какой-то другой стране (мама не говорит, какая именно это страна, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и злилась). Она не говорит даже его фамилии, потому что, по её словам, его фамилия быстро идентифицирует его страну и его гражданство. Он из места, где матери не имеют законного права забирать своих детей. Однажды он уже пытался бежать со мной, но у мамы был план, и у мамы тоже были свои связи. Мне было два года, когда мама украла меня, и мы бежали. И теперь моя жизнь – это два новых имени и постоянно меняющиеся города. Мы всегда используем одни и те же документы, удостоверяющие личность и вариации официальных имен с этих документов, поскольку мне нужно аккуратно переходить в новые школы, и, честно говоря, как говорит мама, первые поддельные документы было достаточно сложно получить.

130. Гиллель

Gretchen: A Thriller by Shannon Kirk

Светает. Приоткрыв глаза, я замечаю, что мы не движемся – стоим на какой-то парковке, отдыхаем. Я снова проваливаюсь в сон.Через пару часов, окончательно проснувшись, я перебираюсь на переднее сиденье.

Электронные часы нашего Вольво показывают десять. За окном – ярко-синее июньское утро. Мы покидаем Массачусетс, и на границе нового штата нас встречает большой зеленый щит с надписью BIENVENUE. Ниже написано - ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Штат Нью-Гэмпшир, одиннадцатый по счету.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Вся моя жизнь – сплошной побег. И вечный страх – лишь бы это не повторилось.

«Добро пожаловать», - подсказывает мама, замечая, как я шевелю губами. – «Bienvenue» по-французски «Добро пожаловать».

«Ага, мам, без тебя не догадалась бы!» - отвечаю я с легкой издевкой и улыбаюсь ей краешком рта. Вообще-то я не нарываюсь. Я в самом деле хочу показать – да, мама, я принимаю тебя, я умею соглашаться, все нормально, мы весело болтаем и подкалываем друг друга, как ни в чем не бывало. Кстати, как там наш Аллен? Ночью пришлось скормить ему убойную дозу успокоительного. Я наклоняюсь к кошачьей корзинке – так и есть, все еще дрыхнет без задних лап.

Мама качает головой: «Ох, ты моя всезнайка!» - Она улыбается мне в ответ, продолжая цепко следить за дорогой. Впереди – бесконечная трасса, мы набираем скорость. Мама отшутилась, а это значит, что сегодня, слава богу, обойдется без разборок и упреков в том, что это я во всем виновата и это из-за меня нам пришлось убегать. Я выдыхаю с облегчением. И все-таки надо быть начеку. Первой начинать нельзя ни в коем случае, при том, что мама заводится с пол оборота – даже если я просто пытаюсь извиниться. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Мы несемся сквозь густой лес. Тенистые липы, тоненькие березы, высокие сосны, ветвистые дубы, пышные клены – все сверкает и искрится в утреннем солнце. Мир за окнами нашего темного Вольво полон света и счастья.

«Детка моя… все изменится. Лишь бы дождаться, пока тебе станет восемнадцать. Тогда они не смогут забрать тебя. Отнять у меня, увезти в свою страну… о боже, нет, нет! Родня твоего отца… они же тебя не выпустят! В их стране женщины – дрянь, мусор! У них там нет прав, вообще никаких прав! О нет, я не могу…»

«Мама, я знаю. Я все знаю. Мы тысячу раз об этом говорили». – Ладно, рискну, может, пронесет: «Мам, я виновата. Прости, что не надела темные очки. Прости, что завела разговор с тем мужчиной»

Мама прижимает ладонь к губам, словно пытаясь сдержать слова, рвущиеся наружу. Хочет съязвить, или напротив, сказать что-то нежное? Не знаю. Я замечаю морщинку у нее на лбу. Она не отрывает взгляд от дороги, при этом поглядывает на меня украдкой, желая встретиться взглядом. Я не отвожу глаз.

Ее лицо становится строже. «Прости меня, Люси. Прости за все…» - Она отворачивается, и я вижу, как ее передергивает. Эта морщинка у нее на лбу стала появляться не так давно - где-то конца зимы, когда у меня начались месячные. Мое тело растет и меняется, и она хмурится каждый раз, когда это замечает. Похоже, что вид моего тела ей неприятен, и она вообще старается лишний раз на меня не смотреть. Хотя, может быть, мне это только кажется.

«Мам, ну правда, я все понимаю». Я правда все понимаю. У моего отца есть власть и влияние, а еще какие-то стародавние связи с королевской семьёй в той стране, откуда он родом. Мама в жизни не проболтается, что это за страна, потому что знает, что я сразу начну гуглить и сверну себе мозги. Его фамилию она тоже, разумеется, не скажет, потому что по фамилии я сразу догадаюсь, где он родился – национальность у отца весьма специфическая. В той стране, опять же по словам мамы, женщины не имеют никаких прав на своих детей. Он уже когда-то пытался похитить меня и сбежать. Но мама хитро сработала, и у мамы тоже оказались какие-то связи. Мне было два года, мама выкрала меня и нам удалось скрыться. Так мы и живем с тех пор – постоянно меняем штаты и прячемся под чужими именами. Поддельные документы у нас одни и те же, неизменные. (Мама говорит, что их получить было сложнее всего.) Но имена приходится чуть-чуть варьировать, чтобы в каждой новой школе зваться по-новому.
 

131. Гостевская Ирина

Шэннон Кирк
Гретхен
(отрывок)


Раннее утро. Я открываю глаза на секунду и вижу, что мы остановились на парковке у какой–то заправки. Я снова засыпаю. Пару часов спустя, окончательно пробудившись, перебираюсь на переднее пассажирское сидение.


Часы на магнитоле «Вольво» показывают десять утра. Этим раним, светло-голубым июньским утром мы покидаем Массачусетс. На выезде нас встречает большой зеленый знак с надписью: «BIENVENUE» и девизом штата: «Свобода или смерть». Наш одиннадцатый штат – Нью–Гэмпшир.


Свобода или смерть. Свободны ли мы? Я – свободна? Постоянные переезды. Постоянное ожидание того, что все повторится снова.


– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, что я одними губами шепчу слова на знаке. – «Bienvenue» в переводе с французского – «добро пожаловать».


– Можно понять из контекста, мам, – отвечаю я, улыбаясь ей уголком рта. Я не пытаюсь задеть ее, а хочу показать, что принимаю и понимаю ситуацию, что все обыденно и рутинно – настолько, что мы поддразниваем друг друга, как ни в чем не бывало. Я поворачиваюсь назад – посмотреть, как поживает Эллен. Он умиротворенно дремлет в переноске – я не пожалела кошачьей мяты, чтобы успокоить его нервы на время путешествия.


Мама закатывает глаза:
– Как скажешь, всезнайка. – Она задумчиво улыбается мне и снова смотрит на дорогу, продолжая ехать вперед по бесконечной трассе. То, что она улыбается и непринужденно болтает со мной, означает, что сегодня утром она не планирует напоминать, что наш очередной отъезд – моя вина. Довольная тем, что мы не ссоримся, я позволяю себе расслабиться. Но нужно быть осторожной, чтобы самой ненароком не поднять запретную тему – даже об извинениях не может быть и речи. Мои извинения только повлекут за собой ссору. Мамино правило №1: никогда не возвращайся на место преступления.


Лес по краям дороги пестрит всеми оттенками зеленого – цвета молодых берез и высоких сосен, кудрявых дубов и толстых кленов. Мир за пределами нашего коричневого «Вольво» полон счастья и красок.


– Милая, эта жизнь… все это только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Пока я не буду уверена, что они до тебя не доберутся. Не увезут в другую страну, подальше от меня. О нет, Господи. Родственники твоего отца никогда не оставят тебя в покое, и то, как там относятся к женщинам – они лишены всех прав. Абсолютно. Женщины – это мусор. Я не позволю…


– Мам, я знаю. Знаю. Мы говорили об этом уже миллион раз. – Я решаю все же рискнуть: – Мам, прости за то, что я не надела солнцезащитные очки. Прости, что спровоцировала того мужчину.


Она смотрит на дорогу, подносит ладонь к губам и судорожно вдыхает воздух. Думаю, она пытается сдержать собственные слова – упреки это или нежности, трудно сказать. Она хмурится и глядит на меня вскользь, убеждаясь, что я смотрю на нее в ответ. Ее лицо становится серьезным.


– Люси, мне жаль, что тебе приходится так жить. – Она морщится и снова переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались месячные, и мои лицо и тело стали все больше и больше меняться, она хмурится сильнее и сильнее. Иногда, и я не отрицаю, что возможно это все лишь у меня в голове, но иногда мне кажется, что ей больно на меня смотреть – поэтому она делает это все реже и реже. Может, мне это только кажется.


– Мам, правда. Я понимаю. – Это действительно было правдой. Я осознавала, что к чему. Мой отец – влиятельный человек, у которого есть многолетние связи с королевской элитой какой–то страны (мама никогда не говорит, какой, чтобы я не нашла ее в интернете и не впала в панику). Она не называет его фамилии, потому что считает, что его фамилия позволит мне быстро догадаться, из какой страны он родом, узнать его особую национальность. По ее словам, родом он из такого места, где матери не имеют никаких законных прав на своих детей. Однажды он уже пытался похитить меня и скрыться, но у мамы тоже был собственный план и связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы пустились в бега. С тех пор мы живем этой жизнью, сменив имена и постоянно переезжая из штата в штат. Мы всегда используем те же ID* и имена, указанные там, так как мне необходимо без проблем переводится из одной школы в другую, Кроме того, как говорит мама, даже эти поддельные ID было не так просто достать.



*Identity card – удостоверение личности (прим.пер.)

132. Дарья

Гретхен:Триллер Шеннон Кирк

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы остановились на каком-то привале. И снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.


Аналоговые часы "Вольво" показывают десять утра. Ярко-голубое раннее июньское утро, мы пересекаем границу Массачусетса, где нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: LIVE FREE OR DIE (живи свободно или умри). Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Я все время бегаю. Беспокоясь всегда о том, когда шаблон начнется снова.


– Добро пожаловать, – говорит Мама, наблюдая, как я произношу эти слова одними губами. – Bienvenue по-французски означает "Добро пожаловать".


– Догадалась из контекста, мам, – говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Я вовсе не самодовольна. Я пытаюсь показать, что я принимаю, и я готова согласиться, что все нормально и как обычно – настолько, что мы можем подшучивать над счастливыми временами. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его клетке для кошек, он расслабился от кошачьей мяты, которой я его перекормила, чтобы успокоить его нервы в машине.


Мама закатывает глаза. – Как скажешь, всезнайка. Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед и направляясь прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддразнивает меня, означает, что сегодня утром она не собирается поднимать вопрос о том, что я виновата в этой ранней пробежке. Облегченно вздохнув, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но я должна быть осторожна, не могу поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут только к драке. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги покрыты высокой зеленью, всевозможными густыми оттенками, от липы до густой лесной зелени, в березовых саженцах, высоких соснах, лиственных дубах и толстых кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый и счастливый, и синий и полный.


Детка, это жизнь…пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? После того, как я узнала, что они не смогут забрать тебя снова. Еще одна страна вдали от меня. – Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никаких. Женщины – это мусор. Я не могу…


– Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз. – Я решила рискнуть. – Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.


Она пристально смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам и втягивает ее в себя, наверное, чтобы сдержать свои собственные слова – язвительные или любящие, не уверена. Ее лоб сморщивается, когда она бросает еще один взгляд на меня, проверяя, оглядываюсь ли я назад, и я смотрю. У нее серьезное лицо. – Люси, прости меня за такую жизнь, – Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Однако, я заметила, что после начала цикла несколько месяцев назад, и с тех пор, как мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщилась все больше и больше. Иногда, а может быть, это все в моей голове, но в последнее время мне кажется, что вид меня – причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или мерещиться.


– Мам, правда. Я понимаю. Потому что это правда, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и пугала себя). И фамилию его не скажет, потому что его фамилия, говорит она, быстро определит его страну, его очень специфическую национальность. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план, и были свои связи. Мне было два года, когда она украла меня обратно и мы сбежали. Теперь в этой жизни у нас два новых имени и постоянно новые страны. Мы всегда используем одни и те же удостоверения и вариации официальных имен на этих удостоверениях, чтобы я могла спокойно переводиться в новые школы, и, честно говоря, Мама говорит, что первые поддельные идентификаторы было достаточно трудно получить.

133. Дарья Попова

Шеннон Кёрк: «Гретхен. Триллер»

Рассвет. На секунду я просыпаюсь и вижу, что мы на какой-то стоянке для отдыха и снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.
Стрелочные часы вольво показывают десять утра. Ранним ярко-голубым июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, где нас встречает большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» (фр. Добро пожаловать) и девиз штата: «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянные бегства, как и сейчас. Постоянные волнения о том, что будет дальше.

– Добро пожаловать, – произносит мама, замечая мои гримасы. – Bienvenue по-французски означает «Добро пожаловать».
– Из контекста понятно, мам, – говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Не хочу казаться самодовольной. Я пытаюсь показать, что принимаю, и готова согласиться, что все, как и обычно, нормально, даже настолько, что мы можем подкалывать друг друга, как в старые добрые времена. Я поворачиваюсь к клетке, чтобы посмотреть, как там Аллен, я перекормила его кошачьей мятой, и теперь он отдыхает и больше не нервничает из-за путешествия.
– Как скажешь, всезнайка, – мама закатывает глаза. Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрый взгляд вперед, и выруливает на прямое бесконечное шоссе. Тот факт, что она улыбается и так же подкалывает, означает, что она не собирается вспоминать сегодняшнее утро и винить меня в последней пробежке. Успокоившись, что сейчас мы не ссоримся, я расслабленно опускаю плечи. Но мне нужно быть осторожной, нельзя поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.
Ярко-зеленые обочины дороги с густыми тенями от лаймового до темно-зеленого, образуемые саженцами березы, высоких сосен, лиственных дубов и жирных кленов. За пределами этого коричневого вольво мир переливается зелеными и синими красками, он такой счастливый и полный.
– Малышка, такая жизнь . . . пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Когда я буду уверена, что они не смогут тебя снова забрать. Снова в другую страну. Не дай бог. Семья твоего отца, они бы никогда не отпустили тебя, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никаких. Женщины – это мусор. Я не могу. . .”
– Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз, – пользуясь случаем, я говорю, – прости, что не надела солнцезащитные очки. И что связалась с этим человеком.
Она смотрит вдаль на дорогу, подносит руку к губам, которые она всасывает, способ, как я полагаю, помогающий ей сдержать свои слова – язвительные или ласковые, не уверена. Когда она искоса снова смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я, а я смотрю, на ее лбу появляются морщины. У нее серьезное лицо.
– Люси, прости за такую жизнь, – она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и с того момента, как мое тело и лицо начали все больше меняться, она стала больше вздрагивать. Может, это все лишь в моей голове, но иногда, и в последнее время мне кажется, что ей больно смотреть на меня, поэтому она делает это все реже и реже. Или мне кажется.
– Мам, правда. Я понимаю.
Потому что это правда, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми королевскими корнями в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и переживала). Она не скажет его фамилию, потому что по ней можно быстро определить его страну, его очень специфическую национальность. Он оттуда, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план и свои связи. Когда она украла меня обратно, и мы сбежали, мне было два года. А теперь это жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения и вариации официальных имен в них, так как мне нужно аккуратно переходить в новые школы, и, честно говоря, по словам мамы, первые поддельные удостоверения было достаточно сложно получить.

134. Диана Д.

Гретхен
Шеннон Керк


Рассветает. Приоткрыв на секунду глаза, вижу очертания неизвестной автостоянки. Снова засыпаю. Через пару часов, окончательно проснувшись, перебираюсь на переднее сиденье старенького автомобиля.


На циферблате Вольво десять утра. Слепящая лазурь утреннего июньского неба провожает нас на границе Массачусетса. На въезде в новый штат нас приветствует массивная зеленая вывеска с надписью «BIENVENUE» и лозунгом: «Свобода или смерть». Нью-Гэмпшир - одиннадцатый штат на карте нашего бесконечного пути.


Свобода или смерть. Свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно скрываться. Вечно бояться, что нас найдут и придется снова бежать.


«Добро пожаловать», - говорит мама, заметив, как я беззвучно проговариваю слова. «“Bienvenue” на французском - добро пожаловать».


«Мам, тут и понимать нечего»,- отвечаю я, улыбаясь ей уголками губ. Мне не хочется огрызаться. Всем своим видом пытаюсь показать, что принимаю ее решения, что согласна с ними, что все в порядке, настолько, что можно перешучиваться, как в старые добрые времена. Поворачиваюсь проверить в порядке ли кот. Аллен распластался по клетке: я перекормила его кошачьей мятой, надеясь утихомирить перед дорогой.


Мама шутливо закатывает глаза: «Тоже мне, всезнайка». Задумчиво улыбнувшись, окидывает беглым взглядом бесконечное шоссе, устремляясь по нему вперед. Судя по улыбке и задорной реплике, этим утром она не станет винить меня за наш очередной побег. Я облегченно опускаю плечи, напряжение уходит при мысли о том, что ссоры удалось избежать, пусть даже ненадолго. И все же, нужно быть осторожней, нельзя заговаривать об этом, даже для того чтобы извиниться. Извинения лишь приведут к новой ссоре. Мамин урок жизни: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины дороги утопают в зелени: от цвета лайма до темного изумруда в листве молодых берез, высоких сосен, старых дубов и широких кленов. Мир за пределами тусклого Вольво искрится зеленью, светится счастьем, манит синевой неба и необъятными просторами.


«Малыш, еще совсем немного... Всего только до твоих восемнадцати лет. Тогда они точно не смогут снова отнять тебя. Увезти тебя в другую страну. Господи, только не это. Семья твоего отца никогода не отпустит тебя. Знала бы ты, как они обращаются с женщинами – как с бесправными существами, обыкновенным мусором. Ужасно...».


«Мам, я знаю, знаю. Мы говорили об этом миллион раз». Я набрала в легкие воздуха: «Прости, что не надела темные очки и заговорила с тем мужчиной».


Она напряженно всматривается в дорогу, прижимая руку к сжатым губам в попытке сдержать поток слов: не понять, суровых или нежных. Тревожно сморщив лоб, бросает на меня еще один косой взгляд, проверить, оглядываюсь ли я. Я и правда оглядываюсь. «Люси, прости меня за все это», - говорит она с серьезным лицом. Вздрагивает. Взгляд ее снова возвращается к дороге. Недавно начались мои первые месячные: ее беспокойство усиливается с каждым новым изменением в моем лице и теле. Временами кажется (возможно, это лишь игра моего воображения), будто один только мой вид причиняет ей боль, и она старается меньше смотреть на меня. Или это лишь мои фантазии.


«Мам, правда. Я понимаю». Я действительно понимаю. Мой отец – иностранец, могущественный человек, связанный вековыми узами с королевскими особами (мама не говорит откуда он родом, боясь, что я найду страну в интернете и насмерть перепугаюсь). Она отказывается называть его фамилию: по фамилии легко угадать его происхождение. Он из страны, где у матерей нет законного права на собственных детей. Однажды он уже пытался похитить меня, но у мамы был план побега и собственные связи. Мне было два года, когда она украла меня у него. С тех пор у нас два новых имени и калейдоскоп новых штатов. Мы всегда используем те же паспорта и разные сокращения тех же полных имен: документы мне нужны для перехода в очередную школу. Кроме того, по словам мамы, добыть даже первые поддельные паспорта было нелегко.
 

135. Диана Добрынина

Предрассветные сумерки. Я просыпаюсь буквально на секунду и вижу, что мы на стоянке какой-то заправки. Потом снова засыпаю. Через несколько часов я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь на переднее сидение.

Часы в машине показывают десять утра. Ярко-голубым июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, где нас встречает большой зеленый знак со словами «Добро пожаловать» на французском и с девизом штата «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Свободна ли я? Вся наша жизнь – беготня и переживания, когда же начнется новый период нашей жизни.
— Добро пожаловать — говорит мама, поймав меня на моменте произношения этого слова. — «Bienvenue» – по-французски то же самое, что и «Добро пожаловать».

— Я бы и так догадалась, мам — говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Я вовсе не самодовольна. Я просто пытаюсь показать, что я согласна, что абсолютно согласна, что всё нормально, как всегда – настолько, что мы можем вернуть прежние счастливые времена с подшучиваниями. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Аллена в его клетке, где он отдыхает на кошачьей мяте, с которой я переборщила, пытаясь успокоить его в поездке.

Мама закатывает глаза. — Как скажешь, всезнайка. — Она задумчиво улыбается, глядя вперед и мчась по бесконечному шоссе. То, что она улыбается и подшучивает, означает, что этим утром она не намерена говорить о том, как я виновата в побеге. С облегчением вздохнув, что ссоры не будет, я расслабляю плечи. Однако я должна быть осторожна, ведь нельзя поднимать эту тему, даже желая просто извиниться. Мои извинения – только шаг к ссоре. Мамино правило – никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги в высокой зелени, всевозможных густых оттенках, от липы до густой лесной зелени, в березовых саженцах, высоких соснах, лиственных дубах и раскидистых кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый, счастливый, синий и полноценный.

