— Это очень встлевожно, жалить каштаны, — серьёзно качнул головой Руперт.

Руперту всего четыре года, и он очень любит важные слова. Говорит он гладко, считает няня (только «р» не даются). Порой не помнит точные формы длинных слов, но знает слова намного длиннее тех, что знаю я, хотя мне уже почти шесть.

Со всем тем он самый милый малыш на свете, и друг друга мы любим больше, чем кого другого, не считая маму и папу.

Мы «уговолились», как говорит Руперт, что будем дружить всегда-всегда. Мы решили так в тот вечер, когда жарили каштаны.

Было страшно интересно, а ещё мы пекли их сами. Вот так!

Таких преужасных дней мы ещё не помнили.

Во-первых, мама была совсем больная. А ещё нас ждали на день рождения, вот.

Сара, это наша служанка, сказала: «Не вижу, почему бы им не пойти», а няня резко ответила:

— Никуда я их не пущу, так и знай. Не в таких обстоятельствах.

А потом сказала другим голосом:

— Только подумай, каково им будет вернуться сюда, к госпоже, если…

А потом опять ушла в мамину комнату.

За нами некому было смотреть, но мы не проказничали: в такой ужасный день нам совсем не хотелось.

Были два врача, они приходили и уходили, и тётя, которую они звали нянечкой — но не наша няня.

А наша няня не могла нами заняться, она закрывалась в маминой комнате, вот мы и путались у всех под ногами.

Вечером няня прогнала нас в гостиную, потому что в детской очаг почти погас, и сказала вести себя хорошо, а папа обещал зайти попозже и посидеть с нами.

А там нечего было делать, и мы скучали, но Сара принесла блюдо каштанов и показала, как их жарят.

Няня уж точно не разрешила бы «играть с огнём», но папа один раз заглянул и ничего не сказал, а только что мы хорошие, а кухарка и Сара тоже заходили и были очень добрые, но необычно тихие.

Вот так нам дали самим пожарить каштаны, что, наверное, весело, если б не тот жуткий день.

— Осталось всего два, — сказал Руперт.

Конечно, мы не съели всё-всё блюдо, ведь много каштанов лопались и прыгали в самый огонь, а туда лезть нельзя.

Мы пожарили по одному Саре, кухарке и няне, и ещё папе, а самый пребольшущий, конечно, маме.