Время – год 1699ый от Рождества Христова. Место – Южная Америка. Самые, знаете ли, дебри джунглей – там, где зеленые тени, косые солнечные лучи и тяжелый запах перезрелых фруктов. Ягуары по зарослям рыскают. Орхидеи вовсю цветут. Где-то за кадром птички и обезьянки упиваются своими птичьими (и обезьяньими) трелями. А вот – взгляните-ка – Затерянный Город: бесчисленные акры света и тишины, яркое пятно посреди лесного полумрака. Пирамиды, отделанные белой и красной штукатуркой. Террасы, дворики и проспекты, словно прочерченные по линейке. Да что там, еще ровнее. В общем, величественный памятник архитектуры в самой что ни на есть непролазной глуши. И все сплошь покрыто барельефами – главным образом, сценками с участием богов и прочих великих. А вот наш герой, бесстрашный испанец-иезуит. Такого ни с кем не спутать. Глаза у него точь-в-точь как маленькие черные изюминки - такие и полагается иметь испанским священнослужителям – однако в них угадывается огонек, которого всегда не хватало отцам Святой Инквизиции. На нем черная ряса, сапоги и распятие. Он коротышка – впрочем, скажем лучше ‘компактного телосложения’ – и смугл лицом. Которое, кстати, не мешало бы побрить. Он осторожно пробирается через джунгли и, наконец, выходит к Затерянному Городу - только взгляните, как распахнулись его маленькие смышленые глазки. Откуда-то из-под рясы он извлекает аккуратно сложенный пергамент и разворачивает его, чтобы еще раз вглядеться в переплетение красных и синих линий. Похоже, ему таки удалось сориентироваться, и вот он уже направляется к стене, разукрашенной гипсовыми чудовищами, скалящимися с такой неподдельной яростью, что даже лианы и орхидеи опасаются по ним взбираться. Затем принимается шагать вдоль периметра, отмеряя расстояние: десять метров, двадцать, тридцать… и оказывается прямо перед Вратами Ягуара. Что и говорить, внушительная штуковина, эдакий мегалит, отделанный красным гипсом, а сверху – поперечная балка зеленого камня с двумя барельефными ягуарами. Они стоят на задних лапах и выглядят чертовски свирепо, а их глаза и когти выложены золотом. Но это еще не весь антураж: на месте самих ворот вызывающе пусто – никаких тебе ржавых железных решеток, ничего такого. Вместо этого пространство застилает синеватый свет, размывая краски открывающегося впереди города. Если же вы остры на ухо (а наш иезуит именно таков), можно услышать исходящий от голубого свечения звук – высокое, слегка потрескивающее жужжание. А что это за гадкие кучки, там, возле самых ворот? Обугленные жуки в ассортименте, пара прожаренных до хруста пташек и – Господи ты боже, испанцу даже думать не хочется, что за несчастное создание протягивает, скрючившись, обожженную до костей конечность к голубому свету. Хотя, скорее всего, это просто дохлая мартышка. Он пристально вглядывается в череду пиктограмм, взбегающих по одной из колонн, и, наконец, находит, что искал: малюсенькую черную цель на лике попугаеобразного божества, которое то ли обезглавливает узника, то ли удобряет банановое дерево – все зависит от ваших познаний в области пиктографии. Изучив ее как следует, Испанец-Иезуит тянется к маленькой кожаной суме на поясе. Он достает артефакт – золотой ключ странной, не свойственной ключам формы. Как же он, простой монах, заполучил такой удивительный предмет? Должно быть, прочел о его существовании в каком-то древнем, позабытом всеми томе, пылящемся в библиотеках Эскориала? Вероятно, избороздил в его поисках весь Новый Свет, не раз сбиваясь со следа и встречаясь по дороге с немыслимыми опасностями? Всякое может быть. Задержав дыхание, он просовывает ключ в щель попугайского клюва. Раздается пронзительный звук, и монах понимает, что кого-то только что оповестили о его прибытии. Возможно, этих ‘кого-то’ даже несколько. Голубое свечение мигает и на какую-то секунду гаснет. Воспользовавшись моментом, он сигает в проем, демонстрируя резвость, удивительную для человека в рясе. Только он приземляется на брусчатке за воротами, как за его спиной снова загорается свет, и неудачливого москита, последовавшего за ним, постигает ужасная, хотя и заслуженная участь, сопровождаемая веером искр. Иезуит испускает вздох облегчения. Ему удалось проникнуть в пределы Затерянного Города. Где-то посреди этого восхитительного нагромождения архитектуры он набредает на затененный дворник, посреди которого плещется фонтан. Вокруг стоят столы и скамьи, вырезанные из камня. Монах присаживается. На столе лежит негнущийся лист пергамента, исписанный вдоль и поперек. Он склоняется, чтобы рассмотреть его поближе. На него падает чья-то тень. Он поднимает взгляд и видит перед собой Древнего Майя. Этого парня тоже сложно не опознать с первого взгляда. Пернатый головной убор, юбка из шкуры ягуара, черные блестящие волосы. Крючковатый нос и высокие скулы. В глазах скорбь и презрение, что совсем неудивительно для представителя империи, сгинувшей в незапамятные времена. Неужели нашему герою пришел конец? Это вряд ли, потому что Древний Майя кланяется, качнув перьями, и интересуется: - Чем могу служить Сыну Небес? Иезуит заглядывает в пергамент. - Что ж, Маргарита Гранде будет в самый раз. Только чтобы с солью и со льдом, ага? И принеси две. Я кое-кого жду. - Будет сделано, - отвечает ему Древний Майя и беззвучно ускользает прочь. Ох и люблю же я такие моменты. Обожаю наблюдать за тем, как иллюзия вступает в контраст с реальностью. Представляю себе потрясение воображаемого наблюдателя – он бы наверняка решил, что попал в комедию абсурда. Знаете, как мне удается уцелеть на этой дрянной работенке, год за годом, задание за заданием, и притом не съехав с катушек? Просто я умею ценить всякие несуразности. А еще у меня нет выбора.