— Детка, эта жизнь…пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. В чужой стране без меня. Боже, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти, и у них нет никаких прав так обращаться с женщинами. Они никто для них. Женщины – это мусор. Я не могу.

— Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз. — Я решаю рискнуть. — Прости, что я не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.

Она смотрит вперед, на дорогу, подносит руку к губам и прижимает ее, вероятно, чтобы сдержать свои собственные слова – язвительные или любящие, не знаю. Ее лоб морщится, когда она бросает еще один взгляд на меня, убеждаясь, что я смотрю назад, что я и делаю. У нее серьезное лицо. — Люси, я сожалею об этой жизни. — Она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и с тех пор, как мое тело и лицо меняются все больше и больше, она морщится все чаще и чаще. Может быть, это все только в моей голове, но в последнее время мне кажется, что мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. А может, мне кажется.

— Мам, ну, правда, я всё поняла. — Потому что я действительно всё поняла. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и нервировала себя). Она также не говорит его фамилию, потому что, как она говорит, по фамилии легко понять, из какой страны он и его специфическую национальность. Он оттуда, где матери не имеют ни малейших прав, чтобы забрать своих детей. Как-то он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она вернула меня обратно и сбежала со мной. И сейчас мы живем под разными именами и постоянно меняем штаты. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и варианты официальных имен на этих удостоверениях с тех пор, как мне понадобилось менять школы, и, если честно, мама говорила, что достать первое поддельное удостоверение было достаточно сложно.

136. Дмитрий Зарницкий

Шеннон Кёрк. Гретхен: триллер.

Начинает светать. Я просыпаюсь на миг и вижу, что мы стоим на парковке какой-то зоны отдыха. Я вновь погружаюсь в сон. Через пару часов я окончательно пробуждаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское кресло.

Аналоговые часы автомобиля Volvo показывают десять часов пополуночи. Ранним ярко-голубым июньским утром мы выезжаем за пределы Массачусетса, где нас встречает большой зелёный знак со словом “Bienvenue”* и девизом штата: «Свобода или смерть». Нью-Гэмпшир у нас одиннадцатый по счёту.

«Свобода или смерть. А мы свободны? Я свободна? Всё время в бегах, как сейчас. Постоянно беспокоюсь о том, когда всё опять пойдёт по знакомому кругу».

– Добро пожаловать, – произносит мама в тот момент, когда я шевелю губами. – “Бьенвеню” – это “добро пожаловать” по-французски.

– Это очевидно из контекста, мам, – говорю я, ухмыляясь ей в лицо. Нет, я не зазнайка. Я пытаюсь показать своё смирение, и я готова признать, что всё идёт своим чередом, как и всегда, – настолько, что мы можем любя дразнить друг друга. Я поворачиваюсь, чтобы узнать, как там кот Аллен в своей клетке, где он расслабляется от кошачьей мяты, которой я перекормила его для успокоения нервов во время автомобильной поездки.

Мама закатывает глаза.
– Как скажешь, умница-разумница.
Она задумчиво улыбается мне в лицо и бросает беглый взгляд вперёд, колеся прямо по этому бескрайнему шоссе. Её улыбка и поддержание шутливого тона говорят о том, что она не собирается ругать меня за текущий прогон этим утром. Успокоившись от мысли, что мы не конфликтуем в эту минуту, я расслабляю плечи. Но мне надо быть осторожной, нельзя мне поднимать больную тему, даже если хочется попросить прощения. Мои извинения лишь разожгут ссору. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

По краям дороги простирается высокая растительность с густыми оттенками всех видов – от лаймового до тёмно-зелёного, красуются молодые берёзки, высокие сосны, лиственные дубы и толстые клёны. Мир за пределами коричневого Volvo выглядит зелёным и радостным, голубым и цельным.

– Девочка моя, такую жизнь… потерпи до восемнадцати лет, хорошо? До тех пор, пока я не буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. В чужую, далёкую от меня страну. Господи, нет. Родственники твоего отца… они бы никогда не отстали от тебя, а ещё они относятся к женщинам так, будто те бесправны. Ничтожны. Женщины – отбросы. Не могу…

– Мам, я знаю. Знаю. Мы переживали это буквально миллион раз, – я решаюсь воспользоваться случаем. – Прости за то, что не ношу свои солнечные очки. Извини, что привлекла того мужчину.

Мама смотрит вперёд, на дорогу, подносит ладонь к губам, которые она втягивает. Полагаю, так она хочет попридержать свои ответные слова – колкие они или ласковые, я не знаю. Её лоб морщится, когда мама боковым зрением вновь смотрит на меня, убеждаясь в том, что я оглядываюсь, и я делаю это. Теперь у неё строгое лицо.
– Люси, прости за то, что мы так живём.
Она вздрагивает и вскоре вновь переводит внимание на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня началась менструация несколько месяцев назад, как форма моего тела и черты лица стали меняться всё сильнее и сильнее, мама вздрагивает всё больше и больше. Возможно, это просто игра воображения, но в последнее время у меня порой возникает чувство, что мой вид ранит её, поэтому она смотрит на меня всё реже и реже. Может, так оно и есть.

– Серьёзно, мам. Я понимаю.
Ведь это правда, я всё понимаю. Мой отец – влиятельный человек с многовековыми связями с членами королевской семьи из другой страны (какой именно, мама не скажет, поскольку не хочет, чтобы я искала в интернете и сердилась). Мама не назовёт его фамилию, потому что она, по её словам, мгновенно выдаст его государство, его весьма специфическую национальность. Он родом оттуда, где, как она говорит, законодательство запрещает матерям забирать своих собственных детей. Отец уже попытался однажды скрыться вместе со мной, но у мамы был план, а также свои связи. Когда мне было два года, она выкрала меня, и мы убежали. И теперь я живу с двумя новыми именами и постоянными переездами из одного штата в другой. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и вариации официальных имён на них, поскольку мне необходимо без всяких проблем менять школы, и, откровенно говоря, по словам мамы, было очень сложно получить первые поддельные удостоверения.









*Bienvenue – читается как «бьенвеню» (фр. «добро пожаловать»)

137. Донец С.Н.

Начинает светать. На секунду я просыпаюсь и обнаруживаю, что мы находимся рядом с автострадой на автопарковке какой-то площадки для отдыха. Я возвращаюсь ко сну. Пару часов спустя я окончательно просыпаюсь и перелезаю на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы нашего Вольво показывают десять часов утра. Стоит ярко-голубое июньское утро, когда мы оставляем позади себя границу Массачусетса, и нас приветствует огромный зеленый дорожный щит со словом «BIENVENUE» и девизом этого штата «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – это Нью Гемпшир.

«Живи свободным или умри. А мы свободны? А свободна ли я? Когда нахожусь все время в бегах. Когда постоянно тревожусь о том, что все придется начинать сначала».

«Добро пожаловать», - говорит мама, ловя меня на том, как я, шевеля губами, беззвучно произношу написанные на щите слова. «Бьевеню» - так на французском языке будет «Добро пожаловать».

«Вроде как по обстановке понятно, мама», - отвечаю я и излучаю свою «только уголками губ» улыбку. Я не пытаюсь поддеть маму. Я просто стараюсь показать, что принимаю все и готова согласиться с тем, что то, что сейчас происходит это нормально, правильно и обычно до такой степени, что мы можем добродушно подкалывать друг друга, словно весело и счастливо проводим время. Я поворачиваюсь, чтобы проверить клетку, где Аллен, наш кот, лежит расслабленный кошачьей мятой, которой я его перекормила, чтобы успокоить его нервозность, вызванную поездкой в автомобиле.

Мама закатывает глаза. «Как скажешь, остряк-самоучка!». Пока мы несемся на полном ходу по этому бесконечному шоссе, она постоянно поворачивается в мою сторону и задумчиво улыбается, после чего быстро переводит свое внимание на дорогу. Тот факт, что она улыбается и мирится с моими подколками, означает, что этим утром она не намерена обвинять меня за тот последний случай, когда нам пришлось удирать со всех ног. Почувствовав облегчение, с этой минуты мы больше не ссоримся, и я чувствую, как огромная тяжесть сваливается с моих плеч. Но я должна быть внимательной, потому что не желаю касаться данной темы, даже если хочу извиниться. Мои извинения привели бы только к очередной ссоре. Заповедь мамы: «Никогда не возвращайся к тому, что уже сделано».

Наша сторона дороги раскрашена зеленью, густых оттенков всех сортов, от лимонного до темно-зеленого лесного цвета, который придают ей молодые поросли берез, высокие сосны, покрытые густой листвой дубы и толстые тополя. Мир за окном коричневого Вольво зеленый и голубой, счастливый и яркий.

«Малышка, такая жизнь … только лишь до тех пор, пока тебе не стукнет восемнадцать, понятно? Пока я точно не буду уверена, что тебя не смогут вновь забрать у меня. В другую страну, далеко отсюда. Боже, только не это! Это все семья твоего отца. Они никогда бы не позволили того, чтобы ты жила отдельно от них. А еще то, как они обращаются с женщинами. Женщины там не имеют никаких прав. Вообще никаких! Для них женщины – это мусор. Я не …»

«Мама, я знаю, знаю. Мы это уже проходили буквально миллион раз». Я решаюсь воспользоваться случаем. «Извини за то, что не ношу свои солнечные очки и за то, что привлекла внимание того мужика».

Она пристально смотрит на дорогу, и подносит руку к губам, которые она постоянно посасывает, и сейчас я пытаюсь угадать, каким же способом остановить ее ответную речь. Стоит ли мне съязвить или произнести что-нибудь ласковое. Мама морщит лоб, и он покрывается извилинами, словно гармошка, когда она искоса вновь бросает взгляд на меня, проверяя, слежу ли я за тем, что происходит сзади. Именно этим делом я сейчас и занимаюсь. У мамы серьезное лицо. «Люси, мне очень жаль, что нам приходится так жить». Я заметила, что с тех пор как пару месяцев назад у меня началась первая менструация, и по мере того, как мое тело и лицо стали меняться все больше и больше, количество морщин на мамином лбу тоже начало прибавляться.

«Мама, ну, в самом деле, я все понимаю». Это чистая правда, я действительно все понимаю. Мой отец – влиятельный человек, имеющий связи вековой давности с королевской семьей какой-то другой страны (мама не говорит какая именно это страна, потому что не хочет, чтобы я все это выяснила в гугле, и от этого мне бы сорвало крышу). Она никогда не произносит свою фамилию, потому что, как говорит мама, по ее фамилии можно было бы очень быстро распознать из какой она страны и ее конкретную национальность. Мама рассказывает, что она из места, в котором матери имеют нулевые законные права вернуть себе своих собственных детей. Но однажды она все же предприняла попытку скрыться вместе со мной, ведь у мамы был план и имелись свои собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и пустилась в бега. И сейчас мы ведем вот такую жизнь под двумя новыми именами, постоянно меняя штаты. Мы всегда используем одно и тоже удостоверение личности и вариации от официального имени на этом удостоверении, так как мне нужно иметь возможность переводиться в новые школы, да и к тому же, по словам мамы, было весьма нелегко достать это первое поддельное удостоверение личности.

138. Ева Малеева

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду, чтобы увидеть, что мы на стоянке какой-то остановки отдыха. Я снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы Вольво показывают десять утра. Ярко-синее раннее июньское утро, когда мы пересекаем границу Массачусетса, и нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

- Добро пожаловать, - говорит мама, ловя, как я произношу эти слова, - Бьенвеню –по-французски означает “Добро пожаловать.”

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Убеегая так все время. Беспокоясь о том, когда все начнется заново по старой схеме.

- Это как-то связано с контекстом, мам, - говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Я вовсе не самодовольная. Я пытаюсь показать, что я принимаю, и я готова согласиться, что все нормально и размеренно, как обычно - настолько, что мы можем беззаботно провести время, поддразнивая друг друга. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его переноске, где он отдыхает на кошачьей мяте, которой я перекормила его, чтобы успокоить его нервы из-за поездки.

Мама закатывает глаза: “Как скажешь, всезнайка.” Она бросает мне задумчивую улыбку, кидая быстрые взгляды вперед, пока едет прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддразнивает меня, означает, что сегодня утром она не собирается поднимать вопрос о том, что я виновата в этой последней пробежке. Облегченно вздохнув, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляю плечи. Но я должна быть осторожна, я не могу поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут только к ccоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги в высокой зелени, всевозможных насыщенных оттенках, от липы до густой лесной зелени, в березовых саженцах, высоких соснах, лиственных дубах и жирных кленах. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый, счастливый, синий и полный.

- Детка, такая жизнь… только до того, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут забрать тебя снова. Еще одна страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Никто. Женщины - это мусор. Я не могу...

- Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз, - я решаю рискнуть, - Извини, что не надела солнцезащитные очки. Извини, что связалась с этим человеком.

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам и втягивает ее в себя, наверное, чтобы сдержать свои собственные слова — язвительные или любящие, не знаю. Ее лоб сморщивается, когда она бросает еще один взгляд на меня, проверяя, что я смотрю назад, и я смотрю. Ее лицо приобретает серьезный вид. “- Люси, я сожалею о такой жизни.”- она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные несколько месяцев назад, и с тех пор, как мое тело и лицо менялись все больше и больше, она морщится все больше и больше. Иногда, хотя может быть, это все в моей голове, но в последнее время мне кажется, что один мой вид причиняет ей боль, поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или так кажется.

- Мам, правда. Я понимаю, - потому что это правда, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и пугала себя). Она не говорит его фамилию, потому что его фамилия, как говорит она, быстро определит его страну, его очень специфическую национальность. Он из того места, где, по ее словам, матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был план, и у мамы были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и мы сбежали. А теперь эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми состояниями. Мы всегда используем одни и те же документы и вариации официальных имен в этих документах, так как мне нужно быть в состоянии спокойно перейти в новые школы, и, честно говоря, мама говорит, что первые поддельные документы было достаточно трудно получить.

139. Евгения Бугаева

Гретхен: Триллер Шеннон Кирк

Раннее утро. Я приподнялась и увидела, что мы стоим на стоянке для ночлега. И опять уснула. Через пару часов я окончательно проснулась и перелезла на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов нашего Вольво показывали ровно десять утра. За окном я увидела надпись большими зелеными буквами BIENVENUE и девиз штата – ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Это означало, что этим ранним ярко-голубым июньским утром мы в одиннадцатый раз переехали в другой штат – на этот раз из Массачусетса в Нью-Гемпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Свободна ли я? Ведь мы постоянно убегаем. Мы все время в ожидании момента, когда пора начинать действовать по привычному сценарию.

– Добро пожаловать – пояснила мама, заметив, как я пытаюсь произнести слово, написанное большими зелеными буквами. – «Bienvenue» – это французское слово, означает «добро пожаловать».

– Как-будто специально для нас написали, да, мам? – спросила я и иронично усмехнулась.

Я вовсе не была высокомерной. Наоборот, всегда всем своим видом показывала, что я принимаю обстоятельства, в которых мы живем, и что все идет как надо. И, несмотря на жизнь в постоянном напряжении, я старалась создать легкую атмосферу с шутками и смехом.

Я повернулась и посмотрела на Аллена, который сидел в своей переноске и охлаждался мятой для кошек, которую я в большом количестве подкладывала ему для успокоения его нервов в поездке.

– Ой, посмотрите какая остроумная – произнесла мама, закатывая глаза. Она многозначительно улыбнулась, глядя то на меня, то на бесконечную дорогу, на которую мы выезжали. Мне стало понятно, что она пока не собирается обвинять меня в том, что нам пришлось срываться с места сегодня так рано. Ссора миновала, и я облегченно расслабила плечи. Не стоит мне даже извиняться и поднимать эту тему, ведь это может только разозлить маму. Она меня учила никогда не возвращаться к своим ошибкам.

Деревья, растущие по обочинам дороги, густо покрылись листьями всевозможных оттенков зеленого – от лаймового до глубокого темно-зеленого цвета. Там были и небольшие березки, и высокие сосны, и густолиственные дубы, и толстые клены. Казалось, что этот ярко-зеленый под голубым небом мир вокруг нашего коричневого Вольво был наполнен счастьем.

– Малыш, потерпи до восемнадцати лет, хорошо? Тогда я буду уверена, что они больше не смогут тебя забрать. Ведь если ты снова окажешься в семье твоего отца, ты не сможешь от них никуда уехать – они просто не позволят тебе этого. Они считают, что у женщин нет никаких прав. Вообще никаких. Женщины для них – это люди низшего сорта. Как представлю, что ты в другой стране, далеко от меня... Господи, я не вынесу этого…

– Мам, да я понимаю. Ты говорила мне это миллион раз. – и я решила рискнуть. – Извини, что забыла надеть темные очки и заговорила с тем незнакомцем.

Продолжая внимательно смотреть вперед на дорогу, она поднесла к губам руку и закусила палец. Мне стало ясно, что она хотела что-то сказать, но сдержалась. Хотела ли она упрекнуть меня или, наоборот, приободрить, было загадкой. На мамином лбу появились морщинки, когда она вновь посмотрела на меня. Мы встретились взглядами.

– Люси, мне жаль, что нам приходится жить вот так – серъезно сказала она, поморщилась и опять перевела взгляд на дорогу.

Вообще, я заметила, что с тех пор, как у меня пошли первые месячные несколько месяцев назад и мое тело и лицо начали меняться все больше и больше, мама, глядя на меня, стала морщиться все сильнее и сильнее. В последнее время она редко смотрит на меня, как будто это причиняет ей боль. Хотя, может быть, это мне только кажется.

– Мам, я правда все понимаю.

На самом деле о своем отце я понимала совсем немного. Мама говорила, что он живет в какой-то другой стране и что он очень влиятельный человек с многовековыми родственными связями с королевской семьей. Мама опасается, что я начну гуглить информацию об отце, поэтому она не называет его фамилию, которая выдаёт его очень редкую национальность и страну. С маминых слов я также знаю, что в его стране матери не имеют никаких законных прав забирать своих собственных детей. Однажды отец похитил меня у мамы, но ей кто-то помог тайком забрать меня обратно и мы убежали. Тогда мне было два года, и с тех пор мы стали жить новой жизнью с новыми именами и постоянными переездами из штата в штат. Чтобы я без проблем могла переходить в новую школу, в каждом штате при получении документов мы используем одни и те же номера ID, но разные варианты официальных имен. Мама говорит, что первые поддельные документы достать было довольно сложно.

140. Евгения Тюрина

Гретхен: Триллер Шеннон Кёрк

Рассвет. Открываю на секунду глаза и понимаю, что мы находимся на стоянке неизвестной придорожной парковки. Засыпаю. Через пару часов пробуждаюсь и пересаживаюсь на переднее сиденье.
На часах в "Вольво" десять. Ранним светло-голубым июньским утром мы пересекаем границу штата Массачусетс, где нас встречает большое зеленое табло с надписью BIENVENUE и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно убегать как сейчас. Постоянно волноваться, когда вновь наступит черед перемен.
– Добро пожаловать. – произнесла мама, обращая внимание, как я проговариваю написанные слова. – Бьенвеню по-французски означает «Добро пожаловать».
– Пожалуй, поняла по смыслу, мам, – я отвечаю и натянуто улыбаюсь в ответ. Я вовсе не самонадеянна. Пытаюсь показать, что согласна, и как всегда, готова принимать происходящее: мы сможем быть счастливы, иногда подшучивая друг над другом. Я поворачиваюсь проверить Аллена в клетке, спящего на кошачьей траве, которую я положила для успокоения его нервов в поездке.
Мама не очень довольна.
– Как скажешь, сообразительная моя.
С задумчивой улыбкой она бросает взгляд в мою сторону, ведя машину по бесконечному шоссе и постоянно поглядывая вперед. Ее усмешка и напускная веселость означают, что этим утром она не собирается разбирать, насколько я виновата в последнем бегстве. Уже легче, что мы не ссоримся в эту минуту, и я могу расслабиться. Всегда должна быть на чеку и не поднимать эту тему, если соберусь попросить прощения. Мои извинения приведут только к ссоре. Мамин совет: никогда не возвращайся на место преступления.
По обе стороны дороги высокая зелень с всевозможными насыщенными оттенками, от соцветий липы до темно-зеленых лесных насаждений, березовые саженцы, высокие сосны, дубы с густой листвой и развесистые клены. Мир за пределами этого коричневого "Вольво" зеленый и приятный, голубой и полный.
– Такова жизнь, детка... Хорошо? Пока тебе не исполнится восемнадцать. Пока я точно не буду уверена, что они вновь не заберут тебя. Другая страна позади. Боже мой. Твой отец и его семья не имеют никаких прав запрещать тебе уезжать и так относиться к женщинам. Никаких. Женщины, как отбросы. Не могу...
– Мам, я знаю. Я понимаю. Миллион раз мы это обсуждали. – я решила попробовать. – Извини, что ничего хорошего не получилось. Извини, что связалась с этим человеком.
Она пристально смотрит вперед на дорогу, подносит руку ко рту и стискивает ее губами, наверное, чтобы сдержать свои слова – грубые или нежные, не знаю. Она хмурится, который раз вглядываясь в меня и проверяя, что я внимательно слушаю. Вид у нее серьезный.
– Люси, прости за такую жизнь.
Хмурясь, она продолжает смотреть на дорогу. Я заметила, что несколько месяцев назад, когда начались месячные, и моя фигура, кожа лица стали меняться, мама зачастую выглядит недовольной. Не исключено, что в последнее время мое присутствие причиняет ей боль, и она старается меньше ко мне присматриваться. Может я выдумываю.
– Мам, правда. Я понимаю.
Действительно, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в другой стране (мама не рассказывает, в какой именно, потому что не желает, чтобы я искала его в Интернете и изводила себя). Она не называет его фамилию, считая, что определить страну и его национальность будет не сложно. С ее слов, он живет там, где матери не имеют никакого законного права забирать родных детей. Однажды отец пытался уехать со мной, но у мамы был свой план и свои связи. В два года она тайком забрала меня обратно, так мы сбежали. Началась жизнь под выдуманными именами в постоянно меняющихся штатах. У нас старые удостоверения, но с новыми имена, потому что все дети должны ходить в школу, и, действительно, как мама уверяет, первые поддельные документы было достаточно трудно получить.

