Жар поднимался от раскаленного асфальта. Создавалось впечатление, что мощная живая изгородь, которая возвышалась над их головами, как крепостные стены, не давала ему растекаться. - Жарища, - выдохнула мать. Им казалось, что они заперты в духовке. - Как в лабиринте в Хэмптон Корт. Помните? - Да, - отозвалась Джессика. - Нет, - ответила Джоанна. - Тогда ты еще была малышкой. Совсем как Джозеф, - продолжала мать. Джессике было восемь, Джоанне – шесть. Дорога, они назвали ее тропинкой, петляла, теряясь и возникая за поворотами. Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. Они взяли собаку на поводок и шли, прижимаясь к обочине, если вдруг "из ниоткуда" выскочит машина. Джессика была старшей, ей всегда поручали вести собаку на поводке. Большую часть времени она занималась дрессировкой животного. - Рядом! Сидеть! Ко мне! - Мать мечтала, чтобы Джессика, повиновалась ей также слепо, как и собака. Джессика всегда оставалась за старшую. "Понимаешь, голову нужно иметь на плечах. Соображать, что ты делаешь!" - втолковывала мать Джоанне, которой "иметь голову" на своих плечах совсем не хотелось. Автобус высадил их у съезда с шоссе и поехал дальше по маршруту. Высадка из автобуса была настоящим шоу. Мать держала Джозефа под мышкой как сверток, пытаясь свободной рукой разложить его новомодную коляску. Джессика и Джоанна вытаскивали из автобуса покупки. Собака выбралась из автобуса сама. - Хоть бы кто-нибудь когда-нибудь помог, не дождешься! – проговорила мать. – Видали! – Конечно, они видали. - Эта чертова "сельская идиллия" вашего отца, – сказала она. Тем временем автобус скрылся в горячих сизых клубах выхлопных газов. И не смейте выражаться! – прибавила автоматически. - Ругаться могу только я. Теперь они были без машины. На ней укатил их отец, урод. Отец писал книги, так сказать "романы". Он брал одну из книг с полки и показывал их Джоанне, тыкая пальцем в свою фотографию на обложке: "Это – я!" Но брать эти книги ей не позволяли даже тогда, когда она уже начала хорошо читать. – Не сейчас, как-нибудь потом. Понимаешь, я пишу для взрослых, – он рассмеялся. – Ну, там про… Отца звали Говардом Мэйсоном, мать носила имя Габриэль. Иногда люди приходили в восторг, узнавая его и, улыбаясь, спрашивали: "А Вы случайно не Говард Мэйсон?" Или, например, говорили без улыбки "тот самый Говард Мэйсон", что подразумевало какой-то другой смысл, но Джоанна не очень понимала какой. Мать считала, что он насильно сорвал семью с насиженного места и загнал "в жуткое захолустье". "Или известный всем Девон", – как говаривал их отец. Он сказал, что ему нужен "простор для творчества", и что для всех было бы замечательно "прикоснуться к природе". "И никакого телевизора!" – он произнес это так, как будто говорил о величайшем благе. Джоанна все еще скучала по своей школе, друзьям, Вондер Вумен и дому, стоящему на улице, по которой можно пройтись до магазина и купить там очередной номер детских комиксов и лакричные конфеты, а еще там продавались яблоки трех сортов. Здесь для этого нужно было брести по тропинке, затем по шоссе, ехать с пересадкой на двух автобусах, а потом пускаться в обратный путь. Первое, что сделал отец, когда они перебрались в Девон, купил шесть несушек и улей с пчелами. Всю осень он работал в садике, который разбил перед домом, чтобы "к весне все было готово". Когда начались дожди, садик превратился в грязь, которая разносилась по всему дому, и даже оказывалась на постельном белье. Наступила зима. Лиса перетаскала всех кур еще до того, как они начали нести яйца. Пчелы замерзли насмерть, что, по словам их отца, было событием небывалым. Он сказал, что собирался о них написать в книге, над которой работал. "А, ну, тогда все в порядке", – подвела итог мать.