Дочери Скатхи были столь же красивы, сколь и умны и очаровали нас всех. Попасть в их блистательную компанию было высшим из блаженств. Время в замке проходило за приятными занятиями. Гвенлиан научила меня немного играть на арфе, а с Гован я провел немало счастливых дней, рисуя на восковых табличках, но больше всего мне нравилось играть в шахматы с Гоэвин. Что мне рассказать о дочерях Скатхи? Они были прекраснее самого ясного летнего дня, грациознее ланей, резвящихся на высокогорном лугу, пленительнее, чем зеленые долины Ски, и каждая обворожительна и прелестна по-своему. Итак, Гоэвин: её длинные, льняные волосы были, как и у матери, заплетены в дюжины мелких косичек, на кончике каждой из которых красовался изящный золотой колокольчик. Любое её движение превращалось в ласкающую слух музыку. Гладкий, высокий лоб и прямой нос говорили о благородстве происхождения, красиво очерченные губы, на которых играла загадочная улыбка, намекали на скрытую чувственность, а из карих глаз не исчезала веселая искорка, словно все вокруг существовало лишь ради удовольствия красавицы. Очень скоро время, которое мы проводили вместе, склонившись над шахматной доской, я стал воспринимать как дар неожиданно благосклонного Создателя. И Гован, всегда готовая рассмеяться, обладающая тонким умом и голубыми, как у матери, глазами, которыми она озорно стреляла из-под темных ресниц. Волосы девушки отливали рыжим, кожа была смуглой, словно позолоченная солнцем ягода, а тело стройным, сильным и просто созданным для танца. В те редкие дни, когда солнце ненадолго озаряло небо сиянием, столь же ярким, сколь и коротким, мы с Гован скакали верхом по побережью у подножия замка. Свежий ветер трепал нас за щеки и покрывал плащи водной пылью; кони вздымали копытами брызги в накатывающих на черную гальку белых, пенистых волнах. И мы неслись вперед, она на серой кобылице, быстрой как чайка, а я на резвом, чалом жеребце, перескакивая через опрокинутые валуны и вынесенные после шторма на берег обломки, до тех пор, пока не перехватывало дыхание. Мы доезжали до дальнего края бухты, где огромные куски скал, отколовшиеся от утеса, упали в море. А затем мы неслись к другой стороне мыса, там спешивались и давали лошадям отдохнуть. Их взмыленные бока исходили паром в прохладном воздухе, мы прогуливались по скользким камням, наши легкие горели от резкого, соленого воздуха. Я чувствовал быстрое течение крови по венам, прохладное прикосновение ветра к коже, податливую руку Гован в своей и осознавал себя живым под возбуждающим прикосновением Дагды. Дагда – Добрый Бог, они так же звали его Быстрой, Твердой Рукой, за вездесущность силы, вливающей благодать во все, чего он касался. Я узнал об этом загадочном кельтском божестве и многих других из пантеона от Гвенлиан, которая была банфилидх – женщиной филидх или менестрелем. Гвенлиан соблазняла темно-рыжими волосами и задорными, изумрудными глазами, восхищала белизной кожи, её щеки и губы алели словно цветы бегонии, а грация сквозила в каждой линии тела, от изгиба шеи до формы стопы. Каждый вечер Гвенлиан принималась творить волшебство, перебирая пальцами струны арфы, и пела древние песни Альбиона: о Ллире и его бедных детях, о ветреной Блодуэдд и её низком предательстве, о Пуйле и его возлюбленной Рианнон, о справедливом Арианроде, о загадочном Матовни, о Благословенном Бране, о Манавиддане, о Гвидионе, о Придери, о Дилане, Эпоне, Доне …и всех остальных.