141. Ёжкинс

Светает. На секунду я выхожу из сна, чтобы убедиться, что мы на парковке – остановились для отдыха. Снова засыпаю. Через пару часов я окончательно проснусь и пересяду на переднее сиденье для пассажира.

На часах типа Вольво – десять. Ярко-голубое раннее июньское утро, и мы выезжаем за пределы Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый плакат со словом BIENVENUE и девизом штата: «Живи свободным или умри». Это наш одиннадцатый штат - Нью Хэмпшир.

Живи свободным или умри. Мы свободны? Я свободна? Все время вот так бежим. Беспокоимся, не начнется ли снова то же самое.

- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив по движению губ, что я читаю. – Bienvenue по-французски - добро пожаловать.

- Из контекста можно догадаться, мама, - отвечаю с кривой улыбкой. Я не демонстрирую самодовольство, а пытаюсь показать свое признание и согласие с тем, что все нормально и обычно настолько, что мы подтруниваем друг над дружкой, как в счастливые времена. Поворачиваюсь проверить Аллена в переноске, в которой он прохлаждается на кошачьей мяте, которой я его перекормила, чтобы спасти от укачивания.

- Да ну тебя, зазнайка, - мама закатывает глаза. Она улыбается задумчиво, посматривая вперед и руля вдоль этого бесконечного шоссе. Ее улыбка и поддразнивание говорят о том, что этим утром она не собирается поднимать вопрос о моей вине за наше последнее бегство. Чувствую облегчение – мы не будем препираться, и плечи расслабляются. Но мне нужно быть осторожной, чтобы самой не поднять тему, даже если я захочу извиниться. Мои извинения только возобновили бы сражение. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Высокая зелень по обочинам дорог. У молодых березок, высоких сосен, кудрявых дубов и толстых тополей всевозможные насыщенные оттенки: от лимонно-зеленого до очень темного. Мир снаружи этого коричневого Вольво – голубой и зеленый, счастливый и наполненный.

- Детка, такая жизнь… только пока тебе не стукнет восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду уверена, что они не могут снова отнять тебя. Еще одна страна отвернулась от меня. Нет, о боже мой! Семья твоего отца… они никогда не отпустили бы тебя. Какое у них отношение к женщинам! Женщины – бесправны. Поголовно. Они – мусор. Я не могу…

- Мама, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это уже буквально миллион раз, - я решаю воспользоваться шансом. - Извини, что не надела очки от солнца, и привлекла этого типа.

Она смотрит вперед на дорогу. Подносит руку к закушенным губам, предполагаю, чтобы сдержать собственные слова, язвительные или любящие. Я не уверена, какие. У нее на лбу собираются морщинки, когда она вновь бросает искоса быстрый взгляд на меня, проверяя, смотрю ли назад. Именно это я и делаю. Ее лицо становится серьезным.

- Люси, мне жаль, что у нас такая жизнь, - она морщится и вскоре опять смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня появились менструации, а тело и лицо стали изменяться все больше и больше, она стала морщиться все чаще и чаще. Последнее время иногда появляется ощущение, что ей доставляет боль мой вид, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или так кажется. Может все это происходит только в моей голове.

- Мам, я понимаю. В самом деле. Понимаю, - я действительно понимаю. Мой отец – могущественный человек, с давними связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мамуля не скажет, в какой, потому что не хочет, чтобы я гуглила и впадала в панику). Она не назовет его фамилию, потому что считает, что по ней можно быстро идентифицировать страну и очень специфическую национальность. Он оттуда, где, по ее словам, у матерей нулевые права забрать собственных детей. Он уже однажды пытался укрыться со мной от правосудия, но у мамули был план и свои связи. Она выкрала меня в двухлетнем возрасте и мы сбежали. А теперь мы живем вот так: под двумя разными фамилиями, постоянно переезжая из штата в штат. С тех пор, как мне понадобилось иметь возможность открыто переходить в новые школы, мы всегда пользуемся одними и теми же идентификационными картами, но разными вариантами официальных имен на этих картах. Если честно, то мама говорит, что первый раз достать фальшивые документы было непросто.
.


 

142. Екатерина Даниэль

Гретхен: Триллер Шеннон Кирк

Светает. На секунду я просыпаюсь и вижу, что мы находимся на автопарковке. Затем я опять засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы в машине показывают десять часов утра. Вокруг нас ярко-голубое раннее июньское утро, когда мы пересекаем границу штата Массачусетс; большой зеленый знак приветствует нас словом Bienvenue и девизом штата: «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Постоянно перемещаясь, все время беспокоясь о том, что за окном возникнет новый образ действительности.

«Добро пожаловать», говорит мама, ловя меня, произносящую эти слова. «Bienvenue с французского означает «добро пожаловать».

«Ну, я поняла из контекста, мам», говорю я и бросаю ей улыбку уголком губ. Я не становлюсь самодовольной. Я пытаюсь показать, что принимаю действительность и хочу согласиться с тем, что все стандартно и обыденно, как обычно - настолько, что мы можем подшучивать над счастливыми временами. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в его клетке для кошек, где он расслабляется от кошачьей мяты, и кормлю его еще, чтобы успокоить его нервозность, вызванную автопутешествием.

Мама закатывает глаза. «Подумаешь, всезнайка». Она задумчиво улыбается мне, не забывая смотреть вперед и направляясь прямо по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и соглашается с дразнящим подшучиванием, означает, что она не собирается сегодня с утра спорить, кто виноват в этом последнем побеге. С облегчением, что мы не спорим в эту минуту, я ослабила напряжение в своих плечах. Но я должна быть осторожна, я не могу поднять эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения приведут только к спору. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги ярко-зеленые, со всевозможными густыми оттенками от лаймового до темно-зеленого: ими наполнены березовые саженцы, высокие сосны, лиственные дубы и толстые клены. Мир за пределами этого коричневого Вольво зеленый и счастливый, синий и наполненный.

«Малышка, эта жизнь… до восемнадцати лет, хорошо? Чтобы я была уверена, что они не смогут снова забрать тебя. Другая страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они относятся к женщинам, там у женщин нет прав. Совсем. Женщины - мусор. Я не могу…»

«Мама, я знаю. Я знаю. Мы проходили через это буквально миллион раз». Я решила рискнуть. «Извини, что не ношу свои солнцезащитные очки. Извини, что привлекла того человека».

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, которые кусает, я полагаю, для того, чтобы сдержать свои собственные слова - едкие или любящие, я не знаю. Ее морщины на лбу становятся более заметными, когда она снова смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я в ответ, и я смотрю. У нее серьезное лицо, «Люси, я сожалею об этой жизни». Она вздрагивает и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад в моей жизни начался новый период, и мои тело и лицо начали меняться все больше и больше, она вздрагивает все чаще и чаще. Иногда, хотя возможно это мое воображение, но в последнее время возникает ощущение, что мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или мне так кажется.

«Мама, правда, я понимаю». Потому что я действительно понимаю. Мой отец – влиятельный человек со старыми королевскими связями в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и бесилась). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, его фамилия быстро идентифицирует его страну и его весьма специфическую национальность. Он из тех мест, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Он уже пытался однажды скрыться вместе со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она украла меня, и мы бежали. И теперь эта жизнь с двумя новыми именами и все время новыми государствами. Мы всегда используем одни и те же паспорта и вариации формальных имен в этих паспортах, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно переводиться в новые школы, и, честно говоря, говорит мама, первые поддельные паспорта было достаточно сложно получить.

143. Елена Белявская

Шеннон Керк. Гретхен. Триллер

Начинает светать. Я на мгновение просыпаюсь и вижу, что мы припарковались на какой-то стоянке. Я снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Аналоговые часы Вольво показывают десять утра. Ярко-синим ранним июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса. Нас приветствует большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Это вечное бегство. Постоянная тревога: когда все снова начнется сначала?

– «Добро пожаловать», – говорит мама, заметив, как я беззвучно произношу слова. – «Bienvenue» – это «добро пожаловать» по-французски.

– Это как бы ясно из контекста, мам, – отвечаю я, слегка улыбаясь уголком губ. Я не рисуюсь. Я пытаюсь показать, что не возражаю и готова согласиться, что все идет нормально и как обычно – настолько, что мы можем подшучивать друг на другом, как в счастливые времена. Я поворачиваюсь проверить, как там Аллен, развалившийся в своей клетке на кошачьей мяте, которой я перекормила его, чтобы он не нервничал в машине.

– Как скажешь, гениальная ты моя, – закатывает глаза мама. Она задумчиво улыбается мне, то и дело бросая быстрые взгляды на бесконечное прямое шоссе, которое тянется перед нами. Эта улыбка и то, что она поддерживает шутливую перепалку, означают, что этим утром она не собирается вспоминать, что это из-за меня мы снова в бегах. Хотя бы сейчас мы не ссоримся. Я облегченно расслабляю плечи. Но нужно быть осторожной, нельзя поднимать эту тему, даже если хочется попросить прощения. Мои извинения приведут только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Вокруг все покрыто зеленью ярких, насыщенных оттенков: от светлого до темно-лесного; молодыми березками, высокими соснами, дубами с густой листвой и толстыми кленами. Мир за окнами этого коричневого Вольво – зеленый и счастливый, голубой и полный жизни.

– Малыш, такая жизнь... Пока тебе не исполнилось восемнадцать, хорошо? Чтобы я точно знала, что они не заберут тебя снова. В другую страну, далеко от меня. Боже мой, нет. Семья твоего отца никогда бы тебя не отпустила, а у женщин там нет прав. Никаких. С женщинами обращаются, как с каким-то отребьем. Я не могу...

– Мам, я знаю. Знаю. Мы это обсуждали уже миллион раз, – я решаю воспользоваться случаем. – Прости, что не одела солнечные очки. Прости, что привлекла внимание того типа.

Она пристально смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, закусывая их, видно, пытаясь сдержать собственные слова – язвительные или любящие, не знаю. Ее лоб складывается гармошкой, когда она, не поворачиваясь, бросает на меня взгляд, чтобы убедиться, что я тоже смотрю на нее. Что я и делаю. Она принимает свой серьезный вид.

– Люси, мне жаль, что нам приходится так жить.

Она вздрагивает и через секунду снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и мои тело и лицо стали все больше меняться, она стала все чаще вздрагивать. Иногда, и, может быть, я все это придумала, но в последнее время у меня ощущение, что мой вид ранит ее, поэтому она все реже смотрит на меня. По крайней мере, мне так кажется.

– Мам, правда. Я понимаю.

Потому что я действительно понимаю. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не хочет говорить, в какой, чтобы я не рылась в интернете и не сходила с ума). Она не хочет называть его фамилию, потому что, по ее словам, фамилия позволит быстро определить его родную страну и очень точно назвать национальность. Она говорит, что там у матери нет ни малейшего законного права забрать своего собственного ребенка. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был свой план и свои собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы сбежали. И вот теперь – эта жизнь с двумя новыми именами и постоянно новыми штатами. Мы никогда не меняем паспорта и полные имена в них, потому что у меня не должно возникать проблем при переводе в новую школу, и, на самом деле, как говорит мама, первые фальшивые паспорта было довольно сложно раздобыть.

144. Кай.

Ранний рассвет. Я просыпаюсь на секунду и вижу, что мы сделали остановку, чтобы передохнуть. Я снова засыпаю, а уже через пару часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Циферблат аналоговых часов машины Volvo показывает десять часов утра. Мы пересекаем границу из Массачусетса ярко-голубым ранним июньским утром, замечая большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата: ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Постоянно думаю об этом, всегда беспокоясь о том, когда переезд начнется вновь.

- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, как я что-то бормочу. - «Bienvenue» в переводе с французского означает «добро пожаловать».

- Я поняла, мам, - отвечаю я, растягивая губы в улыбке. Я не приукрашиваю. Я пытаюсь показать, что я принимаю все и соглашаюсь с тем, что все действительно нормально и все так просто и обычно, что мы можем подшучивать над этими счастливыми временами. Обернувшись, я проверяю Аллена, который сидит в кошачьей клетке, расслабившись от кошачьей мяты, которой я его накормила, чтобы успокоить его во время поездки.

Мама закатывает глаза.

- Как скажешь, умница, - она задумчиво улыбается, бросая беглый взгляд вперед, на дорогу и мчится по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и поддерживает шутками, означает, что сегодня утром она не собирается поднимать тему моей виновности в последнем побеге. Поняв, что мы не будем ссориться, я успокоилась и расслабилась, но я должна быть осторожна и не поднимать эту тему, даже в том случае, если я захочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к ссоре. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги ярко-зеленые, всевозможные оттенки от лайма до темно-зеленого видны у саженцев берез, высоких сосен, лиственных дубов и толстых кленов. Мир за пределами этой коричневой Volvo зеленый, счастливый, голубой и насыщенный.

- Детка, эта жизнь… Потерпи до восемнадцати лет, хорошо? Когда я точно буду знать, что они не смогут снова забрать тебя. Другая страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца никогда не отпустит тебя, и на такое отношение к женщинам у них нет прав. Ни у кого из них. Для них женщины всего лишь мусор. Я не могу…

- Мам, я знаю. Я знаю. Мы обсуждали это буквально миллион раз. - Я решила рискнуть. Извини за то, что я не ношу солнцезащитные очки и за то, что привлекла того человека.

Она смотрит на дорогу впереди, подносит руку к губам, всасывая ее, полагаю, как способ сдержать слова - едкие или любящие, я не знаю. У нее появляются морщинки на лбу, когда она смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я назад, и я действительно оборачиваюсь. Её лицо серьёзное.

- Люси, я сожалею об этой жизни, - она вздрагивает и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные некоторое время назад, и мое тело и лицо менялись все больше и больше, она вздрагивала все пуще. Может, это все просто в моей голове, но в последнее время у меня такое ощущение, что мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня все реже и реже. Или мне так кажется.

- Мам, я, правда, понимаю. - И я не вру, я, правда, понимаю. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с роялти в какой-то другой стране (мама не называет ее, потому что не хочет, чтобы я гуглила и бесилась). Она не скажет его фамилию, потому что, по ее словам, по его фамилии можно быстро понять страну, его весьма специфическое гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Как-то раз он уже пытался спрятать меня, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она похитила меня, и мы убежали. И теперь в нашей жизни появилось два новых имени и постоянно меняется штат. Мы всегда используем одни и те же идентификаторы и варианты формальных названий этих идентификаторов, поскольку мне нужно аккуратно переводиться в новые школы и, честно говоря, по словам мамы, первые поддельные идентификаторы было достаточно сложно получить.


 

145. Катерина

Светает. Проснувшись, на секунду открываю глаза, и вижу – мы на какой-то придорожной автостоянке. Я снова проваливаюсь в сон. Через пару часов, окончательно проснувшись, перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки часов в нашем «Вольво» показывают десять часов. Ярко-голубым ранним июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, и нас встречает большой зеленый знак со словами «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Все время в бегах. В постоянной тревоге, что все начнется сначала.

– Добро пожаловать, – говорит мама, заметив, что я беззвучно шевелю губами. «Bienvenue» на французском означает «добро пожаловать».

– Я так и поняла из контекста, мам, – говорю я и улыбаюсь ей уголком губ. Я не умничаю. Я пытаюсь дать понять, что принимаю и согласна: да, все нормально, все привычно, как всегда – настолько, что можно шутливо и беззаботно препираться друг с другом. Оборачиваюсь посмотреть, как там Аллен в своей переноске – прохлаждается себе на кошачьей мяте, которую я дала ему в дорогу, успокоить нервы.

Мама закатывает глаза:
– Все-то ты понимаешь, зазнайка.
Она задумчиво улыбается мне, бросая быстрые взгляды вперед, и гонит по прямой, по бесконечному шоссе. То, что она улыбается и включается в эту дружескую перепалку, означает, что сегодня утром не предвидится разборок по поводу того, что это из-за меня нам в очередной раз приходится бежать. От облегчения, что мы пока не ругаемся, я расслабляю напряженные плечи. Но нужно быть начеку: ни к чему первой поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам дороги – яркая зелень всевозможных богатых оттенков, от лайма до темно-зеленого: молоденькие березки, высокие сосны, кудрявые дубы и пышные клены. Мир за пределами нашего коричневого «Вольво» – зеленый, синий, счастливый и просторный.

– Детка, такая жизнь... это только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду полностью уверена, что они не смогут снова тебя забрать. В чужую страну, одну, без меня. Господи, только не это. Семья твоего отца... они никогда тебя не отпустят, а как они относятся к женщинам... у них там нет прав. Никаких. Женщины для них мусор. Я не могу...

– Мам, я знаю. Знаю. Мы уже проходили это миллион раз. – Я решаюсь рискнуть. – Прости, что я не надела темные очки. Мне очень жаль, что я привлекла внимание того человека.

Она смотрит вперед, на дорогу, закусив губы, подносит к ним руку – должно быть, старается сдержать какие-то слова, язвительные или нежные, не знаю. Наморщив лоб, она вновь искоса поглядывает на меня, желая убедиться, раскаиваюсь ли я в содеянном, – а я раскаиваюсь. Ее лицо становится серьезным.
– Люси, мне жаль, что нам приходится так жить. – Она морщится и снова переводит взгляд на дорогу. Я заметила – с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные, и мое тело и лицо стали все больше и больше меняться, она все больше и больше морщится. Иногда, хотя, может, я это просто себе вообразила, но в последнее время у меня такое ощущение, словно ей больно на меня смотреть, и она смотрит все реже и реже. Или это только кажется.


– Мам, правда. Я понимаю.
Потому что это правда – я все понимаю. Мой отец – влиятельный человек, с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно: не хочет, чтобы я погуглила и ударилась в панику). Она не называет его фамилию – говорит, что по такой фамилии можно быстро вычислить страну и вполне определенную национальную принадлежность. Он из тех мест, где, по ее словам, матери не имеют законного права забрать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы убежали. И вот теперь эта жизнь – под новыми именами, каждый раз в новом штате. Мы всегда используем одни и те же документы, только фамилии в них меняем, чтобы я могла спокойно подавать их в новой школе, к тому же, если честно, говорит мама, и одни-то поддельные документы было не так легко достать.
 

146. КК

Гретхен: триллер Шеннон Керк

Раннее утро. Очнувшись на секунду, я понимаю, что мы припарковались на какой-то заправке. И снова проваливаюсь в сон. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на сиденье рядом с водителем.

Аналоговые часы "Вольво" показывают десять утра. Ранним ярко-голубым июньским утром после выезда из Массачусетса нас приветствует большой зеленый билборд с надписью BIENVENUE и девизом штата "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Нью-Гэмпшир, наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Без конца в бегах, как сейчас. Постоянно в ожидании, когда все начнется заново.

— Добро пожаловать, — говорит мама, замечая, как я читаю надпись одними губами. — Bienvenue по-французски означает "Добро пожаловать."
— Я догадалась, мам, — говорю я и улыбаюсь ей уголком рта. Я вовсе не умничаю. Просто пытаюсь показать, что допускаю и готова согласиться, что все нормально и идет как обычно — настолько, что мы можем, как в старые добрые времена, дразнить и подшучивать друг над другом.

Я оборачиваюсь, чтобы проверить Аллена в кошачьей клетке, он спокоен, я дала ему кошачьей мяты больше обычного, чтобы он не нервничал в машине.

