Граф Берат был стар, учён и набожен. Он прожил шестьдесят пять лет и любил хвастаться, что последние сорок из них не покидал своего феодального поместья. Его твердыней являлся громадный замок Берат. Он стоял на известняковом холме над городом Берат, который почти полностью окружался рекой Берат, что делала графство Берат таким плодородным. Там росли оливки, виноград, груши, сливы, ячмень и женщины. Граф любил их всех. Он женился пять раз, каждая новая жена была моложе последней, но ни одна из них не подарила ему ребенка. Впрочем, он не смог породить даже ублюдка от доярки, Бог знает почему, но дело было не в том, что он мало старался. Отсутствие детей убедило графа в том, что Господь его проклял, и поэтому в своем пожилом возрасте он окружил себя священниками. В городе был собор и восемнадцать церквей, с епископом, канонниками и священниками, а у восточных ворот располагался дом доминиканских монахов. Граф осчастливил город двумя церквями и по другую сторону реки на западном холме за виноградниками построил женский монастырь. Он нанял капеллана и за большие деньги купил пучок соломы, что устилала ясли, в которых лежал младенец Иисус. Граф заключил солому в хрустальную шкатулку, отделанную золотом и драгоценными камнями, поместил ковчег на алтарь часовни в своем замке и молился ему каждый день, но даже этот священный талисман не смог ему помочь. Его пятая жена была упитанной, здоровой семнадцатилетней девушкой и, равно как и другие, бесплодной. Сначала граф подозревал, что его обманули с покупкой святой соломы, но капеллан заверил его, что реликвия была доставлена из папского дворца в Авиньоне, и предъявил письмо, подписанное самим папой римским, которое гарантировало, что солома эта действительно служила подстилкой Христу-младенцу. Затем граф отправил свою жену на обследование к четырем именитым врачам, и те мужи определили, что моча у нее чистая, все органы в порядке, и аппетит здоровый, и тогда, чтобы обрести наследника, граф прибегнул к своей собственной учености. Гиппократ писал о влиянии картин на оплодотворение, поэтому граф нанял художника, чтобы тот украсил стены в опочивальне его жены картинами девы Марии с ребенком на руках; он ел красные бобы и поддерживал в своих комнатах тепло. Ничего не помогало. Граф был не виноват, и он это знал. Он посадил семена ячмени в двух горшках, и один из них поливал мочой своей новой жены, а другой – своей собственной, и в обоих горшках взросли сеянцы, и это, по словам врачей, доказывало, что и граф, и графиня могут иметь детей. Что означало, как решил граф, что он проклят. Посему он с еще большей жадностью обратился к религии, ибо знал, что у него осталось не так много времени. Аристотель писал, что семидесятилетний возраст является пределом мужской способности, так что у графа было всего пять лет на то, чтобы сотворить чудо. Затем, одним осенним утром, хотя в то время он этого и не осознал, его молитвы были услышаны. Из Парижа приехали священнослужители. В Берат прибыли три священника и монах, и они привезли письмо от Луи Бессьера, кардинала и архиепископа Ливорно, папского посла во Франции, и письмо это было смиренным, почтительным и угрожающим. В нем требовалось, чтобы Брату Джерому, молодому монаху невероятной эрудиции, позволили изучить записи Берата. “Нам хорошо известно, - писал на красивой латыни кардинал архиепископ, - что вы питаете большую любовь ко всем рукописям, как языческим, так и христианским, и посему молим вас, во имя Христа и в поддержку Его царства, позволить нашему Брату Джерому изучить ваши грамоты”. Что, само по себе, было прекрасно, поскольку граф Берат и в самом деле обладал библиотекой и коллекцией рукописей, которая была, вероятно, самой большой во всей Гаскони, если не во всех южных странах христианского мира, но письмо не разъясняло того, почему кардинала архиепископа так интересуют грамоты замка. Что же касается ссылки на языческие труды, то это было угрозой. Откажите в этой просьбе, говорил кардинал архиепископ, и я нашлю на вашу страну святых псов доминиканцев и инквизиторов, и они обнаружат, что языческие работы потворствуют ереси. Тогда начнутся суды и сожжения, ни одно из которых не затронет непосредственно графа, но пришлось бы покупать индульгенции, если он не хотел, чтобы его душу прокляли. У церкви была неутолимая жажда денег, а каждый знал, что граф Берат был человеком богатым. Поэтому граф не хотел обижать кардинала архиепископа, но ему сильно хотелось знать, почему его высокопреосвященство неожиданно заинтересовалось Бератом. Почему граф и вызвал отца Робера, главного доминиканца города Берат, в большой зал своего замка, каковой давно перестал служить местом празднований, но вместо этого был уставлен рядами полок, на которых превращались в прах старые документы, и в промасленную кожу были обернуты драгоценные рукописные книги. Отцу Роберу было всего тридцать два года. Он был сыном городского кожевника и, благодаря покровительству графа, вырос в церкви. Он был очень высоким, очень строгим, с черными волосами, постриженными так коротко, что они напоминали графу жесткие щетинистые щетки, которыми оружейники начищали обычно свою кольчугу. Отец Робер был в то утро еще и сердитым. “Завтра у меня дела в Кастильоне д’Арбизон, - сказал он, - и не позже чем через час мне нужно будет уйти, если я хочу добраться до города в светлое время”. Граф не обратил внимания на грубый тон отца Робера. Доминиканцу нравилось обращаться с графом как с равным – дерзость, которую граф терпел, потому что его это забавляло…