Мама закатывает глаза:
— Подумаешь, всезнайка!
Она бросает на меня задумчивую улыбку, поглядывая вперед, пока мы едем по бесконечно прямому шоссе. Она улыбается и подшучивает надо мной, а это значит, что сегодня утром она не собирается упрекать меня, что это я виновата в последнем побеге. Я расслабляю плечи, с облегчением понимая, что прямо сейчас ссориться мы не будем. Но нужно быть осторожной, нельзя поднимать эту тему первой, даже если я захочу извиниться. Мои извинения приведут лишь к перепалке. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочина вдоль дороги утопает в зелени всевозможных оттенков: от лаймового до темно-зеленого, мелькают молодые березки, высокие сосны, густые дубы и упитанные клены. Мир за пределами коричневого "Вольво" зеленый, счастливый, голубой и насыщенный.

— Детка, эта жизнь... только пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Пока я не буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. Еще одна страна вдали от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда не позволят тебе уйти, и то, как они обращаются с женщинами, они не имеют права. Никакого. Женщины — мусор. Я не могу…
— Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это уже миллион раз, — я отваживаюсь рискнуть, — извини, что не ношу солнцезащитные очки. И что связалась с тем человеком.

Она пристально глядит на дорогу перед собой, подносит руку к поджатым губам, вероятно, чтобы сдержать свои собственные слова — язвительные или любящие, не знаю. Она морщит лоб и косится на меня, убеждаясь, что я раскаиваюсь, и это так. У нее серьезное лицо.
— Люси, мне жаль, что все так происходит, — она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор как несколько месяцев назад у меня начались месячные, чем сильнее меняются мое тело и лицо, тем чаще она морщится. Временами, а, может быть, я все это выдумала, но в последнее время такое чувство, что мой вид причиняет ей боль, и поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или так только кажется.

— Мам, серьезно. Я понимаю, — потому что это правда, я понимаю. Мой отец — влиятельный человек, у которого давние связи с королевской семьей в какой-то там стране (мама не признается, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я искала в интернете и сходила с ума). Она не скажет его фамилию, по ее словам, фамилия тут же выдаст страну, его очень специфическую национальность. Она говорит, он из тех мест, где матери не имеют никакого законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но мама все продумала и использовала свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и мы сбежали.

И теперь эта жизнь под двумя новыми именами и с постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же документы с разными вариантами наших имен, потому что мне нужно иметь возможность без проблем устраиваться в новых школах, и если честно, мама говорит, первые поддельные документы было довольно трудно достать.

147. Кристина Аш

Я проснулась на рассвете, увидела, что мы стоим на какой-то парковке, и снова заснула. Через пару часов сон покинул меня, и я села вперед на пассажирское кресло.

Июнь. Светлое голубое небо. На часах десять утра. Мы выехали за границу Массачусетса, и вскоре нас встретила большая зеленая вывеска «Bienvenue» и девиз «Живи свободным или умри». Нью-Гемпшир – уже наш одиннадцатый штат.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Разве я свободна с этими вечными побегами и волнениями об очередном переезде?

- Добро пожаловать, - сказала мама, заметив, что я читаю вывеску, едва шевеля губами. – «Bienvenue» по-французски значит «добро пожаловать».

- Мам, я типа и так догадалась, - ухмыльнулась я. Но не самодовольно, как могло показаться. Я лишь пыталась вести себя естественно, будто приняла всё это за обычную жизнь, что ничего особенного не происходит, и мы можем отлично проводить время и развлекаться безобидными шутками.

Я отвернулась проверить, как там Аллен в своей клетке. Перед поездкой в машине пришлось скормить ему неимоверное количество кошачьей мяты, чтобы успокоить его нервишки, поэтому он расслаблялся как никогда.

Мама закатила глаза:
- Ну и ладно, всё-то ты знаешь!

Она задумчиво улыбалась мне и вела машину, поглядывая краем глаза на бесконечную автостраду. Если мама шутит и смеётся, значит, она не собирается сейчас поднимать вопрос о том, насколько я виновата в нашем последнем бегстве. Вздохнув с облегчением, что мы не ругаемся, я расслабилась. Но нужно быть настороже и не сказать ничего лишнего. Даже мои извинения могут подлить масло в огонь, и здравствуй, скандал. Как говорит мама: «Никогда не возвращайся на место преступления.» И правда: сделанного не воротишь.

По сторонам дороги возвышались деревья разных цветов и оттенков: от ярко-жёлтых до тёмно-зеленых. Молодые березки ютились среди высоких сосен, богатой листвы дубов и тучных клёнов. Мир за пределами коричневого Вольво был ярким, жизнерадостным и просторным.

- Дорогая, такой образ жизни только до твоего совершеннолетия. Я должна убедиться, что они не смогут снова забрать тебя в другую страну. Боже, только не это! Семья отца никогда тебя не отпустит. У их женщин нет прав. Вообще никаких. Женщины – низшие существа, мусор. Я не …
- Мам, я знаю, знаю. Мы говорили об этом реально миллион раз.
И всё-таки решилась:
- Прости, что я тогда не надела очки и привлекла внимание того человека.

Она уставилась на дорогу и поднесла ладонь к губам, будто не давая словам выскочить в самый неподходящий момент. Трудно предположить, что именно она сдерживала сейчас: колкости или нежность. Мама нахмурилась и обернулась.
- Люси, мне жаль, что всё так сложилось, - сказала она с серьёзным лицом и снова переключилась на трассу.

Я заметила, что с тех пор как у меня начались первые месячные, моё тело и лицо стало меняться, маму коробит при взгляде на меня с каждым разом всё сильнее и сильнее. Может, я себя накручиваю, но, кажется, что мой вид вызывает отвращение, и она старается меньше на меня смотреть.

- Мам, ну серьёзно. Я всё понимаю.
И это правда. Я действительно понимаю. Мой отец – влиятельный человек и имеет столетние связи с королевской семьёй в другой стране. Мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я рыскала в интернете с утра до ночи и слетела с катушек в поисках папочки. Она даже не называет его фамилию, так как убеждена, что я запросто смогу узнать национальность и страну. Этот мужчина из тех мест, где, по её словам, женщины не имеют законных прав забирать собственных детей. Однажды отец уже пытался украсть меня, но у мамы был план и необходимая поддержка. Она нашла меня. С тех пор у нас новые имена и бесконечно сменяющие друг друга штаты. Чтобы мне без проблем перейти в очередную школу, мы всегда предоставляем одни и те же документы, но с небольшими изменениями в именах. Однажды мама призналась, что первые поддельные паспорта достались нам с большим трудом.

148. Кристина Руснак

Рассвет. На мгновение очнувшись, понимаю, что мы остановились на какой-то парковке, и снова погружаюсь в сон. Окончательно проснувшись через пару часов, я пересаживаюсь на переднее сиденье.
Часы в машине показывают десять утра. Тёплое и ясное июньское утро; мы пересекаем границу штата Массачусетс, где нас встречает большой зелёный дорожный знак со словами «Добро пожаловать!» на французском и девизом штата «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый по счёту штат — Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. А свободны ли мы? То и дело вот так сбегая. Постоянно беспокоясь о том, что всё начнётся сначала.
— Добро пожаловать, — говорит мама, когда я пытаюсь прочитать написанное. — «Бьенвеню» по-французски означает «добро пожаловать».
— Я как бы поняла из контекста, мам, — отвечаю я, ухмыляясь уголком рта. Нет, я не самодовольная. Я пытаюсь показать, что принимаю ситуацию, что согласна с тем, что всё нормально, как обычно — настолько, что можно подшучивать над некогда хорошими временами. Я поворачиваюсь, чтобы проверить нашего Аллена в клетке на заднем сиденье, отдыхающего после кошачьей мяты, которую я ему скормила, чтобы успокоить во время поездки.
Мама закатывает глаза:
— Как скажешь, всезнайка.
Она задумчиво мне улыбается, не отрывая взгляд от дороги и ведя машину по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и принимает моё поддразнивание, говорит о том, что этим утром она не собирается снова вспылить на тему того, что именно по моей вине мы снова в бегах. Радуясь нашему временному перемирию, я расслабляю плечи; но нужно быть осторожной, нельзя поднимать эту тему, даже если я захочу попросить прощения. Мои извинения лишь приведут к очередной ссоре. Мамины поучения: никогда не возвращайся на место преступления.
Трава на обочине вдоль дороги всевозможных оттенков зелёного: от лаймового до тёмно-травянистого; молодые берёзы, высокие сосны, лиственные дубы и широкие клёны — мир за окном этого коричневого «Вольво» полон красок, счастья и покоя.
— Детка, эта жизнь… пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Когда я буду точно знать, что они не смогут забрать тебя у меня. В другой стране, вдали от меня… Господи, ни за что. Семья твоего отца… они никогда не позволят тебе уйти. А как они обращаются с женщинами? Словно у них нет никаких прав. Совершенно! Женщины для них — просто отбросы. Я не могу…
— Мам, я знаю. Я знаю. Мы проходили это буквально миллион раз. — Я решаю попытаться. — Прости, что не надела солнечные очки. Прости, что втянула того мужчину.
Смотря прямо на дорогу, мама проводит ладонью по губам, словно пытаясь сдержать вырывающиеся наружу слова — язвительные или любящие, я не уверена. Морщины бороздят её хмурый лоб, когда она снова смотрит на меня, проверяя, оглядываюсь ли я назад, что я и делаю. Она очень серьёзна.
— Люси, мне жаль, что у тебя такая жизнь.
Вздрогнув, мама переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как пару месяцев назад у меня начались критические дни, по мере того, как мои тело и лицо менялись всё больше и больше, мама стала вздрагивать всё чаще. Возможно, всё это лишь в моей голове, но порой складывается такое ощущение, словно маме больно смотреть на меня, и поэтому она смотрит на меня всё реже и реже. Или так кажется.
— Мам, правда, я всё понимаю.
И я не лгу ей. Мой отец — влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьёй в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно, дабы я не искала в интернете и не взбесилась). Она не называет его фамилии, потому что та, по её словам, сразу выдаст и страну, и специфическую национальность отца. Он живёт в стране, где, по её словам, у матерей нет законного права забирать собственных детей. Он уже пытался скрыться со мной однажды, но у мамы был план и у неё были свои связи. Мне было всего два года, когда она похитила меня и мы пустились в бега. И вот теперь мы так и живём, сменяя имена и штаты. Мы всегда используем одни и те же документы, лишь меняем на них наши имена, поскольку переходить из одной школы в другую нужно с большой осторожностью, а первые поддельные документы, как рассказывала мама, достать было довольно сложно.
 

149. Лидия Самохина

Ранее утро. Я на секунду просыпаюсь и, увидев, что мы остановились на парковке, засыпаю обратно. Пару часов спустя просыпаюсь окончательно и двигаюсь на переднее сиденье.


Электронные часы на панели Вольво показывают десять утра. Этим ранним ярко-голубым июньским утром на границе Массачусетса нас приветствует большой зеленый знак с надписью «Bienvenue» и местным лозунгом «Живи свободно или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью Гэмпшир.

Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Находясь в непрерывном бегстве. Все время беспокоясь, когда оно начнется снова.
- Добро пожаловать, - произнесла мама, заметив, как я губами пытаюсь воспроизвести написанное, - «Bienvenue» переводится с французского как «Добро пожаловать».


- Было понятно из контекста, мам, - ответила я, улыбнувшись уголком рта. Не из-за самодовольства. Я лишь хочу показать, как принимаю все происходящее с нами, наш образ жизни обычен настолько, что мы вполне можем иногда поддразнивать друг друга. Повернувшись, я проверила, как там Эллен в кошачьей переноске. Он спал крепким кошачьим сном, поскольку я намеренно перекормила его, чтобы успокоить его расшатанные нервы от поездки на машине.


- Как хочешь, всезнайка. – закатила глаза мама. Она задумчиво улыбнулась, пристально посмотрев на бесконечное шоссе. Судя по улыбке и спокойной реакции на поддразнивания, она не собирается ругаться, по крайней мере, этим утром. Ведь я виновата в нашем очередном бегстве. Напряжение спало с плеч, как только я поняла, что ссора не состоится. Однако нужно вести себя осторожнее, не стоит заводить разговор первой, даже если я хочу извиниться. Мои извинения только бы привели к разладу. Урок от моей мамы: никогда не возвращайся на место преступления.


Вдоль дороги столбами растут деревья, отражая все возможные оттенки зеленого, от цвета лайма до глубокого темно-зеленого на саженцах берез, высоких соснах, густых дубах и толстых кленах. Мир вне этого коричневого Вольво зелен, счастлив и наполнен радостью.


- Детка, эта жизнь… будет такой только до твоих восемнадцати лет. Мне необходимо наверняка знать, что они не смогут забрать тебя снова. Это ведь другая страна, находящаяся в милях от меня. Боже, нет. Семья твоего отца никогда не оставит тебя в покое, а их отношение к женщинам, у нас там нет никаких прав. Никаких. Женщины для них – мусор. Я не…


- Мам, я знаю. Знаю. Мы много раз проходили это. – Все-таки я решилась попробовать, - Прости, что я не надела темные очки. Прости за то, что позволила тому человеку меня заметить.


Она бросила пронзительный взгляд на дорогу, поднесла ладонь ко рту, как мне кажется, чтобы не позволить словам самим выбраться, и неизвестно, любя или с некой издевкой. Я не уверена. На ее лбу появились складки, когда она взглянула на меня убедиться, смотрю ли я в ответ, а я смотрела. Ее лицо стало серьезнее:
- Люси, ты прости меня за такую жизнь. – Она сморщилась и продолжила смотреть на дорогу. Я заметила, как после изменений в моем теле и лице, произошедших за последние месяцы, она стала больше морщиться. Иногда, хотя может это только в моей голове, создается ощущение, что мой вид ее ранит, из-за чего она смотрит на меня все реже и реже. Или мне так только кажется.


- Мам, честно, я понимаю. – Я действительно понимаю. Мой отец – могущественный человек, связанный с вековым знатным родом из другой страны (мама не скажет мне, какой именно, потому что боится, что я найду ее в интернете и испугаюсь). Также она никогда не скажет мне его фамилию, поскольку, по ее словам, она прямо указывает на его родину и его особенную национальность. Как она рассказывала, мой отец родом из места, в котором у матерей нет прав законно забрать своих детей после их рождения. Когда-то давно он уже пытался скрыться со мной, но тогда у мамы был план и свои связи. Мне было уже два года, когда она смогла выкрасть меня, чтобы убежать вместе. Так появилось наше «сейчас» - наша жизнь с новыми именами и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения, с теми же официальными именами, потому что мне все еще необходимо без проблем менять школы. Честно говоря, мама утверждала, что первые удостоверения было довольно тяжело достать.

150. Марина

Шэннон Кирк «Гретхен»

Светало. Я проснулась лишь на мгновение, заметила, что мы стоим на парковке какой-то придорожной забегаловки, и снова провалилась в сон. Через пару часов я проснулась окончательно и переползла на переднее сиденье.

На часах «Вольво» было десять утра. Ясного июньского утра, когда мы пересекли границу штата Массачусетс, где нас приветствовала большая зелёная вывеска со словом «BIENVENUE», а ниже девиз – «Живи свободным или умри». Наш одиннадцатый штат – Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Разве мы свободны? Я свободна? Каждый раз вот так сбегать. Ждать в постоянном напряжении, когда снова зазвонит тревожный звоночек.

«Добро пожаловать», – сказала мама, заметив, как я читаю надписи. «Бьенвеню» по-французски «добро пожаловать».

«Да я и так уже поняла, мам», – сказала я, ухмыльнувшись. Это не было самодовольством, просто я хотела показать, что соглашаюсь с тем, что всё хорошо, что всё так и должно быть, – настолько, что мы можем весело поддразнивать друг друга, будто ничего не случилось. Я повернулась проверить клетку с Алленом, растянувшимся на кошачьей мяте, которой я закормила его, чтобы успокоить в дороге.

Мама закатила глаза: «Ну-ну, всезнайка». Она задумчиво улыбнулась мне, бросив быстрый взгляд вперёд, на бесконечную ленту дороги. То, что она улыбается и прощает мне мою ухмылку, значит, что она не собирается говорить, по крайней мере этим утром, что это я виновата в нашем последнем побеге. С облегчением от несостоявшейся ссоры я ослабила напряжение в плечах. Но нужно быть настороже: нельзя самой поднимать эту тему, даже если мне хочется извиниться. Мои извинения могут привести только к ссоре. Как учила мама: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам трассы лес стоит высокой зелёной стеной самых разных оттенков – от салатового до тёмного травянистого. Тут и молодые берёзы, и высокие сосны, и густые дубы, и раскидистые клёны. Мир снаружи нашего коричневого авто зелен, счастлив, полон буйства и свободы.

«Малыш, такая жизнь… она закончится, как только тебе стукнет восемнадцать, ты же помнишь? Когда я буду уверена, что тебя не заберут снова. Не увезут от меня в другую страну. Господи, нет. Семья твоего отца никогда тебя не отпустит. А как они обращаются с женщинами – их же просто лишили всех прав. Абсолютно всех. Женщины – это мусор. Я не могу…»

«Я знаю, знаю, мам. Мы обсуждали это уже миллион раз». Я всё же решила воспользоваться случаем: «Прости, что сняла очки. Прости, что заговорила с тем человеком».

Пристально глядя на дорогу, она поднесла руку к поджатым губам, как будто в попытке сдержать собственные слова – не знаю только, язвительные или нежные. Её лоб сморщился, когда она посмотрела на меня украдкой, проверяя, смотрю ли я на неё, а я смотрела. Её лицо стало серьёзным: «Люси, прости за такую жизнь». Она вздрогнула и снова уставилась на дорогу. Я заметила, что как только у меня начались месячные несколько месяцев назад, как только моё лицо и тело стали меняться всё сильнее и сильнее, она стала вздрагивать всё чаще. Хотя это может быть плодом моего воображения, иногда я чувствую, что ей больно смотреть на меня, так что она старается делать это как можно реже. Или мне всё кажется.

«Мам, ну правда, я поняла». Потому что я и правда всё поняла. Мой отец – влиятельный человек с вековыми связями в королевских дворах разных стран (каких именно мама не говорит – не хочет, чтобы я гуглила и изводила себя этим). Она не называет его фамилию, потому что, по её словам, это сразу же выдаст его родную страну, его национальность. Он оттуда, где, как она говорит, у матерей нет никаких прав на собственных детей. Он уже пытался скрыться вместе со мной, но у мамы был план, у мамы были собственный связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и сбежала. И теперь мы живем вот так – разъезжая по разным штатам под новыми именами. Мы постоянно пользуемся одними и теми же паспортами, но разными вариантами наших имён, чтобы я без проблем переходила из одной школы в другую. К тому же мама говорит, что достать даже эти липовые паспорта было не так-то просто.

151. Марина Мялина

Триллер Шеннон Керк «Гретхен»

Рассвет. На секунду я открываю глаза и вижу: мы на стоянке какой-то остановки. Я снова ложусь спать. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и перехожу на переднее сиденье.


Аналоговые часы в «Вольво» показывают десять. За окном ярко-голубое июньское утро. Мы пересекаем границу Массачусетса. Одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир - встречает нас большой надписью: «BIENVENUE. LIVE FREE OR DIE».


Живи свободно или умри. Мы свободны? Я свободна? Мы всегда жили в тревоге, в любой момент готовые бежать.


— «Добро пожаловать», — произносит мама, привлекая меня к разговору. — «Bienvenue» на французском означает «добро пожаловать».


— Это понятно из контекста, мам, — поражаю её улыбкой. Я не самодовольная. Просто пытаюсь показать, что я принимаю и соглашаюсь с такой жизнью. Для меня она стала настолько привычной, что мы можем подшучивать над счастливыми временами. Я проверяю Аллена в клетке. Я накормила его кошачьей мятой, чтобы успокоить нервы от очередного автомобильного стресса. Поэтому сейчас он расслабляется.


— Да ну тебя, острячка, — мама закатывает глаза. На её лице появляется задумчивая улыбка, затем она бросает взгляд на бесконечное шоссе. Тот факт, что она улыбается и соглашается с дразнящей шуточкой, означает: она не напомнит о том, что я виновата в последнем забеге. Мы не ссоримся, поэтому с облегчением я опускаю напряженные плечи. Но я должна быть осторожна. Даже если я хочу извиниться, я не смогу это сделать. Мои извинения приведут только к стычке. Урок мамы: никогда не возвращайся на место преступления.


Обочины украшала палитра зеленых цветов: от лаймового оттенка саженцев берез до темно-зеленого у высоких сосен, лиственных дубов, толстых кленов. Мир за пределами коричневого «Вольво» — зеленый и счастливый, голубой и полный.


— Детка, такая жизнь будет только до восемнадцати, хорошо? Тогда, я уверенна, они больше не смогут тебя забрать в другую страну. Иначе они разлучат тебя со мной. Боже, нет. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти. Они относятся к женщинам как к бесправным существам, мусору. Я не могу ...


— Мам, я знаю. Знаю. Мы проходили через это миллион раз, — решаю воспользоваться случаем. — Извини, что не ношу солнцезащитные очки. Извини, что привлекла этого человека.


Она не сводит глаз с дороги, подносит руку к губам, которые она всасывает, возможно, чтобы сдержать свои собственные слова - язвительные или любящие. На лбу появляются морщины, когда она проверяет, смотрю ли я назад. У неё серьезное лицо:


— Люси, я сожалею о такой жизни.


Мама вздрагивает и вскоре снова устремляет свой взгляд на дорогу. Я заметила: с тех пор как у меня начались месячные, и мое тело и лицо стремительно менялись, она вздрагивает все больше и больше. В последнее время, а может, я накручиваю себя, я чувствую, что мой вид ранит ее, поэтому она смотрит на меня реже. Возможно, это не так.


— Мам, серьезно. Я знаю. — Это правда. Мой отец - влиятельный человек с многовековыми связями с членами королевской семьи в какой-то другой стране (мама не скажет, в какой именно, потому что она не хочет, чтобы я гуглила и беспокоилась). Она не скажет фамилию, потому что его фамилия быстро идентифицирует страну и весьма специфическое гражданство. Он из места, где, по ее словам, матери не имеют законного права забирать собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план, у мамы были свои связи. В два года она украла меня, и мы побежали. Теперь у нас другие имена и постоянные переезды. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности, но с вариациями полного имени на них, поскольку мне нужно иметь возможность без проблем переводиться в новые школы. И, как говорит мама, стоило больших трудов получить первые поддельные документы.

152. Матвей Заболотский

Шенон Кёрк

Гретхен: триллер



Рассвет едва забрезжил. Я проснулся на секунду, увидел, что мы припарковались на какой-то стоянке, чтобы передохнуть и снова провалился в сон. Пару часов спустя проснувшись уже окончательно, я перебрался на переднее пассажирское место.



На электронных часы “Вольво” десять утра. Ярко-голубым июньским утром мы выезжаем за пределы штата Массачусетс, где нас приветствует большой зеленый знак с надписью Bienvenue и девизом штата “Живи свободно или умри”. Это уже Нью-Хемпшир, наш одиннадцатый штат.



Живи свободно или умри. Но разве мы свободны? Разве я свободен? Все время в бегах, как сейчас. Всегда беспокоясь о том, когда снова начнутся проблемы.



-Добро пожаловать, - сказала мама, ловя меня на словах. “Bienvenue - “добро пожаловать” по-французски.”



-Уже догадался, мам, - отвечаю я и расплываюсь в широкой улыбке. Я не самодовольный тип. Я всего лишь пытаюсь показать, что принимаю эту привычную ситуацию и полностью согласен с ней, как и всегда, причем настолько привычную, что мы можем счастливо проводить время, подкалывая друг друга дразнилками. Я обернулся, чтобы проверить Аллена в клетке, где он балдел, перекормленный котовником с целью успокоения его кошачьих нервов.



Мама перевела взгляд на меня. “Да ладно, умник”. Она озарила меня своей внимательной улыбкой, бросив быстрый взгляд на дорогу, где она ведет автомобиль по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и едет дальше, испуская шутки, означает что она не собирается сейчас поднимать вопрос о том, как я виноват в этом последнем побеге. Успокаивало, что мы не ссоримся в эту минуту, даже напряжение в плечах спало. Но я должен быть осторожным, не могу быть тем, кто поднимает эту тему, даже если хочу просить прощения. Мое извинение приведет только к очередной ссоре. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.



Обе стороны дороги утопают в зелени всех оттенков от липы до дремучих зарослей леса, с деревцами березы, высокими соснами, дубами, обильно покрытыми листвой и толстыми кленами. Мир за окнами нашего коричневого “Вольво” счастливый, с горизонтом небесно-голубого цвета, насыщенный зеленью, наполненный жизнью.



-Мальчик мой. В этой жизни... пока тебе еще нет восемнадцати, хорошо? Когда я абсолютно точно знаю, что они не могут забрать тебя снова. Та страна далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца, они никогда бы не позволили, чтобы ты был не с ними. И то, как они обращаются с женщинами, у них нет никаких прав. Совсем. Женщины там, как мусор. Я не могу...



-Мам, я знаю, знаю. Мы уже проходили через это буквально миллион раз. - Я решил не упустить возможность. “Прости, что не разбираюсь в людях. Прости, что связался с эти человеком.”



Она пристально вглядывается в дорогу, подносит руку к губам, впивается губами в руку, полагаю, чтобы не дать вырваться собственным словам - колким или нежным - не уверен. Ее лоб сморщивается, когда она искоса бросает взгляд на меня, контролируя, что я оглядываюсь назад. Я действительно оборачиваюсь. У нее серьезное выражение лица. “Люси, извини за такую жизнь.” Она поморщилась и вскоре снова смотрела за дорогой. Я заметил, что с тех пор, как со мной несколько месяцев назад началась вся эта история, и с тех пор, как мое тело и лицо изменялись все больше и больше, ее лицо морщилось сильнее и сильнее. Быть может, это только игра моего воображения, но в последнее время мне кажется, что мой вид ранит ее и поэтому она смотрит на меня все меньше и меньше. Или это только игра.



-Действительно, я понял, мама. И это действительно так, я все осознал. Мой отец - всесильный человек, связанный кровным родством с членами королевской семьи в какой-то другой стране. (Мама не хочет говорить в какой, потому что не желает, чтобы я гуглил и бесился). Она не хочет называть его фамилию, по ее словам, это быстро бы раскрыло его страну, конкретную национальность. Он родом из того места, где, как она говорит, матери не имеют никаких законных прав вернуть своих собственных детей. Раньше отец уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня и мы пустились в бега. И сейчас у нас жизнь с двумя новыми именами и часто в новых штатах. Мы всегда используем те же удостоверения личности и изменения официальных имен в них, поскольку мне нужно перевестись в новую школу, и честно говоря, мама говорит, что первые поддельные документы было достаточно трудно достать.






 

153. Меланж

Рассвет. На миг я открыла глаза, увидела, что мы стоим на придорожной стоянке для отдыха, и снова заснула. Через несколько часов проснулась окончательно и перелезла на переднее сидение.

Циферблат нашей Вольво показывал 10 утра. Сопровождаемые голубой свежестью июньского утра, мы выехали из Массачусетса. На границе нас встречал большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Штат Нью-Гэмпшир для нас – одиннадцатый по счету.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Разве я свободна с этими постоянными перебежками с места на место и тревожным ожиданием, что скоро опять все начнется по новой?

– Добро пожаловать, – произнесла мама, заметив, как мои губы проговаривают надпись. – «Bienvenue» на французском значит «Добро пожаловать».

– Да все и так вроде очевидно, мам, – сказала я и выдала кривую усмешку. Язвить у меня и в мыслях не было. Просто я стараюсь показывать, что хочу и готова принять, что все происходящее – вполне нормально. Настолько, что мы можем иногда по-доброму подтрунивать друг над другом. Обернувшись, я проверила, как там Аллен – я дала ему кошачьей мяты побольше, чтобы он не очень нервничал в машине. И теперь он мирно спал в своей переноске.

– Как скажешь, умняшка, – закатила мама глаза, задумчиво улыбаясь мне и не забывая поглядывать вперед, на бесконечную трассу, по которой везла нас. Она улыбается и даже подыгрывает мне, и это означает: сегодня утром она не собирается упоминать о том, что вина за наш очередной побег лежит на мне. Я поняла, что сейчас мы ссориться точно не будем, и мои напряженные плечи немного расслабились. Но мне нужно быть начеку и не напоминать об этом самой, даже если хочется попросить прощения. Извинения лишь приведут к ссоре. Эту науку от мамы я усвоила: никогда не возвращайся на место преступления.

Вдоль дороги в молодых побегах березы, высоких соснах, кудрявых дубах и могучих кленах пестрели все оттенки зеленого – от нежного лайма до темноты дремучего леса. За пределами нашей коричневой Вольво мир полнился голубыми и зелеными красками и счастьем.

– Малыш, такая жизнь – только до твоего совершеннолетия, хорошо? Тогда я буду уверена, что тебя больше не заберут. Чтобы нас разделяла целая страна – нет уж! Семья твоего отца никогда тебя не отпустит. А их отношение к женщинам… у которых просто нет прав. Никаких. Женщины там как отбросы. Я не смогу…

– Знаю, мам. Знаю. Мы уже буквально миллион раз это обсуждали. – И тут я все же решилась: – Прости, что не надела темные очки. Прости, что заговорила с тем мужчиной.

Она вглядывалась в дорогу, поднеся руку к губам – втянутым, как мне кажется, для того чтобы сдержать слова. Едкие или ласковые – даже не знаю. Ее лоб сложился в гармошку, когда она скосила взгляд в мою сторону проверить, посмотрю ли я на нее в ответ. Я посмотрела. Она сделала свое фирменное серьезное лицо: – Люси, прости меня за такую жизнь. – Поморщившись, она снова перевела взгляд на дорогу. С тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные и мое тело с лицом стали меняться все больше и больше, я заметила, что она стала морщиться все чаще. Иногда… может, это всего лишь в моей голове, но в последнее время у меня возникает ощущение, что ей больно смотреть на меня и она старается делать это все реже. А может, мне просто кажется.

– Мам, я правда понимаю. – И я не вру. Я все понимаю. Мой отец – влиятельный человек, у которого крепкие и давние связи с королевской властью в какой-то другой стране (мама не хочет, чтобы я нашла все в интернете и перепугалась). Еще она не называет его фамилию, дескать, по ней сразу можно определить его национальность, а значит и страну. Мама говорит, что он из тех краев, где у матерей нет никаких прав на собственных детей. Однажды отец уже пытался увезти меня, но у мамы был план и свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и мы сбежали. Теперь мы носим новые имена и постоянно сменяем штаты. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности, изменяя только сокращения от полных имен, указанных в удостоверениях, чтобы мне проще было легально переводиться в новые школы. Да и, по словам мамы, те первые фальшивые удостоверения достать было нелегко.

154. Миша Шахмат-ов

Шеннон Кёрк
Гретхен Остросюжетный психологический роман.
Первый раз я открыла глаза только на секунду, когда начинало светать, и, поняв, что мы стоим на парковке придорожного мотеля, сразу же провалилась обратно в сон. Окончательно проснувшись пару часов спустя, я пересела на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки автомобильных часов, на которых красовалась надпись «Вольво», показывали 10 часов утра. Ранним июньским утром, наполненным ярко-голубыми красками, мы выехали из штата Массачусетс, и сразу на горизонте показалась большая табличка, где на зеленом фоне было написано слово «BIENVENUE” и девиз штата, в который мы только что въехали: «Живи свободным или умри». Этим штатом, одиннадцатым на нашем пути, стал Нью-Гэмпшир.

«Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Ведь мы все время живем как сегодня – бежим. Бежим и всегда с ужасом ждем того момента, когда придется снова бежать», – вполголоса рассуждала я, читая надпись.

-Добро пожаловать – сказала мама, прочитав мои слова по губам. - Bienvenue по-французски значит «добро пожаловать».
- Мам, ведь эти слова вырваны из контекста, правда? - спросила я, улыбаясь ей в ответ краешком рта. По характеру я вовсе не сноб. Я пыталась показать, что все я стараюсь принять происходящее и свыкнуться с мыслью, что жизнь идет своим чередом, а все проходит так, как и должно быть - так, что мы можем также как в самые счастливые мгновения, подшучивать и подтрунивать друг над другом. Я обернулась чтобы проверить, как поживает Ален, который сидел в сумке-перевозке для кошек, где он, нанюхавшись кошачьей мяты, пребывал в оцепенении. Чтобы он спокойнее переносил поездку, я накормила его до отвала.

Мама округлила глаза:
- Вот же выдумщица, сказала она -!
Она задумчиво улыбнулась мне в ответ, быстро посмотрев в даль этого бесконечного шоссе, по которому мы все мчались и мчались вперед. Её улыбка и то, что она продолжает ехать, отпуская колкие шутки убедили меня, что сейчас, в это утро, она не будет вспоминать о том, насколько я виновата в нашем позднем бегстве. Осознав, что в ближайшее время мы не будем ругаться, я выдохнула, и имевшееся в моем теле напряжение ушло. Но я должна быть осторожна и ни в кое случае не должна сама начинать этот разговор, даже если просто хочу попросить прощения. Это лишь вызовет новую ссору. Мама дала мне такой урок: никогда не вспоминай об том преступлении.

Обе стороны дороги поросли высокими деревьями, отбрасывавшими всевозможные тени и всевозможные оттенки зеленого цвета, от цвета лайма до цвета лесной чащи, в которой нашлось место молодым берёзам, высоким соснам, дубам, покрытым густой листвой, а также клёнам с толстыми стволами Весь мир за пределами нашего коричневого Вольво был наполнен зеленью, счастьем, синевой и сытостью.
- Дитя мое, такова жизнь… до тех пор, пока тебе не исполниться 18, хорошо? До тех пор, пока я не буду точно знать, что они не смогут забрать тебя обратно. Это другой мир, который не имеет ничего общего с моей жизнью. Не дай Бог. Семья твоего отца, эти люди никогда не оставят тебя в покое, они не имеют права так относиться к женщинам, как они это делают. Никто не имеет права. В их понимании женщина – ничтожество. Я не в силах…

- Мамочка, я понимаю. Да, я понимаю- Мы тысячу раз сталкивались с этим. – Я решила воспользоваться моментом. – Прости меня за то, что смотрела на мир наивным взглядом. Прости меня за то, что влюбилась в того парня.

Мама пристально посмотрела на дорогу, поднесла палец к губам, и пососала его. Я догадывалась о том, что в этот момент она размышляла, как лучше выразить свои мысли – через язвительные замечания или любовь. Но я не до конца в этом уверена. Мама искривилась, наклонила голову, чтобы проверить, смотрю ли я на нее или нет. Я смотрела на нее безотрывно. Мамино лицо снова стало серьёзным: – «Люси, прости меня за такую жизнь». Мама вдруг поморщилась и затем вновь переключилась на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как я несколько месяцев назад начался новый этап моей жизни, а лицо и тело начало все сильнее меняться, приобретая взрослые черты, она морщилась всё чаще и чаще. Может быть, это были лишь мои выдумки, и так происходило всего несколько раз, но чувствовалась, что, смотря на меня, она расстраивается всё больше и больше. Возможно, так только казалось.

- Мама, я, правда, все поняла- сказала я.

И это было действительно так Мой отец занимал важную должность и происходил из семьи, веками связанной родственными узами с каким-то из королевских домов (мама никогда не скажет с каким именно, опасаясь, как бы я не начала искать эту информацию в Интернете и не сошла бы с ума). Она никогда не произнесет его фамилию, потому что это сразу выдало бы его национальность и благородное происхождение. Он родился там, где, по словам матери, женщины не имеют никаких законных прав забрать своих детей. Отец уже пытался украсть меня и скрыться. Но у мамы был план действий в подобном случае, а также у мамы были связи, которые помогли этот план осуществить. Мне было два года, когда ей удалось выкрасть меня и мы смогли убежать. С тех пор началась эта жизнь, где мы живем под вымышленными именами и постоянно переезжаем из штата в штат. Чтобы, я могла легко переходить из одной школы в другую, мы всегда используем один и тот же на набор паспортных данных, одни и те же варианты полных имен для этих паспортов: мама честно признавалась мне, что первый раз ей пришлось попотеть, чтобы получить фальшивый паспорт.




-







 

155. Мишка

Рассвело. Продираю глаза на миг, вижу, что мы на какой-то парковке. Отрубаюсь. Оживаю только через несколько часов, перелезаю на переднее сиденье.


Стрелки часов на приборной панели показывают десять. Этим ясным июньским утром мы покидаем Массачусетс, а навстречу нам несётся зелёный знак с огромным «бьенвеню». Ниже девиз: «живи свободно или умри». Наш одиннадцатый по счёту штат — Нью-Гэмпшир.


Живи свободно или умри. Свободны ли мы? Я? Вечно бежим прочь сломя голову, в страхе ждём, когда круг опять замкнётся.


— Добро пожаловать. — Мама заметила, как я шевелю губами. — «Бьенвеню» это по-французски «добро пожаловать».


— Уж сама догадалась, — ухмыляюсь я лукаво краем губ. Без желчи совсем. Просто хочу сказать, мол, забудем, и пусть всё будет как прежде. И давай уже друг над другом подтрунивать, это весело. Поворачиваюсь проведать, как там Аллен в переноске. Развалился и дрыхнет. Я ведь напичкала его валерьянкой, чтобы в дороге не изводился.


— Ой, умная ты наша. — улыбается мама задумчиво, в шутку закатывая глаза. Ну, раз трунит в ответ, значит, пока не станет ругаться, что в этот раз сорвались с места из-за меня. Ссоры на время избежали, и я расслабленно опускаю плечи. Но всё равно нужно быть начеку, не поднять темы ненароком, даже если потянет извиниться. Разорёмся друг на друга и только. Мамин урок: на место преступления не возвращайся!


По обочинам шоссе тянутся две стены зелени всех оттенков: от светлого липового, до зловещего чащобного. Мелькают молоденькие берёзки, высятся могучие сосны, из-за великанов-дубов выглядывают сочные кленовые кроны. Мир за окнами нашей бурой Вольво полнится зеленью и синевой. Полнится счастьем.


— Родная, такая жизнь... потерпи её до восемнадцати. Тогда тебя уже не заберут. Если опять увезут через полмира... я не вынесу. Не смогу. Семья твоего папаши в жизни тебя не отпустит. У них женщинам голоса подать нельзя. Ничего нельзя. Ни-че-го. Что бабы? Отребье. Я не могу...


— Мам, знаю. Всё знаю. Миллион раз уже обсуждали. — Нельзя упустить возможности: — И это, прости, что забыла про очки. И что тот мужик меня заметил.


Не отрываясь от шоссе, мама подносит кулак к поджатым губам. Видно, чтобы сдержаться. Не знаю, подколоть меня хотела или утешить. Лоб собирается морщинами, она вновь косится на меня — смотрю я в ответ или нет. Смотрю, не отвожу глаз. На её лице знакомая угрюмая тень.


— Люси, прости за такую жизнь. — Она вздрагивает и отворачивается к дороге. Я заметила, что как пару месяцев назад у меня начались месячные, и я стала преображаться, маму так передёргивает всё чаще и чаще. Пусть накручиваю, но такое чувство, будто ей грустно на меня смотреть, потому и взглядами мы встречаемся реже и реже. Может, кажется, конечно.


— Мам, серьёзно, я всё понимаю, — Правда понимаю. Мой отец — очень влиятельный человек из старинного рода, приближённого к королевской семье, знает при дворе нужных людей (мама не раскрывает, в какой стране, иначе полезу в интернет и только нервы себе измотаю). Фамилии тоже не называет, потому что по ней легко вычислить, откуда он. А там, говорит, по закону матерям нечего и надеяться забрать детей. Отец уже пытался меня отнять, но оказалось, не он один строит планы и знает нужных людей. Мама выкрала меня, когда мне было два, и мы сбежали. С тех пор так без конца меняем имена, без конца переезжаем из штата в штат. Называем всегда друг друга как в документах, даже наедине — чтобы не заподозрили. Мне ведь нужно официально переводиться в новые школы. Мама как-то обмолвилась, что труднее всего было подделать самые первые документы.

156. Наталья 0103

Ш. Кёрк: «Гретхен»

Светает. Я просыпаюсь и вижу, что мы на стоянке. Снова засыпаю. После нескольких часов сна пересаживаюсь вперёд.

Часы в машине показывают десять утра. Новый день радует нас ярко-голубым июньским небом. Мы пересекаем границу Массачусетса и видим большой зелёный знак с приветствием BIENVENUE и девизом штата: БУДЬ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Нью-Гэмпшир ‒ наш штат номер одиннадцать.

Будь свободным или умри. Разве мы свободны? А я свободна? Постоянно в бегах, как сейчас, и мысли каждый раз только об одном ‒ поскорее бы всё это закончилось.

‒ Добро пожаловать, ‒ говорит мама, заметив, как я беззвучно пытаюсь произнести слово "Bienvenue". ‒ Именно так это переводится с французского.

‒ Мам, и так всё понятно из контекста, ‒ говорю я и улыбаюсь уголками губ. Нет, я вовсе не самодовольная. Просто пытаюсь показать, что принимаю ситуацию и даже готова согласиться с тем, что всё нормально и идёт своим чередом, что мы можем стать счастливее, если просто пошутим. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена, мирного спящего в своей переноске благодаря кошачьей мяте ‒ кажется, с её количеством я немного переусердствовала.

Мама закатывает глаза:
‒ Ну хватит уже умничать.

Она задумчиво мне улыбается, вглядываясь вперёд на бесконечное шоссе. То, что мама посмеивается и поддразнивает меня, означает, что по крайней мере сейчас она не собирается обвинять меня в недавнем происшествии. Облегченно вздохнув, что в эту минуту мы не ссоримся, я расслабляюсь. Но всё равно нужно соблюдать осторожность ‒ я уж точно не буду поднимать эту тему, несмотря на то, что хочу извиниться. От этого будет только хуже. Не зря же мама говорит: никогда не возвращайся на место преступления.

Липы, молодые берёзки, высокие сосны, широколиственные дубы и смолистые клёны, возвышающиеся по обочинам дороги, удивляют разнообразными оттенками зелёного. Мир за пределами этого коричневого Volvo наполнен счастьем и яркими красками.

‒ Детка, нам придётся так жить... только до твоего восемнадцатилетия, ты не против? До тех пор, пока я не буду уверена, что они не заберут тебя снова. Другая страна далеко... Семья твоего отца никогда не смирится с тем, что ты не с ними... По их мнению, женщина бесправна, просто мусор! Боже, я уже просто не могу...

‒ Я знаю, мам. Знаю. Мы обсуждали это уже миллион раз, ‒ и тут я решаю рискнуть. ‒ Прости, что я тогда сняла очки. Прости, что не была осторожна с тем человеком.

Мама смотрит на дорогу, подносит руку к втянутым губам, наверное, чтобы сдержать свои слова, язвительные или ласковые — не знаю. Она морщит лоб и поворачивается ко мне, будто проверяя мою реакцию, и я тоже оглядываюсь на неё. Мамино лицо выглядит серьёзным.

‒ Люси, мне очень жаль, что мы так живём.

Она вздрагивает и вскоре снова отвлекается на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как мои тело и лицо стали заметно меняться из-за наступления месячных, она стала чаще морщиться. Иногда мне кажется, хотя, может быть, это просто мои фантазии, что в последнее время ей больно на меня смотреть, поэтому она всё реже это делает. Возможно, я ошибаюсь.

‒ Мам, я понимаю, правда, ‒ говорю я, потому что действительно понимаю. Мой отец ‒ влиятельный человек королевских кровей из какой-то другой страны (мама не говорит, откуда именно, потому что не хочет, чтобы я погуглила и заморочилась на этом). Она даже не называет его фамилию, чтобы я не догадалась о его национальности. Он оттуда, где, как она говорит, матери не имеют права забирать собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но благодаря маминым связям это удалось предотвратить. Мне было два года, когда она выкрала меня, и мы сбежали. Так началась моя жизнь с несколькими именами, постоянными переездами из штата в штат и поддельными удостоверениями личности, необходимыми для обучения в школе (которые, кстати, не так уж просто получить).
 

157. Наталья Антонюк

Триллер
(Шеннон Кирк)
Ранний рассвет. На какое-то мгновенье я открываю глаза и понимаю, что мы на автостоянке. Я снова засыпаю и просыпаюсь уже через пару часов. Переползаю на переднее сиденье «Вольво».

Часы в машине показывают десять утра. В стекла бьет раннее ярко- синее июньское утро. На границе Массачусетса нас приветствует большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата «ЖИВИ СВОБОДНО ИЛИ УМРИ!» Нью- Гэмпшир- это уже одиннадцатый штат…

Живи свободно или умри… А мы свободны? Я свободна? Вся жизнь в бегах. Вся жизнь в страхе, что рано или поздно все это повторится.

«Добро пожаловать», - подхватывает мои слова мама. В переводе с французского «Bienvenue» означает «Добро пожаловать!»

«Как же уместны сейчас эти слова, мама! - произношу я и уголками губ улыбаюсь ей. - Я вовсе не зазнайка. А просто пытаюсь показать, что принимаю все, как есть. В этом уже нет ничего необычного, и мы даже можем пошутить и посмеяться, как в старые добрые времена».

Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как чувствует себя Аллен в своей переноске. Накануне мне пришлось перекормить его котовником, чтоб он спокойно перенес поездку. Кот отдыхает.

Мама закатывает глаза: «Как скажешь, всезнайка!»

Она задумчиво мне улыбается, краем глаза глядя вперед на бесконечное шоссе, по которому едет. Мама улыбается и поддразнивает меня, а это значит, что сегодня утром она не собирается винить меня в нашем последнем побеге. Я облегченно вздыхаю и расслабляю плечи, радуясь мгновенью, когда мы не ссоримся. Но нужно быть осторожной и не поднимать эту тему, даже если хочу извиниться. Это только вызовет ссору. Мама учила: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги утопают в зелени разнообразных насыщенных оттенков: от липы до густой лесной зелени. Это и березовый молодняк, и высокие сосны, и лиственные дубы, и пышные клены. Мир за пределами этого коричневого Вольво наполнен зеленью деревьев и синевой неба, счастьем и полнотой жизни.

«Девочка моя, все это закончится, когда тебе исполнится восемнадцать. Тогда я буду уверена, что они не смогут забрать тебя снова. Еще одна страна за плечами... О, Боже! Семья твоего отца никогда бы не позволила тебе уйти. А как они обращаются с женщинами?! Ни у одной из них нет прав. Ни у одной. Женщины - это мусор. Я не могу…»

«Мама, я знаю. Знаю. Мы миллион раз об этом говорили, - я решаю рискнуть. - Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что связалась с тем человеком».


Не спуская глаз с дороги, мама подносит руку к губам, чтобы сдержать собственные слова- уж не знаю, язвительные или ласковые. Ее лоб морщится, когда она бросает еще один взгляд на меня, проверяя, смотрю ли я на нее. Да, смотрю. Ее лицо серьезно.

«Люси, прости за такую жизнь», - мама вздрагивает и вскоре снова переводит взгляд на дорогу.

Несколько месяцев назад у меня начались месячные. Я заметила, что чем больше мое тело и лицо меняются, тем больше морщится лицо мамы. Возможно, это самовнушение, но в последнее время мне кажется, что ей больно на меня смотреть. Она смотрит на меня все реже и реже. Возможно, мне просто кажется.

«Мама, я понимаю. Серьезно.»

Я действительно все понимаю. Мой отец- влиятельный человек, имеющий многовековые связи с королевской семьей в какой-то стране. (Мама не скажет, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я искала информацию в Google и пугалась.) Она не скажет его фамилию. Фамилия отца, по ее словам, быстро определит его страну и национальность. Он из такого места, где матери не имеют законного права забирать своих детей. Однажды отец уже пытался сбежать со мной. Но у мамы был свой план. У нее были свои связи. Мне было два года, когда мама выкрала меня, и мы сбежали.

Теперь у нас жизнь с двумя новыми именами и постоянно меняющимися штатами. Мы всегда пользуемся одними и теми же удостоверениями личности и вариантами официальных имен на них- я должна менять школы с чистой репутацией. Если честно, мама говорит, что первые поддельные документы получить было очень трудно.
 

158. Наталья Способина

Ранее утро. На мгновение проснувшись, я вижу, что мы остановились на парковке, чтобы отдохнуть. Снова засыпаю. Спустя несколько часов просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.

Стрелки на часах вольво показывают десять. Ранним июньским утром, ясным и солнечным, мы пересекаем границу, покидая Массачусетс, и нас приветствует большой зеленый щит с надписью «BIENVENUE» и девизом штата Нью-Гэмпшир: «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир ‒ наш одиннадцатый штат.

«Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я, находящаяся все время в бегах? Постоянно беспокоящаяся о том, что все снова повторится?»

‒ Добро пожаловать, ‒ говорит мама, увидев, что я читаю надпись на щите. ‒ «Bienvenue» – по-французски, ‘добро пожаловать’.

‒ Можно догадаться по контексту, ‒ отвечаю я, улыбаясь уголком губ.

Я не хочу выпендриваться. Просто пытаюсь показать, что я смирилась, я на ее стороне, что все как обычно. Настолько, что мы можем беззаботно подтрунивать друг над другом. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там безмятежный Аллен в своей кошачьей переноске после того, как я перекормила его кошачьей мятой, чтобы он не нервничал в дороге.

Мама закатывает глаза:

‒ Кто бы сомневался, всезнайка.

Она задумчиво улыбается и бросает на меня взгляд, на миг отвлекшись от бесконечной ленты дороги, бегущей вдаль. Тот факт, что она улыбается и подшучивает, означает, что этим утром мне не грозят упреки в нашем последнем бегстве. Осознав, что ссоры не будет, я чувствую невероятное облегчение, и мои плечи расслабляются. Впрочем, все равно нужно быть осторожной и не поднимать эту тему, даже если мне очень хочется извиниться. Мои извинения приведут к новой ссоре. Мамино правило: никогда не возвращаться на место преступления.

Обочины вдоль дороги ярко-зеленые. Молодые березки, высокие сосны, раскидистые дубы и смолистые клены сияют всеми оттенками зеленого: от цвета лайма до глубокой темной зелени. Мир за окном вольво наполнен красками и счастьем.

‒ Малыш, это все… только пока тебе не исполнится восемнадцать. Слышишь? Пока я не буду точно знать, что они не смогут вновь тебя забрать. Господи, нет. Семья твоего отца… они никогда тебя не отпустят, а то, как они обращаются с женщинами… Женщины там абсолютно бесправны. Просто мусор. Я не могу…

‒ Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это миллион раз, – я решила воспользоваться шансом. ‒ Прости, что не надела темные очки. Прости, что тот мужчина меня увидел.

Она смотрит на дорогу и, закусив губы, прижимает ладонь ко рту. Мне кажется, она это делает для того, чтобы сдержать язвительный комментарий или слова о том, как сильно меня любит. На самом деле, я точно не знаю. На ее лбу появляются морщины, когда она искоса смотрит на меня, проверяя, смотрю ли я в ответ, и я смотрю. Ее лицо при этом серьезно.

‒ Люси, мне жаль, что мы живем вот так.

Она морщится и переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как у меня начались месячные и мои тело и лицо стали меняться все сильней и сильней, она морщилась все чаще и чаще. Может быть, всему виной моей воображение, но иногда мне кажется, что в последнее время ей больно на меня смотреть, поэтому она делает это все реже и реже. Хотя возможно, это лишь в моей голове.

‒ Мам, я правда понимаю.

И это действительно так. Мой отец – влиятельный человек, его род связан вековыми узами с королевской семьей какой-то страны. (Мама не собирается говорить, какой именно, потому что я начну гуглить и накручу себя). Она не собирается называть его фамилию, потому что, по ее словам, по фамилии можно сразу узнать его страну, его специфическую национальность. Она говорит, что он из такого места, где женщины по закону не имеют никаких прав на своего ребенка. Он уже пробовал сбежать со мной раньше, но у мамы был свой план и свои связи. Когда мне было два, она выкрала меня у него и мы пустились в бега. Теперь мы живем под новыми именами и постоянно меняем штаты. Мы все время используем одни и те же документы и называем друг друга в соответствии с ними с тех пор, как нам понадобилась прозрачная биография, чтобы я могла свободно менять школы. К тому же, как честно призналась мама, первые поддельные документы было довольно трудно достать.

159. Незаметен

Светает. Я на мгновение просыпаюсь и вижу, что мы стоим на парковке какой-то придорожной забегаловки. Я снова засыпаю. Пару часов спустя я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее пассажирское сиденье.


Часы показывают десять утра. Ясным июньским утром мы покидаем Массачусетс, и на границе нас встречает большой зелёный дорожный знак, на котором написано: "BIENVENUE", а ниже — "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Девиз Нью-Хэмпшира, нашего одиннадцатого штата.


Живи свободным или умри. Свободны ли мы? А я свободна? Постоянно в бегах. Постоянно переживаю, когда же в очередной раз всё придётся повторить заново.


— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, как я шевелю губами, читая слова. — "Bienvenue" — это "добро пожаловать" по-французски.


— Ага, мам, я уже догадалась по смыслу, — говорю я, ухмыльнувшись ей уголком рта.


Я не ехидничаю. Я стараюсь показать, что я принимаю и с готовностью соглашаюсь с тем, что всё пришло в норму, стало как обычно — настолько, что можно и поподкалывать друг дружку. Я поворачиваюсь назад, проверить, как там Аллен. Я дала ему, пожалуй, слишком много кошачьей мяты, чтобы его кошачьи нервишки не шалили во время перевозки, так что сейчас он валяется у себя в клетке и балдеет.


Мама закатывает глаза:


— Как скажешь, всезнайка.


Она заботливо мне улыбается, не забывая посматривать на дорогу, руля вперёд по этому бесконечному шоссе. Её улыбка и ответное подшучивание надо мной означает, что, по крайней мере на это утро, она забудет, что в этот раз нам пришлось сорваться с места именно из-за меня. С облегчением поняв, что ссориться мы пока не собираемся, я расслабляю напрягшиеся плечи. Однако нужно оставаться настороже, нельзя самой поднимать эту тему, пускай даже и затем, чтобы извиниться. Извинения лишь доведут до ссоры. Как говорит мама, никогда не возвращайся на место преступления.


По обеим сторонам дороги молодые берёзки, высокие сосны, кудрявые дубы и толстые клёны пестрят разнообразными густыми оттенками — от лайма до глубокого травянисто-зелёного. Мир за пределами нашего коричневого "Вольво" зелен и радостен, синь и насыщен.


— Котёнок, то, как мы живём... это лишь пока тебе не исполнится восемнадцать, ладно? Тогда я точно буду знать, что снова тебя у меня не заберут. Не увезут в чужую страну. Господи, только не это. Семья твоего отца ни за что тебя не отпустит, а как они обходятся с женщинами, у них же там нет прав. Совсем. Женщины там, что мусор. Я не могу…


— Знаю, мам. Знаю. Мы проходили это уже буквально миллион раз.


Я всё-таки решила рискнуть:


— Прости, что не ношу солнечные очки. Прости, что так вышло с тем мужчиной.


Она вперивается взглядом в дорогу, подносит к губам руку и втягивает её вместе с воздухом. Думаю, так она не даёт вырваться собственным словам, правда, не уверена, колким или ласковым. Она морщит лоб гармошкой, украдкой взглянув на меня, проверяя, смотрю ли я на неё. Я смотрю. Она серьёзнеет:


— Люси, прости, что нам приходится вот так жить.


Она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что, с тех пор как у меня некоторое время назад начались месячные и моё тело и лицо стали всё сильнее и сильнее меняться, она всё сильнее и сильнее морщится. Может, конечно, это всё моё воображение, но в последнее время у меня такое чувство, будто ей больно на меня смотреть, так что она делает это всё реже и реже. Ну, или мне так кажется.


— Мам, ну правда. Я понимаю.


Ведь так и есть, я понимаю. Мой отец – влиятельный человек со старинными связями в королевской семье какой-то страны (мама отказывается говорить, какой именно, — не хочет, чтобы я её нагуглила и впала в истерику). Фамилии его она тоже не называет. Говорит, по фамилии можно сразу вычислить, откуда он родом, легко угадать его национальность. Мама говорит, у него в стране у матерей нет вообще никаких законных прав на то, чтобы вернуть себе собственных детей. Он уже однажды пытался скрыться со мной, но у мамы был план, у мамы были собственные связи. Мне было два года, когда она выкрала меня у него и мы пустились в бега. Теперь мы живём под другими именами и постоянно бежим из одного штата в другой. Мы всё время используем одинаковые удостоверения личности, и почти не меняем имена и фамилии на них, чтобы мне можно было без проблем переводиться из школы в школу. Да и по правде, мама сказала, что поддельные удостоверения и в первый-то раз было довольно сложно достать.

160. Нина Коновальцева

Ранний рассвет. Я на секунду просыпаюсь и вижу, что мы стоим на какой-то парковке. Засыпаю. Пару часов спустя я просыпаюсь окончательно и пересаживаюсь вперед.

Встроенные часы Вольво показывают десять утра. Светлым, голубым июньским утром мы пересекаем границу штата и покидаем Массачусетс. Нас приветствует большой зеленый щит со словом BIENVENUE и девизом штата: Живи свободным или умри. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гемпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я - свободна? Бежать каждый раз и волноваться, что всё начнется сначала.

- Добро пожаловать, - говорит мама, увидев, как я шевелю губами. - Bienvenue с французского означает «Добро пожаловать».

- Я уловила из контекста, мам. – отвечаю я и улыбаюсь ей краешком рта. Я не умничаю. Я всем своим видом показываю, что всё нормально и обычнее некуда. Настолько, что мы можем подкалывать друг друга как в лучшие времена. Я поворачиваюсь, чтобы проверить Аллена в переноске. Он спит. Я дала ему побольше кошачьей мяты, иначе он будет нервничать всю дорогу.

Мама закатывает глаза. «Всё-то ты знаешь.» Она улыбается мне ласково и, быстро взглянув на дорогу, выруливает на бесконечное шоссе. Улыбка – это хорошо. Подкол она приняла, и значит сегодняшним утром на меня не выльются потоки обвинений за наш побег. С облегчением осознав, что ссоры не будет, я опускаю плечи. Но осторожность не помешает. Нельзя поднимать эту тему, даже если я захочу извиниться. Извинения только приведут к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.

По обочинам дороги бушует растительность. Все оттенки зеленого, от лайма до тёмного лесного: молодые березки, высокие сосны, развесистые дубы, толстые клены. Мир за пределами нашего коричневого Вольво полон зелени, синевы и счастья.

- Дорогая, такая жизнь… только до твоих восемнадцати, понимаешь? Когда я буду уверена, что тебя снова не увезут от меня в другую страну. Только не это, господи. Семья твоего отца никогда не отпустит тебя. А как они обращаются с женщинами! Женщины там – мусор, у них нет никаких прав. Я не могу…

- Мама, я знаю. Я всё знаю. Мы это уже миллион раз обсуждали. - Я решаю рискнуть. – Прости, что не носила тёмные очки. Прости, что привлекла внимание того человека.

Не отрывая взгляд от дороги, она подносит руку ко рту, кусает губы, чтобы, полагаю, не сказать чего-нибудь лишнего. Не уверена только, колкого или нежного. Её лоб собирается в гармошку. Мама косится на меня, а я прокручиваю в памяти произошедшее. Теперь она серьезна.

- Люси, прости, что тебе приходится жить вот так.

Она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я кое-что заметила с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались месячные: чем больше мое тело и лицо меняются, тем больше она морщится. Может, это всё в моей голове, но такое ощущение, что иногда ей больно смотреть на меня. По крайней мере, так кажется.

- Мам, серьезно. Я всё понимаю.

Чистая правда. Мой отец - могущественный человек с многовековыми связями в королевской семье другой страны. (Мама так и не говорит, какой, чтобы я не гуглила и не ломала себе психику). Она не говорит и его фамилию, которая достаточно характерна, чтобы быстро выдать страну и национальность. Он из того места, в котором, по её словам, матери не имеют ни малейшего законного права забирать собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы уже тогда был план и свои связи. Когда мне было два года, она выкрала меня, и мы сбежали. И теперь мы живём под новыми именами, постоянно переезжая из штата в штат. Документы всегда те же, варианты имён - разные. Всё для того, чтобы иметь возможность менять школы без особых проблем. Хотя, мама признается, что и первые-то поддельные документы было достаточно сложно достать.

161. Ольга Р.

Гретхен: Триллер Шеннон Керк


Рассвет. Я просыпаюсь лишь на одно мгновение и понимаю, что мы еще в пути, просто остановились на стоянке передохнуть. Снова погружаюсь в сон. Пару часов спустя уже окончательно просыпаюсь и пересаживаюсь на переднее пассажирское сиденье.


Часы на приборной панели нашего вольво показывают десять утра. Ясным июньским утром мы пересекаем границу: Массачусетс остается позади. Нас приветствует огромный зеленый постер с надписью «BIENVENUE» и девизом штата «Живи свободным или умри». Нью-Гемпшир – это уже одиннадцатый штат на нашем пути.

Живи свободным или умри. Разве мы свободны? Разве я свободна? Все время мы куда-то бежим, все время волнуемся, что нас снова настигнет закон.


«Добро пожаловать! – произносит мама, заметив, как я шевелю губами, пытаясь произнести слово «BIENVENUE». – По-французски это значит «добро пожаловать».


«Да, я уже и так это поняла, мам», – отвечаю я, улыбаясь лишь уголками губ. Нет, я не веду себя надменно, а просто даю ей понять, что принимаю все как есть и готова даже признать, что все у нас с ней сейчас хорошо, все как обычно. Настолько хорошо, что мы даже можем подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я оборачиваюсь посмотреть на Аллена. Кот еще нежится в клетке: я дала ему слишком много валерьянки, чтобы его нервы не расшалились во время поездки на машине.


Мама закатывает глаза. «Будь что будет, да, умница?» Она улыбается задумчиво, вглядывается вдаль и ведет машину по бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и продолжает подтрунивать надо мной, означает, что сегодня утром она не будет напоминать мне о том, что именно я являюсь причиной наших скитаний. Какое облегчение, что мы не ругаемся в эту минуту. У меня словно груз упал с плеч. Но нужно быть начеку, ни в коем случае нельзя самой затрагивать эту тему, даже если я и хочу попросить у нее прощения. Моя попытка оправдаться лишь возобновит нашу ссору. Правило мамы – нельзя возвращаться на место преступления.


По обе стороны дороги пестреет сочная зелень всех оттенков от нежного весенне-зеленого до знойного изумрудного – молодые тонкие березы, высокие сосны, раскидистые дубы и пышные клёны. За пределами нашего коричневого вольво простирается целый мир – зеленый и синий, счастливый и полный жизни.


«Детка, эта жизнь… Вот исполнится тебе восемнадцать, тогда посмотрим, хорошо? Тогда я буду знать наверняка, что они не заберут тебя снова. В другую страну, далеко от меня. Боже, нет. Семья твоего отца… они никогда не позволят тебе уехать. А как они обращаются с женщинами – у тех же абсолютно нет прав. Никаких. Женщины для них – это мусор. Я не …»


«Мама, я знаю, знаю. Мы это обсуждали буквально миллион раз, – я решаюсь использовать подходящий момент. – Извини, что не одела очки от солнца. Прости, что впутала того парня».


Мама не сводит глаз с дороги. Вот она подносит руку к губам и втягивает их, словно собирается выудить изо рта слова – язвительные, а может, и нежные. Не знаю. На ее лбу появляются морщинки, когда она искоса смотрит на меня проверить, смотрю ли я на нее в ответ. А я смотрю. Мне знакомо это серьезное выражение ее лица. «Люси, прости меня за такую жизнь». – Она морщится и снова смотрит на дорогу. Я заметила, что c тех пор, как у меня начался цикл несколько месяцев назад, и моя внешность стала меняться, у мамы стало появляться больше морщин. Может, конечно, я придумываю, но в последнее время мне иногда кажется, что мой внешний вид как-то задевает ее, поэтому она обращает на меня все меньше и меньше внимания. Или мне это только кажется.


«Мам, хватит! Я все поняла». – Потому что это правда, вот мне и понятно. Мой отец – влиятельный человек, связанный вековой давности узами с королевской семьей некой страны. (Мама не скажет какой именно страны, потому что не хочет, чтобы я помешалась на поиске информации в интернете). Она не назовет его фамилию, потому что, по словам моей мамы, это сразу же поможет определить его родину и национальность. Он родом из такой страны, где женщины лишены юридического права забирать своих детей. Один раз мой отец уже пытался скрыться от правосудия, но у мамы на этот счет был выработан свой план, и тоже имелись кое-какие связи. Мне было два года, когда она тайком вывезла меня, и мы пустились в бега. И вот теперь у нас новая жизнь с новыми именами и постоянной сменой места жительства. Мы всегда используем одни и те же паспорта, только меняем в них имена и фамилии. Это связано с моим переходом из одной школы в другую. Кроме того, как говорит моя мама, первые поддельные паспорта достать было крайне сложно.
 

162. Посторонним Вилли

Светает. Просыпаюсь, выглядываю на улицу – мы на парковке в придорожной зоне отдыха. Опять погружаюсь в сон. Через пару часиков пробуждаюсь окончательно, перелезаю на переднее сиденье.

Стрелка на часах в нашем «вольво» стоит на десяти утра. Пересекаем границу Массачусетса, и нас приветствует пронзительная голубизна июньского утра и большая зеленая стела: «Bienvenue». Ниже – девиз штата: «Живи свободным или умри». Это наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Все время прячемся, бежим, бежим и сегодня. Постоянно дергаемся, ждем, когда снова придется совершить ненавистный ритуал.

- Добро пожаловать, - переводит мама, заметив, что я читаю приветствие про себя. – «Бьенвеню» - это «добро пожаловать» по-французски.

- Смысл вроде как понятен, мам, - улыбаюсь ей уголком рта.

Я не ершусь. Просто пытаюсь прикинуться, что принимаю все как должное, даже не собираюсь спорить, что все как надо, все идет как обычно. А коли так – значит, можно наслаждаться счастливыми деньками, подшучивать друг над другом. Поворачиваюсь, смотрю, что там поделывает Аллен в своей переноске. Я хорошенько сыпанула ему кошачьей мяты, чтобы Аллен не нервничал в пути, и кот совсем размяк.

- Как скажешь, знайка ты моя, - закатывает глаза мама. Она в задумчивости улыбается в мою сторону, бросает быстрый взгляд вперед и выезжает на бесконечное шоссе. Ее улыбка, готовность поддержать шутливую перебранку означают, что сейчас она не собирается нападать на меня за то, что нам снова приходится скрываться. Ругаться вроде пока не планируем, и у меня становится легче на душе. Все равно – бдительность терять нельзя, ни к чему мне первой заводить разговоры на эту тему, даже если очень захочется извиниться. Мои извинения приведут к ссоре, только и всего. Мама сама учила: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги окрашены в сочный изумруд самых разных, глубоких оттенков – с легкой желтизной у края дороги, дальше - тяжелая зелень молодых березок, долговязых сосен, раскидистых крон дубов, могучих кленов. Бодрый веселый мир пролетает за окнами нашего коричневого «вольво», играет то синим, то зеленым.

- Детка, эта жизнь… она закончится, как только тебе исполнится восемнадцать, понимаешь? Как только я буду уверена наверняка, что никто не сможет снова тебя украсть. Увезти в другую страну. О господи, нет! Семья твоего отца уже никогда не позволит тебе уехать оттуда. Знаешь, как они обращаются с женщинами? Нас там ни во что не ставят. Ни во что. Женщины для них – просто мусор. Нет, не могу…

- Мама, я знаю. Все знаю. Мы говорили об этом миллион раз, если не больше.

Решаюсь использовать свой шанс.

- Слушай, мам… Прости, что я тогда была без черных очков. Извини, что не сбежала сразу от того человека.

Мама не отводит глаз от шоссе. Прикрывает рот рукой, втягивает в себя воздух – пытается сдержаться. Хотела поругать? Или, наоборот, – похвалить? Хмурится, смотрит на меня искоса. Проверяет, смотрю ли в ответ. Смотрю. Она снова серьезна.

- Люси, ты прости меня, что приходится жить вот так.

Морщится, опять переводит взгляд на дорогу. Несколько месяцев назад я начала взрослеть, стала быстро меняться внешне. Тогда мне и бросилось в глаза, что мама хмурится все чаще и чаще. А еще я недавно поняла, что ей просто неприятно смотреть на меня, и она почти перестала это делать. Хотя, может, я все это просто выдумываю.

- Правда, мам, я все прекрасно понимаю.

Я действительно все понимаю. Отец – человек могущественный. Его семья уже много веков связана с правящей династией его страны. Мама не хочет говорить, что это за страна такая. Не хочет, чтобы я искала информацию об отце, оберегает меня от волнений. Скрывает его фамилию - думает, по ней несложно установить, где живет отец, сделать вывод о его национальности - ведь фамилия говорит сама за себя. На его родине, рассказывает она, у матерей нет совершенно никаких прав, они даже не могут забрать собственных детей у отца. Папаня уже пробовал умыкнуть меня, но мама тоже не лыком шита, у нее тоже были некоторые знакомства. Мне было два года, когда она спасла меня и сбежала от отца. А теперь у нас фальшивые документы, мы постоянно переезжаем из штата в штат – так и живем. Бумаги не меняем, только имена каждый раз у нас хоть чуть-чуть, да отличаются – ведь мне надо без лишних вопросов переходить из одной школы в другую, да и первые наши подложные удостоверения, судя по маминым рассказам, сделать было не так-то просто.

163. Регина Н.Н.

Грэтхен. Триллер Шэнон Кирк.


Ранний рассвет. Я проснулась на мгновение, только чтоб убедиться, что мы на парковке придорожной стоянки. Потом снова заснула. Через пару часов я проснулась окончательно и перелезла на переднее пассажирское сиденье.


Стрелки на часах нашего вольво показывали 10 утра. Утром июньское небо казалось ярко голубым, мы покидали Массачусетс, и нас приветствовал большой зеленый баннер с надписью «BIENVENUE» и девизом штата- ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ. Наш одиннадцатый штат - Нью Гемпшир.


Живи свободным или умри. А мы свободны? А я свободна? Постоянно убегать отовсюду. Все время волноваться, а вдруг это повториться.


«Добро пожаловать», - сказала Ма, заметив, как я шевелю губами. Bienvenue по французски - добро пожаловать.


«Да я и так поняла, Ма», - ответила я и улыбнулась ей одним уголком губ. Я совсем не заучка. Я просто пытаюсь показать, что все всегда понимаю и я готова признать, что все это совершенно нормально и совершенно обычно, до такой степени, что мы можем дружески подкалывать друг друга. Я перегнулась через сиденье, посмотреть, как там поживает Ален в своей кошачьей переноске. Я перекормила его кошачьей мятой и он был до одури счастлив.


Ма закатила глаза, - «Как скажешь, всезнайка». - Она понимающе мне улыбнулась, бросив беглый взгляд вперед, она вела машину прямо по бесконечному шоссе. Ее улыбка и добродушные подколы означали, что сегодня утром она не будет винить меня в нашем последнем побеге. Я с облегчением расслабила плечи, понимая что сейчас ругани не будет. Мне надо быть осторожной, как бы случайно не задеть эту тему, даже если я просто хочу извиниться. Мои извинения приведут только к ссоре. Урок от Ма - никогда не возвращайся на место преступления.


По краям дороги буйствовала зелень, в густых тенях были все ее оттенки - от лимонного до травянисто зеленого, в березках и высоких соснах и густых дубах и толстых кленах. Мир за пределами нашего коричневого вольво был зеленым и счастливым, голубым и умиротворенным.


«Малышка, такая жизнь … она только до тех пор, пока тебе не исполнится 18. Тогда я буду уверена, что они не смогут до тебя добраться. Мы будем в разных странах. О Боже, нет! Семья твоего отца, они не отстанут от тебя, и то как они обращаются с женщинами, у них нет прав так поступать. Ни одного. Женщины для них - это второй сорт. Я не могу…»


«Я знаю, мама, я знаю. Мы это обсуждали уже сто раз, - И я решила воспользоваться случаем, - Извини, что не одела солнечные очки, извини что подошла к тому мужчине».


Она уставилась вперед на дорогу, поднесла руку к губам, закусив их. Я думаю так она пыталась остановить свои слова - колкие или полные любви. Я не уверена. Ее лоб сложился в морщину, когда она опять посмотрела на меня искоса, проверяя что я действительно раскаиваюсь, и так оно и было. Она нацепила свое серьезное выражение лица. «Люси, мне жаль что нам приходится так жить.» Она поморщилась и вскоре снова посмотрела на дорогу. Я заметила, что несколько месяцев назад, с тех пор как у меня начались месячные и с тех пор как мое лицо и тело менялись все больше и больше, ее морщины становились все заметнее и заметнее. Иногда, может это мне только кажется, мое присутствие ранит ее, и она смотрит на меня все реже и реже. Или мне просто кажется.


«Реально, Ма. Я все знаю.» - потому что это правда, я все знаю. Мой отец - влиятельный человек, у его семьи многовековая история и она как-то связана с королевской семьей другой страны. (Ма не скажет с какой, потому что она не хочет чтобы гуглила и потом слетела с катушек из за этого.) Она не скажет его фамилию, потому что его фамилия, по ее словам, сразу укажет на его страну, его очень узнаваемую национальность. Он из такого места, где по ее словам, матери не имеют никаких законных прав на своих детей. Он однажды пыталась сбежать со мной, но у Ма был план, у нее были свои связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно и мы сбежали. И теперь у нас была эта жизнь, с двумя новыми именами и каждый раз новыми штатами. Мне всегда пользовались одними и теми же документами и придумывали новые имена похожие на те, что в них, так как мне нужно было каждый раз без проблем устраиваться в новую школу и если честно, Ма говорит что и эти поддельные бумаги нам удалось достать с трудом.

164. Светлана

Шеннон Кёрк. Гретхен

Раннее утро. Я на секунду открываю глаза и вижу, что мы остановились отдохнуть на какой-то парковке. Снова засыпаю. Через пару часов просыпаюсь окончательно и перелезаю на переднее пассажирское сиденье.
На аналоговых часах Вольво десять утра. За окном - ярко-голубое июньское небо. Мы пересекаем границу Массачусетса, и нас встречает большой зеленый знак со словом BIENVENUE и девизом: LIVE FREE OR DIE. Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.
Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Всё время бежать, - вот как сейчас. Всегда переживать, что это повторится снова.
- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив мое внимание к знаку. - Bienvenue. Это по-французски.
- Я догадалась, - отвечаю я и улыбаюсь уголками губ. Я не строю из себя зазнайку, просто пытаюсь подыграть маме в её старании показать, что все, как обычно. Всё настолько буднично, что мы можем подшучивать друг над другом, как всегда. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен. Он лежит в переноске и балдеет от кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы он вел себя спокойно в дороге.
- Вечно ты строишь из себя, - мама закатывает глаза. Она задумчиво улыбается мне, и тут же переключает внимание на бесконечную дорогу. Так, она не хмурится и поддерживает этот шутливый тон. Значит, она не собирается говорить - по крайней мере, сегодня утром - о том, что это я виновата в том, что мы вновь вынуждены пуститься в бега. Перепалки не предвиделось, и я немного расслабилась. Но всё равно надо быть осторожней, не стоит поднимать эту тему, даже чтобы извиниться, - так и до ссоры недалеко. Если мама меня чему и научила, так это тому, что никогда не надо возвращаться на место преступления.
Вдоль дороги растут берёзы, высокие сосны, густые дубы и огромные клёны - всех возможных оттенков зелёного, от светлого лаймового до тёмного травянистого. Мир за пределами нашего коричневого Вольво такой цветной, счастливый и живой.
- Детка, всё это… до восемнадцати, ладно? Тогда я буду уверена, что они не могут тебя забрать. Увезти далеко от меня, в другую страну. Господи, нет. Семья твоего отца... Они никогда не дадут тебе жить свободно. То, как они относятся к женщинам, считают, что у нас нет прав... Женщины для них никто. Мусор. Я не могу…
- Мам, я знаю. Знаю. Мы прошли через это буквально миллион раз, - отвечаю я и, решив всё-таки рискнуть, продолжаю, - прости, что не надела солнцезащитные очки. Что привлекла внимание того человека.
Она смотрит вперёд, на дорогу, подносит руку к губам, вытянутым, словно для поцелуя - я думаю, так она пытается сдержаться, чтобы не сказать что-нибудь – едкое или нежное, не знаю. Она ещё раз смотрит на меня, проверяя, оглядываюсь ли я, и на её лбу проступают морщины, потому что – да, я оглядываюсь. Её лицо становится серьёзным.
- Люси, мне жаль, что всё так сложилось.
По её лицу и пробегает тень и она вновь переводит взгляд на дорогу. Я заметила, что несколько месяцев назад, после того, как у меня пошли месячные, и мои тело и лицо стали всё стремительнее меняться, в ней засела какая-то тревожность. Может это все происходит только в моей голове, но в последнее время такое ощущение, что ей больно смотреть на меня, поэтому она делает это все реже и реже. По крайней мере, так кажется.
- Мам, я же понимаю. Правда.
Потому что - да, я понимаю. Мой отец - влиятельный человек, имеющий чуть ли не исторические связи с королевскими особами в какой-то стране (мама не говорит, в какой именно, потому что не хочет, чтобы я загуглила и распсиховалась по этому поводу). Она не называет его фамилию, потому что так я сразу пойму и что это за страна, и кто мой отец по национальности. Мама говорит, что там, откуда он родом, женщины не имеют права забирать своих детей. Отец пытался скрыться со мной однажды, но у мамы было своё мнение по этому поводу. Мне было два года, когда она тайком увезла меня. И теперь - эта жизнь с новыми именами и сменяющими друг друга штатами. Мы всегда используем одни и те же документы с разными именами, потому что мне надо без проблем переводиться в новые школы, и, если говорить начистоту, мама признаётся, что первые поддельные документы она достала с большим трудом.

165. Стрекоза

Светает. Я на мгновение просыпаюсь, вижу, что мы на парковке какой-то стоянки. Снова засыпаю. Через пару часов я просыпаюсь окончательно и перебираюсь на переднее сиденье.

На часах “Вольво” десять утра. Мы пересекаем границу и выезжаем из Массачусетса навстречу ярко-голубому раннему июньскому утру. Нас встречает большой зелёный знак с надписью “Bienvenue” и девизом штата “Живи свободным или умри”. Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Всё время вот так убегать. Всегда переживать, когда снова начнётся.

— Добро пожаловать, — говорит мама, заметив, что я беззвучно шевелю губами. — “Bienvenue” — это “добро пожаловать” по-французски.

— Спасибо, капитан очевидность, — отвечаю я и улыбаюсь уголком рта. Я не выпендриваюсь. Всего лишь пытаюсь показать, что признаю, дескать всё нормально, всё как обычно, даже настолько хорошо, что мы можем вступить в шутливую пикировку. Я поворачиваюсь, чтобы проверить, как там Аллен в своей переноске. Он дремлет, я до отвала накормила его кошачьей мятой, чтобы не нервничал в машине.

Мама закатывает глаза:

— Ой, воображала.

Она чуть задумчиво улыбается мне, окидывает взглядом бесконечное шоссе, по которому прокладывает наш путь. Тот факт, что мама улыбается и поддерживает пикировку, означает, что сегодня утром она не собирается обсуждать мой проступок, из-за которого мы были вынуждены сбежать на этот раз. Уразумев, что перепалки не будет, я облегчённо расслабляю плечи. Но надо оставаться настороже: мне нельзя первой поднимать эту тему, даже если я хочу извиниться. За извинениями последует стычка. Мамин урок: никогда не возвращайся на место преступления.

Обочины дороги в сочной зелени всех мыслимых оттенков, от лимонного до тёмно-зелёного: молодые берёзки, высокие сосны, густые дубы и старые клёны. Мир за пределами нашего коричневого “Вольво” зелен, и счастлив, и синь, и полон жизни.

— Детка, эта жизнь… потерпи до восемнадцати, ладно? Когда я точно буду знать, что тебя снова не отберут. В другую страну, так далеко от меня. О, господи. Семья твоего отца никогда тебя не отпустит, понимаешь. А женщины для них… у женщин нет прав. Никаких. Они — грязь под ногами. Я не могу…

— Я знаю, мам. Знаю. Мы про это уже тысячу раз говорили, — я всё же решаюсь. — Прости, что не надела очки. И что строила глазки тому парню.

Она смотрит вперёд на дорогу, подносит руку к закушенным губам. Думаю, для того, чтобы сдержать слова — язвительные или ласковые — сложно сказать. Её лоб сморщивается гармошкой, когда она искоса бросает на меня взгляд, проверяя, смотрю ли я на неё, а я смотрю. Мама делает особое серьёзное лицо.

— Люси, прости меня за такую жизнь.

Она вздрагивает и тут же снова переводит взгляд на дорогу. С тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались критические дни, а лицо и тело стали всё больше меняться, мама вздрагивает всё чаще. Иногда, хотя, возможно, это лишь игра воображения, мне чудится, что ей больно меня видеть, поэтому она смотрит в мою сторону всё реже и реже. Или так только кажется.

— Мам, ну правда. Я понимаю.

Потому что я и правда понимаю. Мой отец — влиятельный представитель древнего аристократического рода из какой-то другой страны (мама не скажет, которой, потому что не хочет, чтобы я гуглила и психовала). Фамилию его она тоже не назовёт, потому что, по её словам, фамилия сразу наведёт на страну, позволит определить гражданство. Он оттуда, где матери, по её словам, не имеют никаких прав на собственных детей. Отец уже как-то пытался скрыться со мной, но у мамы был план и собственные связи. В мои два года она выкрала меня обратно и сбежала. И сейчас, как результат, вот эта жизнь с двумя новыми именами и постоянной сменой штатов. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности, потому что мне надо аккуратно переводиться из школы в школу, но если честно, мама говорит, что получить первые фальшивые удостоверения было нелёгкой задачей.
 

166. Татьяна Синельникова

Шеннон Кирк «Гретхен» (остросюжетный роман)


Рассветает. Просыпаюсь на секунду и вижу, что мы на какой-то придорожной парковке. Снова засыпаю. Пару часов спустя окончательно просыпаюсь и перебираюсь на переднее сиденье.


На аналоговых часах «Вольво» десять часов. Ясным июньским утром мы покидаем Массачусетс. Нас приветствует большой зелёный знак с надписью «Bienvenue» и девизом штата «Живи свободным или умри». Нью-Гэмпшир – одиннадцатый по счёту для нас штат.


Живи свободным или умри. Но свободны ли мы? Свободна ли я? Постоянно в бегах. Вечно беспокоишься о том, как в который раз всё начнётся сначала.


- Добро пожаловать, - говорит мама, заметив, что я шевелю губами. – «Bienvenue» - «здравствуйте» по-французски.


- Легко догадаться, мам, - улыбаюсь ей уголком рта. Пытаюсь сделать вид, что понимаю и принимаю происходящее. Будто бы всё настолько привычно и нормально, что мы можем дразниться и подшучивать друг над другом. Я оборачиваюсь проверить Аллена. Он нежится в своей переноске, объевшись кошачьей мяты, которую я дала ему, чтобы тот не нервничал в машине.

- Как скажешь, умница-разумница, - мама закатывает глаза. Она задумчиво улыбается, бросая быстрый взгляд на бесконечное шоссе. Раз улыбается и поддразнивает, значит не собирается поднимать вопрос о том, что в последнем нашем отъезде виновата именно я. Мы не ссоримся, и, облегчённо вздохнув, я расслабляю плечи. Однако надо быть осторожной и не затрагивать эту тему, даже если хочу извиниться. Мамин урок – не возвращайся на место преступления.

По обеим сторонам дороги молодые берёзки, высокие сосны, кудрявые дубы и толстые клёны всевозможных оттенков – от лаймового до насыщенной лесной зелени. Весь мир за окном коричневого «Вольво» лазурно-зелёный, цветущий и полон счастья.


- Доченька, придётся потерпеть, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Пока я не буду точно уверена, что они снова не заберут тебя у меня. Господи, нет. Семья твоего отца никогда не отпустила бы тебя. То, как они обращаются с женщинами... Женщины бесправны, их ни в грош не ставят. Немыслимо…

- Я знаю, мама. Знаю. Мы миллион раз это обсуждали, – решаю рискнуть. – Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что впутала того человека.

Она смотрит на дорогу. Подносит руку к губам, закусывает их – наверное, чтобы сдержаться и ничего не сказать. Только вот я не уверена, язвительного или нежного. Её лоб собирается в складки, когда она бросает на меня ещё один взгляд, чтобы проверить, не смотрю ли я на неё. Я не смотрю.

Её лицо серьёзно.
– Люси, мне жаль, что приходится так жить.
Поморщившись, вскоре она снова глядит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались менструации, а моё тело и лицо стали стремительно меняться, она морщиться всё чаще. Порой мне кажется, что ей больно на меня смотреть. По крайней мере, создаётся такое впечатление.


- Мам, я действительно всё понимаю.
Понимаю потому, что это правда. Мой отец – влиятельный человек, его род на протяжении многих веков связан с королевской властью в какой-то другой стране (мама не говорит, в какой именно, чтобы я не искала в гугле и не накручивала себя). Она не назовёт и его фамилии, ведь по фамилии легко определить страну и его весьма специфическую национальность. Он оттуда, где, по её словам, у матерей нет права забрать своего ребёнка. Однажды он уже пытался сбежать со мной, но у мамы был собственный план и свои связи. Мне было два года, когда она сама сбежала, выкрав меня. Теперь мы живём под новыми именами, постоянно переезжая из штата в штат. Мы всегда используем одни и те же паспорта и вариации официальных имён в них, чтобы я могла без затруднений перейти в новую школу. Если честно, мама говорит, что первые поддельные паспорта достать было довольно трудно.

167. Таша Чу

На рассвете я открываю глаза, замечаю, что мы припарковались на придорожной стоянке, и снова засыпаю. Через пару часов я окончательно просыпаюсь и переползаю на переднее сидение.

Стрелки часов нашего Вольво показывают десять утра. За окном солнце, июнь, а мы покидаем Массачусетс. На границе нас встречает огромный зелёный знак с надписью BIENVENUE и девизом "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Наш одиннадцатый штат - Нью-Гэмпшир.

Живи свободным или умри. А мы свободны? Я - свободна? Мы всё время в бегах. Оглядываемся в страхе, что все начнётся опять.
"Добро пожаловать, - подсказывает мама, замечая мой взгляд. - Это по-французски. Bienvenue."

"Было сложно не догадаться, мам, - ухмыляюсь я". Не огрызаюсь. а пытаюсь показать - я готова сделать вид, что всё идёт как обычно и ничего не случилось. Всё настолько обычно, что можно даже дразнить друг друга, словно мы рады этой поездке. Я оглядываюсь на Аллана, который безмятежно спит свернувшись в своей переноске. Кажется, я перестаралась с мятой.

Мама поднимает глаза к потолку. "Всё-то ты знаешь". Она задумчиво улыбается мне, стараясь не отрывать надолго взгляд от бесконечной дороги впереди. Одно то, что она улыбается и подыгрывает мне, - хороший знак. Значит она не будет напоминать о моей ошибке, из-за которой нам пришлось снова сорваться с места. По крайней мере сейчас. Я рада, что пока можно выдохнуть, и чувствую, как уходит напряжение в плечах. Но мне бы теперь самой не сказать чего-нибудь лишнего. Даже если ужасно хочется извиниться. Я знаю, что всё закончится ссорой. Да и мама сама говорит: никогда не возвращайся на место преступления.

Лес по обеим сторонам дороги поражает разнообразием зелени. Молодые березы, высоченные сосны, раскидистые дубы и пышные клёны собрали в себе множество оттенков от светло-зеленого до темно-изумрудного. Мир за пределами коричневого Вольво полон цвета, солнца. Жизни.
"Ты ведь знаешь, что это временно... Пока тебе не исполнится восемнадцать? Пока я не буду уверена, что они не заберут тебя. Ведь они могут увезти тебя в другую страну. Твой отец и его семейка, они никогда не отпустят тебя. А зная их отношение к женщинам... Мы для них хуже мусора. Не могу даже..."

"Я знаю, мам, знаю. Мы говорили об этом миллионы и миллионы раз, - и я решаю воспользоваться шансом. - Прости, что забыла надеть очки. Прости, что привлекла внимание."
Мама не отрывает глаз от дороги, закусывает губу и прикрывает рот рукой, видимо, в попытке сдержать слова. Что она чувствует сейчас - любовь или разочарование? Она морщится и бросает на меня ещё один взгляд, будто проверяя, смотрю ли я. Я смотрю. На её лице не осталось и тени улыбки. "Люси, мне очень жаль, что мы вынуждены так жить". Она снова хмурится и отводит взгляд. Я заметила, что теперь, когда моё тело и лицо всё больше меняются, и с тех пор, как пару месяцев назад пришли первые месячные, мама все чаще хмурит лоб. А иногда (может, конечно, мне это только кажется) один только мой вид расстраивает её, потому и смотрит она на меня всё реже. Мне так кажется.

"Я понимаю, мам. Честно". И это правда. Я всё понимаю. Мой отец - влиятельный человек в какой-то стране (мама не говорит, в какой именно, боится, что я пойду искать в интернете и сама себя напугаю). Его семья имеет вековые связи с королевским двором. Мама скрывает его фамилию, потому что по ней легко определить страну и национальность. Мама рассказывала, что у женщин в его стране нет абсолютно никаких прав на ребёнка. Однажды он уже пытался спрятать меня, но у мамы был план и тоже были связи. Мне было два года, когда мама выкрала меня и мы бежали. Тогда и началась наша жизнь с фальшивыми документами и бесконечными переездами. Мы всегда используем одни и те же удостоверения, и только меняем на них немного имена, чтобы мне было легче переводиться из школы в школу. Да и, честно говоря, по словам мамы даже эти удостоверения было достать совсем непросто.

168. Шеридан

Гретхен. Триллер. Шэнон Кирк


Рассвет. Я на секунду открываю глаза на какой-то автостоянке. Снова засыпаю. Пару часов спустя просыпаюсь окончательно и перебираюсь на пассажирское сидение.


Стрелки часов в нашем «Вольво» показывают десять утра. Ясное июньское утро, мы пересекаем границу штата, оставляя Массачусетс позади. Нас приветствует большой зеленый знак с надписью «BIENVENUE» и девизом штата: «ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ». Нью-Гэмпшир — одиннадцатый штат на нашем пути.


«Живи свободным или умри. А мы свободны? Я свободна? Постоянно в бегах. Постоянно в страхе, что все опять повторится».


— Добро пожаловать, — говорит мама, поймав мой взгляд. — «Bienvenue» по-французски значит «добро пожаловать».


— Я догадалась, мам, — отвечаю я с легкой усмешкой. Это не понты. Я пытаюсь показать, что не возражаю, что охотно соглашаюсь, что все нормально и все по-старому, что можно подтрунивать друг над другом как в лучшие времена. Я оборачиваюсь проверить, как себя чувствует Аллен. Вчера я напичкала его кошачьей мятой, чтобы он не нервничал в дороге, и теперь он спит как убитый в своей переноске.


— Подумаешь, всезнайка, — закатывает глаза мама. Она задумчиво улыбается мне, не забывая посматривать на бесконечно бегущую впереди трассу. Ее улыбка и ответное подтрунивание означают, что по крайней мере на данный момент она не планирует вспоминать, что это я виновата в нашем последнем побеге. Мне становится легче, пока выяснения отношений не предвидится. Надо быть осторожней, чтобы самой не вернуться к этой теме. Хоть я и рада извиниться, мои извинения ни к чему кроме разборок не приведут. Мамино кредо: никогда не возвращайся на место совершенного преступления.


Дорогу с обеих сторон обступает буйная зелень самых разных оттенков, от лаймового до насыщенно-травянистого, — березовый молодняк, кудрявые дубы, высокие сосны и раскидистые клены. Мир за пределами коричневого «Вольво» зелен, весел, ясен и широк.


— Золотко, эта кочевая жизнь… только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, хорошо? Пока я не буду уверена, что тебя вновь не заберут... в другую страну, за тридевять земель. Боже, нет! Семья твоего отца, они ни за что не отпустят тебя. А то, как там обращаются с женщинами... Они лишены каких-либо прав. Абсолютно. Женщины будто грязь под ногами. Я не могу…


— Мам, я знаю. Знаю. Мы об этом говорили тысячу раз.


Я решаю воспользоваться случаем:
— Прости, что не одела солнечные очки. Прости, что привлекла внимание того человека.


Она смотрит прямо перед собой на дорогу, подносит руку к сжатым губам, очевидно, чтобы сдержать слова — язвительные или ласковые, не могу сказать. Затем бросает на меня косой взгляд, отчего ее лоб становится похож на гармошку. Проверяет, смотрю ли я на нее. Я смотрю. Она принимает серьезный вид.


— Люси, прости за такую жизнь, — она морщится, и вскоре ее взгляд снова устремляется на дорогу. C тех пор, как у меня пошли месячные и я начала меняться внешне, я заметила, что она все чаще морщится. Может быть, я все выдумываю, но за последнее время я несколько раз ловила себя на мысли, что мой вид ей неприятен, поэтому она смотрит на меня все реже. По крайней мере, так мне кажется.


— Мам, правда, я понимаю, — и я действительно понимаю. Мой отец — могущественный человек. Его род связан многовековой историей с королевской династией какой-то страны (мама не хочет говорить, какой именно, чтобы я не нашла ее в Гугле и не психанула). Фамилию она тоже не называет, так как, по ее словам, эта фамилия сразу же выдаст и его страну и его национальность. Она говорит, что там, откуда он родом, законные права матерей на своих же детей равняются нулю. Однажды он уже забрал меня и пытался скрыться, но маму это не застало врасплох. У нее были связи. Мне было два года, когда она выкрала меня обратно, и мы подались в бега. Теперь у нас новые имена, и мы регулярно переезжаем из штата в штат. Документы мы не меняем и в разных штатах используем лишь вариации полных имен, указанных в документах. Это необходимо для того, чтобы меня без проблем принимали в новые школы, а если начистоту, мама говорит, что и первые липовые документы было достаточно трудно раздобыть.

169. Щепеткова Анастасия

Гретхен: Триллер от автора Шеннон Кёрк.

Занимался рассвет. Я открыла глаза и увидела, что мы припаркованы на какой-то стоянке. Потом заснула снова. Через пару часов я окончательно проснулась и пересела на переднее пассажирское сиденье.

Часы на панели нашего вольво показывали десять утра. Ранним ясным июньским утром мы выехали из Массачусетса и увидели огромную зелёную вывеску, на которой было написано "BIENVENUE" и девиз штата: "ЖИВИ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМРИ". Нью-Гэмпшир стал нашим одиннадцатым штатом.

Живи свободным или умри. Свободны ли мы? Свободна ли я? Вечно в бегах. Постоянно переживаю, когда же всё снова пойдёт не по плану.

- Добро пожаловать, - сказала мама, заметив, что я шевелю губами, проговаривая слова с вывески. - "Bienvenue" переводится с французского как "добро пожаловать".
- Да это вроде и так понятно, мам, - ответила я и улыбнулась краешком рта. Я не выпендривалась, нет. Я всего лишь пыталась показать, что понимаю и тоже хочу вернуть всё на свои места. Я очень сильно хочу, чтобы всё стало нормальным, и мы могли бы снова подшучивать друг над другом, как в старые добрые времена. Я повернулась посмотреть, как там поживает наш кот Аллен в своей переноске: он кайфовал от кошачьей мяты. Я хотела успокоить его во время путешествия, но, кажется, дала слишком много.

Мама закатила глаза.
- Как скажешь, всезнайка. Она понимающе улыбнулась мне, бросая взгляд перед собой, на эту бесконечную дорогу, по которой мы ехали прямо и прямо. То, как она улыбалась и подыгрывала мне в подшучиваниях, означало, что хотя бы сегодня утром она не собиралась винить меня в нашем очередном побеге. Я обрадовалась и расслабилась, раз ссориться мы уже не будем. Но нужно было быть настороже, чтобы самой нечаянно не поднять этот вопрос, даже если я хотела извиниться. Мои извинения только всё усложнят. Мама всегда говорила: никогда не стоит возвращаться на место преступления.

Дорога вокруг нас была зелёной-зелёной, она сочетала в себе, казалось, все оттенки: от лаймового до цвета листвы на деревьях; росли молодые берёзки, высокие сосны, дубы с пышными кронами и клёны с толстыми стволами. Мир за пределами нашего коричневого вольво зеленел и лучился счастьем, а небо голубело и становилось всё более и более глубоким.

- Дорогая, такая жизнь... знаешь, она ведь изменится, когда ты станешь совершеннолетней. Когда я буду уверена, что они не смогут снова забрать тебя. Увезти тебя в другую страну, далеко от меня. Боже, только не это. Семья твоего отца никогда не позволит тебе уехать, а то, как они относятся к женщинам... у них нет прав. Никаких. Женщины для них пустое место. Я не могу...
- Мам, я знаю. Знаю. Мы обсуждали это уже, наверное, миллион раз. - Я решила попытать удачу. - Прости, что не надела солнцезащитные очки. Прости, что связалась с этим человеком.

Она смотрела на дорогу, прикрыв рот ладонью, и закусила губу, наверное, чтобы случайно не отругать меня или не выразить свою любовь, или так мне казалось. На её лбу появилась морщинка, когда она украдкой бросила взгляд в мою сторону, проверяя, смотрю ли я на неё. Я не отвела взгляд. Она стала предельно серьёзной.

- Люси, прости, что мы вынуждены жить вот так. Она нахмурилась и снова перевела взгляд на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад у меня пошли первые месячные, а моё тело и лицо стали меняться всё больше и больше, она стала гораздо чаще хмуриться. Может быть, я всё это напридумывала у себя в голове, но в последнее время я чувствую, как больно ей смотреть на меня; поэтому она отводит взгляд всё чаще и чаще. Ну, или мне так кажется.
- Мам, ну хватит. Я всё понимаю, - я говорила искренне, я правда всё понимала.

Мой отец - влиятельный человек, у него куча связей с правительством какой-то страны (мама не говорит мне, какой, она не хочет, чтобы я начала искать информацию о ней в интернете и не спала ночами после прочитанного). Его фамилию она мне также не сообщает, так как по фамилии можно будет легко угадать страну, в которой он живёт, это очень необычная страна. Она говорит, что он живёт там, где у матерей нет никаких законных оснований, чтобы забрать своих собственных детей. Он уже однажды пытался скрыться вместе со мной, но у мамы имелся план, а ещё у неё были свои связи. Мне исполнилось два года, когда она выкрала меня обратно, и мы пустились в бега.

И теперь мы живём так, как сейчас, у нас новые имена, и мы постоянно переезжаем из страны в страну. Мы всегда используем одни и те же удостоверения личности и одни и те же имена, ведь надо же мне как-то переходить из одной школы в другую. К тому же, мама говорит, было довольно трудно добыть эти первые поддельные удостоверения.

170. Эльвира Ирзаева

То ли ещё будет
ПЕРЕВОД ДЛЯ КОНКУРСА № 41 УДАЛЕН. Модератор

171. Юлия

Рассвет еще только занимался. На секунду я приоткрыла глаза и поняла, что мы припарковались на какой-то стоянке, а затем снова провалилась в сон. Пару часов спустя я окончательно проснулась и пересела на переднее пассажирское сиденье.


Стрелки на часах в салоне нашего «Вольво» показывают десять утра. Ранним ярко-голубым июньским утром мы пересекаем границу Массачусетса, и нас по-французски приветствует большой зеленый знак. Ниже — девиз, который гласит: «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ!». Наш одиннадцатый штат — Нью-Гэмпшир.


Свобода или смерть... А свободны ли мы? Свободна ли я? Все время в бегах, с мыслями о том, когда же все снова пойдет по привычному шаблону.


— «Добро пожаловать», — уточняет мама, ловя меня на том, как я шевелю губами, пытаясь прочесть слова на знаке. — «Bienvenue» — «добро пожаловать» по-французки.

— Ну тут типа и так все понятно, мам, — сказала я и улыбнулась краешком рта. Я не какая-нибудь воображала. Я просто пытаюсь показать, что все принимаю и готова соглашаться, что все в порядке, как обычно. Обычно настолько, что мы можем подначивать и дразнить друг друга в такие веселые минуты. Я обернулась проверить, как там Аллен. Он отдыхал в своей переноске. Я дала ему кошачьей мяты, чтобы ему было спокойней в машине, и, видимо, переборщила.


Мама закатила глаза.


— Ну и ладно, всезнайка, — она повернулась ко мне и одарила заботливой улыбкой, не переставая следить за дорогой и вести машину прямо по этому бесконечному шоссе. Тот факт, что она улыбается и не против дразнилок и подшучиваний, означает, что она не собирается сейчас обсуждать то, что мы снова в бегах, а виновница этому — я. Почувствовав облегчение от того, что мы не ругаемся в эту минуту, я ослабила напряжение в плечах. Но мне нужно быть осторожней, я не могу первой начать разговор на эту тему, даже если хочу извиниться. Мои извинения только приведут к ссоре. Урок от мамы: никогда не возвращайся на место преступления.


По обочинам дороги — зелень всевозможных оттенков: от лаймового до насыщенного изумрудного. Зеленый всюду: в листве молодых березок, высоких сосен, раскидистых дубов и толстых кленов. Мир за пределами коричневого «Вольво» окрашен в синий и зеленый, он счастлив и полон.


— Детка, эта жизнь… она только до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, понимаешь? Когда я буду уверена в том, что тебя снова не заберут в другую страну, далеко от меня. Нет, господи, только не это… Семья твоего отца никогда не позволит тебе уйти. И то, как они обращаются с женщинами… они там не имеют прав. Совсем. Женщины — мусор для них. Я не…

— Мам, я знаю. Знаю. Мы это уже миллион раз обсуждали. Я решила воспользоваться случаем: — Прости, что не надела солнечные очки и привлекла внимание того мужчины.


Её взгляд прикован к дороге, её губы плотно сжаты. Судя по всему, она сейчас хочет сдержать слова, колкие или ласковые — я не знаю.


Как паутинкой, её лоб покрывается морщинами каждый раз, как она поглядывает на меня и проверяет, оглядываюсь ли я назад. А я оглядываюсь. Мама сделала серьезное лицо.


— Люси, мне жаль, что мы так живем.


Она морщится и вскоре снова смотрит на дорогу. Я заметила, что с тех пор, как несколько месяцев назад пошли мои первые месячные, а мое тело и лицо стали интенсивно меняться, мама стала больше морщиться. Может, это только у меня в голове, но в последнее время у меня такое ощущение, что ей больно на меня смотреть, и теперь она смотрит на меня все реже. Ну или мне просто так кажется.


— Мам, ну правда. Я понимаю.


И это правда. Я действительно понимаю. Мой отец — влиятельный человек с многовековыми связями с королевской семьей в какой-то другой стране (мама не говорит в какой именно, потому что не хочет, чтобы я гуглила и пугалась). Она не хочет называть его фамилию, потому что так я быстро пойму из какой он страны и какой национальности. Он из места, где, по её словам, матери не имеют законного права забирать своих собственных детей. Однажды он уже пытался скрыться со мной, но у мамы был план и свои связи. Она украла меня, когда мне было два года, и теперь мы скрываемся. Теперь это жизнь под новыми именами в постоянно меняющихся штатах. Мы всегда используем одни и те же документы и всевозможные вариации имен на этих документах, поскольку мне нужно иметь возможность аккуратно переходить в новые школы, и, честно сказать, мама говорит, что первые поддельные документы было довольно сложно достать.